Обналичка и другие операции. Совещание

10 декабря 1992 года, в четверг,  в приемной директора  научно-исследовательского института, расположенного в центре Москвы, собрались семь человек, вызванных на совещание к директору, в основном, начальники. Четверо из этой семерки сидели вдоль стеночки и вполголоса разговаривали между собой, с опаской оглядываясь на Эмму при каждом  слове. Если кто-то  говорил слишком громко,  Эмма, не глядя на  нарушителя, чуть поводила круглыми плечами,  и крикун сразу понижал голос. Поэтому начальница юридического бюро Евгения Сергеевна, полная красивая женщина,  чтобы не шуметь, шептала что-то на ухо своей  соседке – главному бухгалтеру института.
Три заместителя директора, тоже вызванные на совещание,  не садились, а стояли у окна и неспешно переговаривались, не глядя  на остальных. Сразу чувствовалось, что  эти трое старше чином, чем  сидящие  на стульях сотрудники.  Но  Эмму они тоже  боялись, поэтому разговаривали тихо.
Эмма, секретарша Юрия Иннокентьевича, «корпусная» дама лет сорока пяти, восседала за своим двухтумбовым столом и подшивала документы  в папки с таким видом, как будто это она была самой главной в приемной, главнее заместителей.  О величии Эммы свидетельствовало и ее рабочее место. Это был не «секретарский закуток», а большая  часть приемной с большим письменным столом. Справа от стола Эммы была дверь в кабинет директора, слева – дверь в кабинет главного инженера. Эмма сидела в большом вращающемся кожаном кресле.  За спиной Эммы стоял стеллаж с папками, а по обе стороны от стеллажа  – два окна приемной. Кроме стеллажа никакой мебели вокруг секретарского стола не было. Прямо напротив стола Эммы находилась дверь в коридор, через которую входили и выходили посетители. По обе стороны от этой двери стояли стулья. Каждый посетитель, чтобы подойти к столу с любой  стороны (от входной двери, или от дверей кабинетов, а, особенно,  от противолежащей стены, вставши со стула и еще не до конца распрямив ноги) должен был пройти пару метров по свободному пространству. Преодолевая этот путь к Эмме, посетитель имел возможность проникнуться сознанием ничтожности своего дельца и усомниться, стоит ли беспокоить Эмму из-за пустяка. 
По истечении некоторого времени Эмма, не получив никакого явного указания,  без звонка или другого сигнала от директора, подняла голову и сказала: «Проходите,   можно», и  сотрудники, ожидавшие в приемной,  стали заходить в двойную дверь директорского кабинета. Через несколько секунд после последнего, вошедшего к директору,  приемную пересек главный инженер Борис Сергеевич – из своего кабинета  прошел в директорский.
Все расселись, директор поднял голову от бумаг, оглядел присутствующих  и сказал в черный  аппарат: «Эмма, у меня совещание». После этого поднялся из-за стола, подошел к двери и запер ее на задвижку.
– Итак, начнем, – сказал Юрий Иннокентьевич, снова усевшись в свое кресло. – Здесь собрались представители разных специальностей, сотрудники разного уровня и с разным опытом работы. Присутствуют Борис Сергеевич, мои заместители по режиму, по кадрам, по экономическим вопросам. Руководитель  юридической службы, отдела труда и заработной платы и главный бухгалтер.  Наряду с опытными работниками я пригласил Артура Артуровича Калмыкова, молодого управленца, пришедшего к нам из университета. При этом на совещании нет технических руководителей, даже главных конструкторов разработок я не вызывал.  Нет здесь также представителей общественных организаций… Впрочем, председатель профсоюзного комитета нам, возможно,  понадобится, но не на этом этапе.
Директор сделал паузу и обвел всех взглядом. Опытные сотрудники поняли, что директор вполне осознанно не позвал секретаря парткома. Артур же про партком не думал и ожидал, когда кончится вступление, и директор перейдет к сути дела.
Директор продолжил:
– В связи с наставшими переменами в стране наш институт оказался в очень тяжелом положении. Финансирование большинства заказов прекращено, или проводится нерегулярно и не в договорных масштабах. Нам скоро нечем будет платить заработную плату, не говоря уже про оплату договоров со смежными организациями. Наши разработки по-прежнему необходимы государству, мало того, в ближайшем будущем нам разрешат работать с инозаказчиком. Но, чтобы получить деньги от заказчиков, как наших, так и иностранных, нужно время. Мы должны принять программу, которая бы позволила институту продержаться год-два. На мои просьбы в министерстве отвечают предложением сокращать численность работников. Наряду с этим обычным предложением прозвучало и нечто новое. Во-первых, нам разрешат сдавать часть помещений в аренду посторонним организациям. Арендой займутся соответствующие службы, такую задачу я им уже поставил, – директор кивнул на замов по экономике  и по режиму. – Во-вторых, нам предложено «оптимизировать налоги». До сих пор мы, не задумываясь, перечисляли положенные платежи в государственный бюджет.  Ведь мы сами – бюджетная организация, сами живем за счет налогов.  Теперь же налоговые платежи в прежних масштабах стали непосильным бременем для предприятия. Никаких разъяснений термина «оптимизация налогов» мне не дали. Наши экономисты и юристы беспомощно разводят руками, тоже ничего не могут объяснить, – тут директор устремил  укоряющий взор на одного, потом перевел глаза на другого участника совещания, на третьего, пока не  пронзил взглядом каждого. – Привыкли работать по старинке, не хотите думать!  Привыкли жить за счет инженеров и рабочих, да еще смотрите на инженеров свысока. Теперь инженеры нуждаются в вашей помощи и не могут ее получить. Уйдут люди, где мы потом найдем специалистов?!
Директор разгневался, поднялся из-за стола и, опершись руками о столешницу, стал в упор смотреть на заместителя по экономике и на главного бухгалтера. Выдержав паузу, директор сел, еще помолчал, и произнес.
– Заместителю директора по экономическим вопросам и главному бухгалтеру в течение трех дней подготовить предложение по численности работников своих служб. Вот так!
Названные лица записали по несколько слов на листочках и подняли глаза на директора.
– Мы должны в короткий срок освоить то, что в министерстве назвали «оптимизацией налогов». Это – важнейшая задача,  это – предмет совещания, на которое вы приглашены, – продолжил директор. – Далее хочу подчеркнуть, что я со всей ответственностью составил список сотрудников, участвующих в нашем совещании. Прошу вас работать над поставленной  задачей только с теми, кого вы здесь видите. Привлечение любого другого человека возможно только по моему разрешению. Учитывая высокий приоритет этой задачи, прошу вас также облегчить  взаимодействие, даже в ущерб обычной субординации.
Тут директор посмотрел на Артура Калмыкова, давая понять, что этого молодого специалиста присутствующие здесь начальники должны принимать вне очереди.
– И последнее. Я понимаю, что на какое-то время мы изменим методы оплаты труда и распределения работ. В отличие от прежних простых и понятных методов, новые методы станут, скажем, более  сложными и менее привычными.  Мы вынуждены так поступать, чтобы спасти предприятие, чтобы сохранить костяк коллектива. Тяжелые времена кончатся, и мы вновь будем делать свое дело – разрабатывать для страны новую технику. Теперь же мы вынуждены … юлить. Так вот, если кто-нибудь из присутствующих на совещании использует эти временные трудности для личного обогащения, если мне станет известно, что, прокладывая новое русло, кто-то прокопал канал для себя… я этого сотрудника немедленно уволю, невзирая на прошлые заслуги. Или даже инициирую его уголовное преследование…
Произнося эти слова, директор смотрел в стол перед собой. Конечно, угроза прозвучала бы лучше, если бы он гневно  оглядывал участников совещания. Но директор пригнул голову, потому что истинный  смысл сказанного состоял в следующем. До сего момента Юрий Иннокентьевич самолично распоряжался деньгами предприятия, никого не подпуская к этому важному делу. Он считал, что только он может правильно распределить средства, а остальные непременно не удержатся и стащат. Заместители директора имели разрешение распоряжаться только незначительными суммами, просто, курам на смех. И вот теперь директор был вынужден слегка развязать пустую мошну. Он страдал и боялся воровства. Сейчас воровать было нечего, но он боялся, что украдут те деньги, которые появятся  потом.
Слова свои директор относил ко всем присутствующим без исключения. Почти все тоже опустили головы, смутились из солидарности с ощутимым директорским смущением. Только главный инженер осматривал всех гордым петушиным взором, подчеркивая, что уж его-то никто не уволит, и предупреждение о недопустимости воровства к нему никаким боком не относится. Это они с директором уволят любого, кто проворуется. Заместитель по режиму тоже не опустил голову, как бы говоря директору: «Не ты меня назначил, не тебе меня и снимать!»
Сделав паузу, директор продолжил свою речь в мажорном ключе.
– В случае успеха нашей работы, если мы сумеем облегчить жизнь предприятия, изыщем средства для сносного существования,  все активные участники этого проекта, конечно, будут поощрены. Для этого можно  создать специальный фонд.
Думаю, что сейчас высказываться еще рано, задача только поставлена. Но через неделю прошу подготовить ваши соображения. Но строго по профилю руководимых вами служб, не мучайтесь над задачами соседнего подразделения, нечего тут… – директор замялся и опустил глаза, скрывая раздражение от ожидаемого им стремления начальников свалить работу на соседа. – Все, совещание окончено. Вы свободны, товарищи. Артур Артурович, останьтесь.
Все потихонечку вышли из кабинета.   
Артур пересел поближе к директору. Юрий Иннокентьевич дождался, когда они с Артуром остались вдвоем, и  повторил для молодого сотрудника все ранее сказанное, чтобы парень выучил постановку задачи наизусть.
– Ситуация сложилась следующая. Наши изделия нужны стране. Сомнений в этом нет, и вы будьте в этом уверены. Причем идет постоянное конкурентное  совершенствование  наших разработок, без модернизации  арсенал быстро устареет, отстанет от зарубежных аналогов. Поэтому нас всегда поддерживало министерство, заказчик, высшее руководство. Однако последние годы  поддержка ослабла. Учитывая важность нашей работы, я уверен, что это ослабление – временное явление, финансирование будет восстановлено. Но это время нам нужно продержаться самим, сохранить костяк института.  Нужны деньги, в первую очередь, на зарплату основным сотрудникам и другие жизненно важные расходы. А  мы значительную часть денег, которые сейчас с трудом получаем, отправляем назад в казну. Нужно сделать, чтобы у нас оставалось побольше, собственно, предприятие получило на это «добро» в министерстве. Задача серьезная, я опасаюсь, что старыми силами мы ее не решим. Я пригласил вас, создал вам режим работы, которого нет ни у одного молодого специалиста. С сегодняшнего  дня начинается активная фаза вашей работы.  Я надеюсь, что за три месяца вы достаточно ознакомились с юридическими и экономическими основами деятельности предприятия, в частности, с налогами и обязательными платежами, которые мы платим. Через неделю, в следующий четверг, я жду от вас сообщения  по структуре этих платежей с предложением по возможности уменьшения  нагрузки. По каждому платежу мы должны представлять, как сэкономить. На каком уровне требуется согласование.   Если, по вашему мнению, согласование вообще не требуется, это тоже можно обсудить. Сейчас такие времена, что работать в белых перчатках не получится. Я вас больше не задерживаю, можете идти. Проникнитесь важностью этой  работы. Предупреждаю, что халатного отношения к работе  я не потерплю. 

© Михаил Лифшиц. Собрание сочинений в двух томах. — М.: «Зебра-Е», 2015.