Вильнюсский Голем

1. Начало
Голем, рождаясь из праха, восседал на выступе, в старином канализационном канале, соединяющим сливные потоки нечистот с улиц Стиклю и Большой, с трудом фильтруя лёгкими смрадный запах, отделяя, при этом, спасительный поток кислорода. В Голема превращался шестнадцатилетний юноша, перешедший в выпускной класс шестой еврейской гимназии, которую новые власти переименовали в шестую среднюю школу в 1940-м году. Ещё, каких-то, полтора года назад, он был капитаном боскетбольной команды юниоров Макаби-Вильна - гордостью школы и семьи. Его способности к точным наукам и быстрое схватывание учебного материала завораживали учителей, предвещая ему возможность поступления в университет. Но теперь он сидит в лахмотьях, босой, трясущийся, с потупленным взглядом, превращаясь в чудовище и желающий только одного - мстить, убивая и колеча врагов еврейского народа, ограбивших и уничтоживших его семью, его дом, его благополучие и спокойствие мирного времени. Враги убили в нем любовь и сострадание, при этом, оголив в нем животные инстинкты, самый сильный из которых - не покидаемое чувство голода. Чередующимися кадрами пробегали в его голове эпизоды недавней счастливой жизни. Вот его пятилетнего укладывает в краватку отец, рассказывая ему историю про Голема.
2. История про пражского голема
Давным-давно, в далёкой Праге, в конце шестнадцатого века началась эпидемия халеры, как продолжение распространившейся эпидемии, бушевавшей по всей европе. Болезнь косила тысячи людей, ни щедя, ни кого. По городу проносились похоронные кареты, перегруженные гробами, и чувствовался сильный смрад сжигаемой мёртвой плоти. Заразившихся держали в закрытых домах, пока смерть не забирала их в лучший мир. Те, кто оставались с больными, вскоре сами заболевали, и впоследствии, умерали в страшных муках. По городу шныряли большие жирные крысы, пожирая всё мясное на своём пути. Они не чурались и тухлого мяса, почивших в лучший мир людей, разнося заразу и смерть с места на место. Среди горожан началось недовольство тем, что знать и священнослужители, пользующиеся дорогой серебрянной пасудой, ограждены от эпидемии, которой страдают простолюдины. По городу прокатилась волна нападений и поджёгов домов знати. Начались призывы к бунту и столкновения с городскими стражами, а так же - грабёж лавок и церквей. Тогда архиепископ пражский Тадеуш и подчинённые ему католические священники обвинили во всех смертных грехах евреев. “Это они, с помощью колдовства в сговаре с самим сатаной, нагнали на христиан эпидемию для того, чтобы освободить место для создания еврейского царства антихриста, ограбив наши опустевшие дома и насладившись кровью наших детей. Гоните этих крыс с нашей земли, им не место среди правоверных христиан!” И начались гонения на евреев. Бунт переметнулся на еврейские лавки и дома. Столичные громилы, во имя любви к христу, не щадили ни мужчин, ни женщин, ни стариков, ни детей, навлёкших, по словам священников, эпидемию на мирных христиан. Бывшие друзья, соседи, с которыми порой проходила жизнь целого поколения, отвернулись от разносчиков скверны, тянувшим к ним руки, взывая о помощи. Еврейская кровь текла ручьями по старинной каменной мостовой. В это время в Праге жил великий равин – мудрец и каббалист Махарай Йехуда Бен Бецалель, глава еврейской общины. Он глубоко молился всевышнему, вымаливая ответ на вопрос: “Как нам защититься от жестокого врага"? Он получил во сне следующий ответ: "Сотвори Голема из глины и уничтожит он чернь, пожирающую евреев". Махарай Йехуда Бен Бецалель истолковал сочетание слов так, что он может при помощи открытого ему небом числа букв создать из земли живое существо. Он велел привести своего зятя Ицхака бен Симеона и его ученика, Левия Якоба бен Хайим Сассона, и поведал им таинство создания Голема: "Я требую вашей помощи потому, что для его сотворения нужны четыре стихии: ты, Ицхак - стихия огонь, ты, Якоб - вода, я сам - воздух, мы вместе создадим из четвертой стихии - земли, Голема". Он подробно поведал им, что для начала нужно осветиться и очиститься, чтобы подготовиться к великому делу сотворения искусственного человека. В назначенный день, при свете факела и под чтение псалмов, они вылепили из земли фигуру мужчины длиной в три локтя. Голем лежал лицом вверх. Потом мужчины встали у его ног так, чтобы смотреть ему прямо в лицо. Он лежал без движения, словно мертвец. Тут рабби Махарай приказал Ицхаку семь раз обойти вокруг глиняного тела справа налево, доверив ему цируфим (фразу, которую тот должен при этом произнести). После этого, глиняное тело стало огненно-красным. Рабби Махарай велел и Левию Якобу обойти тело справа налево точно столько же раз, сообщив и ему определенный для его стихии цируфим. По завершению этой части ритуала, огненно-красный цвет исчез, и в глиняном теле потекла вода; из кожи пробились волосы, а на пальцах - ногти. Тут рабби Махарай сам обошел глиняное тело, вложил ему в рот, написанный на пергаменте шем (одно из имен всевышнего). После этого, кланяясь к востоку и западу, югу и северу, все трое одновременно произнесли слова: "И вдунул в лицо его дыхание жизни, и стал человек душою живою."  И вот благодаря трем стихиям: огню, воде и воздуху, четвертая стихия - земля, ожила. Голем, открыв глаза, озирался, будто в изумлении. Рабби Махарай сказал ему: "Вставай на ноги!" И он встал. Потом на него надели одежду шамеса (синагогальной служки). Внешне он выглядел, как обычный человек, только дара речи ему недоставало. На рассвете все четверо пошли домой.

По пути рабби Махарай сказал Голему: "Знай, что мы тебя сотворили из кома земли. Твоя задача - защищать евреев от погромов и гонений. Тебя будут звать Йозеф, и ты будешь ночевать в раввинате. Ты, Йозеф, должен слушаться моих приказов, куда и когда бы я тебя ни послал, в огонь и в воду, если я тебе прикажу прыгнуть с крыши, или если я тебя пошлю на дно морское". Йозеф кивнул головой в знак согласия. Дома рабби Махарай сказал, что на улице встретил немого незнакомца, и так как ему стало его жалко, он принял его слугой в раввинат. Однако дома он запретил использовать Голема для личных нужд. Рабби Махарай ввел обычай давать Голему по пятницам после обеда своего рода дневной план, потому что в шаббат он хотел общаться с ним только в крайнем случае. Как правило, рабби Махарай велел ему не делать в шаббат ничего другого, кроме как стоять на посту и быть осторожным. Голем отражал атаки дикой городской черни, драбя черепа и переламывая позвоночники. Через месяц смута утихла, а городская стража так и не решалась войти в еврейский квартал, чтобы сразится с огромным чудовищем. Однажды рабби Махарай забыл в пятницу после обеда дать Голему его дневной план. И вот Голем остался без занятия. Едва день подошел к исходу, и все готовились к шаббату, как Голем стал бегать, будто бешеный по еврейскому кварталу, разрушая всё на своём пути. Факт, что у него нет никакого занятия, его так же напугало, как и взбесило. Увидев рассвирепевшего Голема, люди убегали с криком: "Йозеф Голем сошел с ума!" Возникла страшная паника и вскоре весть об этом донеслась до Староновой синагоги, где молился рабби Махарай. Он выбежал и, не видя Голема, все-таки закричал в пустоту: "Йозеф, остановись!" И тут люди увидели, что Голем сразу же остановился как вкопаный, преодолев силу своей ярости. Рабби Махараю сообщили, где находится Голем, раввин подошел к нему и шепнул на ухо: "Иди домой и ложись спать." И Голем послушался его, как дитя. Затем Рабби Махарай вернулся в синагогу и приказал спеть еще раз псалом благословляющий шаббат. С этой пятницы никогда не случалось, чтобы он забыл дать Голему его дневной план, зная, что Голем способен опустошить всю Прагу, если его вовремя не успокоить.
Когда прошло много времени и общине больше не грозила смертельная опасность, рабби Махарай позвал к себе своего зятя Ицхака бен Симеона  и ученика Якоба Левия, которые содействовали при сотворении Голема и сказал им: "Теперь Голем стал лишним, так как нам уже не надо опасаться злых обвинений и погромов. Поэтому мы уничтожим его". Рабби Махарай приказал Голему, чтобы он на этот раз не ночевал в раввинате, а перенес свою постель на чердак Староновой синагоги и переночевал там. Все происходило тайно, так как была полночь. Все трое поднялись со слугой на чердак, где спал Голем. Мужчины приступили к уничтожению Голема. Ритуал уничтожения Голема был наоборот ритуалу его сотворения. Если, создавая его, они стояли у ног Голема, напротив его головы, то сейчас они встали к его голове. Слова из Книги Бытия также читались наоборот.
После этого Голем снова стал земляным комом, как до своего оживления. Рабби Махарай потом позвал слугу, взял у него свечи, и приказал ему раздеть Голема до рубашки. Одежду он велел незаметно сжечь. Голема укрыли старыми одеяниями и остатками книг, хранимых на чердаке синагоги.
С  тех пор прошло много лет. Многие попытки в тяжёлые времена для евреев (погромов и гонений), создать Голема, не привели к успеху. И вот однажды, великий Виленский гаон - Элияху бен Шломо Залман сказал, что в час смертельной опасности, евреям нужно как царю Давиду вымолить у всевышнего победу над врагами, и сподобившись Големам, с бесстрашием вступить в борьбу  и победить.
3. Восточные единоборства
Тусклый свет проникал целиндрами через отверстия в канализационных крышках в старинную канализацию, в которой сидел наш герой. В его памяти возникла сцена, когда на него, ученика третьего класса еврейской гимназии, напало четыре ученика шестого класса польской гимназии, идущих ему на встречу.  “Ну что, грязный жид! - сказал один из нападавших. “Сегодня твоя мамочка не положила тебе кусочек курочки?!".... Они вырвали из его рук портфель, выпотрошив всё содержимое на снег. “Ну что ж, свинья, придётся тебя научить хорошему поведению!” Двое схватили мальчика за руки, заломив их назад и поставив его на колени. “Ну что, Збышек!” - сказал один из наподавших. “Дай ему поцеловать крест!” Збышек, достав нагрудный крест с распятием, приложив его к губам мальчика. “Целуй, пся крэв твою мать!”- рычал Збышек. Наш герой попытался отвернуться и получил удар по лицу. Кровь потекла из разбитой губы. Тут он получил второй удар кулаком в правый глаз. Мир закружился у него перед глазами. Он даже не заметил, как оказался на земле. Вдруг он услышал звуки глухих ударов по телу и визги недавно издевающихся над ним пацанов. Приоткрыв левый глаз, он увидел, как ученик с параллельного класса Ефим Шац, сын моэля Мардехая Шаца, в одиночку, мастерски колотит зорвавшихся хулиганов. Молниеносные удары по лицу сменяли диковенные удары пяткой в челюсть. Но больше всего поразило, когда подбежавшему сзади Збышеку, Ефим нанёс крученый удар ногой в голову, предворительно высоко подпрыгнув. Когда четыре хулигана лежали на земле, хныча и подвывая, как раненые собаки, Ефим подошёл к своему товарищу, и присев на корточки, стал вытерать ему кровь на лице своим носовым платком. “Ну что, Дуби!”- сказал Ефим. “Здорово они тебя отделали!” Он помог собрать товарищу портфель, и, взяв его под руку, повёл в сторону большой синагоги, где совсем рядом проживали их семьи. “Спасибо тебе большое Ефим за то, что заступился за меня. Ты появился, как добрый волшебник или, правильнее сказать, ангел. Ты ведь в школе никогда ни с кем не дрался?! Никто бы и подумать не мог, что ты так умеешь. Где ты так научился драться?” – с восхищением спросил Дуби. “Ты тоже можешь этому научиться!"- сказал Ефим. “Но где и как?”- спросил ошарашенный Дуби. “Вот уже четыре года, как я хожу в школу восточных единоборств, которая находится на Татарской улице. Мне повезло, так как нашим учителем стал сам мастер Тиунэ Сугихара. Правда, обучение стоит не дёшево - 50 злотых в месяц.” Вернувшись, домой с разбитой губой и с заплывшим глазом, Дуби рассказал отцу и матери о случившимся. Вечером он подошёл к отцу, читавшему газету, и сказал: “Папа, я не хочу, чтобы всякая дрянь, ради потехи, вытерала об меня ноги, только потому, что я еврей. Помнишь, как царь Давид в Иерусалиме специально построил башню для экзерцицый, где тренеровался он и его войны. Я тоже хочу тренироваться, чтобы, как Фима, я тоже бы научился защищать себя и других”. Отец, внимательно выслушав сына, потрепал его по каштановым кудрям, затем, достав кошелёк из внутреннего кармана пиджака, молча протянул Дуби пятьдесят злотых.
Теперь память перенесла Дуби в тренировочный зал, где десять учеников разного возраста, одетые в японские кимано, повторяли за учителем разогревательные упражнения. Среди них были упражнения на развитие мышц живота, отжимание на кулаках от пола, лазанье по канату, прыжки с переворотом, и подобные этим силовые упражнения, выжимающие из тренирующихся ручьи пота. Потом разучивались новые удары и приёмы. Дуби был счастлив и горд своим новым кружком. Десятилетний мальчик решил быть лучшим среди учеников, чтобы суметь постоять за себя, а также отомстить за нанесённые ему обиды.
 
Он из раза в раз с трепетом ждал времени тренировки и уже за полчаса до её начала стоял у входной двери. Он со страстью разучивал и разрабатывал новые приёмы и удары. Вначале, он ни разу не мог подтянуться руками на перекладине. Через месяц он подтягивался уже пять раз. После школы, придя домой, он, пообедав и выполнив домашнее задание, бежал к реке Вилия, где на просторной полянке повторял выученые приёмы и удары. Вот он с разбитой в кровь губой и бровью и синими от синяков щёками победитель соревнований. Примерно полтора года назад, до прихода советских войск, они вдвоем с Фимой, за особые успехи, удостоились чести изучать боевые искусства самураев. Учитель обучал их приёмам ведения боя с оружием самураев: c копьём, с мечём, с кинжалом и с нунчаками. В дополнении, Дуби сам научился метать и втыкать в цель любые колющиеся придметы: ножи, отвёртки, большие гвозди. Новая власть закрыла школу восточных единаборств, а учитель, который был японским консулом в Польше, вернулся к себе домой в Японию. Перед отъездом, он подарил Дуби и Фиме по комплекту боевых орудий и две иллюстрированных книги с фотографиями приёмов и правильным нанесением ударов.
4. Оккупация и катастрофа
Родители Дуби, не хотели эвакуироваться, так как пережив немецкую оккупацию в первую мировую войну, немцы у них оставили о себе довольно хорошие впечатления. Первый шок Дуби получил после гибели Фимы, семья которого жила между концом еврейской улицы и началом немецкой. В первые часы после немецкой бомбардировки и ухода советских войск местные литовские “патриоты”, вооружившись топорами, ломами, ножами, палками и даже охотничьими ружьями пошли грамить еврейские дома и квартиры не щадя ни кого. Десятки убитых и ограбленных за первые сутки безвластия. Пока литовские “патриоты” куражились в сатоническом танце кровопролития, их польские соседи, как шакалы, проникали в дома ещё не охладевшие от тепла бывших хозяев, вынося всё подряд, прежде всего, выискивая золото и драгоценности. Подчастую между марадёрами возникали конфликты на почве дележа награбленного, что приводило к драке и поножовщине. Однако, сливки доставались погромщикам, которые отдавались самими жертвами в надежде откупиться от смерти. Но как тщетны были их мольбы и просьбы. Молодые девочки, девушки и женщины подвергались насилию в самой извращённой и жестокой форме, прямо на виду у родителей, братьев и мужей. Люди в одночасье превратились в животных, одни в хищников, другие в шакалов, третии в жвачных животных поедаемых хищниками. Семья Мордехая Шаца спряталась в подвале, откуда была вывалочена погромщиками. Один из погромщиков ударил Мордехая палкой по голове. Из свежей раны струями потекла кровь. Мордехай схватился за место удара, но остался на ногах. Он выхватил нож и, проделав рукой замысловатые движения, воткнул его по рукоятку в глаз нападающему. Остальные погромщики, окружив семью в кольцо, принялись линчевать топорами и ломами Ефима мать Фруму и сестру Голду. Фима, оторопев на мгновение, сжавшись, как пружина и внезапно разжавшись, стал наносить удары по линчующим его родных. Уже через пару минут шесть погромщиков лежало на земле в луже крови. Овладев ломом, он задействовал его как мечь, круша им головы литовских “патриотов”. Во время боя, Фиме с отцом достались две винтовки: одна охотничая, другая русская трёхлинейка. Двадцать трупов лежали на земле. Фима с отцом помогли поднятся в квартиру раненым матери и сестре. Быстро перевизав их, Фима, взяв мечь и нунчаки с трёхлинейкой, выскочил во двор. У входа во двор собралась большая толпа ротозеев. Издали раздались выстрелы, вооружёные винтовками люди приближались к месту проишествия. Фима передёрнул затвор, толпа быстро рассеялась, освободив ему пространство для цели. Мимо головы просвистело несколько пуль. Фима забежал за стенку, потом он лёг на землю и, выстрелив, сразил первую цель. Нападающие преостановились и начали пятиться назад, продолжая отстреливаться в Фимину сторону. Фима кувырнулся через правый бок, прицелился и попал в затылок убегающему погромщику. Когда нападение было отбито, к сыну присоеденился отец Мордехай. Ничего сыночек, сказал он, скоро придут немцы и наведут порядок, просто до их прихода нам надо продержаться. Но уже впервые дни прихода немцев стало ясно, что не желание эвакуироваться на восток было роковой ошибкой. Семья Фимы решила бежать ночью, перебираясь лесами с неоправившимися ещё от ран матерью и сестрой. Они шли уже несколько суток почти что без отдыха и сна, без еды, понимая, что на это нет времени. Они и сами не поняли, как нарвались на калонну немецкой военной техники движущейся на восток. Пулимётная очередь, рёв танков, лязганье гусениц и только туманный утренний рассвет траурно поднимался над бездыханными телами семьи Шац. Известие об их гибели принесла в гетто бывшая одноклассница Дуби и Фимы Рива Блумберг, семья которой бежала вместе с семьёй Шац, разделив с ними ту же участь. Только Рива раненая, чудом уцелевшая, вернулась назад, попав в малое гетто.
Дуби не мог смериться с тем, что он остался на свете совсем один, гонимый новой властью и бывшими соседями, которые во время немецкой облавы, не успев они выйти из дома, начали вытаскивать их вещи, стариные настенные часы и мебель.  Лишь бы они не нашли мои орудия самураев подумал Дуби. Теперь, после того, что ему удалось сбежать из малого гетто, после потери родителей и сестры, которых вместе с другими навсегда увезли в Панеряйский лес, он сидел уже несколько дней без еды и питья, без сна со скорбным взглядом смотря в одну точку. Вдруг в глубине канализации он увидел прозрачную светящуюся фигуру его близкого друга Фимы. Он, не открывая рта, мысленно спросил приближающуюся фигуру: “Фима это ты?” Он вздрогнул, так как его голос прозвучал, громогласно отдаваясь эхом, хотя Дуби не произнёс ни слова. “Да, Дуби это я”. Я пришёл к тебе, перед тем как уйти навсегда. Слушай меня и не перебивай. Они забрали у тебя самое дорогое, но у тебя осталось самое главное, твоя жизнь. Не сиди сдесь Дуби, не убивай себя, встань и иди мстить за наших родных и близких, за наш многостродальный народ, гонимый всегда и везде. Ты должен отомстить и добраться до святой земли, чтобы осуществить нашу мечту, чтобы построить на нашей древней земле мощный еврейский дом, где все евреи мира смогут найти себе место и защиту. А мы всегда будем рядом с тобой, наш дорогой мальчик, сказала другая светящиеся фигура, в которой он узнал отца. Прощай сыночек, сказали хором мать и сестрёнка, появившись рядом с отцом, прощай дорогой друг, сказала фигура Фимы. Прощайте мои родные ответил им Дуби не произнося не слова.
5. Месть и её цена
Дуби сошёл с места и пошёл по узкому каналу по колена в нечистотах. Он подошёл к крышке люка, откуда меньше всего падал свет. Он поднялся к крышке, цепляясь за скользкие камни и с трудом отодвинул её в сторону. Свежий осенний воздух опьяняюще подул с улицы. Дуби с трудом подтянулся на руках и оказался посредине мостовой на безлюдной ночной улице. Он быстро побежал поближе к ряду домов, направляясь в сторону своего дома, который, как не странно гранича с забором малого гетто, не вошёл в его территорию. Он бесшумно подкрался к двери квартиры и прислушался. Внезапно дверь скрипнула и приоткрылась, как будто бы, узнав своего хозяина. Дуби вошёл во внутрь своей квартиры. Он не включил свет, чтобы не привлечь внимание, что в квартире кто-то есть. Даже в темноте он узнал родные стены, которые ещё пахли родными запахами и недавним миром. Повсюду были разбросаны вещи, тряпки, разбитое стекло. На всех косяках дверей были вырваны мизузы. Дуби зашёл в свою комнату. Среди валявшихся вещей, он нашёл бельё, пару брюк, рубашку, куртку и вязаную шапку. Он нащупал под перевернутой кроватью знакомую до боли доску. Дуби с трепетом отодвинул её и, слава богу, его оружие самурая оказалось не тронутым. Дуби быстро переоделся, сложив в сумку найденные вещи, разложил по карманам ножи, кастет, положил в сумку нунчаки и подвязал к ремню боевой меч.
Немецкие оперативные отряды СС, полиции безопасности и СД, при активном участии литовских “патриотов” в июле 1941 года начали массовые расстрелы евреев в лесу  около небольшого посёлка и железнодорожной станции Паняряй, расположенных в десяти километрах от Вильнюса. Для увеличения "производительности труда" и меньшей растраты патронов, старший офицер в Паняряй оберфтурмфюрер Шаушутц, поручил литовскому контингенту применять только винтовки, так как прицельный огонь из винтовки гарантировал точное попадание в жертву. Это позволило расстреливать по 100 человек в час. Трупы бросали в котлованы, вырытые до начала войны для размещения в них ёмкостей с горючим и забрасывались землёй. После расстрелов, земля ещё долго шевелилась. По случайности, оставшиеся в живых раненые, пытались выйти наружу. Дуби, сидел в кустах и смотрел на обнажённых стариков женщин и детей, которые с душераздирающими воплями подали один за другим, а подчистую одновременно в котлован. Ему перед глазами застеленными слезами виделась мама и сестрёнка, которые так же, как и эти люди навечно исчезли в котловане. Он видел полупьяных палачей, глумящихся над жертвами. Начинало темнеть. Палачи, построившись, под командованием немецкого офицера пошли строем в сторону вокзала. На месте остались четверо палачей, задачей которых было добивать раненых, пытающихся выбраться из могилы. Периодически раздавались выстрелы в сторону двигающейся земли, которая не переставала двигаться. Литовец, который был ближе всего к прячущемуся Дуби, растегнул шеринку и стал опорожняться на свежую братскую магилу. И тут Дуби и сам не понял, как в сумерках, подкравшись к палачу сильным ударом самурайского меча, почти беззвучно, отрубил ему голову, которая, с удивлением в мёртвом взгляде, покатилась прочь. Чтобы не создать шума, Дуби, подхватил падающее, обезглавленное тело полача фантанирующее кровью и тихо уложил его на землю, забрав винтовку и патроны. Далее, нащупав в кармане большой гвоздь, он метнул его в сторону второго палача. Подбежав на шум падающего тела, третий палач был сражён, сильным ударом кастета в висок. Последнего Дуби пристрелил из трафейной винтовки. Далее взяв у одного из трупов сапёрную лопату, он с отчаяньем начал разгребать наиболее двигающийся участок свежей магилы. Ему удалось извлечь из её недр двенадцатилетнюю девочку и женщину средних лет. Девочка была ранена в левую лодыжку, а у женщины текла кровь из левого предплечья. Стоя напротив своего спасителя, ёжась от вечерней прохлады, они совсем не стеснялись своей наготы. Женщину звали Циля, а девочку Фрума. Дуби быстро снял окровавленую рубашку с бывшей шеи, бывшего литовского "патриота", разорвав её чистую часть на бинты и перевязал кровоточащие раны спасёных . Потом, раздев трупы, завернул своих подопечных в их одежды и приказал им двигаться за собой. Циля в обнимку с Фрумой следовали за ним босиком, пробираясь густым прибалтийским ароматным лесом в сторону мнимого спасения. Наконец, Дуби остановился обернувшись к ним и сказал им на идиш: ”Послушайте сестрёнки, вам обеим нужна срочная медицинская помощь. Поэтому, я приведу Вас в гетто, где вам её окажут наши врачи. Я прошу Вас рассказать людям о том, что сдесь происходит. Мне нужно связаться с подпольем. Через неделю, ровно в четыре утра, я буду ждать связного в канализационом тунеле между улицами Стекольной и Большой. "А как тебя зовут?" – Спросила Циля. “Называйте меня Голем!” – ответил Дуби.
Ровно в четыре утра, открылись два люка и в канализационный канал спустились четыре человека. Включились фонари, освятив старинное подземелье и частично ослепляя самих спустившихся. "Ицык не свети в глаза, и так не черта не видно" - сказал один из спустившихся на идиш. "Я думаю, мы зря торчим здесь, что мы о нём знаем? Ну, то, что он в одиночку пришил четырёх литовцев, ну то, что спас двух человек. Даже если он собирался с нами встретиться, не понятно жив ли он ещё". Да, сказал молодой человек с густой шевелюрой на голове, сегодня еврейская жизнь как горящая свеча на ветру, но надо использовать любой шанс, чтобы собрать лучших из нас для борьбы с врагом." Абба, ты не излечимый оптимист". Внезапно посетители заметили, что их уже не четверо, а пятеро. Мне кажется, что нашего полку прибыло, заметил Ицык. Представься нам кто ты и откуда. Я вас приветствую, сказала тень. Для вас  я Голем. Я родился и вырос в Вильно. До недавнего времени, я был выпускником шестой еврейской гимназии, играл за Макаби в футбол и был учеником у мастера Тиунэ Сугихара в школе восточных единоборств. Сегодня я остался совсем один и став Големом, я думаю только об одном, о мести нашим врагам и предателям. Я хочу бороться вместе с вами. Запомните, гетто это наше чистилище перед смертью. Если кто-то надеется, что согнув голову и пытаясь лизать им зады он выживет, то это трагический самообман. Из Понар нет дороги назад. Всех кого увезли и увезут отсюда, ждёт пуля и место в братской могиле. А вас Абба я помню сказал Голем. Вы были руководителем организации "Ашомэр ацаир" и читали лекции у нас в школе о еврейской истории и еврейском прикладном искусстве и ещё замечательные стихи, написанные вами ни иврите. Совершено, верно – сказала фигура с шевелюрой, и добавил: "Я учился и заканчивал туже школу, в которой учился ты. " А теперь слушай внимательно: В воскресение ровно в 12:00 ты прибудешь в кабак, в начале немецкой улицы, где связной передаст тебе записку. Ты передашь её девушке, в ярко зелёном берете, которая тебя будет ждать в 13:30 на вокзале под часами в зале ожиданий. Где тебя найти? – спросил Абба. Я сам Вас найду, ответил Голем. Он так же внезапно исчез, как и появился.
В кабак, в начале немецкой улицы, в 12:00 вошёл молодой человек с начисто выбритым лицом и головой. От него пахло дорогой косметикой, а на дорогом кожаном пиджаке виднелся золотой значок со свастикой. Он по-немецки заказал пиво и жаренный литовский хлеб. В сумрачном зале, стилизованном под таверну, на столах горели свечи. В зале было мало людей. Через полчаса в кабак зашла группа литовских "патриотов" из пяти человек, вооружённых винтовками. Четыре “патриота” расположились за столиком рядом, а один из группы присел за столик к молодому человеку. Заказав пиво с жареным хлебом, он как бы невзначай вытащил из кармана носовой платок, из которого выпала сложеная бумажка, тут же исчезнувшая в руке молодого человека. Ровно в 13:30 к блондинке в ярко зелёном бирете подошёл молодой человек и спросил: Вы не подскажете, как пройти в туалет? Вы сами можете найти его по запаху, ответила она, как бы невзначай, указывая направление к месту его расположения, скрывая пальцами правой руки переданную записку. С рупоров на стенах громко звучали немецкие марши. Большое количество людей с мешками и чемоданами хаотично двигалось, толкая друг друга. Дуби, выходя из здания вокзала на улицу, увидел, как у второго выхода из зала ожиданий на привокзальную площадь, немецкий патруль остановил связную с требованием предъявить "аусвайс". Девушка, явно сконфуженная, начала копаться в своей сумочке. Вдруг, немецкий офицер, закатив глаза, начал приседать. Солдат, который был вместе с ним, не успев отреагировать, рухнул рядом с офицером. Тут же раздался женский визг, и люди начали разбегаться в разные стороны. Со всей силы дёрнув в свою сторону связную, Дуби побежал вместе с ней в сторону трамвайной остановки, и на их счастье, они успели заскочить в последний вагон отходящего трамвая. Через две остановки, Дуби, внезапно выскочил из трамвая, мгновенно растворившись в толпе прохожих.
 1-го сентября 1941 года перепуганное население Вильнюса читает расклеенное по городу объявление за подписью Хингста: "Вчера; в воскресенье вечером, из укрытия стреляли в немецких солдат. Два трусливых бандита опознаны. Это были евреи. Злодеи поплатились жизнью. Их немедленно расстреляли. Чтобы в будущем избежать подобных злодейских выходок, предусмотрен ряд новых строжайших мер. Ответственность падает на всех евреев. С сегодняшнего дня евреям обоего пола запрещено выходить из дома с 15 часов дня до 10 часов утра. Исключение составляют евреи, имеющие определенные рабочие задания. Принятые меры обеспечат жителям безопасность".
И "новые строжайшие меры" не заставили долго ждать. В ночь на 2-е сентября, а также в последующие сутки всех жителей выселяли из квартала Старого города, освобождая, наконец, территорию для оборудования здесь гетто. Не евреев заставили переехать в другие районы города, евреев же отправили в Лукишкскую тюрьму, а затем расстреляли в Панеряй. Расстреляно более 3700 чел. Несколько случайно уцелевших женщин и детей сумели вернуться в город.
6-го сентября 1941 года в Вильнюсское гетто было загнано около 40 тысяч евреев. Вскоре многих из них не стало... 18-го сентября на территории гетто опубликовали приказ начальника полиции гетто Я. Генса, об обязательном ношении желтой звезды Давида на груди и на спине.
1-го января 1942 года, еврейское подполье выпустило листовку с призывом "не идти, как овцы на бойню" и оказать сопротивление. В частности в листовке говорилось :
"Еврейская молодежь, не давай сбить себя с пути. Из 80 000 евреев Вильнюса, Литовского Иерусалима, осталось всего 20 000. На наших глазах отняли наших родителей, наших братьев и сестер.
Где сотни людей, которых забрали на работу литовские «хапуны»? Где раздетые догола женщины и дети, которых увели в страшную «ночь провокации»? Где евреи, которых увели в Судный День? Где наши братья из Второго гетто?
Все, кого увезли из гетто, никогда больше не вернутся.
Все дороги Гестапо вели в Понары.
А Понары — это смерть!
Сомневающиеся! Избавьтесь от иллюзий! Ваши дети, ваши мужья и жены погибли.
Понары — это не лагерь. Их всех убили там.
Гитлер намерен уничтожить всех евреев Европы. Евреям Литвы суждено стать первыми на этом пути.
Не будем же овцами, покорно идущими на убой!
Правда, что мы слабы и беззащитны, но сопротивление должно стать единственным ответом врагу!
Братья! Лучше погибнуть свободными борцами, чем выжить по милости убийц.
Сопротивляйтесь! До последнего вздоха! ".
 Этот подход был диаметрально противоположен позиции юденрата, считавшего, что для выживания нужно, напротив, вести себя максимально тихо, быть экономически полезными немцам и выигрывать время.
6. Сделки с дьяволом
Бывший полковник литовской армии, а ныне начальник полиции гетто Яков Генс сидел в салоне своей квартиры на Георгиевском проспекте и читал свежие газеты, под не перестающую болтовню своей жены. Она примеряла наряды, готовясь на свадьбу своей младшей сестры. Генс, читая газету, абсолютно не вникал в текст и не слышал болтовню своей жены. Он полностью был сосредоточен в своих мыслях. В голове хаотично мелькали эпизоды из его жизни и поиск возможности уменьшения жертв, предстоящей облавы в малом гетто. Его личные связи в гестапо, базирующиеся на взятках, подбором молодых проституток, и поставками дорогого французского коньяка, позволяли ему выторговывать несколько сотен обречённых, добывая для них "шайны" (рабочие карточки) в которые были вписаны все члены их семей. Это позволяло на некоторое время продлить жизнь, и затянуть дату смерти до следующей акции. Ему вспомнилась его речь на заседании юденрата: "Господа, я просил вас собраться сегодня, чтобы рассказать вам об одном из самых страшных моментов в трагической еврейской жизни - когда евреи ведут на смерть евреев. Неделю тому назад пришел к нам Вайс из СД с приказом от имени СД поехать в Ошмяны. В Ошмянах было собрано 406 стариков. Эти старые люди были принесены в жертву. Еврейская полиция спасла тех, кто должен был остаться в живых. Тех, кому оставалось жить недолго, мы отобрали, и пусть пожилые евреи простят нас... Они стали жертвами ради других евреев и ради нашего будущего. Но я говорю сегодня, что мой долг - пачкать свои руки, потому что для еврейского народа настали страшные времена. Если уже погибло 5 миллионов человек, наш долг - спасти сильных и молодых, молодых не только годами, но и духом, и не поддаваться сентиментальности .  Я не знаю, все ли поймут и оправдают наши действия, - оправдают, когда мы уже покинем гетто, - но позиция нашей полиции такова: спаси все, что можешь, не считайся с тем, что твое доброе имя будет запятнано, или с тем, что тебе придется пережить. Все, что я вам рассказал, звучит жестоко для наших душ и для наших жизней. Это вещи, которых человеку не следует знать. Я открыл вам тайну, которая должна остаться в ваших сердцах. Мы будем думать обо всем этом потом, после гетто. Сегодня же мы должны быть сильными. Во всякой борьбе цель оправдывает средства, и иногда эти средства ужасны. К несчастью, мы должны использовать все средства, чтобы бороться с нашим врагом".
Его колотило изнутри. Он сам не понимал, как это могло произойти, что он боевой офицер, далеко не трус превратился в грязную подстилку убийц своего народа. Среди подпольщиков и в кругах интеллигенции было немало людей, считавших его предателем за то, что он давал согласие на участие еврейской полиции в акциях. Во время очередной акции, полицию обязывали собирать узников гетто, выбранных для казни, грузить их в машины и железнодорожные вагоны, разыскивать убежища "малины", в которых прятались обреченные. Полицейские охраняли входы на огороженную территорию (наружную охрану несли немецкие солдаты и местные полицейские из литовских "патриотов"), взимали штрафы и контрибуции с жителей, отправляли по утрам на работу и вылавливали уклоняющихся от нее, арестовывали и наказывали преступников. А неделю назад Генс руководил казнью несколько человек, которые во время ограбления совершили убийство.
Одни шли в полицию, чтобы обеспечить дополнительным пайком свою семью и спасти её от очередной облавы, другие надеялись поживиться имуществом увезенных на расстрел, третьи упивались властью и старались выслужиться перед немцами, исполняя любой приказ. В полицию попадали и бывшие уголовники, которые грабили обитателей гетто и помогали их убивать, в конечном итоге надеясь спасти свою шкуру.
С другой стороны Генс и не малая часть полицейских, тайком выводили людей из гетто, доставали оружие и передавали его партизанам. Получив все права юденрата, Генс создаёт санпропускники с баней и дезинфекционной камерой. Туда входили партиями по 22 человека. Пропуск длился 1 час. Каждый имел карту, на которой специальными штампами отмечалось прохождение санпропускника. Каждый житель гетто обязан был пройти его не реже раза в месяц. Без этой карты нельзя было получить продуктовую карточку. Благодаря этому борьба со вшами была успешной. Не было допущено эпидемии сыпного тифа. Некоторые узники гетто называли Якова Генса спасителем. Генс был создателем театра гетто, симфонического оркестра. Он был учредителем меховой фабрики и цеха по ремонту одежды, обеспечив десятки семей спасительными “шайнами”. После очередной акции часть добытого добра уничтоженных, переводилось в деньги. Часть этих денег передавалось подполью на покупку оружия и боеприпасов. После полуночи, когда семья Генса спала, правитель гетто, сидел при выключенном свете и жадно втягивал папиросный дым. Сегодня связной, как не странно, не пришёл на встречу за десятью тысячами дойч-марок. Опять из недр безжалостной памяти возникали разные мгновения из его жизни. Вот он молодой лейтинант получает награду, "орден Витаутаса Великого" и внеочередное звание майора, за особые заслуги перед Литовским государством. Его женитьба на племяннице дивизионного генерала Винцаса Виткаускаса, являющимся главнокомандующим литовской армии, дала возможность, Генсу, дослужиться до полковника. Он был единственным евреем в литовской армии, дослужившим до столь высокого звания. Единственным нелицеприятным моментом в его карьере была женитьба на литовке с переходом в католичество. Этот переход сопутствовал полному неприятию его поступка в его родне и отказом от него его родителей. Для его отца Ицхака Генса, его сын умер. В связи  со "смертью сына", родители Генса и его младший брат отсидели по нему "шиву"(7 дней траура). Пытаясь спасти семью брата, он с трудом, достал им иммиграционные визы через Японию в США, но его брат отказался принимать какую либо помощь от "предателя" и "мертвеца", разделив судьбу своих собратьев в котловане Панарского леса. Генс налил двести грамм французского коньяка, с наслаждением пригубив бокал. Боже, как болит голова, как мне всё надоело. Коньяк мягко согрел изнутри, и начал расслаблять. Сделав ещё глоток, он достал из кобуры "Вальтер" и положил его перед собой на стол. Внезапно, в темноте напротив стола, возникла человеческая фигура. Ганс даже не вздрогнув, а просто тихо проговорил пароль, и также тихо получив правильный ответ, вытащил из нагрудного кармана конверт с деньгами и положил его на стол. Если я не ошибаюсь, то за деньгами пришёл сам Голем. Да, вы не ошиблись, это действительно я, также тихо ответила фигура. Ты знаешь, господин Голем, что твои вакханалии с отрубленными литовскими и немецкими головами, слишком дорого стоят нашим собратьям. За каждого убитого тобою, в Понары пошли десятки молодых и здоровых, которых я раньше спас от акций, достав им "шайны". Но явился на счастье нашего народа Голем - спаситель, спасший несколько человек, при этом погубивший десятки. Я  не уполномочен вести с вами, какую либо дискуссию, однако вкратце скажу вам, что не вам и не вашим полицейским, обагрившим свои руки в крови своих собратьев судить меня. Я боец и мститель, а вы немецко-литовская дешёвая подстилка, вылизывающая зады палачей  за собачью кость, и лживые иллюзии, которые дорого стоят моим братьям. Да, но эта подстилка спасла членов подполья, она добывает для них оружие, провизию, деньги и разведданные. Не для них, перебив его, сказала фигура, а для своей шкуры, чтобы можно было реабилитировать себя в будущем. Только вы забыли простые истины, знакомые каждому иудею и каждому христианину, что нельзя одновременно пытаться служить и б-гу и мамоне. Нельзя перехитрить дьявола! Любая сделка с ним простелена дорогой в ад для вас и для всех кто рядом с вами. Так послушай, что я тебе скажу, возразил ему Генс: "Я веду счет еврейской крови, а не еврейской чести. Когда у меня требуют тысячу евреев - я даю их, поскольку если мы, евреи, не выдадим их сами - придут немцы и возьмут их силой. И тогда возьмут не тысячу, а две, много тысяч... Выдавая сотни, я спасаю тысячи. Выдавая тысячи, я спасаю десятки тысяч... Подполье не касаетесь скверны гетто. Вы выйдете чистыми из гетто. И если выживете, скажете: "Наша совесть чиста". Но я, Яков Генс, если останусь в живых, выйду грязным, и мои руки будут обагрены кровью. Несмотря ни на что, я готов предстать перед судом - перед судом евреев. Я скажу: "Я сделал все возможное, чтобы спасти как можно больше евреев гетто и вывести их на свободу... "Забрав деньги, Голем исчез, как бы растворившись в пространстве.
7. Эда
Эта девушка вошла в сердце голема, также неожиданно, как беда на евреев европы. Они сталкнулись лицом к лицу во время боя с остатками личного состава охраняющего поезд, который отправили под откос ребята из объеденённого партизанского отряда (ОПО). Закусив шатеновую косу, она с невероятной точностью поражала цели, пориодически выскакивая из-за каменных глыб, стреляя короткими очередями из немецкого автомата MP-40. При этом её небесного цвета глаза, даже не моргали. У партизан не было много времени. Кроме главной задачи уничтожение оружия врага, препятствуя его доставки на фронт, необходимо было добыть стрелковое оружие и боеприпасы на нужды партизан. Но время шло, и группе никак не удавалось погасить две пулемётных точки на пути к развалинам моста, горящей технике и вагонам. Попытки погасить огневые точки при помощи гранат не привели к успеху, только тела партизан с гранатой в руке застыли на каменной земле. Эда достав гранату, ждала момента, когда, кто нибудь из ребят открыв огонь, отвлечёт врагов на себя и…… В тот момент, когда Эда готова была выскочить из укрытия, чтобы бросить гранату, сильные и острые пальцы задержали её. Она резко обернулась. Не в глаза, а прямо в её душу смотрели со страстью и с грустью два чёрных уголька. Голова обвязана была чёрным платком, только глаза и кусочек носа выглядывали из платка, а на лбу белой краской было начертаны три буквы из еврейского алфавита “";;;, что означает ивритское слово “эмэт – правда”. Конечно-же Эда поняла, что перед ней легенда борьбы, силы и безстрашия, сам голем. Голем, приложив указательный палец ко рту, сказал на идиш Эде: “Пожалуста, досчитай до пятнадцати, а потом дай длинную очередь”. Неуспев открыть рот, чтобы среагировать, Эда даже не поняла, как и куда исчез голем. Она тут-же начала считать до пятнадцати. Ей казалось, что она считает до тысячи. Но вот и пятнадцать, она выскакивает из укрытия и стреляет без остановки, пока не коньчаются патроны в обойме. Несколько пуль просвистели рядом с ней. Вдруг стрельба, из одной огневой точки, неожиданно прекратилась, а ещё через пару секунд, взрыв гранаты подавил и вторую точку огня. Группа из четырёх бойцов оставшихся в живых, быстро собрали оружие и боеприпасы убитых, сложив добычу, на повозку, запряжённую в худую лошадь, и погнали  её в глубину густого литовского леса. В эту ночь Эда не могла уснуть. На дне глубокого блиндажа, ведущего в мир древних катокомб, где не было доступа врагу, жили партизаны и сбежавшие из гетто. Устроивнись на лежанке, Эда видела перед глазами два чёрных уголька глаз, растопивших огонь в её истерзанной душе. Эда была в партизанах с первых дней войны. Вначале, как комсомолка, она сбежала в лес со своим старшим братом в смешанный партизанский отряд. Когда дует сильный ветер, выше всего поднимается мусор. Нацистская пропаганда заразила всех, партизаны были антисемитски настроены.  В отряде, всамом начале евреев, было одиннадцать человек… потом пять… Специально, вечерами у костра, после боёв, в присутствии еврейских бойцов, заводились разговоры: “Ну какие вы вояки? Вас, как овец, ведут на убой…”, “Жиды трусливые…”. Эда молчала, но её брат, отчаянный парень - Давид Гринберг, им отвечал. Спорил.  Его убили,  во время боя, выстрелом в спину. Двоих евреев убили якобы за сон на посту… Еще одного - за новенький парабеллум… позавидовали… Куда бежать? В гетто? Эда хотела защищать Родину… отомстить за родных… А Родина? У партизанских командиров были секретные инструкции из Москвы: евреям не доверять, в отряд не брать, уничтожать. Никто тогда не знал о такой дерективе, кроме руководителей крупных партизанских подразделений, подчиняющихся военному командованию, самой интернациональной страны на земле. Перерезав безшумно горло, командиру и комиссару отряда, Эда ушла, прямиком в Вильнюсское гетто, попав в него через подземные тунели, ведущие в подвал, где находилась миква хоральной синагоги “Таарат а кодеш”, предварительно сделав в тунеле тайник и замаскеровав в нём личное оружие и боеприпасы. Примерно через неделю, Эда попадает на собрание партизанского движения (ОПО), где знакомиться с Ициком Витенбергом и Аббой Ковнером. С тех пор она боец (ОПО), и личный посланник Аббы Ковнера. В основном её группа занимается добычей и переброской оружия в гетто, готовя людей к предпологаемому восстанию. Наряду с оружием, на территорию гетто поставлялась еда. В один из таких рейдов группа была схвачена и арестована еврейской полицией гетто. Эду с завязанными сзади руками, допрашивал лично Салек Деслер – начальник еврейской полиции гетто. Для кого предназночалось оружие? – спросил он закуривая. Не получив ответ, он с разварота бьёт девушку кулаком в лицо, кидая её вместе со стулом на пол. Я ещё раз спрашиваю, для кого предназначалось оружие, прорычал он, нанося удар ногой в солнечное сплетение на полу лежащей девушке. Облив её из черпака водой, он приказал своим полицейским посадить её за стол. Он развезал ей руки, и налил стакан воды, который поставил рядом с ней.  Подождав пока она с жадностью закончила пить воду, он ей сказал: “Я советую тебе лучше расколоться евреям, чем сделать это в гестапо перед немцами”. “А какая разница между вами и между гистапо?”- спросила она.  “Ваши побои нисколько не мягче немецких, да и растреливайте вы с такого же оружия, как и они. Только тщетны ваши сторания, вы также будете уничтожены, только попозже, когда поможете уничтожить всех своих, и станете не нужны им. А убьют вас литовцы, потому что немцам будет брезгливо марать руки о такую мразь, как вы. Это участь всех предателей, во все времена”. Увести её запереть, сутки воды не давать! А там видно будет, когда и где. Он дрожащими руками закурил новую сигарету. “А ведь она сучка права, как только красные приблизятся, немцы нас леквидируют. Что же нам делать дальше? Генс говорит, что его руки измазаны кровью своих братьев, что же говорить о таких как я, искупанных в крови своих собратьев. Выжить, выжить любой ценой моим детям, Хане, маме. А потом двинуться на запад и в Полистину, а там будут судить англичане, если свои не линчуют. Ладно, лижбы спасти семью”. Эда сидела на каменном влажном полу, в клетке без окна. Рядом вольяжно разгуливала голодная крыса, которая периодически шипела в сторону узницы. Ей, не переставая, болел живот, вернее место удара. “Хотя бы глоток воды,  я всё отдала бы за него, хотя, что у меня есть, кроме грязной порваной одежды, да оружия в тайнике. Нет, лучше сдохнуть, чем отдать свой автомат”. Она повернула вправо голову, и увидела рядом с собой крысу шипящию и смотрящую на неё, готовую к прыжку. Нащупав в левом кормане булавку, она, отогнув конец, со всей силы вогнала её в тело крысы. Крыса, не успев вцепиться в тело узницы, осталась лежать на боку, дёргая телом и фантонируя кровью из раны. Эда не знала, сколько прошло времени, однако, задремав, она внезепно проснулась от лёгкого прикосновения к плечу. Открыв глаза, она увидела над собой Голема, так же как и во время боя, прилогающего указательный палец к губам. Она, в начале, подумала, что ей это сниться. Как может проникнуть человек, в подземелье полиции, незаметно, обойдя всех охранников, открыть камеру и безнаказанно появиться рядом с ней. Голем, воогрузив её худое тело себе на спину, двинулся потёмному корридору к выходу. По дороге из темницы, Эда увидела на полу трупы охранников и полицейских. Выскочив из здания полиции, Голем вместе с ношей на спине, прыгнул в рядом открытый люк конализации, закрыв за собой крышку люка.
8. Любовь и потеря
Сильный взрыв, прогремевший совсем рядом, заставил вздрогнуть и пробудиться Эду от глубокого сна. Открыв глаза, она не могла сообразить, где она находится. Последнее, что запомнилось ей, так это камера в подвале полиции гетто и незабываемый взгляд человека в маске, да трупы охранников. Дальше мрак и забытье. Она оглянулась по сторонам. Комната в подвале, буржуйка, не хитрая кухонная утварь. Завешенные оконные прорези над потолком кусками солдатских шинелей с трудом довали пробираться языкам дневного света. Несколько деревянных дверей на стенах, бочка с водой, да порубленные дрова, уложенные в углу, завершали не хитрый натюрморт подполья. Внезапно, одна из дверей открылась, и в комнату вошёл обладатель дивного взгляда. Эда села на лежанке, устремив свой взгляд на внезапного посетителя. О, мы уже не спим? – как бы констатируя факт, спросил он. Да, я только что проснулась, скрипучим голосом ответила Эда. Скоро будем обедать, сказал он, а пока попей воды и положи голову, наберайся сил. Они нам сейчас ой как нужны задумчиво сказал он, зачерпывая воду из бочки. “А где мы находимся?” – спросила Эда. Мы находимся на оставленом хозяевами хутаре, которых раскулачили до войны большивики. Подход к дому заминирован со всех сторон.  А взрыв, что вероятно тебя разбудил, так это неудавшаяся попытка любопытных литовских патриотов проникнуть на территорию брошенного хутора, скорее всего, с целью наживы. Он сел на табурет и принялся чистить картошку, марковь и лук, бросая их в котелок, согреваемый буржуйкой.
Когда начало темнеть, Голем предложил Эде выйти на прогулку. Одеваясь, она обратила внимание, что её грязная и порванная одежда, постирана, зашита вручную, грубыми, но крепкими швами. “Сколько же я спала?”- подумала Эда. Она внимательно смотрела на своего спасителя. Немецкие офицерские штаны в голифе были оккуратно вложены в натёртые до блеска сапоги. Серый свитер облегал худое и москулистое тело молодого человека. На свитер была одета коженная охотничья куртка, с множеством, чем-то набитых, карманов. Он вытащил из внутренего кармана Вальтер, проверив наличие патрон в обойме. Потом он, как факир, достал неизвестно откуда два немецких автомата MP-40, передав один из них Эде. Кроме этого он передал Эде ещё четыре наполненных обоймы. Далее, Голем зажёг фонарик и открыв одну из дверей пошёл вперёд освещая путь. Примерно через полчаса, они оказались у двери, преоткрыв которую, тут же упёрлись в густой стог сена. Голем нырнул в стог сена, прорываясь сквозь него, и по его следам последовала Эда. Выйдя из стога, они оказались среди деревяных, полузгаревших балок разрушенной конюшни. Снаружи было совсем темно, только звёзды и полумесяц слегка освещали их местонахождение. Они пошли вдоль тёмного леса. Лицо Голема, так же, как его голова были покрыты чёрной щетиной, а орлиный еврейский нос, и чёрные как смоль глаза, источали решимость и мужество. Смотря на него, Эда не могла оторвать от него свой взгляд. Расскажи мне про себя, не оборачиваясь к ней, попросил Голем. А что тебя конкретно интерисует, спросила Эда. Он обернулся к ней, опять взглягув ей прямо в душу, при этом сказав: “обсолютно всё”.  Она завороженная им стала подробно рассказывать историю своей жизни. Вот они семьёй празнуют хануку, и дед Меир-Янкел даёт ей и её брату “хануке гелд” (подарочные деньги на праздник Ханука, предназначенные сугубо детям). Вот она танцует вальс на выпускном вечере в школе. Вот она студентка Варшавского университета исторического факультета. Потом преподование истории в польской школе Вильны. Далее приход русских, закрытие школы, война, гибель родных, партизанский отряд и гибель брата. Сейчас ей двадцать шесть лет, и она думает только об одном, чтобы как больше уложить врагов своего народа. Перед самой войной, Эда вступила в комсомол, поверив в самую справедливую социальную систему, но с истенным лицом этой системы, Эда познакомилась в смешаном партизанском отряде. Но после убийства брата и нескольких своих еврейских товарищей по борьбе “не еврейскими товарищами по борьбе”, только за то, что они евреи, Эда ушла в гетто, где вступила в объеденёный партизанский еврейский отряд. Кстати, сказал голем, это Абба Ковнер сообщил мне, что тебя схватили, а остальное ты знаешь. Он обнял её за плечо, и они продолжили движение в сторону опушки леса. “Через два дня наши друзья по оружию будут ждать нас в Тракае в семье Ильи Казаса” – сказал он. “ Эти две ночи были их ночами, превратив их в самых родных и близких людей. В мгновенья сладострастной близости исчезли все страхи, боли, война и смерть, преодолев которую, они превратились в единую субстанцию счастья. Правда, возникло новое переживание – переживание друг за друга. Они преобрели друг друга, чтобы навсегда быть вместе, и чтобы только смерть могла разлучить их. И смерть разлучила их, забрав у Голема Эду. Это случилось через две недели после сходки в Тракае. У девятилетнего узника гетто Марка Блюфштейна, от восполения лёгких умирала пятилетняя сестрёнка Бася. В больнице Гетто, врач сказал, что для спосения ребёнка нужен антибиотик, цена которого сто пятьдесят немецких марок. Марк решил любыми путями добыть эти деньги. На днях он увидел на стенах гетто объявление немецкого командования, что за выдачу подпольщика или партизана, полагается награда в двести немецких марок. И Марк выследил Эду, которая периодически появлялась на территории гетто через подземелье, ведущее в микву синагоги. Марк подошёл к немецкому офицеру и рассказал про выслеженную им партизанку. Немец потрепал Марка по щеке и протянул ему большую плитку шоколада. Господин офицер, заикаясь, сказал Марк, моя сестра очень больна, ей нужен антибиотик, цена которому сто пятьдесят марок. Помогите, пожалуста, не дайте умереть сестре, я вас очень прошу. Немец повернулся к ребёнку и хитро прищуревшись сказал: “Ты еврей  уже получил своё, но тебе этого мало, ладно…. ”. Он взял у стоящего рядом полицая плётку и со всей силы нанёс несколько ударов по лицу и по голове ребёнка, приговаривая при этом: “Вот тебе еврей сто марок, а вот ещё в придачу пятьдесят”. Избитый в крови Марк пришёл к сестре, которая громко храпела во сне. Он принёс ей кипяток и разбудив, дал ей кусок шоколада. Она со страстью съела лакомство, а через короткое время, Басю стало трести, а из-за рта обильно пошла пена. Она умерла в страшных муках. В таких же муках позже сдохла дворовая собака, которой отдал остаток шоколада Марк. Шоколад, что получил Марк от немецкого офицера, был отравлен. Эда отстреливаясь, отходила в сторону тунеля. Внезапно, рядом с ней прогремел взрыв, навеки похронив её в лобиринте старинного Вильнюсского подземелья.
9. Эстратегия возмездия
В конце войны развалины старого Люблина, как и многие другие европейские города, принимали остатки чудом сохранившихся его граждан, которые вернувшись, заполняя редкие свободные пространства, хоть каким-то образом напоминающие человеческие жилища. Вместе с возвращающимся населением в Люблин передеслоцировался объединёный партизанский отряд под новым названием “Нэкама (на иврите месть)”. Теперь после окончания войны, еврейские партизаны, выполнив свой долг на территории Литвы, поставили себе новые цели. Во – первых, отомстить выжившим убийцам своего народа и их пособникам на территории европы. Во – вторых, помочь чудом выжившим евреям европы попасть в Палистину, а также добыть и транспортировать  как можно больше оружия и боеприпасов, так необходимых воюющим борцам за изгнание колонизаторов и создание еврейского государства в Палистине. Но попав в европу, бойцы еврейского сопративления, были настолько ошеломлены масштабами уничтожения еврейского населения немцами и их европейскими единомышленниками и колбарционистами, что они не смогли не о чём другом и думать, кроме как о мести. Более шести миллионов людей, из них около двух миллионов детей разных возрастов, только за то, что они евреи, были сожжены, растреляны, повешены, утоплены и просто замучены в концлагерях, гетто, закопаны в сотнях братских могил, таких как Понары. Рассказы случайно выжевших людей, недавних узников концлагерей и гетто, и возникшие перед ними картины ужаса, унижений и издевательств, вызвали в растерзанных душах бойцов сопротивления, желание взять реванш. Среди руководителей партизан начались разногласия в вопросе эстротегии, и о методах их претворения в жизнь. Многие партизаны, организовавшись в небольшие группы, начали охоту за бывшими служащими в войсках СС, бывшими полицаями и старостами из местного населения, а также за мородёрами и теми, кто выдавал прячущихся евреев немцам. Составленные предварительно списки, содержали тысячи имён. Самурайский меч Голема вместе с другими бойцами сопротивления, вершил возмездие, практически, не зная отдыха. Он проникал в хорошо охраняемые лагеря, для пленных немцев, где оставлял десятки разрезанных трупов. Часто по ночам, он с группой бойцов, посещал дома бывших полицаев и мородёров. Под душераздирающие крики их жён и детей, из осуждённых выколачивались признания в преступлениях против евреев, а потом в исполнение приводился смертный приговор. Самым лёгким наказанием для мородёров были отрубленные руки. После актов возмездия на стенах часто остовалась надпись: “евреи возращяются”. Однажды во время сна в бывшем блиндаже польских партизан к Голему явился его друг Фима и сказал: “Дуби, я опять пришёл к тебе, чтобы сказать, что ты идёшь по ложному пути. Ты из бойца превратился в полоча и мясника. Разве этому учил нас наш учитель мастер Тиунэ Сугихара. Он учил нам искусству боя с врагом и защиты от него, но он не учил нас быть полочами над жалкими и опущенными людьми, опускаясь до ихнего ничтожного уровня. Волку не подобает вести себя как гиена. Убитых людей не вернуть, но о них надо помнить, что бы глубже осознать своё предназначение. Твое преднозначение Дуби совсем в другом. Ты нужем своему народу как один из лучших его войнов на своей земле, чтобы освободить её и создать на ней страну для нашего многостродального народа”. Дуби, открыл глаза, он не спеша поднялся на лежанке и начал складывать вещи, оккуратно складывая орудия самурая в вещевой мешок. Дождавшись темноты, он вышел из укрытия, оставив на лежанке автомат и сумку с боеприпасами.
10. Посскриптум
В 1955-м году была разработана и принята на вооружение различными израильскими силовыми структурами, военная система рукопашного боя “Крав-Мага (в переводе с иврита ближний бой)”. Приёмы  используемые в этом виде борьбы, концентрируются на максимальной эффективности в реальных условиях. Исходя из того, что при нападении не будет жалости или снисхождения, ответная реакция (как атака, так и защита) направлена на нейтрализацию угрозы и спасения настолько быстро и безопасно, насколько это возможно, и рассчитана на использование в ситуациях потенциальной угрозы жизни. Делается акцент на поражение уязвимых точек (включая тычки в глаза и удар в пах), удары головой и другие приёмы, а также импровизированное использование любых доступных предметов. Одним из разработчиков этой боевой системы был наш герой полковник Дов Ландау, который в течении долгих лет, успешно обучал бойцов спецслужб. В 1990-м году, его торжественно отправили в отставку. Его небольшая двухкомнатная квартира была заставлена подарками и цветами, которые совсем не радовали нашего героя. Он попрежнему, вставал в четыре часа утра, делая пробежку, отрабатывая приёмы и удары. Потом, возвращаясь домой, принимал душ, переодивался, покупал свежую газету и шёл завтракать в один из множество рестаранчиков поблизости своего дома на улице Дизенгоф в Тель-Авиве. Его уже знали местные завсегдатаи кафе, старички и старушки, которые поджидали его, чтобы вместе скоротать время, посплетничать, и конечно же пожаловаться на жизнь. Так, незаметно пролитело два года, и в 1992-м году, Дов решается полететь в Вильнюс, чтобы ещё раз посетить место своего рождения, места, где он рос и воевал, и обязательно посетить Панеряй, место, где похоронена его семья. Ярким и свежим июльским утром встретил его родной город. Оставив свои вещи в раскошном номере гостинницы Вильнюс, Дов отправился пешком в старый город. Боже, как всё до боли знакомо, и как оно мне чуждо, не перестовая говорил сам себе наш герой. Вот кафедральная площадь, а вот подъём к старинному зданию университета. Какое же оно красивое и нарядное это здание, а вот напротив, ни чем не изменившееся здание президентского дворца. Чем ближе поднимался Дов по кревой и узкой улочке в сторону улице Антакольского, тем сельнее колотилось его сердце. А вот вход на еврейскую улицу, последний раз он видел её в руинах, а теперь она стоит нарядная и отреставрированная, совсем не такая как во времена детства. И осталось то от неё ровно половина. Родительский дом Дова был разрушен и снесён, а на месте большой старой синагоги и библиотеки Страшуна, стоит здание детского садика. На второй день такси повезло Дова в сторону Понеряй, а по возвращению вечером в пятницу, Дов пошёл на улицам бывшего большого гетто. Он вышел на улицу Пелимо, и остолбенев не мог насмотреться на величественное здание хоральной синагоги “Таарат Ха-Кодеш”. Вновь и вновь в памяти проносились лица родных и друзей, боевых товарищей, а также главная в его жизни любовь и боль - лицо Эды. Дов знал, что Эда пропала без вести и больше ничего. Он искал её в европе, в Израиле, он говорил с ней во сне. В его долгой боевой жизни не нашлось женщины, которая смогла бы занять достойное место в его душе. Там, по-прежнему, жила Эда. На следующий день он вернулся к синагоге и зашёл вовнутрь. Внутри синагога была пуста, только гул шагов разносился по сторонам. Дов сел на скамью. Через какоето время, он услышал сзади шаги. К нему подошёл мужчина, лет шестидесяти на вид. Он окинул Дова оценивающим взглядом и спросил по-русски: “Вы не здешний?” Уже очень давно, как не здешний, ответил с акцентом Дов. Вы откуда приехали, настойчиво спросил мужчина. Из Израиля ответил Дов. Странно, задумчиво прокоментировал мужчина, все евреи едут в Израиль, а вы приехали сюда. Но вы как я вижу, тоже не стоите в очереди за билетами, чтобы репатреироваться, а стоите в пустом здании вильнюсской синагоги и разговаривайте со мной. Да вы правы, сказал мужчина, такая судьба, кстати, разрешите представиться, Марк Блюфштейн, Дов ответил наш герой. Кстати, а как на счёт чашечки чая. Всегда с удовольствием. Они поднялись на второй этаж в кабинет равина и сели за старинный, обцарапанный деревянный стол. Марк, включил в розетку кипятильник, и достал начатую будылку молдавского коньяка. Марк, рассказал ему историю своей семьи и о том, что он сам бывший узник вильнюсского гетто. Но когда подпитый Марк начал рассказывать Дову его историю с сестрой, с каждым его словом, в сердце Дова впивалась острым клинком невыносимая боль. Когда Марк закончил, Дов тихо попросил его, чтобы тот открыл ему дверь в отделение миквы. Марк с ужасом увидел, что белки глаз Дова поменяли цвет, на пунцово-красный. Он как загипнотезированный достал связку ключей, и они вдвоём спустились в отделение миквы. Дов в темноте уверенно, нащупал западную стену, но боже где же дверь? Дов сел на корточки и нащупал в нижней части стены отсутствие плинтуса. Поднявшись на ноги, Дов силным ударом ноги освободил проход от препятствия. Потом он поднялся назад в молитвенный зал, где зажёг семь свячей семясвечника и вернулся с ним в подзимелье. Осветив путь, он пошел вглубь подземелья. Примерно пройдя сто пятьдесят метров, они наткнулись на обвал, на половину закрывающий проход. Дов лихорадочно стал разгребать завал. Через какое-то время, он докапался до заваленного скилета, возле которого в глубине подземелья валялся ржавый Вальтер. Дов поставил рядом со скилетом пылающий семесвечник и попросил Марка оставить его одного. Марк, растерянный поплёлся назад, а Дов склонился над скелетом. Ну вот, любимая, наконец-то я нашёл тебя, сказал Дов. Он почувствовал сильную боль с левой стороны груди. Ну вот, и конец тебе Голем, сказал вслух Дов, ты выполнил свою миссию. Он техонько сполз на спину и положил голову на обрывок ткани частично покрывающий скелет возлюбленной. Вдруг, он увидел над собой яркий свет и улыбающееся лицо Эды. Она стояла над ним с букетом полевых цветов. Ну Дуби, ты чего разлёгся лентяй, а ну вставай! Нас все уже давно заждались! Её голос отдавался дальним эхом. Она протянула ему свою руку. Он нежно взял её руку, потом лёгким движением вскочив наноги, обнял её за плечо. И они вместе двинулись вдоль тунеля, с глубины, которого, исходил яркий ослепляющий свет.