Стивен Николз. Эдвардс и красота природы

БОЛЬШЕ ЧЕМ МЕТАФОРЫ: ЭДВАРДС И КРАСОТА ПРИРОДЫ
Стивен Николз (2006)

Бог творил не спустя рукава
Джонатан Эдвардс

"Очевидно, Бог творил Свой мир не спустя рукава. Он сотворил его для Своей славы, и это несомненно означает, что Он заботится о нем, упорядочивает его и управляет им так, чтобы достигнуть целей, ради которых Он делает все это" (Фрагмент 1304) (1). Очевидно также, что Эдвардс отнюдь не был небрежен к миру, который сотворил Бог, но ценил этот мир, заботился о нем и управлял им как слуга Божий, и он делал все это ради той цели, ради которой мир был сотворен - то есть чтобы прославить его Творца и Искупителя и восхвалить Триединого Бога.   
В этой статье мы рассмотрим восприятие красоты природы в различных сочинениях Эдвардса - от проповедей до фрагментов. Мы сказали, что главной и конечной целью Эдвардса, в том числе и его мыслей о природе, была слава Триединого Бога. Все подчиненные этому цели прямо помещаются им в богословский контекст, который рассматривает мир как данный Богом и как часть Его откровения. Творение или природа является, как выразился Кальвин, "театром Божией славы". Этот акцент в реформатской традиции особенно служил Эдвардсу, когда он стремился дать выражение славы Божией в своем служении в Нортхэмптоне и в Стокбридже.
Взгляд на природу в сочинениях Эдвардса и в реформатской традиции вообще в рамках естественного откровения, тем не менее, является подчиненной темой в этой работе. Главное ее предназначение - это обозначить траекторию мысли Эдвардса для тех, кто ищет богословского обоснования экологической заботы или же эстетической апологетики, ибо и те и другие, скорее всего, согласны с тем,  что красота является убедительным аргументом в пользу присутствия Бога. Окружающая среда и возрождение интереса к красоте - это две модные темы сегодня. И, как это обычно бывает с модными темами, мы часто обращаемся к ним под влиянием скорее культурным, нежели богословским. Мы можем быть вынуждены говорить о таких прекрасных вещах, как красота или забота о творении, с плохими мотивами и плохим мышлением. Именно так обычно обстоит дело в проблемах эстетики и экологии.
Желая скорректировать влияния культуры, мы можем попытаться найти поддержку, отойдя от наших нынешних горизонтов и вслушиваясь в мудрость голосов прошлого. Одним из таких голосов мудрости является Джонатан Эдвардс. Задача усвоить мысль исторических фигур современным дискуссиям, тем не менее,  остается нелегкой. На самом деле мыслью Эдвардса часто злоупотребляли. Но для тех, кто убежден, что прошлому есть что сказать и сегодня, такое рискованное начинание может быть оправдано.
Имя Эдвардса означает очень многое для многих людей. Он возрожденец, бескомпромиссный проповедник о грехе, аде, боли и печали. Он мудрец и философ, давший всем евангелистам надежду, что вера и академическая ученость могут идти рука об руку. Он пастор, богослов, мыслитель, муж и отец. И он также предоставил нам модель богословского и апологетического подхода к природе и красоте именно в то время, когда мы столь нуждаемся в таком мышлении. Его взгляд на эти вещи также содержит практические уроки для пастырей. Их прихожане живут в мире; как они воспринимают его? Проповеди могут быть полезной моделью для обучения прихожан восприятию Писания или даже здоровой и глубокой герменевтике, наставляющей через серьезное общение с текстом и толкование его. Тем не менее мы также считаем, что Бог сотворил весь мир, чтобы он был для нас Его откровением. И так же, как верующие живут в Слове и потому нуждаются в герменевтике, они живут в мире и нуждаются в правильном его истолковании. Проповедь и кафедра должны исходить из того, что наше время требует здорового отношения и к Писанию, и к миру, несущему общее откровение.
Джонатан Эдвардс может помочь и здесь. Прежде всего, мы рассмотрим, как его модель может помочь нам правильно взглянуть на природу. Далее мы охарактеризуем его взгляд на творение и красоту в контексте общего откровения. Наконец, мы надеемся, что Эдвардс внесет свой вклад в наши нынешние дискуссии о судьбе окружающей среды и экологических проблемах. Мы также рассмотрим эстетику Эдвардса и его использование красоты в качестве аргумента за Бога.

Эдвардс и природа: мысль и сочинения

Наиболее интригующим местом для поиска природы в сочинениях Эдвардса являются его работы, написанные в Стокбридже, то есть в период от изгнания из Нортхэмптона до приглашения в качестве президента колледжа в Принстон  (январь 1751 - январь 1758). Согласно Рэйчел Уилер, Эдвардс произнес в Стокбридже 226 проповедей (2). Не менее существенно ее наблюдение, с которым согласен и такой биограф Эдвардса, как Марсден: за годы в Стокбридже друзья Эдвардса обычно не обращали внимания на его проповеди и миссионерское служение, не считая его чем-то значительным и стоящим. Как обычно считается, в это время он был слишком занят написанием своих основных трактатов. Я хорошо помню доклад, прочитанный на научной конференции по Эдвардсу в Стокбридже, где его семилетний труд был назван "творческим отпуском". Рэйчел Уилер бросает вызов этой точке зрения, анализируя оригинальные проповеди Эдвардса в Стокбридже, в том числе прочитанные им специально для индейцев, и их отличие от тематики, которую он развивал в Нортхэмптоне. Мы могли бы добавить, что сам Эдвардс не только относился к этим проповедям вполне серьезно, но добился уважения города, серьезно относясь ко всем поставленным им вопросам.
Наряду с обычными пастырскими вопросами, касающимися прихожан, проповеди Эдвардса в эту пору содержат множество упоминаний природы.  Это вполне понятно, если учесть мир его прихожан и некоторое однообразие их жизни. Мы не удивимся, если пастор, проповедующий в Нью-Йорке, будет часто упоминать метро, небоскребы или мегакорпорации. Любые упоминания таких вещей неизбежно отражают внутренний мир сообщества. Но тем не менее мы должны обратить внимание на то, как Эдвардс выделяет красоту природы. Эти упоминания - явно нечто большее, чем просто метафоры, ибо они отражают и онтологию, и этику. В своих "Типах" Эдвардс защищает самого себя: "Я вполне ожидаю, что меня могут с насмешкой и презрением назвать человеком с обильной и плодотворной фантазией, но я равнодушен к этому. Я не стыжусь признаться, что я считаю, что вся Вселенная, небо и земля, воздух и море, как и Священное Писание и Божии установления, столь же полна Божественных вещей, как язык состоит из слов" (3). Это Божественное Существо, которое так пронизывает вселенную, является, говорит Эдвардс, "отличным от всех других существ и возвышающимися над ними Своей Божественной красотой". "Эта красота открывается нам через мир, а мир в онтологическом смысле связан с бытием Божиим" (4).
Эдвардс не просто использовал природу, чтобы помочь другим видеть Бога. Согласно его взгляду Божественные вещи передаются через то, что видимо. Онтологическая связь этого замысла с этикой рассматривается Эдвардсом в качестве аргумента в двух трактатах - "Цели творения" и "Природе истинной добродетели" (5). В этом свете упоминания природы - это явно не просто иллюстрации. Самый легкий взгляд на проповеди в Стокбридже показывает их глубинное измерение. Так, говоря об атрибутах Бога, Эдвардс заявляет, что "слава Божия выходит за свои пределы, как река из берегов". Комментируя Пс.1.3, он также говорит: "Любовь Христа течет легко и свободно, как река". В проповеди на Иоан.15 он говорит о Христе как об Источнике всей духовной жизни и питания. В проповеди к индейцам-мохавкам он настоятельно призывает: "Наслаждайтесь светом Слова Божия, который в тысячу раз прекраснее солнечного света" (6). Как и следовало ожидать, он упомянул об ужасе лесных пожаров, говоря об огне ада,  который будет гореть во веки веков (7).
По мере развития служения Эдвардса в Стокбридже его речи о грехе и суде постепенно уступали место превознесению славы благодати и спасения. Тьма слабела, и свет приближался. Говоря еще яснее, индейская община все больше понимала, что ей действительно нужно. Эдвардс говорил ей, что она заслуживает осуждения; затем говорил о живой воде, которая утолит любую жажду и нужду.  Уилер утверждает, что Эдвардс в проповедях в Стокбридже "делает решительный шаг от метафизических соображений к опоре на метафоры, образы и повествования", и она идет так далеко, что считает, что именно метафоры доминировали у него в этот период (8). В самом деле, этот цикл его проповедей состоит в основном из рассказов и притч; его жанр изобилует метафорами и образами, взятыми из природы или же из аграрной экономики и культуры. Рыбаки, сеятели, виноградари -   главные герои в этих притчах, что в изобилии представлены Эдвардсом как живые иллюстрации доктрин, передать которые прихожанам Стокбриджа он с таким жаром пытался. Его проповеди на Евангелие от Иоанна в особенности следовали примеру апостола, представляющего свет и тьму как образы справедливости и неправды.
В дополнение к проповедям мы должны обратить внимание на написанную в Стокбридже часть "Фрагментов", где есть упоминания о природе. Мы уже упомянули Фрагмент 1304, где говорится, что Бог творил не спустя рукава. Такие рассуждения явно были, с одной стороны, результатом споров Эдвардса с деистами, а с другой - опыта его работы с индейцами. Он пишет далее: "Поскольку Бог  создал человека как разумное существо, Он дал ему способность знать своего Создателя и искать Божью цель в творении". По сути Эдвардс говорит нам, что мы можем различить Божественное правление в природе. Для него это раскрытие творения предшествует Откровению, данному в Писании, которое позволяет перейти от знания Бога как Творца к знанию Его как Спасителя. Дуглас Суини, Кеннет Минкема и, наконец, Мак-Клаймонд и Мак-Дермотт указали, что во время размышлений на эту тему во "Фрагментах" данного периода Эдвардс интенсивно читал деистов. Из их работ он почерпнул почти все, что он мог найти о богословских основаниях естественной теологии; при этом он также работал с материалом, который позволил ему приступить к самостоятельному постижению смыслов природы.
Этот материал предоставил Эдвардсу также множество богато структурированных аналогий, отражающих природу творческого действия Бога в творении. В своей книге по богословской эстетике Дэвид Бентли Харт описывает подход Эдвардса так: "Аналогия - это искусство обнаружения риторического созвучия одной вещи с другой, метафорическое соединение отдельных последовательностей значений, которое, таким образом, соответствует бесконечной риторике Бога; оно должно раскрыть причастность всего сотворенного Тому, Кто творит все и вводит в вечную славу". Харт затем добавляет: "Красота Бога с особой полнотой проявляет себя в Его высказанном Слове" (9). Иначе говоря, эстетика слова, эстетика природы, сама реальность красоты - это Божественное проявление. Природа есть язык Божий, на котором Он Сам говорит о Себе; это действительно "музыка сфер", о которой говорят поэты. И к этой музыке, речи и языку Эдвардс был чувствителен в высшей степени. Кроме того, эстетический язык Эдвардса напрямую вел его к этике, ибо в дополнение к той выдающейся месту, которую природа играет в его словах, обращенных к индейцам в Стокбридже, она становится для него источником метафор, обращенных ко всей жизни. Иначе говоря, когда Эдвардс шел проповедовать мохавкам, он созерцал природу таким образом, которого хватило бы на решение множества экологических и социальных проблем.
Ширли Данн и Лео Майлз обратили внимание на то, каким образом колонисты тонко иои открыто вытесняли коренных американцев с их родной земли - и это касалось и индейцев Стокбриджа. Фронтир постепенно двигался на запад.   После того, как жители Массачусетса лишились своей земли, они поселились в местечке Новый Стокбридж, а затем удалились в Висконсин. За это время они утратили родной язык и большую часть своей идентичности. Работа Майлза, однако, проливает свет на роль Эдвардса в этих событиях. В 1750 г., когда англичане освоили большую часть территории будущего штата, мохавки Стокбриджа сообщили Поселенческому комитету и Генеральной Ассамблее Массачусетса,  что первоначально согласованный размер занимаемых площадей был удвоен колонистами, а к 1776 г. он вырос еще более чем вдвое, и земли индейцев резко сократились. Утратив территорию, племя двинулось на юг.Майлз описывает 1760-е гг. как период "великого захвата", хотя захват начался десятилетием ранее вопреки уставу Стокбриджа. Тем не менее в 1751-58 гг. он почти прекратился, что объясняется непримиримой позицией Эдвардса, прекрасно понимавшего, что значит для индейцев их земля (10).
Так или иначе, упоминания Эдвардсом природы в его проповедях и заметках в Стокбридже, а также его действия в защиту прав индейской общины проникнуты благодарностью природе и ее Творцу. Эта оценка красной нитью проходит через множество работ мыслителя, считавшего, что природа иллюстрирует Бога, ибо Он задумал ее именно так и для этого. Дуглас Суини итожит эту позицию
Эдвардса так: "Поскольку для Эдвардса Бог творит мир не просто из ничего, но из самой Своей Троичной жизни, мир до определенной степени отражает эту Его жизнь" (11). Существует, таким образом, гармония между светом природы и светом Писания, и гармония между Творцом и Его творением. Одна из довольно обширных ранних работ Эдвардса - "Образы Божественных вещей" (1728) - говорит о великих аналогиях в Божьих делах, которые являются очевидными (12). Вечная яркость солнечных лучей, покой текущих рек, мощь грозовых туч и океанских волн, легкие изгибы молодых ветвей, бесшумный рост трав, несравненная красота радуги - все это "отражает в видимом мире мир невидимый". Все эти факты в большой мере вдохновляли богословскую и философскую работу Эдвардса, а также его проповеди. Многие интерпретаторы Эдвардса отмечают прямые параллели между его выступлениями и заметками по многим темам; упоминания природы здесь не являются исключением. Оценка им природы как части откровения возникла еще раньше, чем появились первые его фрагменты. По существу же она пульсирует во всей реформатской традиции, неотъемлемой частью которой он был.

Эдвардс, общее откровение и кальвинизм: понимать природу всерьез

О различных фигурах реформатской традиции и их влиянии на Эдвардса можно было бы говорить немало, но мы сосредоточимся на Кальвине и на его понимании природы как "театра славы Божьей". Комментарии Кальвина, особенно на Псалтирь, и его проповеди на Книгу Иова являются здесь самыми плодотворными местами для изучения. Размышляя о Псалме 135, Кальвин отмечает: "Весь мир - это театр Божией благости, мудрости, справедливости и силы"; в примечании он без ложного самомнения сравнивает Церковь с оркестром. Эдвардс в таких метафорах был вполне согласен со своим великим предшественником. Природа для него, как и для Кальвина и для всех реформатов, является откровением, но неполным; и все таки она откровение. Комментарий Кальвина на Псалом 8 подтверждает и этот подход: реформатор не может сказать, что благость Божия вполне явлена через природу и доступна всем людям вообще. В проповеди же на Иова 39.22-35 Кальвин говорит: "Если малая часть Божьих дел так удивляет нас, то как удивят Его дела, когда мы увидим их вполне?".
Кальвин, кажется, изумлен на пороге природы звучащим в ней откровением благости Божьей. Он  строит свою признательность таким образом, что она весьма напоминает более поздние выражения Эдвардса. Относительно Пс.104.5 он замечает: "Неизменность природы явно претендует на славу Божию, ибо как может что-то поддерживаться ни на чем, как вода в воздухе?.. В этом приспособлении явно сияет чудесная Божья сила" (13).  К этому важно добавить, что при таких аналогиях Кальвин в конечном счете рассматривает всю природу как нечто неустойчивое, постоянно находящееся в опасности провалиться в хаос, что четко подчеркивает его доктрину провидения. По мнению многих, это видение мира у Кальвина во многом вытекает из его личного страха хаоса: якобы он, почти что по Фрейду, испытывал невротический страх, видя, как мир неумолимо катится к распаду. В ответ на эту более чем сомнительную интерпретацию Ричард Моу шутит: "Именно это и есть невротический взгляд, а не здоровое видение Кальвина" (15). Понимание Кальвином природы как находящейся на пороге хаоса - это действительно здравое богословие, из которого вытекают столь же здравые и рациональные жизненные действия. Понятие об угрозе хаоса побуждает Кальвина не к беспечности или пренебрежению жизнью, но к ее обновлению и улучшению. Мандат обладать творением и править им не отменег падением, более того, он усилен им, ибо наша обязанность подчинить себе землю лишь усиливается проблемами, вызванными падением.  К.С.Льюис подкрепляет эту позицию Кальвина следующим соображением: то, что наше понимание природы ослаблено падением, налагает на нас обязанность работать над ее постижением. Христианин, говорит Льюис, убежден, что Бог создал мир. Но он также считает, что "многие вещи не таковы, как они задуманы Богом, и Бог настаивает на том, что Он имеет право привести их в порядок" (16).
Есть значительные последствия этого тонкого и продуманного взгляда на природу и красоту. Их наивное видение бывает неубедительным для людей, ибо оно не в состоянии соответствовать их чувству реальности. Жизнь состоит не только из прекрасных цветов и радуг, и поэтому мы должны избегать богословия природы и красоты, в котором нет места падению. Но мы должны равно избежать представления, что падение не оставляет места для красоты и благости творения. Многомерный и сложный мир, этот театр Божией славы, требует правильной реакции. Размышляя о Псалме 113, Кальвин пишет, что было бы "преступной апатией" игнорировать присутствие этой славы в естественном порядке вещей. Такую апатию порой пытаются приписать Эдвардсу те, кто, как правило, обращают внимание лишь на неоплатоническое влияние на мыслителя и именно в этой перспективе оценивают его эстетику, его взгляд на природу и даже его типологии. Эта струя действительно есть у Эдвардса. Но если его интерпретаторы действительно хотят понять его правильно, они должны взглянуть на него в перспективе реформатской традиции и прежде всего влияния Кальвина.
Если мы поступим таким образом, библейские и богословские контуры мысли Эдвардса окажутся для нас достаточно ясными. Терренс Эрдт,  например, показывает влияние "чувства сладости" (sensus suavitatis) у Кальвина на развитие и выражение понятия Эдвардса о чувствах, которое обычно считалось выработанным на основе Ньютона и Локка. Кальвин пишет в "Наставлении", что спасительная вера "не может возникнуть без того, чтобы мы действительно почувствовали ее сладость и пережили ее сами". Далее Кальвин говорит о "сладости вкуса Божественных совершенств" - понятии, ключевом для учения Эдвардса о познании Бога. Указывая на это основание взгляда Эдвардса, Эрдт подчеркивает, насколько он обязан Кальвину (17). 
Кальвин рассматривал познание Бога через природу как часть Откровения. Это в равной мере относится и к Эдвардсу. Здесь будет важно сделать паузу. Как упоминалось выше, корни эстетики Эдвардса часто восходят к платонической традиции, придавая отчетливо философский вкус его эстетическим конструкциям и особенно взгляду на природу.  Но если проследить корни эстетики Эдвардса к Кальвину и источникам его теологии "общего откровения", мы отчетливо выявим библейско-богословский вкус мыслей Эдвардса о природе, творении и нашей заботе о нем. Иными словами, Эдвардс - прежде всего богослов. И его богословская эстетика и взгляд на природу явно отличаются от позиций чисто философских (например, платонизирующих) и вообще от культурной среды Запада, тем более постмодернистской. Богословский подход у него не только всегда обосновывает философию, но и берет верх над культурой.

Эдвардс и природа для современного евангелиста. Эстетическая апологетика: Бог и красота      

Из нашего краткого обзора мысли Эдвардса на эту тему, видимо, полезно будет извлечь две нити. Первая из них будет касаться эстетической апологетики, а вторая - заботы о творении. Наиболее популярные школы современной евангелической апологетики, как правило, подчеркивают рациональные аргументы и исторические свидетельства. Из широко известных работ такого рода можно отметить книги и дебаты Джоша Макдауэлла и Рави Захариаса, а из более академических - исследования Общества христианских философов и групп "Вера и философия" или "Philosophia Christi". Сторонники такой перспективы уже давно нашли в Эдвардсе верного союзника, учитывая его философскую доблесть в "Свободе воли" и подкрепление им многих рациональных аргументов. Особое место здесь занимает аргумент Эдвардса (и Кальвина) от красоты, которая была для него важнейшей ценностью. Причина, что даже самые несчастные из нас готовы цепляться за жизнь, размышлял он, состоит в том, что они "не хотят упускать из виду красоту мира" (18). Красота приводит Эдвардса также к выдвижению аргумента, который можно назвать "достоверностью радости". "Следует учитывать, - говорит Эдвардс, развивая эту позицию, - какую радость приносит христианство и в этом мире, и тем более в будущем" (19).  Красота мира делает прекрасными даже пауков. Еще в юности в "Письме о пауках" Эдвардс писал, что Бог как творец "не только предусмотрел все необходимое для мира, но дарует наслаждение жизнью всевозможным существам, включая насекомых" (20).
 Роль красоты в мысли Эдвардса значительно раскрыли Роланд Делэттр, Клайд Холбрук и Роберт Дженсон. Их работы не мешало бы прочесть многим христианам. Рассмотрим как пример взгляд Делэттра. Он предлагает достаточно полное, хотя и лаконичное резюме апологетической эстетики Эдвардса, когда пишет: "Все творение обязано своей красотой красоте Самого Бога; это Его красота упорядочивает мир; в соответствии со Своей красотой Он правит миром как естественным, так и моральным путем, и красота Бога явлена в искуплении и спасении творения". Делэттр заключает: "Красота в понимании Эдвардса явлена также в структуре и динамике восстановления и искупленной жизни Божьего народа как сообщества любви и справедливости" (21). 
Говоря об апологетическом значении этого богословия природы и красоты у Эдвардса, следует обратить внимание на сложность его подхода к тому и другому. Мы сказали, что для Эдвардса природа - это не только красота цветов и радуги, но и величавая мощь океана и ужас лесного пожара. В "Моби Дике" Мелвилл повествует об избиении белых акул, одна из которых была выложена на палубу, где кто-то попытался закрыть ее убийственные челюсти: "Поистине тварь Божья". Мелвилл может сказать многое тем, кто готов видеть Бога только в радуге и цветах. У Эдвардса также было   достаточно места для откровения темной стороны природы. Как мы сказали, его видение космоса было сложным и многомерным.  Красота, несмотря на сложную природу эстетической дискуссии, является убедительной. Тем не менее в своих проповедях в Стокбридже, как и в других местах, он предлагает модель апологетики, далеко не сводимую к рациональным аргументам. Несомненно, природа утверждает славу и благость Божию. Она также отображает Божью красоту, к которой мы так стремимся. Это желание в нас столь фундаментально, что не только Эдвардс, но и Льюис убежден, что оно обещает удовлетворение, и, более того, это единственное стремление, которое поистине удовлетворяет. "Вкусите и увидите, - говорит псалмопевец, - как благ Господь". Эдвардс вместе с Соломоном напоминает нам и о Его сладости - и это желание также является убедительным (22). Афроамериканский спиричуэл провозглашает: "Над моей головой поет ветер; где-то в нем Господь". В ответ на традиционную духовность я рискну сказать: если я могу видеть красоту в ветре, значит, Бог существует. На самом деле мы видим Его красоту во всем мире. И мы видим ее только потому, что Бог есть.
Помимо проблем, которые обозначает для евангелиста эстетика, есть также смысл, в котором она касается целых горизонтов современной культуры, явно утративших образ красоты. Очевидно, их значение для нас сводится к эффективности и полезности. Наша культура все чаще останавливается на самых низменных развлечениях, утверждающихся за счет искусства (23). Но если красота должна быть восстановлена, чтобы вернуться в русло нашей жизни, то Эдвардс обеспечивает для этого достаточные ресурсы и опору. В своей этике он четко выделял этику возрожденных, которую он называл "истинной добродетелью", и этику невозрожденных - "общую мораль". По словам Пола Рэмси, эта общая мораль была для Эдвардса не мелочью, но "довольно достойной вещью". То же самое можно сказать и о значении для него красоты. В его мысли существовала некая "общая красота", присутствующая в природе и мире и доступная нам через общую благодать, красота, которая известна и святым, и невозрожденным и соединяет новое сообщество Церкви со всей культурной и общественной жизнью человечества. И эта общая красота - поистине великолепная вещь (24).

Эдвардс и забота о творении: экологи бывают правы

Мышление Эдвардса о природе также обогащает евангелический взгляд на окружающую среду и экологию, и  она особенно важна для тех, кто ищет здесь библейско-богословского участия. Христианская позиция в сфере защиты окружающей среды тем не менее отличается от любой доугой именно потому, что с евангельской точки зрения этот мир есть мир Божий. Сегодня евангелики все чаще богословски размышляют на эту тему, иногда называя это начинание "экотеологией". Такие могучие фигуры прошлого, как Эдвардс и Кальвин, способны очень хорошо помочь нам в решении этой задачи.
Экотеология как таковая начинается с познания природы как Божией знаковой системы и с констатации того, что природа является языком Божественного откровения. Она также требует  достаточно широкого взгляда на христианское предназначение, включающее в себя культурный мандат согласно Быт.1.26-28. Возможно, из-за остатков фундаменталистского прошлого у многих из нас есть тенденция изолировать себя от культуры, ибо мы полагаем, что сможем таким образом исполнить заповеди Христа (Иоан.17.14-15). Такой взгляд на жизненные задачи христиан слишком узок. Культурный мандат указывает нам на иную перспективу, придавая задачам Церкви гораздо более широкие параметры. Вклад Кальвина и Эдвардса здесь состоит в том, что они напоминают нам: падение, проклятие, грех и даже его космические последствия ни в коей мере не могут означать отказ от культурного мандата или пренебрежение им. Вместо этого проклятие требует нашего послушания, как бы трудно это ни было, исполнению культурного мандата. Экотеология также влечет за собой этику взращивания, а не потребления, которое почти победило сегодня в западной культуре. Как управляющие творением мы должны быть озабочены тем, чтобы взращивать природные ресурсы, а не просаживать их. Мы также должны быть заинтересованы в согласовании между возможностями природы и всем кругом наших деловых и человеческих задач. Это влечет за собой культивирование нашей собственной гуманности в политике, экономике, образовании, внедрение философии, которая взращивает человеческую идентичность и достоинство, а не сводит их вместе со всей жизнью к экономической производительности. Все, что мы делаем в обществе, хозяйстве и даже в Церкви, должно соотноситься с Божьим творением. В дополнение к Эдвардсу как полезному собеседнику в этих вопросах весьма доходчива работа Джона Кавано. Он напоминает нам, что этика потребления приводит к "товарной форме жизни", которая в конечном итоге превращает людей в пустышек, потерявших личное достоинство и чувство идентичности. В противовес этому здоровая этика взращивает "личностные формы жизни", где люди не сводятся к потребителям (25). Эта разница имеет серьезнейшее значение для бизнеса, государства, образования и в особенности для Церкви. 
Наконец, у Эдвардса есть еще один элемент, значимый для экотеологии - это признательность. Он считал, что если природа и ее красота всегда доступны для нас, мы должны быть благодарны Богу за это. Это ценность, которая не имеет цены, и именно так она должна восприниматься в этике, чтобы она могла цениться. Эдвардс знал, что значит ценить красоту. Самый заметный пример здесь - это "Личное повествование", которое сообщает, что его обращению предшествовали долгие часы уединенного созерцания на пастбищах его отца. После возрождения, пишет он, "мое понимание Божественных вещей постепенно возрастало, и становилось все более и более живым и исполненным внутренней сладости. Каждая вещь изменилась, она казалась не такой, как была, исполненной сладкого покоя, и Божественная слава, казалось, являлась везде и на всем. Всепревосходство Бога, Его мудрость, чистота и любовь, казалось, проявлялись в каждой вещи, в солнце, луне и звездах, в облаках и голубизне неба, в траве, цветах, деревьях и воде, во всей природе, и это исцеляло мой ум" (26).
Такое переживание природы у Эдвардса никоим образом не ограничивалось моментом его обращения. Прежде чем приступать к духовным упражнениям, он ездил верхом, рубил дрова, прогуливался по долинам рек - Коннектикута, а затем, в Стокбридже, Хаузатоника. Все время, которое он проводил на природе, служило ему для глубоких размышлений. Джордж Марсден описывает его привычки: "Во второй половине дня после обеда он удалялся на прогулку, обычно на две-три мили от дома". Зачем? "Его любовь к красоте природы была такова, что мало что могло для него сравниться с наслаждением от созерцания величественных гор и долин или от подъема на окружающие холмы. И, поднимаясь на них, он исполнялся благодарности Господу" (27).
"Дело творения, - писал Эдвардс  в Стокбридже, - есть одно из величайших чудес, совершенных Тем, Кто есть Бог богов и Господь господствующих" (28). Творение - это работа, являющая Божию благость и величайшую славу. Бог не только создал мир, Он также правит им и хранит его. В одном из фрагментов мыслитель прямо утверждает, что творение - это театр, в котором Бог разыгрывает драму искупления, и все здесь, говорит Эдвардс, "заслуживает благодарности и созерцания". Короче говоря, он не считал, что в природе есть что-то недостойное нашего внимания.  Кроме того, Эдвардс рассматривал созерцание "театра" творения как акт поклонения.  Чувствовать природу для него было актом послушания Богу и служения Ему. Именно такая оценка в конечном счете становится основополагающей для экотеологии и значимой для всей нашей жизни.
Реформатское богословие задолго до Эдвардса придавало миру значение театра Божией славы. Сама природа облегчает нам возвещение Евангелия; она раскрывает Бога как Творца; и это неизбежно  первый шаг, ведущий к откровению и знанию Бога как Искупителя. Красота природы является убедительным тому свидетельством. Характерно, что такие люди, как Ричард Докинз, издеваясь над сторонниками "разумного замысла", сталкиваются с тем, что апологеты противостоят им с чисто рациональными аргументами, попросту упуская из виду красоту. Эдвардс знал цену всем рациональным аргументам, но он не пренебрегал ценностью красоты. В то время как он лучше многих знал, что творение покорилось греху, он все еще видел красоту в этом мире, достаточно прекрасную и ценную, чтобы в нем стоило жить.  Он не умолчал об этом, в том числе обращаясь к коренным американцам. Инымии словами, Эдвардс выступал как с эстетической апологетикой, так и с заботой о творении.

Заключение

Упоминания о красоте природы пронизывают множество сочинений Эдвардса. Неудивительно, что такие места изобилуют в его работах, написанных в Стокбридже, на фоне прекрасных пейзажей Беркширских гор. Эти упоминания были более чем метафорами. Эссе Холбрука "Эдвардс и природа" показывает, каким образом природа позволила мыслителю лучше "почувствовать, понять и вкусить Бога" (29). Горы, долины и реки предоставили ему для этого все свое великолепие.   Красота природы приводит нас к тому, чтобы не только видеть в ней Божие откровение, но и наслаждаться Самим Богом. Она является убедительным свидетельством Божия присутствия и добра. И, в конце концов, красота природы обязывает нас. Сидя за своим столом в Стокбридже, Эдвардс однажды написал: "Бог творил не спустя рукава". Творение было для него отражением образа Бога, Который не был небрежным к миру, Им созданному. Не вправе быть небрежными к нему и мы.

1Jonathan Edwards, “Miscellany 1304,” The Works of Jonathan Edwards, Volume 23: The “Miscellanies”
1153-1560 (ed. Douglas A. Sweeney; New Haven: Yale University, 2004), 255.
2Rachel M. Wheeler, Living upon Hope: Mahicans and Missionaries, 1730-1760 (Ph.D. Diss., Yale University,
1999), 162.
3Jonathan Edwards, “Types” in The Works of Jonathan Edwards, Volume 11: Typological Writings (ed. Wallace
E. Anderson and Mason I. Lowance, Jr., with David Watters; New Haven: Yale University, 1993), 152.
4Jonathan Edwards, The Works of Jonathan Edwards, Volume 2: The Religious Affections (ed. John E. Smith;
New Haven: Yale University, 1959), 298.
5Jonathan Edwards, The Works of Jonathan Edwards, Volume 8: The Ethical Writings (ed. Paul Ramsey;
New Haven: Yale University, 1989). The Two Treatises was originally published posthumously in 1765.
6Edwards, MS sermon on Exodus 34:6-7 (January 1753), Beinecke Library, Yale University; Edwards,
MS sermon on Psalm 1:3 (August 1751), Beinecke Library, Yale University; Edwards, MS sermon on
John 15:5 (n.d.), Beinecke Library, Yale University; The Sermons of Jonathan Edwards, 109.
7Edwards, MS sermon on Luke 19:10 (June 1751), Beinecke Library, Yale University. Дата этой проповеди очень важна, ибо Эдвардс читал ее уже в Стокбридже, где он говорил меньше о грехе и аде, и больше о благодати и небе. 
8Wheeler, Living upon Hope, 166-67.
9David Bentley Hart, The Beauty of the Infinite: The Aesthetics of Christian Truth (Grand Rapids: Eerdmans,
2004), 307.
10Shirley Dunn, The Mohican World, 1680-1750 and The Mohicans and Their Land, 1609-1730 (Fleischman’s,
NY: Purple Mountain, 1994); Lion G. Miles, “The Red Man Dispossessed: The Williams Family and
the Alienation of Indian Land in Stockbridge, Massachusetts,1736-1818,” The New England Quarterly 68 (1994): 46-76.
11Douglas A. Sweeney, “Editor’s Introduction,” The Works of Jonathan Edwards, Volume 23: “The Miscellanies,”
32.
12Jonathan Edwards, “Images of Divine Things,” The Works of Jonathan Edwards, Volume 11: Typological Writings, 53.
13John Calvin, Commentary upon the Book of Psalms, Psalm 135:10, Psalm 8, and Psalm 104:5, ad loc.; Calvin,
Sermons on Job, Job 39:22-35, ad loc.
14See the chapter on “Calvin’s Anxiety” in William J.Bouwsma, John Calvin: A Sixteenth Century Portrait
(New York: Oxford University, 1988) 32-48.
15Richard Mouw, He Shines in All That’s Fair: Culture and Common Grace (Grand Rapids: Eerdmans, 2001), 47.
16C. S. Lewis, Mere Christianity (New York: Touchstone, 1996), 45.
17Terrence Erdt, Jonathan Edwards, Art, and the Sense of the Heart (Amherst: University of Massachusetts,
1980), 11, 32; John Calvin, Institutes of the Christian Religion (2 vols.; trans. Ford Lewis Battles; ed.,
John T. McNeill; Philadelphia: Westminster, 1960),3.2.15. See Calvin’s whole discussion in book 3,chapter 2.
18Jonathan Edwards, “Beauty of the World,” A Jonathan Edwards Reader (ed. John E. Smith, Harry S. Stout,
and Kenneth P. Minkema; New Haven: Yale University,1995), 15.
19See Jonathan Edwards’s sermon, “The Pleasantness of Religion,” The Works of Jonathan Edwards: Volume
14: Sermons and Discourses, 1723-1729 (New Haven: Yale University Press, 1997) 97-115; see also
Stephen J. Nichols, Heaven on Earth: Capturing Jonathan Edwards’s Vision of Living in Between (Wheaton:
Crossway, 2006), 48-60.
20Jonathan Edwards, “Spider Letter,” A Jonathan Edwards Reader, 5.
21Roland Delattre, Beauty and Sensibility in the Thought of Jonathan Edwards (New Haven: Yale University,
1968), 162.
22Jonathan Edwards, “The Pleasantness of Religion,” The Sermons of Jonathan Edwards: A Reader (ed.
Wilson H. Kimnach, Kenneth P. Minkema, and Douglas A. Sweeney; New Haven: Yale University,
1999), 13-25. Плодотворным направлением исследования здесь было бы прояснить связи стиля и эстетики Эдвардса с восточно-православной традицией.
23See It Was Good: Making Art for the Glory of God (ed. Ned Bustard; Baltimore: Square Halo, 2007) and
Objects of Grace: Conversations on Creativity and Faith (ed. James Romaine; Baltimore: Square Halo, 2002).
24Paul Ramsey, “Editor’s Introduction,” The Works of Jonathan Edwards, Volume 8: The Ethical Writings, 44.
25John Cavanaugh, Following Christ in a Consumer Society: The Spirituality of Cultural Resistance (Maryknoll,
NY: Orbis, 1991), 3-19.
26Jonathan Edwards, “Personal Narrative,” The Works of Jonathan Edwards, Volume 16: Letters and Personal
Writings (ed. George S. Claghorn; New Haven: Yale University, 1998) 793-94.
27George M. Marsden, Jonathan Edwards: A Life (New Haven: Yale University, 2003) 135.
28Jonathan Edwards, “Miscellany 1358,” The Works of Jonathan Edwards, Volume 23: “The Miscellanies,”611-13.
29Clyde Holbrook, Jonathan Edwards, The Valley and Nature: An Interpretive Essay (Lewisburg: Bucknell
University, 1987), 124.

Перевод (С) Inquisitor Eisenhorn