Отец

               

      Каким он был, человек, подаривший мне жизнь, вдохнувший в меня часть своей творческой натуры, наградивший  весёлым нравом и огромным человеколюбием?  Может быть, собирая по крупицам   мозаику собственных воспоминаний  о  его облике, поступках, делах, характере,  мне удастся воссоздать образ этого непростого человека…
       С младенчества  запомнил его добрые, сильные руки. Руки, подбрасывающие меня высоко вверх,   сажающие    на плечи на майских и ноябрьских демонстрациях  протягивающие   конфетку или извлечённый из кармана железнодорожной шинели облепленный табаком кусочек сахара.   Руки всегда готовые помочь, поддержать, приласкать…
       Отец работал диспетчером    службы  организации движения товарных составов Управления Калининской железной дороги и носил лейтенантские погоны. Это была мощнейшая организация, насчитывающая   тысячи человек. Когда колонна железнодорожников с транспарантами, портретами вождей, воздушными шарами и знамёнами заполоняла по праздникам Киевский большак, устремляясь к центру города, сердце ликовало и пело.   
     Железнодорожники, все, как один,  были в кителях и брюках из желтого плотного шёлка,  фуражки обтягивали чехлы из той же ткани, на  руках -   белые перчатки, а на ногах - парусиновые туфли, надраенные до снежной белизны зубным порошком. На плечах сверкали золотом парадные погоны, горели на солнце пуговицы!
       Вспоминается, что  у отца было несколько комплектов форменной одежды: летняя повседневная -  из белой парусины и парадная - из жёлтого шёлка, осенняя - с плащом  и зимняя – с шинелью и шапкой. В осенне –зимний период носились    тёмно  - синий  шерстяной китель с погонами и брюки. В комплект входили также туфли (ботинки), сапоги, брюки – галифе и даже, помнится мне – нательное бельё. Всё  это выдавалось  бесплатно.
        Дисциплина на железной дороге была воинская, железная. Тем не менее, в буфете столовой, расположенной в цокольном этаже,  всегда продавалось спиртное в разлив, чем многие пользовались, выпивая по соточке во время обеда. Впрочем, начальство этого не поощряло, хотя никаких эксцессов, связанных с пьянством не было.
         Отец занимал на двоих с крупным мужчиной по фамилии Колдунов обширный кабинет на втором этаже Управления, его окна выходили в Ново-Киевский переулок, где располагалась всем известная железнодорожная баня.   Всю стену кабинета  напротив диспетчерского стола составляла огромная карта-схема железных дорог, обслуживаемых Управлением, с мигающими на ней красными и зелёными лампочками. По ней круглосуточно отслеживалось движение грузовых составов, а по отдельным линиям связи давались, при необходимости, команды коллегам на местах. За всё время работы отца и мамы в этом Управлении ( мама работала секретарём-машинисткой в приёмной начальника службы организации движения пассажирских поездов)   не было ни одного чрезвычайного происшествия с подвижным составом ( столкновение, сход с рельс и т.п.). Это свидетельствует  о дисциплине, ответственности, профессионализме и слаженности работы всего огромного коллектива Управления.
        При моём появлении в отцовском кабинете, а это случалось почти ежедневно, Колдунов протягивал мне леденец и говорил:
«Сбегай, мальчик, в магазин за чекушкой. Только бери с белой головкой!» и протягивал мне деньги. Никакого  возрастного  ценза  на продажу  спиртного тогда не существовало… Я приносил четвертинку «Столичной» с пробкой, залитой белым сургучём, и Колдунов одним глотком  выпивал её прямо из горла, заедая конфеткой.  Он жил в первом  подъезде нашего дома и помер в восемьдесят девять лет…
       Отец зарабатывал тогда неплохо – 1200 рублей в месяц. Эта тысяча, помню, была огромной и напоминала купюру в 25 целковых Екатерининских времён. А мать получала всего 470 рублей ( реформа 1961 года убрала нули)
       Мой отец так же любил выпить, но на работе – ни-ни! Работа для него была святой,  он тщательно готовился к каждому рабочему дню. Сам себе гладил брюки, рубашку, китель. До зеркального блеска надраивал обувь  и пуговицы кителя. Кропотливо  брился опасной бритвой, то и дело правя  лезвие на широком, натёртом  зелёной пастой ГОИ, ремне. Попыхивал вставленной в наборный мундштук дешёвой сигаретой «Памир»
( они были прозваны в народе - «нищий в горах»). А когда  сигарет не было, крутил из газет самокрутки, используя  собираемый мною для него табак из «бычков»,  который я раскладывал по трубочкам  из-под маминого валидола и прятал за батареей парового отопления.
        Отец был очень компанейским, любил гостей и шумные застолья, неплохо играл на гармошке,  плясал вприсядку, пел раздольные русские песни, которых помнил  великое множество, переписывая  их тексты в тетрадки. Я, к моему удивлению, тоже запомнил их навсегда.
         Его любили и уважали за простецкий нрав, умение общаться с людьми, готовность отдать последнюю рубаху. Его любили даже животные. Наш коммунальный кот Василий в любое время года, в любую погоду провожал отца до работы и поздними вечерами  шёл его встречать. Отец, как Пётр I, любил недельные щи, резкие, кислые, с пищащими  пузырями. Любил слегка протухшие  рыбьи головы. Любил со свистом высасывать из мослов костный мозг, сырые яйца. Любил чёрные, изрядно подмёрзшие, яблоки.
          Отец очень любил меня! Как-то раз я чем-то обидел соседа по дому Аркашку Андреева и его мать-тётя Соня - прибежала на меня жаловаться. Отец, схватив меня за шиворот и держа в руке ремень, затолкал меня в комнату и, шепнув на ухо: «Давай, ори погромче!», стал колошматить ремнём по столу, ругаясь при этом нещадно.  Я с перепуга так орал, что тётя Соня, пожалев меня, стала ломиться в дверь, требуя прекратить экзекуцию.
         
          В 1961 году Управление упразднили, его начальник - Трубицын-  стал Министром автомобильных дорог России, а кадры разбрелись кто –куда. Мать прошла курсы и устроилась бухгалтером расчётного стола на только что построенном заводе холодильников. Отец стал работать проводником в поездах дальнего следования. Ездил в Бухару, Самарканд, Алма-Ату, привозил ароматные дыни, урюк, изюм, виноград и алычу. Потом перешёл проводником в вагонзак, развозивший по этапу ЗеКов. Я навещал его иногда в этом мрачном, обитом железом, зарешеченном вагоне, вечно загоняемом куда-то в тупики. Отца даже закоренелые ЗеКи уважали и по своему любили, звали уважительно Михалычем.
          В свободные от работы дни, отгулы, отец основательно запивал, а после отлёживался пару дней, укутавший с головой одеялом, не ел, не пил, стеснялся смотреть на мир божий. Мать пыталась корить его, увещевать, усовестить. Отец доставал и предъявлял удостоверения «Ветеран –движенец», «Ударник коммунистического труда», медали «За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны» , «За победу над Германией» и другие. На фронте он не был, работал на железной дороги по брони. Вообще-то он никогда не был буйным,  вся пакость его пьянок состояла в другом: он, напившись, никогда не ложился спать, а всю ночь напролёт куролесил по комнате, что-то бесконечно  бубнил, мешая всем спать. Никакие нервы выдержать такого не могли и мать стала страдать сердечными недугами. А отца, казалось, ничто пробрать не могло, его не раз приносили незнакомые люди с улицы полуобмороженного, но он оттаивал и обходился даже без насморка. Будучи сам небольшого  роста, худеньким, если не сказать,- тщедушным, отец обладал не соответствующей его виду силой, любил поиграть бицепсами, но особенно любил похвастаться  перед подвыпившими дружками, нередко приходившими в наш дом, моими успехами. Подначиваемый отцом я, шестнадцатилетний парнишка, брал его за поясной ремень и легко выжимал над собою раз десять. Я тогда вовсю тренировался в зале тяжёлой атлетики. Отцовские алконавты  аплодировали, а отец раскланивался, как заправский антрепренёр на арене цирка.
         Уйдя с железной дороги, выучившись на оператора газовой котельной и успешно сдав экзамены, отец стал работать   в котельной общественной бани, что  на улице Николаева.  Тут с ним произошёл трагический случай. Однажды   мать долго ждала отца с работы, и, так и не дождавшись, стала обзванивать  больницы. Оказалось, что отца доставили в «Красный Крест» с многочисленными ушибами, переломами рёбер, сотрясением головного мозга. Мать  ринулась в больницу. Выяснилось, что когда отец усталый шёл с суточной смены, ему повстречались трое здоровенных парней. Они попросили  дать им закурить и отец, добрая душа, предложил им взять пачку «Примы», сказав, что идёт домой, где у него есть сигареты.
С криками : «Ах ты, сволочь старая! Ты считаешь нас нищими?!» парни набросились на моего шестидесятилетнего отца, низенького, худенького и беспомощного, и жестоко его избили, бросив бессознательное тело за помойку. Здесь отца нашёл жилец ближайшего дома, выносивший мусор.  Преступников  так никто и не искал, я же в это время учился в Волгограде. Уже потом, когда отец рассказывал мне об этом случае, я впервые увидел, как он плачет…
          Затем  отец  работал  на Смоленском пивзаводе, одном из старейших в России, построенном немецким пивоваром  Шварцем   в 1905 году на базе артезианской, глубиной 180 метров,  скважины. В прежние  времена пиво, произведенное на  нашем  заводе, завоёвывало премии и медали на международных выставках, ярмарках и состязаниях пивоваров. Но… Времена изменились, до безобразия исказились древние технологии и вот уже, побывав как-то на нашем пивзаводе, а написал такую  песенку:

На Смоленском пивзаводе всё должно быть чинно вроде,
всё же делают здесь пиво, не вино.
В годы первых революций, без бумаг и резолюций,
немец Шварц его построил умно!

Девяносто дней  бродило в медных чанах молодило,
сусло пенилось и хмель, а теперь:
- Пиво колос, как моча!- кто-то крикнул сгоряча-
И какая ж его делает стервь?!

Чтоб  бродили пиво-воды, в чан добавили мы соды,
мастер Фёдор в нём носки постирал,
а девчонки - недотроги мыли в бочке с пивом ноги,
правда так, чтобы начальник не знал…

        Ну, и так далее, в том же духе…
        Так вот, устроившись на пивзавод, мой отец стал ежедневно выпивать    полтора-два литра недобродившего  пива:  мутно – белёсого, полного спиртов и шлаков пойла, разлагающего печень и почки. Отца хватило только на полгода, у него нашли рак прямой кишки и  вскоре, после двух операций подряд,  он скончался в возрасте шестидесяти с половиной лет. Причём, вторую операцию ему сделали, чтобы достать забытые пьяным  хирургом во время операции во внутренней полости  наручные часы и металлический зажим.
        Шёл 1974-й год. Перед смертью отец сказал дежурившей у его постели маме: «Асенька! Если Бог даст,  и я выживу,- на руках тебя буду носить!» Не выжил. А я уже старше отца на целых семь лет…

03.10-2015 г.

На фото: мой отец в молодости