Разве боги горшки обжигают? Глава 3

 
                Глава третья.

                На каталке с мертвяком.


-- Чаво ты такова сотворила? – первым делом осведомилась Вирсавия Егоровна, запирая за собой дверь в подсобку на ключ, -- Марья-то вся желчью исходит. Рвет и мечет. Я как раз убиралась в ейном кабинете, когда туды заявился этот ее племяш, ну тот, что в ментовке какая-то шишка на ровном месте.

Племянник прибыл в самом благостном расположении духа. Еще бы. Задание теткино выполнил и теперь представлял, как зелененькие шуршащие бумажки, которые продемонстрировала ему Марья Федоровна, перекочуют в его портмоне. Это ожидание грело душу.

Тетка Маня быстро перелистала принесенные бумажки. Санитарку Егоровну она давно ни в грош не ставила. Полагала, что раз ее из деревенской грязи в город вытащила, к делу приставила, твердую копейку назначила, та теперь должна быть ей по гроб обязанной. А что ругается на каждом углу, так это как в пословице: собака лает, караван идет.

Егоровна сунулась было при появлении племяша начальницы следом за пациенткой  выскользнуть в коридор, но Марья  ее притормозила:

-- Куда навострила лыжи? А кто полы будут мыть? Ишь удумала, давай работай, неча хлеб даром жрать…

При санитарке Марья Федоровна особо не таилась.

Уже укладывая купюры в бумажник, Игорь Лавренов, по деревенской привычке давать прозвища, известный больше как Лаврушка, вдруг вспомнил, что его все это время скребло в душе, не позволяя по-настоящему порадоваться прибытку:

-- Теть Мань, я тут у тебя санитарку новую застукал, когда она подслушивала под дверью. Так вот, я ее, кажется, видел в квартире этой врачихи… Ольги Николаевны. Ты что, опять с улицы наняла и документов не спросила? Сколь раз говорил, проверяй, кого берешь…

Егоровна поразилась, как мгновенно окаменело лицо начальницы, как подобрались губы, превратившись в тонкую нитку, сузились глаза, а на всегда бледных щеках  проступил лихорадочный румянец:

-- Это ты меня учить будешь, сучонок сопливый? Я за что тебе деньги плачу? Чтобы ты мне указывал, что делать, а что нет? А кто будет собирать информацию на приезжих? И ты мне об этом говоришь, как бы между прочим?

-- А ты што рот раззявила? – повернулась она к старухе, -- быстро зови сюда эту… Да смотри, не предупреди ни о чем. Говорила же тебе, не привечай никого из посторонних. Тебе сделана такая поблажка, тебе оказано доверие… А ты уже за стол готова усадить… Еще расскажи про наши дела… Только попробуй, в асфальт закатаю, ты меня знаешь… Иди, и чтобы через минуту она была здесь…

Лаврушка в это время звонил на пост охраны с предупреждением не выпускать из клиники новую санитарку.

-- Как ее там? – он пощелкал пальцами, привлекая внимание тетки. Та вырвала из его рук трубку и сама продиктовала все данные.

-- Так что вот такие дела, милка моя, -- закончила повествование Вирсавия Егоровна. – Выбраться сейчас из клиники тебе никак не удастся. А потом они все помещения прочешут.

-- Да кто она такая, эта Марья Федоровна?

-- Дык с какого боку посмотреть. С одного, так простая сестра-хозяйка, а с другого – хозяйка всей клиники.

-- Она что, медик?

-- Опять же, с какого боку глянуть. К нам в деревню приехала она фершалом. Да недолго им побыла. Есть у этой бабы интересная способность. Вот и рылом не вышла, а мужиков в постель штабелями укладывала. И все-то вокруг нее какие-то шашни заворачиваются.

Из фершалов ее председатель в счетоводы перевел да к себе на постой определил, а потом и в бухгалтерию переправил. Вот она там и заправляла. Свою родню в нашу деревню перевезла, дома посправили, а потом и хозяйство к рукам прибрали. Председателя-то, дурака, козлом отпущения сделали, на него все  растраты повесили. А Марья от греха в город подалась. У нее и здесь своя рука лохматая оказалась. А когда клинику построили, так ужом проскользнула, в теплое место устроилась. И опять своих стала расставлять на хлебные места. Сама рвалась в бухгалтерию. Но не вышла рылом. Там теперича везде компютеры. Дык она и тут не пропала. Тому взятку, другому… и стала аферы  крутить. Правду сказать, с Ольгой Николаевной у нее не получилось. Никак та не давалась ей в руки. Ну, так ее и обошли…

-- Ты вот что, милдуша, давай-ка, черным ходом, пока про него не вспомнили, через подвал шуруй в хирургическое. Там на третьем этаже найдешь Танюшку Хлебникову. Скажи, что Егоровна прислала… Нет, постой, я сама ей позвоню. Она поможет.  Давай, не тяни резину…

С этими словами бабулька -- божий одуванчик довольно чувствительно ухватила меня за плечи и подтолкнула в угол, где громоздились ведра, ветошь и другое нехитрое оборудование. За этим хламом просматривалась узкая, неприглядного вида дверь. Вот в нее-то Егоровна меня и втолкнула.

-- Туды ступай, налево, никуды не свертай, там, в конце будет лесенка, по ней и подымешься, -- напутствовала она меня и перекрестила.

Я глянула на низкое слабоосвещенное пространство подвала и поежилась. Затхлость и пыль свидетельствовали о том, что он редко посещаем. И это мне только на руку. Но с другой стороны, это обстоятельство меня откровенно ужасало. Я боюсь закрытых пространств, к тому же безлюдных.

Смешно. В наше время все больше боятся людных мест, где запросто могут шваркнуть по голове, ограбить, а то и просто убить. Ну, какие страхи могут быть там, где нет никого и ничего? Но вот это-то обстоятельство меня и пугает.

Впрочем, нет. Это я лукавлю. Мне было жутко в этом пустом бесконечном коридоре, куда не проникали живые звуки, а шарканье кроссовок многократно отражалось от стен неприятным шуршанием, совсем по-другому. Здесь в пустоте, в любую минуту может открыться дверь, и на меня набросятся те, кто расправился с Ольгой. Но она-то владела какой-то тайной, а я? Почему объявлена охота на меня? Чем я могу быть опасна?

Наверное, потому, что я решила изобразить из себя сыщика. Или я тоже, даже не заметив, куда-то не туда влезла? А ведь известна в народе пословица: не буди лихо, пока оно тихо.

Рассуждая так, я неслась по подвалу в предельном для меня темпе. Правда, периодически останавливалась, чтобы унять бешенное сердцебиение и колики в боку. Но в целом пробежка по подвалу обошлась для меня без происшествий.

Вскоре замаячил конец моего пути в виде стены с двумя дверями. А сбоку виднелся еще и лестничный пролет. Куда податься? Хорошо, вспомнились слова Егоровны, что надо идти налево и там будет лесенка. Я по ней поднялась на первый этаж. Странно, двери входа были заперты.

Тут я вспомнила, что Егоровна говорила мне о третьем этаже, и продолжила подъем вверх, отсчитывая пролеты. У третьего этажа меня ждала медичка в голубенькой шапочке и пижамке  с бейджиком на кармашке. Я успела прочитать имя: Татьяна.

-- Что-то долго вы шли. В первом корпусе шорох такой, что уже здесь слышно. Все двери перекрыли. Идемте, проведу вас в реанимацию, туда не сунутся…

С этими словами она втолкнула меня в тамбур с другой лестницей. Через стеклянную дверь был виден обширный коридор с дверями палат, в этот час довольно оживленный. Но Таня сразу потащила меня в боковую дверь, предупредив:

-- Туда не суйтесь, видите, камеры наблюдения стоят.

Через пару минут я оказалась в отдельном блоке с несколькими боксами, разделенными прозрачными стенами.

-- Живо раздевайтесь, ложитесь вот сюда,-- Татьяна ловко сволокла с меня одежду, натянула какую-то хламиду с разрезом сзади, подтолкнула к высокой медицинской кровати, окруженной многочисленной аппаратурой жизнеобеспечения. И спустя мгновение я была опутана  проводами, трубками и капельницами. На штативе у кровати громоздились аж три прозрачные бутыли с лекарством.

-- Не волнуйтесь, это безвредно. А вот организм ваш поддержит. Лежите, набирайтесь сил. Ночью я вас выведу. Если что, я рядом.

Веселенькая перспектива. Если меня здесь найдут, то тут и  похоронят. Я ведь никаким образом не смогу сбежать. Надежда только на помощь Татьяны и Вирсавии Егоровны, хотя я так и не смогла понять, что за нужда толкает их помогать мне. Я ведь совершенно посторонний им человек, а они рискуют, судя по всему, не только рабочим местом.

Смежив веки, я сквозь ресницы разглядывала помещение, наполненное какими-то потусторонними звуками. Они умиротворяли, убаюкивали, клонили в сон.

В какой-то момент я заснула, потом, словно от толчка, очнулась, не понимая, что могло привести в чувство. Наверное, ощущение опасности, из-за которого подсознание привело мозг в действие.

Надо мной склонились двое в медицинской униформе. Третья, Татьяна, давала пояснения.

-- Я же приказал перевести больную из реанимации. Танюша, что за самоуправство?

--Извините, Павел Андреевич,  в журнале вы прописали четыре капельницы, а отмечены были только три. Сейчас закончится последняя, и я займусь переводом.

--   А, ну ладно, ладно. Ты умница. Молодец, что заметила. Оксана, лентяйка, в свою смену только и делала, что бегала в соседний блок, -- молодой, весь словно собранный из острых углов, врач, ласково приобнял медсестру и повернулся к тому, что пристально вглядывался в лежащую на кровати больную.

-- Видите, я же говорил вам, что на нашем этаже посторонних нет.

-- Ладно, ладно. Вижу. Но если вдруг здесь появится тетка в джинсах и майке и с крашеными волосами, задержите и срочно звоните в административный корпус.

-- Что она натворила? – проявил любопытство угловатый врач.

-- Опасная мошенница. Под видом санитарки проникла в палату одной нашей клиентки и похитила ее побрякушки на кругленькую сумму.

-- Ну-у, -- протянул Павел Андреевич, -- тогда она уже давно ту-ту. Такие всегда умеют заранее ходы отступления подготовить…

-- Эта не успела, -- заверил проверяющий и, сопровождаемый врачом, исчез за стеклянной перегородкой. Я уже думала, что опасность миновала, как  угловатый врач  вновь появился в боксе и  тут же стиснул Татьяну, сердито зашипев:

-- Что ты здесь представление устроила? Я же прекрасно помню больную Ярошкину.  Где она?  Признавайся, что у тебя за тайны?

-- Павел Андреевич, вы сами подыграли мне…

-- Потому что меня раздражает вся эта мышиная возня в нашей клинике. Что о себе возомнили эта завхозша и ее родственники… Завели личную охрану, лезут с советами, кого как лечить, с кого сколько брать за операцию. Кого брать, а кого нет. Игры какие-то… Тут еще Ольга Николаевна… Что ей вздумалось с моста прыгать? Или эти помогли? А мне теперь ее больных вести… Да и не верю я в версию этого мудозвона, -- Павел Андреевич еще повозмущался под взглядом смеющихся глаз Татьяны, потом уточнил:

-- Так кто это?

Я предпочла больше не притворяться и объяснить все сама.

-- Я приятельница Ольги Николаевны. Ее отец, Николай Семенович, просил меня разузнать, что заставило Ольгу броситься с моста. Вот я и устроилась в вашу клинику санитаркой, думала, узнаю что-нибудь, -- пояснила я, пока Татьяна снимала с меня капельницу и провода аппаратуры.

-- Ну и что, узнали? Как это у вас смелости хватило влезть в наш гадюшник?

-- Я ведь и не предполагала, что все так обернется. Теперь уверена, что гибель Ольги сымитировали, а ее где-то держат до поры… Только зачем?

-- Ольга Николаевна занималась вопросом воздействия стволовых клеток на организм человека. Это сейчас самое модное направление в околомедицинских кругах. Тема  омоложения муссируется  на всех уровнях. Дело поставлено на поток, приносит баснословные барыши. А Ольга Николаевна пыталась уже не раз выступать с предостережениями о том, что без тщательного исследования вводить стволовые клетки опасно… Что это противно природе. Препараты производятся из материала нерожденных младенцев… Что это богопротивное деяние. Оно не может быть благом…  Есть уже примеры летальных исходов, но… как известно, деньги решают все… Возможно, владельцы конкурирующих клиник, занимающиеся вопросами омоложения, решили избавиться от слишком шумного коллеги?

-- Ну, это вряд ли. Те, что решают омолаживаться за счет стволовых клеток, научную литературу не читают, -- возразила я. – Здесь что-то приземленное, такое, что ударило по самому дорогому – по личному обогащению…

-- Это вы на Кабаниху намекаете, -- поняла Татьяна. – Хочу предупредить, что она не так безобидна, как может показаться. Это гиена, которая только кажется на первый взгляд простенькой и трусоватой, всего остерегающейся, а стоит ей дорваться до добычи, только хруст идет, все кости в порошок перемелет. Я ее знаю по нашей деревне. Ведь всех закабалила. О каждом досье собрала, все тайны выведала, а потом всех к рукам прибрала. Одни на нее в деревне горбатятся, другие здесь за копейки вкалывают. А кто против нее пошел, быстро на зоне оказались. Некоторые уже и в могиле…

-- Что вы за ужасы рассказываете, да она, получается, монстр какой-то. И как вы не боитесь так, в открытую, с незнакомыми людьми говорить? А ну как донесут?

-- Да устали уж бояться. Сколько можно. А она действительно, очень опасная женщина. Для нее нет ничего святого. Уж на что родню оберегает, а поймет если, что кто из них против нее, не задумываясь в землю зароет.

-- Но если устали бояться, почему против нее не подняться? – брякнула я не подумав, и тут же прикусила язык. Не мне судить.

-- Потому что все жить хотят. И я тоже. Приходится ей подыгрывать. Вирсавия Егоровна, уж на что смелая, а вот и она не уходит из клиники, хотя и тяжело ей управляться со шваброй. Ворчит, а все одно здесь остается. Боится за внуков…

Наш разговор прервал угловатый  Павел Андреевич:

-- Хватит тары-бары разводить. Надо думать, как женщину вывести из клиники.

-- Что думать? Ждать надо ночи. Я сегодня дежурю, вот и проведу через морг. Там они, думаю, все уже проверили.

-- Смотри, Танюшка, не попадись. Сама знаешь, что будет, -- напоследок предупредил Павел Андреевич и исчез в коридоре. Спустя несколько минут, меня выпроводили из бокса в процедурную. Там я отсидела в перевязочной довольно долго, мне показалось, что время просто остановилось. Но вот послышался шорох движущейся каталки. Она на мгновение остановилась. Я юркнула под простыню и чуть не завопила от мгновенного ужаса. Там уже что-то лежало.

-- Молчите, терпите, ничего страшного, -- тихо, сквозь зубы произнесла Татьяна и покатила каталку дальше. Я лежала, ни жива, ни мертва, а каталка катилась по нескончаемым коридорам. Раза два спускались в лифте, потом я по запаху определила, что находимся в подвале. Наконец в ноздри ударил свежий влажный запах ночной улицы.

-- Спокойно, подъезжаем к моргу. Я сейчас отвлеку санитара, а вы тем временем идите в противоположный конец зала. Там есть боковая дверь, такая фанерная. Вот через нее и уходите. Домой возвращаться не советую. И звонить отцу Ольги Николаевны не стоит. А, в общем, прощайте. Храни вас бог.

-- Спасибо, Таня.

-- Чего уж там. Хоть таким образом искуплю часть грехов своих. Идите уж.

Татьяна разыграла целый спектакль перед молодым и изрядно выпившим санитаром, дежурившим в морге. Пока она требовала от него какие-то бумаги, я за спиной санитара пробралась в зал, освещенный лишь ночником и, стараясь не производить никакого шума, двинулась в глубину помещения. Лучше бы я этого не делала. На металлических столах лежали тела женщины и… мужчины, вскрытые… Мне стало дурно. К горлу подкатило что-то противное и кислое. Еще мгновение, и меня вывернет… И я погублю мою спасительницу Татьяну. Эта мысль придала мне сил. И больше не глядя по сторонам,  я кинулась к спасительной двери.

В дальней стене в тусклом свете ночника различила две двери. Одна помпезная, широкая, была закрыта на задвижку. А в углу обозначилась еще одна, узенькая, простенькая. Вот эта была приоткрыта. За ней оказалось еще одно помещение, заваленное всякой рухлядью. Из него я и выбралась… через окно. Видимо, это был давно отлаженный и многократно используемый выход в большой мир. Потому что створки даже не скрипнули и тихо стали на место.

Я несколько раз вздохнула полной грудью, очищая легкие от неприятных запахов морга, и тенью шмыгнула к зеленой ограде. И тут же в ужасе притихла. Потому что совсем рядом, в каком-то метре от меня раздались голоса.

-- Тут кто-то зашумел, -- недовольно крикнул один.

-- Да ладно тебе, не видишь, морг. Васька или Потапыч, кто там сегодня дежурит, небось за очередной бутылкой рванул. Не знаешь, что ли? Им, и то жуть сидеть в окружении мертвяков.

-- Фу, умеешь ты, Витька успокоить. Мне теперь всю смену будут мерещиться.

-- Так нечего было разговор заводить.

-- А вдруг эта, которую ищут, отсюда решит пробираться?

-- Тебе что за дело? Оно тебе все нужно? Да и рассуди сам. Ты бы пошел в морг по своей воле?

-- Не-е-т. Не приведи господи…

-- И она не пойдет. Тем более, мало кто знает об этом лазе. Васька с Потапычем даже под пытками его не выдадут…

Голоса стали удаляться. Я нащупала в зарослях проторенную тропинку и вынырнула с территории клиники. По запаху определила, что где-то рядом находится железнодорожное полотно. Так и оказалось. Через некоторое время оно вздыбилось в небо крутой насыпью. Я попыталась вскарабкаться, но тут же отказалась от своего решения. Ночь была темная. Но вверху, на насыпи, меня могли заметить те, кто устроил поиск. Не стоило рисковать.

Решение я приняла правильное. Потому что, пройдя еще немного вдоль насыпи, поняла, что впереди река, а значит и мост, под которым я смогу перебраться на другую сторону.


Под мостом было тихо и пустынно. И темно. Чуть шелестела вода по перекатам. Где-то впереди мелькнула звездочка. Там был выход. Но мне туда идти не хотелось. Да и куда мне податься? Мобильник я благоразумно оставила в доме Ольги, решив, что такая навороченная игрушка не по карману простой сельской пенсионерке. Но в дом я теперь возвратиться не могу. Потому что там меня, скорее всего, будут ждать. И подать сигнал Николаю Семеновичу не смогу. Да и зачем втягивать старика в такие разборки? Так что надо возвращаться к себе домой.

Вот только какую мозоль я отдавила местной преступной клинической группировке? Я ведь только и хотела выяснить, где Ольга, что с ней. А может быть Ольга, сама того не зная, оказалась втянутой во что-то такое, о чем знать была не должна? Не поверю, что она была такой уж близорукой, что не видела того, что вокруг нее творится. А я увидела?

Ну, положим, кое-какие предположения у меня есть. Что можно преступного совершить в клинике? Ну, аборты на больших сроках. Впрочем, для Ольги это не было новостью. Может быть, сама не делала, но вполне могла знать, что за ее спиной такое осуществлялось. Всегда ведь можно состряпать документ о том, что сделан аборт по жизненноважным показаниям. Что еще? Дети. Это в последние годы товар ходовой и востребованный. Молодые мамки в сквере что-то говорили о суррогатном материнстве, может, не открыто, но понять можно, что дело это поставлено на поток. Впрочем, они сожалели, что с гибелью Ольги этот источник их дохода иссякает, значит, об этом она знала. Может быть, какие-то операции делались запрещенные? Штат хирургов, судя по величине клиники, огромный. Там не скроешь криминальную направленность операций. Хотя, учитывая величину морга, (тут я непроизвольно вздрогнула, вспомнив о трупах на столах, огромном холодильнике во всю стену, и о том, что лежало на каталке, когда меня Татьяна везла из хирургии) можно предположить всякое. Хотя какие такие криминальные операции в клинике, занимающейся репродуктивной деятельностью? Что-то я не туда мыслю…

На этом мои размышления были прерваны самым неожиданным образом. Рядом что-то зашевелилось, заворочалось. Я, до этого бывшая в полной уверенности, что под мостом нахожусь в одиночестве, от ужаса взвизгнула и шарахнулась в сторону воды. Там меня перехватила жесткая и сильная рука. Возле уха ощутилось чье-то дыхание, и я услышала шепот:

-- Тихо, дамочка. А то сейчас свои кишки в речке полоскать будешь.

Меня обдало смрадом застарелого перегара, грязного тела, мочи и еще чего-то тошнотворного настолько, что еле сдержала рвотные позывы.

Меня рванули вниз, на землю:

-- Сядь, шалава. Никто тебя не трогает. Что тебе нужно здесь? Вынюхиваешь?

-- Извините, -- я ничего не видела, но по шороху поняла, что меня окружили несколько человек, --  я заблудилась.

-- А ну, обыщи ее, Скворчиха, -- приказал хриплый, пропитой голос, настолько безликий, что сразу не понять, мужской или женский.

По мне довольно умело пробежались чьи-то пальцы.

-- Ничего у ней нет. Штаны да кофта.

-- Давай, колись, как на нас вышла? Кто навел?

Тут говоривший довольно ощутимо сдавил мне горло. Мое сердце тут же проворно скатилось в пятки, а волосы от ужаса мгновенно взмокли:

-- На кого, на вас? Я заблудилась, под мостом хотела перейти на ту сторону насыпи. Здесь решила темноту переждать…

-- Интересно, откуда это она заблудилась? Здесь только клиника, там дальше сплошные заборы… -- усомнилась та, что меня обыскивала, -- где вещи? Не поверю, что шла без ничего… Ты не местная…

У меня в мозгу сразу начался мысленный кавардак. Что такое придумать, чтобы мне поверили. Местности окрестной я не знаю, объяснить этим, под мостом, я не смогу, каким образом очутилась здесь. И тут вспомнила, что санитары из морга куда-то ходят за спиртным. Это идея.

-- Я вдоль насыпи шла, никого из людей не встретила, потом одного увидела, за ним побежала. Хотела его окликнуть, а он как сквозь землю провалился. Там еще стена из насаждений сплошная…

-- Понятно, а вещи где?

-- Я же говорю, потеряла, пока шла, -- я судорожно придумывала версию о том, как я могла потерять и что именно.

-- Не ври, -- пресек мои попытки выкрутиться все тот же пропитой хриплый голос. – Все эти городские шаромыги с шмотками просто так не расстаются… Где документы?

-- Я же говорю, я потеряла, не помню, где оставила…

-- Синтик, отвали от нее, не видишь, дамочка, домашняя, ухоженная…

-- Ага, и больницей от нее несет…

-- Из больницы что ль сбегла? – понимающе поинтересовался еще один голос.

-- Давай, Синтик, сдадим ее старухе. Она за девок хорошие бабки дает…

--Цыц, от тебя, сопливки, я еще советов не слушал. Нужна она там. Ты пощупай, она уже отгуляла свое. Внуков нянчит…

Я мгновенно решила оскорбиться на столь неделикатное упоминание моего возраста, но одновременно и поразилась, как мог этот с хриплым голосом определить в темноте, сколько мне лет.

-- И что с ней делать?

-- Пусть сидит до рассвета здесь. Потом решим…-- вынес свой вердикт старший.

-- Может быть, вы отпустите меня, -- попыталась я определить свою судьбу, -- на что я вам нужна…

-- Ага, ты ее отпустишь, а она ментов приведет, -- та, что предлагала сдать меня какой-то старухе, никак не могла успокоиться в своем  праведном сомнении.

-- Заткнитесь. Рассветет, разберемся. Свяжите ее, -- приказал он. Мне тут же скрутили руки и ноги и волоком оттащили подальше от воды. Через мгновение все угомонились. И вновь под мостом стало тихо.

Мне не спалось. Ну что за напасти на меня? Опять я в какой-то истории. Такое впечатление, что кто-то словно специально направляет меня туда, где я попадаю в очередную неприятность. Хотя это мягко сказано.

Незаметно пролетело время. Вот послышались голоса птиц, простучал колесами по стыкам рельсов поезд, между пролетами моста посерело, стало светлеть… Одуревшие комары, которые грызли меня все это время, под порывами утреннего ветра куда-то унеслись. Сваленное в кучу тряпье зашевелилось, превратилось в оборванку неопределенного возраста. Она проснулась первой, проворно сбегала куда-то за сваю, потом принесла несколько сухих веток, развела костерок, над ним на треноге подвесила закопченный чайник без крышки, воду зачерпнула прямо из речки.

Потом зашевелилась куча тряпья у соседней опоры. Вскоре у костерка собрались пятеро обитателей этих мест.

Синтик, еще не старый, но какой-то потасканный, с наколками на пальцах, мужичонка, обладатель обширной плеши на голове и ряда железных зубов во рту, побрел к реке, долго и с удовольствием умывался. Я даже предположила, что он решит и искупаться. Но он, видимо, не посчитал столь полную процедуру мытья обязательной.

-- Ну, что, убогая, -- повернулся он ко мне, -- будешь рассказывать, почему решила заночевать под мостом?

-- Да не собиралась я здесь ночевать, -- возмутилась я такому предположению, -- говорю же, заблудилась. Не на той остановке из автобуса вышла, заплутала. Вышла на железнодорожный переезд и пошла вдоль путей. Надеялась когда-нибудь к станции выйти. Один раз останавливалась отдохнуть, там вещи и оставила. Потом возвращалась за ними, но так и не смогла найти. А потом и совсем ориентир потеряла…

-- Ловко ты брешешь. Заслушаешься. А теперь говори правду. Почему из клиники сбежала?

-- Синтик, ты на руки ее глянь. Какая она богачка? Видишь, изъедены все… Комарье кормила… Видно, правду говорит… -- вступилась одна из обитательниц этого убежища под мостом.

-- Сам вижу, -- огрызнулся мужичонка. Ему очень не хотелось признавать правоту доводов говорившей. Но он и сам убедился, что попавшая в их обиталище женщина совершенно не соответствует их желаниям: она немолода, и совсем не богата.

-- Вот что, Свиристелка,  отведи ее к полустанку, -- наконец принял он решение.

-- А может, все же к старухе? Она заплатит… -- подал голос еще один обитатель убежища, грязный, спившийся субъект со встрепанными волосами и многодневной щетиной.

-- Ты еще голос не подавал, Шкалик, -- обозлился тот, кого называли Синтиком, -- промой зенки. Нужна она старухе? Тебе лишь  бы залить лупалки… Все, я сказал, ступай, Свиристелка, веди эту…

Свиристелка, та,  которая встала первой и разожгла костер, подхватила меня под локоть, подняла, причем я застонала от острой боли в затекших ногах. Быстро распутала веревки и подтолкнула к выходу из-под моста. Противоположному от расположенной неподалеку клиники.

Она довольно быстро шла впереди, то и дело сбивая прутиком головки полевых цветов и даже изредка подпрыгивала… Такое впечатление, что ей не так и много лет…

Потом остановилась, подождала меня.

-- Ты, правда, потеряла документы? – неожиданно спросила, наклонив голову, -- что теперь будешь делать?

-- Сейчас, если удастся, доеду до дома, подам заявление в милицию…

-- А если не удастся?

-- Почему не удастся? Я ведь живу не так далеко, надеюсь, на полустанке есть телефон, позвоню родным…

-- Так ты местная? – как-то даже с неудовольствием протянула моя спутница.

-- Не то чтобы местная, но живу недалеко, в соседнем районе, -- пояснила я. Та как-то странно оглядела меня, потом подумала немного. При этом она мыском своей изодранной кроссовки что-то рисовала в пыли тропинки. Потом приняла решение:

-- Не надо идти на полустанок. Это далеко. И еще. Берегись наших ментов. Загребут и сдадут на органы в клинику, -- из-под испитого, грязного образа нищенки и профессиональной побирушки проглянул  детский непосредственный и любопытствующий облик.

-- Глупости ты говоришь. Милиция предназначена защищать граждан от посягательств на их жизнь, соблюдать закон…

--Может у вас она и предназначена, а у нас вся купленная. Ни за что никому не поможет. Меня вон тоже загребли, хотели почку изъять…

-- Погоди, как это? А родители?

-- Ха, какие родители? Меня мамка нагуляла, когда на рынке в Москве торговала, наградила болячками и бросила, как только родила. Детдомовская я. Так вот они, эти менты поганые, меня в электричке поймали, отправили в деревню к старухе. Там, правда, хорошо было. Отмыли меня, есть дали. Потом анализы всякие делали. Но оказалось, что нечистая я. Какой-то в крови у меня гепатит…

-- Как гепатит?

-- Да не знаю я. Так сказали. Короче, меня под зад коленом и продали Синтику в шайку. Я теперь побираюсь по электричкам. Ребятенка всунут какого, ну из тех, что забракуют в клинике, вот с ним и хожу. Только они больно быстро мрут.

-- Что ты такое говоришь? Как мрут?

-- А че? В клинике вот там детей искусственно делают, а какие не подходят, нам сдают, не за так, конечно, Синтик платит…

Я слушала бред девчонки и никак не могла взять в толк, что тут правда, а что она придумала, чтобы напугать меня. Хотя какой ей прок пугать?

-- Ты точно из другого района? – ворвался в мои мысли голос Свиристелки. – Не обманываешь?

-- С чего мне тебя обманывать. Я там много лет учительницей работала в сельской школе. А теперь на пенсии…

-- А к нам зачем?

-- Я ехала в соседнюю область к приятельнице. Задумалась и проехала ту остановку, что она мне говорила. Сошла с автобуса, повернула не туда, да и заплутала…

-- Думаю, ты правду говоришь. Вот что, не пойдем на полустанок. Давай, вон в ту сторону, к деревне. Там шоссе, автобусы часто ходят. Может и в твой поселок… А к полустанку не ходи… Прощай…

Свиристелка махнула рукой в сторону  видневшихся вдалеке строений, а сама повернула назад.

Я решила последовать ее совету и направилась к деревне.

Поле, отделявшее  «железку» от домов, показалось бесконечным. Я долго шла его краем, там, где несколько борозд оказались незасеянными и теперь проросли бурьяном, в котором преобладали ромашки, васильки, колокольчики, желтая сурепка. Своими яркими цветами они окаймляли чистое зерновое море, слегка колышущееся под ветерком. В этом разнотравье окраины поля вилась еле заметная тропка. Справа был березняк. Судя по возрасту деревьев, когда-то это было продолжение поля. Потом, в начале девяностых, когда землю разделили на паи, этому участку не повезло. Его хозяин или хозяева больше беспокоились о выделении земли, чем о дальнейшей ее обработке. А у нас в средней полосе так: год-два не обработал – и уже появилась поросль березняка и осинника. Чуть замешкался, забыл об участке – и вот, пожалуйста, готова новая молодая рощица. Как говорят у нас – Кошкин лес. Теперь уже вернуть этот участок в состав пахотных земель сложно. Правда, и владельцы  теперь  мало что поимеют, если не продадут его, конечно, какому-нибудь богачу под дачу.

Я зашла в березняк, походила среди тоненьких стволиков, заросших высокой травой, которая сейчас поникла под ногами многочисленных любителей  земляники. Нашла несколько ягод в нетронутой траве и пошла дальше.

Рощица вывела меня к огородам. За каждым двором простиралось картофельное поле. В основном, ухоженные, окученные делянки уже пестрели белыми, розовыми, фиолетовыми гроздьями цветов. Кое-где они перемежались с участками необработанной земли. Здесь либо хозяева старые, либо умерли или, что еще хуже, спились от беспросветности существования.

Сельская жизнь тяжела и строго регламентирована. Здесь сложно представить сельчанина бездумно загорающим под солнцем. Разве что на прополке бесконечных грядок с овощами или в поле, на выпасе, когда поневоле приходится быть привязанным к десятку коров частного стада. Как мне все это знакомо.

Я прошла вдоль двух огородов по меже и очутилась в проулке. Узенькая тропка вилась вдоль заборов. По всему чувствовалось, что хозяева обеих усадеб люди обеспеченные.

Заглянула в один двор, во второй. Но никого не увидала. Заходить остереглась. В последнее время хозяева домов стали заводить собак как охрану от любителей прибрать к рукам все, что лежит на виду. В первом дворе было тихо. Но и замок на двери ясно сигнализировал непрошенным гостям, что хозяев нет.

Во втором, стоило мне только тронуть щеколду калитки, откуда-то кубарем выкатилась коротконогая, вся такая тугая, как сарделька, коричневая такса, у которой налитые соски волочились по земле. Проскочив у меня между ног, она, забыв о своих обязанностях охранника, проворно покатилась по тропинке вдоль домов.

-- Ах, ты, лярва, вырвалась, улучила момент, проститутка коротконогая, опять к своему кобелю подалась, -- разразилась бранью выскочившая из-под навеса старушка. Тут она заметила меня и неодобрительно оглядела с головы до ног.

-- Ты что ж не удержала шельму? Теперь опять жди приплода. Еще с одним не разобрались, а эта потаскушка скоро новых принесет, -- старушка недовольно поджала губы и кивнула в сторону навеса. Там в большой корзине  как карандаши в пенале, торчали вверх остренькие мордочки щенят. Я мгновенно умилилась. Все они были как на подбор – песочного цвета, коротколапые, тугие, как горячие сардельки, с темными глазами, обведенными угольными ресницами.

-- Ой, какая прелесть. И как их много, -- люблю щенят, котят и прочую мелюзгу и потому всегда найду повод восхититься увиденным. Но бабулька моих восторгов не разделяла:

-- Погляжу, как ты запоешь, когда такая шалава, как наша Изольда, на год по три раза будет рожать. И ведь какая тварь, спрячет куда подальше и кормит, пока не подрастут, а потом выведет, нате, хозяева, думайте, куда пристроить. А куда их пристроишь, когда здесь постоянно живут только десять семей, и все уже осчастливлены Изольдиными отпрысками. И опять вывела восемь штук. У-у, паскуды, куды теперь вас…-- бабулька замахнулась на щенят, те мгновенно спрятались за стенками корзины. Тут, наконец, она вспомнила, что за разговором о своих проблемах так и не выяснила цель моего визита.

-- Мимоходом, али как? – поинтересовалась она. Я ей объяснила, что заблудилась, хочу выйти к остановке автобуса.

-- Этоть кто ж надоумил сюда свернуть?  У нас автобусы редко бывают. Надо будет еще километра три пехом  идти до трассы, а там как удача будет. Может,  и подберут до райцентра, -- тут бабулька на мгновение задумалась и что-то для себя решила.

-- Вот что, девка. Давай, договоримся. Ты берешь одного из щенков этой лярвы, потаскухи криволапой, а я помогу тебе добраться до автобуса. Скоро по трассе пойдет рейсовый. Ну как, идет?

Что мне оставалось? Естественно, я согласилась. И через десять минут уже сидела в раздолбанной «четверке» со щенком на руках. Вел машину дедок, явно переваливший семидесятилетний рубеж. Да еще в бифокальных очках. Но мне было все равно. Лишь бы выбраться из этой деревенской глуши и оказаться у себя дома.

Дедок довольно точно подгадал к приходу автобуса. Я уселась на заднее сиденье и оглядела свое приобретенте. На руках у меня вертелся толстенький коротколапый щенок песочного цвета с длинной мордочкой и угольными глазенками, обведенными черными веками. Взгляд его был глубок и бессмыслен.