Белое море, Чёрное море. часть 13, 14

                13. Глеб

     У Глеба Максимовича сегодня было очень много забот. Собиралась приехать высокая комиссия из Москвы, и нужно было все проверить, все тщательно подготовить. Полковник любил все держать под личным контролем и не любил ударять в грязь лицом.
 
     С утра все навалилось,  и даже свой любимый чай с бергамотом ему некогда было выпить. Обед тоже получился скомканным, наспех. В офицерской столовой почти никого не было, все тоже торопились навести последний марафет в своих подразделениях, так что компания не сколотилась, поговорить было не с кем, а посему и рассиживаться не пришлось.

     После обеда Глеб Максимович вернулся в свой кабинет и только взялся за телефон, чтобы переговорить по важному делу, как трубка загудела у него в руках. Звонили из городской больницы. Попросили его и, как только ему сказали, что дело касается его жены, у него внутри все похолодело. Ему сообщили об аварии, попросили приехать в больницу. Уже давно в трубке были гудки, но Глеб все еще не мог прийти в себя. Весь бледный, он держал трубку и не мог сосредоточиться...

    Выйдя из оцепенения, он решил, что  должен срочно что-то делать. Выбежав в коридор и отдав распоряжения дежурному, он побежал к машине. Его водитель хотел сесть за руль, но полковник отпихнул его, закричал: «Я сам», и дрожащими руками вставил ключ в зажигание. Как он доехал до больницы, Глеб не помнил.

    Он поехал короткой дорогой, через пролесок, поэтому не видел, и это было к лучшему, как оцепили место аварии на дороге, как там работала автоинспекция и следователи, и как рядком, включая водителя, лежали накрытые покрывалами не выжившие пассажиры. Тех, кто пострадал, отвезли в больницы города. Но «скорые» еще оставались около этого страшного места, боясь за приехавших родственников, которым требовалась не меньшая помощь, чем пострадавшим.

    Глеб всего этого не видел. Он несся на запредельной скорости по проселочной дороге, ухая на всем ходу в ямы, и рискуя застрять в них навсегда. Ему почему-то казалось, что чем быстрее он доедет до больницы, тем быстрее там все разрешиться.
 
     В больнице ему сказали, что Элеонора находится в операционной,  и к ней пройти нельзя. Но к нему сейчас выйдет врач и все расскажет. Полковнику предложили присесть, но он не мог сидеть неподвижно ни одной секунды. Он ходил по коридору быстрым, почти строевым шагом и эхо его шагов жутко раздражало медперсонал, но никто из них не рискнул сделать ему замечание, видя его отчаянное состояние.

     Он прождал полчаса, потом вышел врач. Это был пожилой усталый мужчина, с бородкой клинышком, как у Калинина, да и фамилия, как потом узнал Глеб, была соответствующая – Калинников. Отведя полковника в сторону и видя, что перед ним сильный человек, которому можно сказать всю правду сразу, не подбирая утешительных слов, он сообщил, что Элеонора «надорвалась», поднимая автобус вместе с другими, что она – герой, спасла жизнь ребенка, правда ценой жизни своего собственного дитя. Врач не стал вдаваться в медицинские подробности, но повторил еще раз четко и раздельно, видя, что полковник в полной прострации:

- Своего ребенка ваша жена потеряла. Хорошо еще, что  не погибла сама, так как началось внутреннее кровотечение и его с трудом удалось остановить. В общем, сейчас,- сказал врач,- состояние тяжелое, Элеонора в коме, и теперь остается только ждать.

     Сказав все это, Калинников извинился и заспешил опять в операционную. А Глеб, так и не проронив ни единого слова, стоял, опешив, в больничном коридоре и теперь, только что нервно марширующий полковник,  превратился в немую статую.

     К нему подошла дежурная медсестра, предложила успокоительное, но он отказался. Он даже не расслышал ее, он вообще не слышал слов, ему показалось, что его контузили, и в ушах стоял только гул и слова «ребенка она потеряла». Да еще какое-то тупое непонимание: «Как же так, он ведь приехал. Ему казалось, что как только он доберется до больницы – весь этот ужас закончится, он увидит Ленорочку, обнимет ее, успокоит и повезет домой. И все будет как раньше, хорошо. Но сейчас он стоит здесь, один, и чем все это закончится – одному Богу известно.»

     Богу? О чем это он? Он никогда не вспоминал Бога. Он был военный,  и в его кругах это было   не принято. Но сейчас он почему-то его вспомнил. «Господи! Почему она?» – взмолился он мысленно. Дальше... он знал, что делать.

     Раньше ему никогда не пришло бы это в голову, но сейчас он хотел быть рядом с Богом и вымолить у него ее спасение. Рядом с больницей была маленькая часовня. По праздникам там проходили службы, но сейчас она была почти пуста, лишь, служащие там, две женщины убирали догоравшие свечи. Глеб медленно пошел к алтарю, не понимая еще, что он там должен делать.
 
     Справа от алтаря было большое распятие Христово, с кровоточащими ранами на руках и ногах. И, видя, как смиренно Христос склонил голову, Глеб опустил свою и стоял так, закрыв глаза. Он не знал молитв, не знал, что нужно говорить в таких случаях, но близость к Нему немного остудила пылающую рану в его сердце и давала некоторое успокоение.
 
     Сколько прошло времени, он не понимал, только вывело его из оцепенения  прикосновение к его плечу. Кто-то теребил его руку, он открыл глаза и увидел сердобольных женщин из этой церкви.

- Милок, тебе плохо? – участливо спросила одна.

- Плохо,-ответил Глеб,- очень плохо. Только не мне, а моей жене. Она в этой больнице, ребенка потеряла в аварии, и сама еле…

     Он не договорил. Беззвучный плач содрогнул его плечи. Всю его грузную высокую фигуру. Ни одной слезинки не вылилось из его глаз, но он плакал, рыдал всем телом, всей душой, каждой частичкой своего сердца.

- А ты поплачь, милок, поплачь, тебе легче станет. А ребенку твоему сейчас     уже хорошо. Богу тоже нужны чистые души. Он о нем позаботиться. А ты поплачь, не стыдись. И молись за жену-то. Проси Господа смиренно, он и поможет.

- Да не умею я молиться, не приучен.

- А ты молись своими словами, как сердце чувствует. Как жену-то твою звать?

Глеб ответил.

- Мы тоже помолимся о ее здравии, так Бог быстрее услышит наши мольбы. А ты, на вот, свечку, поставь. За здравие болящей рабы божьей Элеоноры.

     Глеб поставил зажженную свечу, и редкие прихожане церкви видели, как солидный военный, стоя на коленях перед распятием, шептал что-то очень тихо, уронив голову на грудь.
 

                14. Глеб


     Элеонора пришла в себя только на следующий день. Все это время Глеб провел рядом с ней, около реанимации. Когда ее перевели, наконец, в палату и больная открыла глаза, она увидела перед собой наполовину поседевшего мужчину с осунувшимся серым лицом и помутневшими глазами, как у несвежей рыбы, уснувшей несколько дней назад.
 
- Глеб,- прошептала Элеонора,- это была дочка. Прости меня, я не смогла ее сберечь.- И закрыла глаза опять, как будто, на то, чтобы вымолвить эти несколько слов, у нее ушли все силы.

     Глеб не в силах был больше сдерживать слез. До сих пор он плакал без единой слезинки. Это был «Бахчисарайский фонтан», где только одна мужская скупая слеза крымского хана медленно капала и стекала по каскаду, растворяясь в водной глади дворцового фонтана.

     Сейчас же, когда его Ленорочка пришла в себя, он разразился водопадом слез.  Он больше не мог притворяться сильным, ему больше ничего не было стыдно. Он зарыл свое лицо в одеяло у нее на груди и плакал, плакал слезами облегчения, вымывая из души все страхи и напряжение всех этих кошмарных дней. А Ленора гладила рукой его поседевшие волосы и успокаивала его, как ребенка:

-Не плачь, Глебушка, не плачь. Все будет хорошо.

     Еще через два дня ей стало лучше, но врач сказал, что родить снова она вряд ли сможет. Теоретически, есть небольшой шанс, но очень большой риск для ее жизни. Поэтому рожать ей снова запрещено. И тогда Глеб поклялся самому себе, что больше никогда он не позволит ей снова рожать, так как ее жизнь для него ценнее всего на свете. Он так и сказал ей:

-Никогда больше. Слышишь, никогда!

     И на память у них осталась только фотография дочки, вернее компьютерный снимок УЗИ, сделанный в тот злополучный день.


Продолжение следует...