Глава 16. Магия крови

      Набрав воздух в лёгкие, Данте погрузился в воду. Почти ушёл на дно. Почти отключился. Но вдруг в мозгу щёлкнуло: он оставил Янгус в номере «Маски». Сейчас он утонет, а она умрёт там с голоду. Нет, он не может так поступить с Янгус! Она самая верная его птица, его лучший друг, единственный. И ещё Алмаз. Его тоже нельзя бросать. Надо вернуться в гостиницу и выпустить животных на волю. Они никогда его не предавали, и он не может обмануть их доверие.

      Данте стремительно подался вверх. Голова была чугунная, он наглотался воды, ила, и тяжёлые сапоги мешали. И почему он не снял их на берегу?

      Высунув лицо из воды, Данте вдохнул ночной, обжигающе холодный воздух и закашлялся. Выполз на берег и повалился на траву. Хотелось тупо, надрывно орать во всё горло. Эстелла его обманула, и ему так больно, что он не хочет жить. Но и умирать не хочет.

      Сегодня звёзд не было, лишь гигантская луна едва ли не касалась головы. Если он умрёт, больше не увидит небо, звёзды и луну, не оседлает Алмаза и не поскачет по бескрайним пампасам. Не станет ни воздуха, ни света, ни запаха травы, ни свободы — всех тех мелочей, из которых состояла его жизнь. И о чём он думал, когда лез в воду? Правду говорят — любовь лишает рассудка. Надо идти в «Маску», выпустить Янгус полетать, запить снотворную настойку джином и отрубиться на двое суток. Проснётся и ощутит себя другим человеком. И плевать на эту легкомысленную богачку! Эстелла его не сломает, пропади она пропадом! Он пойдёт во «Фламинго» и будет развлекаться до сдвига в мозгах, вырвет Эстеллу из сердца. Все женщины — вертихвостки, и молодец Клем, что между любовью и разумом выбирает разум. Он прав во всём.

      Данте встряхнулся, как мокрый щенок, — струи воды полетели в стороны. Холод продирал до костей. Юноша определил: сейчас около пяти утра. Дрожа, он встал и огляделся. Похоже, вылез чуть дальше места их тайных свиданий с Эстеллой. Ориентироваться Данте умел превосходно, но сейчас был близок к обмороку и мало соображал. Он побрёл вдоль реки, опустив голову и пиная камни и ракушки.

      Рассвет шатром укрыл землю, а утреннее небо оттенком напоминало персик. Наконец, Данте заметил вдали одинокий силуэт. То была женщина — полная негритянка. Сидя на коленях, она вынимала разноцветное белье из корзины и полоскала его в реке, стуча камнем и посыпая песком.

      Когда Данте приблизился, женщина подняла голову, вытирая со лба пот. У юноши сердце ёкнуло. Руфина! Она долго зыркала на него широко раскрытыми глазами, а потом вскрикнула:

      — Боже ж ты мой!

      — Руфина… — Данте кинулся вперёд, зацепился ногой за ветку и кубарем свалился женщине под ноги.

      — Осторожней, чего ж ты творишь, ты ж ведь убьёшься! Мальчик мой, Данте, это ты! Не могу поверить! И откуда ты тута взялся? — обняв юношу за голову, Руфина притянула его к своей безразмерной груди.

      — Р-руф-фина… — заскулил Данте, как зверёк, которому отдавили хвост. Он был на грани истерики.

      Глаза Руфины заволокла влага.

      — Мальчик мой, чего с тобой такое? Почему ты плачешь? Успокойся. Чего ж ты весь мокрый-то? Ты в реку свалился что ли? — распричиталась она. — Какой же ты стал взрослый, мой дорогой мальчик. Как же я рада тебя видеть! Совсем ты позабыл старушку Руфину, — женщина гладила юношу по лицу, вытирая ему слёзы.

      — Я… я не хотел… — пролепетал Данте. — Я… всегда всё делаю не так… только порчу людям жизнь… Прости меня, Руфина…

      — Не мели всякую чушь! Чего это за самобичевания? — проворчала Руфина. — Я тебе говорила раньше-то, могу и сейчас повторить: нельзя доводить себя до такого состояния. Ты нормальный, полноценный человек, не урод, не дурачок, не прокажённый. Чего ты делаешь с собой? Ты ж попадёшь в Жёлтый дом! Смотри, ты и говорить внятно не можешь. Куды это годится? Ну всё, всё, успокойся… — раскачиваясь из стороны в сторону, Руфина прижимала Данте к себе.

      А ему это и было нужно: чтобы его приласкали и пожалели. Дрожь в теле потихоньку ослабела, уступив место дикому изнеможению, и Данте, убаюканный монотонным покачиванием, почти отключился. Руфина выжала ему волосы, а затем принялась выжимать и бельё, складывая его обратно в корзину. Безумная боль стучала у Данте в висках, разрывая мозг на кусочки. Закрыв глаза, он привалился спиной к дереву.

      — Мальчик мой, тебе плохо? — обеспокоенно спросила негритянка. — Ты весь зелёный.

      — Нет… всё… в порядке, Руфина, — еле слышно промямлил Данте.

      — Чего-то не заметно. У тебя вид, будто за тобой гнались ягуары.

      — А… нет… отсюда далеко до Верхнего города, Руфина? Где мы находимся?

      — До «Ла Пираньи» рукой подать. Почему ты спрашиваешь? Тебе надо в Верхний город?

      — Угу. Я теперь там живу, — к Данте понемногу возвращалась способность говорить внятно.

      — Деточка, как жеж ты там оказался-то? — удивилась Руфина.

      — Это долгая история…

      — Тогда пойдём-ка. Надо мне ужо возвращаться в поместье да завтрак господам готовить, а то они меня поедом съедят.

      — Они живы и здоровы, да?

      — Ещё как! Жрут, богатеют, жиреют и всех презирают. Они не меняются. Да и как поменяются-то, ежели в головах да в сердцах и нет ничегошеньки, окромя жадности и злости?

      Ещё с полчаса Данте и Руфина шли по открытой пампе. Данте нёс корзину с бельём, силясь не спотыкаться, а Руфина его разглядывала.

      — Какой же ты стал красавец-то, — сказала она. — Девчонки-то поди вешаются прямо на шею. У тебя, наверное, и невеста уж есть?

      Раненное сердце Данте защемило с новой силой — он вспомнил об Эстелле.

      — Н-нет… — беспомощно он захлопал глазами. Руфина заметила в них слёзы.

      — Я чего-то не то ляпнула что ль?

      — Н-нет, всё нормально…

      Они остановились у калитки с надписью «Эстансия «Ла Пиранья». В горле Данте встал комок размером с гору, когда он увидел знакомые места и дом, где жил раньше. Вспомнил, как пас овечек и козочек, вспомнил гончую собачку — его верную помощницу, а ещё подвал с крысами и несколько лет издевательств и унижений семейства Бильосо и соседских детей, своё одиночество и неприкаянность, смерть Ветра… Не забыл, нет. И никогда не забудет. И не простит.

      — Руфина, извини, дальше я не пойду.

      — Понимаю, не желаешь ты на них глядеть, — Руфина выхватила корзину из рук юноши. — Деточка, но я-то ж хочу видаться с тобой, пускай бы и изредка.

      — Я живу в гостинице. Она называется «Маска». Это там, в Верхнем городе, на Бульваре Путешественников. Ты можешь навещать меня в любое время, Руфина. Хозяин там замечательный. Ты же понимаешь, что сюда я не приду.

      — Да, но как жеж я пойду в гостиницу-то? — всплеснула руками негритянка. — Да что люди-то обо мне подумают? Старуха притопала в гостиницу к молодому мальчику. Скажут, совсем бабка из ума выжила.

      — Ничего никто не подумает! Плевать на всех! Ты заменила мне мать, Руфина!

      — А как же та, другая? — недоверчиво пробурчала Руфина. — Та женщина, что тебя воспитывала все эти годы, разве ж она не заменила тебе мать?

      Данте опустил глаза.

      — Я хотел в это верить, но так и остался для них чужим.

      — Как же так-то, ведь они забирали тебя с эдакой поспешностью, с уверенностью? Я думала, раз ты не приезжаешь в гости, значит, у тебя всё хорошо. Чего ж произошло-то?

      — Ничего. Просто это я такой, Руфина. Мне тяжело ладить с людьми. Я их ненавижу, я им не верю. Я и сам с собой не могу поладить, что уж говорить об окружающих?

      — Бедный мой мальчик, чего ж ты у меня такой несчастливый? — Руфина всмотрелась в бездну сапфировых глаз. Сейчас не было в них блеска, лишь глубокая печаль.

      — Всё будет хорошо, Руфина, не переживай. У меня девять жизней, как у кошки. Заканчивается одна и начинается другая.

      После объятий Руфина заковыляла к дому с корзинкой наперевес. Проводив её взглядом, Данте развернулся и ушёл. На сердце камнем легла тяжесть. Она сдавила грудь, и юноша хватал губами воздух, чтобы не задохнуться. Данте чувствовал себя дико больным, словно по нему потоптался табун лошадей.

      Когда он явился в «Маску», сеньора Нестора в холле не было. Пошатываясь, Данте вскарабкался по лестнице, добрался до комнаты, открыл дверь и… застыл.

      Ящики комода были выдвинуты, все вещи, включая одежду и книги, раскиданы по полу. Даже перину стащили с кровати. Взъерошенная Янгус, сидя на жёрдочке, таращила круглые глаза-бусинки. Данте проморгался.

      — Янгус, милая, что здесь случилось? — потрясённо выдавил он. Подошёл к птице и осмотрел её на предмет ранений. Ничего не обнаружил. А Янгус потёрлась головой о его пальцы. Раскрыла клюв — в ладонь к Данте упал перстень с изумрудом.

      — Зачем ты вытащила перстень, он ведь был в комоде?! — поразился Данте. — Здесь что — воры побывали?

      Он изучил комнату, но не нашёл ни одной пропажи. И деньги были на месте, их не тронули.

      — Не понимаю… Если это воры, почему они ничего не взяли? А если не воры, то кто тут шарил? И как сеньор Нестор это позволил? Я ничего не понимаю…

      Янгус возмущённо затарахтела. Сжимая перстень в руке, Данте почувствовал, как камень вибрирует. И тут его осенило.

      — Кто-то искал перстень! Поэтому ты его забрала, да? — он уставился на Янгус. Птица снова затарахтела.

      Но кому нужен этот чёртов перстень? И зачем? Человек, у которого нет магической силы, не может им воспользоваться. И о нём никто не знает. Разве что Сильвио… Или кто-то знает? И этот «кто-то» знает, где Данте живёт, и что он колдун, знает время его отсутствия в «Маске». Последний факт вызвал в Данте панику. Он не привязан ко времени: уходит и приходит, когда вздумается, и это нельзя предугадать. Но незваный гость знает всё!

      И Данте стало страшно. Кто-то охотится за перстнем. Или за его хозяином — за самим Данте. Юноша сел на пол, обхватив голову ладонями. Он сейчас сойдёт с ума. Всё навалилось внезапно, одним махом. Он не боялся мифических преследователей — у Данте отсутствовало чувство самосохранения. Пугало его другое: некто знает о его магическом даре. А он устал быть изгоем! Но если падре Антонио — известный любитель обрядов экзорцизма — и его богобоязненные прихожане выяснят про колдовство, то разорвут Данте на клочки.

      Обняв колени, юноша заскулил, как зверёк, попавший в капкан. Это чувство дикого страха было сродни панике, которую он испытывал от вида крыс. Но крыс здесь нет, а неконтролируемый страх есть.

      Зашумели крылья — Янгус села к Данте на плечо. И к нему вернулась способность мыслить. Надо бежать отсюда! Это единственный выход. Данте подумал о «Лас Бестиас». У Клема скоро свадьба, и он обещал приехать. Да, больно туда возвращаться, но там Клементе, Гаспар, приятели-гаучо… Там его место. А здесь, в Верхнем городе, он чужак.

      Отыскав среди разбросанных вещей мешок, Данте напихал туда всё, что попалось под руку. Через час его лёгкий багаж был упакован. Данте расплатился за комнату, попрощался с сеньором Нестором и с Янгус на плече покинул «Маску». Вывел Алмаза из конюшни и, держа его под узду, пошёл к мосту. Сделал крюк мимо церкви — бросил на паперть чёрную розу.

      Через полчаса в «Маску» прибежала Эстелла. Нежно-лиловая шляпка её съехала набекрень, открыв взорам растрёпанные тёмные локоны. Вся дрожа, она расспросила сеньора Нестора о Данте и выскочила на улицу, прижимая к груди руки. Слёзы сверкнули на её щеках, когда, пройдя мимо церкви Святой Аны, Эстелла нашла цветок, что убедил её: любовь она потеряла навсегда.

------------------------------
      Но стоило Данте, раненному «вероломством» Эстеллы и терзаемому страхом перед неким злоумышленником, вернуться в «Лас Бестиас», как он пожалел об этом. Каролина, отозвавшаяся на стук в дверь, смерила его мрачным взглядом и, поджав губы, ушла в кухню.

      — Гаспар! Клем! Идите-ка сюда! Смотрите, кто к нам пожаловал! Герцог-то наш голубых кровей снизошёл до нас! — это были первые слова, услышанные Данте с порога. Он до последнего надеялся, что Каролина признает вину. Тщетно — угрызений совести она не испытывала.

      Данте топтался у двери, не решаясь заходить, пока не явились Гаспар и Клем.

      — Как хорошо, что ты вернулся! — обрадовался Клементе.

      — Мы думали, ты нас бросил, — вставил Гаспар, пряча глаза.

      Данте решил, что ему стыдно. Да, Гаспар человек хороший и виноват лишь в том, что позволяет Каролине её выходки. При своих либеральных взглядах на жизнь, одно Данте считал неизменным — командовать в семье должен мужчина.

      — Идём. Ты с дороги устал, наверное, — сказал Клементе. — А мама как раз ужин приготовила.

      — Угу…

      Данте поплёлся за Клемом и Гаспаром в кухню. Янгус вела себя тихо. Не издавая ни звука, она сидела на плече у хозяина и тянула его за волосы в качестве моральной поддержки.

      Когда все трое вошли, Каролина расставляла тарелки. Гневно зыркнув на Данте, перевела взгляд на мужа.

      — Говорила ж я тебе, Гаспар, что он приползёт обратно, деваться ему всё равно некуда. Вот, я оказалась права. Я всегда права. Явился, как ни в чём не бывало, неблагодарный. Да опять это чудище крылатое приволок.

      Опустив ресницы, Данте прижался щекой к мягким пёрышкам Янгус.

      — Всё сказала, дорогая? Может успокоишься, наконец? — раздражённо бросил Гаспар. — Данте, садись за стол.

      Тот присел на край деревянной лавки.

      — Кыш! Пошла отсюда! Нечего тут перьями трясти! — Каролина спихнула Янгус с плеча юноши. Обиженно вскрикнув, птица улетела в гостиную. — Животным за столом не место! Всё, хватит, слишком я вас распустила! Отныне в этом доме всё будет по правилам, которые диктует Господь. Кого не устраивает, может выметаться! А то взяли моду: хочу — не хочу, буду — не буду, бегают туда-сюда, приходят, уходят, когда вздумается, тащат всякую гадость в дом. Сил нет никаких!

      Данте кусок не лез в горло, и он не съел ничего, кроме яблока и стакана молока. Клем, погруженный в свои думы, лениво расковыривал мясо на тарелке, а Гаспар запихивал в рот всё, что попадалось под руку. И нечаянно смахнул на пол графин.

      — И ты туда же, — проворчала Каролина, отвлекшись от еды на сбор осколков. — Ведёшь себя как маленький.

      — Я… я… пойду… в комнату… у меня голова болит, — выдавил Данте.

      — Иди-иди, ясно дело, ужин тебе не нравится. Наверное, аристократочка яствами закормила.

      Данте выбежал из-за стола, чувствуя, как задыхается. Острые когти вонзились в плечо. Щёлкнул клюв и раздалось жалобное бульканье.

      — Янгус… ты, наверное, есть хочешь, — вздохнул Данте. — Пойдём в сад, я нарву тебе фруктов.

      Ночью он не сомкнул глаз. Насытившаяся бананами и грушами Янгус мерно дрыхла на старой жёрдочке — её, к счастью, никто не догадался выбросить. А Данте всё рассматривал потолок. Он ещё надеялся, что Каролина оттает, и усомнился в своей правоте. Может, он заслужил это? А вдруг его наказывает тот самый Бог, в которого он не верит? Растерянность, боль и презрение к себе смешались воедино в сердце Данте. Он сам виноват. Он плохой и разочаровал Каролину, поэтому должен заслужить её прощение.

      Однако, ни на следующий день, ни через неделю ситуация не изменилась. Данте вёл себя тихо, не спорил и даже помогал Каролине по хозяйству — разносил постиранное ею бельё по соседям. Но женщина находила всё новые лазейки для придирок. Закончилось это плачевно — неделю спустя Гаспар и Каролина разругались в пух и прах.

      — Это всё из-за тебя! — кричала Каролина на Данте. — Ты разрушаешь нашу семью! Мы с Гаспаром никогда не ссорились, жили душа в душу! Это твоих рук дело! Вместо того, чтобы покаяться во грехах, ты настраиваешь моего мужа против меня и против Бога! Неблагодарный! Я заменила тебе мать, всю душу вложила, а ты бегаешь из дома в поисках лучшей жизни! На денежном мешке жениться захотел! Аристократ нашёлся! Что ж ты приполз-то обратно, как побитая собака? Выгнала она, небось, тебя? И правильно сделала! Богатые женятся на богатых! Зачем ты ей такой нужен? Никто и звать никак. Отверг хорошую невесту! Меня не послушался, вот и получил сполна!

      Данте крыть было нечем. Каролина права: Эстелла его отвергла, нашла богача, и он действительно приполз обратно, не найдя места в Верхнем городе. Да и существует ли место для него? Скорее нет.

      Закончилось эта история безоговорочной победой Каролины. Клементе тактично самоустранился. Гаспар, выбросив белый флаг, помирился с женой и согласился с ней во всём, а Данте окончательно замкнулся в себе. Как улитка, спрятался в раковину и не желал выползать.

      Тёплыми октябрьскими ночами он лежал без сна. Порой злился, стуча кулаком в подушку. Иногда забивался в угол и плакал или впадал в состояние полудрёма, в порыве которого звал Эстеллу. В эти минуты Данте готов был простить ей всё, но одновременно убеждал себя: измена — единственное, что он простить не сможет.

      Измученный бессонницей, Данте вставал ни свет, ни заря, седлал Алмаза и исчезал из дома на весь день. Охотился на лошадей или просто скакал по пампасам, загоняя Алмаза так, что он, устав, замирал как вкопанный. Тогда Данте сползал вниз и, обнимая его за шею, просил прощения. Купал лошадь в реке и вечером возвращался домой.

      Янгус тоже жилось несладко: Каролина гоняла её метёлкой, запрещая сидеть за столом; утверждала, что птица портит вещи и от неё толку нет, лишь шум и мусор. Каролина ни раз грозилась насыпать Янгус в питьё мышьяк и сдать её тушку на перья для шляп. Данте чувствовал, как у него развивается паранойя на этой почве — он боялся за жизнь Янгус, кормил её фруктами, лично сорванными с деревьев, и брал птицу с собой, даже выходя во двор на пять минут.

      Ноябрь превратился в окончательный ад. Теперь Данте не мог просто собраться и ускакать в пампасы — Каролина взялась за его нравственное «перевоспитание», каждое утро таская на молебен. Если Данте пытался отлынивать, она закатывала истерику. Экзекуция касалась лишь Данте; Гаспар и Клем, как и раньше, ходили только на воскресные мессы.

      Любое посещение церкви забирало у Данте силы, изматывая его до предела. Он еле доползал до дома и пластом падал в кровать. Каролина уверяла: это из него «бесы выходят», а Данте возненавидел церковь окончательно.

      Так прошло несколько месяцев. А за четыре дня до свадьбы Клема случилась беда: умерла Гроза — дворовая собака. По неизвестной причине. Но Данте опомниться не успел, как через сутки заболела и Янгус. Теперь она сидела нахохлившись, не ела, не чистила пёрышки и не издавала звуков. Данте не отходил от птицы, разговаривал, уговаривал, отпаивал её водой — напрасно. Янгус не реагировала, тоскливо глядя из-под полуприкрытых век.

      Ужин накануне венчания был в тягость всем: Клем впал в спячку, пытаясь принять неизбежный факт, что завтра Пия Лозано станет его женой; Гаспар и Каролина не разговаривали после новой ссоры; Данте же находился в диком состоянии из-за болезни Янгус.

      — Данте, с тобой-то чего? — не выдержал Гаспар, когда юноша опрокинул тарелку с салатом.

      — Янгус заболела. Очень сильно, — глухо отозвался Данте.

      — Ну так это же птица. Животные болеют, умирают, как и люди, — пожал плечами Гаспар. — Жаль, конечно. Но так убиваться из-за птицы… Я тебя не понимаю. Глянь на себя, ты весь чёрный. А у Клема завтра свадьба. Стоит ли портить ему настроение из-за какой-то птицы?

      — Ничего вы не понимаете… Она мой друг, самый лучший друг… Я её люблю!

      — Лучше б ты Бога так любил, как это чудище, — вставила Каролина. — Пользы от ней никакой, одни перья. Туда ей и дорога. Помрёт, так и прекрасно. Грязи меньше будет в доме.

      Данте впритык уставился на Каролину. Глаза его почернели — сапфиры надели траур.

      — Скажите мне правду, тётя Каролина, — хрипло прошептал он. — Это вы отравили Янгус?

      — Отравила? Я?! — Каролина рассмеялась. — По-твоему, мне заняться больше нечем, как травить эту никчёмную птицу?

      — Вы её не любите, она вам мешает. Умоляю, скажите мне правду! Я хочу знать, от чего она заболела. Чем вы её накормили? — всхлипнул Данте, закрыв лицо руками.

      — Ничем не кормила, — Каролину изумило такое отчаянье. Голос её подобрел. — Данте, я не травила твою птицу, Богом клянусь!

      — Тогда почему она заболела?! Она была здорова, а сейчас умирает. Так не бывает. Правда не вы?

      — Правда, — Каролина погладила Данте по голове. — Может, она сама чего-то наклевалась? Не расстраивайся, это всего лишь птица.

      — Данте, — вздохнул Гаспар, — хочешь, мы поймаем тебе другую птицу? Такую же красивую или ещё красивее.

      — Мне не нужна другая птица! Мне нужна Янгус! — выкрикнул Данте во всё горло. — Живая и здоровая!

      — Прекрати так себя вести! — снова разозлилась Каролина. — У Клементе завтра свадьба, а ты хочешь испортить праздник из-за какой-то паршивой птицы!

      — Достали вы со своей птицей, ей богу! — взбеленился Клем. — Пусть она в аду сгорит вместе с вами! — он встал и ушёл.

      — Он нервничает, — скуксился Гаспар.

      — Не мудрено, у человека свадьба, а мы тут носимся с этой птицей, — добавила Каролина.

      — Я… пойду… к себе, — пошатываясь Данте покинул кухню.

      — У мальчика что-то с головой, — сказала Каролина. — Мы ж не знаем, кем были его родители. Может, они еретики или убийцы, а болезни головы, как известно, передаются по наследству.

      Гаспар промолчал.

      К ночи Янгус стало хуже: она больше не могла сидеть на жёрдочке и Данте уложил её на свёрнутый плед. Он не сомневался — птица вот-вот умрёт.

      — Янгус, моя хорошая, что с тобой? — сидя на полу рядом с любимицей, Данте гладил её по пёрышкам, размазывая по лицу слёзы. — Пожалуйста, не умирай… не оставляй меня, слышишь? Янгус… Янгус, не уходи, я этого не переживу…

      Когда Данте почти довёл себя до нервного срыва, в его затуманенную голову пробилась мысль: и почему он вынужден терять близких, выносить боль и унижения, кого-то о чём-то просить, убеждать, умолять? Ведь он маг! Зачем нужно это колдовство, если от него нет пользы?

      — Салазар, — шепнул Данте. — Салазар, отзовись! Пожалуйста…

      Ладони подёрнулись синей дымкой, что-то зашуршало, а в зеркале появился двенадцатилетний мальчик с волосами до пояса и чёрными глазами-омутами.

      — Чего ты хочешь? — спросил он.

      — Эээ… но… почему ты такой же, как раньше? Мы не должны быть одного возраста?

      — Ты сам виноват. Ты хочешь от меня избавиться. Ты специально меня убиваешь, ходя в церковь.

      — Но… но… я просто не хочу отличаться от других людей.

      — Ты от них отличаешься по определению, — насмешливо сказал Салазар. — Если бы ты захотел, то заставил бы весь город дрожать от страха, а тех, кто тебя унижает, бросил бы к своим ногам, чтобы они просили пощады. Но ты хочешь быть, как все. А, между прочим, ещё не поздно. Так зачем ты меня звал?

      — Янгус… она… умирает… Пожалуйста, умоляю, Салазар, помоги…

      — Ты хочешь спасти птицу?

      — Да. Это возможно?

      — Магия может всё, кроме одного — она не умеет оживлять мёртвых.

      — Но Янгус не мёртвая, она живая, она дышит. Салазар, если возможно её вылечить, скажи, что мне делать?

      — Смотря на что ты готов пойти, — молвил Салазар с тонкой усмешкой на губах.

      — На всё.

      — Хм… похоже, я тебя недооценивал. Есть один ритуал. Но эта магия — чёрная. Только она может спасти существо, обречённое на смерть. Белая магия спасает того, у кого есть шанс выжить. Но я тебя предупреждаю. Первое: чёрная магия необратима; если ты используешь её сейчас, не сможешь больше глушить свой дар, притворяясь, что его нет. Второе: чёрная магия даёт одно в обмен на другое. Спасти жизнь можно, обменяв её на другую жизнь, душу или силу.

      Данте сглотнул.

      — Я должен кого-то убить? — шёпотом спросил он.

      Салазар ухмыльнулся.

      — Не обязательно. Тем более, Янгус — птица, а не человек. Отдашь ей немного своей силы, и она будет жить.

      — И всё?

      — В данном случае этого достаточно. Но ты уверен, что хочешь на это пойти?

      — Да! — без колебаний выдал Данте.

      — А я действительно тебя недооценивал, — прищурил антрацитовые очи Салазар. — Итак, надень перстень на большой палец левой руки.

      Данте снял с шеи шнурок, где висел перстень (из-за истории в «Маске» он теперь носил его с собой). Надел на палец, и рука завибрировала. Изумруд увеличился, сияя так, что осветил всю комнату.

      — Возьми кинжал, разрежь себе руку, любую, и заполни кубок кровью до половины, — Салазар указал на кубок на столе.

      На раздумья у Данте времени не было — Янгус едва дышала и каждая минута могла стать для неё последней. Вытащив кинжал, он закатал левый рукав и одним взмахом располосовал запястье. Боли не почувствовал. Схватил кубок и начал собирать туда кровь. Падая на дно, кровь превращалась в голубоватую жидкость. Заполнив сосуд до половины, Данте кое-как перемотал руку платком.

      — Салазар, что делать дальше?

      — Теперь заставь Янгус выпить содержимое кубка. Если не будет пить, открой ей клюв и вливай жидкость насильно.

      — Янгус, миленькая, ты должна мне помочь, — взмолился Данте, подползая к птице. Он боялся её трогать — она была как мёртвая. — Янгус, это надо выпить, — юноша поднёс кубок к клюву птицы. Та вздрогнула от прикосновения, но пить не стала.

      Делать нечего. Аккуратно Данте уложил Янгус к себе на колени. Обычно тяжёлая, птица оказалась невесомой, как кусок японского шёлка.

      — Янгус, пожалуйста, постарайся… Я хочу тебе помочь… Надо это выпить, умоляю тебя… — прошептал Данте, гладя птичий хохолок.

      Он вновь поднёс кубок, и Янгус послушно открыла клюв. Чуть приподняв птичью голову, Данте стал по капельке вливать жидкость ей в горло.

      Длилась эта процедура бесконечно — в страхе, что Янгус задохнётся, юноша действовал крайне осторожно.

      Поставив, наконец, пустой кубок на пол, Данте закрыл глаза, в изнеможении облокотился о сундук и некоторое время так сидел, изредка трогая Янгус пальцем. Она была тёплая и дышала.

      Минут через пятнадцать перья птицы осветились красным. Данте с ужасом и надеждой смотрел на любимицу — из её ноздрей вырывались искры. Когда свечение погасло, Янгус подала признаки жизни: взмахнула крыльями и тихонько булькнула.

      — Янгус… — весь дрожа пробормотал Данте. Птица ласково ткнулась клювом ему в ладонь.

      Вскоре она уже сидела на жёрдочке, чистя склеенные пёрышки. Абсолютно невменяемый Данте ходил кругами, будто сумасшедший по палате.

      — Янгус, ты есть хочешь? — взяв поднос с фруктами, он протянул ей киви. Птица затарахтела и, схватив киви когтями, вонзила клюв в сочную мякоть.

      Данте бессознательно смеялся, глядя на выздоравливающую любимицу, и кормил её, пока не ощутил головокружение. В глазах резко потемнело, ноги подкосились, и он сполз по стеночке. Отдышался и заметил, что пол в комнате и вся его одежда — красные. А он и забыл про руку, потерял много крови, поэтому ему дурно! Но больше поразило его другое: изумруд в перстне вращался в оправе, впитывая все попадающие на него капли крови.

      Сняв перстень, Данте провёл камнем по ране. И чуть не вскрикнул. Изумруд, вбирая в себя кровь, становился всё зеленее и зеленее. А рана затянулась на глазах. И следа не осталось.

      Зеркало вспыхнуло. В нём снова появился Салазар — больше не двенадцатилетний мальчик, а юноша возраста Данте. Те же чёрные волосы струились до поясницы, изумрудный плащ ложился на пол, а глаза-опалы сверкали на бледном лице.

      — Магия Крови, — сказал он сурово.

      — Что-что? — не понял Данте.

      — Сильнейший чёрный ритуал, что позволяет закрепить за собой магический артефакт. Перстень вобрал в себя твою кровь, и ты стал его хозяином. Теперь он не будет слушаться никого, кроме тебя. В твоих руках величайшая магическая сила. Но чёрная магия необратима. Отныне ты не сможешь прикидываться обычным человеком, — Салазар улыбнулся краешком губ.

      — Но… но… я не понимаю…

      — А что ты не понимаешь? Я тебя предупреждал. То, что ты сделал сегодня, — два ритуала, замешанных на человеческой крови, крови мага, — это самое наичернейшее колдовство из всех, что существуют. И у тебя нет другого пути, кроме как научиться своей силой управлять, или она тебя уничтожит. Хочешь проверим? Только попробуй завтра сунуться в церковь, — и со вспышкой Салазар исчез в мире зеркал.