Вакханалия

Комедия абсурда
в одном действии


Действующие лица
Михей Рубальдович Пастор, автор юмористических рассказов и пьес, лауреат Нобелевской премии
Роберт Виллэн, маститый полусумасшедший писатель. Во время разговора имеет обыкновение щёлкать пальцами и как безумный махать руками. У него есть талисман - маленький бронзовый крестик, которым он постоянно поигрывает. Чересчур развито самомнение
Лужарий Панфилович Тряпкин, председатель литературного общества, человек авторитетный и уважаемый
Стив Игнатьевич Бэлвин, начинающий писатель
Петька, уборщик, любит подшучивать над членами литературного общества
Доктор Вернер
Стивен Кинг, писатель
Первый санитар
Карл Мэд, второй санитар

Действие происходит в кабинете литераторов. Это хорошо меблированная комната. В центре - большой лакированный стол. На стенах - портреты известных писателей. На столе - бутылка бренди, четыре стакана и книга Бэлвина "В объятьях боли". На заднем плане - книжный шкаф и старинный английский камин

Музыкальное сопровождение: похоронный марш и "Лунная соната" Людвига Ван Бетховена


Занавес поднимается
Тряпкин, Бэлвин, Виллэн и Пастор сидят за большим лакированным столом в полутёмном кабинете
Тряпкин (обращаясь к аудитории): Господа! Все вы, и я в частности – очень талантливые люди. И мы собрались здесь, чтобы решить – исключать ли Бэлвина из нашего общества или нет. Как вы знаете, ваши голоса разделились: один – за, один – против. Но прежде чем мы начнём, я-бы хотел выслушать по этому поводу самого Бэлвина. Итак, господин Бэлвин, говорите.
Бэлвин: Что сказать? Я полностью завишу от вас, господа, от вашего решения. Но если честно, я не знаю, чем моя книга вызвала ваше недовольство.
Роберт Виллэн (вскакивая с места): Я знаю! Ваша книга – дрянь! Такие книги, как ваша, позорят наше литературное общество и подавляют психику человеческую. Вы сумасшедший, мистер Бэлвин, и я прослежу, чтобы вы недалеко ушли в вашем творчестве. Вы позор, мистер Бэлвин. Ваши книги разрушают и так нестабильный баланс в обществе. Я против вас! Знайте это!
Пастор: Не стоит так отзываться о Бэлвине. Он – будущее нашей великой страны. Мы должны поддержать его, а не ругать.
Виллэн: Чушь! Это позор нашей страны. Из-за таких, как он, американцев обвиняют во всех грехах человечества. Такие люди, как Бэлвин, преступники. Они опасны для общества более чем убийцы, ибо убийца отнимает жизнь, а такие люди, как Бэлвин – разум. Я считаю, что таких людей нужно сажать в тюрьмы до конца их жалкой жизни, ибо только так можно оградить человечество от их заражающего безумия.
Пастор: Вы слишком жестоки, Виллэн. Вы классик и придерживаетесь старых принципов, которые давно стали пережитками прошлого. Темы ваших произведений более непопулярны, хотя, несомненно, и у них есть поклонники. Сейчас пошло повальное увлечение компьютерной техникой, а вместе с этим – и всякими извращениями. Сейчас в моде садомазохизм, а не политика. Мне жаль говорить вам это, но, дорогой Виллэн, вы и ваши взгляды – всего лишь пережиток прошлого. Возможно, вы поймёте это, возможно, нет, но, честно говоря, это и неважно. Мой долг лишь сказать вам об этом. От вас же зависит всё остальное.
Виллэн (наливая бренди): То есть вы хотите сказать, что его книга – блеск?
Пастор: Я вовсе не говорю, что его книга блестящая. Конечно, в ней есть недостатки, но, как говорится, на ошибках учатся. И, кроме того, почему мы должны стесняться садомазохизма? Он есть, а значит, мы должны заявить о нём. Чего здесь такого? Я считаю, что это довольно неплохая и оригинальная книга, а если она показалась вам иной, так это только от того, что вы остались жить до сексуальной революции. Садомазохизм – это боль, секс – искусство. Они могут жить вместе, ибо искусство включает в себя всё – и боль, и наслаждение, и изящество. Я хочу, чтобы вы поняли – я вовсе не против садомазохизма. Если кому-то это нравится, то – пожалуйста. Я просто говорю, что садомазохизм есть. Он был до нас, будет и после. Даже в Библии описаны некоторые из извращений. И вопрос садомазохизма довольно интересен. Разве вас никогда не интересовало, откуда он взялся? Бог сотворил человека по образу и подобию своему и наказал жить в раю. Но, полагаю, есть другой бог, жестокий бог, бог-искуситель, принёсший на землю это. С одной стороны, образ бога-искусителя олицетворяется с мудростью. Бог решил создать себе зоопарк и налепил из глины множество удивительных зверушек, а змей соблазнил Еву запрещённым плодом и подарил ей мудрость и волю. Затем и Адаму. И бог прогневался на них, и изгнал их из своих чертог. И пошли Адам и Ева скитаться по земле…
Виллэн (поигрывая крестиком): К чему это вы?
Пастор: А к тому, что, по книге Бэлвина, садомазохизм не родился из воздуха, а был принесён змеем-искусителем.
Виллэн: Чушь! Не верю! (В этот момент крестик выскользнул из его пальцев и упал в стакан с бренди) Чёрт! Это всё из-за вас, Пастор. Не дай бог мой дорогой крестик покроется ржавчиной! Я тогда вам голову откручу. Всем троим.
Тряпкин (испуганно): А мне за что?
Виллэн: За всё хорошее.
Вынимает из бренди крестик и старательно вытирает салфеткой. Затем целует и убирает в карман пиджака
Пастор: Мне продолжить?
Виллэн: Нет. Я устал слушать этот маразм. Для меня проблемы садомазохизма не существует.
Пастор
     (одновременно): С чем вас и поздравляем.
Бэлвин
Виллэн: Вы мне не нравитесь. (Повернувшись к Тряпкину) И вы мне не нравитесь. Мне уже опостылело ваше общество. И, кроме того, мне опостылел Бэлвин. Я предлагаю убрать его из нашего списка.
Пастор: Нет.
Виллэн (повернувшись к Тряпкину): А вы что думаете, сударь?
Тряпкин (испуганно): Солидарен. С вами.
Виллэн: Молодец!
Пастор: Вы, право, трус, Тряпкин.
Тряпкин: Не спорю.
Виллэн: Итак, я сказал так, и да будет так.
Пастор: Не будет. Вы один не имеете права принимать решение.
Виллэн (в гневе): Что? Да я-то не имею?! Да я классик! Я лучше Пушкина!
Пастор: А Пушкина попрошу не трогать. Вам есть чему поучиться у него.
Виллэн: Да Пушкин сопляк. Его Дантес убил, а меня и сам бог не убьёт.
Громогласный голос: Ну это мы ещё посмотрим.
Пастор: Видите? Вы разгневали бога.
Виллэн (указывая на человека со шваброй в дальнем углу сцены): И это бог?! Да это Петька, наш уборщик.
Петька: Пока что.
Виллэн (хватая бутылку бренди и замахиваясь на уборщика): Ух, козлиная морда!
Петька быстро выскальзывает за дверь.
Пастор: Уверен, бог о вас невысокого мнения.
Виллэн (указывая на дверь): Этот – да.
Пастор: И всевышний тоже. Вы грешны, Виллэн. Признайтесь хоть в этом.
Виллэн: А вы что, святой, что ли?
Пастор: Я аскет, Виллэн.
Виллэн: А я прелюбодей. Чем и горжусь. И бог меня не наказывает за это.
Голос из-за двери: Спасибо, что напомнил.
Виллэн (швыряя бутылку в дверь): Ух, уборщик херов! Видит бог, завтра его кости навсегда исчезнут из этого здания.
Пастор: У вас нет чувства юмора.
Виллэн: Не знаю. Мне оно и не нужно. Мне и так на свете жить хорошо.
Пастор: Грешник! Прелюбодей! Изменник!
Виллэн (смеясь): Кто бы говорил, аскет херов.
Пастор: Ах!
Хватает Виллэна за шиворот и начинает трясти
Виллэн: Помо-ги-те!
Пастор: Никто не поможет обрезанному.
Виллэн (в удивлении): Знаешь откуда?
Петька (смеясь из-за двери): От меня.
Виллэн: Ох, любовничек херов!
Тряпкин (выпучив глаза): Не ожидал, однако.
Бэлвин: Мать моя Мария. Я пошёл.
Встаёт. Оборачивается
Бэлвин: Так как насчёт книги?
Тряпкин (в изумлении глядя на катающихся по полу Пастора и Виллэна): Гениально.
Бэлвин (радостно): Рад стараться, товарищ Тряпкин! Так, значит, вы меня не исключаете?
Тряпкин (не отрывая глаз от комичной сцены): Как может быть!
Бэлвин: Фу. Слава богу.
Уходит
Петька (заходя обратно): Вызвать полицию?
Тряпкин (невразумительно): Не стоит отрывать их от пончиков.
Петька (весело): Не страшно. Сегодня у них постный день.
Тряпкин (поворачиваясь к Петьке с красным, как помидор, лицом): Брысь!
Петька (озабоченно): Не позвать ли доктора? Он тут как раз через стенку молоточком постукивает. Рефлексы трупа проверяет. А то, вижу я, совсем плохо с головой у вас стало. Кошки какие-то мерещиться начали.
Тряпкин (снимая ботинок и кидая в Петьку): Вон!
Петька убегает
Виллэн (тряся за волосы Пастора): Вот тебе, фашистская рожа!
Пастор: Я румын!
Виллэн: Мне по хрену.
Заходит доктор Вернер. С ним Петька
Вернер: Где больной?
Петька (указывая на литераторов): Вон они все. На меня покушались.
Вернер (записывая что-то в блокнот): Чует моё сердце, дело плохо.
Петька: И не говорите. Совсем конченые люди. Вон тот (указывает на Виллэна) покушался на моё убийство, а вон тот красноносый (указывает на Тряпкина) швырял в меня ботинком. И ещё все они говорили о садомазохизме.
Вернер (задумчиво): Понятненько. Острая маниакальная депрессия, сексуальные связи и много чего ещё. (Повернувшись к Петьке) Лечить надо.
Петька: Во! А я что говорил?!
Вернер: Вызывай неотложку. Двойной состав. Чует моё сердце, с этими людьми будут проблемы.
Виллэн: Ах, грёбаный румын!
Тряпкин (крестясь): Мать моя Мария! Можно весь век прожить, а такого не увидеть. (Хватает видеокамеру) Так-с. Заснимем.
Вернер: Во больные!
Вернулся Петька
Петька: Санитары приехали.
Вернер (удивлённо вскинув брови): Что-то быстро.
Петька: За углом, говорят, были. Там у них сходка какая-то. Им ещё какой-то писатель звякнул. Сказал, что в литературном обществе много нелитературных сумасшедших. Говорит, иду я по коридору, а тут глядь, из-за двери мужик в тулупе выбегает с ведром наперевес, да как обольёт меня мыльной пеной, и ещё открещиваться от меня начал, словно я нечистая сила какая-то!
Вернер: Забавно.
Петька: Что?
Вернер: Чует моё сердце, вы, мой друг, попали.
Петька: Да неужели? Почему?
Входят санитары. С ними идёт человек весь в мыле
Первый санитар: Он?
«Мыльный» человек: Да. Его противную рожу я вовек не забуду.
Хватают Петьку
Второй санитар: Вы можете идти, мистер Кинг.
Кинг (облегчённо вздыхая): Слава богу, что этот инцидент исчерпан.
Кинг уходит
Первый санитар: Пойдём, Карл, остальных придурков забирать.
Карл Мэд: Пойдём.
Санитары заходят в кабинет
Занавес опускается

23 – 24. 12. 2002