tattooed man

"все умирают" подумалось Л . трамвай везёт её в ночь, вспарывая темноту, как голос вспарывает молчание. она смотрит на спину старухи, чинно восседающей рядом со стоящей Л. волосы той напоминают гашёную известь, руки, усыпанные "маргаритками смерти", покоятся на цветастой юбке. Л. прикидывает, через какое время старухин гроб окружит поминальная толпа. кто будет судорожно, в последний раз прижимать её руку к губам. вставая, старуха случайно задевает её плечом, и Л. кажется, что к ней прикоснулось само время.

"я так скучал, здравствуй" - единственное сообщение на автоответчике, прошедшее естественный отбор. голос падает разбитой ампулой в трубку, излечивающим раствором входит под кожу, заглушая шумы и помехи. и вместе с ними - её одиночество.

длинные шрамы луж на потемневшем асфальте. осень раздевает город до костей, оставляя лишь память о солнце. тянутся руки-деревья к космам серых туч, закрывшим на несколько месяцев лимонное солнце. в каждом времени года есть частица смерти. и нет ничего длиннее минут потери.

врачебная заморозка - поцелуй в дёсна - надёжный способ замолчать. Л. понимает, что её никто не ждёт и продолжает разговаривать с пустотой. снимая с языка ненужные слова.

у неё в голове - филологический факультет и дофаминовые всплески. "слишком свободная, нестерпимо скучная, верящая в своё величие" равнодушно перечисляет он её *качества*. уместившиеся бы ровно в одно смс. но тут же продолжает - "тебя же не существует ни в одном из измерений, кроме цифрового. ты отвечаешь за ноль".

возраст каждого состоит из двух детей. она и он - не одной крови, но одной усталости. неважно, что она устала от жизни в двадцать, а он - в тридцать пять, на выходе получается одно и то же. /охуительная доза до гроба/.

жизнь чертится не по линейке. каждое утро берёшь в руки ластик равнодушия и стираешь кривизну в линии, продолжая её карандашом силы. пряча боль в лезвия фраз. потому что не хватает смелости спрятаться в землю.
насмешливость утра из окон, изнаночная оттепель тел из постелей. он надевается на леску её фраз. рука взмётывается вверх и вот - он враз достигает той же планки, что и она.

никто не любит простые вещи. гораздо лучше мусолить вычурные фразы, перемежая их с экспрессией и безумством. существует ли кто-то вне слов, вне затихающих криков и хлёстких истерик?

Л. хочется выглядеть серьёзной. сначала она укорачивала волосы, теперь - улыбки. мысленно отсекая углы губ, усугубляя некрасивость рта.
в поцелуях он касается её зубов языком. словно хочет слизать всю неорганику с эмали. его пальцы так старательны и стерильны, что слова, выписываемые ими на черновике её тела, кажутся фальшивыми.
/вместо того, чтобы резать себя, она говорит с ним. он играет роль аптечной резинки, которой надо щёлкать себя по запястью, оттягивая и отпуская. до боли, до рубиновых следов на кефирной коже/.

но все нужные слова сломались во рту. она выплёвывает осколки, сетуя на то, что не выковыряла их из себя раньше: сейчас не пришлось бы выселять, как должников, переломанных насильно. строчки - костыли для слов, абзацы - временные квартиры.

один человек носит кресты в ушах, чтобы лучше слышать бога. но невозможно услышать того, кто отказал ещё в утробе. всё что его окружает - глухонемо, размеренно и невозможно. он существует лишь в промежутках между верой.

/there's a man lying down in a grave somewhere
with the same tattoos as me
and i love him, i love him, i love him, i love him, i love him/.

только научишься посылать нахуй, а смерть уже трогает за плечо, толкает вниз.
жизнь разломилась, как упавшее яблоко. полёт и падение - её образ и подобие.
никому не вправить вывих смещённых /упавш/их/ нас.