О таланте, неуверенности и колоратурном сопрано

Это не художественный вымысел. Это – маленький кусочек реальной жизни, который отчаянно рвется наружу, который ужасно хочется выплеснуть, отправить мысли, меня волнующие, в мир. Я знаю, что должна. Может, тогда отпустит? Это не придуманная история… ну, может, совсем капельку! Лишь для того, чтоб придать живости повествованию и увлечь читателя этой, в общем-то, совсем простой историей, и  уговорить дойти вместе со мной до слова «конец».
 
Я хорошо помню этот момент, хотя прошло много времени. Передо мной – огромный зал, он кажется бесконечным. Все смотрят только на меня – неловкую, нескладную девочку в свете прожекторов, которая должна сейчас запеть. За спиной – школьный хор. О чем все они думают, все те, кто мощным многоголосием скоро поддержит мой тоненький голосок? Волнуются ли? Боятся, так же как и я?
Знаю, что завидуют. Многие завидуют, хотя я-то с огромным удовольствием поменялась бы местами с любым из них, лишь бы не стоять тут, вот так, перед всеми!
 
…Мне было тогда лет двенадцать – тринадцать. Самый колючий возраст, самое время бояться и волноваться, стесняясь всего на свете, в первую очередь – себя самой. Не лучшее время для робкого ребенка начинать выступать на сцене.
Я стояла и умирала от страха. Заиграла музыка. Я запела.
Ничего, в общем-то, особенного. Одно из многих выступлений нашего тогда знаменитого школьного хора. Одно выступление, которое могло бы изменить мою жизнь, но… не изменило.
Я и раньше вспоминала об этом – нет, не именно об этом моменте, а о том, что Вселенная наградила меня талантом, но, видимо, жестоко ошиблась, и он предназначался не мне. Потому что я им не воспользовалась. И – о, да, я об этом жалею. Сильно жалею. Никто не представляет, насколько. В жизненной круговерти мне особо некогда было вспоминать об упущенных возможностях, да и прежде таковой я никогда не считала мое нежелание пойти учиться петь дальше. Но многое лучше видится на расстоянии – и чем дальше, чем больше проходит времени, тем сильнее я сожалею о том, что не связала свою жизнь с музыкой.
 
Есть, наверное, не более пяти вещей, о которых жалею в своей жизни – могла бы сделать иначе, и, если бы повернуть время, воспользовалась бы шансом. Но воспоминания и размышления об остальных упущенных моментах не так болезненны, как это. Странно, почему? Все хорошо. Но порой словно приоткрывается некая завеса, и я, прозревая, начинаю размышлять о том, как бы сложилась моя жизнь, выбери я другой путь. Кто знает! Может, в следующей жизни?..
Только сейчас я поняла, что если человеку дан талант, он не имеет право его не развивать. Это грешно, это противоестественно. То, что дано свыше – это свято, и, погубив талант, ты губишь нечто большое – то, что могла принести в этот мир… сделать его, мир, лучше, чище, добрее, гармоничнее. Не выполняешь своего предназначения в этом мире. И чувство неудовлетворенности будет твоим спутником постоянно.
Я знаю это, потому что я – человек, который прошляпил свой талант. И этого уже  не вернуть.
Не вернуть никогда голос, который молчал много лет. Можно спеть на семейном празднике, на детском утреннике, даже на корпоративной вечеринке, если есть желание. Но не более того.
А более того – лишь воспоминание о девочке, которая несколько раз пела на слишком большой и страшной для нее сцене. И караоке – это ничто по сравнению с воспоминанием о том, как твой еще детский голос звенел высоко-высоко под сводами огромного Дворца Культуры, и ты словно улетала вместе с ним, парила над землей, парила…
 
Так что же было не так с этим ребенком, с той девчушкой, которая, кроме восторга, вынесла из этого опыта еще и всепоглощающий страх?
У меня ведь были прекрасные учителя.
Дай Бог им здоровья и всех возможных благ. Если они, как я надеюсь, еще на этой земле.
Так вот, у меня были прекрасные учителя. Они добились того, что мой голос звенел, вибрировал и сиял… но увы, они не понимали, что я элементарно боюсь. Так просто. Боюсь – и все. Я должны была петь – меня учили, заставляли, напутствовали и подгоняли. Но никто не спросил – тебе не страшно?
Сейчас я понимаю, что, наверное, нужно было посетить психотерапевта, чтоб избавиться от детских проблем и страхов, которые мне, взрослой женщине, состоявшейся женщине, кажутся такими глупыми и надуманными.
Но тогда это было очень серьезно. И психотерапевтов в те времена толком не было. Все было гораздо проще. И сложнее.
 
Все увещевания о том, что такой голос, как у меня, необходимо беречь и развивать, что таких голосов немного, что он практически уникален  – не возымели никакого действия. Натура, склонная противоречить, противоречила всем и во всем – даже в том, что было правильным, но навязывалось. Притом при всей склонности противоречить эта самая натура оставалась боязливой и испуганной.
Мне было страшно выходить на сцену. Нет, петь я не боялась. Как раз само пение не вызывало во мне страха – я могла на слух повторить почти все, что угодно, тем более что в школьном хоре не было слишком сложных произведений. Сколько помню себя ребенком, всегда пела. Раскачиваясь на качелях во дворе, дома… даже перед гостями. И сейчас могу на слух наиграть на фортепиано любую мелодию практически без ошибок, с первого раза, и сразу – несложный аккомпанемент в левой руке. И повторить, напеть почти любую мелодию – на слух. Но это уже все не то.
 
Так вот, я отвлеклась.
Наш хор исполнял много разных произведений. И вот для одного из них был нужен высокий голос. Мой.
А мне было страшно. И странно. Странно – стоять перед всеми и петь. Я ж обычная, совсем не популярная в классе девочка, как это я буду стоять перед всеми, перед взрослыми, даже не в школьном зале, а в городском, туда придут разные чужие люди…
Страшно показаться смешной, глупой. Как глупо и смешно, не так ли?
Я не боялась, что меня подведет голос, что не вовремя вступлю, спою фальшиво… петь мне было так же легко, как дышать. Но побороть свой страх перед почтеннейшей публикой… а что, если им не понравится? Я не помню, как выходила на сцену. Как пела – помню.
А зал, как поняла спустя много лет, действительно был большой. Мне не показалось.
Пела я нормально. Не ошиблась, не споткнулась. Нам аплодировали. Руководитель была мной очень довольна. Мне даже подарили цветы… Как уходила со сцены, я тоже не помню.
Да, и, что самое интересное, я не видела человеческих лиц. То есть лица, конечно, видела, но взгляд не задерживался ни на ком. Зрительный зал казался мне просто общей, безликой массой. И – яркий свет. Яркий, пестрый ковер. Аплодисменты…
Потом я пела где-то еще. Но этот – первый раз – оказывается, помню так ясно, словно это было вчера.
А еще – мне не нравился репертуар, который исполнял наш хор. И это сыграло немаловажную роль в том, что я не продолжила петь. Жизнерадостная и заводная песня была не моим амплуа, так же, как и сейчас. Если бы мне предложили сольно спеть «Lacrimosa», может, все бы сложилось иначе. Но мой руководитель учил меня петь и улыбаться, а я хотела петь и, извините, плакать.
 
А потом со мной перестали бороться. Нельзя заставить человека делать что-то против его воли. Нет, заставить, конечно, можно, но вряд ли он будет делать это  хорошо и с душой. И меня оставили в покое. Потом было еще несколько попыток – судьба не собиралась так просто сдаваться, было еще несколько возможностей, несколько шансов, но все они не увенчались успехом. Вот такая простая история.
В моем доме всегда звучала музыка – я не пела, но не могла без нее жить. Мои музыкальные вкусы отличались редким разнообразием – от классики до тяжелого рока, от этнической музыки до, скажем, «интеллектуальных» песен, которые требуют вдумчивого прослушивания. Опера и оперетта, мюзиклы и просто поток песен отовсюду – все это шло со мной рука об руку. Музыка. Без нее было не жить. С ней я радовалась и грустила, под музыку я писала курсовые и делала генеральную уборку. Но очень редко пела сама.
Был и какой-то перерыв в музыке, я почти ничего не слушала, а сейчас она снова зазвучала. Но теперь я уже, действительно, практически никогда не пою. И, самое обидное, что, закрыв глаза, все еще слышу высокий голос той двенадцатилетней девочки, которая когда-то запевала в школьном хоре, но все это звучит только у меня в голове.
 
Девочка выросла, изменилась. Изменился и ее голос, стал более низким и чувственным… Обладая таким голосом, сейчас она могла бы спеть дуэтом с Призраком Оперы в одноименном мюзикле Гарольда Ллойда Уэббера. Могла бы. Но уже не споет.
К чему я все это веду? Зачем я потратила столько времени – и своего, и вашего, на эту историю?
Все просто. Может, кому-то пригодится мой грустный опыт.
Смысл всего вышеизложенного так прост, так ясен, он укладывается буквально в пару строк!
 
Если у вас есть талант, не зарывайте его! Пение это или рисование, пишете вы или любите танцевать, или вы чувствуете технику, как живую, или вам нравится мастерить какие-то, на первый взгляд, никому не нужные вещи… А может, вам хочется учить, и вы чувствуете, что в этом ваш талант, или ваш талант – общение с людьми… Человеческие умения так разнообразны, что легко растеряться, но всегда найдется то, к чему больше всего лежит ваша душа. Пусть немного страшно. Пусть – страшно очень. Но если вам это так же просто делать, как дышать – значит, это ваш талант.
Используйте все возможности, приложите все силы, чтоб делать то, что вам так легко дается. Ваш талант – ваша сила, ваша судьба, ваше счастье. Пусть вы не станете великим певцом или актером, пусть это даже останется всего лишь увлечением – но вы должны попытаться. Иначе… Потом будет поздно и больно. Боль можно пережить, притупить, а вот прошлого не вернуть – никогда. И чувство обиды на самого себя, что ты не сделал чего-то, что было предначертано тебе судьбой, не поблекнет и будет так же сильно мучить спустя пять лет, десять, пятнадцать да и, наверняка, пятьдесят лет спустя. Вот такие дела.
 
Мудрые люди говорят, что жалеть не стоит, никогда и ни о чем. Мол, тогда и вся жизнь сложилась бы иначе. Конечно, они правы. Я знаю. И очень дорожу тем, что у меня есть. Но не могу перестать жалеть об этой упущенной возможности – спеть великолепный, полный страсти дуэт с Призраком Оперы на огромной сцене, перед замершим от восхищения зрительным залом.
Жаль. Женщина, которой я стала, смогла бы это сделать. А та маленькая девочка, которой я когда-то была – увы, нет. Но у женщины больше нет голоса. А девочке когда-то не хватило смелости.
Самое удивительно, что эта девочка, слишком стеснительная  для своих двенадцати лет, до сих пор иногда просыпается во мне, когда нужно выступить перед аудиторией, отстоять свое мнение или, грубо говоря, «открыть дверь с ноги». И тогда в зеркале я вижу ее испуганные глаза на моем лице.
Но как-то мы научились договариваться. И она прощает мне, если я открываю дверь с ноги. Но ей все равно до сих пор страшно. А может, просто мне ее отчаянно жаль? Похоже, она так не простила до конца, да и никогда не сможет простить того, что она (или я?) так и не научилась быть по-настоящему сильной. И – больше не поет.
Она не может мне простить наше загубленное колоратурное сопрано.
И, знаете что?
 
Я ее понимаю.