Круг замкнулся. Глава 57

ГЛАВА 57

ПРИКЛЮЧЕНИЯ СИНЕЙ ТЕТРАДИ

   Николай Иннокентьевич Земсков умер в октябре 1945 года в своем рабочем каби-нете за письменным столом, умер мгновенно, не болея ничем. Как заснул. Когда сын, Дмитрий Земсков, полковник-фронтовик, служивший здесь же в штабе Ленинградского военного округа, по звонку матери, бросив  все, приехал и зашел в кабинет, то, застыв на несколько минут у покойного отца,— а он имел такой уверенно благородный вид, что невозможно было не застыть в почтении,— увидел на столе раскрытую толс-тую, исписанную мелким характерным отцовским почерком тетрадь в синей коленко-ровой обложке. Реакция не подвела штабиста. Он, оглянувшись и не заметив в ком-нате никого, немедленно закрыл тетрадь и спрятал ее за китель. «Потом азберемся»,— подумал он и поцеловал отца в лоб.
   Синяя тетрадь, тайком прочтенная Дмитрием Николаевичем, пролежала долгие годы на дне сейфа, который он перевез вместе с книгами из кабинета отца в свою большую квартиру на Васильевском острове. Чтение его не вдохновило. В отличие от отца, сын не был склонен ни к философии, ни к истории. Был он, как сам себя называл, воякой до мозга костей и кроме службы интересовался только коллекционированием марок, картин и редких книг, хотя сам читал достаточно мало. Прожил Дмитрий Нико-лаевич тихо и спокойно, дожил до семидесяти семи генерал-лейтенантом в отставке и почил, оставив троих детей и семь внуков…
   На этом остановимся, и не будем перечислять всю родословную Николая Иннокенть-евича Земскова, включая всех его внуков и правнуков от двух детей. Скажем только, что характер, пристрастия и образ мыслей его повторились лишь в одном из его правнуков, Кеше, вернее Иннокентии Николаевиче Земскове, тоже писателе, правда не историке, а философе, закончившем в 1985 году философский факультет МГУ, в то время очень престижный факультет, куда поступить было весьма и весьма непросто. Синяя тетрадь, как вы уже догадываетесь, перешла по наследству к нему.
   Тетрадь эта пережила непростой век. Когда же Иннокентий после смерти отца Николая Дмитриевича получил ее,— а она по традиции хранилась в сейфе (боялись Земсковы, потомки Николая Иннокентьевича, и хранили за семью печатями),— и про-чел, то подумалось ему, что при другом раскладе  в конце пятидесятых — начале шестидесятых, в стране, возможно, реализовалось бы то, о чем писал его прадед.
«Ведь, иначе и быть не могло, если по-настоящему любить Россию и желать народу блага и процветания,— думал Ин-нокентий.— Но тогда началось практически бесцель-ное движение в никуда, или, другими словами, «загнивание с человеческим лицом».
   Нельзя было вытаскивать на свет Божий синюю тетрадь ни в то время, ни в после-дующее. Позже жизнь страны стала чуть более осмысленной. Но, хоть и можно было слушать любые «голоса», читать, что угодно, думать обо всем, о чем  только душа пожелает, но вот озвучивать свои мысли, гово-рить об услышанном и прочитанном, а тем более писать, запрещалось, если это не совпадало с «линией», и каралось по всей строгости закона.
   Когда же началась «катастройка» — не к ночи будет вспомянута!—  перекрестился Иннокентий,— когда все можно было, хоть возьми эту самую синюю тетрадь, встань посреди площади многолюдной и читай с утра до вечера, толку уже не было никакого, потому что никто этого, о чем говорилось в рукописи, и подобного ему и не соби-рался  делать. Словами благими и риторикой в это время прикрывалось совсем иное…»
   Вот так и дожили мечты Н.И. Земскова до наших дней. И возникла у Иннокентия Николаевича, так похожего на своего прадеда и внешне, и, главное, внутренне, мысль — а не опубликовать ли «Синюю тетрадь», которая вся пронизана духом сотво-рения премудрого, софийного жития-бытия?
   И стал он искать пути-дороги к этому.


© Шафран Яков Наумович, 2015