Превращение

Трофимов Дмитрий Георгиевич, 18.08. 197…-го года рождения, русский, беспартийный, проснулся котом.

Он встал как обычно, по заряженному в айфоне будильнику, в 7.15 утра. Далее всё предполагалось по обычной программе: турка - на плиту, бритва, зубная паста и бодряще-ледяная водица – на себя, глоток гудронно-черного настоя с соответствующим вкусом – в себя. И щедрая россыпь китикета вечно голодной урчащей троице – Пушку, Рокси и Тимбочке.

Дмитрий Георгиевич любил котов. Это людей он не любил. После развода – особенно.

Но тут он обнаружил, что пробуждение дается ему странно. Телу было как-то душно, томно, тягуче и шерстяно.

«Бородой оброс за ночь, что ли?» - спросонья подумал Дмитрий и потянулся пощупать себя, но неожиданно и пребольно оцарапался.

Кошачьим когтем.

То есть, котовым.

Сон как рукой сняло. Трофимов коротко взвизгнул, что для мужчины его комплекции было скорее поразительным, чем постыдным, и вскочил сразу на все четыре лапы.

Он лежал в своей постели, и да, он был котом.

Первой его мыслью было: «А как же каталог?» Он заканчивал собирать данные для каталога литейного производства, осталось поставить буквально пару иллюстраций и можно было сдавать в печать, но теперь… Он покосился на свои руки… лапы. Усы под носом торчали, как арматурины. Лапы были в шерсти и с когтями. Такими не то что иллюстрации, такими пропуск на предприятие и то не возьмешь.

«Надо позвонить и сказать, что на работу сегодня не выйду… Больничный, что ли, взять? Да с каким же диагнозом: котизм?! Ох, елки-палки, влип же я…»

Трофимов поднялся и неловко побрел к айфону. Казалось бы, такая простая манипуляция: позвонить, но неловко выпущенные когти лишь тщетно скребли экран.

- М-мяя… - сипло выдохнул Дмитрий Георгиевич.

Даже яростная брань из кошачьих уст вышла жалобным писком…

Он зажмурился, вспоминая. Светлое платье в скромный коричневый цветок, каштановые волосы, свитые крупными кудрями, полыхающие зеленые глаза – негодующие. «Ты, Дима, ты… котяра, вот ты кто!»

Маша.

После развода к женщинам он относился – так. «Котяра» - самое правильное слово. Маша – просто самая правильная. Ей изначально надо было понять. Ей, такой умной, приехавшей в город из захолустного поселка и с красным дипломом закончившей престижный вуз; самостоятельно и честно добившейся продвижения по службе – с ним нечего делать. С таким. Думала, справится. Думала, спасёт. Его – от себя же. Не получилось. Махнул хвостом, ушел дальше. Гулять сам по себе. Котяра.

Как раз в это время там, в захолустном поселке, умирала бабушка Маши. Умирала тяжело и все звала внучку. Пришлось взять отгулы, ехать. Приехала. Бабушка лежала покойно и светло, будто опустилась в кровать отдохнуть после хлопот в саду. Внучка подошла, взяла за руку – теплую, сухую. Морщинистые веки дрогнули, из-под них Машу кольнуло неожиданно сильным зеленым огнем.

«Тебя ждала, внучка… Забери, забери, вот. А теперь уйду спокойно…»

Что забери? Маша не поняла. Вернулась домой - смятенная, впопыхах, раньше, чем планировала.

А там…

Котяра!

Трофимов проковылял к зеркалу. Новое тело слушалось с трудом. Шаги он считал, как Масленица из мультика: «Раз, два, три, четыре. Раз, два…» Сбился, повалился мордой в паркет, поспешно вспрыгнул, повалился снова, да так и остался лежать.

«Кот… Каталог… Айфон… Литейное производство… Маша… Маша, ведьма!» - прокрутилось в голове, и на кошачьих глазах выступили слезы.

Он собрал себя – как после развода, когда выкинул из дома все бухло и пошел в спортзал. Месяцы планомерного убоя со штангой дали свои плоды. С пятого раза он-таки допрыгнул до открытой створки пластикового окна; кряхтя, подтянул непривычно длинное, мягкое тело, дранул когтями противомоскитную сетку – еще, еще – и вывалился вон, на мамины ирисы в палисадник.

Но тут было не всё просто. Тут паслись оголодавшие с утра коты. Рокси подступал справа, Пушок слева, тучный черныш Тимбочка заходил в лоб. Вся голодная тоска по недоданному хозяином китикету адским огнем полыхала в их глазах. Но узнавать хозяина в незнакомом белом коте они отказывались напрочь.

- Я свой, ребята… - выдохнул Трофимов. – Кис, кис, ну…

Впрочем, прозвучало это беспомощным мявом.

Дмитрий Георгиевич дрался в последний раз в школе, а потом он научился договариваться. На любое проявление грубой силы он поглядывал снисходительно, как Джеймс Кук на папуасов. Здесь история могла окончиться примерно так же. Трофимов, собрав всю мускулатуру котового тела, бросился в дыру под забором, вымяукивая осанну собственной лени, не давшей доделать ремонт. Внутри осколка асбоцементной трубы пахло лягушатиной, но за ней...

За ней была свобода.

Поздно вечером некогда роскошный, а ныне сильно потрепанный и грязный белый кот с разодранным ухом (Рокси-таки пролез в трубу следом и хорошо наподдал) балансировал на краю мусорного контейнера и думал о том, что свобода бывает не только «от» чего-то, но и «для». Зачем-то. Зачем? И что теперь с ней делать?

Размышления прервались тем, что лапа соскользнула с ржавого края, и кот-мыслитель Дмитрий Трофимов сверзился в зловонные глубины к насмотренному с высот селедочному хвосту.

***

Павлова Наталия Петровна, 19.11. 197…-го года рождения, русская, беспартийная, возвращалась с работы домой и увидела кота. Кот сидел у тяжелой железной двери подъезда и колотился крупной дрожью, будто сожрал приснопамятный телефон «Нокия 3110». Наталии Петровне даже показалось, что она слышит, как стучат котовые зубы, но такого же не может быть!

- Ты чего, киса? – спросила она, подходя ближе.

Кот шевельнул проволочинами бровей.

- Котик, котик, - спешно поправилась Наталия Петровна. – Грязный-то какой. И ухо, вон, в крови. Есть хочешь?

- Вы повремените, гражданочка. Еду лишнюю, коли у вас водится, мне давайте. И кота тоже, - послышался рядом сиплый голос бывшего интеллигентного человека. Женщина повернулась и увидела – то есть, сначала учуяла – местного бомжа Иваныча. В одной руке у Иваныча была мятая бумага, а другую он тянул к коту. То есть, к Дмитрию.

- Объявление дадено, - ответственно пояснил Иваныч. – Что кота данного объявили в розыск. Вот кот, вот приметы: сходство налицо. Белый? Белый! Пушистый? Однозначно. Так-то. Это люди, вон, никому не нужные бывают, а за кота, вишь – пятьсот целковых обещали.

Павлова вздохнула. Люди да, бывают. Она знала. Она так могла. Уже десять лет. Тетрадки со стихами – в стол. Песни о любви – вполголоса, будто про одну себя. Да что «будто»… Он, тот – наверное, тоже мог любить и любил. Не её. Другую, моложе, стройнее, беззаботнее. Вот бы и ей так: уметь совместить заполняющую всю грудь невыносимую, неутихающую жару – и неописуемую легкость. С которой можно сказать: «Извини, Наташ, ты не в моем вкусе, будем друзьями»…

Она наклонилась, подняла кота, огладила по мокрой спине.

- Ну вот, - сказала. – Тебя ищут. И тебя – ищут…

Вздохнула и передала обмякший меховой комок дворовому «охотнику за головами».

- Счастливо, кот!

От Иваныча пахло костром, едким табаком и сивухой. Дмитрий Трофимов, прижатый к драповому животу бомжа, аж растерялся от обрушившийся в чувствительный кошачий нос ядрености. Потом попринюхался и задремал, убаюканный урчанием в собственном животе. Его искали. Его нашли. Сейчас его принесут домой… Нашли. Мать, наверное, объявила в розыск, не поленилась, поклеила объявления, беспокойная, как всегда…

- Спасибо, спасибо.

Он очнулся от звонкого щелчка пластиковой дверки над головой. Рванулся раз, другой, отчаянно и зло – но котоноску было не продавить, это вам не тщедушная москитная сетка. Завыл, заурчал нецензурно…

- Огромное вам спасибо, - послышался знакомый голос, - Нашли моего котика, он такой беспокойный.

Маша?

Ведьма!

Закрыв дверь за Иванычем, девушка подошла к пластиковому карцеру. Наманикюренным пальчиком щекотнула дырочку как раз напротив котова глаза – Дима отпрянул, снова зашипел, выдавая безотчетную, тщетную ярость.

- Сейчас я оденусь, и мы пойдем к ветеринааару, - протянула девушка. – А ты думал? Что легко отделался? Ветеринар сделает котику чик-чик!

Маша с удовольствием показала, как именно, и весело подмигнула. А потом треснула по котоноске с размаху – так, что Дмитрий присел на всех ногах одновременно и одновременно попытался защитить хвостом самое дорогое.

- Не суди меня, Дима, - сухо сказала Маша. – У всех свои способы справляться с негативом, так ведь?

Ожидание тянуло время, как кота за… хм! Маша будто нарочно медленно одевалась, красилась, расчесывала каштановые пышные кудри. Поглядывая при этом на пленника с осознанием полного своего торжества.

Дмитрий задумался – а смотрел ли он тогда на нее так же, и ему совсем поплохело.

Маша вынесла кота в пластиковой каталажке на улицу. Отчаянно светило наглое солнце, только бедняге было не до веселья. «Ну вот и отзвонили мои бубенчики», - мрачно подумал он. «Ты еще про айфон вспомни, бестолочь! – издевательски захохотал внутренний голос. – Ты же кот, кот! Ну и куда ты теперь понесешь эти бубенчики?!»

- Здравствуйте, - сказал знакомый голос. – У вас что?

Трофимов прижался воспаленным глазом к дырке в пластике. Та женщина с улицы… Та. Женщина. С мягкими руками и грустными глазами. Та женщина…

- У меня кот, - похвасталась Маша. – Кастрировать надо. А то загадил все, - прибавила мстительно.

Наталия Петровна протянула руку, открыла крышку. Трофимов вспомнил мультик и глянул на нее со всем драматизмом соплеменника из «Шрека».

«Интересно, а этот – целый был? Или… как я… стану? Не, целый. Бандерас бы кого попало озвучивать не стал…» - грустно подумал он.

- Дрянь, а не кот, - продолжала Маша. – Ненавижу его. Так бы и убила.

Павлова вздрогнула. Она не любила таких слов, пусть даже и брошенных нарочно.

- Вы знаете, - сказала она. – Мы ведь закрываемся уже. А кастрация – операция длительная. Вы котика своего оставили бы мне. А я вам его завтра отдам. Просто так удобнее. Просто.

Маша нервно сжала руки, яркие зеленые глаза отбликнули желтым.

- А вы точно сделаете?

- Конечно. Животное давайте оформим, выпишу квитанцию. Придете за ним завтра.

***

Проводив Машу, Павлова устало опустилась на стул.

- Голова что-то разболелась… - призналась она коту.

Кот понимающие молчал.

- Клиентка какая… тяжелая.

Кот понимающе молчал, о да.

Ветеринар подошла, открыла переноску, достала замурзанную, но все еще упитанную пушистую белую тушу. Дмитрий Георгиевич ощутимо дрожал под теплыми пальцами, как не дрожал со времени первого свидания – в школе.

- Не бойся, котик, - пальцы огладили, потрепали колтун за ухом, - Ох, а вонючий какой… Ты в судьбу веришь?

Кот ничего не отвечал в силу понятных причин, но в судьбу он верил. Теперь – очень.

- Мне сегодня с утра принесли усыпить старого кота. Он болен был, мучился. Такой же белый, как ты, только глаза голубые. А у тебя зеленые, зеленые глазки. Я когда тебя вчера приметила, подумала – хороший какой кот, только неухоженный очень и грустный.

«Загрустишь тут», - подумал превращенный Трофимов.

Спина беспощадно болела от квадрупедальной локомоции, в висках колотилась паника. Он даже пропустил мимо ушей «неухоженного», хотя в любой другой час запулил бы за такие слова обидчику в голову одной из склянок дорогущего одеколона, которые водились у него в изобилии.

Но теперь…

- Я твоей хозяйке отдам того кота, он сейчас в холодильнике лежит, я утилизаторов завтра с утра ждала. А тебя – к себе… пойдешь ко мне?

Он напыжился заплакать, но не заплакал, потому что плакать коту никак, а мужчине в некоторых случаях можно.

Кажется, это был как раз такой случай.

***

Принеся кота домой, Наталия Петровна немедленно стала проводить его санитарную обработку. В красочно-розовый пластиковый таз была налита вода с ароматнейшей пеной, и запаршивевшее от невзгод тело животного погрузилось туда, как в старые добрые человекообразные времена.

Ветеринар мыла его нежно, ласково и очень тщательно. Разбирала сильными уверенными пальцами многочисленные колтуны, не уставая поражаться тому, как кротко и спокойно стоит в воде большой, оказавшийся чисто белым котяра.

Дмитрий смущался, но давал себя мыть в различных, в том числе и труднодоступных местах.

- Спасли, спасли твои динь-диньки, - утешительно говорила Наталия Петровна, щедро намывая обозначенные участки.

Кот густо краснел, но под шерстью это было совершенно неявно.

Вымытый Дмитрий Георгиевич был щедро опрыскан хорошим немецким спреем от блох, вызвавшим приступ необоримого чихания, до красноты в глазах высушен феном и закутан в хорошее махровое полотенчико.

- С легким паром, котик, - улыбнулась женщина. – Покушаешь теперь?

Выбор новосела ее несколько озадачил – от хорошего мясного фарша животное гневно отказалось, зато с жадностью наелось нетеплых макарон и с интересом поглядывало на случившуюся в холодильнике бутылку пива. Пива ему, конечно, не дали, но от всего прочего Дмитрий Георгиевич впал в давно забытую истому.

- Мур, - сказал он честно. – Мур, мур.

Тяжело присев, он оттолкнулся всеми лапами и взгромоздился к Наталии Петровне на колени. Дальнейшее помнилось в каком-то полузабытьи. Макароны мирно приживались в истосковавшемся желудке, наполняя все существо ощущением дома и уюта, от которого уже, казалось, не осталось и следа. Сильные пальцы с аккуратными докторскими ногтями чесали за ухом и живот; Дима поерзывал от несвойственной коту щекотки и причудливого смешения неловкости и некого лирического чувства, которое вскоре разрослось в нем настолько, что он смутился и ушел.

Наталия Петровна попила чаю, разложила постель на хорошем диване и улеглась. Трофимов, сладивший с чувствами и закрепивший покой остатком макарон, после некоторого раздумия пришел и лег в ноги.

Он уже задремывал, когда женщина сгребла его в охапку, щедро зацеловала в сонную морду и вернула на место.

***

Павлова Наталия Петровна, 19.11. 197…-го года рождения, русская, беспартийная, проснулась от того, что ее ногам было тяжело.

Она приподнялась, протирая глаза, и увидела, что внизу дивана прямо на ее лодыжках лежит увесистый встрепанный и абсолютно голый мужик.

Она коротко вскрикнула, укрываясь одеялом до подбородка, отчего мужик скоропостижно проснулся и вскочил почему-то на четыре точки. Из такого положения он попытался непродуктивно побежать и даже добежал до окна, засим захотел вылезти в открытую створку, пребольно ударился лбом в стекло и только тогда, кажется, пришел в себя.

- М-мя… ть ети… - хриплым шепотом проговорил он и медленно, оторопело поднялся с карачек.

Он оглядел сначала руки, потом всё своё прочее, доступное взору, а потом – Наталью Петровну.

Женщина, в принципе, сделала то же самое.

- Вы кто? – робко спросила она.

- Я… кажется, самый благодарный ваш пациент.

- Пациент?

- Я котом был, - честно признался Дмитрий Георгиевич.

Наталья Петровна зарделась и закрыла одеялом нос.

- Котом? Господи… Я… Динь-диньки… Вы простите, простите меня!

Бывший кот осторожно подсел на краешек дивана, взял угол одеяла и накрыл упомянутое.

- Ни слова больше, - сказал он. – Про динь-диньки особенно. Мне б треники какие – и я кофе сделаю. Я целую жизнь не пил кофе.

***

У ветеринарной клиники остановилась серая «Киа». Из машины вышли двое – высокая женщина с короткой стрижкой и бодрый светловолосый мужчина.

- Наташ, ты долго? Я пока до магазина доеду, маме ирисов куплю.

- Езжай, Дим. Нет, недолго. Ох, а вы ко мне?

От стены отлепился местный бомж Иваныч. Он распахнул полу замурзанной пальтухи и показал Наталии Петровне маленькую тощую кошечку редкого каштаново-коричневого цвета. Глаза у кошечки были пронзительно зеленые, с горящей желтой искрой.

- Я… Петровна, кошечку вот подобрал. Машкой назвал. Злющая, как ведьма, исцарапала меня всего. И так драла, будто в жизни у нее вообще никакой любви никогда не было. Вот как так бывает – красивая вроде, а злобы – на тысячу чертей хватит… Я вот тут сэкономил, Петровна, - бережно придерживая кошку за пазухой, Иваныч показал в горсти смятые сотни. – Ты прививки ей сделай, самые хорошие. Я теперь ее любить буду. За все прошлое, за всех на свете. Глядишь, и жизнь наладится.