Ноктюрн на нитях нот

В «Звёздном пирате», как всегда, было очень многолюдно, а новый народ всё прибывал и прибывал. Я пришел сюда с единственной целью: сконцентрироваться на мыслях и эмоциях людей, оставляющих здесь весьма зазря беспримерно огромное количество энергии, выплескиваемой наружу в столь многообразных и перекатывающийся образах, формах и разновидностях. На танцполе ярко светились стены, расписанные флуоресцентными акриловыми красками под этнический мотив стилизованного изображения животных. Воздух здесь прямо-таки кипел и шипел от невероятного, просто несусветного количества чувств, надежд, ожиданий и эмоций, которые сложно охарактеризовать в качестве не только не имеющих ни малейшего отношения к аристократическим, но даже и к элементарно отдалённо напоминающим гармоничные и светлые.

Грохотала музыка, и в такт её гулким раскатам, закладывающим уши, то замедляясь, то ускоряясь, двигалась, подпрыгивала и расплывалась поблёскивающая толпа развлекающихся остолопов. Пластиковая одежда у большинства прожигателей жизни, завсегдатайствующих в «Звёздном пирате» ярко отсвечивала блёстками волн синтетических складок, вгрызающихся волнами в лучи ультрафиолета так, что казалось, будто смотришь далеко сверху вниз, с высоты птичьего полета на многообразие самоцветных кряжей и булыжников жидких или желеобразных гор, которым никто и никогда не придумывал наименования, ведь в корне любых названий и имён лежит стабильность наблюдения, а здесь же - на потных майках, прилипших к выпирающим то здесь, то там девичьим грудям и проколотым пупкам - о какой стабильности вообще можно было бы вообще говорить, кроме стабильной цикличности подобного времяпрепровождения у любителей и любительниц безвкусия, понтового гламура, пьяных коктейлей и лёгкого поведения?

Внезапно я обратил внимание, что музыка словно бы зацепляет целый танцпол людей, дёргая их всех за незримые глазу нити, и, по сути, именно так дело и обстояло. С каждой вспышкой света я оказывался способен заметить тела, покадрово меняющие собственные формы и направления ритмично дрыгающихся движений, точно некто выпучил в пространство быстро снимаемые и отображаемые фотографии, застывшие восклицательным безмолвием аморфного концентрата чувств, пролитых в проблески жёстко мигающего стробоскопа, оставляющего на сетчатке моментальные ожоги, явленные за закрытыми веками в виде красочных картин аналоговых фотонегативов.

Каждый из танцующих оказывался заключённым в некую многогранную решетку, похожую на пчеловодную раму восковых сот, полную безудержных детей на скорости и клубных повес на кислоте, сотнями людей измеряющих собственную вместимость строго очерченных ячеистых структур, точно я внимательно разглядывал сильно увеличенную кристаллическую решетку металла, между связями которой и пытались втиснуться, подобно кишащим дёрганым электронам, все эти люди, обезумевшие от пульсаций басового грохота музыки и неконкурентного антагонирования серотонина с допамином, подсознательно, по-видимому, опасаясь, что останутся без пары, они то занимали вдруг позу расслабленности и тишины внутреннего полу-полёта, то внезапно начинали хлёстко нагнетать собственную вёрткую непоседливость и повсеместность, как у ручкастых в своей опытной цепкости гиббонов.

Тепло и уютно здесь лишь для некоторых - я, похоже, отнюдь не из их числа: слишком много драйва, слишком много аффекта и экстаза, просто ураганный шквал лихой патетики мод. Ломкие, лопающиеся и ухающие звуки заставляли выписывать в пространстве довольно-таки чёткие контуры полупрозрачных трейсов или флэнджеров, как их стало модно называть в последнее время с лёгкой подачи всё тех же тусовщиков-рейверов. Эти движущиеся до самого потолка полупрозрачно-полупризрачные бесконечно повторяющиеся контуры рук, ног и тел точно бы пропитывали воздух всплесками энергий, как каждый из танцующих, дёргающихся и слэмящихся, как выползающая на свободу личинка-гусеница, тошнотворно пованивал нагретым пластиком одежд, потным жаром высокого кровяного давления и феромонами надежд, пробивающихся сквозь слащавую завесу одеколонных надухарений и до одури приторных расцветок волос и ногтей, изобильно обсыпанных, как снежными сугробами, ворохами переливчато-голографических точечек-блестяшек - идеально круглых или зеркально многоугольных, вспыхивавших на краткие доли секунды, когда дурные лучи танцпола ниспадали на их микроскопические пластиковые или же алюминиевые поверхности, налипшие на лица, веки и пальцы. 

Одновременно с целостной картиной всей этой отвратительной толкучки неминуемо ставилось заметно, что энергия танцующих дрожит и вибрирует, собираясь в итоге в единый пучок, эфемерно тянущийся за пределы стен и домов, выстроенных некогда снаружи, хотя присутствие этого отталкивающего наэлектризованного потока необъяснимого магнетизма покрякивающих уток и токующих глухарей не могло быть столь уж явным и заметным здесь для всех и каждого. Я искренне удивился, когда осознал, что, возможно, подобным образом способны воспринимать мир лишь весьма немногие другие люди в этом зале. Прочие же, похоже, вообще ничего подобного не чувствовали, никаких намёков на пульсирующий трепет сил, практически отключив в себе всякий инстинкт самосохранения, да и насквозь пропускали мимо внимания глаз и ушей окутывающий их голос интенсивного внутреннего сияния, даже оказавшись таковым интуитивно. Настолько же ярко и красочно можно было бы попытаться донести до гороховых стен огорода весь этот калейдоскопически психопатологический маскарад. И - с ровно тем же результатом, как и до представителей танцпольных меньшинств народа.

Казалось, весь тот многообразный сор, который многие из них таскали в своих развесёлых головах, начисто ослеплял и оглушал их, заставляя снова и снова тянуться к родной и столь привычной свалке, отвращая их от малейших искорок понимания: на доли секунды приоткрывавшаяся театральная завеса с сутью  происходящего на главной сцене, тотчас же устремлялась в бездну забытья, ибо внушала нестерпимый страх своей довлеющей безразличностью и отсутствием любых границ. И они снова и снова, выглядывая с придонных слоёв транса, испытывали вспышки испуга, беспрерывно повторяя и подтверждая уже давным-давно сделанный ими выбор: приятнее кружить важной шишкой,  пупом Земли в изворотах круговерченной мнительности, нежели признать, что ты - всего лишь легчайшая песчинка, парящая в потоках непостижимой бездны, слишком мелкая и слишком ограниченная, а потому способная влиять на столь же бесконечно малое и количественно немногое в масштабах всего.

Радуется собственному ничтожеству лишь тот, кто ни к чему не привязан, лишь то, у которого есть всё, и это всё - он-в-мире, целостная Вселенная здесь-и-сейчас. Цепляющийся просто танцует - и в танце находит себе убежище. Его рейв - лисья нора, медвежья берлога, пещера древнего кроманьонца, панцирь броненосца. Его имущество - способ избегать жизни, занимаясь дайвингом ко дну мелочей и привычек. Его мнение неприкосновенно, ибо таит в себе нестерпимый страх под соусом надежды. Большинство танцующих, стараясь «брать от жизни всё», следуя известному слогану, на самом деле, прилагали максимальные усилия, чтобы не замечать жизнь вовсе, ибо не знали жути большей, нежели забота о том, как жить дальше. И этот ужас сопровождал их изо дня в день, заставляя танцевать и танцевать внутри всегда: дома, на работе, при переходе улицы и даже во сне. Танец в прятки стал их неукоснительным образом жизни.

На каждую вспышку стробоскопа окружающая обстановка возводила головокружительные смысловые системы стен, парящие стеклянистыми пластинками в воздухе, точно плексигласовые лепестки светофильтров, которые, проявляясь снимками старых фотоаппаратов, практически тут же отправлялись восвояси, медленно выходя за пределы нашей обыденности, словно переманивая формы визуального мира сквозь ушко целей и причин пульсации измененных состояний сознания и самосознания всех этих аляповато нафуфыренных клубных барышень и их низкопробно пустых быдлокавалеров, разящих многодневным перегаром.

Зачастую, девушки  выглядели здесь столь откровенно, что казалось, будто бы, устав работать на обочине дороги по ночам, они все разом потянулись коротать время в модном клубе в поисках более простой, уютной и денежно обеспеченной жизни. Вокруг них стайками вращались, крутясь как детсадовские волчки, всё те же выпендрёжно-понтовые парни-балбесы, пребывая в извечном состоянии изрядной нетрезвости, слетаясь на девушек кучками, совсем как бронзово-зеленые сельские мухи лета на известного рода удобренческую субстанцию, что было, если вдуматься чуточку, не столь уж и далеко от действительного положения вещей.

Над головами разнузданно колбасящихся на танцполе расхлябанных тел многообразно распухали красноватые и оранжевые ауры, были здесь всполохи энергий и других цветов - преимущественно, не самых приятных и плодотворных для претворения в жизнь тонов и оттенков. Казалось, что большинство людей ходят сюда просто по-индюшачьи похорохориться перед представителями противоположного пола в надежде, что в ту же ночь им что-нибудь да перепадёт. Ну или просто побухать или поторчать на разных таблосах и марках, прыгая и дрыгая руками и ногами да мотая в разные стороны головой. Пышно расцветали также розовые, алые, охристо-жёлтые и апельсиново-оранжевые пятна энергий, точно туманчики испарений токсичных инопланетных болот или улетевшие в благородную атмосферную высь неочищенные отходы химического производства.

Пространство казалось до самых глубин своих пропитанным эманациями пафоса и непонимания, граничащего с тотальным невывозом ложного престижа, поэтому, зайдя на площадку, я всякий раз очень остро начинал желать поскорее сделать отсюда ноги, дабы не пропитаться всеми этими тяжёлыми флюидами зависти, разделённости, разврата и взаимной похвальбы каждого плясуна перед каждым, и чувства эти принимали крайние формы приземлённо-агрессивной инфантильности окружавших меня «танцоров», скачущих, как хлёстко набутиратившиеся обезьянки.

По паркетному полу, оставаясь напрочь незримыми для окосевших глаз абсолютного большинства присутствующих, ползали полупрозрачные контуры пауков, полуметровых цветастых слизняков, медуз и каких-то змеящихся зверьков. По крайней мере, именно подобным образом они заставляли сознание воспринимать себя через наделение их теоретических качеств сходства с животными, действительно обитающими в нашей проекции повседневного бодрствования. Если бы возможно было всем и каждому вмиг разрушить беспрестанно сочиняемый и сочиняющийся любым человеком мир, заставив порастерять в характеристиках нашей перцепции постоянную описательную часть, оформленную через формализацию невнятной условности разграничений в алгоритм строго и непоколебимо кажущихся границ, тем был бы «объективный» мир менее постоянным, сколь и менее убедительным, а ведь именно его абсолютное большинство людей принимает за реальность, тогда как это оказывается лишь излюбленный способ человечества казаться реальным самому себе.

Другим же существам мир мнится реальным только их собственным способом, призванным убедить в непоколебимом наборе свойств и особенностей характерной действительности, прежде всего, их самих, тогда как каждый из нас, в итоге, всего лишь надёжно заключённый собственного обманчивого и неустойчиво текучего поля восприятия, проводящего бесконечные и бессмысленные проверки устойчивости нами же самими выдуманных структур. Без всего наносного не осталось бы ничего, кроме интегрального взаимодействия чистых форм энергии в их комплексном перетекании из одних в другие - но даже и такой подход оказывается не совсем правильным, если учитывать, что любые прошлые формы, из которых случилось перетекание, никуда не исчезают, как не появляются и те формы, куда эти энергии перенаправляются.

Просто всё становится тем самым потенциалом, существующим и не существующим одновременно и единомоментно, для которого быть - означает самоактуализироваться через фокусировку на нём стороннего восприятия, тогда как с точки зрения собственно восприятия, имеющего иную точку фокуса, не существует объекта, на котором это восприятие не было бы сосредоточено, что, уже в свою очередь, позволяет считать каждый из потоков энергий принадлежащим состоянию существования и не-существования вне любых противоречий и интерпретаций аналитически рассудительного и рационального ума, поскольку в каждом квантовом состоянии Вселенной всегда существуют позиции фокусировки восприятия на каждом из потоков, не концентрирующиеся на всех прочих потоках.

Фокусировка здесь - также понятие не вполне верное, поскольку это скорее уж синхронизация, нахождение подходящей волны, создающее эффект ясности, нежели ясное и однозначное обнаружение органами чувств  каких-то конкретных образов, не предполагающих существования доступного набора трактовок. Но возможности для равноценной реинтерпретации присутствуют всегда и без исключения - оградой, в которую всё упирается, становится только негибкость, схематичность и механистическая повторяемость умственных шаблонов. Именно за их границами начинаются обширные пространства игры форм и явленности трактовок. Общественно полезное означило границы человеческого в нас.

Сколь парадоксально, хотя целиком и полностью закономерно то, что развивая в себе исконно, биологически человеческое в личности за те пределы, в которых ещё несём обществу благо, мы оставляем в себе столь мало человеческого! Разве это истина нашей природы? Или же всё-таки не-человеческое и есть тот самый искомый потенциал эволюции человеческого сознания, тогда как социум предпочитает ради сиюминтуной выгоды коллектива направлять нас против исконно заложенной в нас природы, подводя к всё большему и всё нарастающему шаг за шагом удалению от прямого взаимодействия с действительностью? Коснуться жизни можно лишь выбрав играть в их игры, подспудно неукротимо смеясь под маской полезного гражданина своей страны. Но лишь стоит на долю секунды искренне поверить в их синтетические игры, в их обманные фантазии, вкусив приманки виртуальных ценностей - и вот уж хитрый капкан напыщенной деловитости захлопнулся, выдумка обрела очерченность, а мы отныне рискуем навеки уйти вникуда. Схемы отношений, линии алгоритмов, привычки прагматика являют свою изнанку лишь тем, кто играет, но не верит. И тогда ты видишь и понимаешь - среди них вовсе нет и никогда не было настоящих, эти рощи лишены корней, а снующие по их линиям люди - спящие призраки круговерти, эфирная дымка изменений - и нет в них ничего постоянного, и нет в них ничего, что было бы ими. Их вовсе нет, хоть они все - здесь.

Да и безраздельность существования приравнивает бытие отдельного его элемента к восприятию этого элемента, а так как источник и приёмник восприятия находятся в информационном поле друг друга, и в конечном абстрагировании представления - в информационном поле всего, то существование можно приравнять к характерному свойству потенциально самоотражаться, резонировать, обмениваться сигналами с переплетённой сетью мироздания, чьих мер не счесть, хотя их вовсе нет. Быть - означает воспринимать собственное бытие, а поскольку многомерная безграничность всего исполнена условных «объектов», неспособных, казалось бы, к восприятию самих себя, то их существование поддерживается энергией осознания самой Вселенной, из которой эти «объекты» и состоят, тогда как принимаемая ими форма определяется сознаниями тех существ, что обладают способностями к отражению ложно разграниченных свойств внутри собственного сознания - и в соответствии с накладываемыми конструктивными особенностями этого сознания ограничениями и искажениями интерпретаций отклика.

Вот гора Джомолунгма. Она есть в силу естественных свойств миропорядка, делающих Джомолунгму существующей, но какова она за пределами возможности воспринимать её как гору в разуме человека? На сей вопрос может ответить только разум не-человека, но и то - только сам для себя. С другой стороны, какой смысл присутствует в подобных ответах, если отражения разума внутри разума не порождают вопросов? Мы же не спрашиваем сами у себя, какова эта Джомолунгма, мы её просто-напросто воспринимаем. Но никогда и никому мы не сумеем объяснить смысл нашего восприятия, поскольку любые доступные нам слова человеческих языков замкнуты исключительно сами на себя и означают лишь полагающиеся ими обозначать смыслы и только в рамках того разума, что оказался способен к порождению всех этих смыслов и соответствующих им словесных ярлыков. Нам никогда не дано понять, какое ещё может быть всё, кроме такого, какое оно может быть для нас самих, если, конечно, мы не научим восприятие принимать формы, присущие не людям, а другим существам во Вселенной.

И потому все эти типы медуз, пауков, слизняков и прочих астральных напастей представимы в конечной точке их обесчеловечивания для нас лишь как относительно непознанные колебания частот, занимающиеся принятием и поглощением выплёскиваемых в нестерпимых танцевальных порывах низкочастотных вибраций укурков, конвульсивно, если не сказать - агонистично, дрыгающихся на танцполе. После плясавшей и гнувшейся практически нагишом вокруг круг стульев и шеста стриптизёрши, оставившей, в конце концов, на себе одни лишь узкие чёрные стринги, а также после шумных и пошлых конкурсов с участием девушек и главного топлива местной раззадоренной молодёжи - невообразимого количества водки, снова оказались возможными наблюдения за их опухающими цветными эфирными телами. Словно бы сущие уши, от глухих ударов музыкальных басов раскатисто ухающего диптранса и драм-энд-бэйса скачут ускоренно-разогнанные на соли упорыши. «Почти что опарыши», - подумал я и слегка усмехнулся, а дребезжащую музыку, тем временем, сопровождал не менее вибрирующе-бесявый такой девичий голос, и вся эта пятнистая какофоническая вакханалия тошнотворно-глумливо, как ложками по кастрюлям, заумпцкала вдруг электронным хардбэйсом «Бетонщиков»:  - и так далее, почти до бесконечности и практически без каких бы то ни было вариаций, изменений и фантазии.

Я понимаю, конечно, что весь тот адски ядерный стёб был вложен в подобные треки не просто так: заметна удивительного рода гениальность музыкантов, сделавших себе имя исключительно попаданием в поток - в нужное время, в нужном месте и в нужной форме, зато практически без музыки, без сопротивления, сливаясь с до примитивного лёгкими путями культурных тенденций современности - не это ли идеальное следование своему дао? - а вот осознают ли его мельтешащие мухами у меня прямо перед глазами колбасули самого нежного студенческого возраста, чьи головы как раз и мотаются в такт музыке туда-сюда, будто мясной метроном? Может, да. А может, и нет. Кто уж как, право - судить о подобных вещах - это всё равно, что измышлять о самих суждениях и измышлениях, не ведая сути этих явлений, но лишь расхаживая вокруг да около. Бессмысленно, как и вообще всё остальное в человеческой проекции существования.

Ребята-девчата в клубе, похожие на восковые фигурки, резко и рублено перемещаются, перемешиваясь на тесном пространстве танцпола, словно радужные тянучки расплавленного пластилина или раскатанной полимерной глины, разносясь веточками линий и векторов своих трейсов повсюду, как поле электрона вокруг атома, позволяя наблюдателю, совершив одно лишь небольшое усилие, продвигаться в узкие сходящиеся пространства за иллюзии, распадающиеся рассыпчатыми и оттого, всенепременно, хрустящими льдинками всполохов. Несколько удивительно было рассматривать среди танцующих ребят всевозможных косплееров, облачённых в одеяния столь разновариативные, что сразу же становилось ясно: в подобном диком сочетании стилей их не увидеть более нигде, кроме этого громового чистилища и подобных ему современных и модно-престижных молодёжных шабашей: одеяния, начиная от медсестёр-ангелочков и заканчивая чуть ли не военной формой времен нацистской Германии, вперемешку со всеми этими павлиньими перьями, светящимися в ультрафиолете акриловыми и нейлоновыми тельняшками, вкупе с  тончайшими тюлевыми мини-юбками и откровенно просвечивающими под ними трусиками.

Я также слегка повеселился вместе с прыгающим народом под металлически лязгающую кислотно-фениковую электронную музыку, столь излюбленную клубными зомби, как вдруг дрожью, волною прокатившейся всей поверхности кожи почувствовал на себе настороженный, серьезный и пристальный взгляд в спину, от которого просто не могло не становиться не по себе. Резко обернувшись, я тотчас заприметил неподалёку довольно-таки молодого человека, стоящего за барной стойкой и настойчиво просверливая меня взглядом насквозь. Одет он был в длинный плащ тёмного цвета, носил на носу квадратные очки и периодически гладил сам себя по блестящей от ультрафиолетовых лучей потёртой залысине, пребывающей на начальной стадии. Он мечтательно стоял, вытянувшись шеей к потолку, и отвлечённо улыбался тонко-бледными невнимательными губами так, словно досконально продумывал, планировал и уже смаковал провернуть некое величайшее мошенничество века, о котором воистину никогда и никто бы не смог ничего узнать, приняв за чистую монету его гениально сфабрикованную ложь.

В момент, когда был пущен дым, настолько густющий, что невозможно было даже попросту увидеть собственные руки, всё окружающее меня пространство превратилось в мерцающие и тут же единомоментно забывающие самих себя вспышки диодных бликов различных полутонов. В это самое мгновение незнакомец с пристальными глазами и не вовлечённым во всё происходящее лицом подбежал ко мне и попытался что-то громко прокричать сквозь трансовый грохот, но абсолютно безрезультатно: музыка железными басами начисто перекрывала все его слова. Наконец, мне всё же удалось разобраться, что же этот  человек с выделяющейся внешностью нервно и поспешно желал донести до меня. Он спросил: «Ты ведь тоже видишь вот это всё? Эти потоки, эти нити?» Я в ответ утвердительно кивнул головой: мой собеседник тоже последовательно излучал динамичные серии почти неразличимых тонких, толстых, прерывистых, целостных, длинных и коротких, точно азбука Морзе, нитей, заканчивающихся микровспышками, как ананасы - зелёно-треугольной ботвой, которую можно высаживать в горшочек и вновь растить свежие ананасы, жуя их периодически с поджаристыми рябчиками и более не опасаясь бессмысленного и беспощадного русского бунта. Хотя кто знает, может, и следовало бы на самом деле?

Переплетаясь, нити превращались в ярко мерцающую массу паутинчато-пластиковых огней гирлянд с металлическим отблеском, уплывающих потихоньку в совершенно неопределённом направлении, опутывая всех и каждого и точно бы стараясь замести за собой следы, наследив повсеместно и сделав невозможным определение истока и устья плутающих, точно зимний кролик в лесу, отметин эманационных пятен интенсивных чужих эмоций.

Незнакомец наконец-то соизволил представиться: «Я - Аристарх, рад познакомиться». Я протянул ему руку, пожал её и также представился: «Лаврентий, взаимно». Тогда Аристарх попросил меня следовать за ним. Я, слегка недопонимая, что же тут происходит на самом деле, неожиданно для самого себя, будто пребывая под гипнозом, не смог сопротивляться изъявлениям его воли и взаправду послушно, как новорожденный барашек, пошёл за своим новым знакомым.

Мы спустились в полуподвальное помещение. Аристарх открыл скрипучую старинную, даже почти что старушечью, дверь не менее как тридцатисантиметровой толщины, поворошив внушительно габаритным ключом, который, казалось, был создан из чуточку подзаржавевшего чугуна. Подвал оказался на удивление уютным, но точно бы содержащимся из века в век без всяческих веских изменений, недорогих ремонтов и косметических перестроек на протяжении, наверное, уже не менее, если не более доброй половины тысячелетия. Антикварная мебель деловито поблёскивала драгоценными каменьями, точно жирные и перстистые красноватые пальцы неповоротливого банкира, привыкшего в равной степени к утомительному процессу накопления капитала и к отдыху на широкую ногу и загребущую руку.

Просторные расписные дубовые кресла, достойные лучших дворцов мира былых времён, были обтянуты натуральной кожей кремово-персикового и молочно-бежевого тонов, а на стенах, помимо складчатых сливочно-сиреневых тканых обоев из тончайшего натурального шёлка, висели вышитые с глубочайшим пиететом и ювелирной искусностью изысканно высокодетализированные гобелены с изображением европейских городов позднего Средневековья и раннего Нового времени. Судя по веявшему от этих элементов аристократического декора очищенному дыханию ушедших эпох, в обоях использовались натуральные природные красители, добытые из деревьев и моллюсков где-нибудь в Индии или в африканских странах, а изображения на гобеленах в момент вышивки были вполне себе актуальны и отражали присущую им суровую современность прошлых дел и событий, давным-давно занявшим подобающее им почётное место на пыльных страницах далёких томов вузовских учебников по истории мировых цивилизаций и художественной культуре Ренессанса.

Примерно с минуту мы все, не сговариваясь, просто молчали, по-видимому, для того лишь, чтобы я сумел сориентироваться в этой новой для меня сонно-благородной, почти что музейно-архивной атмосфере дворянского особняка времён дворцовых переворотов, а затем Аристарх неспешным и полумечтательным тоном тихо произнёс с придыханием странноватого акцента, протяжно и по-дикторски правильно выговаривая в словах каждый звуковой полутон на питерски-прибалтийский лад, который ранее, в гуле танцпола, не был мною замечен вовсе:
 
-Нечасто здесь можно встретить человека подходящей конфигурации.

- Подходящей конфигурации чего? - удивился я.

- Энергии, конечно, чего же ещё. Ты способен видеть в отдыхающих дамах и господах, пришедших в наше заведение, цветные потоки и струны, а поэтому твоя энергия на ощупь, вкус и цвет, в некотором роде и смысле, отличается от энергии большинства здесь присутствующих и танцующих. А вот потоки колеблющихся волн энергий были в подобных условиях всегда: как сейчас, так и два с половиною века назад, только вот... бал несколько изменился, да и народ порядком поизмельчал. Но всё это не более, чем формы, всего лишь пустые фирмы, жаждущие наполнения себя - и ничего более за ними: суть всегда остаётся одной и той же: хоть сейчас, хоть тогда. Ты же просто не вписываешься, поскольку не способен быть донором сил, по подобию этих людей, и крепко держать своё кредо побольше наследить вокруг, искренне веря, что оставляешь собственные сорняки отпечатков чувств и желаний во имя долгой и счастливой жизни собственного широко распаренного эго, устремлённого раскинуться покрывалом на как можно большие площади и пространства искусственных смыслов.

А на самом деле всё остаётся у нас. Помнишь, как в той песне поётся у Летова: «Долгая счастливая жизнь, такая долгая счастливая жизнь каждому из нас, каждому из нас...» Игорь Фёдорович хоть и отродясь не принадлежал к нашему клану, но был довольно близок к некоторым особам из наших, а оттого оказался одним из очень немногих редких чужаков, что были посвящены в нашу тайну за весь долгий период существования клана в истории. И как в его песне, сочинённой в честь собственной ремиссии, эта самая жизнь для нас порою слишком затягивается, оборачиваясь сущим кошмаром, в котором не остаётся не только потрясений, вдохновений и праздников, но и вовсе любых желаний, побуждений и каких бы то ни было эмоций, кроме непрекращающейся тошноты от созерцания этой вездесущей мышиной возни бессмысленных народов их порождённых ими толп.

Назвать ещё? Да пожалуйста. Немного таковых, в основном это были учёные да мыслители с мировой известностью и общественные деятели прошедших лет: Да Винчи, Ломоносов, Шэньсюй, Рерих, Таурихин, Лао-Цзы, Гораций, Коперник, Конфуций, Тесла, Колпиневский, Менделеев, Зороастр, Еликман, Гурджиев, Залесских, Дюрвилль, Кейси да Вавилов с Вернадским ещё разве что были - и всего-то за долгую историю человечества. Согласись, что это и впрямь малая капля в море. Вот тебе и полный список за несколько секунд. Ещё, как это ни странно прозвучит для тебя, Владимир Маяковский, хотя вот он-то как раз из наших был и остаётся, я его самолично посвящал, помнится, а затем, спустя ещё некоторое время, ему пришлось разыграть весь этот театр с пистолетом и скоропостижно покинуть человечество, навсегда запомнившее его эким бунтарствующим стихоплётом. Зато он до сих пор жив, хоть и крайне далеко отсюда поселился под чужим именем, хитрый рифмач. Актуальные и свежие, как лимонный сок, слоганы для рекламы выдумывает - уж шибко у него хорошо подобные вещи получаются. Ну да не будем чрезмерно долго задерживаться на подобных вещах: с них тебе всё одно пользы ничуть не больше, чем от еловой шишки тому не шибко везучему лесному медведю из детского стишка».

Я подумал, что мне следовало бы как-нибудь восполнить свои пробелы в образовании, поскольку из вышеперечисленного списка в упор никак не получалось вспомнить Еликмана да ещё Таурихина среди знаменитостей с мировым именем, однако Аристарх не предоставил мне достаточно времени на угрызения, эмоциональные переживания и саморефлексивные порывы, продолжая, тем временем, рассказывать:

- Ты видел, как быстро переплетаются их мысли в один-единственный пучок? Ведь ты видел, не так ли? И это действительно правда? Так вот, ты воспринял эманации Всемерной Лианы, одного из глобальных органов Бытия, регулирующих мировое равновесие и обустроенных некогда нашим кланом во имя безраздельной и беспредельной гармоничности сосуществования всех единых и взаимосвязанных вещей и существ. Лиана отбирает у отягощенного излишествами избалованного человеческого ума излишки энергии там, где человек был бы, порою, рад добровольно отдать эти излишки, и возмещает им со своей стороны позволением, выпустив пар души, избежать саморазрушения и продлить пребывание на сей планете.

Ведь и паровой котёл способен повышать производительность лишь исключительно до вполне определённого инженерной спецификацией порога, перешагнув за который, упомянутый котёл просто и элементарно взорвётся и уже не будет способен вообще ни на что. Потому-то наша Всемерная Лиана находится среди людей в вечной жажде поиска энергии, приползая в места наибольшего разгула порождаемых людьми вихрей, и, как следует из её названия, протиснувшись между всеми измерениями.

А мы? А мы, ха-ха-ха, здесь, если хочешь так думать, роскошные паразитические орхидеи, корнями вросшие глубоко в Лиану и питающиеся век из века её неиссякаемыми запасами, её омолаживающими токами. Причём это не такая уж и аллегория, поверь. Мы действительно связаны симбиотическими узами с цветами, похожими на орхидеи, да только вот проросшими из других измерений - оттуда же, откуда растёт и сама хищная Лиана. Прибыв оттуда, цветы вынули в небытие наши замшелые души и сами вросли корешками в освободившееся место, и у каждого из нас есть лишь свой собственный цветок, единственный и неповторимый. Если ты, Лаврентий, изначально подобный нам, останешься, то также обзаведёшься самоличной орхидеей. Моя, например, проецируется в физически видимую реальность в качестве цветка зигопеталума интермедиума. Но у тебя, совершенно точно говорю, он будет свой. Всенепременно. Какой именно - пока что никто не способен ответить на этот извечный и неминуемый вопрос начальной стадии становления сородича, ведь всё-всё выясняется предельно просто: только опытным путём, только на практике, только индивидуально и неповторимо - и никак иначе. Если же ты откажешься - напрочь и навсегда позабудешь эту нашу беседу, словно дурацкий сон, ночной абсурд фантасмагории, привидевшийся после, например, плотного и сытного ужина. Разум всегда найдёт оправдание любым, даже самым невообразимым и противоречащим любой логике событиям. В этом ты можешь даже не сомневаться: уж так он устроен - искать и находить ответы, убеждения и порождать смутные предубеждения даже там, где их не может быть и где разум способен лишь пробуксовывать, не обладая подходящими функциями и алгоритмами в сферах, навсегда отданных вчувствованию.

Наш клан, названный некогда его создателем «Ноктюрн» существует уже не одну сотню лет, и для нас это нитевидное равновесие, регулируемое растением из другого измерения, стоит превыше всего. Когда-то крайне давно, ещё в диковатое Средневековье, в те сугубо беспамятные времена смутного народного самосознания, опиравшегося на гильдии мастеровых в непрекращающихся войнах и борьбе всех против всех, мы безумнее всего боялась идти на открытое и безобразное столкновение с тёмными и угрюмыми суеверами, опасались раскрытия нашей внеземной деятельности и последующего обвинения в ведовстве и использовании магии, хотя как раз народной-то примитивной магией безграмотных масс и исполненной бессмысленных ритуалов мантикой мы никогда в жизни не занимались.

Именно поэтому мы, всеединые в силах клана, едва возникнув в качестве стандартной городской гильдейской структуры, маскировавшейся тогда под крупный и влиятельный союз цехов краснодеревщиков, сами придумали для необразованных и плутавших в сумраке ума людей мифы и представления о мистических и практически непобедимых вампирах и вурдалаках, обладающих непомерной силой внушения, дабы разжечь в людях ещё больший непомерный ужас и оттолкнуть наших потенциальных недоброжелателей от решительных действий против нас. К тому же ужас - это, как известно, очень и очень сильная эмоция, которая, излучаясь вовне, способна давать нам посредством Лианы значительный прилив сил.

Некоторые сугубо неконформистские и особенно эпично эпатажные представители клана «Ноктюрн» действительно пытались соответствовать сложенному в народном сознании яркому образу нечисти, немало веселясь и, как сейчас говорят, прикалываясь, нападая по ночам на людей и кусая их для пущей убедительности, чем изрядно поспособствовали значительному утверждению данного наивнейшего мифа среди обывателей практически всех европейских стран. Но мало кто из этих обывателей догадывался, что действительная искомая и избранная нами цель всегда была совсем иной. Достаточно было чуточку покусать хотя бы одного случайно подвернувшегося под клыки крестьянина, и вот уже через пару дней вся без исключения его деревня нервно паникует, наполняя параноидальной истерией своей толстое зелёное тело настоящего вампира, канат нашей живительной Лианы, дарующий невероятные потоки бодрости, дарующие истинно длительное существование и почти безупречную неуязвимость.

Мы не можем допустить, чтобы источник нашей жизненной энергии завял вдруг навсегда, ведь тогда не будет существовать никакой силы, позволяющей нам по-прежнему удерживаться в сознании и добром здравии: истинные прижизненные ресурсы каждого вампира в нашем клане «Ноктюрн» давным-давно уже выработаны, и, если бы не Всемерная Лиана, то жизнь всенепременно покинула бы нас ещё много столетий тому назад. И мы теперь, день за днём, волей-неволей вынуждены делать всё, что позволяет нам пополнять давно уже закончившиеся внутренние силы, первозданные и изначальные, данные с самого рождения.

Поколения людские приходят и уходят в даль времён, одни мифы, порождавшие в былых поколениях страхи и способы нашего самоутверждения, сменяются в иных поколениях свежестью новых или хорошо переосмысленных и актуализированных страхов, занимающих свой мрачный угол в жизни каждого человека даже в том случае, если он и сам не всегда оказывается способен понять фундаменты, опоры и источники, лежащие в основе природы своих страхов и истинных причин импульсивных поступков. Поле коллективного бессознательного неустанно делает своё дело, вовлекая в иллюзорные искажения и вредные эмоции всё большее и большее количество человек, разрастаясь и совершенствуясь с накапливаемым опытом уходящих в прошлое обществ, качественно меняющихся и развивающихся народов, определяя развитие последующих.

По факту, чем дальше развивается цивилизация людей, тем более она несвободна и зависима от этого общего поля, в котором все равны - русский олигарх и нигерийский бомж, французский повар и немецкий бизнесмен, афганский полевой командир и северокорейский патриот, украинский скинхед и голландский гей, чукотский оленевод и британский денди-нарцисс, исландский рыбак и американский фермер. Все-все равны и все-все различны, притом каждый делает свой, хоть и мизерный, но в меру посильный вклад, стремительным водопадом впадающий в общемировой океан коллективного разума человечества, смешиваясь в единое то, что лишено любых имён, но зато наделено импульсными волнами осознания, оказывающими влияние на всех и каждого. Да, и на тебя тоже. И на меня также. Теперь-то ты понимаешь, почему вокруг творится такой дурдом? Но абсолютно всё до последней вспышки и искорки, что чувствуют народы в душевных порывах раскалённых страстей, всегда становится нашей пищей.

Чем больше человек неуправляемо переживает, чем больше человек боится, волнуется, нервничает, пытается показать и доказать всем новую, достигнутую им степень собственной крутизны и власти, сумбурно обижается и бурно расстраивается, думает о несправедливости поступков других людей по отношению к нему и о том, что именно подумают эти самые другие люди, сам подспудно не одобряя и за спинами критикуя их поступки, вмешивается в дела, всюду суёт свой неуёмный нос, пробиваясь, вышагивает по головам, тем более и более такой человек истощает сам себя и, конечно же, сокращая собственную жизнь, изрядно продлевает нашу, орхидейную. Сейчас в мире расплодилось такое невообразимое количество человек, что даже если бы каждый из них чуток подсократил свою жизнь переживаниями, сомнениями и страхами всего лишь на одну-единственную минуту, то весь наш многоглавый клан смог бы безропотно и спокойно просуществовать ещё без малого добрую сотню лет.

Но люди оказываются чрезмерно щедрыми существами и даруют нам не то, что какую-то сотню, а целые и надёжные десятки тысяч лет жизненного будущего, причём ежедневно, наделяя паразитические цветы из параллельного мира качествами практически бессмертных существ. Рада ли Лиана сложившемуся положению вещей? Я лично сомневаюсь. Это дремучее, глубоко несчастное, древнее и болезненное существо, насквозь проросшее паразитирующими на ней орхидеями, и оно давным-давно бы уже засохло, целиком зачахло и полностью завяло, если бы её заботливые цветочные вампиры не прикладывали все доступные силы к приданию человеческой реальности требуемого направления импульса, дабы сделать эту условную реальность самым благодатным удобрением для Всемерной Лианы, максимально долго продлив её - и, естественно, собственное - пребывание на Земле. В общем, если ты, Лаврентий, несколько тупенький, и до сей поры не осознал ещё этого факта, то скажу тебе прямо: да, мы и есть энерговампиры, и были бы весьма рады пополнить клан «Ноктюрн» ещё одним человеком в твоём лице. И с твоего согласия, разумеется.

В это время из распахнувшихся дверей, расположенных на разных сторонах комнаты, начали изливаться россыпью птиц, словно бы катящиеся по поверхности кулинарного стола маковые зернышки, люди, одетые непривычным для глаза образом в почти что одинаковые тёмные костюмы  из кожи, оснащённые застёжками-молниями с хрустящими ленточками липучек, сильно осовременивавшими их одеяния, отчего облик этих людей начинал казаться несколько деланно-эклектичным и даже с ноткой некоего нарочитого обезображивания всеобщего стандарта носимой в организации формы, где единовременно и противоречиво сочетались классический и модернистский стиль, будто одеяние европейской аристократии давно минувших дней далёких было наспех перекроено на современный лад без особых растрат на модельера-дизайнера.

Впрочем, и ради чего бы на него вдруг стоило им тратиться? Вампиры, в отличие от людей, друг перед другом не красуются и не выёживаются. Зато, исходя из всех тех сведений, которые только что цельным махом снизошли на меня из тонких синеватых уст Аристарха, я посчитал, что, возможно, дело с перекройкой именно так и обстояло, и очарованию, производимому этими восхитительно экстравагантными костюмами, точно никак не менее нескольких столетий. Каждый из вошедших, если не сказать - взошедших, в клановую залу людей почему-то считал своим обязательным долгом поздороваться со мной.

- По какой ещё такой причине я должен тебе доверять, если и вижу-то тебя всего лишь в первый раз? Откуда мне знать, что слова твои - не ложь от первой и до последней фразы? - попытался уточнить я у Аристарха.
- Ты ведь и сам недавно был непосредственным свидетелем процесса, при котором люди добровольно отдают все свои энергетические излишки самолюбия и апломба корням Всемерной Лианы, так неужели это не является для тебя доказательством правдивости произнесённых мною речей? Ведь это же была не столько попытка убеждения, предпринятая с моей стороны, сколько твоё собственное восприятие. Или ты предпочтёшь списать всю замеченную тобой феерию фейерверков из вибрирующих линий и канальцев на спонтанное проявление галлюцинаций, поскольку не доверяешь даже сам себе и полагаешь, что вся эта прерасколбасная молодёжь на танцполе «Звёздного пирата» также способна случайно понять, как именно она отдает навсегда бесценные мгновения собственных жизней на съедение Лиане, а та, уже в свою очередь, перекачивает каждому из вампиров честную и поровну перераспределённую между всеми долю?

При подобном раскладе хронического переизбытка сил новичкам мы только рады: да теперь каждый в клане будет получать вот на такусенькую чуточку поменьше энергии, но её будет слишком много даже и в том случае, если мы примем к себе ещё десять тысяч таких, как ты. Вот только, на самом деле, у нас не предвидится столько кандидатов в ближайшее время, если, конечно, вдруг не поменяется кардинально человеческая природа и не вырастет поколение видящих нити Лианы и чувствующих вкус её токов, подобный шипучему ветру, подспудно протягивая к ней собственные связки напрямую из центров силы точно так же, как младенцы интуитивно тянутся к материнскому молоку? Прочие не то, что не хотят быть как-то связанными с Лианой - от подобного рода привилегий, думается мне, мало кто бы захотел отказаться. Просто они не умеют её воспринимать, не верят в собственные силы и не понимают безграничность возможностей осознания, заблуждаются, будто ведают окончательный миропорядок в окружающих завитках и изгибах лабиринтов жизни, а оттого даже просто учиться не хотят любому чувствованию.

И дело здесь вовсе не в том, что у тебя есть какие-то  особенные сверхчеловеческие способности, а у них - нет.  Считать так было бы огромной ошибкой и большой самонадеянностью с твоей стороны. Есть люди гораздо более способные от рождения, но выросшие и воспитанные в среде, изначально подрубавшей на корню все их умения, казавшиеся родителям непонятными, пугающими, а то и вовсе опасными. Такие люди - самая вкусная наша пища, ибо осознание порождает контроль. А тот, кто не обладает достаточной мерой осознания, дабы контролировать самих себя, тот контролируем нами. Расширенное же сознание после преодоления определённого порога становится нам вовсе неподвластным. Так что это в наших же интересах - делать из разума людей консервы. Мы не можем допустить освобождения коллективного сознания человечества от оков выбранной нами для них формы - ибо тогда сами обратимся в прах и пепел.

В подобных условиях синтетического способа взаимодействовать с миром, созданных нашими великими предшественниками - талантливыми жрецами древних культов ещё в доисторические времена, дети человеческие сначала удивлённо обижаются на то, что их непередаваемые чувства и образы восприятия окружающие считают выдумкой, а их самих - врунишками и, дабы не испытывать постоянную несправедливую обиду, начинают стараться побольше забывать порицаемый опыт и поменьше воспринимать всё то, что взрослым беспочвенно и надуманно кажется запретной зоной. А запретной эта зона становится для людей современности отнюдь не оттого, что там действительно есть что-то жутко запретное, а лишь оттого, что эти пространства принадлежат для большинства среднестатистических людей к измерениям чистейшей terra incognita, перед неведомостью которой большинство взрослых собственный панический страх привычно вымещают на собственных чадах, опасаясь за продолжение рода, надёжно и начисто позабыв, что изначально, в своих самых потаённых безднах океанов разума, лежащих ещё глубже придонных слоёв бессознательного, все они вышли именно оттуда.

Подрастая с течением времени, эти бывшие дети и сами забывают почти всё, что видели и понимали в детстве, начинают и сами считать выдумками и фантазиями собственные детские осознания и аморфные чувства, перестают замечать барабашек, забывают голоса интуиции и смеются по поводу рук из-под кровати, а затем потихоньку начинают обучать уже и своих детей точно так же бестолково, однообразно и шаблонно, как когда-то обучали и воспитывали их самих. Конечно, из любого правила есть исключения - и тогда взрастают мыслители, сенситивы, визионеры, пророки, творцы, возмутители умов и, само собой, новые рекруты «Ноктюрна».

Увы - таких непременно имеющихся во все времена полезных исключений эволюционирующего сознания, лишь подтверждающих всеобщее правило, в народе всегда меньшинство, а заложенные в раннем детстве первоосновы личности навряд ли поддаются быстрым и кардинальным изменениям: страх нового удерживает от любых перемен, зачастую - даже от едва-едва заметных и совсем не принципиальных. Те же, кто сумел преодолеть в себе эти жёсткие рамки, не имеющие никакого отношения к Реальности, зачастую почитаются бурлящими массами человеческих сообществ не то отмороженными на голову фриками и городскими сумасшедшими, не то гениями, гуру и первооткрывателями, в зависимости от времени, мест и сотворённых дел. В общем и целом, развитие и становление и основной массы народной получается точь-в-точь, как в том бородатом анекдоте, сочинённом, кстати, как раз одним из вампиров, коротко и лаконично выразившим всю суть парадокса западного  воспитания: «По небу летела швабра. - Смотри, швабра летит! - радостно крикнул Петя. - Швабры не летают, - ответила ему мама, и швабра упала».

Увы и ах - из этого повсеместно распространённого порочного круга выбраться не так-то просто, поэтому мы сейчас и имеем раз-два и обчёлся вампиров, умеющих лицезреть мягко пульсирующие тёплые потоки золотисто-медовых нитей внутри Лианы, которыми она пьёт окружающих её людей, взращенных в правильной и благообразной манере современного светского общества, а потому сплошь скачущих горными козлятами под электронно-басовый саунд вместо того, чтобы наслаждаться пожинаемыми плодами цивилизационных флуктуаций здесь вместе с нами. Они ничем не лучше и не хуже нас - им просто не повезло в своё время вырасти такими, какими их выращивали, точно томаты на грядке. Карл Юнг был бы просто счастлив, если бы ему довелось хотя бы одним глазком взглянуть на то, что лицезрел ты. По сути, этот, пожалуй, величайший психоаналитик прошлого столетия был одним из непосвящённых вампиров, до которого мы так и не успели добраться вовремя. Но ему и без нашей помощи на своём веку вполне хватило способностей, чтобы приоткрыть глаза многим людям.

Может, не так уж и плохо, что он никогда ничего не слышал о Лиане, а то приоткрыл бы людям глаза заодно и на её природу и предназначение -  вот тогда нашему древнему клану точно пришла бы крышка. Так что никогда окончательно не бывает и не может быть известно, чем именно обернётся то или иное, малозначимое на первый взгляд, событие: сиюминутная удача способна впоследствии через многочисленные цепи других событий привести к катастрофе, а провал в каком-либо деле зачастую позволяет человеку перестать тратить время на принципиально чуждый ему и неактуальный род занятий, найдя себе более полезное дело, в котором он сумеет впоследствии наиболее полно раскрыться.

Проблемы и удачи, провалы и свершения, горести и радости беспрерывно и циклично сменяют друг друга, плавно и незаметно перетекая из одного в другое так, что далеко не всегда становится ясно, в каком качестве расценивать то или иное произошедшее или намечающееся событие. Да и нужно ли? Этот маятник будет раскачиваться до тех пор, пока каждый человек не найдёт в себе достаточно силы воли, позволяющей остановить беспрерывный эскалаторный бег этой неустанной зебры жизни, осознав, что, на самом деле, всё вокруг едино, а как уж мы расценим то или иное событие, будем по его поводу горестно грустить или искромётно радоваться, всецело зависит от того лишь, что творится у нас в головах - и ни при каких условиях ни от чего более. Миру нет, не было и никогда не будет дела до наших крохотных человеческих страстей. Кстати, ты никогда не задумывался, почему жизнь сравнивают именно с зеброй, а не с тигром, скумбрией, колорадским жуком или подзагоревшей сквозь полуоткрытые офисные жалюзи бухгалтершей - они ведь все тоже полосатые, разве нет?

Таковым оказался весьма полный и развёрнутый ответ, данный на мой вопрос орхидейным вампиром Аристархом, словно бы удивившимся неожиданности моего вполне закономерного недоверия клану «Ноктюрн». Но он ни на секунду и не думал останавливаться, решив продолжать диалог, обратившийся в подобие лекции:
- Ты знаешь, если бы не существовало нашего клана, то ночные клубы в современности навряд ли получили бы столь уж широкое распространение и популярность, так и оставшись на уровне постепенно становящихся достоянием истории «кислотных тестов», устраивавшихся в шестидесятые годы прошлого века маленькими группками американских хиппи. Например, «merry pranksters» под предводительством известного писателя Кена Кизи. Как раз в то самое время внедренец от нашего клана в Штатах Том Вулф занимался исследованиями альтернативных источников энергии и весьма удачно открыл этот великий потенциал для нашего питания, таящийся в эпатажных дискотечных вечеринках.

Написанное им по результатам собственного исследования гонзо-эссе «The Electric Kool-Aid Acid Test», признанное лучшей на всей планете книгой о субкультуре хиппи, очень быстро стало популярнейшей настольной книгой в нео-вампирской среде, одновременно обретя, тем не менее, почти общемировой запрет на печатное издание этого произведения - не исключением стало и наше достославное Отечество, с превеликим удовольствием и вечно нахальной политической самоуверенностью неизбежно оштрафующее каждого, кто издаст это произведение в печатном виде, не по статусу осмелившись перечить поверхностному мнению отдельных перепуганных литераторов и деятелей культуры, разглядевших одну лишь внешнюю сторону этой книги, но так и не дошедших до понимания её глубинной сути. А может, как раз таки дошедших и оттого испугавшихся ещё больше производимому этой книгой в народном самосознании подобию эффекта бомбы замедленного действия? Кто знает и кто скажет, где здесь правда, и какими целями на самом деле, без отговорок, руководствовались те закостенелые умы, что выдумывали разные запреты?

Мы же просто не могли и не должны были обойти эту тему стороной,  примкнув, казалось бы, к диссидентскому движению, но, на деле, руководствуясь совершенно иными, только лишь нам одним понятными целями. Нет условий более идеальных для пропитания вампиров, нежели танцпол, где люди прыгают, растрачивая всё равно вникуда много, крайне много энергии, которую клан «Ноктюрн» и его Лиана тихонько и незримо подбирают вслед за эмоционально разнузданными и психически расхлябанными клубными тусовщиками. Люди здесь, как правило, просто радуются, но и не только: в самом деле, они избавляются от накопленного напряжения, вызванного устремлениями к мнимой реализации престижа, показывая себя перед всеми остальными, хотя это и не несёт в глобальном плане ровнёхонько никакого значения, и никому до этого тоже нет никакого дела, кроме как тем людям, кто возомнил себя кем-то ещё, кроме тех существ, которыми они уже являются. Просто являются, даже вовсе без приложения каких бы то ни было усилий к самодемонстрации, ужимкам красования и гримасам кривляющегося самовыпячивания, они все так и кричат: «Посмотрите же на нас, какие у нас стрейчи и туфельки, брошки и заколки, пирсинги и наколки, бицепсы и стрижки, мурчание и кудахтанье, хвосты и гребешки, шёрстка и коготки, какие пёрышки, какой носок...» Именно данное нам положение дел извечно подпитывает Всемерную Лиану преогромным количеством нитей и потоков.

Она живёт сейчас точно так же, как и жила тысячи лет назад - в своём личном подпространстве, лежащем вне времени человеческих категорий, зато протягивая в нынешние времена собственные толстенные усищи в нутро каждого ночного клуба на Земле, а поэтому и штабы клана всегда размещаются исключительно недалеко от подобного рода увеселительных заведений, или даже в них самих. В наихудшем же случае, если нигде поблизости клуба не обнаруживается, то Лиана манифестирует себя хотя бы просто в местах большого скопления людей, где всегда есть место всплескам самых разновариативных эмоций и ярким всполохам чувств.
Впрочем, это скорее уж традиция, не имеющая под собой явно определённых физических обоснований, а только опирающаяся на давнюю-предавнюю позицию: ещё в эпоху Возрождения вампиры начали селиться вблизи от крупных дворцов и располагавшихся там бальных залах, хотя в то время энергоэффективность танцев с нашей точки зрения была очень и очень невелика, так что открытие дискотек стало действительно мощнейшим прорывом, ознаменовавшим появление целой новой главы в этапах нашей неспешной истории, свежей эры развития «Ноктюрна».

Всемерная Лиана никак не скована традицией эксплуататоров хищных орхидей, скорее уж традиционностью, в определённой мере, оказались скованы мы сами, как и любое другое сообщество, существующее долгими веками - селясь вблизи модных клубов, мы делаем изящный жест волеизъявления клана, выражая таким способом всеобщее наше почтение единственному на данный момент источнику жизненной силы. Хотя, я уверен, что Лиане наплевать на нас и превозносимые нами почести, предназначенные для неё. Для сравнения представь, будто блохи вдруг начали поклоняться собаке, на которой едут и которую полегоньку едят себе да едят постоянно: собака скорее уж обрадовалась бы хорошему, высококачественному антиблошиному шампуню, нежели непрестанному блошиному коленопреклонению. Вот и мы здесь вроде собачьих блох. Даром, что орхидеи. Лиана же не следует никаким, хоть сколько-нибудь сковывающим нас, трёхмерных существ, принципам осознания или ощущения пространства и времени, ей попросту нет никакого дела до любых физических законов, ведь растёт она вне повседневной реальности.

Лиана вмиг способна достичь любой точки Земли - и не только - собственными бархатистыми усиками, поэтому вопрос открытия всё новых и новых питейно-танцевальных да и просто питейных заведений у нас чисто количественный: чем больше отстроено клубов, тем больше доступно силы и времени жизни, вне зависимости от их размещения, ведь каждый клуб для нас в практическом плане - это место Силы. Ровнёхонько по той же причине во многих городах России сейчас активно отстраиваются всевозможные алкомаркеты и пивнушки, хотя испокон века бытует представление о том, что мы на дух не переносим алкоголь. И это чистейшей воды правда: любители выпить, в конечном счёте, это наша пища, а их жизненная сила, в итоге, становится силой нашей. Не будем же мы в сложившихся подобным образом условиях пить сами, занимаясь эдакой извращённой формой энергетического каннибализма! Причина, по которой мы ненавидим алкоголь - не только приносимый им вред здоровью, но и элементарная логика вкупе со здравым и трезвым расчётом. Да и вообще, вампиры, по факту являющиеся ходячими зондами, глазами, ушами, голосами, а, возможно, и проводниками идей Всемерной Лианы - существа чрезвычайно практичные. Ты уж поверь мне, зазря мы и пальцем не пошевелим - ни руки, ни ноги.

После пяти-шести столетий жизни, знаешь ли, зря пальцем шевелить становится как-то совершенно неинтересно и даже, я бы так сказал, как-то несколько неспортивно, а скорее - сугубо противно. Да и сам процесс вялотекущего недоумирания на искусственной подкачке, который вампиры зовут своим существованием, вдохновляет нас всех далеко не каждую долю секунды. Бывает, что пациентам в реанимации на какое-то время включают при помощи специального аппарата искусственное дыхание. Мы же, став хищными орхидеями, включили сами себе искусственную жизнь с помощью нашей специальной Лианы, причём не на короткий отрезок времени, а практически навсегда, до скончания лет Земли, и потому-то всё наше вампирское времяпрепровождение - сплошная бутафория. Сначала ты бурно радуешься вечной жизни, пока ещё проживаешь свою собственную, естественную и природную, а когда она заканчивается - и ты явственно чувствуешь этот момент, в который прекратил бы собственное существование, если бы не был вампиром, ощущаешь всей кожей, что пора уходить, да вот только отныне некуда идти - и тогда мир в тебе словно бы опустошается, выворачиваясь наизнанку, как будто тебя, лишая неотъемлемой отдельности, выливают, как капельку тумана, в бесконечное ничто, и ты по-прежнему пытаешься допрыгнуть, доползти, достать, достичь всех прошлых прижизненных ощущений, но нет их, и более нет ничего, кроме данного тебе Лианой рефлекса продлённого существования.

Ты изображаешь радость или печаль, но тебе уже никак, ты кушаешь шоколад, но по вкусу он, точно кусок фанеры, картона или ДВП, ты можешь исколесить по окружности всю Землю - и не насытишь глаза красками жизни, ты будешь слушать  до полуглухоты лучшие песни и переливы нот - и никогда не проникнешься ими. Пусть ты будешь даже сказочно богат, но ничто не способно будет доставить тебе хоть малейшее удовольствие или разочарование. И когда ты догадаешься поискать сам себя - и не найдёшь, то поймёшь всю бессмысленность дальнейших поисков ощущений - ты уже мёртв, ты совершенно мёртв, тебя нет и никогда не будет, но и это знание не вызывает более сожаления. Так что же ты так стремишься обрести, а главное - кто стремится это всё обрести там, в тотальной самоникаковости, где любая печаль, тягучая резина меланхолии способна показаться радостью - или же с точностью до наоборот?

С этого самого момента, в который с присущей ему, неминуемой, как мчащийся на всех парах поезд, ясностью ты осознаешь, что смерть твоя оказалась подобна сокрытой нирване, и ничего тебе уже не нужно от этого мира, как и миру более ничего не нужно от того, кого более не существует давным-давно. Пройдут десятилетия, покажущиеся тебе минутами, прежде чем ты окончательно привыкнешь быть никем, избавившись от последних остатков человеческого способа существовать в присущем людям мирке. А когда ты окончательно выветришь чувства прошлого из собственной памяти, просеивая их, как сорные мучные комочки через сито разума, то далее ты уже просто продолжишь быть не в качестве некто, а исключительно как условно-синестетическое нечто.

Подобными новому тебе бывают гранитные скалы, неподвластные времени, неспешное смещение материков или растворяющиеся над головой туманы облаков, постоянно меняющих форму, даже не будучи при этом чем-то единым. И  становится не вполне понятным, чья же форма взаправду меняется. Но несомненно одно, ибо в доисторические времена ещё открыто и напрямую записано Горацием, который, как ты помнишь, тоже был из наших: «...non omnis moriar multaque pars mei vitabit Libitinam: usque ego postera crescam laude recens...» Эх, Гораций, Гораций... Знавал я этого латинского проныру возвышенного. Тот ещё гусь был. А если бы его в своё время со скуки чёрт не дёрнул вступить в ряды сицилийской мафии, так и до сих пор, вестимо, жил бы себе где-нибудь потихоньку, шельма поэтический. Но - увы - в двадцатом веке ему было суждено обрести вечный покой во время одной из полицейских зачисток мафиозного логова.

Вот что значит быть вампиром - древним вампиром, который всегда готов рассыпаться в прах в сей же миг, если будет отключен от Всемерной Лианы или если завянет его личная орхидея. Мы никогда ничуть не сожалеем о прекращении своего личного существования только потому, что сожалеть о нём уже много сот лет, как некому. Да и не прекращается ничего, это лишь в облаках микроскопические шарообразные скопления конденсата смещаются в сверхскоростных потоках воздушных бурь друг относительно друга. Ты, Лаврентий, ещё слишком молод. Ты живёшь свою собственную жизнь, и пока ты её живёшь, посвящение в тебе ровным счётом ничего не изменит, кроме добавления чувства личной орхидеи и взаимосвязи с растительным чуждым сознанием Лианы, питающей нас.

Но когда-нибудь ты тоже поймёшь, почуяв эту нейтральность, эту безбрежную и спокойную Пустоту, что именно означает не иметь желаний и не испытывать страданий, и что значит доверять, не доверяя, воспринимать, не воспринимая, ничего не бояться, ни о чём не печалиться и не сожалеть, выбирать кажимость радости осознанно и намеренно, памятуя о её условности, всё контролировать внутри, ничем не восхищаться, ничему не удивляться и ни к чему не привыкать - и жить так, не будучи живым в повсеместной никаковости из ничего, даже без чёрно-белых тонов существования, не то, что красочных. Вот почему нам так лениво и так бессмысленно зазря шевелить пальцем без повода. Хотя и поводы мы выдумываем сами: какие могут быть цели у существ, лишённых желаний и побуждений, ничем не владеющих, даже будучи богачами, ибо всё, что действительно есть у вампиров - это они сами и их жизни? И не значит ли это, что в руках у них сосредоточена Реальность, не сопротивляющаяся их воле оттого, что и сами вампиры не склонны сопротивляться Реальности?

Но сполна нас могут понять только такие же, как мы: ветхие  существа ушедших столетий, родом из позабытых поколений. А поскольку мы уже не являемся кем-то, то, можно сказать, что нас не способен понять никто, включая нас самих, ибо нет в мире того, чем бы мы были, равно как и нет того, чем бы мы ни были. Или как раз наоборот - именно никто и оказывается способным понять нас, как самого себя, поскольку мы все в такой же степени никто, как и сам никто - никто. До чего только не додумаешься за пятьсот с хвостиком лет непрерывного наблюдения жизни со стороны! Но для этого, как минимум, нужно стать вампиром - а остальное придёт. Или уйдёт? Вот видишь, Лаврентий, сам будешь так же стар, что уже перестанешь различать, приходит ли что-то или нечто уходит - всё едино, и пульс наш посмертный всегда и везде есть пульс Лианы.

Дела наши - не более, чем мастерская игра ничего с театральными масками, как в Античности. Опять-таки долгий опыт позволяет отточить умение играть в жизнь до достижения степени абсолютной убедительности - верить тебе начинают не только все подряд окружающие, но верить себе начинаешь, порою, даже ты сам, изредка забываясь в воронках ежедневной круговерти - но лишь до тех пор, пока не наступает очередной антракт  Пустоты, в котором ты, честно срывая луковичные чешуйки масок один на один с собой, видишь истинную природу вещей и истинное положение себя среди этой самой природы. Но, кажется, я и так рассказал тебе уже слишком многое о вампирах, даже то, что, наверное, и не следовало бы рассказывать, по крайней мере, ещё прижизненно. Я знаю: большинство сказанных мною фраз не имеют для тебя действительного, чувственно-телесного смысла, но настанет время, когда ты ещё вспомнишь их, прекратив тратить время на бессмысленные попытки удержать в лодочке ладоней незримые крупицы высыпающегося между пальцев песка. Ты не умоешься пустыней. Ищи родники. А теперь настала долгожданная пора вернуться к деловой теме вампирских заведений - питательных для нас, развлекательных для людей.

Что бы человек ни делал в клубе, здесь всё и всегда обустроено так, чтобы он потратил как можно большее количество не только денег, но и сил, эмоций, ощущений, расцениваемых им скорее в качестве положительных даже в том случае, если они не являются таковыми в своей глубинной сущности - лишь бы чувства сохраняли свою притягательность, дабы человек, подсаженный на крючок танцпола, возвращался сюда снова и снова, постепенно превращаясь в завсегдатая и всякий раз отдавая нам частицу клубочка себя. Как высыхающая от времени великовозрастная дама, стараясь всяческими ухищрениями скрыть следы своего неизбежного увядания, намазывает на себя по три кило косметики, становясь похожей скорее не на мисс мира, а на худо оштукатуренное чучело Кинг-Конга, так и негативные эмоции просто обожают скрываться в людях под масками позитивных - впрочем, ровно с тем же результатом, что и у стареющей барышни. Вот почему многих завсегдатаев подобных заведений можно принять за зомби: их ничего не интересует, кроме собственной раздутой напыщенности, уравновешенной невероятно стабильной фобией потери своего престижа и мнимой значимости, что вкупе делает тусовщиков существами не только зацикленными на собственном нарциссизме, но и в изрядной степени агрессивными.

Атмосфера ночных клубов, представленная в дистиллированном виде, подстёгивает таких людей отдавать нам всё больше и больше сил до тех пор, пока человек не теряет последний огрызок от собственной жизни и зачастую не умирает в возрасте каких-нибудь тридцати - тридцати пяти лет, если не перестаёт посещать подобного рода заведения. Все его знакомые, как правило, очень быстро находят способ рационально объяснить гибель понятными и кажущимися логичными и последовательными для них причинами: быстрые и энергичные танцы, повышенное давление, большое количество алкоголя и сигарет, да и нездоровый образ жизни в целом. Но никто из людей даже и не догадывается об истинной причине потери долгих лет жизни человеком, погибшим в клубе от инфаркта или инсульта. А настоящая причина, как ты, Лаврентий, наверное, уже догадался, заключается в том, что человек по доброй воле даровал всю свою оставшуюся жизненную силу на продление и без того долгих лет жизни членов клана «Ноктюрн».

Но самыми сладкими, самыми вкусными моментами для нас в плане массового выплеска жизни в дар Лиане являются именно те моменты, когда клубным людям всё-таки удаётся потерять престиж и опуститься, прежде всего, в собственных глазах. Именно в этом случае выплеск их энергии получается наиболее мощным. Резко вливаясь через корешки внутренних орхидей, он переполняет всех нас от самых пяток и до макушки головы. По сути, если вдуматься, то какие же мы вампиры? Мы - просто падальщики, поскольку никогда не отбираем принадлежащее другим людям против их воли, мы только подбираем то, что эти люди сами нарочито выбрасывают, наивно и саморазрушительно полагая всем телом, будто жизненная сила им не понадобится в дальнейшем - и вот тут-то мы как раз и появляемся, принимая вовнутрь себя до последней капли самое ценное, что вообще есть во Вселенной и из чего эта Вселенная всецело состоит в первооснове.

Конечно, мы всячески, как я уже говорил, высокопрофессионально провоцируем всё человечество в каждом уголке Земли на периодическое фонтанирование собственными потенциальными часами будущего существования. Да, не без этого, я признаю. Но вот поведутся ли люди на наши искусные игры с эмоциональной средой, зависит отнюдь не от нас, а исключительно от них самих. Тебя провоцируют, а ты не провоцируйся! Вот и весь бесхитростный секрет успешной и долгой жизни среди вампиров. Но, как правило, те, кем движут примитивные рефлексы престижных потребностей, заключающихся в актах траты денег и осуществляемого потребления благ, не способны достигать достаточной степени самоконтроля, позволяющей избежать эффекта от наших целенаправленных провокаций. Недаром ведь словосочетание «клубная молодёжь» вызывает околоосознанные ассоциации с мешком картошки - силы воли и понимания жизни у большинства из них примерно столько же. Хотя за картошку я не ручаюсь. Мне про этот самый картофель и массы разума, содержащиеся в нём, помнится, ещё в ранние годы обучения в «Ноктюрне» объясняла некая Мадам в Алом. Она, на самом деле, сущность, конечно, не без этого, и только чудится путешественникам, будто Мадам. И всё со своими золотыми весами мартышек настается, приходя периодически из одной интересной проекции, где с давних пор ещё проросла насквозь Всемерная Лиана, приоткрывая брешь между мирами.

С этими словами Аристарх внезапно замолк, схлопнув складки плаща, точно оперение павлина, измазанного в печной саже, а затем подошёл к роялю, стоящему ровно посередине старинного подвального помещения, откинул крышку и принялся играть ноктюрн Эдварда Грига, будто бы действием дословно символизируя наименование собственного клана. Потоки звуков, отскакивающие от поверхности соприкосновения кожи пальцев Аристарха и пластика клавиш рояля, сами по себе сливались в разноцветные верёвочки и прозрачно-водянистые потоки, как ряды бутылочек земляничного лимонада, дюшеса, тархуна и колокольчика, становясь похожими на канальцы и нити, питающие Всемерную Лиану, но нестерпимо более светлые, возвышенные и чистые. Я заливисто рассмеялся по поводу этого парадокса, кажущегося таковым на первый взгляд: кристально-чистые эмоции древнего вампира оказались значительно светлее, ярче и безупречнее подпротухших эмоций обычных людей и это радостное открытие стало для меня воистину неожиданным!

Аристарх, тем временем, закончив играть ноктюрн, порывисто потряс головой, как истинный маэстро, и, захлопнув крышку рояля, поводил по ее гладкой поверхности своей блёклой шероховатой рукой, похожей то ли на пропитанную воском похрустывающую кальку, то ли на полуувядший белесый листок лебеды с суровой личной судьбой, которому особенно не повезло прорасти в тёмном и сыром подвале без единого лучика света, но зато по соседству с трёхлитровыми банками огуречно-томатных маринадов. И в очередной раз Аристарх продолжил свой рассказ:

- В ранние времена среди представителей нашего клана более всего оказывались распространены представители духовенства, бывшие в Средневековье зачастую довольно-таки грамотными и образованными людьми, великолепными ораторами, хоть и не всегда, по правде говоря, а оттого способны были не только хитро и умело замаскироваться, но и своими ослепительными речами заставить опасливо-суеверную и доверчивую паству свою бездумно убеждаться в любых духовных речах, даже и еретических, да чувствовать воображаемое и внушаемое, нижайше коленопреклоняясь перед идеями, проповедуемыми такими священниками-вампирами. Обширные толпы народные начинали вдруг испытывать во время чтения проповедей эмоции невероятно сильные и глубокие, корнями уходящие в самые первоосновы общечеловеческих инстинктов, в частности, инстинкта самосохранения.

Зато сейчас вот времена настали уже далеко не те, да и не ощущаем мы более необходимости обустраиваться где-то ещё, когда под боком всегда есть пригретое очень и очень эффективное, такое вот вкусное местечко. А средневековые священники-вампиры теперь адаптировались к новым реалиям, переквалифицировались и катаются по разным городам своих стран, тренинги и семинары по парапсихологии и психологии влияния проводят, деньги зарабатывают от скуки. Каждый третий такой коучер - многовековой вампир, это я тебе точно говорю. У них даже, в своё время, Кашпировский с Чумаком проходили персональное обучение искусству, как целой стране мозги запудрить, ну это так, между нами говоря.

Некоторое время я стоял, как вкопанный, не в силах поверить свалившемуся на меня потоку выдающихся и не очень выдающихся откровений и открытий. Подождав немного, пока я окончательно оправлюсь от удивления, Аристарх закинул ногу за ногу, развалившись на кресле, и предложил мне в очередной раз: «Хочешь ли ты испытать на себе эффективность нашего извечного изобилия, почувствовав дарованную нам силу, дающую жизнь, способную заглядывать самые потаённые уголки человеческого разума?» Ответить я ничего уже не успел. Вместо этого почувствовал сильнейшее головокружение, а реальность вокруг меня словно бы резко переключилась, как слайд диафильма. Я больше не был собой, а ощущался полуметровым в диаметре шариком, этаким всевидящий пакманом, способным наблюдать всей своей поверхностью сразу во все доступные стороны, развёрнутые вокруг на триста шестьдесят градусов.

Образов конкретных объектов, которые можно было бы хоть как-то обозначить, в созерцаемом пространстве словно бы не оказалось. Всё, что я мог наблюдать, было тёмной трёхмерностью, в которой я совершенно не чувствовал никаких стен, но абсолютно явственно ощущал их присутствие по кругу со всех сторон, точно бы мне довелось висеть внутри гигантской трубы, уходящей сверху вниз и имеющий диаметр около ста, а то и более метров. Прямо передо мной висела жила радужной лианы, весело искрящаяся и конвульсивно бьющаяся в сумятице восторженных судорог внутренне наэлектризованного натяжения. Я тут же, не раздумывая ни на мгновение, схватил её зубами, послушавшись инерции глубинного, трудноописуемо интуитивного или даже вовсе изначально  инстинктивного импульса.

Моментальный, точно луч лазера, разряд ласкающего электричества безболезненно пронзил меня насквозь, влившись во внутренние частоты саморефлексирующего рассудка, привнося со всеми исторгающимися эмиссиями колебаний чувство неописуемого восхищения и экстаза запредельной офории. Колебания всё усиливались и уплотнялись до тех пор, пока не слились в один сплошной и беспрерывный трепещущий гул, отдававшийся во всём моём телесном шарике зубастого пакмана. Но и этот процесс, казалось, не имел своего окончательного предела, продолжая усиливаться и разрастаться на неограниченном пути к недостижимому переходу в иное качество самого себя, в котором продолжали образовываться бурления глобальных многомерных колебаний частот энергопотоков более высокого порядка.

Причём первичные колебания, на фоне которых возникали уже модуляции колебаний вторичных, оказывались настолько велики, что дребезжание их воспринималось скорее уж в качестве давления, тогда как амплитудная модуляция колебаний второго порядка была гораздо более низкой по сравнению с первичной, при этом также продолжая всё лишь накручиваться да накручиваться, ускоряться да ускоряться. Провисев минут этак двадцать в состоянии сей ослепительной ясности и яркости, исходившей от Лианы, перекатывающейся внутренними токами, я точно бы провалился внутрь той колоссальной трубы, что всё это время вполне однозначно обозримо окружала меня.

Но внезапно передо мной на очень близком расстоянии появилось лицо Аристарха, расплывающееся мелкой рябью, словно я разглядывал его с обратной стороны поверхности лужи. Лицо отчётливо провозгласило: - Добро пожаловать в наш клан «Ноктюрн», вампир эмоций Лаврентий! Осталось сделать всего лишь махусенький шажок: требуется, чтобы через тебя теперь проросла орхидея. Она должна появиться, вырасти и распуститься над самой макушкой твоей головы. Как только она распустится, и этот увесисто-мясистый цветок орхидеи начнёт вращаться, ты навсегда станешь одним из нас.

- Я не давал вам никакого согласия! Ты думаешь, что после всего того, что ты мне поведал, у меня появится хотя бы малейшее желание превращаться в ходячего мертвеца, наподобие вас? - меня изрядно возмутила та поистине вампирская настырность, с которой Аристарх пытался затащить меня в свой клан.

- Так ты полагаешь, что ходячие мертвецы, скачущие на танцполе, чем-то лучше и живее нас? Ты сам только что видел их эмоции и сравнивал с моими эмоциями во время игры на рояле... так что выбирай.

- И всё же, Аристарх, у меня совершенно нет никакого желания менять собственную природу. Ради чего? Ради продолжения существования в веках в качестве бесчувственной и рассыпающейся бледной туши на подкачке искусственной жизни посредством Лианы? Верни всё, как было!

- Как пожелаете, как пожелаете. Сударь Лаврентий, - эти слова, произнесённые Аристархом и сопровождаемые ироничной улыбкой на его бледном лице, были последним, что я увидел в том подпространстве,  где находился на тот момент времени и которое вдруг начало расплываться, теряя отчётливость, темнеть и распадаться, а у меня возникло неповторимое и непередаваемо головокружительное ощущение мгновенного прерывания сознания с последовавшей круговертью проваливания в темноту.

Через неопределённый, но, похоже, не столь уж и значительный период времени, я пришёл в себя, всплыв из охватившей меня повсеместной черноты на том же самом месте в клубе, где впервые пронзительно почувствовал на себе холодный и пристальный взгляд Аристарха. Я тотчас судорожно оглянулся в том направлении, где раньше видел его - так и есть: Аристарх стоял ровно там же, что и раньше, как ни в чём ни бывало, но на сей раз он задумчиво разглядывал дергающиеся тела танцующих и даже не думал смотреть в мою сторону.

Я выдохнул с облегчением и поспешил покинуть беспокойное и шумное заведение, а придя домой тут же решил подробно и откровенно записать всё, произошедшее со мной в этот вечер. Результатом моих стараний как раз и стали данные мемуары с достоверным изложением поразительных событий, в возможность которых я сам бы ни за что не поверил, если бы просто прочёл о них, а не стал, вопреки собственной воле, главным героем в этом театре абсурда.