Я-дочь офицера. ч4. 26пуговиц для платья из бархат

           На фото моя мама в том же синем платье из панбархата.


  В начале пятидесятых жизнь уже заметно улучшилась.  В магазинах появилось много чего.
И я хорошо помню выходы мамы и бабушки в универмаг Канавино или «выезды» в центр Горького, где по улице Маяковского шла целая череда магазинов и магазинчиков.
Обычно такое случалось, когда отец уезжал и оставлял заработанные за пять месяцев деньги, изрядная часть которых уходила на сам отпуск и помощь бабушкиной семье.
    Отец строго–настрого наказал маме одеться, а главное сшить себе бостоновое пальто, которые в ту пору были в большой моде.
- Смотри, мама, какой у этого материала цвет шикарный, - говорила моя мамочка, обращаясь к бабушке Ефросинье, - смотри, тёмно-тёмно-синий, но с явным голубым отливом.
-Тебе нравится? Этот вот, чай, получше, чем тот, что мы давеча в Канавино видели.Лучше и не найти. Бери, бери, сшей к приезду мужа хоть нормальное пальто, а то муж – военный, а ты в этом демисезонном всё ходишь.
У нас здесь сама знаешь морозы-то какие -  в  тридцать градусов зимой зачастую бывают.
- Не знаю,- сомневается мама, - ведь деньги стоит.
-  Вооот, опять!  Бери говорю, да отнесём в индпошив, где дядя Петя работает, там и шьют хорошо да и недорого.
- Но, ведь к зимнему пальто воротник нужен, - вновь возражает мама.
- Ясное дело, что нужен.Вот и выбирай,  помнишь сколько чернобурок  да песцов  в Канавино видели давеча, – спокойно, уверенно реагирует бабушка.
- Мам, ты что, ведь нам ещё четыре месяца жить на что-то надо, а я все деньги сейчас растрачу.
- Раз надо, так и трать, - не меняя тона, настаивает бабушка. Прокормим вас уж как-нибудь, не переживай.

       Через пять месяцев мы с мамочкой  встречали отца на Московском вокзале. Я едва за ней, почти бегущей навстречу отцу по длинной платформе, успевала. 
Но отец почему-то стоял с большим чемоданом возле своего вагона, всё оглядываясь и притопывая ногами - мороз был нешуточный.
 Он лишь оборачивался, глядя то в одну, то в другую сторону, будто выискивал кого-то среди встречающих.
    Мама поняла, что он искал взглядом именно нас, что он просто–напросто не узнаёт её в новом шикарном пальто и, тихонько подойдя к отцу со спины, закрыла ему глаза. Я, вновь отвыкнув за прошедшие пять месяцев от родного отца, пряталась за подол маминого нового пальто.
Отец, конечно же, сразу понял, кто это.
 - Ну, убила, сразила наповал! Даже родную жену не узнал.
 Шикарно! Так подчёркивает эта лиса твою красоту.
 - Мои красавицы, мои родные девочки, - всё повторял и повторял, расцеловав нас, отец.
      
     Каждый отпуск отца становился особенным временем для всей семьи.
Бабушка старалась готовить всё самое вкусное, а в этом она была большая мастерица.
Дедушка переставал жаловаться на свою, так докучавшую ему подагру.
Соня и Зоя, да и все мы любили вечера, когда отец играл нам что-нибудь.
    Обладая от природы своей множеством талантов помимо совершенно гениального ума своего, он научился играть на разных инструментах: хорошо на гитаре,  великолепно на мандолине,  очень хорошо на аккордеоне (небольшом и далеко не новом, который он в этот раз привёз из Германии), а позже и  на фортепиано.
    Сам без всякой помощи освоил нотную грамоту и практически без ошибок исполнял, выучив по нотам «Рондо» Моцарта, довольно сложное музыкальное произведение.
        Взрослые слушали, пели любимую свою «Под городом Горьким», я танцевала  - просто, по-детски.
А мне отец привёз  новую игрушку  –  целую железную дорогу, с заводным паровозиком и вагончиками,  рельсами и светофорами, даже набором маленьких пассажиров,  в которую частенько играли и сами взрослые.
Надо отметить, что не с меньшим удовольствием играли.
 
      А  отца всегда привлекало искусство.
- Давай-ка выберемся в театр, - как-то предложил он маме. - После завтра премьера «Евгения Онегина», замечательная опера,  давай а?
- Не знаю, право…  Ведь у меня одеть нечего,  ведь это же театр всё же, - сомневалась щепетильная в одежде мама.
Разве что сшить из того синего панбархата, что ты мне привез в этот раз.
Да, ведь он такой! Такой! Его даже резать жалко! Да, и успею  ли…?
 - Успеешь, конечно. Ведь не впервой тебе обновки мастерить.  Сейчас же и начинай, а я за билетами съезжу.

    Вернувшись часа через два и ещё снимая в прихожей верхнюю одежду,  отец громко, чтобы его в первую очередь услышала его любима жена, заявил:
- Купил, купил. И проходя к ней в комнату, продолжал радостно и слегка возбуждённо.- Представляешь, почти последние были уже билеты, но места очень хорошие - "ложа бельэтажа литееер  Е".
  Представляешь? - в том же радостном приподнятом тоне обращался он к жене, явно ожидая от неё похвалы.
Но её не последовало.
И  он  вдруг заметил. что жена его вовсе не рада таким замечательным местам в оперу на послезавтра.
 - Я не успею, не смогу сшить это платье. Это должно быть особенное платье, такое, о котором я всегда мечтала, с пуговками на манжете и лифе.
А их нужно ...двааадцать шееесть!
-  Значит, я тебе помогу,  -  обещал любящий муж своей жене.
И ведь действительно помог. Конечно же,  кроила и шила  никак не поддающийся ей бархат мамочка сама.
И в этом не было ей равных!
Мы с сестрой всегда были самыми нарядными детьми а, повзрослев,  самыми элегантными девушками.
Всё благодаря  золотым рукам нашей мамочки.

     Но поскольку это платье было задумано со множеством  пуговиц на высоком манжете  падающего, дабы показать всю роскошь бархата, рукава и ещё десятком на лифе,пришлось всем немало потрудиться.
А эти злополучные пуговицы делались только вручную: маленькую пластмассовую пуговку нужно было обтянуть крохотным кусочком бархата, вывернутого на изнанку.
На следующий день мама раскроила и сметала платье, с помощью бабушки оно к вечеру было собрано, оставалось лишь пришить пуговки, которых отцу удалось сделать совсем немного.
     Вконец  уставшая мама уже не могла продолжать работу и, укладывая спать меня, уснула сама.
Отец же  всё мастерил маме пуговки, уж так хотелось ему в театр, так хотелось показать всем выдающуюся красоту любимой жены, облачённой в бархат, невероятную роскошь по тем временам.
Окунуться вдруг в совершенно другой, почти волшебный мир настоящего театра, мир музыки, музыки величайшего знатока гармонии Чайковского, мир пушкинской эпохи и поэзии.
Он всего лишь раз был в настоящем театре, ещё студентом до войны.
Шёл балет "Лебединое озеро", он, обладавший внутренним чувством любви ко всему прекрасному, вдруг попал в иной, совершенный мир высокого искусства,
который был так близок и понятен ему, тогда ещё очень юному.

Поэтому, сейчас он даже не думал о сне, мыслями своими находясь уже там, там в этой с таким немного непонятным, но так красиво звучащим названием "ложа литер Е".
 Он уже почти видел грустную Татьяну и белокурую Ольгу, даже казалось слышал хорошо известную ему по пластинкам арию Ленского о грядущем неведомом дне...
    Только часа в два ночи его работа была закончена.

     Но труд любящего мужа явно окупился сторицей.
    Его жена поистине была совершенством красоты и вкуса в тот их театральный выход.
И наверняка предметом зависти местных модниц, которые, отвлекаясь от страдающего Ленского, частенько оборачиваясь, посматривали в сторону  ложи моих родителей.
Синее.., нет, всё же не синeе,- а скорее тёмно-голубое платье из панбархата великолепно на его жене лежало , подчёркивая удивительную природную белизну её кожи,  нежный румянец, её действительно редкую, классическую по природе своей, красоту тогда ещё двадцати четырёхлетней женщины.
    Ну а лиса! Эта лиса – чернобурка, цельная с лапками и мордочкой со стеклянными любопытными  глазками придавала всему туалету молодой дамы невероятный шик!
    Никто же не знал, не догадывался, что в эту лису, перекочевавшую с маминого нового зимнего бостонового пальто,  вложила средства вся большая наша семья.
Я прекрасно помню это великолепное платье, которое на долгие годы осталось лучшим и самым дорогим туалетом, её украшением, как она думала.
     А чернобурка послужила и мне уже в шестидесятые годы, свернувшись в шикарную, модную тогда очень шапку из чернобурки.

     Этот выход «в свет»,  а точнее, в театр, в оперу запомнился им навсегда.
Ведь это был первый их послевоенный выход. Полагаю, что и сама опера их весьма впечатлила.
   Но...  вовсе не это действительно сногсшибательное платье, а большая, светлая любовь  моих родителей украшали  и её саму, мою мамочку, и их такую долгую, такую счастливую семейную жизнь.

             (продолжение следует)