Бэк ин зе Ю Эс Эс А-ааа!

«Власть, какой бы всенародно избранной она ни была, трудно заподозрить в симпатиях к своему народу. Во всяком случае, у нас в стране»
(Петр Подгородецкий, музыкант, экс-клавишник группы «Машина времени»)

«АКТ»
Жевательная резинка в количестве _150_ гр. (!), пересылаемая в почтовом отправлении за № ___ в соответствии с таможенными правилами КОНФИСКОВАНА, как запрещённая к пересылке в СССР.
Инспектор Московской таможни (подпись)
Оператор Международного почтамта (подпись)
« _02_» __03__ 197 _8_ г.

*  *  *

В общем, день с самого утра не задался. Старая солнечная батарея «лада-мобиля» сдохла буквально в ста метрах от офиса Управления, и Громзикову пришлось остаток пути идти пешком. За последние несколько лет это была самая большая дистанция, пройденная ногами, поэтому он с непривычки запыхался и, естественно, опоздал – совещание было в самом разгаре. Шеф уже кого-то ругал, а кого-то даже хвалил, но делал это как-то так изысканно, что вроде бы одновременно и ругал. Вроде как: «хороший работник, и ответственный, и исполнительный, и инициативный, но все равно дурак». Ну, хотя бы потому, что я – начальник!

Как Громзиков ни прятался за спины коллег, в конце концов очередь на очередную пайку начальственного внимания дошла и до него:
– Вы это, как вас там…Грымзиков, в каком собственно отделе, мля, штаны протираете в рабочее время?– взгляд шефа блуждал где-то в районе потолка, поверх головы привставшего Громзикова, тем самым как бы подчеркивая мимоходом его социальное пигмейство.

– Занимательные «Истории из Истории»,– промямлил Громзиков.– Быт, традиции, обычаи, забавные случаи с великими историческими личностями…Так сказать культурка в массы!

– Плохо! Плохо работаете, молодой человек: узко мыслите, звезд с неба не хватаете, хлебушек, политый потом налогоплательщиков, жуёте зря! Я ознакомился намедни с вашими «опусами» – тухлятина какая-то, блин, сплошной антиквариат…

(Во шеф даёт!– уважительно подумал Громзиков.– Нахватался, собака, красивых слов на последнем двухнедельном семинаре по повышению уровня образованности среди высшего командного состава, теперь базлает, что твой Цицерон!)

– А эта ваша слезливая история,– продолжал тем временем «разбор полётов» начальник,– про не очень молодого и не очень симпатичного носильщика чемоданов вдруг ставшего президентом – не более чем фэнтази для домохозяек! Вы, Фломзиков, хоть догадываетесь, мля, что сейчас на пульсе дня, ориентируетесь в актуальных направлениях современных потребностей наших отечественных м-эээ…консументов, я хотел сказать – потребителей?

И тут шефа понесло. Он чувствовал прилив сил и новых, естественно гениальных, идей, неплохо отдохнув на курсах повышения с сочинскими тёлочками и шипучим «Краснодарским красным» («отечественным консументам» было рекомендовано забыть про «Мадам Клико» ещё в первой половине прошлого века, в эру Великого Импортозамещения. А жаль – старички из древних «партэлитных» родов иногда рассказывали внукам на ушко совершенно поразительные вещи, услышанные ими в свою очередь от более счастливых родителей. Впрочем, эти фантастические воспоминания могли быть обыкновенным бредом впавших в старческий маразм пенсионеров).

– Что мы имеем на сегодняшний день, мля? Мы имеем на носу Двухсотлетие Великой Октябрьской (будем праздновать в ноябре, но случилась-то она всё-таки в октябре месяце, я это и без вас, Грымзиков, знаю!) Социалистической Революции 1917-го года. Поэтому в народных массах зреет вполне законное любопытство, интерес, можно сказать, к этому отдалённому периоду нашей истории, к славной истории Великого и Могучего Советского Союза! Вот куда надо направить все силы нашего с вами интеллекта! А вы тут расписываете про древний Рим и любовные похождения какой-то французской проститутки, мадам (тьфу!) Помпидур. Можно подумать у нас своих дур в истории было мало! А ведь вы, Грюмзиков, не просто рядовой м-эээ… сотрудник Управления, вы – боец идеологического фронта, мля! В вас должны органично сочетаться все лучшие черты древнерусских витязей, стоящих на страже интересов Родины: сила – как у Ильи Муромца, ум – как у Добрыни Никитича и духовность – как у Алеши Поповича!

(Ну, да,– тоскливо вздохнул Гомзиков,– как пахать, так за троих, а как зарплату получать, так за одного…Мля!)

– В общем, так, Громзюков,– продолжало начальство свою тронную речь,– даю вам неделю сроку порыться в архивах, ну тех, что не сгорели в пламени Великого Очистительного пожара 2037-го, и сделать разработку праздничного действа для широких масс трудящихся. Проект можно будет назвать, мэээ… ну, типа «СССР как он есть (то есть, каким он был) – помним, гордимся, завидуем»! Этим самым мы убьем сразу двух…этих… как их? Нет, не исламистов, и не террористов, и не оппозиционеров, и не трансвеститов… Да перестаньте, Грёбзиков, подсказывать! Ушастые такие, и мохнатые, их ещё, бабка говорила, в суп можно было и в жаркое… Да! Убьем сразу двух кроликов: во-первых, потешим наших старичков, мол, никто не забыт и ничто не забыто, и, во-вторых, просветим молодёжь – пусть знают своё героическое прошлое и гордятся. Я думаю, что это начинание будет одобрено на самом ВЕРХУ и подхвачено в массах. Всё! Цель поставлена, задачи ясны – за работу, товарищи!

Вернувшись после совещания в свой микроскопический кабинетик, Громзиков первым делом раздул самовар на собранных загодя можжевеловых веточках (за сто лет хоть научили народ электроэнергию экономить!), и заварил себе крепкого морковного чаю для просветления мозгов и поднятия рабочего тонуса. Наскоро перекусив, он отправился в архивный подвал, захватив своё служебное удостоверение и взяв у секретарши подписанный «тройкой» и скреплённый фиолетовой «мокрой» печатью бланк пропуска. Бумага разрешала одноразовое посещение хранилища артефактов, имеющих гриф «для служебного пользования», и давала право ознакомиться на месте с этими уцелевшими свидетельствами Истории, естественно без выноса оных за пределы хранилища.

Для комфортного удовлетворения любопытства «обусловленного профессиональной деятельностью», в архиве была даже специально оборудована комнатушка, запиравшейся снаружи на мощный засов. Внутри помещения стоял стол, на котором уютно расположилась керосиновая лампа, чернильный прибор, горсть перьевых ручек и карандашей в гранёном стакане, а также графин с водой. Второго стакана не было – подразумевалось, что при желании напиться, пишущие принадлежности из стакана нужно было вынуть. Естественно, имелся и стул, и даже раскладушка, заботливо укрытая суровым солдатским одеялом, а вот отопления не было – экономия! И по нужде надо было ходить в другой конец коридора, предварительно вызвав звоночком охранника для сопровождения: а вдруг ты там изорвёшь и смоешь в унитаз или сожжешь в рукомойнике какие-нибудь ценные исторические документы, вынесенные тихонько под рубашкой?

На сером бланке запроса, выданном хмурым смотрителем-хранителем гостайн, Громзиков написал свои ФИО, отдел, должность, а в графе «что именно интересует?» кратко изложил суть своей заявки: «требуются все имеющиеся материалы по СССР – печатная, аудио и видео продукция ( для полной объективности и зарубежная, если таковая вообще имеется), начиная с 1961 по 1991 гг. включительно».

Ждать пришлось долго.

Наконец ему были выданы на руки несколько подшивок пожелтевших газет, с десяток затертых журналов, пластинки и даже каким-то чудом уцелевшая видеокассета, которую, по правде сказать, Громзиков видел впервые, хотя и много про такие штучки читал в разных технических энциклопедиях. К кассете придавался набор необходимого оборудования, заботливо сложенного на специальной тележке: потертый аппарат со слабо проглядывающимися остатками кем-то стертой надписи «Panasonic», внушительных размеров танковый аккумулятор и маленький переносной телевизор «Электроника».

– Советский ещё аппарат!– смотритель-хранитель с гордостью вручил Громзикову раритетную ценность, ласково смахнув с темного экрана многолетнюю пыль.– Безотказный, надёжный, правда иногда капризничает, но вы его легонько шлёпните ладонью вот здесь или здесь, и всё наладится. Там к нему ещё в наборе плоскогубцы идут, для переключения каналов, но вам они без надобности – вы же его к «видику» подключать будете! И чтобы смотреть не более часа, а то цвета на экране начнут блёкнуть, да и аккумулятор посадите.

Углубившись в газеты, Громзиков одним глазом посматривал на экран телевизора, который, нервно моргая и постоянно теряя цвета, демонстрировал видеообзор культурных и политических событий более чем вековой давности. Мелькали слабо знакомые по учебникам и энциклопедиям лица, какие-то трудящиеся что-то строили, радостные шахтеры, размазывая по лицу угольную пыль, обещали что-то выполнить и даже перевыполнить, счастливые дети с красными платочками, повязанными на шее, несли кому-то букеты цветов, звучали речёвки и меднотрубная музыка маршей. Иногда, правда, косо промелькивали какие-то злобные пузатые личности в буржуйских смокингах и цилиндрах, с сигарами в зубах, или толпы патлатых оборванцев на площадях Гейропы с транспарантами «Янки гоу хом!» и красными знамёнами.

Какая-то замшелая англоязычная группа «Жуки» разухабисто пела песню «Назад в СССР».

I’m back in the USSR!
You don’t know how lucky you are,
Boy!
Back in USSR!

Слегка гундосый голос переводил за кадром: «Я снова в СССР! Ты даже не знаешь, какой ты везунчик, парень! Снова в СССР!»

Громзиков, попыхивая самокруткой из первокласнейшего сена последнего укоса,  внимательно вслушивался в синхронный перевод, о чем там базлают эти нестриженные юнцы из самой сердцевинки позапрошлого века.

Перед началом видеоклипа, ведущий передачи «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады»,– то ли искусствовед, то ли политический обозреватель,– предварял выступление музыкантов небольшой аналитической лекцией. Из неё следовало, что четверо молодых парней из рабочих окраин английского Ливерпуля в своей песне просят предоставить им в СССР политическое убежище, что им очень нравится наше самое передовое государство в мире, они хотят здесь жить и своим творчеством помогать советскому народу в построении развитого социализма. В то же время хитрая британская буржуазия, заигрывая с этими непричесанными бунтарями, пытается их подкупить и склонить на свою сторону. В частности, английская королева (естественно под давлением прогрессивной мировой общественности), даже наградила всех четверых самой высшей наградой  – Орденом Британской Империи. Но, как поют сами «Жуки»: «Любовь нельзя купить!». Именно поэтому художественный руководитель этого, несомненно талантливого, коллектива Джон Леннон на одном из концертов бросил в сторону королевской ложи полные справедливого упрёка слова: «вы там пока можете бренчать своими бриллиантами». И «Жуки» гордо запели свою самую известную песню «Револьюшн» (Революция), тут же восхищенно подхваченную всем залом!

Вскоре на экране телевизора заморских «жучков» сменили весёлые девчонки и парни в одинаковых куртках зелёного цвета с загадочными надписями «ССО Альбатрос». Они увлечённо пели о том, что «мой адрес – не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз» и что они «там, где ребята толковые и там, где плакаты «Вперёд!», где песни рабочие, новые страна трудовая поёт…». Потом какие-то бородатые дядьки, сидя у костра на фоне полинялых брезентовых палаток, бренчали на гитарах и старательно выводили простужено-прокуренными голосами: «…а я еду, а я еду за туманом, за туманом и за запахом тайги». И уверяли слушателей, что «понимаешь – это просто, очень просто, для того, кто хоть однажды уходил».

« Однако хорошо у них там было, весело, душевно!» – подумал Громзиков, зевая: сказывалась бурно проведенная ночь с новой сотрудницей из соседнего отдела, младшим ответработником (работником, ответственным за определённый СВЕРХУ участок работы Учреждения) рыженькой хохотушкой Леночкой.– И всё у них было «просто». И тайга у них ещё была, китайцам в аренду не отдали. И песни весёлые пели, бродяги. И водочку пили явно не из опилок, как мы сегодня. А в костре, небось, картоху пекли…»

Тут Громзикову вдруг вспомнилось, как он однажды наткнулся в архивных бумагах с грифом «секретно» на материалы о дискуссии, которая буквально расколола общество в двадцатых годах прошлого столетия. Вопрос был не шутейный: адепты Импортозамещения требовали отказаться от картошки, как от продукта, имеющего заграничные, американские корни и заменить её исконно российской брюквой, этой истинной «царицей полей». Сторонники корнеплода с «подмоченной» родословной аргументировали тем, что картошку в страну когда-то ввёз сам Петр I, наказав россиянам её растить и употреблять с усердием, а супротив воли царя-батюшки, пусть и бывшего, идти негоже. Импортозамещенцы вспоминали про «картофельные» бунты: мол, народ был тогда всё-таки против этого нововведения. Vox populi – vox Dei! (глас народа – глас Божий). Любители картошечки (разваристой, с сольцой и лучком, или поджаренной со шкварками, или, на худой конец, просто «в мундире») в качестве аргумента намекали, что если такой популярный продукт отнять у сегодняшнего отечественного потребителя, то средневековые бунты могут вспыхнуть снова. И, как писал классик марксизма-ленинизма Ульянов-Ленин, «из искры может разгореться пламя». Для тогдашних Отцов Нации последний аргумент стал решающим – картошку временно реабилитировали, «до особого распоряжения». 

А на экране уже появился очередной певун – белозубо улыбающийся блондин с гитарой. Комментатор за кадром пояснил, что это прогрессивный американский певец и актёр Дин Срид, сбежавший из США в СССР по политическим мотивам, но временно проживающий в ГДР (Германской Демократической республике, не путать с Германской Недемократической республикой баварских бюргеров и боннских реваншистов). Бывший янки, словно заправский ковбой, бодро запрыгнул на рельсоукладчик и запел, старательно выговаривая неродные русский слова:

БАМ! (Байкало-амурская магистраль)
БАМ – стальные рельсы уходящие вдаль.
БАМ – это стройка века, друзья!
БАМ – это ты и я!

БАМ, Бам, ба-мммммм…

*  *  *

–Эй, Громзиков, пошевеливайся! Ты что там, уснул? Через пять минут политинформация с обсуждением новой книги дорогого Леонида Ильича Брежнева «Малая земля»! Явка всех обязательна! Отводы и ссылки на «бо-бо головы» не принимаются! При себе иметь чем писать и на чем писать – будем конспектировать для «ленинского зачёта».

Громзиков тряхнул головой и непонимающе взглянул на стоящую перед ним совершенно незнакомую девушку с красной картонной папкой с золотым тиснением «ВЛКСМ – 60» в руках. Девушка была миленькая, и даже огромные очки в уродливой пластмассовой оправе не могли испортить симпатичное личико со вздернутым конопатым носиком.

– А мы разве знакомы?– неуверенно поинтересовался он, судорожно роясь в самых отдалённых уголках памяти, где мирно спали воспоминания о нескольких десятках красавиц, с коими имелись хоть какие-нибудь мало-мальски близкие отношения.

– Пить вчера надо было меньше! И не мешать водку с портвейном!– ответила незнакомка язвительно.– Да, не забудь сдать комсомольские взносы за прошлый месяц! Можешь на меня хоть сто раз обижаться, но я все-таки секретарь ячейки! И смотри не проспи завтра, кувыркаясь в постели со своей новой пассией – сбор ровно в восемь! В девять приезжают автобусы, и весь отдел едет в подшефный колхоз на картошку! Ну и что, что завтра выходной? А социалистические обязательства перед подшефными? Заодно по пару вёдер и себе накопаем. На шару!!!

Красавица тарахтела сорокой и очень мешала Громзикову сосредоточиться. Единственное, что он понял, так это то, что за время его сидения в архивном подвале, в самом Управлении произошли какие-то неожиданные и, скорее всего, очень существенные изменения. Наверняка СВЕРХУ была спущена некая директива, какой-то секретный план «Ч», поставивший всё с ног на голову, и пока ему надо просто поменьше открывать рот, а пошире – глаза и уши, по ходу дела разбираясь в происходящем.

В просторном и светлом актовом зале уже клубился народ, почему-то совсем Громзикову незнакомый, поэтому он скромно примостился в уголке, подальше от сцены и президиума, и прикрылся какой-то брошюркой, вдруг ненароком очутившейся в его руках (очкастая активистка, что ли, всунула для изучения?). Конечно, лучше всего было бы сесть в самые задние ряды, поближе к выходу, но там уже все места были заняты – судя по оживлённой возне и некоторым подозрительным звукам, там уже расписывали «пулю», играли в шахматы, в «морской бой», решали кроссворды, что-то вязали, вышивали крестиком, и вроде бы даже тихонько похрапывали.

Докладчик на трибуне нудно и монотонно зачитывал какие-то длинные цитаты, шурша страницами доклада, кашлял, мычал в поисках нужных слов, пил воду из пыльного графина и, как говорится, «тянул время». Было скучно, душно и сонливо.

Сидящие впереди Громзикова две тётки живо обменивались результатами обеденной пробежки по магазинам:
– Ты не представляешь, Маня, так повезло: в хозяйственном давали туалетную бумагу и импортный стиральный порошок, «Тиде» называется. Уж так, говорят, отбеливает – лучше всякой синьки!
– Что ж ты хочешь – конец месяца! Наташка-то наша успела в ГУМ сгонять, там вааще финские сапоги выкинули! Представляешь? Толпа – не протолкнуться! Так эта шалава сумочку под юбку засунула, будто беременная, и – без очереди! Вот она, молодёжь!

Громзиков удивлённо прислушивался к этим «давали», «выбросили» и недоумевал: что это у них тут за коммунизм? Неужели вековая мечта человечества наконец-то осуществлена? Но почему он, отличник боевой и политической подготовки, передовой ответработник с третьим уровнем доступа к архивным материалам, этого не знал? Неужели начальство по запарке забыло его предупредить, что с такого-то числа такого-то месяца, ровно в двенадцать ноль-ноль по московскому, на всей территории Особым Распоряжением вводится режим коммунистического производства и потребления: «от каждого – по способностям, каждому – по потребностям»?! Быть такого не может! А вдруг это какая-то хитрая проверка на бдительность или, как говорили в доисторические времена – «на вшивость»? Мол, как поведёт себя сотрудник Учреждения в нестандартной обстановке?

«Однако надо держать ухо востро!» – ещё больше сконцентрировался Громзиков, исподтишка внимательно оглядывая зал и присутствующих. С присутствующими всё было более-менее в норме, а вот помещение немного смущало. Во-первых, настораживало обилие светящихся, несмотря на солнечный день, многоламповых люстр (неужто и режим тотальной экономии отменили?), а во-вторых, вызывал недоумение висящий над сценой длиннющий транспарант с загадочным призывом дать «XXVI-му съезду партии – 26 трудовых вахт!». Громзиков начал было что-то припоминать и высчитывать, как вдруг мозг молнией пронзила страшная догадка: эти сидящие вокруг него и непонятно о чем говорящие люди – не его коллеги, это НЕ ЕГО Учреждение! Более того – это даже НЕ ЕГО ВРЕМЯ! Неужели наши светочи и корифеи науки из Нано-Щёлкино таки сконструировали давно анонсированную машину времени и его, по правде говоря не особо выдающегося служащего, выбрали в качестве первопроходца? Такая мысль ласкала самолюбие, но оставляла неприятный осадок – почему его самого не поставили в известность? То, что не спросили его согласия – так это и так понятно, не отказался бы: такое доверие! Но хоть намекнули бы, поставили конкретные задачи, подготовили «легенду». А может и специально умолчали, чтобы не нарушать чистоты эксперимента?

Сердце сначала испуганно замерло, как бы раздумывая: а стоит ли в такой ситуации перезапускаться вновь?  После чего рвануло галопом, зачастило, застучало невпопад, пот ледяным осенним дождём промочил насквозь рубашку, а пальцы, моментально ставшие ватными, выронили на пол «малоземельную» брошюрку.

– Уснул, что ли, парень?– вывел Громзикова из ступора сосед справа, и горячо зашептал ему прямо в ухо.– Слушай, кореш, «джинса» не нужна? На днях знакомый из загранки приходит, будет «Левайс», «Вранглер», «Монтана». Тебе, по знакомству, могу организовать со скидкой. Берёшь?

Громзиков не знал, что ответить, чтобы не попасть впросак, поэтому буркнул уклончиво: «подумаю!». К своему стыду он не знал, о чём идёт речь. В детстве родители несколько туманно рассказывали ему о каких-то заморских брюках из синего брезента с накладными карманами на заднице и с американским флажком там же, но почему-то называли их презрительно «джипсы». И тут же объясняли маленькому Громзикову, что слово это грубое, почти ругательное, и произносить его вслух неприлично и аморально. А сами штаны – дрянь, обычное низкопоклонство перед Западом. В частности, наши деды-прадеды – с гордостью заканчивали они обычно свой рассказ – эти импортные тряпки специально рвали, тёрли до дыр пемзой, завязывали узлом и варили в выварке с отбеливателем, а потом, в насмешку над ценностями буржуазного мира, носили эти «символы загнивающего американского капитализма». Громзиков гордился своими революционными дедушками-прадедушками и очень уважал социально правильные вкусы родителей, полностью им доверяя.

– А твой знакомый из своей «загранки» пластинки не возит?– вдруг осенило Громзикова.– Имею интерес к творчеству этих, как их там, «Жучков»!
– Битлз? Ну ты и тормозишь, друг! Впрочем – на вкус да на цвет… Нет – пластами, ну дисками значит, занимается другой мой кореш, Лёшка «Зеппелин». Он постоянно отирается возле «двух Карлов» (ну, на углу Карла Маркса и Карла Либкнехта) возле «Мелодии». Такой себе худой длинный кент в дымчатых очках-слёзках и с дипломатом. Скажешь ему, что ты от Монтаны – он поймёт. Пласты у него практически новые, не «запиленные», по полтиннику уступит.

Собрание, наконец-то, закончилось. Докладчик сложил свои бумажки, снял очки и дежурно поинтересовался, будут ли у кого-нибудь вопросы. Народ зашевелился, готовясь стартовать к выходу. Громзиков хотел было задать вопрос: как автор такой замечательной книги, Генеральный секретарь КПСС, дорогой и всеми любимый Леонид Ильич, окончив войну простым полковником, сумел дослужиться в мирное время до маршала и даже стать четырежды героем Советского Союза? Но на него со всех сторон зашикали – мол, тебе что, домой не надо?– и он решил лишний раз «не выпячиваться», не идти против воли коллектива.

На улицу Громзиков выходил сторожко и с опаской, как космонавт Алексей Леонов, первый раз выходящий в открытый космос. Что сразу резануло глаза и нос – так это присутствие огромного количества дымящих и чадящих машин, оборудованных явно двигателями «внутреннего сгорания».
« А у них здесь, кажись, ещё не всю нефть распродали!» – немало порадовался за далёких предков Громзиков.– Бензина – хоть залейся! И ни одного «лада-мобиля» на солнечных батареях или, на худой конец, на педальном ходу – для совсем малоимущих!»

Вдоль всей улицы, в самых порой неожиданных местах – на проволочных растяжках над проезжей частью, на огромных угловатых стендах вдоль тротуара, на торцах и крышах домов – везде присутствовали элементы наглядной политической агитации.

На одних плакатах представительный бровастый мужчина в необъятном пиджаке со звёздами, подняв руку, как бы приветствовал озабоченно пробегающих мимо граждан, на других – легко узнаваемый лысоватый профиль с бородкой клинышком и тоже с протянутой рукой, убеждал всех, что «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи!». О какой именно партии идёт речь, при этом не уточнялось. Расчёт, видимо, делался на политическую грамотность народных масс, знающих единственно правильный ответ, либо многопартийность, как таковая, не предполагалась вовсе.

Обилие фундаментальной уличной агитации Громзикова не удивляло – у них тоже этого добра хватало, причём если лозунги и отличались по манере художественного оформления подаваемой информации, то по существу все они, так или иначе, сводились к одному, простому и стимулирующему народ, посылу: «давай, давай – крепи, успевай!» Немного ставили в тупик непонятные призывы: «Пятилетке качества – рабочую гарантию!» (можно было подумать, что до этого о качестве выпускаемой продукции никто не заботился) и «Экономика должна быть экономной!». Впрочем, если бы в громзиковское время вдруг появился лозунг «Масло должно быть масляным!» (а не из разных отходов химического производства), все восприняли бы его с пониманием и одобрением.

– Молодой человек, не поможете ветерану? Тут недалеко, всего пару кварталов!

Громзиков обернулся и увидел старичка-пенсионера натужно волокущего две огромные пачки сложенных вперемешку газет, журналов и книг, перевязанных крест-накрест толстым волосатым канатом. Старичок был в растоптанных босоножках, спортивных панталонах с пузырями на коленях и в полинявшей рубашке навыпуск, но с аккуратной колодочкой орденских планок на груди. На ноздреватом носу «пьяницы со стажем» уютно покоились очки, придавая своему хозяину вполне интеллигентный вид.

– Переезжаете?– участливо поинтересовался Громзиков.

– Куда там! В пункт приёма макулатуру несу, там сегодня на Жоржа Сименона обещали талоны давать (опять нежной музыкой прозвучало это магическое слово «давать»!). За двадцать кило макулатуры можно неплохую книгу получить. Вот в прошлом месяце любителям истории подфартило: был Данилевский – «Княжна Тараканова», «Беглые в Новороссии».

– Это про первый российско-украинский конфликт на Донбассе?– выказал свою осведомлённость Громзиков.– А откуда этот Лажечников в ваше, ну то есть в наше время мог об этом знать? Писательское предвидение писателя-фантаста?

Старичок даже споткнулся от удивления и негодования:
– Да что вы такое плетёте, молодой человек! Вы, часом, не выпивши? Какой может быть конфликт между двумя братскими народами? И Данилевский, между прочим, жил в девятнадцатом веке, да будет вам известно! Давайте сюда мою макулатуру: вы меня не видели, а я ваши провокационные речи не слышал. Поищите единомышленников где-нибудь в другом месте!

Громзиков понял, что облажался и поспешил перейти на другую сторону улицы, инстинктивно втянув голову в плечи, и буквально чувствуя спиной буравящий взгляд из-под седых кустистых бровей. А ветеран тем временем разрывался между благородным желанием бросить свои макулатурные свёртки и отвести подозрительного молодчика «куда следует», и надеждой всё-таки получить талон на вожделенного Сименона, которого потом, по прочтении, можно будет продать за червонец тем, кому талонов на книгу не хватило.

Убегая от вредного старичка, Громзиков даже не заметил, как вклинился в какую-то длиннющую очередь, змеёй извивающуюся по тротуару и уползающую в серое бетонно-стекляное строение с названием «Универмаг».

– Чего прёшься, чего толкаешься?– набросилась на него злая потная тётка.– Ты разве здесь стоял? Я всех помню! Какой твой номер?

Громзиков знал свой идентификационный номер наизусть и озвучил девятизначное число с лёгкостью.

– Ты дурака из себя не строй,– обиделись в очереди.– Тебя женщина по-русски спрашивает, какой у тебя номер!

(Тут принципиальная тётка сунула под нос Громзикову свою вспотевшую ладошку на которой чем-то синим была намалёвана цифра 76: вот, мол, смотри и завидуй!)

– Да я, собственно, только хотел узнать, что здесь «дают»?
– Пока ещё не дают,– пояснил кто-то миролюбиво,– обещают импортную косметику, а что конкретно – не известно, пока ещё не подвезли. Стоим на всякий случай, может выкинут что-то стоящее. Им в конце месяца по любому план надо делать. Что бы не давали – в хозяйстве всё пригодится: если не себе, так на обмен будет, на подарки… Начальству там, училке в школу, воспитательнице в садик, врачихе в поликлинику. Да мало ли где может пригодиться пузырек польских духов или флакон настоящего французского одеколона! Это ж валюта на все времена!

В очереди тут же поднялась дискуссия о достоинствах или недостатках того или иного парфюмерного товара: о том, что сирийская трёхцветная зубная паста вкуснее солёного болгарского «Поморина» и московского «Жемчуга», что польские духи «Быть может» пахнут лучше рижского «Дзинтарса», хотя и хуже французских «Ша нуар» и «Шанель» (дорогие, заразы – сорок рэ малюсенький флакончик!), что болгарский шампунь «Зелёное яблоко» действительно пахнет яблоком, но финский (синий флакон с белым домиком) – конечно лучше, что тушь для век «Ланкома» с круглым бросматиком не сравнить с ленинградской (со щёточкой), что для мужика лучше пойдёт немецкий дезодорант от «Шварцкопфа», а для женщины – от «Лореаль», что нет лучшего подарка для девушки, чем набор тайваньских теней и румян, и т.д.

Постепенно дискуссия перекинулась с парфюмерии на другие насущные предметы бытового назначения. Громзиков мимоходом выяснил для себя, что обувь лучше брать югославскую, плащ или зимнюю куртку – польскую, костюм  гедеэровский, мебель румынскую, обои финские и, конечно же, моющиеся. Теперь он знал, что одноразовые бритвенные станки «Бик» даже после месяца употребления будут острее ленинградских лезвий «Нева». Что цветную гэдеэровскую фотоплёнку «Орво-Хром» нужно хранить в холодильнике, где она сохраняет свои непревзойденные качества многие годы, в отличие от отечественной «Свемы», которая изначально «ещё то дерьмо». И что зелёные эквадорские бананы нужно завернуть в пластиковый пакет и спрятать на пару дней в тёмное место, хотя бы под диван, где заморские диковины дозреют. 

– А что, сегодня где-то бананы выбросили?– заволновались в очереди.
– Нет, приятельница привезла из Москвы. Ездила туда в командировку, ну заодно и затоварилась. Даже замороженного венгерского гуся привезла! Представляете – в целлофан аккуратно запакованный, уже очищенный, выпотрошенный, а сердце, печёнка и прочая требуха уложены в отдельный кулёчек.
– Не может быть!
–  Точно!

«А неплохо они тут жировали, до эпохи Великого Импортозамещения!» – завистливо подумал Громзиков, вынужденный одеваться от московской швейной фабрики «Большевичка», на ногах носить санкт-петербуржский «Скороход», щетину скоблить опасной бритвой, используя вместо крема для бритья «Арко» или пенки «Жилет» обычное мыло, а питаться исключительно дарами родных полей.

Он незаметно вынырнул из толпы, которая, впрочем, о нём уже давно забыла, и направился дальше на поиски загадочных «двух Карлов» (пересечение улиц Карла Маркса и Карла Либкнехта), желая непременно посетить магазин «Мелодия».

*  *  *

В магазине грампластинок было целых три отдела: «Классическая музыка», где царили Чайковский, Мусоргский и Рахманинов, «Общественно-политическая запись», где с конвертов пластинок на посетителей сурово смотрели революционные вожди «от Ильича до Ильича» (здесь Громзикова больше всего поразила пластинка «Говорят наркомы», но при ближайшем рассмотрении оказалось, что речь идёт об архивных записях выступлений народных комиссаров первого большевистского правительства: наркома просвещения Луначарского, наркома здравоохранения Семашко, иностранных дел Литвинова и др.), и «Эстрада». В двух первых отделах стояла музейная тишина, в отделе эстрадной музыки оживлённо толкался народ и звучали отрывки песен. Бодрые голоса из динамиков убеждали присутствующих, что «не надо печалиться – вся жизнь впереди, вся жизнь впереди – надейся и жди!».

Несмотря на всю лёгкость жанра, советской эстраде не были чужды также серьёзные воспитательные цели и насущные проблемы социалистического строительства. Так, например, какая-то певица довольно эмоционально призывала всех укреплять рабочую дисциплину, напоминая, что «делу – время, делу – время, да, да, да, да, а потехе – час!». Она же, мимоходом, довольно смело высказывала критические замечания в адрес вышестоящего Руководства: «Эй, вы там, наверху! Испила чашу я до дна!»

– Кто эта женщина, ну, которая поёт?– поинтересовался Громзиков у стоящих рядом.
– Пугачёва!

(«Алла Борисовна Пугачёва,– Громзиков вспомнил заметку из «Энциклопедии советской культуры ХХ века»,– выдающаяся эстрадная певица во времена малоизвестного писателя-мемуариста Леонида Брежнева»)

С трудом пробившись к прилавку, он попросил у надменного вида продавщицы в фирменном халатике что-нибудь из творчества «Битлз». Девушка равнодушно протянула ему скромный серенький конвертик с гибким пластмассовым кружочком голубого цвета внутри. На обложке с телеграфной лаконичностью было написано «Вокально-инструментальный ансамбль. Англия», после чего шёл короткий перечень песен: «Солнце всходит. Потому что. Попурри». Название ансамбля почему-то отсутствовало. Громзиков вернул пластинку и, перекрикивая напиравших сзади, попытался объяснить, что его особенно интересует запись с песней «Бэк ин зе Ю Эс Эс А». Девушка сделала удивлённые глаза, наморщила в глубоком раздумье лобик и, чтобы поскорее отвязаться от назойливого клиента (послать прямым текстом было никак нельзя – коллектив только что начал «Месячник культурного обслуживания покупателей»), посоветовала поспрашивать пластинку у коллекционеров, толкающихся на улице под магазином. 

На пятачке возле «Мелодии» действительно неспешно циркулировал с десяток скучающих личностей с разномастными чемоданчиками «дипломат» в руках. Громзиков без труда вычислил «Зеппелина» и, передав привет от Монтаны, изложил суть своих поисков.

– Битлз, «Белый альбом»?– уточнил «Зепп», удивлённо осматривая странного заказчика.– А где ты был десять лет назад? Сейчас в тренде «АББА», «Бони М», «Баккара», «Смоуки». Впрочем, можно достать и Битлов. На соточку потянет – диск двойной, по полтиннику за пласт будет. Но сейчас при себе нет, звиняй, парень. Возьми пока свежак от «Боников» – «Лав фор сейл» (Любовь на продажу).

Громзиков пояснил, что он ничего не имеет против песен «Бони М», но ему больше по душе битловская «Любовь нельзя купить».

Неожиданно, лёгким дуновением ветерка, среди «меломанов» пронёсся предостерегающий шёпот «менты!» и сходняк мгновенно растворился в нескончаемом потоке простых, не интересующихся новинками зарубежной эстрады прохожих. Оставшегося же стоять пнём Громзикова довольно вежливо подхватили под руки двое парней в штатском и запихнули в подъехавший жёлтый с синей полосой фургончик. Там уже скучали две раскрашенные девицы в кожаных мини-юбочках и чёрных чулочках «сеточкой», а так же какой-то патлатый субъект в потертом «джипсовом» прикиде.
Вышедший из кабины хлюпик в сереньком куцем мундирчике и огромной, сползающей на уши, фуражке с красным околышем, весело рассмеялся:
– Прямо шведский ансамбль «АББА» у нас получается!– и захлопнул за ничего не понимающим Громзиковым дверцу с маленьким зарешечённым окошечком.

(Всё произошедшее казалось чем-то несерьёзным, вроде как в забытой детской игре «полицейские и разбойники». Служители правопорядка были какими-то тщедушными, совершенно нестрашными и даже немного смешными в своих нелепых фуражках размером с хорошую суповую тарелку – погонишься в такой за преступником, а одной рукой придется её придерживать, чтобы не потерять по дороге. И оружия-то никакого у милиционеров не было, ни дубинок резиновых, ни электрошокеров, ни даже наручников.)

«А может, у них тут и преступников уже нет вовсе?– подумал Громзиков.– Повыловили всех, или люди сами постепенно исправились? Перестали граждане закон нарушать, чтят «Моральный Кодекс строителей коммунизма», вот и отказались правоохранители от спецсредств. Опять же, в народном хозяйстве – экономия!»

– Тебя за что?– скучающе поинтересовался патлатый.
– За «Битлз»!– осторожно ответил Громзиков.– Интересуюсь творчеством этой прогрессивной английской группы: Белый альбом, Бэк ин зе ю эс эс а, Револьюшн…

– Да,– понимающе кивнул парень.– У нас власти всегда хватали джазменов, стиляг с их твистами, рокеров… Тлетворное влияние Запада: «сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст!»

– А вас за что?– спросил из вежливости Громзиков.
– За травку! Как поют белорусские «Песняры»: «Косил Ясь коноплину…»

Громзиков про косьбу травы ничего не понял, но сочувственно покивал головой: кто их знает, эти суровые законы далёких предков! Ведь был же когда-то в 30-х годах ХХ века закон «о трёх колосках»: утащил с колхозного поля горсть пшеницы – получай 10 лет без права переписки и ещё пять «по рогам», т.е. с поражением прав после освобождения. Если, конечно, сам выйдешь на свободу «с чистой совестью», уже перевоспитавшимся, а не вынесут тебя ещё до окончания срока на ближайшее лагерное кладбище.
 
– А нас – за любовь!– встряла в разговор одна из красоток.
– Исключительно к иностранцам,– добавила вторая, и девки начали дружно ржать.

– Интердевочки!– подмигнул Громзикову парень.– Пролетарии всех стран – совокупляйтесь!

Вот так, весело и непринуждённо общаясь, они и доехали до опорного пункта милиции.

В отделении правоохранители долго и внимательно изучали содержимое Громзиковских карманов, недоумённо рассматривая извлеченные на белый свет монетки с двухголовым орлом.
– Ты что, парень, нумизмат что ли?– проявил эрудицию один из них.– Мы-то думали, что ты по дискам, возле «Мелодии» крутился, фарцевал.
– Да ты погляди, какой тут год!– перебил его другой, тыча под нос монету.– Две тысячи сто семнадцатый! Это ж фальшивомонетчик, мля! Ну, робяты, готовьтесь крутить дырки на погонах под новые звёздочки – такого зверя сцапали! Крупняк дело будет!

Громзиков попытался в доходчивой форме объяснить представителям Власти, что он не «фарца», не иностранный шпион и не фальшивомонетчик, а простой путешественник во времени прибывший к ним из будущего, так сказать Бэк ин зе ю эс эс а!

– Ну, и как там, в будущем?– поинтересовались у него вдруг развеселившиеся «менты».– Коммунизм уже построили? Обещали, что уже в двухтысячном…

– Тут у вас лучше!– честно признался Громзиков.– Бензина хоть залейся, электричество никто не экономит, все необходимые продукты народу «дают», импортные товары «выбрасывают». Люди все очень общительные, выглядят вполне счастливыми, радуются любой мелочи, особенно не перерабатываются – начальство не строгое, даже разрешает в рабочее время выскочить в магазин, постоять в очередях за дефицитом, сбегать в парикмахерскую, утрясти какие-то свои мелкие житейские делишки.

(А как же по другому, если практически все магазины, сберкассы, пункты бытового обслуживания населения и всякие другие полезные учреждения закрываются практически одновременно с окончанием рабочего дня? Поздним вечером во всём миллионном  городе работает только один дежурный гастроном и одна аптека!).

– А ещё в народе очень развит дух коллективизма и взаимопомощи,– продолжал Громзиков веселить аудиторию,– как говорится, торжествует благородный принцип «ты – мне, я – тебе». Все полны энтузиазма и готовы к новым трудовым подвигам, как поётся в песне (тут он довольно немузыкально запел):

«И вновь продолжается бой,
И сердцу тревожно в груди,
И Ленин такой молодой,
И юный Октябрь впереди!»

Тут уж даже самые суровые из правоохранителей не выдержали и стали гоготать, хлопая себя по коленкам и утирая выступившие в уголках глаз скупые мужские слёзы.

– Ладно, посмеялись немного, и будет!– оборвал всеобщее веселье старший по званию, и потянулся за телефонной трубкой.

– Алло, Петрович? Как дела у медицины? Говоришь – хорошо, но никто не завидует? Могу подбросить тебе одного завистника. Вот доставили ребята какого-то типчика, не пойму – то ли наркоша, то ли псих, то ли притворяется. Говорит, что прибыл из будущего, завидует всем нам, тут живущим, песни поёт. Требует, чтобы каким то «жукам» дали у нас политическое убежище… Нет, нет, не буйный. В общем – подсылай своих санитаров, а то тут сейчас мои парни от смеха полопаются!

Там, куда отвезли Громзикова, было тихо и умиротворённо. Толстенький румяный доктор, поигрывая резиновым молоточком, проверил его коленные рефлексы, заглянул в зрачки и внимательно выслушал. При этом не смеялся, а понимающе кивал головой, всем своим видом проявляя неподдельный интерес к услышанному, и только изредка бормоча себе под нос: «Очень интересный случай, очень. Пожалуй, может на кандидатскую диссерташку потянуть!»

Потом Громзикову сделали какой-то укол, а молоденькая приветливая медсестричка ему словоохотливо объяснила, что это обычное успокоительное, ничего страшного. Просто он сильно устал и перевозбудился в результате своего долгого путешествия во времени, что ему надо отдохнуть и немного расслабиться, снять нервное напряжение, немного поспать, а потом, завтра, когда он проснётся, всё будет хорошо и даже ещё лучше…

*  *  *

– Эй, вы что тут, уснули? Аппаратура, понимаешь ли, работает впустую, аккумулятор практически посажен, а он себе дрыхнет в рабочее время!

Громзиков испуганно дёрнулся, открыл глаза и увидел перед собой архивного смотрителя-хранителя. Старичок был явно не в духе, подслеповато хлопоча возле аппаратуры в тусклом свете почти погасшей керосиновой лампы.

– Имейте ввиду,– продолжал ворчать служивый,– я на вас начальству докладную напишу! Вы теперь неделю с велотренажёра не слезете, пока аккумулятор полностью не зарядите! Какая безответственная молодёжь пошла, чему вас только в ваших академиях учат? Ну, вы хоть нашли то, что искали, или зазря только государством оплаченное рабочее время потратили?

Хотя в голове у Громзикова ещё продолжала булькать информационная каша, основную мысль, так сказать квинтэссенцию происшедшего с ним «пердюмонокля» он уяснил сразу.

– Вы не поверите, но, кажется, я понял, почему в своё время распался Великий и Могучий!– Радость от внезапного озарения прямо-таки рвалась наружу, требуя немедленного с кем-нибудь её разделения.– Это же очевидно! Римская империя пала от пресыщения её граждан разными дармовыми благами – подавай им, видите ли, хлеба и зрелищ! Советский Союз развалился, словно карточный домик, по тем же простым бытовым причинам: люди там просто зажрались! Расслабились от сытой, лёгкой и весёлой жизни! Всего у них там было завались! Всё время что-то «давали», что-то «выбрасывали». В конце недели – получай продуктовые заказы, на выходные – езжай на уборку «дармовой» картошки, бурака, помидоров, яблок, винограда (в зависимости от времени года и климатического пояса). Но самое главное – они уже разучились работать по капиталистически, а по коммунистически – так и не научились. Представляете, у них там были «месячники» культурного обслуживания населения – продавцы только один месяц в году могли взять себя в руки и не хамить покупателям! Рабочие обещали правительству ударно трудиться двадцать шесть декад, это двести шестьдесят дней, а их в году, как известно, триста шестьдесят пять! Делаем несложные математические расчёты, вычитаем из этого количества дней выходные, праздничные и отпускные, и получаем, что в году минимум двадцать дней уходило не на ударный труд, а на обычные «перекуры». Доярки брали на себя повышенные социалистические обязательства, а коровы были не в курсе и доились, как и всегда – не повышенно. При этом на различных собраниях, митингах, летучках, политинформациях тратилось впустую до двадцати процентов рабочего времени! Я, как работник идеологического фронта, такую широкую агитационную компанию среди населения понимаю, но не одобряю – это же какой ущерб производительности труда!

Хранитель-смотритель понимающе кивал головой, всем своим видом проявляя неподдельный интерес, и только изредка что-то бормотал себе под нос. Когда Громзиков покинул подвал архива, старичок засеменил в свою дежурную каптёрку и снял трубку внутреннего телефона:

– Алло, архив на проводе! Только что от меня вышел ваш сотрудник, Громзиков фамилия, так вы там примите его как следует – совсем человеку плохо стало от общения с историческими документами. Вроде как маленько свихнулся бедолага, чушь всякую несёт! Мол, разгадал какую-то великую тайну, которую Руководство уже несколько веков скрывает от народа, что он всем откроет глаза и расскажет то, «что не положено знать», одним словом – какое-то помутнение рассудка случилось с парнем. Вы там проследите, как бы он не натворил чего-нибудь! Вот вам и «Бэк ин зе Ю Эс Эс А»! А ведь я предупреждал, что нельзя неподготовленных людей к некоторой информации допускать – опасно для здоровья!


После продолжительного и тяжёлого реабилитационного периода, Громзикова всё-таки уволили из Учреждения за «профнепригодность», и он устроился в ближайшую торговую точку обычным грузчиком. Как известно – во все времена наиболее востребованы самые простые и прикладные профессии, никоим образом не зависящие от постоянно меняющейся политической ситуации в обществе и совершенно непредсказуемых извивов Истории.

Но ещё долго по ночам Громзикову снился один и тот же сон. Будто он снова стоит на углу «Двух Карлов», а долговязый Лёха «Зеппелин» раскрывает перед ним свой «дипломат» и оттуда, как из волшебного ларца, вдруг выскакивает четвёрка весёлых длинноволосых парней. И один из них, в старушачьих круглых очках, дружески хлопает его, Громзикова, по плечу и говорит восхищённо: «I’m back in the USSR! You don’t know how lucky you are, Boy! »

И все стоящие возле «Мелодии» меломаны радостно улыбаются: вот, мол, пустили наконец-то этих «Битлов» в СССР! Мы же их тут так ждали, так ждали – просто праздник какой-то!

Но тут из-за угла вдруг появлялся пенсионер-макулатурщик и, потрясая над головой талончиком на «Жоржа Сименона», призывал всех крепить бдительность, не поддаваться на идеологические происки Запада и поганой метлой выметать с советских улиц гнилую буржуазную культурку, коварно проникающую в страну развитого социализма вместе с низкопробными зарубежными песенками и проклятыми «джипсами». Тут же, прямо из воздуха, вдруг материализовывались «менты» в огромных как блины форменных фуражках, ласково брали Громзикова под руки и со словами «Хиппуешь, плесень?» паковали его вместе с остальными в жёлтый с синей полосой фургончик, патриотично прозванный тамошним народцем «лунаходом».

В этом месте Громзиков, обычно, просыпался, уныло брёл на кухню, пил отдающую хлоркой и ржавчиной воду из-под крана, а в голове его, постепенно затухая, продолжала ещё какое-то время звучать всё та же знакомая мелодия. И упорно крутилась одна навязчивая и немного сумасшедшая мысль: «А что, если бы этих ребят таки пустили в своё время в Советский союз? Может быть тогда История пошла бы совсем по другому пути?»


Сентябрь 2015 г.