Драники

Драники.
  Михаил Васильевич с семьёй жил в лесозаготовительном посёлке, дети уже взрослые давно разъехались, наезжали в посёлок в редкие выходные.
Ещё до пенсии, он старался проводить отпуск, рыбача, в давно заброшенной его предками  деревне, где когда-то жили его родители, и где он провёл своё детство. 
Эта деревня расположена на острове, Онежского озера, вблизи такой же деревне, где когда то, была открыта стоянка древнего человека.

Губа эта, мелководная, с многочисленными островами, вытянутая с севера на юг, соединяющая с большим Онега.
 Местные её называют рыбным родильным домом Онежского озера.
 В этой губе есть даже такое название, как “Мат-губа” (Материнская губа) где нерестится весь Онежский лещ, это происходит в июне.
Рыбача на лодке у маяка, со стороны открытого Онега, на входе в эту губу.
Можно увидеть, как в утреннею, или в вечернюю зорьку, в штиль, в стоячем воздухе, лещ выходит после нереста из этой губы, в открытое Онега.
 Они уходят после нереста, не спеша, дружно, с поднятыми горбами над гладью воды.
Некоторые, чертя своими горбами по днищу лодки, показывая свои не малые размеры.
Даже мошкара радуются, она столбиками вьются над их горбами.
Они уходят, в открытое Онега, чтоб на следующий год, снова приплыть сюда, не нарушая веками отлаженный обряд.

Остров, выбранный для деревни, своеобразный, он также вытянут с севера на юг, вся северо-восточная часть острова, защищена почти отвесной скалой.
Весна на остров приходит рана, вся деревня оголяется от снега с первыми лучами солнце, хоть ложись и загорай, ветра там почти нет. 
Глядя на деревню, со стороны залива губы Онежского озеро, так и представляется.
 Те далёкие - далёкие времена, не столь древнего человека, который облюбовал эти сказочные места.
Со стороны севера острова, наверняка, стоял невысокий каменный забор, который и по сей день местами заметный.
Возможно, был и частокол, не столь высок, как было принято на Руси от кочевых племён.
Он охранял покой деревенской общины, оберегая домашний скот, от не в меру, любопытных, диких животных.
Чем занималась община, да тем чем занимались совсем не далёкие предки.
 Это в первую очередь рыба, она повсюду здесь, да и живность дикая в прибытки есть.
Едешь ты,… на вёслах,… аль на моторке, в утренней тишине по глади озера.
А в озере как в зеркале отражаются, спящие белоснежные облака на голубом небе.
Ты видишь, как по носу лодки, рябью от испуга в разные стороны, прыгает мелкая рыбёшка, местные называют их – это мальки, рыбьи дети.
Нет-нет, как вдруг что-то крупное как будто играючи, как блинчиками пущенный камень, испугано отпрыгнет, показывая, что я тут гуляю, и поспешать мне некуда.
Возможно, какая ни будь рыбина отпугнутая лодкой на глади озера, ложась боком, одним глазом пытается разглядеть, а кто ж это её так напугал.
 Наши предки обустраивали свои поселения, свой быт, облагораживая итак прекрасные, Карельские северные просторы своего окружения.
Глядя на островную деревню, где сейчас стоит величественно церковь, обнесённая каменным забором.
Невольно представляется, сытость и достаток, неспешный быт такой общины.
В этих богатых, северных, раздольных краях, войн наверняка не могло быть, а существовала дружба, берегли жизнь.
 Набожность и доброжелательность их, была в многочисленных часовнях, церквях, которые есть в каждом Карельском поселении.

 Мне представляется будничные деньки, далёких предков.
 Так это было, или не так, нам теперь неведома, больно уж много времени утекло.
 Но уж очень хочется верить, в то прекрасное что окружало наших далёких предков.
 Там, где то на берегу, стояли лодки долблёнки для небольших нужд, баньки по чёрному, покрытые тёсом.
 Незатейливый скарб у большинства изб, кое какая живность пасётся по деревне.
А там,… в глубине деревеньки, возможно в древности, у самой скалы, отчётливо видятся языческие символы, деревянные идолы, каменные обереги, там идут поклонение огню.
Мне видится, как в начинающих сумерках разгорается костёр, языки пламени почти доходят до вершины скалы.
А там, со скалы, сверху, наблюдают детишки, их личики освещаются, отблесками костра, вокруг которого собираются взрослые.
 Они показывают своими ручонками вниз, комментируя между собой, что происходит там у костра.
Обычно, возможно, на такие обряды, гуляния, собирались всё деревенское поселения, не только этого поселения, но и расположенные рядом.
Старейшины, сидят под самой скалой, для удобства, на скалистой возвышенности, контролируя, как происходят языческие обряды, свадьбы, рождение малышей.
Но, и конечно же, урожайность, удачная охота, и не меняя удачная рыбалка.
Жертвоприношения, наверняка не могло быть, в язычестве в северных районах не было необходимости, достаток был на лицо.
Здесь, в будничные дни на берегу, те же детишки, полуголые, играючи купаются, спрыгивая с плота в воду, на котором возят скот с острова на остров.
А совсем маленькие, катаются по воде в берестяных тазиках, они сплетены из бересты, в швы которых вплетены крапивные стебли, они не пропускают воду.
 В плотно сплетённой бересте,  вперемежку с крапивой, вода в них не попадает, их применяли как очень прочные тазики для хозяйственных нужд.
Мне давно, такое приходилось видеть, у наших стариков, Карелов.
Они вплетали крапиву между берестой, я даже пробовал ходить в сырую погоду в таких лаптях, изготовленные по такой технологии, ноги были сухие.
 И тазики держал в руках, в них на озеро носили полоскать бельё, мыть и чистить рыбу, я был удивлён, как они держали воду.
Какой только хозяйской утвари, из бересты не делали, не только наши далёкие предки, но и теперешние.
 Береста очень прочная и долговечная, для прочности тазиков в борта вплетали прутья черёмухи, они были с двойным сплетённым дном, что между ними было я не знаю.

Так наверно выглядела наша деревенька в те далёкие далёкие, времена.
Не только Михаилу нравилась эта деревенька, но и всем, кто здесь побывал на островной деревне хоть однажды.
    До сегодняшнего дня, в деревне осталось шесть полуразрушенных домов, и отреставрированная в семидесятых годах церковь, обнесённая каменным забором.
Михаил, облюбовал заброшенный дом, в котором он жил уже не первый год.
Дом стоял на самом берегу озера, крыльцо выходило к самому берегу, этот пятистенок, был огромным, Карельским, двух этажным домом.
Первый этаж  вошел в землю по самые окна, на втором этаже, он обжил две большие комнаты, отремонтировал  русскую печь с лежанкой.
Когда вышел на пенсию нашелся и друг, который года на два постарше, такой же пенсионер, любитель рыбалки не меньше чем Михаил.
Долго уговаривать в помощи по дому не пришлось, надо было приготовить дом к зиме, на что он с охотой согласился.
Они вместе подготавливали дом, косили и сушили траву, заполняя первый этаж, чтоб сохранялось тепло, забив  плёнкой окна и двери первого этажа.
 Звали его Герасим, с возрастом он стал похож чем-то на знаменитого глухонемого из рассказа Му-Му.
Михаил и Герасим когда то вместе работали в гараже леспромхоза, водителями лесовозов.
Герасим был родом из Беларусии, приехал в своё время на заработки, так тут и остался, привлечённый красотами Карелии.
Он такой же огромный, как тот литературный персонал, широк в плечах, мог выполнять с удовольствием, любую работу не только по дому.
С годами он стал неразговорчив, всегда, что-то себе под нос шептал, за это его прозвали между собой Му-Му, он на это прозвище не обижался.
Михаил с Герасимом, в долгие зимние вечера, любили готовить любые вкусности, из своего далёкого детства.
Михаил делился Карельской кухней, ему, как и  Герасиму, в детстве довелось, застать войну, голод  так же не обошёл его семью.
Для них с Герасимом, самое любимое кушанье, в долгие зимние вечера, это мелкий окунь, пойманные летом в мерёжу, и высушенный в русской печи, так сказать сущик, или свежий окунь пожаренные до хрустящей корочки.
Они с Михаилом ели их, как семечки, когда садились играть в карты или шахматы, коротая глухие, длинные, зимние вечера.
Но Герасим, в отличие от Михаила, всё-таки отдавал особое предпочтение, картофельным драникам.
Он  любил с ними пить чай, рассказывая Михаилу, со слов матери.
 Как в оккупации, ночью, приходилось с матерью, на картофельном поле, выкапывать мороженую картошку.
А когда доводилось поменять одёжку на не мороженую картошку, сало, яйца, то это был праздник.
Мать варила картошку, пекла драники, а очистки картофельные жарила на шкварках от сало, приговаривая – надо побаловать тебя и себя.
Когда уж совсем было голодно, она натирала на тёрке картошку, заворачивала в марлю или в тряпочку, делала как соску.
 А чтоб во сне не проглотил, поперёк привязывала палочку, голод уходил, и он засыпал, посасывая жовку, как называла мама.   
И как однажды два немца шедшие откуда-то вначале сумерков, по запорошённому картофельному полю в сторону деревни, наткнулись на них.
 Мать, увидев их, накрыла своим телом его, затаившись в картофельной меже, чтоб их не было видно.
 Но они все-таки увидели их, остановились, взяв ружья наизготовку со штыками, идя к ним, что-то между собой стали говорить.
 Когда они подошли к ним, то они увидели, один немец был молодым, а второй пожилой.
 Молодой немец не останавливаясь, хотел заколоть их, но второй немец, который был постарше, толкнул его, что тот чуть не упал.
 Пожилой немец выругавшись, прикрикнул на него, что-то скомандовал, и тот нечего неговоря закинул винтовку за плечо, и они нетронув  их, пошли в деревню.
Вспоминая своё несладкое детство, в Белоруссии, во время войны, когда был ещё совсем маленьким, он всёравно вспоминал ту сладость драников, какие готовила мама, из замороженной картошки.
Мать сразу после войны померла, голод своё взял, а его отправили в детдом.
С тех пор, он любил из заморожиной картошки, готовить сладкие драники, пить чай без сахара, и с радостью, предлагал всем  эту сладость.
 Михаил с Герасимом, обустраивали своё жилище,  принесли с полу разрушенных заброшенных домов, кое какую кухонную утварь, мебель.
В хозяйстве у них оказались.
Чугунок с полведра, чайник медный, тоже с полведра, замысловатый ведёрный самовар, они были начищены до золотого блеска с медалями.
Михаил нашёл самовар и чайник в подвале, совсем разрушенного дома на краю деревне.
 Он их начистил по старинке, брусничным, ягодным соком, как учила и заставляла его мать, это кислота от которого самовар отдавал золотом.
Но, и конечно же… знаменитая для всех рыбаков, эмалированная посудина, неведомо откуда взявшаяся.
 Хотя в шутку поговаривали, что у Михаила в этой посудине, всё семейство вплоть по седьмое колено, выкупаны были.
Она была продолговатая глубокая, похожая на разрезанное яйцо с плоским дном, толи миска толи тазик.
 Хозяева называли её купелью, также и вся рыбадская братия, которая наезжала на рыбалку с ночлегом.
В ней они варили уху, так как в неё вмещались целиком крупная рыба, особа для навару налимы, на большую компанию хватало сполна.
В зимний период, к ним много наезжало, не только друзей, но и просто любителей зимней рыбалки с ночлегом.
Дом оживал, гудел как улей до глубокой ночи, а если выпивки было много, то и до утра, рассказывая друг другу, наперебой разные небылицы.
Михаилу и Герасиму это нравилось, на столе всегда было много халявной  выпивки, а городской закуси… на выбор.
Как всегда, готовясь к гостям и холявной выпивки, они с усердием, жарии  и варили рыбу.
Чутьё их всегда не подводило, в такие зимние выходные дни, рыбаков набивалось в доме много.
 Они рассаживались по лавкам, которые были по стенам вокруг горницы, за длинный, огромный, семейный деревенский стол.
Михаил с гордостью рассказывал в посёлке, как они принимали гостей, и как заботливые хозяева, старались накормить, не упустив сказать, сколько было халявной выпивки.
Всем надо было предоставить ночлег, они спали на полу  вповалку, в одежде.
Чтобы не было холодно спать на полу, приходилось топить печи, дважды в день, ещё с пятницы, не жалея дров.

Вот и сейчас, уже припозднившись, Михаил сидел один на стуле, не считая котов, в тапочках, одетые на босую ногу, напротив русской печи ожидая друга.
А на русской печи, в углублении, где обычно сушат рукавицы светил огарок свечи, язычок его пламени, горел всеми красками радуги.
 Михаил варил в русской печи суп, так названный  кондёр,  кипел чайник.
 И вот этот пар, исходящий от его ужина, видать давал все цвета радуги на горящей свече.
 
Перед Михаилом, как будто вдруг, наяву увиделось то, как они с Герасимом года два назад в сильный мороз в крещение, выпивали сидя у костра, напротив деревни, откуда он сегодня ждёт своего друга.
Он сравнил, это пламя на свечи, на то пламя от костра, который был  разведён в спешке прямо на снегу.
 И по мере горение костра, он опускался всё глубже и глубже в снег, образуя вокруг костра воду, а пар от снега, попадая в пламя, давали такое же разноцветья.
На самой печи сидели, облизываясь два не молодых кота, один рыжий второй чёрный.
Назвали их, одного рыжего, Мишкой, потому как он похож на Михаила.
А другого Герасимом, он такой же черноволосый с проседями, только у этого кота, кончики ушек да лапок были белые.
Михаил давно принёс их в рюкзаке с посёлка, для охраны продуктов от мышей.
Городские привозили бродячих собак, но они долго не задерживались, как только вставал лёд здесь в губе Онежского озера так сразу появлялись волки.
На остров так просто не попадешь, а вот зимой, пожалуйста, с любой стороны.
Они просто караулили собак, когда они зазеваются, так считай всё, нет собаки, как они утаскивают, им ни разу не удалось увидеть.
Собак они тут больше не держали, просили не привозить их.
 А вот коты прижились, даже когда хозяев в доме долго нет, видать есть им тут чем питаться.

Михаил сидел, смотрел на пляшущей огонь в русской печи, на свечку.
Изредка поглядывая то на котов то на окно, где светила керосиновая лампа, как ориентир, как маячёк.
Он вспоминал, как ещё маленьким, в бараке, после войны, они жили на общей кухне.
Как он садился на полу напротив открытой дверки у плиты, когда топили печь.
А с ним рядом садился кот, и они вместе смотрели, как с открытой печи отдавало теплом, играл огонь всеми цветами радуги.
Мама всегда ругала его и кота, потому что на кухне и так было места мало.
 А кот Васька как заслышит, что начинают топить печь, где бы он ни спал в доме, сразу бежал смотреть на огонь.
Михаил смотрел коту в глаза, как он закрывал и открывал их, как будто он дремал, а в них отражались отблески пламени.
Он поглаживал его, а он, как бы вдруг просыпался, поднимая спину, садился снова, не отводя глаз от открытой дверки печи.
Вот и здесь с печи на него смотрели четыре огромных глаза, а в печи как бы подмигивали языки пламени, ему были приятно эти воспоминания, те мгновения своего детство.
Михаил, глядя на рыжего кота, встал, погладил его,  кот как в его детстве поднял трубой хвост, выгнул горбом спину и как то необычно для него громка замурлыкал.
- Что это ты заурчал,… есть хочешь,… потерпите малость, дам я вам целую миску.
Уха уже так приелась, что сваренный  кондёр, из залежавшихся продуктов, елся в сласть, с охотой, не только ими, но и котами.
Кондёр, это что-то похожее на суп, в чугунке оказалось залезавшее сало, засохшая колбаса, остатки суповых костей различные макароны с картошкой.
Михаил широко улыбнулся, глядя, как коты переминаясь с ноги на ноги, держа хвосты трубой, смотрели с печи, как он пробует на вкус, причмокивая кондёр.
 Они как по команде, спрыгнув с печи, извивались вокруг ног, наступая ему на ноги, особо громка мяукая, как бы требовали.
- Ну, налей, нам кондёру.
  На что Михаил громка выругался.
-Что вы тут крутитесь, все ноги оттоптали, как слоны, чуть из-за вас не упал, всё не терпится вам, сейчас… сейчас…
 Продолжая говорить вслух, он достал из печи чугунок, затем потрепал рыжего кота, который более назойлива, тёрся возле него.
- Что скажешь мой милый брат, мало видать стало мышей… да тёска…
- Что-то их неслышно, не шабуршат по углам, наверно всё-таки подъели вы их.
- Недаром такие морды жирные у вас стали  - продолжал рассуждать он вслух.
      Михаил взял миску, и как говорится, зачерпнул пожиже со дна, приговаривая.
 - Нате… ешьте,…  только попробуйте всё не съесть, больше не получите, пока Герасим не придёт.    
Затем налил себе в миску кондёру, пройдя к столу, сел на лавку спиной к окну,  стал есть.
Он посмеивался, поглядывая, как коты едят у русской печи, отталкивая друг друга от миски.   
Доев кондёр, он подошёл к окну, стал пристальна, вглядываться через окно в темноту, затем вслух, как бы обращаясь к котам, сказал.
- Пожалуй,… не к добру пурга разыгралась… да… пора мне с вами  готовиться ко сну.
- Похоже, сегодня Герасим не явится, одним словом,… пурга,… не пришлось бы завтра самому в путь дорожку  собираться.
На дворе, уже как несколько часов, всё усиливалась пурга, его не покидало беспокойство, видно ли будет лампу на той стороне озера в такую пургу.
Этот ориентир для друга, которого он ждал, но разыгравшаяся пурга не давала надежды, что он сегодня придёт.
Михаил, подойдя к печи, налил себе чаю, присел перед русской печкой.
Он держал двумя руками кружку с чаем, как бы грея ладони, пристально стал смотреть на пляшущий огонь, вспоминая те весёлые деньки.

Расстояние от посёлка, до их деревни неблизкое.
Обычно к большому снегопаду всегда готовились, выкладывая хвойные ветки вдоль лыжни, их видно в любую пургу и даже ночью.
А сейчас пурга, пришла как всегда неожиданно, веток маловато воткнута на лыжне.
Только по озеру, пересекая первую и вторую губу Онежского озера надо пройти не малое расстояние.
И только здесь от берега до деревни около двух километров не совсем уж и безопасно, в такую-то пургу.
В этих глухих местах, особа зимой, частенько встречаются волки.
Ещё перепутают Герасима, с каким ни будь зверям, в такую-то пургу, ночью, не приведи уж  Господь – подумав, усмехнулся Михаил.
Герасим и в самом деле был высок, широк в плечах, в такие погоды носил шубу до пят, белого офицерского покроя.
 Глядя со стороны на него, когда он идёт на лыжах, то создавалось впечатление как будто он не идёт, а катится.
 А в пургу, пожалуй вполне можно и перепутать с лосём, если ветер от него не будет.
Михаил вслух, как будто невзначай, высказался, предаваясь воспоминаниям.
 - А кто его знает, как эти километры-то мерить… иной рас летишь, а иной рас ползёшь.
 Он снова с усмешкой стал вспоминать, как они с Герасимом не прошли а проползли эти километры до того берега, откуда он ждал Герасима.
Как они развели костёр, там, на берегу, как Герасим достал бутылку, как он перепутал волков с рыбаками, а остальное происходило как во сне.
Михаил, покачивая головой, ловя себя, на мысли о водке, ухмыльнувшись,  вслух сказал.
- Пожалуй, от стопоря-бы сейчас не отказался,… с устатку,… Герасим наверняка пузырёк принесёт, а возможно не один.
Он снова подошёл к окну, взяв лампу в руки, стал крутить  по кругу ей в окне, вслух высказался.
- Так-то оно верней будет,… свет видней будит, если он идёт.
Затем он снова сел перед русской печкой, взяв кружку чая, смотря на пляшущий огонь, стал вспоминать.

Когда они с Герасимом вышли из посёлка, выпив бутылку, в канун Крещенских морозов.
С полными рюкзаками припасов, и придя на берег Онежской губы, это уже был полдень.
Они решили перекусить, выпить ещё понемногу, чтоб веселей было идти по морозцу.
Выпив где то маленькую, они пошли на лыжах через первую губу Онежского озера.
Это довольно приличное расстояние, более четырёх километров, идя по открытой местности.
Слабенький, но очень холодный ветерок, дул с севера, в левую щеку.
Если бы не сильный мороз, который к вечеру стал крепчать, то было бы терпимо.
У Михаила, в отличие от Герасима, у которого была отпущена щетина специально для зимы, ему приходилось закрываться воротником.
Выйдя к намеченному берегу, так сказать зимнику, Михаил растирая рукой щеку, глядя на Герасима у которого щетина покрылась инеем, усмехаясь предложил.
- А не  выпить ли нам… ещё по маленькой, чтоб щетина у тебя оттаяла.
- Нам по лесу будет идти ещё веселей, а в лесу-то нет ветра.
- Да и спешить-то нам с тобой пока некуда.
- До темна, ещё далеко, у нас всё с собой взято.
Герасим достал начатую бутылку, и заявил.
 - Хорошо хоть водочки взяли в достатке, может, костёрчик разведём.
Михаил возразил - перейдём лес, а там, на берегу уже будет видна наша деревенька, там и разведём костёр.
Допив бутылку, Герасим уговорил ещё немного выпить ну и как ведется, выпели ещё.
Михаил уже хорошо и не помнил, сколько выпели, как они прошли эти километры.
 Только несколько дней спустя с посёлка пришёл знакомый на рыбалку, спросил у них, - это кто по всей дороги валялся.
Михаил засмеялся, на вопрос знакомого.
    - А я-то… думал,… почему мы такие мокрые были.
- Выходит весь снег собрали, да ещё и у костра  вымочились.
- Видать,… но очень… были доволены… выпитым.
Он, снова подошёл к окну, пристальна стал вглядываться через окно в темноту.
-Да,…- задумчиво вслух сказал он.
Отходя от окна и садясь напротив печки мыслимо подумал - в такую погоду и сам в ночь не пойдёшь, ждать пожалуй, сегодня Герасима незачем.
 Михаил ещё какое-то время пил чай, ждал, когда протопится печь.
Он поглядывал то на котов, то на окно, в котором пролетали снежинки как будто непрерывным молочным потоком, освещённые керосиновой лампой.

Он снова стал вспоминать как они с Герасимом дошли до того берега откуда он ждал сегодня друга.
Как развели костёр, не смотря на  крепчающий мороз.
За разговорами сидя у костра, смотрели с того берега на деревню, говоря друг другу - но вот и дошли, осталось то, немного пройти.
Но оказалось всё не так.
Герасим достал бутылку с согласия его, ну и понеслось…
Закуси было на выбор, костёр развели большой, от внутреннего сугрева, было тепло, несмотря на усиливающий к ночи мороз.
 У Герасима в такой период развязывался язык на шутки прибаутки.
 Михаил сразу замечал ему, - ну… развязался язычёк, а в другом случае и слова с тебя не выдавить.
Так у костра за бутылкой, да похоже не одной, сколько просидели, они не могли вспомнить.
Только очнулся Михаил, уже под самое утро у тлеющего костра, весь запорошенный снегом, снег был похож на пух.
Он лежал спиной к костру без головного убора, хотел подняться, а встать не может, его кто-то держал за волосы.
Не видя перед собой некого, он стал звать на помощь, на крик подошёл Герасим.
- Что кричишь,… тут я.
- Ты посмотри, кажисть я примёрз волосами, встать не могу.
Герасим, бормоча себе под нос, усмехнувшись, говорит.
 – Отрастил космы, шапка-то, под головой.
Он взял нож стал выдалбливать не только волосы, но и шапку, которые вмёрзли в обледеневшую корку от костра.
 Когда они уже очнулись от пьянки, сидя у костра, разглядывая друг друга, то их глазам предстала такая картина.
У Герасима, не толка всё лицо было в инее, он выглядел как снежный человек.
У Михаила болтались льдинки на волосах, он пытался их оттаивать руками, а некоторые просто вырывал.
Говоря Герасиму – это какую ж температуру надо была водочкой создать!
- А сколько же, надо было выпить,… чтоб так примёрзнуть и хоть бы хны.
Герасим не выдержав, поежившись, ухмыльнувшись, сказал.
 - А всё это наше, не втерпёшь.…
- Водочка-та, жжёт душу, приятным.…
- При одной мысли,…что она у нас есть в наличии.
- А деревенька-то наша, вот она.…
 Показывая рукой, в сторону пока ещё невидимой деревни в утренних сумерках.
- А мы у костра… с дымком,… да ещё и рот до ушей на всю ночь.
- А теперь что,… головки-то бо-бо... - как бы сожалея, продолжил.
- Картошка-та, у нас помёрзла, выходит не донесли,  хорошо хоть остальное в пакетах не промокаемых было.
 Рюкзаки лежали невдалеке он костра, запорошенные пушистым снегом, их тоже пришлось выдалбливать.
Они почему-то были все мокрые, обледеневшие, а рядом лежали пять пустых бутылок.
Михаил, не удержавшись, спрашивает у Герасима, - это что ж получается,… и похмелится нечем у нас.
Герасим, довольно улыбнувшись, успокоил, - да нет, есть ещё малость, но поддали мы с тобой, видать под хорошую закусь, изрядно....
- А рассчитывали на неделю по малости, как снотворное на ночь.
- Две пустые бутылки здесь валяются, видать по этикеткам не наши, я не знаю, откуда они взялись, может тут были.
Михаил успокоился, но когда он захотел закурить то не нашёл сухих сигарет они оказались сырыми и замёрзшими.
Он пожаловался Герасиму, что сигареты все сырые и ему хочется курить.
На что Герасим сказал – я бросил курить, и тебе советую, у тебя там, в доме целая упаковка есть, так что терпи.
Предросветные сумерки ещё стояли, Герасим развёл побольше костёр, разложил замёрзшую закусь, достал бутылку, они выпели закусив.
Михаил, занюхав и грызя замёрший хлеб, стал разглядывать на озере, какие-то точки, говоря Герасиму.
- Смотри, кажись какие-то мужики уже на лунках сидят, может у них закурить стрельнуть.
Герасим стал вглядываться в точки на озере, говоря.
 - Ну вот,… а ты говоришь, откуда бутылки взялись.
- Видать мужики с нами выпивали, а мы с тобой, что-то не припоминаем, кто они такие.
Они выпели ещё по одной, и Михаил пошёл стрельнуть курево.
Но когда он спустился на самый лёд, то приглядевшись, увидел двух волков, которые пристально рассматривали его, у Михаила сразу появилась прыть.
Герасим, возился у костра, ставя на колышки замороженный хлеб, сало, для подогрева на закусь.
Услышав, как подбежал Михаил, не поворачиваясь к подбежавшему, он спросил.
 - Ты что, уже успел сходить.
На что Михаил, смеясь, сказал.
 – Да,… это не мужики, а валк-и,… пить нам меньше надо, разглядеть волков не смогли.
- Подходя к костру, я только сейчас разглядел,  что эти валк-и… вокруг нашего костра целую тропу сделали.
- Всё ночь видать вокруг нас ходили.
- Чем и  перекусить-то хотели, уж не нами ли.
- Да… Герасим,… видать такой запах от нас идёт, что у кого хош охоту отшибёт,…  перекусить.
- Неужто… врёшь наверно.
 Стоя у костра на одном колене, вставая, повернувшись к озеру переспросил.
- Неужели волки.
- Да… вон те,… что потихоньку к берегу бегут, а издали, в сумерках, как мужики сидели.
- Видать, они не совсем ещё голодные, а может у них гон закончился, ведь сейчас крещение.
 - Они спарились,  видать, волчара… после свадьбы подругу развлекал….
Герасим отошёл от костра, стал осматривать следы, припав на колено сказал.
- Смотри… точно,… похожа эта семья.
- Один след поменьше будет, видать сучка.
-  Здесь похоже были свадебные игры, резвились играючи.
Михаил, ехидно рассмеявшись, сказал, глядя на Герасима.
 - А может, как у нас бывает,… адреналин перед спаркой повышают… вместо стопоря.
- А кто его знает, для чего они тут крутились – усмехнувшись, продолжил Герасим.
- Они может от нашего перегара балдели... – как ты думаешь Герасим
- Да,… похоже, знают они нас давно, как алконавтов.
- Глядя со стороны на нас, они не боясь, смеются.
- Эти мол, до утра точно не проснутся – усмехнулся Герасим.

Михаил уже сидя за столом с кружкой чая, улыбнулся, глядя как коты друг другу облизывают мордочки.
Это не собаки, они с одной миски едят, друг друга отталкивают мордочками, а в этот рас, уж совсем измазались.
Видать, уж совсем оголодались, вот и лижут друг друга, надо пожалуй добавить им кондёру.
В такую погоду они обычно стараются спать, прижавшись, друг к другу на печи.
Михаил стал прохаживаться по дому, не выпуская кружку с чаям из рук, подойдя к календарю, он оторвал листок, сказав вслух.
- Ну вот, завтра четверг, не за горами и выходные, рыбаки к выходным подъедут.
- Герасим к выходному обязательно будет здесь, что ему в посёлке делать, пенсию получит, и жди его.
Михаил пошевелил угли в печки, задумчива произнёс.
 – Сейчас закроем задвижку в печи, и пожалуй, можем, готовится ко сну.    
Михаил не стал брать лампу на окне, а взял другую, разжёг, положив её в изголовье на этажерку.
 Это такая старинная мебель, ручной работы, которая часта встречалась в те времена в наших домах.
 Она имела четыре резные стойки и  четыре полки, по высоте она почти в ровен с дугой кровати, свет от лампы, для чтения, был удобен.
  Для сна, время было ещё раннее, он решил дожидаться друга, читая.
 Он взял книгу не раздеваясь, прилёг поверх одеяла
Но коты не давали ему читать, а запрыгнув на кровать, настойчива мурлыкали, стараясь тыкаться мордочками ему в лицо.
Он отбросил книгу, стал их поглаживать попеременно, говоря.
 – Что,… соскучились по ласки, оглаеды…
- Но,… однако, давайте лечите, грейте меня.
Поглаживая своего тёску, который расположился у него на животе, он поневоле стал вспоминать.
Как тогда, в крещенские морозы, их встречали изголодавшие коты.

Тогда, уже совсем оклемавшись, от ночного время провождения у костра.
 Выпив ещё по стопорю перед дорожкой, они пошли гуськом в сторону деревне.
Пройдя половину расстояния, они увидели, как со стороны деревни бежали два комочка.
В морозном, стоячем воздухе, до них доносилось мяуканье, не смотря на скрип лыж по морозцу.
Коты бежали навстречу им, прыгая по сугробам, с высоко поднятыми как труба хвостами.
 Они громка не переставая мурлыкали, если этот крик, можно назвать мурлыканьем.
Герасим не удержавшись, смеясь, сказал – ты смотри-ка, как кричат и откуда у них столько прыткости, почитай три дня нас не было, а как громка кричат.
Михаил поддержал.
 - Да… вроде еды мы немало им оставили, да видать, по нам соскучились, вон как бегут.
Когда они повстречались на лыжне, то коты развернулись, побежали впереди.
Останавливаясь, не переставая мяукать, пропуская их, затем обгоняли, так они дошли до дому.
До выходных тогда оставалась два дня,  эти зимние, короткие дни, они проводили на озере, рыбача на донки, ставили самоловки.
Перед самыми выходными, они обычно проверяли их, попало несколько небольших щук и хороших налимов.
 А уж самых больших рыбин, в основном это щуки, они отправляли с оказией каждую неделю своим семьям, если не могли сами отнести по какой либо причине.
Большую часть рыбы, они продавали в посёлке, что помельче жарили и варили себе.
Тогда на льду,  под снегом, было много воды, при проверки самоловак, уже в сумерках, Михаил, не аккуратно проверяя снасть, порезал чуни ледобуром.
 Он насквозь промочил ноги, проваливаясь, идя по сумеречной тропе, которая проглядывалась тёмной вереницей по озеру в сторону дома.
Тот, запоминающий вечер, Михаил помнил хорошо.
Зная, что они придут усталые, то поутру, заранее, были уложены дрова в печь, им оставалось только чиркнуть спичку.
 Когда они зашли в дом, Герасим растопил печь.
Михаил с трудом, снял с ног чёрные валенки с чунями, ноги у него оказались все окрашены, в чёрно синей цвет с отливом.
 Осматривая ноги, он обратившись к другу говорит – надо бы помыть ноги, они у меня все чёрные, как будто тапочки одеты на ноги.
- Что за валенки такие, они намокли через рваные чуни, от них у меня ноги почернели и окрасились.
 Усмехнувшись, Герасим успокоил друга, возясь у печи.
- Так просто ты их не отмоешь, надо в баньки  отпаривать, а пока ходи так, в доме то тепло, зато какая красота.
- Для тебя может и красота, а вот как воспримут меня домочадцы, скажут опять во что-то вляпался,… алконавт… поди докажи что ты не свинья. 
Когда, более-менее протопилась печь, Герасим как любитель возится на кухне, как всегда, брал на себя готовить ужин.
Михаил начистил и помыл рыбу,  отдал варить Герасиму.
Затем он сел напротив печи, закурил, ожидая когда закипит чайник, глядя как его друг готовит ужин.
Герасим суетился у печи, он жарил мелких окуней, ну и конечно же, пёк драники, из замороженной картошки, специально для вечернего чаяпития, не пропадать же добру.
Михаил стал ходить по дому босиком, покуривая, подойдя к зеркалу, он стал разглядывать себя,  вслух говоря.
- Да,… ну и видок,… жена в таких случаях говорит, опять по твоей роже трактор проехал, в пору утюгом отгладить.
- А что Герасим,… пожалуй завтра баньку стопим, как ты думаешь,… отдохнём, субботний банный день устроим, может кто явится, и пузырёк наверняка будет. 
Баня у них была по чёрному, она стояла на самом берегу, одна половина на земле другая на воде.
Им с Герасимом немало пришлось приложить усилий, чтоб из развалившийся бани сделать добротную баньку
Когда уже был готов ужин и Герасим стал накрывать на стол, то вдруг послышались разговоры на дворе, судя по разговорам, пришло много народу.
Заходя в дом, они здоровались, отряхиваясь от снега, говорили хозяевам и друг другу.
- Тепло тут у вас мужики….
- На постой принимаете.…
- А морозец-то, вроде спадать начал, для рыбалки самое то, что надо. 
- Надо нам мужики пораньше, засветло завтра встать, и пойти на дальнюю луду, в прошлый рас там хороший окунь брал.
Это были завсегдатаи здешней рыбалки, но в этот раз был с ними и  пацаны, лет эдак четырнадцати.
 Некоторые похлопывали по плечу Герасиму и Михаилу, расспрашивали, о предстоящей рыбаки.
В те выходные, народу пришло много, за стол к хозяйской ухе, и жареной рыбы, добавилась городская еда ну и как ведётся выпивка.
 Не только Михаила это радовала.
 Теперь было с кем поговорить, а то с Герасимом  и говорить уже и не о чём.
 Он больше себе под нос что-то шептал, поди расслышь, о чём он говорит.
Когда все разделись, и рассевшись вокруг стола, Михаил подойдя к столу добавил свету в керосиновой лампе, называемая летучая мышь, сказал.
- А что я тебе говорил  Герасим, к выходным рыбаки будут, не усидят дома, хоть какой морозец  будет.
Сидя за столом, закусывая, хваля за приготовленную уху и жареную рыбу, гости интересовались.
Как и где, и на что берёт окунь, много ли самоловак у них стоит,  в каких местах лучше берёт щука, в берегу или в глуби. 
    С каждой стопкой, разговор становился всё активней, разговаривали друг с другом и встревали в общий разговор.
Михаил ходил вдоль стола, изредка подходя к печки, у которой Герасим дожаривал драники, из замороженной картошки.
Он каждый рас разворачивался на окрик.
 - Миша… Герасим,… ну что вы там, ещё по маленькой примем, присаживайтесь.
-  Что-то вы не закусываете, закормлены что ли, вон какая славная уха в купели, на всех хватит.
Михаил, подходил к столу, брал два стакана, для себя и для Герасима приговаривая.
 - Да вы ушицей-то, закусывайте, закусывайте… ушица да рыба, нам давно уже приелась.
- А нам с Герасимом и без закуси веселей.
- А ты Михаил не стесняйся, закусывай, нашим-то, вон… есть и заморская икра, - показывая на банку с кабачковой икрой, смеялись они.

Михаил, вдруг ухмыльнулся лёжа на кровати, поглаживая кота, продолжая вспоминать тот вечер.
 Что тогда было на столе, и чем ему пришлось закусывать, он помнил хорошо.
Но когда он рассказывал, а  Герасим подтверждал, как они шли сюда, то рыбаки с любопытством расспрашивали подробности.
Но ещё больше всего, он запомнил, как над ним  подшутили.
 Михаил ещё рас ухмыльнулся, потрёпывая рыжего кота, он поднял босые ноги, лёжа перед собой, разглядывая их вслух сказал.
 -  Но что брат… ноги то тогда у меня отмылись, беленькие стали, ну что, будем ждать Герасима, или на боковую.

Михаил вспомнил, как тогда, он краем уха услышал, грея ноги задрав их на край печи.
Как  пацан, его давнего друга, прошептал отцу, показывая на него.
- Папа смотри, у дяди какие-то странные тапочки одеты.
Лампа керосиновая стояла на краю стола, и свет едва доходил до печи, разглядеть, что одета на ногах было крайне затруднительно.
 Но тут, все обратили внимания на его ноги, ну и понеслись, кто на что горазд, а уж на подковырки, да шутки, только ленивый не шутил.
 На что Михаил, крутя перед собой ноги, вставая на ноги, и подойдя к столу стал оправдываться, не обращая на их подковырки.
 - Да это не тапочки, мужики.
- А во всём, чёрные валенки виноваты.
- Окрасили они мои ноги, в чёрный цвет с синевой.
- Теперь не знаю, как их и отмыть.
- Сам виноват, чуни порезал ледобуром.
- Чинены они у меня, да не один рас.
- Они у меня совсем старенькие.
- Купить их проблема, не всегда есть, в нашем сельмаге. 
Когда уж совсем, вдоволь насмеялись, вставляя подковырки в его оправданья, а на столе не оказалось, от закуси, не ухи, не окуней, а только городская еда.
 Герасим предложил, ставя на стол большую миску, только что спечённых драников.
 - Кто хочет чаю, со сладкими драниками, то он накроет на стол, для чаепития.
С согласия всех, на столе появились, полуведёрный медный чайник, заварной  эмалированный чайничек тоже не маленький.
Вся чайная посуда была в саже, видать, она всегда стояла в печи, чтоб чай был всегда тёпленький.
 На столе ещё оставалась выпивка, но охотников выпить оказалось немного, а вот чай пить с драниками нашлось не  мало.
 Герасим наливал желающим заварку, она была чёрная, видать от длительного стояния на печи.
Все сперва пробовали драники, но а когда распробовав их, то хвалили за сладость их, приговаривая.
- Да… с такой сладостью и сахару не надо, ты Герасим, почаще угощал бы ими нас, больно хороши они к чаю.
На что Герасим отвечал – да вот всё, последние замёрзшие картофелины выжарил, вперемешку с хорошей.
- Разве что ещё  подморозить, но всё это на любителя.
Увидев, что драники уходят не на шутку быстро, он обратился к сидячим.
- Но вы,… хоть мне немного оставьте, и я с вами чайку выпью.
- В следующий рас делайте заказ, уж я вам сполна приготовлю.
Михаил не удержавшись, смеясь высказался.
- Мужики, для Герасима это сладость в сладость.
- Иной раз специально готовит драники из подмороженной картошки, я не охотник с ними чай пить, а он, хоть каждый день бы ел.

Михаил, вспоминая тот вечер, встал с кровати, пройдя на кухню, говоря вслух.
- Да, драники это хорошо, а чай пить, мне уже и не счем, одни сухари остались из чёрного хлеба.
Он взял с окна керосинку, летучую мышь, вышел в сени, подняв над собой лампу освещая себе дорогу, прошёл на крыльцо.
На улице пурга не утихала, он поднял керосинку над головой, размахивая ей вглядываясь в ту сторону откуда должен прийти друг.
 Снег залипал ему глаза, он протирал их, затем сплюнув, сказал.
- Ну всё… кажисть  приплыли….
- Не кто сегодня не придёт, да и завтра ждать не придётся, одним днём пурга похоже не закончится.
Зайдя в дом он отряхнулся, разделся, затушив лампы, лёг спать, рассуждая в слух.
- Ну что-ж,… утро вечером мудренее, будем ждать.
Через два дня, под вечер, пришёл Герасим с двумя знакомыми, он рассказал.
- Пурга была очень сильная, занесло всё лыжню.
- Если бы пришлось идти в темноте, то он вряд ли бы нашёл лыжню.
- Там где стояли ветки, оказались бугры сугробов.
- Нам с мужиками, по озеру, пришлось лыжню ветками выкладывать, заново.
- Потому так поздно мы пришли.
Михаил на следующий день после приезда Герасима оставил деревню.
Он пошёл в посёлок, отдать рыбу, получить пенсию, и вернутся обратно, в его любимую деревеньку.