Мясник

Паша шел по ветреной, пропитанной пылью и газом машин, улице. Денег на автобус не было и он легко отмахивал остановки ногами. Сегодня ему нужно было навестить инспектора, отметиться и теперь он возвращался назад... В очередной раз он нахулиганил, подрался, свернул кое-кому челюсть, попал в милицию.. Инспектор его поругала, погрозила тюрьмой и Паша поплелся домой.

Идти было не далеко. Сейчас он шагал по пустынному мосту-дамбе, дальше тянулось трамвайное депо и частный сектор с разваливающимися, столетними, ушедшими по окна в почву деревянными домами.

Паша жил чуть дальше, в кирпичных красочных четырехэтажных строениях помнящих еще Колчака и купечество первой гильдии, поблизости располагался один из центральных парков, росли, высокие толщиной с колодец дубы, вились резные чугунные решетки. Большинство жителей из окружающих зданий давно выселили, переделав коммуналки под офисы.

В детстве тут было веселое место. Паша, будучи трудным подростком, дружил с другими «сложными» детьми, становящимися с возрастом бандитами и наркоманами. Теперь некоторые из них умерли или погибли, остальные разъехались. Паша не раз с ностальгией вспоминал об общей беззаботной юности.

Однажды они взломали старый склад гражданской обороны. Среди противогазов, курток топоров обнаружилась и небольшая больничка. Спирт, бинты, таблетки торена. Как действует торен никто не знал, нужен был эксперимент. В том же доме, что и Паша, на первом этаже, жил алкаш дядя Коля. Чаще всего он лежал дома, бухая, а когда требовалось выйти наружу, делал это прямо через окно (для этой цели со двора был специально подвинут стол). Ему то и пришлось стать кроликом испытателем.

- Эй!-- крикнул он из окна, увидев, что подростки куда-то идут,-- у вас от похмела нет ничего? Голова раскалывается...

-- Есть,-- сказали они,-- вот таблетки специальные...

-- А берут? -- с подозрением спросил Коля,

-- Берут.-- кивнули они

-- Ну давай...

Коля глотнул таблетки и пошел ждать последствий. Через 10 минут он снова высунулся из окна и злобно обругал всех мне матом.

-- Что вы мне за фуфло подсунули!?... Никакого результата..

Дальше Коля лег отдыхать и попытался заснуть. Дверцы шкафа резко распахнулись, нижний ящик, где лежало белье, выдвинулся наподобие челюсти.

-- Слышь, ты..-- спросил шкаф,-- тебе денег надо?


-- Так, кому денег не надо?-- ответил вопросом на вопрос ошарашенный Коля, приподнявшись на локте.

-- А что, разве есть?

-- Ну, для хорошего человека никогда не жалко,--ответствовал шкаф, -- сейчас напечатаем...

Переполошившись Коля вскочил и побежал к соседу.

-- Чего тебе?-- спросил тот, недоверчиво открывая дверь.

-- Слышь!..-- крикнул Коля.-- Деньги нужны? У меня шкаф деньги печатает!..

Сосед спешно вызвал «скорую помощь». Колю на несколько недель увезли.

Паша продолжал вспоминать. После школы никуда не поступив он угодил в армию, в Чечню..

Это была почти дыра в памяти, черный провал, куда заглядывать не хотелось, и которую Паша всегда пытался проскочить, как пролистывают неинтересное место в книге или проматывают фильм.

Он прослужил три месяца. Потом ночью они угодили в мясорубку и из всей команды в живых остался только Паша и еще двое. После госпиталя они обменялись адресами, наговорили друг другу теплых слов и каждого вышвырнуло в свою жизнь.

Через несколько лет, Паша, пытаясь наладить связь узнал, что один повесился, а другой попал в сумасшедший дом. То есть так выходило, что уцелел он один.

Он же жил также сумбурно неопределенно и насыщенно, как перед армией.

Уехал было в Питер, работал там на двух работах, снял комнату, собирался даже жениться, но с девушкой они часто ссорились и Паша периодически срывался от нее обратно на малую родину, а потом приезжал снова. В конце-концов они расстались окончательно...

Здесь у него тоже были женщины, но без особой любви. Одна из них, маленькая и верткая, в два раза меньше его, почти преследовала Пашу. Когда они занимались любовью, она повизгивая крепко вжималась в него плотным горячим телом, желая забеременеть и Паше приходилось скидывать ее. Он ее не любил и последний раз очень плохо с ней поступил, бросив на чужой даче. Он хотел, чтобы она отвязалась.

Иногда Паше казалось, он пережил так много, что смерть давно не за горами, а ходит где то совсем близко, рядом, шаг в шаг, и наблюдает за каждым его вздохом (на войне, как ни странно, подобного чувства не было). В то же время он чувствовал себя молодым и сильным неимоверно. Никакой усталости, этой червоточины гибели иногда предшествующей смерти, он в себе не замечал.

Высокий, худой, с мощными покатыми плечами, в черной дешевой куртке, надетой поверх футболки, в черных джинсах и крупных толстоподошвных кроссовках, он походил на бандитский типаж 90-х. Имел вытянутое харизматичное лицо, сплавленное из мощных скул, маленьких глаз утонувших в широких резко очерченных глазницах, и твердого, как крышка термоса, непропорционального лба. Мятые щеки его обрастали желтоватой шерстью.

Походя на большую душевную гориллу, Паша вызывал смешанное чувство ужаса и доверия. Друзья любили его за мягкость и простоту. Не было человека более открытого и прямого. В других случаях Паша зверел и лучше было бы с ним не встречаться.

Жилистый, но крупный, Паша работал мясником. Вид кровавых туш, которые ему приходилось крушить, превращая в аккуратные стопки мяса, его не шокировал, а скорее успокаивал. Махая он не уставал, а наполнялся силой.

Вообще ему многое давалось легко и, казалось, он может добиться всего, чего не пожелает, но все, чего он хотел, у него и так уже было, а чего еще можно или нужно добиваться, Паша не знал.

Чтобы разобраться в себе, Паша решил проехаться в горы, побродить там с недельку, подумать.

Зима в очередной раз отступила, и хлынула душным плотным потоком весна. Скоро должны были зазеленеть первые листья. Все менялось, а Паша оставался таким же, что и раньше и это удручало.

Следующим утром, кинув в рюкзак тушонки, макарон и спички, нацепив на спину спальный мешок, Паша вышел из города. Было сыро и холодно. Домики тонули в сигаретном тумане, улицы спали, бесшумно пропуская редкие автомобили и пешеходов и только несколько двориков звучно скребли мохнатыми метлами сутулые со следами алкоголизма на лице люди.

Меняя электрички, он ехал все дальше, на восток, в сторону горного хребта и через полдня вылез на крохотной, прилепившийся к горе станции, с деревянным узким ларьком у железной дороги и чернеющими вверху квадратными избами. Последний раз он ходил в этих местах несколько лет назад, еще почти в детстве, и теперь сравнивал воспоминания с настоящим, изменился, поглянцевел вид торговых точек, а на месте некоторых избушек распустились большие кирпичные дома.

Горы как таковые отсутствовали, тянулось предгорье – бугристая неровная местность -- холмы и лога, покрытые елками, кривыми соснами и кустарниками.. Паша стал взбираться. В городе снег сошел, здесь же лежали кое-где его корявые грязные крылья.

Несколько часов, отвернув от населенного пункта, он поднимался и спускался, потом вышел на небольшую и сухую полянку. Здесь можно было сделать привал и Паша остановился.

Разочаровывало, что он не один, вокруг бродили, голося, людишки с непонятными целями.

Он нарубил сухой ельник и развел костер. Вокруг уверенно темнело. Лес превратился в черную стену, воздух синел, в самой же глубине неба, над головой, стало светло и бело. Наблюдая за сменой красок, Паша вскрыл тушонку, согрел ее как мог на костре, стал есть, выворачивая ножом куски. Вдали кто-то шамкал и говорил, но Паша уже не волновался, теперь он даже рад был бы случайному знакомству. С чужими людьми иногда легче и проще, чем с близкими. Однако, шорох исчез и Паша опять погрузился в одиночество и темноту.

Алые синеватые языки костра плясали перед ним и Паша грел на них, расправляя, как перепончатые крылья, большие мясистые с желтоватыми мозолями ладони. В свете пламени они казались разбухшими черными и неживыми.

Когда-то на них лежала рыжая женская голова и это было одно из самых приятных и душераздирающих воспоминаний. Он стал думать о сером промозглом, но приветливом Питере, который всегда напоминал его родной городок, но только был больше и лучше, а потом вдруг вспомнил чечню..

Воспоминания о войне обычно не преследовали его, коченея внутри мутным белым рубцом.

Все знали, что он воевал, но без подробностей. Паша предпочитал, чтобы они рвали и кололи только его нутро и не хотел выпускать их наружу. Не очень хочется рассказывать о коченеющих телах, о том, как человек живущий и спящий рядом с тобой вдруг превращается в чернеющее, бесформенное и неподвижное, о том, как нелепо и жалко выглядят останки убитых.

Но было и нечто другое, странное, еще более дикое, ужасающее и неожиданное, приходившие исподволь и кажется наступающее сейчас.

Это было то, о чем Паша никому бы, даже если бы захотел, рассказать не смог, а если все же после долгого запоя пробалтывался, его сбивчивую, запинающуюся речь неизменно принимали за приступы белой горячки.

Иногда, ночью, в густой темноте, когда он был совсем один и не мог уснуть, он вдруг ощущал непонятный шорох и шевеление.

Что-то вокруг потрескивало и шумело. Сперва как костер, или резкий, шевелящий сухие листья ветер, но только очень настойчиво настырно назойливо, словно звук обретал плоть и нацеленно сверлил барабанные перепонки.

Потом тишина возвращалась, поглощая, что принесла, но приходил холод.

Начинали стынуть ладони, дрожь взбиралась по локтям, подмышкам, плечам, ударяла фонтаном в сердце и от внезапной боли хотелось выть. Живот каменел, а ноги не чувствовали подошв.

Снова возникал стрекот шелеста и внезапно, в гуще мрака, Паша различал бесчисленное количество роящихся силуэтов и слышал сбивчивое бормотание. Линии и круги роились кучами мух, сперва робко и мимолетно, но постепенно становясь четче, приобретая форму и полноту. Выплывали из мрака фигуры и лица.

Паша не мог двигаться, не мог говорить или звать на помощь, все, что он мог, охваченный ледяным пламенем, это наблюдать. Он не был уверен, что видит кого-то конкретно, но считал, что это призраки некогда знакомых. Быстро-быстро изменяясь, переплетаясь, появляясь и исчезая они начинали сдавленно скомканно наговаривать.

--Ты.. ты.. ты.. --шептали они, словно чьи-то бесплотные воздушные пальцы тыкали в грудь, сквозь ребра, оставляя саднящую плотную тяжесть.

--Ты... остался в живых в живых живых, в живых... Мы все там.. там .. в горах ледяных.. одиноко... тела жрет ветер..

В такие моменты Паша не чувствовал усталости, коченел и стыл, словно дерево, раскачиваемое ураганом. Музыка мертвецов ворожила его, и он боялся, что если какой-нибудь человек ему помешает, он взбеситься и убьет его.

Теперь, он знал, его не отпустит до самого утра. Внезапный снег, схожий с пеплом костра облепил пашины ресницы. Призраки приходили словно волны, пели свои мольбы и упреки, разбиваясь как об утес, и отступали, чтобы нахлынуть снова.

Иногда Паша пытался понять, чего они хотят, в чем обвиняют . Да, он остался в живых, но разве им от этого плохо, и что же ему теперь? Умереть? Он не раз собирался, на следующий же день сходить в церковь поставить свечи за упокой и исповедоваться, но всегда забывал об этом.

В конце-концов его беспокоили не так уж и часто.