Озарение

Часть 1.

Уважаемый, ЧМО.

Прочитай внимательно мой следующий очерк, и напиши мне свое мнение.

Небольшая история ни о чем, и обо всем сразу.

Сегодня Даун решил покончить жизнь самоубийством.
Он похитил машину и думал въехать в столб. В принципе, идея хорошая. Шумно погибнуть за рулем, тем самым, показывая всем, что и он мог водить машину.
Проезжая мимо железнодорожных путей, в его голове возникла более гениальная идея – можно просто попасть под поезд.
Подогнав машину к железнодорожному переезду, он выехал на рельсы, заглушил мотор и начал ждать.
Наконец вдали появился стремительно приближающийся поезд. Но коллизией судьбы оказалось, что поезд приближался также и с другой, противоположной стороны.
Даун обрадовался так, как теперь это точно грандиозная смерть.
И вот первый поезд достигает машины Дауна и врезается в нее. Машину закручивает и мгновенно превращает в груду метала. От удара, первый вагон с машинистом сходит с рельс и влетает лоб в лоб, в другой, на встречу мчащийся состав.
Все начальные вагоны обоих поездов сошли с рельс и, издав страшный скрежет, оба поезда рухнули.
Сумасшедший шум, в воздухе облако пыли. Кругом осколки в дребезги разбитых окон, обломки раскуроченных вагонов и тела людей раскинуты в разные стороны на десятки метров.
Ну, все было бы ничего.
Но за пару секунд до аварии Даун понял, что ему это не надо.
И решил выйти из машины…
С уважением, Учитель.




Дорогой, Учитель.

Из вырезки, которую Вы мне послали, я понял следующее.
Когда человек осознает свою истинную природу, он теряет смысл существовать.
И быть может, именно Даун способен понять свою истинную природу, в то время как все мы будем всю жизнь теряться в загадках, утешая самолюбие иллюзией ума, одновременно уходя из этого мира.
С уважением, ЧМО.






Когда знакомишься с девушкой, которая тебе нравится, ее запах преследует тебя везде. Раньше ты этот запах духов не замечал, а теперь кажется, что пол города пользуется именно ее духами.
То же самое и с одеждой.
Похожий силуэт вдалеке одетый в тот же цвет, что и твоя девушка, вызывает серьезные сомнения.
А потом думаешь, ну ладно, если все выглядят, одеваются и пахнут как она, так какая разница с кем встречаться?
И как мысль, может что-то в этом есть. Но мне не очень хотелось встречаться с кем-то, кто одета как та девушка, которая мне понравилась, даже если она очень похоже пахнет.
Часто так, вроде мозг развил мысль до предела, но на практике не хочется быть тем, кто ее опробует.
В общем, эту девушку, которую я уже упоминал, звали Натали.
Натали. Это такое французское имя.
В этот период я как раз продал машину и ездил на метро.
Каждое утро я спускался на эскалаторе и удивлялся: как люди ездят на метро? Ведь время закладывает уши. Но так, чуть-чуть, что звук приближающегося поезда все равно еще очень раздражает.
А потом постоянное ощущение кого-то другого в вагоне.
Хотя с другой стороны как-то странно. Ну, вот когда рядом с тобой в лифте едет незнакомый человек.
И вроде он рядом так с тобой стоит и нужно вдруг чего-то сказать, о чем-то спросить. Удивиться, что судьба вас так странно свела. Только тебя и его, в этом тесном пространстве. Просто поддержать разговор, пока нужный этаж вновь не разлучит вас навсегда.
Но ты ничего не произносишь и независимо рассматриваешь пол.
А в это время тебя беспокоит чувство вины, что с ним не разговариваешь, смешанное с чувством стыда, что вы молчите.
А когда едешь в метро, вас еще больше. И вас может быть сто пятьдесят человек в одном вагоне, тесно прижавшиеся друг к другу.
Откуда-то еле доносится запах пота, кто-то кашляет не закрывая рот. А поезд еще как специально медленно так едет, все время притормаживая, словно вот-вот остановка.
И тебя плотно прижимают к кому-то, так, что руки застревают в воздухе.
То есть ты еще ближе к кому-то, чем там, в лифте, где тебе было стыдно.
А сейчас тебе совсем не стыдно.
И ты вообще не хочешь ни с кем говорить, ни обсуждать дела, ни удивляться судьбе, что свела всех вместе.
Ты только хочешь убраться оттуда к чертовой матери. 
В общем, там, в вагоне, я увидел Натали в первый раз.
Прижатая массой потной толпы ко мне, полусогнувшись, но с вытянутой и крепкой зажатой на поручни рукой, она выглядела такой удивленной, словно у них в Париже она всегда ездит только на машине. Исключительно на хорошей.
И именно запах ее духов мне так понравился, что я выдавил слабое подобие улыбки, и попытался поздороваться.


Часть 2.

Сегодня опять пришло письмо. Не могу сказать, что я удивился. Скорей наоборот -
я прекрасно знал, что оно в почтовом ящике.
Оно было обложено сверху разными рекламными брошюрами, которые я охотно переложил в другой почтовый ящик к соседу. Отлично понимая, что потом он мне все вместе со своим спамом вернет.
На конверте, конечно, не было ни марок, ни обратного адреса.
Я налил чашку кофе и вскрыл письмо.

Уважаемый, ЧМО.

Ты ничего, увы, не понял.
Даун не мог осознать свою сущность, так, как для этого нужно отречься от проекции мира экранированное мозгом, что в принципе не возможно.
Во первых, мы не способны  мыслить чем-то, вне этой проекции. Во вторых, мозг Дауна недостаточно развит, чтоб даже захотеть увидеть вне этой проекции.
Смысл.
А смысл, мой дорогой ученик, лишь в том, что все мы едем в поезде. И у каждого есть своя остановка.
Но некоторые из нас до нее доезжают, так как жизнь может внезапно оборваться из-за такого же Дауна, решившего самоутвердиться за наш счет.
С уважением, Учитель.


Вот бывает ситуация ты споришь с кем-то, а потом спор закончился. И ты уже один, дома, но ты все еще думаешь о споре.
И тебя потихоньку начинает озарять: «Блин, надо было ему так ответить… А потом так…» Ты думаешь, ну почему ты сразу не сообразил, как можно было сказать и сразу же закончить спор.
И ты вообще очень прав, хоть ты явно в момент спора не совсем это чувствовал.
Нужно, причем срочно нужно позвонить тому с кем спорил, и сказать ему вот, мол, так и так. А потом так, и, мол, так. Ну, это же понятно. Злость начинает зашкаливать и подталкивать на необдуманные поступки.
И ты уже тянешься к трубке телефона, но тут, к счастью, ты осознаешь как это глупо.
Сразу надо было соображать.
А сейчас - уже совсем не сразу.
И вот, пока это письмо у меня на столе, и я точно знал: как надо ответить, я написал ответ.


Уважаемый, Учитель.

То, что вы написали, и так понятно.
Вы пишите, что порой мы гибнем из-за дураков, нерациональные порывы которых, противоречат нашему дальнейшему существованию?
Мне кажется, в жизни каждого все настолько продиктовано факторами извне, что и жизнью-то сложно это назвать. Словно жизнь у нас только в детстве, а потом мы просто существуем.
Сегодня мы можем быть в вагоне, который мчится на встречу с Дауном, а завтра мы можем быть этим самим Дауном.
А иногда, сами того не зная, быть работником железнодорожной компании, который написал расписание этих двух поездов и послал их на смерть, на встречу друг другу. 
С уважением, ЧМО.






Чувство обоняние, одно из самых сильных чувств.
Бывает, видишь красивую девушку и она красива настолько, что все в тебе замерло. И ты почти трепетно наблюдаешь за грацией каждого ее движения, в тайной надежде найти хоть один изъян.
А рядом с тобой пробегает пес. Отвратительно вонючий пес.
И он настолько воняет, что девушка, которая минуту назад казалась ангелом, превращается там вдали, в твоих глазах в уродину. Образ кажется уже не таким красивым; реальность обволакивает тебя суровой действительностью: все красивое может быть обезображено.
Натали стояла рядом со мной. От нее исходил такой восхитительный аромат, что я пытался представить себе дворового пса рядом, просто чтоб не влюбляться.
Ее запах еще сильней влиял на мою оценку ее внешности.
Вот как человек издалека просто внешность. Но как он резко двинулся, чем-то запах, или сказал хоть одно слово, он уже не внешность, а образ.
И с этого момента именно образ определяет внешность.
Когда на очередной остановке кто-то вошел, кто-то вышел – но при этом народу не поубавилось, я сместился так, чтоб оказаться лицом к лицу. Ее французские глаза, апатично бегающие по пространству, поймали мой взгляд и сразу же осмысли.
-Привет,- сказал я.- Неудобно, да?
Я сделал лицо, как будто меня тоже очень зажали, чтоб вызвать симпатию. Мол, мы коллеги по несчастью.
Но разница в том, что зажатый толпой, даже делающий вид, я выглядел убого. Словно толпа меня смела. Она же оставалась какой-то грациозной и манерной действительно, будучи стиснута со всех сторон.
Поэтому я быстро выпрямился, расшвырял стоящих рядом по сторонам и улыбнулся.
-Привет,- сказала она.
Вот первое произнесенное слово, еще одна монета в копилку образа.
Я заостряю на этом внимание не просто так.
А потому, что когда мы говорим: «любим» и «скучаем», мы говорим не про человека, а про образ.   
И даже не этот образ, выстроенный самим человеком, а что-то среднее между ним, и тем, что наше воспаленное любовью сознание, охотно достраивает само.
-Я сейчас выхожу…
-Сейчас?
-Сейчас,- ответила она.
Народ перед ней расступился, и она исчезла. При выходе из вагона она на меня обернулась. Примерно, как оборачиваются в фильмах девушки на мужчин, заходя в туалет клуба, или самолета -  мол, пойдем за мной…
Хотя, может, мне показалось.
Может мой мозг мгновенно достроил образ загадочной, но при этом фатальной леди, а на самом деле она всего лишь обернулась, и подумала, «Вот, идиот...»


Часть 3.

Я получил ответ. Получил, может не совсем правильно замечено, потому, что получить можно что-то, что не имел.
Но я получил ответ.
Письмо сегодня торчало из почтового ящика соседа.
Пока я нес его в квартиру, я вскрыл небрежно заклеенный конверт и извлек письмо.


Уважаемый, ЧМО.

Раз ты думаешь, что существуешь, а не живешь, могу посоветовать следующее:
Утром, когда ты только проснулся и ты такой недовольный, что тебя разбудили именно тогда, когда тебе снился такой особенный и теплый сон.
Ты даже примерно не помнишь, про что он был, но слепо чувствуешь, что он был непревзойденно отличен от других.
И каждая проходящая минута бесследно стирает его из мозга навсегда.
Вот именно тогда, вместо того чтоб ухватываться за ощущения, которые все равно пройдут, или возвращаться ко дню - полностью повторяющий вчерашний, останься в кровати.
Перебери в голове всех близких тебе людей и все родные места и последние значимые события. И почти точно, что-то из этого было в этом сне.
Затем, опираясь на это, распутывай сон как клубок.
А когда ты его вспомнишь и увидишь, что он даже очень обычный и совсем необоснованно давал чувство уникальности, побеги и полностью запиши его в блокнот.
Запиши его в деталях. Причем делай так каждый день, когда тебе снятся сны. Не пропускай ни разу.
Пусть у тебя будет такой блокнот или дневник, не стесняйся этого. Многие девушки ведут дневники, в которые помещают свои необузданные мысли и неконтролируемые порывы поэзии.
У тебя же будут в дневнике только факты. Сухие факты твоего сна. Ночь за ночью, помещай туда все свои сны. Ниточка твоего подсознания за ниточкой, сплетай узор того, кем ты являешься.
В общем, делай так всю свою жизнь.
И потом, когда твоя жизнь, или пусть твое существование, будет подходить к концу, ты откроешь все эти блокноты. Все эти громадные тома, несущие в себе ежедневник твоих многолетних снов.
Где ни откроешь: на любой дате, любой год жизни, ты сможешь посмотреть сон и вызвать отголосок ощущения восприятия реальности любого момента твоей жизни.
Все они, эти тома друг мой, дневники твоего подсознания, и будут твоей другой, реальностью, которую могут создать ощущение жизни.
Конечно, есть еще вариант, где ты описываешь события своего дня, не ночи.
И так же точно их перечитывать, постепенно понимая, что это существование и была жизнь, только ты был слишком глуп, чтоб это понять и насладиться каждой секундой.
Тогда запиши про нас, про меня -Учителя.
Себя, так как ты ученик, а значит низшее существо в иерархии просветления, назови как-нибудь, типа: «дурак», «тупица», «чмо», «идиот», и т.п., - это во первых правдиво, но поймешь ты это лишь десятки лет спустя.
Во вторых, интересно, какое состояние из вышеперечисленных сейчас, с глубины дна колодца, в котором лежит твое недоразвитое сознание, тебе кажется ближе всего.   
С уважением, Учитель.

Быстро, пока я такой свежо-негодующий, я написал ответ:

Уважаемый, Учитель

Описывать сны – я не буду. Я пью столько, что мне давно ничего не снится..
Описать будни могу. Но никогда не опущусь до того, чтоб называть себя унизительным именем, ради ублажения своего раздутого к старости эго. 
С уважением, ЧМО.






Я случайно встретил Натали через два дня в кафе.
Вот ты всю жизнь живешь, никого нигде не встречаешь.
А потом единственный раз в жизни, в какой-то стране ты совершенно случайно наткнешься на далекого знакомого твоего знакомого, и ты сразу завопишь так в сердцах, как будто ты уже очень давно хотел это сказать: «Ну, какой же все-таки маленький мир…»
Словно каждый день ты встаешь утром, завтракаешь, выходишь на улицу, и там случайно встречаешь кого-то знакомого. А пока ты с ним говоришь, еще один удивленный редкостный товарищ шагает в твою сторону. И весь твой день соткан из незапланированных встреч.
А потом тебе однажды надоедает, и ты говоришь так в сердцах: «Мать твою, какой же все-таки он маленький этот мир…»
По пути на работу я заскочил в кафе. Хотелось как-то продлить выходные и начать работу только после чашки утреннего кофе с бутербродом.
Как-то, с возрастом заглядываешься на девушек больше привычке, чем по желанию. И поэтому, когда я почувствовал запах знакомых духов, я обернулся скорей на всякий случай.
Натали сидела за соседним столиком и внимательно меня разглядывала.
-Привет,- сказала она.- Мы откуда-то знакомы, вот только не помню откуда.
Я приветливо улыбнулся, а затем охотно весь искривился и скукожился, словно меня задавили со всех сторон, имитируя давку в вагоне метро.
-Да, да. В метро два дня назад,- вспомнила она.- Какой же все-таки маленький…
Я подсел к ней, и так завязалось наше знакомство.
В общем, дальше, все протекало достаточно банально.
Каждый из нас выставлял напоказ все хорошее в себе, тщательно выискивая плохое в партнере.
Она поведала, что ее зовут Натали. Вы то, конечно, это еще раньше узнали, а я только тогда.
Поведала, что родилась во Франции. Что ее отец русский, а мать француженка. Рассказала, что ее отец начал пить, поэтому мать с ним развелась. А она же сама иногда приезжает сюда в Россию, на родину отца.
Про русского отца алкоголика, который в детстве ее бил, она рассказала мне сразу на первой встрече, так, по заграничному легко и апатично, скорее игнорируя проблему, чем сталкиваясь с ней лицом.
-Ну, в детстве бывало, он меня пинал, когда был пьяный. И приставал, так, как должен приставать к маме…Нехорошо. А еще в детстве я выучила два языка. Мама со мной говорила на французском, а папа по-русски, но думаю я все- таки на французском.
-Нельзя так сказать,- мгновенно отреагировал я.- Человек мыслит не словесными единицами, а образами. Ты не думаешь словами: «Я сейчас встану и пойду», ты просто себе это представляешь как действие. А у действия нет языка. Поэтому ты не можешь сказать на каком языке ты думаешь.
Натали нахмурилась, а затем потянулась вперед, наклонившись к моему лицу.
-Ты, дал отличный пример с фразой: «Я сейчас встану и пойду». Потому, что если ты еще хоть раз меня поправишь, я именно так и поступлю. А ты останешься тут в кафе, размышлять на своем русском языке, о том корректно или нет учить человека, с которым только что познакомился, как правильно разговаривать.
Конечно, я удивился, черт побери.
Натали же снова заулыбалась, и заговорила на отвлеченные темы.


Часть 4.

Думаю, пора рассказать с чего все началось. Все началось с одиночества.
В детстве, для тебя существует среда, а не люди. Ты знаешь цвет обоев у тебя в спальне, каждую царапину на них, запах кухни и все сломанные тобой ручки.
Когда ты вырастаешь, постепенно среда и объекты прекращают для тебя существовать, их место занимают люди.
Иллюзия, что весь мир построен для тебя, что все вокруг актеры, что ты самый особенный -  исчезает. Тогда ты остаешься один на один с собой, хорошенько так осматриваешь себя,
и понимаешь, что ни хрена себе, это как же ты мог подумать, что ты особенный…
И где-то тогда, тебя начинает пожирать одиночество.
Всю свою жизнь ты тщетно пытаешься найти отголосок себя в других.
Каждый раз ты убеждаешься вновь: набор качеств, умственные способности и умение их применить, у других людей совершенно иные, и поэтому ты одинок.
Но однажды ты напиваешься так, что себя не узнаешь. Вроде это ты, а вроде и нет.
Эти затуманенные алкоголем глаза в зеркале принадлежат тебе, но этот способ мышления, иной, нежели тот, который ты имел трезвым.
Ты находишь себя в себе же.
С каждым глотком ты приобретаешь новую сущность, способную чувствовать легкость. Быть выше всего, а главное выше прошлого, трезвого себя. И отсюда, с этой личности, которая появилась, ты хочешь пообщаться с личностью, которая была.
Ты берешь лист бумаги, и неровным почерком пишешь письмо.

«Уважаемый, ЧМО.

Именно отсюда, с высоты легкости я и смогу тебя чему-либо научить. Предел твоих возможностей на возраст исчерпан, и ограничен рамками этики, морали и глупых комплексов, которые мне, наиценнейший друг, совершенно не страшны.
Шахматист играет в шахматы сам с собой, одинаково стараясь за обе стороны. Я тот же шахматист, получивший возможность обыграть сам себя, тем самым научить тебя играть лучше.
Ты всего лишь…»


Через пару часов, с сумасшедшей головной болью, я сидел на кресле и читал письмо. Потом взял ручку и написал ответ.

Уважаемый, т.н. Учитель.

После твоей фразы: «всего лишь…», начинает тянуть откровенным хамством и глупостью. То есть пьяной бредятиной. Последние три страницы, я даже не стал дочитывать.
Из этого понятно, что с начала этически бесшабашного функционирования мозга, до начала абсолютного действия алкоголя, не так много времени.
Моменты, когда можно использовать полный ресурс возможностей - без ограничения.
Нужно максимально вписаться в это время, либо найти дорогу поддержания максимально полезной концентрации алкоголя.
В последнем я сомневаюсь, т.к. если пить меньше – но чаще, тем самым поддерживая постоянную концентрацию, я буду отлично помнить все, что написал. Даже сейчас я читаю, частично помня, как сам же себе все это же и писал.
Поэтому, чтоб эксперимент сработал, пить надо больше. Может почти не разбавленного спирт. Подождать определенное время, а затем быстро читать то, что я написал трезвым. И садиться мгновенно писать ответ, максимально используя время…
А сейчас, условности продиктованные жизнью обрисовывают мне эту затею не в лучших цветах. По этому, пока я совсем не передумал, заканчиваю писать.
С уважением, ЧМО.






Я совсем не могу объяснить - как, но мы пошли с ней на концерт классической музыки.
Да, прямо так взяли и пошли. Прямо так на концерт классической музыки.
То есть она туда очень хотела, а я очень хотел ее, и поэтому мы пошли.
Это был какой-то театр что ли, в центре города. Я пришел чуть подвыпивший, как всегда экспериментируя с дозировками. 
На сцену вышел дирижер, и пока он кланялся, какой-то закадровый голос объявлял: «На сцене концертного зала…»
И каждый наклон дирижера действовал на меня как маятник часов в каком-нибудь фильме, где хотят ввести в гипноз главного героя, в поисках военной тайны.
-Только не засыпай, хорошо? – попросила Натали.- Обещаешь?
А дирижер все кланялся и кланялся.
Сон настолько гармонично переплетается с событиями действительности, извиваясь тонкой цепочкой несуразицы, связывая воедино: настоящие места и персонажи, с совершенно неадекватными событиями, что во сне все кажется очень даже логичным…
И поэтому, когда я сказал, «Обещаю», находясь внутри самолета в аэропорту, я вообще хотел возмутиться, как так неужели она думает, я засну за штурвалом…
А потом я оказался в комнате.
Во сне всегда так бывает. Ты вдруг очутился где-то, и совсем не ясно, как это вот ты так взял и туда дошел.
Я находился в большой комнате у экрана телевизора. В самом экране стояла во весь рост Натали, и держала солнце.
А я нежился голый у экрана и загорал.
Марка телевизора была написана наверху слева. Там, где обычно пишется «Toshiba», «Panasonic» или «Sony» было написано русскими такими коммунистическими буквами: «Соня».
Китайцы, небось, подумал я.
И вдруг Натали опустила солнце на колени, и тихо так загадочно произнесла, «Реклама». Потом она сокрушенно покивала головой, мол, именно она и ничего не поделаешь.
На экране появился человек со скрипкой и начал играть. И он играл и играл, а я то знал, что Натали сидит уже давно где-то грустная и ждет, чтоб снова вернуться с солнцем на экран.
А человек все играл и играл. И тогда во мне вскипела злость.
«Ты не оставляешь мне выбора», сказал я, и залез в танк. Первым же залпом я взорвал скрипку и человека.
И тогда из экрана ко мне выскочила счастливая Натали. Она бежала ко мне и аплодировала.
Ну, голая, конечно.
-Соня, проснись. Ты все проспал...
Когда она меня разбудила, весь зал стоя аплодировал, а дирижер снова кланялся всем подряд.
Дирижер, который машет перед симфоническим оркестром палкой, словно волшебник. Я никогда не понимал, почему аплодируют именно ему? Ведь он единственный из оркестра, который вообще ни на чем не играет.
-Ты все проспал, а обещал не спать,- сказала Натали. – Ты пил что ли?
Я протер глаза и поймал ее взгляд.
И тогда прямо там возникла эта милая пауза, где ты смотришь в глаза и вроде как должен поцеловать, а вроде и нет. Но если нет, то момент упущен, и нужно вернуться к жизни с ощущением злой неловкости.
Я дернулся к ее губам достаточно быстро с полузакрытыми глазами, но с идеально просчитанной траекторией.
И тут какой-то мужик, рядом с которым мы сидели, негодующе воскликнул: «Вы собираетесь выходить, или мы тут еще полчаса стоять будем?!»
Справа от нас народ сгруппировался в очередь, которая терпеливо ждала, чтоб мы, наконец, встали и вышли, чтоб выйти самим.
Натали сразу как-то неловко вскочила и вышла из зала. А я остался на секунду и встал лицом к мужику.
-Козел.
Мужик ошарашено огляделся назад на народ, мол, вы его слышали?
Было что-то такое почти сексуальное сказать в этих стенах «козел». Что-то такое девственное.
С большим трудом я отвернулся от мужика, и вышел вслед за Натали.


Часть 5.

«Уважаемый, ЧМО.

Вот этот сладкий момент.
И пока мой мозг соображает достаточно чтобы что-то написать, но уже, пожалуй недостаточно, чтобы что-то запомнить, я хочу тебе предложить оригинальную сверх-идею…»



Дочитывать я не стал, так как отлично помнил, что написано дальше. И сейчас будучи трезвым, мне это не казалось особенно удачным.
Я не шизофреник и прекрасно знаю, что сам себе пишу письма. Просто пытаюсь об этом не думать.
И поверьте мне, после пары рюмок водки, очень легко это сделать.
Смысл в том, что я не нашел никого, кто мог бы меня учить, кроме меня самого в состоянии легкого опьянения. Именно тогда мой мозг совершенно лишен любой этики и морали, условности и комплексы спят, а подсознание не руководит действиями. И можно, наконец, подумать.
Но есть моменты, когда знаешь, как нужно поступить, пусть даже общество навязывает модель поведения, а подсознание командует тобой, преобразуя все в выгоду ему.
Именно поэтому я сел, чтоб написать свой последний ответ.

Уважаемый, Учитель.

Спасибо тебе за все.
Твоя идея совершенно неприемлема, но я пишу не поэтому. Твои идеи все опасней и опасней, мне отсюда их выполнять все сложней и сложней. Становится очевидным - мы должны все это прекратить.
Я пишу потому, что хочу дать тебе в последний раз возможность жизни. В последний раз, это значит я напьюсь завтра, только чтоб дать себе финальную возможность оттуда, взглянуть сюда, и, надеюсь, понять, что это на хрен нам больше не надо.
Мы с тобой живем в одном мире, но в разное время.
И я хочу остановить это прежде, чем из удачного опыта, это превратиться в болезнь. Речь даже не о шизофрении, а об алкоголизме…
Хотя, по сути, мое письмо адресовано алкоголику, от шизофреника.
Дорогой, Учитель.
Я подарил тебе жизнь, а ты подарил мне музу.
Именно ее мне так и не хватало. Теперь ты мне больше не нужен.
Я напишу, наконец, что-то, о чем я хотел всегда. Как та, твоя заметка про Дауна, «История ни о чем, и обо всем сразу».
Где смысл в отступлениях и в мелочах, а не в диалогах.
Да, черт побери, вся наша жизнь это история ни о чем.
А я хочу обо всем сразу…
С уважением, к самому себе,
Тотальное ЧМО .






Вскоре Натали переехала ко мне.
Что меня ежедневно поражало в ней, это чувство стиля. Она всегда, то есть везде и все время, одевалась шикарно.
Каждое утро она бросала мимолетный взгляд из окна и мгновенно находила идеальный компромисс между погодой и красотой, дня на три вперед.
Появлялось такое ощущение, что у них там Франции первое слово ребенка это не «мама». Словно малыш самым первым словом тянется руками к матери и кричит «мо-да». И счастливая мать зовет отца, «Жак! Наша дочь, наконец, сказала мода… Доченька, скажи снова…»
Когда я уходил из дома утром, Натали мне говорила, «Милый, сегодня будет дождливо начиная где-то, с 16:00, поэтому ты возьми зонтик».
Я брал зонт и когда дождя в 16:00 не было, я радовался как ребенок и представлял, как вернусь домой и с удовольствием устрою скандал за то, что зря меня заставила тащиться с зонтом.
Но дождь с опозданием в максимум час, всегда начинался.
Натали была очень воспитана.
Как-то раз я выкинул при ней пустую бутылку из-под йогурта на землю. Это все случилось так натурально, что я даже не подумал. Допил йогурт и швырнул бутылку в сторону.
-Подними ее. Где твое воспитание?- воскликнула она. Ее глаза очаровательно вспыхнули гневом.
А я отвечал, что воспитание это то, чем мы прикрываемся, когда не хотим или просто не можем что-то сделать.
Она негодующе стукнула каблучком по асфальту и пошла домой. После этого, она долго со мной не разговорила.
В общем, с того момента я пустые бутылки не выкидывал на землю. Просто ставил и оставлял.
Ну, если кинуть пустую бутылку куда-то, это и правда не очень красиво. А если аккуратно так поставить и уйти, это нормально. Как будто ты очень интеллигентный человек, и ты эту бутылку просто чуть подзабыл.
Как-то я предложил Натали почитать, что-нибудь, из того, что я написал.
Она сказала: «Ты не можешь написать хорошо, потому, что ты не профессионал…»
Я ответил, что профессионал это тот же любитель, зачастую бесталантливый вовсе, которому повезло.
-Когда, дорогой мой, и тебе повезет, тогда я почитаю.
Конечно, я разозлился, на силу брэнда для читающих глазами, а не умом.
Но своего часа, я все же дождался.
Один раз Натали взяла у меня с книжного шкафа книгу и начала читать. Единственная проблема была, что книга была в ужасном состоянии и последние пару страниц были вырваны.
Книга была достаточно редкая, поэтому даже в таком виде, я ее не выкидывал.
Когда Натали дочитала до момента обрыва страниц, она обратилась ко мне, чтоб я срочно нашел концовку этой книги, или купил новую книгу, так как она просто обязана знать, как же заканчивается эта повесть.
И тогда у меня возникла идея.
За трое суток я напечатал свой, альтернативный конец книге. В котором герой, в отличие от оригинала, все же погибает. Добавил в свою концовку пару литературных приемов, и сюжетных оборотов, в целом оставшись в стиле главной книги.
Я принес свою концовку на листах и сказал, что, так как книга редкостная, смог концовку найти только в Интернете, откуда и скачал.
В течение двух часов Натали дочитывала мою концовку. Я ходил рядом с комнатой, где она читала, но внутрь не заходил.
Наверное, никогда в жизни, мне не была так интересна реакция читателя, как тогда.
В какой-то момент я не сдержался и вошел в комнату.
Первое что мне бросилось в глаза это разбросанные по всей комнате листы. Словно в негодовании их отшвырнули в сторону.
Натали сидела с ногами на диване, вся в слезах. Косметика была размазана по всему лицу.
-Сильный конец,- всхлипнула Натали,- его стоило ждать!
И с того момента, начался бешеный поток рассказов и концовок.
В большинстве интересных книг на моих полках я вырвал в среднем по пятьдесят страниц.
Днем и ночью я писал в разных стилях и жанрах, подстраиваясь под общий мотив заданной книги и автора.
Натали бесилась, что, мол, я небрежный и что у меня все книги порванные. И  что ей приходиться дочитывать романы не в твердой обложке книги, а в формате А4, скачанном в Интернете.
В общем, за то время я написал около двадцати разных концовок книг, много новых рассказов и повестей, от разных авторов.
Говорят - сублимация, но у меня это наоборот.
Именно после секса, когда Натали еще лежала в кровати и ждала, чтоб я вернулся с душа и обнял ее в очередной раз доказав ей, что она мне нужна, я бежал к своему ноутбуку и быстро печатал одно слово за другим, пока вновь легкое осознание нужды размножаться, не затмевало любые другие творческие порывы.
Чем больше мы занимались сексом, тем больше я писал. А значит, тем больше писали известные авторы.
Однажды пришел день, когда мне пришлось признаться.
Она вошла в комнату и застала меня у компьютера, рожавшего новую концовку какой-то дурацкой книги.
После этого Натали не разговаривала со мной недели две.


Часть 6.

Пальцы немного дрожат, но скорей от страха, нежели от чего-то еще. Тумана в голове нет, скорей даже наоборот, вырисовывается четкая ясность в каждой мысли.
Я открываю ноутбук, и начинаю писать.

«Уважаемый, ЧМО

Мне очень жаль, что ты не прислушался к моей идее. Лучше ты б воплотил мою идею в жизнь, чем предоставил мне последний раз подышать..
Дело,  мой дорогой чмо, только в одном: я не уверен, в том месте, где ты будешь это читать - как туда доставить почту?
Я сижу на кухне, на холодном кафельном полу в обнимку с ноутбуком. Рядом со мной стоит полупустое ведро, которое совсем недавно было наполнено до края.
Быть может ты не смог оценить глубину моей идеи, так как он не понял ее суть.
Ну, ЧМО он и есть ЧМО, человек упакованный комплексами и страхами до предела, как его еще можно назвать.
Как Учитель, наверное, я полностью исчерпал себя, т.к. ничего путного, видимо, предложить уже не смогу, раз ты меня хочешь убрать.
Раз уж я тебе не нужен и мы с тобой в последний раз танцуем, предлагаю сделать еще один, последний шаг.
Перейти на третий уровень сознания, приблизиться к озарению. К просвещению и к пути, который может, откроет нечто гениальное.
Человек использует лишь малый запас потенциала своего мозга, должен же быть способ, хоть на секунду заглянуть туда, где храниться этот запас.
И я, отсюда, подозреваю, что на пути к истине преграда лишь слабость.
Начинает немного раскачивать, как на старой лодке, когда перемещаешься в ней с одного края на другой.
Я проглотил две упаковки маргарина.
Смысл в том, что маргарин обволакивает желудок и не дает алкоголю мгновенно впитаться.
Затем я поставил в центр кухни ведро, и стал выливать в него одну бутылки водки за другой, наполнив ведро до краю. Лишь за тем, чтоб, когда я пил, я не ориентировался в количестве выпитого.
Ну а потом я начал пить.
Я пил и пил; глоток за глотком. Водка отвратительно жгла пищевод, но я заглатывал быстрей, чтоб ни на секунду не почувствовать боль.
Ведро постепенно опустошалось.
Я должен добраться до третьего уровня. Хоть на секунду выключить голоса и шумы, убрать чувства, оглушить условности навязанных средой.
Я должен коснуться гениального, коллективного бессознательного. Я должен это увидеть и запечатлеть. 
Холодный пот покрывает всю спину. Тело становится тяжелым, словно резиновым.
Стоп. Все, думаю, тут, где я нахожусь, я уже далеко не Учитель.


Уважаемые: ЧМО и Учитель.

Третий, и последний по моей шкале, уровень сознания.
Алкоголь просачивается в кровь, но очень постепенно.
Какой-то щелчок, и вот оно озарение.
Я начинаю все понимать. Понимать все.
Я понимаю, что никакого озарения не будет.
Что здесь только пустота. Тьма.
Здесь нет спасения, нет истины. Мысли болят, вгрызаются и уносят.
Здесь тьма.
Здесь нет фазы идеальной функции. Есть лишь пустота.
Я весь трясусь. Конечности словно прилипли к полу.
Замечаю, что сижу весь в блевоте.
Перед глазами рябится; мир, словно на повторной перемотке трясется перед глазами. Опускается вниз, поднимается.
Я начинаю понимать, что натворил, и вот теперь мне действительно страшно. Я не помню, как меня зовут. Не помню, что было вчера.
Зато я отчетливо помню свое детство. Помню дачу, детский сад.
Начинаю терять связь с реальностью; мысли путаются, словно я во сне пытаюсь проснуться, но просыпаюсь снова во сне.
Сколько я выпил?
Пытаюсь сконцентрироваться и вспомнить, что только что произошло. Мне мерещится врач, медицинский институт. А может, я просто вспоминаю.
Перед глазами врач патологоанатом. Он говорит, «Алкогольная интоксикация - страшная смерть. Это алкогольное поражение сердца. Наиболее опасными в плане развития внезапной смерти считаются желудочковые аритмии… В лучшем случае, всего лишь впадаешь в гипогликемическую кому; в худшем мгновенно умираешь. Хотя что лучше, что хуже – еще вопрос».
Я пытаюсь встать, но вместо этого просто печатаю на ноутбуке что пытаюсь встать.
Страх сковывает движения.
Я кричу. Или я просто пишу, что я кричу?
Неужели все?
И тут входит Натали. Моя красивая француженка.
Нет, мне не мерещится, я уверен она передо мной. Она меня спасет.
Я пытаюсь оторвать мои липкие от пота руки и помахать ей. Тщетно.
Пальцы словно прилипли к клавиатуре
Я печатаю, может Натали посмотрит на экран и увидит.
Родная вызови скорую. Я сейчас умру. Вызови скорую. Родная. Вызови скорую. В шкафу лежит 10% раствор глюкозы. Вколи мне – спаси меня.
Я дурак, и ошибся.
Мы будем счастливы. Я не буду спать на концертах. Родная загляни сюда… Спаси меня, посмотри, что я печатаю…
Натали всматривается в меня. По ее глазам текут слезы.
Родная, пожалуйста.
-Мой отец алкоголик!- кричит Натали.- Все детство я на это смотрела, а теперь ты? Какой день подряд ты пьешь? Вы русские тупые алкоголики, не даете другим жить. Ты как он. Ты тварь. Дерьмо. С тобой я несчастлива.
Я слышу, как она уходит и захлопывает за собой дверь.
Мне кажется, я снова блюю, меня выворачивает на изнанку. Пальцы стучат по клавиатуре, глаза закрыты.
Вот и все.
Всем спасибо.
Я думаю о том Дауне, черт его подери, который хотел умереть от удара поезда, а потом передумал… И чем я не тот Даун.
Разве я не стою сейчас на переезде? Разве поезда, мчащиеся по рельсам, это не алкоголь бегущий по моим венам к органам? Ведь именно он меня и убьет.
Но Даун - тот падла взял, и вышел. А я застрял.
Вот и пальцы отказывают.
Так, наверное, чувствует себя капитан корабля, смотрящий в бинокль на громадную волну, которая через пару секунд снесет его корабль к чертовой матери.
Он видит смерть.
Я ее вижу.
И меня сносит



Эпилог

Сколько раз он дописывал для меня конец?
Сколько раз по вечерам, когда я спала, он печатал слово за словом, строка за строкой, лишь бы я смогла дочитать историю.
А утром, он входил такой счастливый ко мне в комнату, он улыбался и говорил:
-Родная, я скачал с Интернета конец твоей книжки. Прочитай.
Я брала листы в руки и говорила, спасибо. А потом он выходил из комнаты, и я читала все то, что он написал для меня.
А в первый раз, когда он для меня написал конец, он стоял у комнаты и ждал моей реакции.
Я сидела в комнате на диване, и я плакала.
Я рыдала как ребенок, потому, что пару дней назад я достала настоящий конец книги, и прочитала его. Конец, в котором герой не умирает.
И сейчас он принес мне конец, который он писал для меня пару дней. Перед сном, когда он думал, что я спала, он печатал для меня историю.
И когда я сидела на диване, и читала его конец, я не могла остановить слезы.
Я рыдала, потому, что мне было чертовски приятно, потому что ради меня он потратил столько времени и фантазии.
Ради меня. А я даже не хотела читать его рассказы.
Слеза стекала за слезой. И его конец книги тоже был отличным, оттого еще сильней хотелось плакать.
А потом он вошел в комнату и спросил, «Ну, как?»
-Сильный конец,- всхлипнула я,- его стоило ждать!
И он так загорелся. С большим трудом он переборол себя, чтоб не сказать мне, что он сам его дописал. А потом он был такой счастливый.
Так я ему никогда и не сказала, что я знала, что он все пишет. Я не сказала ему спасибо.
А он все бегал и искрился радостью, что его творчество может вызвать настоящее чувство.
А теперь все.
Теперь, пришла моя очередь написать для него конец.


Я вернулась в квартиру.
Прошло-то всего минут двадцать, это не много. Я успела сесть на скамейку во дворе и успокоиться.
Успела купить йогурт и съесть его.
Успела выкурить две сигареты.
А потом я вернулась в квартиру.
Я хотела извиниться у него, хотела сказать, что он не виноват в том, какой у меня отец. Перенести его на кровать, и напоить молоком. Помочь ему, черт побери.
Но когда я вернулась домой, он уже был мертв.
Он лежал там же на кухне, на полу, где я видела его в последний раз, лицом вниз, в луже блевотины. Рядом с ним стоял ноутбук с нудно мерцающим экраном Windows.
Я ринулась к нему и перевернула его.
А дальше я делала все, что видела когда-либо в фильмах: искусственное дыхание, массаж сердца, звонок в скорую. Била кулаками по грудной клетке.
А потом я упала там же рядом с ним, и смотрела на его бездыханное тело. На его лицо, которое замерло в таинственной улыбке, словно перед смертью он хорошенько успел над собой посмеяться.
Я вылила остаток водки из ведра в раковину, а затем перевернула его. Взяла в руки ноутбук и прочитала все, что он написал.
Это лучше чем все то, что он писал для меня до сих пор.
И вот я сижу в этой маленькой кухне, на этом дурацком ведре и корректирую ошибки, там
где он их допустил.
Я редактирую рассказ: где-то добавляю пару фраз, где-то стираю, потому, что знаю, что он сам бы это сделал, если бы хоть раз прочитал все то, что написал - трезвым.
В голове миллионы вопросов, на которые я никогда не узнаю ответ.
Неужели, он не понимал, что произойдет?
Неужели, он думал, что я смогла бы ему вколоть глюкозу?
Как он мог меня оставить?!
Его нет, но есть этот текст и есть я: продолжающая вырисовывать те идеи, ради которых он жил.
Меня зовут Натали. И я пишу конец рассказа, для любимого человека.
Рядом со мной труп, но у него нет ничего общего с тем веселым и язвительным молодым человеком, с которым я жила.
И я знаю, что он хотел бы закончить рассказ как-нибудь так:
«Когда ты взрослый, ты начинаешь умирать каждый день по чуть-чуть. Печаль и грусть, это твои враги, которые постепенно тебя стирают с мира.
И твоя смерть, это ни шлепающий тебя отец за прожженную дырку на веранде, и ни плач не полученного обещанного бутерброда с вареньем, а это бросающая тебя девушка, мизерная зарплата, и медленно и очень постепенно умирающие твои знакомые, друзья и наконец твои близкие».
Так что сегодня и я тоже умерла...