Горечь от ума

Сижу на скамейке в парке. Курю. Слева урна. Стряхиваю пепел, снова затягиваюсь. Хорошо, думаю, вот так посидеть в разгар рабочего дня, покурить. Посмотреть как листья падают: золотые, медные, цвета жареной картошки и совсем уже с гнильцою. На улице уже прохладно. Прохожие кутаются в дутые куртки, мамаши в плащах толкают впереди себя детские коляски, женщины из коммунальной службы копаются в клумбе. Они, кажется, вообще оттуда не вылезают. Разве что зимой. Весной, помню, копались, что-то высаживали. Летом — снова тут как тут. Про осень уже сказал — равняют что-то, значит. Что любопытно — всегда в вульгарной позе. В смысле, отклянчив зад. Причем, почему-то так получается, что чем старше женщина, тем сильнее она этот свой зад выпячивает.

Слева, подмечаю, на другой лавочке сидит мужик  - слегка за сорок. В сером костюме, пиджак поверх свитера. Из под свитера торчит белая сорочка и экзистенциально коричневый галстук. Сартра бы, наверно, стошнило. Сидит, закинув ногу на ногу, левая рука облокачивается на спинку лавки, пальцы сжимают край газеты, правая рука — другой край. Но, что любопытно, в газету не смотрит. Глаза, как у ястреба, устремлены на округлый зад одной из работниц, копающейся в клумбе. Ну, думаю, старый ты сукин сын. А он еще не просто смотрит, а прямо-таки участливо наблюдает. Строит какие-то замысловатые гримасы: то в трубочку губы скрутит, то оближется. Глазки-то, смотрю, начал с одной задницы на другую переводить.  Что странно: облизывается, именно когда на тот зад, что сильнее всего выпячен, смотрит. На засохший маффин потянуло, стало быть. Весь его образ в этот момент выказывает крайнюю озабоченность округлостями. Представляю, что бы было, окажись он и они, работницы, где-нибудь наедине. То есть подальше от меня, например, и вон от той тетки с коляской. Тинто Брасс, мать его. Камеры не хватает и сигары.

Мужик этот мне одного старого знакомого напоминает. В точке невозврата. То есть тогда он еще не был тем, кем сейчас является, но уже никогда не стал бы кем-то еще. Как говорится, стал на путь, с коего уже не свернуть. Иди вперед — и будь что будет.

Он пошел и стало хорошо. Бывает же, везет людям. Мне вот не везет.

Пошел однажды за водкой в распивочную на углу. Ночь была. Как всегда — фонарь, аптека, бессмысленный и тусклый свет. В общем, было явно не светло. Так вот иду я за водкой, думаю, куплю сейчас чекунец, выпью за Босха, похорошеет. Сжимаю в руке последние двести рублей. И тут — бац! - споткнулся об какой-то кирпич и угодил прямиком в проволоку.  Сука, это надо ж было такому приключиться. Завалился точнехонько в собачье дерьмо. Да ладно бы сам, так еще и двести рублей испачкал.

Посидел, покурил, выругался, стало легче. Думаю, ну тут, брат, пан или пропал.

Захожу в магазин. Естественно, от меня пасет как от енота. Даже хуже. Понимаю, что администратор уже учуяла запашину, но делаю каменное лицо и прохожу вглубь прилавков. Стараюсь быть как можно конгруэнтней, важно лавирую между порошками и галошами. Беру с полки горошек, оценивающе рассматриваю этикету. Ставлю обратно и иду дальше — в винный отдел. В это самое время, подмечаю боковым зрением, что тетки меня обсуждают. Забыл сказать, что в дерьмо я угодил прямо спиной. Разумеется, пятно стереть своими силами я не смог. В общих чертах, если приглядеться, было видно, что я не оставляю о себе впечатления опрятного молодого человека. Поэтому я решил постараться закосить хотя бы под интеллигента. Первая попытка потерпела фиаско.

- Прошу прощения, девушка, не посмотрите, сколько вон так водочка стоит? - задал я вопрос блондинке в коротких шортиках и тонкой маечке, из-под которой торчал розовый лифчик.

Но она скривила физиономию и фыркнуа:

- Помойся иди!

Короче говоря, наладить брудершафт, а может, и обзавестись фри герлфренд на пару часов сегодняшний вечер тоже не сулил.

Тогда я решил действовать стремительно. Отодвинул блондинку, - она снова скривила личико, очевидно, почуяв еще сильнее запах приближающегося дерьма, - и схватил рукой чекунец. Сто двадцать пять руб — как сейчас помню. Схватил, и иду на кассу. Вот бы, думаю, пробили. Говно-то с купюр я вроде бы оттер. Но этот запах. Боже, самому тошно. Почувствовал себя настоящим духом канализации. У кого-то часы Richard Mille, у кого-то яхта Maltese Falcon, а у меня необъятные залежи дерьма. Завидуйте. А почему бы и нет?

- Здравствуйте. Какой чудный вечер, вы не находите? - поздоровался я с кассиршей.
 
Женщина лет тридцати пяти на меня даже не взглянула. Молча поднесла водочку к терминалу с инфракрасным датчиком, тот запищал, одобряя мой выбор, и положила в пакет.

- Сто двадцать пять рублей, - так же, не поднимая головы (я приметил, что она немного скривила лицо), объявила продавщица.

- Вот, пожалуйста, - протянул я две бумажки.

Настала неловкая пауза. Кассирша, кажется, растерялась. Теперь сомнений не было. Она отчетливо чувствовала запах свежего дерьма и не знала, что делать. Сейчас она впервые взглянула на меня. О, я бы никогда в жизни не хотел больше увидеть этот взгляд. Свирепый лев. Дракон, готовящийся к атаке. Гиена над агонизирующей косулей. Я мечтал провалиться под землю. Она буквально сжигала меня, причем изнутри. Боже, нет! Забери меня к себе, я не буду жрать эти чертовы яблоки! Только избави меня от лукавого. От этого люцифера с кудрями, накрашенными розовой помадой губами и бешеными, ядовитыми глазами! Хочешь, я срублю яблоню? Или научусь ходить по воде? Я как-то видел сюжет, где шаолинский монах Ши Лилянь проделывал этот фокус. Могу так же побриться. Ну, или хочешь, в конце концов, накорми меня блинами с лопаты! Давай же! Только не позволяй ей больше на меня смотреть, Господи!

Я почувствовал, что опустошен. Вселенская грусть пронизывала насквозь. Я медленно положил пропитанные ароматом от спаниеля Бориса купюры на прилавок, достал из пакета чекунец, отвинтил крышку, выпрямился, насколько смог, и сделал большой глоток. Я даже не почувствовал, как алкоголь обжигает мою глотку. Лилось так, как будто Он услышал мои молитвы. Через минуту пришло облегчение. Жизненные силы вернулись ко мне вместе с запахом дерьма.  Я вдруг осознал, что един со всей вселенной.  Это было сатори...

***
Так вот, возвращаясь к моему знакомцу, который удачливее меня. Сейчас он работает в каком-то департаменте по тому-то и тому-то правительства Москвы. Получает баснословные дивиденды. Ест санкционный сыр, фуа-гра и прочих гусей втайне от обывателей, отдыхает на Шеншилах, трахает элитных проституток в гостинице «Националь» по 4 тысячи гринов за ночь, и упивается Glenfiddich, 1937 года выдержки.  У него все в полном порядке. Да, забыл сказать, катается он на Bugatti Veyron Grand Sport. Золотая молодежь? Ничего подобного. Парень всего добился сам. Он не гений. В школе учился на тройки, а диплом купил за 30 тысяч рублей. Качество серого вещества в его мозге — средней степени паршивости, а уровень и того горше.  Так в чем дело? Откуда такой самородок?
 
Секунду. Сначала расскажу об еще одном своем приятеле. Его зовут Гена. Геннадий Павлович, если быть точнее. Он любит, когда его называют именно так, и, собственно, настаивает на этом. Так вот. Геннадий Павлович в школе был круглым отличником: физика  - пять, химия — пять, литература — пять, алгебра — пять...И так до самой последней строчки аттестата зрелости, завидовал бы сам Ленин. Разве что в сексе он был чуть менее удачлив. Последняя его девушка, Лиза, кажется, ее звали, жаловалась — мол, бодро начинает, да с выдержкой беда. Так сказать, скорострел без дополнительной обоймы. Но это, если мыслить экзистенциально, не такая уж и проблема. То ли дело, если бы Геннадий Павлович не смог осилить теорему Эренфеста или, скажем, забыл что-то из эпод Горация: «Тогда козел блудливый вместе с овцами да будет бурям жертвою!». Словом, есть вещи на порядок выше. И Геннадий Павлович умел обращаться с ними, как никто лучше. Однажды он заявился на бизнес-тренинг одного столичного профи. Решил просто убить время. Закончилось все тем, что профи написал заявление об увольнении в своей фирме с годовым оборотом больше, чем бюджет Монако, и уехал в Непал, где стал монахом. Очевидцы рассказывали, что прежде, чем это произошло, Геннадий Павлович позволил себе всего пару коротких замечаний по поводу дисперсионного метода экономического анализа. В общем говоря, работал он — дворником. И этим, на первый взгляд, был сполна удовлетворен.

Но на самом-то деле, Геннадий Павлович сильно переживал, что с его-то умом, он не мог добиться ровным счетом ничего. Из личных активов на  его балансе стояли лишь пара кроссовок, кеды, залатанный в двух местах рюкзак, бритва, зубная щетка, пиджак, свитер, потертые джины, запасной комплект нижнего белья, две рубашки — в клеточку и голубая, а также часы, оставшиеся еще с 90-х годов: помните, прямоугольные, с таймером, на ремень цепляются? Вот такие. Все. Жил он в каморке в коммуналке — как работник ЖРЭУ, книги брал в библиотеке, питался — чем зря. Ну, или, чем бог пошлет. Хотя в него он старался не верить. Агностик с периодическими припадками атеизма. Этакий современный Базаров, скрещенный с Робеспьером и помноженный на Заратустру. Искатель правды в небесных песках, но находящий лишь фантики и окурки, брошенные прохожими.

Как так получилось, что этот парень, с амбициями и задатками Джобса, жил жизнью отшельника, навсегда отказавшегося от всех благ развитой цивилизации? Неужели человек, который способен за пару дней сбалансировать бюджет какой-нибудь Кемеровской области, может быть не нужен нигде, где протекают финансовые реки? Ответ прост:  не нужен. Геннадий Павлович был, с одной стороны, частью этого мира, но с другой, выпадал из его системы. От этого он частенько испытывал чувство горечи. Если хотите, горечи от ума. Наверное, при наличии соответствующего происхождения и географии, он был бы успешным франтом в либеральных кругах Петербурга времен Екатерины II. Сочинял любовные сонаты молоденьким барышням, пил чай в саду какой-нибудь августейшей особы, услащая ее душевную организацию сладкими речами о любви, долге и Вольтере. 

Или чуть позже. Он мог быть завсегдатаем салонов. Выступать в защиту или, напротив, с критикой философических писем Чаадаева. Он бы снискал славу искусного полемиста. Для него бы были открыты двери лучших усадеб дворянской знати. Он бы печатался в «Современнике» рядом с Белинским, катался на тройке с синеглазыми дамочками, а потом уехал в Женеву, откуда вернулся, как Чацкий, прямиком на бал.

Но нет. Геннадий Павлович жил в другое время. Он не подходил ему, как windows для макбука.   Слишком разные системы. Слишком много взаимоисключающих факторов. Он пытался найти суть вещей, вместо того, чтобы, как мой первый знакомец, самому стать вещью. Еще лучше — товаром. В переливающейся обложке, с амарантовыми бантами и ароматом от Dior.

Максим, так его звали, был своим в этом мире, как окунь в озере. В двадцать лет овладев системой продаж, он перенес ее с вещей на человека. Уподобив себя вещи, впитав, как Нео в «Матрице», ее утилитарный код, Макс стал Бодхисаттвой, просветленным, получившим сатори на просторах рынка. Если можно заставить человека купить вещь, почему не заставить его купить человека? Главное — знать законы спроса и предложения. Дальше все просто: жизнь — это капитал, который нужно выгодно вложить. Забудьте о человеческих достоинствах, тем более об уме и доброте. Это пережиток эпохи филантропов. Мастодонт. Следует все положить на алтарь спроса.  Спрос — вот, что движет миром. Овладев его алгоритмом, можно стать хозяином этого мира. Максим усвоил этот урок. Пожалуй, это единственный урок, который он вообще усвоил в своей жизни. Но разве этого мало?

«Что ищет обладатель денег на личностном рынке? - рассуждал Макс, когда еще работал в местном правительстве и мы сидели в элитном ресторане на набережной. - Ты думаешь ему есть дело до твоих теоретических познаний и способности к научному анализу? Засунь их себе в задницу! Слышишь? В задницу! Все, что нужно уметь, это производить желаемое впечатление!».

Я помню, как Макс повернулся и указал на соседний столик. За ним сидела роскошная брюнетка в красном вечернем платье с глубоким вырезом. Ее пышные груди были чуть потными, - было жаркое лето, - и, казалось, вот вот вырвутся наружу. Этакая Моника Белуччи российского разлива. Макс ткнул в нее пальцем. Это выглядело вызывающе, но он был уверен в себе.

«Видишь эту суку? Видишь? - громко говорил он. - Ты чувствуешь, что внутри тебя все бурлит и поднимается, когда ты смотришь на нее. Ты ее хочешь. Хочешь обладать ей. Хочешь войти в нее прямо здесь...Вот о чем я говорю».

 Макс закурил сигарету, сделал затяжку, покрутил ее в пальцах.

«Ты должен стать для него этой сукой, - вкрадчиво сказал Макс, нагнувшись ко мне. -  Слышал про пирамиду Маслоу? Тогда тебе должно быть понятно, о чем я говорю. Ты должен стать товаром, которым хочется обладать. Надавить на самые слабые точки. У человека, как и у товара, тоже есть меновая стоимость. Найди свою упаковку, заставь поверить в то, что без этого товара он обречен».

«А как же, не знаю, самоидентичность?» - поинтересовался я. Но он вспылил:

«Ты свою самоидентичность засунь себе знаешь куда? Не будь наивным. Сначала стань тем, кого я называю покупателем, и тогда сколько угодно говори о своих достоинстве и самоидентичности. А пока — ты лишь товар, вот главное, товар, который он должен захотеть приобрести».

Освоив логику рыночной системы, Макс быстро вознесся вверх по карьерной лестнице. Он уподобил себя волшебнику. Он просто приходил в кабинеты бизнесменов и чиновников разных уровней, перевоплощался в товар с яркой обложкой, - выгодно вкладывал свой капитал, - и брал то, что ему нужно. При этом у того, к кому он приходил, оставалась полная уверенность в том, что приобрел именно он. Карточный фокус. Иллюзия обмана. Невидимая рука рынка. Спрос, этот долбанный, срывающий башню спрос. И тот, кто познает его суть, приобщится к закулисе хозяев. Тот же, кто живет, как ему кажется, жизнью, наполненной высшего, нематериального смысла, обречен. Так рассуждал Макс, когда садился в  свой белоснежный Bugatti...

***

…Работницы коммунальной службы стали собираться, и мужчина в шляпе свернул свою газету, положил ее в кожаный портфель, поправил галстук, встал и двинулся вперед по аллее. «Интересный все-таки мужик», - подумал я и заметил, что мой кофе давно остыл.

Я достал из пачки последнюю сигарету и щелкнул зажигалкой. Легкие приятно обволакивал дым. Я поднялся, взглянул на часы — стрелка близилась к двум, время еще было, - и решил пройтись до магазина. Войдя внутрь я попросил пачку Camel. На выходе меня задержали две молодые девушки в одинаковых футболках.

- Молодой человек, не хотите поучаствовать в акции? Две пачки по цене одной.

Я вспомнил Макса и мне почему-то стало грустно...