Неделимая любовь

Светлой памяти Елены Юрьевны Михайловой, с просьбой к благочестивому читателю, помолиться об упокоении её души
I
Дед Афанасий смотрел на кружащихся, подобно бабочкам, по еще не отогревшейся земле внучек, старшей было семь лет, средней пять, а самой маленькой три годика. Его старческие глаза, полные нежной любви и тепла, наблюдали за каждый движением девочек, ресницы похлопывали, и изредка по щеке стекала скупая мужская слеза счастья, и если бы его спросили, какую девочку он любит больше всех, он никогда бы не смог ответить на этот вопрос, он не мог поделить их. Отдать кому-то большее предпочтение, означало, незаметно, любить кого-то меньше, а он просто так не мог. И если бы даже попытался, то не смог бы, они носили имена, которые скрепили их вместе навеки, а именно их звали Вера, Надежда, Любовь.
II
К девочкам подошли соседские дети Петя и Варенька, в руках у Вари было что-то яркое. Дед Афанасий прищурился. Это было изящно расписанное деревянное яичко. Варя протянула яичко Вере. Наденька и Любочка с изумлением смотрели на яйцо. Дети о чем-то говорили, до деда Афанасия доносился детский смех. Вера какое-то время смотрела на яичко, ей так жалко было выпускать его из рук, но после минуты колебания она отдала яичко Наде. Надя с радостью взяла яичко, но к нему тянулись маленькие пухлые ручки Любочки, и Надя отдала яйцо ей. Через некоторое время Петя и Варя убежали, а еще через некоторое время пришла их мама тётя Нюра и забрала яйцо у Любочки. Та, распустив, как гусь свои детские алые губки, всхлипывала, дед Афанасий подошёл: «Что у вас тут происходит?».  Тётя Нюра сердито посмотрела на деда Афанасия: «Дед Афанасий, мои дети, отдали Вашим  яйцо дорогой ручной работы, они маленькие, не понимают, что делают, ну, Вы то взрослый человек!». Дед посмотрел на погрустневших внучек: «Ну да, да, конечно, пойдёмте девочки, да не плачь ты Любочка, подожди, к Пасхе будет тебе яичко, ишь, нашла из-за чего реветь, и он как-то смешно надул щёки,  Любочка засмеялась, а за ней старшие сестрёнки, друг за другом крича: «А мне, а мне!».

III
Приближалась Пасха.  В Воскресной школе шли приготовления к праздничному концерту, в иконописной мастерской Натальи Ильиничны, оставив работы над иконами, все взялись за работу над росписью яиц. Наталья Ильинична сидела вполоборота к двери и разглядывала расписанное деревянное яйцо своей новой сотрудницы Лены: «Очень хорошо,  – сказала она, – сделай еще несколько таких, подарим отцу настоятелю, к нему ещё гости приедут, а может, кто и из архиереев, штучек десять сделай, успеешь?».  Лена не возражала. Она уехала из города, так и не сумев стать ему своей. С мужем ка-то жизнь не заладилась,  возвращаться было некуда, в родном селе, в отцовском доме жила её мама и сестра со своей семьей.  Надо было поднимать на ноги сына. С работой помог кум. До конца поста оставалось чуть больше недели, а там Страстная. Лене хотелось успеть что-то сделать и для своих родных,  и для знакомых. Маму и сына Глеба она очень любила. Сестра бы обиделась, оставшись без внимания, надо было и куму Виталию, который устроил её в мастерскую, расписать яичко, а еще врачу Галине Сергеевне, учительнице своего сынишки. Так много надо было успеть. Лена вздохнула, но, как в народе говорят «Глаза боятся, а руки делают». «Гх, гх», –  раздалось покашливание за спиной. Лена повернулась и подняла глаза: «А, это Вы, дед Афанасий, Вы что-то хотели?». Он смутился, но вскоре преодолел это смущение: «Я вот, что дочка, попросить тебя хочу, больше некого. У меня есть внучка, такая, знаешь егоза, красавица, глаз не оторвёшь, не могла бы ты яичко ей расписать, нарисуй, родная, что тебе стоит?». Лена смутилась, и даже раздосадовалась на такую просьбу. «Да, что же ты к нам, пристаешь,   –  раздался строгий голос Натальи Ильиничны, сказала, праздник отметим, сделают тебе ребята, а сейчас не отвлекай, иди, давай». Дед Афанасий опустил голову, он несколько лет с ухода на пенсию работал при приходе столяром, ничего никогда не просил, скромный, безотказный: «Дорого яичко к красному дню»,  –  сказал он и пошёл. Лена с жалостью посмотрела на него, но вскоре настолько увлеклась работой, что забыла про всё. К концу рабочего дня, она вспомнила жалостливые, детско-наивные глаза деда Афанасия, а ведь просить так трудно, тем более мужчине. Она задержалась на часок и яйцо для него получилось, лучше предыдущих. На следующий день она вручила яичко деду Афанасию. «Вот, это удружила, дочка, вот это радость, родная, спасибо тебе».  Лена почувствовала прилив энергии: «Да, на здоровье». «Ты вот, что, ты мне напиши ещё яичко, у меня ведь средненькая, ангел, а не ребенок». Лена сдвинула брови и строго посмотрела на деда Афанасия. «Ну, не сердись ты, ну, как я могу их разделить, одной дам, а другая, что? Помоги». «Хорошо,  – сжав губы,  –  сказала Лена и молча ушла». На другой день, когда дед Афанасий зашёл в мастерскую, Лена передала ему яйцо. Мастера обернулись, дед переминался с ноги на ногу: «Ты, прости меня, но у меня еще есть третья внучка». «Красавица, ангел»,   – улыбнулась Лена. Коллеги строго посмотрели на деда, под несколькими осуждающими взглядами ему сделалось очень неловко, только он не мог обделить вниманием одну из внучек. «Наглость – второе счастье», – прошептал кто-то. «Не наглость, а любовь», – тихо сказала Лена: «Сколько у тебя их?».  Дед Афанасий повеселел: «Три, эта младшенькая, последняя».
IV
Заканчивалось лето, его последний месяц, отмеченный Успенским постом. Лена шла с Глебом из храма, впервые на Преображение у неё не было яблок.  Вдруг навстречу им, распростерла, свои хрупкие ветки, словно руки, яблонька. На ветках красовались упругие красные яблоки. «Мама, давай сорвем?» – предложил Глеб. «Не надо, сынок, не наше», – вздохнула Лена. Из калитки выбежали три девчушки, такими миленькими показались они Лене. «Мальчик, возьми ради Христа, яблочко» –  сказала старшая девочка. «И моё, и моё», – повторяли сестрички. В ус, смеялся дед Афанасий, незамеченный Леной, из-за пышных зарослей зелени, а девчонки собирали яблоки, и отдавали их Лене и Глебу.