О преображениях

В минуты особого откровения, когда не слышит А., удалившийся на кухню или в сортир, его женщина предлагает:
– Хочешь, познакомлю с кем-нибудь?

Фонари заглядывают с улицы в комнату, вытягивая согнутые шеи, окрашивая ее лицо и одежду в лампово-желтый.

– Не надо, – отвечаю я.
– Тебе не одиноко? – продолжает она. – Может, все-таки?..
– Нет, – качаю я головой. – Не одиноко.

На самом деле, я плохо помню, как это – по-другому.

– Ладно, если что – обращайся, – кривит губы женщина, поднимаясь с дивана, где до этого сидела, высматривая что-то в моем лице.
– Хорошо, – говорю я, представляя, как захватившая меня тоска заставляет обратиться в девятихвостую лисицу и, взмахнув всеми девятью хвостами, рвануть в леса, что начинаются сразу за окружной дорогой. Втянуть носом запах земли и сырой древесной коры, чувствуя, как подушки лап встречают мягкость почвы.

Воздух этого города пахнет чем-то гнилым.

– Чувствуешь запах? – спрашиваю я у А., прислонившись к подоконнику у раскрытого окна.
– Я пользовался сегодня дезиком, не ври, – отвечает А., валясь на диване с ноутбуком на толстых коленях.
– Не от тебя. Город смердит.
– А, ну мусор опять, наверное, не вывезли. – Усмешка А., отвлеченного происходящим на экране, адресована мне, но и не мне.

Я прячусь от запаха в квартире, в супермаркетах, в метро. Запах немного слабеет по ночам, и тогда я выхожу на прогулку, оставляя А. наедине с женщиной. К моему возвращению они обычно уже спят, обнявшись на узкой кровати.

Запах слабеет, когда мы с А. накуриваемся. Тогда я даже могу выйти на улицу – но А. хватает за рукава, повторяя, что я сумасшедший. Он не понимает, что окно – та же дверь для того, кто может стать кем угодно. Иногда мне хочется так и сделать – вылететь из окна серой дикой уткой, перелетая провода, огибая столбы. Я бы покинул город и никогда не возвращался, но А. хватает за рукава.

Порой мне хочется обратиться им. Я бы смог, наверное. И гладил бы тогда по плечам его женщину, спал бы с ней на одной кровати, ел приготовленную ею пищу. Может, тогда бы я по-настоящему стал человеком и перестал слышать запах. Когда тоска скручивает внутренности, мне хочется обратиться кем угодно, пусть даже А., лишь бы не быть собой. Но я выталкиваю из головы эти мысли, прогоняю их в форточку. Пусть летят к асфальту, расшибаясь об него, разлагаясь там и добавляя вони этому городу.

Я обязан А. за то, что тот позволил жить у него и спать на диване. В первые недели было непривычно, все время тянуло сползти на пол и там дремать, свернувшись собакой. Уткнуть нос в лапы или прикрыть хвостом, видеть свои черно-белые сны. Я обязан А. за то, что он не допытывался, кто я и почему появился в его подъезде, одетый не по сезону. Я назвался выдуманным именем, которое тут же забыл.

А. решил эту проблему проще. "Бро", – говорит он.

– Эй, бро, поехали кататься! – И я соглашаюсь, втискиваясь с А. и его друзьями в машину, потребляющую бензин и смердящую, почти как этот город. Иногда мы выезжаем на окружную, многоэтажки вдали горит огнями, светятся звездами. Друг А. нажимает на педаль, машина переваривает бензин и ускоряется. Мне передают косяк, я вдыхаю дерущий горло дым, сердце ускоряется. Дорога, освещенная фарами, бесконечна, а вдоль нее тянется лес. И я мог бы попросить остановить, или вовсе выпрыгнуть на ходу, обдирая ладони об асфальт – сбивая об асфальт лапы. Я мог бы бежать, пока хватит сил. Дым во рту горчит, А. смеется над чем-то, высоко и громко. Ветви деревьев смыкаются над крышей, неба нет.

У обочины иногда можно заметить разлагающиеся трупы животных. Облезлый, грязный мех, провалы глаз. Мне кажется, что это я лежу там, и по коже пробегает мороз, поднимая волоски. Я мог бы быть мертвым, но я сижу на продавленном сиденье и говорю, несмотря на неловкость языка.

Что было до, стерлось из памяти. Остались обрывки: бег от кого-то, запах крови – и трава, что стала лучшей на свете постелью.

Здесь у всех есть прошлое. "Помнишь, как…" – говорит А. кому-то из своих друзей, и они смеются, дополняя рассказ друг друга. У женщины тоже есть прошлое и люди из него, с которыми она разговаривает по телефону, придавив его к уху плечом. У меня только обрывки: вкус речной воды, зимняя темень, врезающиеся в ствол дерева пули.

Быть живым просто – нужно есть хотя бы раз в несколько дней, хлебать воду, разливая себе на грудь, не забывать дышать. Быть живым просто. Как быть мертвым, я не знаю. А. не знает тоже, но когда женщина уходит и больше не возвращается, затерявшись в перебивающей смрад города весне, он часами лежит на диване, уставясь в стену. Не замечает даже того, что это мой диван. А. лежит, выискивая что-то на стене, поднимаясь, только чтобы отлить или забить косяк. В эти дни я сплю на полу, тушу его окурки, кое-как кинутые в пепельницу. Когда женщина уходит, тихо сказав что-то под гул холодильника, А. покидает одна из его частей. В мартовский вечер, увязавшись следом за женщиной, уцепившись за повисшую на ее плече сумку, едва различимый силуэт покидает квартиру. А. не видит этого.

С этого дня боковым, самым честным зрением я вижу, как плывет контур его тела. Становится нечетким, меняется, то выгибаясь дугой, то прижимаясь к земле.

Я же забываю, как это – быть кем-то еще. Смотрю на ворон, летящих стаей на свалку, кормиться, и больше не чувствую жажды полета. Дворовые, плешивые псы не напоминают о свободном беге, об упругой земле под лапами. Город вминает меня в себя, в рыхлое тесто улиц, гладит по холке сквозняком. "Оставайся", – пытается сказать город.

Однажды, вернувшись с прогулки вечером, поднимаясь по лестнице, я натыкаюсь на приоткрытую входную дверь. В квартиру пробирается запах подъезда, выгоняя застоявшийся травяной духман. Обувь в коридоре разбросана, будто кто-то задел ее, выбегая. В комнатах никого, пусто, не дымит пепельница, не гудит ноутбук. Только на внутренне стороне входной двери, на уровне пояса, белеют следы когтей лапы, пытавшейся открыть ее, да еще к дивану прилипли шерстинки.

Я запираю дверь на щеколду и бреду на кухню, открывая холодильник. Содержимое миски, стоявшей на верхней полке, покрылось белыми хлопьями. Я вытряхиваю его в урну, задумываясь, что бы съесть. Вечерний воздух задувает в кухню сквозь приоткрытое окно.