Ссыльные участники Польского восстания 1863-1864 г

В 1862 году из Польши во внутренние губернии Российской империи начали высылать первых «политически неблагонадежных». В Тамбове 22 марта 1862 года оказались братья Генрих и Александр Краевские, однако они недолго пробыли, уже 20 апреля 1862 года им было позволено вернуться в Царство Польское [1, лл. 1—10]. Следом за ними прибыл прямо из Варшавы чиновник почтового управления Осип Винницкий (3 мая 1862 года), его выслали по подозрению в редактировании польского патриотического издания «Стражница». Однако жил он в Тамбове также недолго и вернулся на родину уже в августе 1862 года [2, л. 8]. Это все были высылки единичные, еще до начала восстания, и ссыльные были быстро прощены.
С начала Польского восстания 1863—1864 годов в Тамбовском крае уже оказались люди, которые имели непосредственное отношение к нему. Можно назвать это первой волной (1862—1865 годов). Первые сосланные в Тамбовской губернии жили с февраля 1863 года и далее в течение ближайших двух лет. В этой волне в основном были те, кого сразу выслали в Тамбовскую губернию, и чья вина формулировалась чаще всего следующим образом: политическая неблагонадежность, подозрение в участии в мятеже, помощь мятежникам, подстрекательство, чтение революционных гимнов.
По имеющимся у нас архивным данным, число высланных в период 1862 по 1865 год составляет 65 человек. Из них 59 дворян, 4 представителя духовенства, 1 лекарь, 1 мещанин. По географическому происхождению среди ссыльных преобладали выходцы из Северо-Западного края (исторически территория Великого княжества Литовского: Гродненская, Виленская, Минская, Витебская, Ковенская губернии) — всего 37 человек. Из самого Царства Польского 11 ссыльных и с Украины, или Юго-Западного края (Волынская, Подольская и Киевская губернии) 5 человек и еще из Могилевской губернии 9. Сведения о географическом происхождении остальных ссыльных в документах не указаны. Таким образом, подавляющая часть высланных первой волны (46 человек, если считать и Могилевскую губернию) проживали до высылки на территории современной Белоруссии. В документах не указывается национальная принадлежность каждого ссыльного, однако, судя по фамилиям, это и поляки, и белорусы, и малороссы, а так как социальный состав ссыльных состоял в основном из дворян, можно назвать их преимущественно польско-белорусской шляхтой говорящей на польском языке и осознающей себя именно поляками. В документах полицейских чинов все сосланные назывались «лицами польской национальности» [3, л. 1].
Ссыльные были размещены на жительство в городах Тамбовской губернии под полицейский надзор, предполагавший, что без ведома и разрешения полиции нельзя было покидать место ссылки. В первую волну больше всего ссыльных оказалось в Кирсанове (22), немало их было и в Тамбове (18). Среди других губернских городов по количеству ссыльных на первом месте стоял город Спасск (14), в остальных уездных городах: Моршанске, Козлове, Елатьме, Усмани, Борисоглебске, Шацке, Лебедяни и Липецке — их число было незначительным: от 1 до 3-х человек. Таким образом в период с 1862 по 1865 гг. во всех тамбовских городах были ссыльные из Царства Польского и Западных губерний.
С некоторыми ссыльными добровольно отправились и их жены вместе с детьми. Трудные переезды, суровые условия иногда приводили к трагедиям. Так, помещик Волковысского уезда Гродненской губернии Владислав Тарасевич был выслан в Тамбовскую губернию в декабре 1864 года и помещен на жительство в г. Козлов вместе с женой Ёзефой и двумя малолетними детьми. Вина его формулировалась следующим образом: «Оказавшийся виновным в знании о лицах, принадлежащих к составу революционной организации и не донесший о том начальству» [4, л. 10]. Тарасевичей в Козлове постигли сплошные бедствия: в мае 1865 года во время пожара у них сгорело все имущество, тогда же пятилетний сын был поражен тяжелейшей формой золотухи, а в апреле 1866 года Ёзефа родила близнецов, которые в этом же году один за другим умерли [4, л. 51—55]. Только в 1868 году Тарасевичам удалось вернуться на родину.
Надо отметить, что большинство высланных оказались в Тамбовском крае не по решению суда, а по воле гражданских и военных губернаторов, посчитавших, что пребывание данных лиц в их губерниях нежелательно. Время ссылки первой волны ограничивалось от 3 до 8 лет, хотя изначально ссылались с определением: «без срока» и дальнейшая судьба зависела от поведения ссыльного. У нас есть сведения о том, что 1867—1871 годах из всех сосланных на родину вернулось 30 ссыльных, а 6 человек не дожило до своего освобождения, т.е о судьбе почти половины сосланных у нас есть информация. В самом Тамбове на начало 1871 года оставалось 12 ссыльных [5, л. 307].
О возрасте сосланных мы знаем только в общих чертах, так как в документах он указан лишь для 21 человека. Из них большая часть в возрасте от 30 до 50 лет, но есть и один семнадцатилетний юноша и даже 71-летний старец.
Отношения местного населения и ссыльных в целом были спокойными, хотя и настороженные со стороны тамбовских жителей, так как присланные в край люди имели статус политических преступников. Но так как прибывшие принадлежали в основном к дворянскому сословию, со стороны местного дворянства к ним отношение было все же более-менее лояльное. Как правило, ссыльные старались держаться собственного круга и жили достаточно замкнуто. Так тамбовский полицмейстер сообщает губернатору о живущем в Тамбове Фортунате Яковлеве Новицком, что у него «по субботам вечером бывает собрание поляков». Ипполит и Станислав Барковские «ведут себя скрытно, кроме своих земляков ни с кем не общаются, живут под руководством старших своих товарищей». Можно предположить, что такое несколько настороженное отношение к местным жителям было в Тамбове, где находилась наиболее крупная община высланных, в остальных местах все было много проще, так как там ссыльных было мало, и они старались наладить какие-то контакты с местными жителями. Липецкий уездный исправник сообщает, что сосланные в город были «обществом приняты хорошо».
Среди сосланных было немало образованных людей, а также врачей, которые попали под репрессии, обвиняемые в том, что лечили раненых мятежников. Люди эти заслужили уважение за свою врачебную практику уже на Тамбовщине. Бывший ординатор Минской еврейской больницы, лекарь Михаила Янковский сослан в Тамбовскую губернию 17 октября 1863 года в г. Елатьма. В 1864 году он был переведен на жительство в г. Кирсанов. Как в Елатьме, так и в Кирсанове Янковский занимался частной врачебной практикой, а проживая в Кирсанове, по просьбе помещицы Шатиловой и с разрешения губернатора выезжал в Кирсановский уезд, в имение Шатиловой, где и оказывал ей врачебную помощь. Врач так полюбился жителям Кирсанова, что, когда ему в 1867 году пришло разрешение переселиться в Царство Польское, он по просьбам жителей задержался в Кирсанове и выехал лишь в конце 1867 года.
Сосланный под надзором полиции в Тобольскую губернию лекарь Казимир Малевский переселился в Тамбовскую губернию в первой половине 1868 года. Ему было разрешено жить в г. Спасске, где он «принят в городе во всех хороших домах, использует больных с большим успехом». О его высоких профессиональных качествах как врача свидетельствовал священник села Зарубкино Спасского уезда Иоанн Зернов, который писал Тамбовскому губернатору 10 февраля 1869 года следующее: «Имея единственного сына, который около 4 лет одержим тяжкой болезнью, я прибегал к совету разных медиков, но с переменным счастьем, оказывали они весьма незначительную пользу моему сыну. В последнее время я обратился за советом к лекарю Малевскому, который заочно дал совет, значительно облегчивший страдания моего сына». За долгие годы ссылки некоторые из поляков занимались и научной деятельностью. В августе 1866 года во время ревизии Тамбовским губернатором присутственных мест г. Спасска тамошний политический ссыльный Александр Валицкий представил на рассмотрение губернатора составленный им польско-русский словарь с тем, чтобы тот разрешил этот словарь издать. По утверждению Валицкого, этот русско-польский и польско-русский словарь был первый в своем роде. Издан ли он был, нам неизвестно [6, л. 44].
Оторванные от родины, оказавшиеся в чуждой культурной, религиозной и языковой среде, польские выходцы чувствовали себя неуютно в новом обществе, часто держались обособленно. Правительство делало все, чтобы в городах не было больших групп ссыльных. Но, тем не менее, в таких городах, как Тамбов, Спасск, Кирсанов, общины политических преступников были достаточно многочисленны.
Для молодых людей, которых среди ссыльных было немало, жизнь продолжалась. И, несмотря на религиозные и политические предубеждения, некоторые из них заключали браки с местными девицами. Высланный из Гродненской губернии в 1863 году Сигизмунд Велямовский в 1865 году поселился в Спасске, и там разрешено было ему заключить брак с дочерью местного чиновника девицей Аграфеной Соколовой [7, лл. 4—52]. Факт такой единичный, но все же он свидетельствует о том, что положение политических преступников, в некотором роде изгоев, не мешало местному населению воспринимать польских выходцев вполне положительно, принимать в свои ряды, общаться с ними, пользоваться их профессиональными услугами, видеть в них обычных людей, с которыми вполне можно жить.
В Тамбовской губернии и до событий 1863—1864 годов проживали выходцы из Польши, которые служили в местных армейских подразделениях, были чиновниками, управляющими в имениях тамбовских помещиков. Еще в июне 1863 года министр внутренних дел прислал Тамбовскому губернатору циркуляр, в котором, в частности, говорилось: «По встретившейся экстренной надобности, предписываю Вашему Высокоблагородию доставить мне без малейшего отлагательства сведения о всех проживающих во вверенном Вам уезде лицах польской национальности (исключая состоящих под надзором полиции) с подробным и аккуратным объяснением: во-первых, чин, имени, звания и какой губернии уроженец, во-вторых, лет от роду, в-третьих, давно ли проживает в уезде, в-четвертых, чем занимаются, имеют ли семейство, в-пятых, какого образа жизни и поведения, в-шестых, в каких отношениях с местными жителями. Сведения эти необходимо, как возможно скорее, и притом должно быть доставлено без всякой огласки» [3, л. 1].
В течение лета эти сведения от земских исправников начали поступать в губернский центр. Надо думать, что характеристики, даваемые исправниками польским уроженцам, живущим и служащим в их уездах, не всегда отличались объективностью, и иной раз личные враждебные взаимоотношения выдавались за признаки неблагонадежности. Так, Борисоглебский городничий отстранил от должности начальника внутренней стражи капитана Боровского только по той причине, что он поляк. У него на квартире «в вечернее время» собирались поляки, служащие в 17-м стрелковом батальоне, квартирующем в Борисоглебске. Только из этого факта городничий делает далеко идущий вывод: «При враждебном настроении поляков они невольно возбуждают к себе недоверие по склонности к тайным замыслам». И именно это подозрение «в склонности к тайным замыслам» стала причиной отстранения от должности Боровского, что того, конечно, до крайности возмутило, и он, по словам городничего, «обратился ко мне с этим известием, злобно сказав, что он отсюда не поедет, хотя бы велено его повесить, — пускай повесят в Борисоглебске» [3, л. 12 об]. Капитана, по настоянию городничего, перевели в Тамбовский батальон, в чем Боровский справедливо усматривал козни со стороны своего начальствующего недруга.
В августе 1863 года Нижегородский губернатор сообщает Тамбовскому, что в Темниковском уезде проживает отставной коллежский асессор Мельников, который до этого жил в Ардатове и там заявил, что он на самом деле не Мельников, а отставной подпоручик де Оберн. Он ездил на родину в Царство Польское и оттуда якобы привез знак польских повстанцев — переломанный крест, который и носил на одежде. Что из этого правда и что ложь, выяснял уже Тамбовский губернатор, который дал соответствующее распоряжение Темниковскому исправнику. Тот ответил, что «служащий у князя Енгалычева уроженец Царства Польского отставной штабс-капитан де Оберн с начала весны действительно ездил на свою родину в Виленскую губернию Свенцянский уезд, но, возвратясь оттуда, особых знаков никому не показывал» [8, л. 5]. Возможно, чтобы уберечь своего служащего от опасности, князь Енгалычев отослал его в Саратовскую губернию по каким-то делам имения.
А вот моршанский полицмейстер сообщал губернатору 8 июня 1863 года: «Во вверенном мне городе Моршанске в доме Хрущова квартирует госпожа Гизберт — супруга управляющего имением помещика Жеребцова. Дама эта, как польского происхождения, бывает весьма часто посещаема своими единоземцами (так в документе -- прим. автора). Исполняя долг мой, я бдительно продолжаю наблюдать за их действиями, но кроме сочувствия в делах Польши, которого они не скрывают, не нахожу ничего укоризненного» [8, лл. 2—3].
Действительно, мало кто из поляков не сочувствовал тем событиям, которые разворачивались на их родине, и это сложно было вменить им в вину, хотя ношение траурной одежды рассматривалось как демонстрация и строго воспрещалось полицией. Само сочувствие, открыто не высказываемое, невозможно было рассматривать как политическое преступление.
Ситуацией пользовались и разные проходимцы, чтобы свести счеты с теми, кто им чем-либо мешал. Темниковский исправник писал об одном таком случае в рапорте губернатору 8 декабря 1864 года: «Две недели тому назад из города Кадома, был отправлен безымянный донос на имя Вашего Превосходительства, о сборе поляков в квартире акцизного чиновника Василевского. Донос этот, как могу догадаться, есть не больше как кляуза бродяги из дворян Сопелкина, который везде и всюду изгонялся за пьянство и буйство, таким образом он был принят на службу и изгнан самим Василевским. Общество же поляков, собирающегося у г. Василевского, состоит из двух лиц, иногда его посещавших, это двое рядовых из разжалованных, той роты, которая размещена при штабе батальона в городе Кадоме, Подгошевич и Тромпетер» [9, л. 2]. Исправник оказался порядочным человеком и, как бы подводя итог всей этой истории, делает глубокомысленный вывод: «Последнее время в Темниковском уезде развелось много негодяев, изгнанных из службы, военных и гражданских, и выпущенных из тюремного замка, все эти личности, подстрекаемые подобными себе, вмешиваются во все дела и пишут доносы».
Для управляющего имением госпожи Чеченской, расположенном в Спасском уезде, Фаддея Станиславовича Гутаровича, сочувствие и помощь ссыльным полякам закончились не так благополучно. Спасский уездный исправник 9 июня 1864 года доносил губернатору, что у Гуторовича в имении часто бывают поляки, факт этот подтвердился, и 13 ноября 1864 года по распоряжению министра внутренних дел Гуторович был отправлен на жительство под строгий надзор полиции в Костромскую губернию. Лишь в 1870 году для него был отменен строгий полицейский надзор и разрешено жить в любой губернии, кроме западных и столичных [10, лл. 1—53].
Власти исключали малейшую возможность для собрания польских выходцев где-либо вместе, таковые попытки координации и организации их кем-либо вызывали крайне негативную реакцию со стороны полиции и тут же следовали предупредительные меры. Такая супербдительность порой приводила к комическим ситуациям, как это было с задержанием еврея Каввы Берковича Климпиницера, ехавшего из Раненбургского уезда в Спасский уезд в поисках места при винокуренном заводе. Он тоже был заподозрен в участии в Польском мятеже, но вскоре личность его выяснили (он ехал без паспорта) и отпустили [11, лл. 1—32].
Такое подозрение к любому выходцу из Западных губерний (а родом Климпиницер был из Могилева) можно объяснить: после разгрома восстания некоторые участники его смогли избежать ареста и с фальшивыми паспортами направились во внутренние губернии Российской империи, надеясь укрыться у своих родственников и земляков. Один из таких беглецов был задержан полицией в лесах Спасского уезда в январе 1864 года. Он проживал под именем минского мещанина Игнатия Мавровского, у своего двоюродного брата лесничего Свида. При расследовании выяснилось, что на самом деле Игнатий Мавровский является дворянином Минского уезда Апполинарием Владиславовичем Свенторжецким. Он был активным участником мятежа, и, как он сам объяснил, «в первых числах сентября по роспуску шайки, получив паспорт от начальника оной, он через Санкт-Петербург и Москву отправился в Тамбовскую губернию, надеясь при содействии его, как двоюродного брата и товарища детства, получить какое-либо место управляющего. А под чужим именем жил, потому что дворянам западных губерний не дают паспортов, а при настоящих обстоятельствах там жить трудно. У брата жил и охотился» [12, лл. 1—30]. Итог этой истории был печален: Свенторжецкого отправили назад в Минск, его двоюродного брата предали военному суду в Тамбове.
Среди сосланных встречались люди достаточно неспокойного характера и буйного нрава, которые доставляли массу хлопот местной полиции. Ярчайший пример такого поведения — это сосланный в 1863 году в Олонецкую губернию за подстрекательство в участии в мятеже дворянин Гродненской губернии Евгений Ясюкевич. В 1867 году по ходатайству матери ему разрешили переселиться из Олонецкой губернии в более южные губернии. Он выбрал для жительства г. Тамбов, прибыл сюда 3 марта 1867 года. Какое-то время жил спокойно, в ноябре 1867 года просил начальство разрешение на переселение в Царство Польское, однако такого разрешения ему не было дано. Уже 9 декабря 1867 года Тамбовский полицмейстер в своем рапорте на имя губернатора отмечал, что Ясюкевич «замечается в нарушении спокойствия в публичных увеселениях через подговор других посетителей, вообще заметно, что он характера беспокойного и ведет себя не так, как следовало бы» [13, л. 1—33]. Губернатор велел полицмейстеру вызвать Ясюкевича к себе, сделал ему строгое внушение и обязал подпиской, что впредь он будет вести себя более достойно. Эта мера не подействовала, в конце декабря полицмейстер сообщает, что Евгений Ясюкевич продолжает вести себя неприлично и участвует в увеселениях, а также предлагает лишить его казенного пособия. В общем, для тамбовской полиции на долгих два года Ясюкевич стал источником раздражения. Евгений имел свою лошадь и экипаж, бывал в воксале постоянно и во всех публичных увеселениях, платя за вход исправно. И жил в гостинице Лежнева, платя за квартиру 16 рублей серебром в месяц при том, что квартирных выделялось всего 1, 5 руб. в месяц. Откуда брал деньги Ясюкевич на подобную веселую жизнь в ссылке, остается загадкой, возможно, у него были богатые покровители, о чем косвенно свидетельствует тот факт, что еще в декабре 1867 года он просил разрешения занять должность управляющего в имени графа Уварова. В марте губернатору сообщается, что Ясюкевич «постоянно предается кутежу», причем втягивает в это и других людей. В гостинице Лежнева 27 февраля произошли бесчинства, так что пришлось вмешаться полиции для того, чтобы унять дебоширов. По расследовании этого инцидента оказалось, что «в этом участвовал г. Ясюкевич с женщинами вольного поведения». Странное дело, несмотря на все это, Ясюкевич прожил в городе почти два года, и губернатор никак не реагировал на пожелание полицмейстера перевести его в уездный город, где у него будет меньше возможности для подобного рода забав. И лишь вмешательство начальника Тамбовского жандармского управления изменило судьбу ссыльного. В письме на имя губернатора от 24 октября 1869 года он писал: «С некоторых пор у Ясюкевича появились деньги, верховые лошади и различные фантастические костюмы, а образ жизни сделался разгульным: большую часть проводит он в трактирах. Имея в виду большой наплыв молодых людей польского происхождения, возвращающихся из Сибири на жительство в Тамбовскую губернию, в обществе которых Ясюкевич может быть вреден». После этого письма судьба Евгения была решена, и 24 декабря 1869 году ему было велено отправляться на жительство в г. Спасск. Ясюкевич не спешил выполнять это приказание и еще почти пять дней прожил в Тамбове, напоследок 29 декабря устроив в трактире Лежнева пьяный дебош, после чего был уже этапным порядком направлен в Спасск. В Спасске жил он вполне тихо, ходил на охоту, прежним кутежам, по отзывам местного исправника, уже не предавался.
О религиозной принадлежности ссыльных первой волны судить сложно. В сопроводительных документах ни у одного из них не указано, какого они вероисповедания, хотя с большим основанием можно сказать, что большая часть их была католиками. Из тех ссыльных священников, которые в это время также оказались в Тамбовской губернии, ни один не жил в городах, где имелись наиболее крупные общества ссыльных (Кирсанов и Тамбов) и не могли оказать какого-то влияния на религиозную жизнь своих земляков.
Высочайшим повелением от 17 мая 1866 года последовала первая амнистия для сосланных в Сибирь и находящихся в разряде «сосланных на житье»: им разрешено было переселиться в Вятскую, Костромскую и Казанскую губернии, а для тех, кто отбывал наказание на каторжных работах, это означала сокращение срока на половину и на 1/4, а далее освобождение от работ. Новая амнистия от 25 мая 1868 года давала право сосланным в Сибирь переселиться в европейскую часть России: в числе губерний, где разрешалось поселиться, была и Тамбовская. Сосланным в каторжные работы позволили жить на поселении. Следующим важным звеном в возвращении к прежней нормальной жизни наказанных за участие в мятеже стало Высочайше утвержденное положение Комитета Министров от 17 мая 1871 года «Об облегчении участи некоторых преступников, в ознаменовании дня рождения Его Императорского Высочества Великого Князя Георгия Александровича». Тем ссыльным, которым разрешили переселиться в Европейскую Россию, возвращались права состояния, они освобождались от надзора полиции, и, если прожили в месте ссылки не менее двух лет, им «дозволялось жить повсеместно, за исключением столиц и столичных губерний, уроженцам же Царства Польского и Западных губерний, за исключением и сих губерний, а лицам, принадлежащим к духовному сословию Римско-Католического исповедания, кроме того и исключением Царства Польского» [14, с. 564]. Те же, кто еще жил в Сибири, были обращены в разряд «сосланных на житье», а некоторые и «причислены к крестьянству». Наконец Указ 9 января 1874 года давал возможность вернуться живущим на поселении в Сибири в европейскую Россию, а тех, кто уже жил во внутренних губерниях, освобождал от полицейского надзора [15].
Итак, после амнистии 1868 года в Тамбовскую губернию стали прибывать уже непосредственные участники восстания, сосланные на поселение в Сибирь. Они появились в губернии в следующем 1869 году. Всего их было 48 человек, причем практически все дворяне (45 и только 3 крестьянина).  На этот раз среди сосланных преобладали выходцы из Северо-Западного края (Гродненская, Ковенская, Минская, Виленская губернии всего 19) и Юго-Западного края (Подольская, Волынская и Киевская губернии, всего 18 человек), а также 7 человек непосредственно из губерний Царства Польского (Люблинская, Радомская, Варшавская губернии). Вновь прибывшие были сосредоточены в основном в двух городах — Тамбове (27) и Спасске (23), некоторых также отправили в Кирсанов и Моршанск. Как сложилась дальнейшая судьба этих ссыльных, мы имеем мало информации, в документах только о четырех сказано, что они выехали на родину, остальные подпадали под действие указа от 17 мая 1871 года, по которому получали право покинуть пределы Тамбовской губернии, и, скорее всего, большая часть так и сделала.
Следующий, самый многочисленный уже третий поток ссыльных устремился в Тамбовскую губернию после амнистии 1874 года. Это уже были самые активные участники боевых формирований мятежников (в документах «шаек»), командиры этих отрядов, члены административных органов, созданных восставшими на захваченных территориях, жандармы-палачи. Лишенные всех прав состояния и получив сроки каторжных работ от 4 до 20 лет, они отбывали их в основном в Иркутской губернии в Нерчинских заводах и после амнистии 1866 и 1868 годов жили на поселениях в той же губернии. Всего в течение 1874—1877 годов в Тамбовскую губернию прибыло под строгий надзор полиции 194 человека (а всего с 1862 через Тамбовскую губернию прошло 307 человек). Ссыльные пребывали с сопроводительными статейными списками, в которых указывался возраст, религиозная принадлежность, социальное и географическое происхождение, а также этапы каторжного и поселенческого пути. Среди прибывавших вновь преобладали представители дворянского сословия (124 человека), но другие сословия были также представлены гораздо шире, чем в период 1862—1865 и 1869 годов (крестьян — 22, духовенства — 24, мещан — 14 и 4 чиновника). На этот раз практически все ссыльные были сосредоточены в четырех уездных городах подальше от губернского центра: Спасске (62), Кирсанове (50), Усмани (45) и Темникове (32).
Политические преступники чаще всего пребывали в Тамбов этапом, а затем в течение 2-3 дней отправлялись к месту ссылки, причем также этапным порядком. Однако не всегда это удавалось сделать сразу в силу погодных условий, отсутствия конвоя и прочее. Ссыльный Иосиф Заблоцкий, прибыв в Тамбов 4 марта 1877 года, помещен в тюремный замок и вынужден был писать прошение на имя губернатора, указывая на то, что «я должен испытывать тюремное заключение», и испрашивая разрешения «назначить мне место жительства г. Темников» [16, л. 7 об]. Тем не менее, Заблоцкий был отправлен в Темников только 7 мая 1877 года и все это время находился в тюрьме.
По сравнению с прежними сосланными в Тамбовский край на этот раз изменился и состав их по географическому происхождению. И хотя в статейных списках не всегда указывалось, кто откуда родом, но все же данных достаточно чтобы сделать вывод о том, что большинство было из губерний бывшего Царства Польского (68 человек из Варшавской, Августовской, Плоцкой, Радомской, Ломжинской, Люблинской губерний) и Юго-Западного края (51 человек из Киевской, Волынской и Подольской губерний), 33 из Северо-Западного края (Виленская, Гродненская, Ковенская и Минская губернии).
Во многих сопроводительных документах указывался и возраст прибывших, но можно предположить, что делалось это на глазок, так как, когда в графе «возраст» указывается «21», а на каторгу человек попал в 1864 году и в Тамбов приехал в 1876 году, то становится понятно, что это весьма условная цифра. Но даже эта раскладка дает нам основание предполагать, что среди ссыльных этой волны было большинство людей уже вполне зрелых (в возрасте от 30 до 50 лет — 105 человек), была и молодежь (в возрасте от 20 до 30 лет — 45 человек) и старики (в возрасте от 50 до 80 — 25 человек). Ясно, что большая часть ссыльных лучшие годы своей жизни провели на каторге и в ссылке, не успев завести семью (хотя среди ссыльных были женатые, однако таких было единицы).
Точку в судьбе ссыльных поставил император Александр III, издав манифест от 15 мая 1883 года, по которому «из понесших наказание за участие в мятеже 1863 года в губерниях Царства Польского и Западных (…) предоставляем, по совершенном освобождении их из-под надзора полиции, право свободного избрания местожительства, без всяких ограничений, а равно право вступать в государственную и общественную по выборам службу. Милость сия однако не может распространиться на лиц, осужденных за убийства, истязания, грабежи и поджоги, совершенные для содействия мятежу» [17, с. 10—11]. Так закончилось 20-летнее наказание для участников восстания. Ссыльные по преимуществу получили возможность или вернуться на родину, или же выбрать себе другое место жительства помимо Тамбовской губернии. Среди ссыльных было немало тех, кто смог добиться освобождения и до 1883 года. По данным документов, в период с 1875 по 1883 год выехало на родину или в другие губернии 87 человек, умерло 28, а после 1883 осталось 3 человека на жительстве в Тамбовской губернии.
Ссыльные, прибывшие в Тамбовскую губернию в период с 1869 по 1877 год, по большей части воспринимали Тамбовщину как место временного своего жительства и всеми путями стремились вернуться на родину. Некоторые пытались обосновать свои права на освобождение от надзора и возвращение на родину, апеллируя к существующим законодательным актам. Мещанин Антон Антонович Вечорек, отправленный на жительство в 1874 году в Спасск, надеялся на силу указа от 1871 года, по которому ссыльные освобождались от надзора полиции спустя два года по прибытии на место, однако освобождения не последовало, и в 1876 году он пишет министру внутренних дел: «Питался я надеждою по истечению двух лет в силу Высочайшего Манифеста 13 мая 1871 г. возвращающего на родину и безропотно выжидал этого срока. В настоящую же минуту надежда уступила место полнейшему отчаянию» [18, л. 30 об]. Вечорек просит дать ему возможность переселится в другой город губернии, где он имел бы возможность заработать себе на жизнь.
Отсутствие средств к жизни для ссыльных этой поры была еще большей проблемой, чем для тех, кто оказался в губернии в 1860-х годах. Получая казенного пособия 15 копеек суточных и 1, 5 рубля на квартиру [19, л. 8], многие вынуждены были искать себе заработок, что было в условиях маленьких провинциальных городков непросто. Дворяне чаще всего пытались найти себе место в учреждениях или поступить в качестве управляющих в имения помещиков. Но и такое занятие было найти нелегко, так как начальство не всегда шло на уступки. Так, Станислав Танаевский, живущий в Спасске с 1874 года, пишет прошение на имя губернатора 28 августа 1875 года: «Я не в состоянии был себе приискать занятие, и единственным источником пропитания, служит мне 6 руб. серебром ежемесячное пособие. В настоящее время помещик Спасского уезда Акинф Иванович Хохлов, имение которого находится в Спасском уезде, в нескольких верстах от города, предлагает мне, на выгодных для меня условиях, место управляющего» [20, л. 35]. Ему было отказано, и это несмотря на то, что исправник характеризовал его с самой лучшей стороны: «Ведет себя постоянно хорошо, вращаясь в лучшем обществе города Спасска, имеет обстановку в жизни приличную и в политическом отношении благонадежен. Были случаи, в которых Танаевский оказывал нравственное влияние на других своих соотечественников, состоящих вместе с ним под надзором полиции, которые по глупости или нетрезвости своей начинали вести себе не соответственно своему положению» [20, л. 43]. Очень небольшая часть ссыльных смогла себе найти работу. Единицы работали, остальные влачили жалкое существование. Сюда надо прибавить и еще один фактор: каторга, потом ссылка расстроили здоровье многих, не раз мы читаем в делах ссыльных жалобы на то, что здоровье плохое. И нужно понимать, что, переезжая в Тамбовскую губернию, многие полагали, что через два года получат возможность вернуться на родину, но это ожидание затянулось на 10 лет, а то и больше. В отчаянии ходатайствовали об освобождении, но безуспешно, и почти все просились в отпуск на родину, и многие получали его на 3 или 6 месяцев. Часть таких «отпускников» всяческими путями старались остаться на родине, что иногда и удавалось. Безнадежность существующего положения доводила некоторых до самоубийства. Алоизий Долинский, прибыв в Тамбов в 1877 году вместе с семейством, был отправлен в Темников, где и застрелился спустя два года, так как по истечении срока полицейский надзор не сняли и не разрешили вернуться домой [21, лл. 2—16]. В другом случае мещанин Мартин Бискупский, проживая в Усмани с 1877 года, спустя два года по прибытии, понимая, что освобождения может не будет никогда, решил жениться на местной жительнице и начать новую жизнь, однако для этого ему надо было знать, жива ли его прежняя жена, сведений от которой он уже давно не получал. Из МВД ответили, что жена его жива, узнав это Бискупский повесился [22, лл. 2—21].
Психика ссыльных не выдерживала долгих лет скитаний и испытаний и приводила к душевным болезням. Бывший предводитель одного из отрядов мятежников Виктор Августовский в ссылке жил с 1876 года в Усмани, а в 1880 году впал в помешательство и был помещен в Тамбовскую больницу для умалишенных, где и скончался 15 сентября 1880 года [23, лл. 2—43]. Проживающий с 1882 года в Усмани Цезарь Свенторжецкий страдал манией преследования. В рапорте губернатору Усманский исправник 19 марта 1883 года писал об Свенторжецком, «что общество, в котором Свенторжецкий вращался в Сибири во время его ссылки, и в настоящее время преследует его, что какой-то телеграфист и теперь является ему и высасывает у него кровь посредством науки, магнетизма и т. п.» [24, лл. 1—36]. Таков был общий фон настроений ссыльных в этот период.
В статейных списках отмечалась религиозная принадлежность политических преступников: все были римо-католиками, только два иудея и один православный. Причем последний стал таковым уже в России — это Алоизий Качинский. Отправленный на жительство в Спасск в 1874 году, он 23 октября 1875 года подал на имя Тамбовского губернатора прошение, «желая вступить в законный брак с вдовой крестьянкой Екатеринославской губернии Наталией Степановной Поздняковой. И засвидетельствовать о принятии православной веры» [25, л. 27].
Относительно много умерших в этот период. Можно полагать, что чин погребения у многих совершали православные священники, об этом свидетельствует ряд документов: священник Реморов сообщает Спасскому исправнику 16 февраля 1879 года «о предании тела земле» Михаила Корицинского [26, л. 22], в феврале 1878 года в Спасском соборном храме отпевали Феликса Олеховского, «скоропостижно умершего от излишнего употребления вина» [27, л. 18]. В целом у нас есть только 4 свидетельства участия православного духовенства в погребении ссыльных католиков, однако свидетельств об отпевании с участием католического духовенства еще меньше, так как ближайший католический священник мог быть приглашен из Саратова, а ссыльному духовенству не разрешено было совершать каких-либо служб. Есть случай, когда 28 сентября 1875 года умер живший в Спасске ксендз Игнатий Кочаровский и тогда ссыльные обратились за разрешением «похоронить по католическому обряду Кочаровского через ксендза Якубовского освобожденного от надзора полиции» [28, л. 14]. Мы не знаем, дано ли было такое разрешение, но понятно, что за дальностью расстояния сложно было пригласить священника для отпевания. А вот ссыльные, живущие в Кирсанове, все же такую возможность нашли. Когда 10 июня 1877 года умер Адольф Велюнский, погребение его совершалось «настоятелем римско-католического костела из г. Саратова, ксендзом Кляс» [29, л. 25]. Иногда товарищи умершего ссыльного категорически были против того, чтобы отпевание совершал православный священник, и тогда покойника предавали земле без участия духовенства. О таком факте сообщает губернатору Усманский исправник. 29 марта 1878 года умер Бронислав Марьянский, он был «погребен без обряда отпевания на Графском кладбище, а 8 апреля по моему отношению на могиле его была совершена лития. Погребение без обряда сделано без моего ведома и произошло от того, как объяснил мне полицейский надзиратель Лазорин, что живущие в Усмани политические ссыльные римо-католики ожидали приезда их ксендза и не хотели, чтобы погребение было совершено православным священником, ксендз не прибыл» [30, л. 10 об]. Здесь также следует обратить внимание на то, что совершение обряда заочно православным священником было осуществлено по инициативе представителя светской власти.
Религиозной активности ссыльных этого периода способствовало также то, что на этот раз из мест отбывания наказания в тамбовские города прибыло довольно много священников (24 человека) причем большая их часть оказалась на жительстве в Спасске (17). Наиболее активно было католическое духовенство в Кирсанове (здесь было 4 ксендза), а так как официально служить им было запрещено, то религиозная деятельность их приобрела «подпольный» характер. Кирсановский исправник 6 апреля 1876 года докладывал губернатору: «На первый день Пасхи мною в 11 часов дня случайно узнано, что у политического ссыльного ксендза Корнелия Корчмарского было собрание всех политических ссыльных и равно живущих в Кирсанове лиц польского происхождения, продолжавшееся с 6 часов до 9 часов утра. Собрание это, как надобно полагать, с целью отправления Корчмарским богослужения с назидательною проповедью, положительно об этом узнать нет никакой возможности» [31, л. 52 об]. Исправник установил за Корчмарским строгий полицейский надзор — теперь дежурный полицейский надзиратель посещал его несколько раз в день и даже ночью. В губернском жандармском управлении посчитали, что узнать об этом событии можно подробнее и, проведя расследование, выяснили, что всего в собрании участвовал 21 человек, из них 7 детей. Кроме того священника часто посещали и не ссыльные поляки, из тех, кто просто жил в уезде в качестве управляющих в имениях или служил в самом Кирсанове, пользуясь возможностью исполнить свой христианский долг. Так, «управляющий имением в с. Ковылка Игнат Годомский с сыном и жена Кирсановского уездного воинского начальника подполковница Александра Петрова Рудановская на второй или третий день Святой Пасхи в квартире Корчмарского приобщались Святых Таин» [31, л. 56 об]. Жандармы также выяснили, что в квартире ксендза было устроено что-то вроде молитвенной комнаты, так как «вторая комната его квартиры разделена на две части кисейной занавескою за которой к востоку стоит у стены стол, покрытый бумажною красною скатертью, на столе стоит распятие, по сторонам которого стоят две восковые большие церковные свечи, по среди стола лежит крест и священные книги» [31, л. 56 об]. Сам Корчмарский не сознался в совершении богослужений на дому, но считал, что имеет право совершать их, так как ему возвращены все права.
Как видим, Тамбовская губерния, наряду с прочими внутренними губерниями Российской империи, стала местом отбывания наказания для участников Январского восстания 1863 -- 1864 гг. Те кто выжил вернулся домой или же нашел другое место жительства. По человечески можно посочувствовать тем, кто попал в такие обстоятельства и тамбовские жители такое сочувствие проявляли к сосланным, несмотря на то, что содеянное ими было государственным преступлением в результате которого погибли многие русские солдаты и офицеры в том числе и тамбовцы. Конечно, каждый человек сам выбирает как ему жить, но вот просто так взять свою жизнь и бросить ее в эту топку довольно сомнительного и рискованного дела может не каждый. А потом за это расплачиваться долгие годы теряя здоровье, молодые год, друзей и возможность хоть когда-то увидеть родные места.

Примечания:

1. ГАТО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 1616 о. ц.
2. ГАТО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 1619 о. ц.
3. ГАТО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 1706 о. ц.
4. ГАТО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 1748 о. ц.
5. ГАТО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 1939 о. ц.
6. ГАТО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 1691 о. ц.
7. ГАТО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 1682 о. ц.
8. ГАТО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 1707 о. ц.
9. ГАТО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 1744 о. ц.
10. ГАТО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 1765 о. ц.
11. ГАТО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 1762 о. ц.
12. ГАТО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 1764 о. ц.
13. ГАТО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 1881 о. ц.
14. Полное собрание законов Российской империи. СПб., 1871. Т. 46. Отд. 2
15. Амнистии преступников. [Электронный ресурс]. URL: http://kdkv.narod.ru/1864/Referenses/Poveleniya.html (дата обращения: 17. 02. 2015
16. ГАТО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 2735 о. ц.
17. Всемилостивейший Манифест от 15 мая 1883 года. СПб, 1883
18. ГАТО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 2394 о. ц.
19. ГАТО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 2387 о. ц.
20. ГАТО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 2389 о. ц.
21. ГАТО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 2733. о. ц.
22. ГАТО. Ф 4. Оп. 1. Д. 2393 о. ц.
23. ГАТО. Ф. 4. Оп. 1. 2392 о. ц.
24. ГАТО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 3286 о. ц.
25. ГАТО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 2410 о. ц.
26. ГАТО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 2386 о. ц.
27. ГАТО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 2426 о. ц.
28. ГАТО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 2415 о. ц.
29. ГАТО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 2549 о. ц.
30. ГАТО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 2424 о. ц.
31. ГАТО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 2541 о. ц.