Сарапул

 от бензозаправки шоссе соскальзывало в безразмерный котлован. Там притаился город, ощетинившись садовыми участками по петляющей границе речки Сарапулки.

  Сверху дачные постройки легко можно было принять за собачьи будки, притопленые в торфяных нарезах.

  "Неприкасаемый пейзаж", - подумал Ботов. Так было всегда. По крайней мере - 40 лет назад, когда он уезжал из Сарапула с твердым убеждением, что никакая сила не заставит его вернуться в этот утлый, купеческий городишко.

  Въезжая на мост, Ботов заметил, что речка с годами выпарилась в жирный от грязи ручей, и стыдливо прикрылась крутыми откосами, но, внезапно обнаруженная и обличенная, она затравленно теперь кривлялась случайному свидетелю ее немощи.

  Когда-то в этом ручье Ботов чуть не утонул. Здесь стояли рыбацкие лодки, а выше по течению гудел от ветра и грузно качался на стальных километровых канатах деревянный "Чертов мост". Пройти по нему было подвигом не меньшим, чем преодолеть речку вплавь...

  Сразу за крытой автобусной остановкой, нелепо задвинутой проектировщиками в оголенное пахотой поле, дорога расщеплялась на три луча и вгоняла незнакомца в раздумье, точно богатыря на перепутье: "налево пойдешь - к легендарному, остолбеневшему на постаменте паровозу придешь, что в 1922 году из Сарапула вывез все зерно в подарок Красным вождям, а в 1958 - все мясо для подкормки кукурузного волюнтариста.

  Направо трасса зримо сливалась разбитым асфальтом с глыбами вывернутой земли и дальше дробилась пунктирами конского помета.

  Прямо, черненая свежими заплатами, дорога взбиралась по горбу эстакады над ж/д путями и ныряла в утробу частного сектора, давно и справедливо нареченного местным населением районом "Шанхай" - за кучность и приземистость домов, всплывших, будто из болотных кочек.

  У второго светофора по строго геометрическим линиям пятиэтажных домов отмежевался район "Элеконд"

  Даже здесь мало что изменилось. Удивиться или отдохнуть глазу было не на чем. Разве что - прогнившие деревянные скамьи продавцов стихийного рынка обложили кирпичом и подоходным налогом, и упрятали под крышу организации, контролирующей слабые финансовые потоки пенсионеров-огородников.

  Из-под ярких табличек с вычурными названиями "супер-ларьков" лезла опарой наружу броская нищета...

  В 70-х годах прошлого столетия бытовало мнение, что с высоты птичьего полета архитектурный рисунок кирпичных и панельных построек района "Элеконд" с невероятной точностью копировал профильное изображение гениального лика Владимира Ильича Ульянова (Ленина).

  Неизвестно, от кого исходило мнение. То ли от шотландского парашютиста, сброшенного со спутника по заданию ЦРУ в стратегически секретный район Мыльников и Сигаево, и пролетавшего неминуемо над "Элекондом". То ли - от Горкома партии, торжественно отчитавшимся перед Политбюро ЦК КПСС о достойной встрече коммунистами Сарапула Великого Юбилея - столетия со дня рождения Вождя Мировой Революции.

  Вроде бы - чушь несусветная.

  Но, памятуя о том, как вожделенно и прицельно городская птица "засиживала" бронзовые, каменные и гипсовые головы памятникам и скульптурам Председателя Совнаркома, и сравнивая с тем, как кучно, будто спроектировано, уложен голубиный помет на крыши, улицы и детские площадки "Элеконда", невольно можно было прийти к тому же, единственно верному мнению: "Птицу не обманешь! Птица никогда не ошибается!" Подо что бы не была завуалирована желанная цель...


  над школьным двором, раздираемая ветром в мелкие клочья, гонялось за верткой стайкой испуганных птиц грязное, и от того суровое на вид, облако. Обессиленное, оно догнало Ботова возле здания школы; злобно отхлестало слепым дождем ветровое стекло автомобиля и размазалось без остатка по небу, пылающему бесконечной голубизной.

  Облако перевернулось и опало так стремительно, что вспорхнувшая в страхе стайка птиц плотным слоем - выверено и строго по границе капель дождя - обложила пометом, будто разрубила надвое, припаркованный к обочине "Форд-Фокус".

  Ботову стало любопытно. Он сдал назад; проехал метров тридцать; вышел из своего автомобиля, чтобы лишний раз убедиться, что зрение его не обмануло - да и просто похихикать и утешить себя чужим "горем".

  Помет птицами был выстелен безукоризненно. Так продавцы на вещевом рынке накидывают на свои автомобили "персидские" ковры перед потенциальными покупателями - для наглядности и рекламы: издали они выглядят ярко и зазывно, а вблизи и на ощупь - тот же состав, что здесь, только консистенция другая, и соткано промышленным способом.

  Не успел Ботов сделать пару решительных шагов, как тут же был пресечен печальным и затравленным видом хозяина "Форд-Фокуса". Тот, крепко вцепившись в рулевое колесо, ненавидел вес мир и отстреливал глазами всех случайных прохожих, проявлявших повышенный интерес к его испачканной собственности. И Ботову показалось, что ему "прилетело" больше других.

  Уличенный в недобрых намерениях и слегка пристыженный, он притворился равнодушным зевакой, и не оглядываясь, прошагал верблюжьей поступью мимо.

  - За что вы Ботик-то потопили? Был в нем новый патефон и портрет Эдиты Пьехи, и курительный салон! - пропел в его спину хозяин "Форд-Фокуса".

  Что-то знакомое, но почти бездыханное и основательно притопленное под весомым гнетом лет и событий привиделось Ботову в хозяине "Форда".

  "Еще бы имя вспомнить или дворовую "кликуху", - напрягаться было лень, и натаскано провоцировать собеседника на добровольное признание и выдачу своего имени не имело нужды.

  "Привет! Конечно, всё и всех помню. Но мне некогда. Еще встретимся когда-нибудь! Пока!" - натянуть дежурную маску доброжелательности на себя, на рожу хозяина "Форда", наглядное отношение к которому уже выразила стайка птиц,  и разбежаться еще на 40 лет.

  - Ботик, ты здесь случайно или с корыстной целью? - хозяин "Форда" неуклюже, посуставно выбирался из плена машины, промерено выкладывая наружу каждый свой член. Оказался гражданин громадным, неохватным, по форме напоминавшим гору шламоотходов, а по манере шевелиться - тайского, белого слона.

 - За что тебя птицы ненавидят, Слон? Вроде, ты всегда был добр и щедр к ним, - еще не совсем уверенный в том, что угадал дворовое прозвище, Ботов огрызнулся на хозяина "Форда". Он и не помнил, когда и кому было позволено так унизительно называть его Ботиком. В другой жизни это было, абсолютно в другой жизни и другого Ботова.

  Да и было ли вообще? Сны того времени ему запомнились лучше, чем само время.

  - Я и сейчас к ним добрый. А-а, это ты намекаешь на то, что пол-машины изгадили? - догадался Слон, не заглатывая улыбки: -  Так это - давно. Я сам насыпал им на крышу хлебушка, да зернышка. Машина-то была не моя, а Костыля - Васьки Мушова. Ваську помнишь?... Умер!

  - Как умер? - нарочито переигрывая, удивился Ботов. Никакого Костыля он не помнил, даже приблизительно не знал - о ком речь.

  - От возмущения и умер, что не люди, а птички божьи привели приговор в исполнение. Гнилой Васька был, все-таки. А в последнее время совсем скурвился. Вот, машину не хотел отдавать. А мне она позарез нужна. Сезон. Никуда не денешься: лопаты отвезти или плиту гранитную.

  Я еще на прошлой неделе его предупреждал. Говорю, Костыль, если не можешь наличными оплатить место на кладбище, то хотя бы движимым имуществом. Зачем оно тебе там недвижимому? - мучительно стараясь не зажевать улыбку, Слон говорил быстро, будто сдавал норматив по скоростному чтению в начальных классах на уроке "Родная речь": - А Васька мне говорит, что хотелось бы ему после себя сыну что-нибудь оставить в наследство.

  Я говорю:"Какое наследство и - кому? Сына ты вырастил полным жлобом и фофаном. Тридцать лет он сидит у тебя на шее, ноги свесив, ничего не делает, ничего не умеет, кроме как лопать спирт, ненавидеть Путина и презирать всех знакомых.

  А место, говорю, на Старцевой Горе стоит теперь не дешево. До двухсот тысяч некоторые готовы вложить... Лошкарева помнишь? - здесь Слон, всосав со свистом литр воздуха, намеренно растянул молчание на минуту, чтобы вернуть оппонента к диалогу - Ботов по привычке уже мыслями плутал далеко в прострации, не слыша вокруг никого - и заодно пристыдить его за проявленное неуважение к ораторскому мастерству собеседника. Затем, ткнув пальцем - точно заряженным электрошокером - в плечо Ботова,Слон уточнил:

  - Лошак учился с нами до девятого класса. Так вот, он готов был и 250 тысяч заплатить. Ну, там - через пожертвование на строительство часовенки на средства Пенсионного фонда. Успел лишь половину перечислить. И умер-то нелепо: замерз в сугробе возле Камы. Через пять месяцев нашли оттаявшим "подснежником", но не живым. У нас же, в Сарапуле, выбор небольшой: сгореть на работе или замерзнуть по-пьяне. Интересно узнать новости о школьных друзьях? - вновь окликнул неуемный Слон, намылившегося было улизнуть в прострацию Ботова.

  - Да. Особенно - от кладбищенского сторожа, как я понял, - неохотно согласился Ботов: - Сильно исчерпался людской ресурс?

  - Друзья у тебя, Ботик, почти все закончились.

  "Они и не начинались", - подумал Ботов.

  Сны о школе были насыщены враждебностью и нелепыми ошибками, сотворенными самими снами. Особенно - в последние годы.

  Во снах кто-то с навязчивым упорством возвращал его то в десятый, а то и в восьмой классы средне образовательной школы № 7 и в безальтернативном порядке приказывал внове проходить устаревшие программы.

  Слона в своих снах он не видел. А вот Лошкарева?

  Неказистый такой, замкнутый, похожий на всех сразу. Его вечно с кем-то путали. И эта похожесть позволяла ему ловко скрываться от учителей.

  В одном из снов Ботов пожаловался Лошкареву:

  "Не знаю, за что меня здесь гнобят, за что не любят, все кормят и кормят знаниями? Я же, с моим образованием, сам могу преподавать!" - видимо, больше некому было Ботову открыться.

  "Значит, чего-то недоучил. Терпи!" - в своей манере угрюмого конформиста подбодрил Лошкарев.

  А, может быть, это был и не Лошкарев.

  У того Лошкарева старший брат играл с Ботовым в одной футбольной команде, пока не посадили за попытку изнасилования жены городского прокурора...

  - Как дела у старшего брата идут после отсидки? Больше не пытался изнасиловать жену прокурора? - намекнул Ботов Слону, что знает и помнит не меньше его.

  - Старший брат Лошака живет на Песьянке. Виделся с ним последний раз год назад... Но он никогда не сидел. Это - ты спутал с Мальцом, Юркой Мальцевым, - еще шире улыбнулся Слон и оголил зубы выточенные гнилью в остраконы: - А у Мальца все - пучком. Отсидел половину срока, вышел по УДО. Ленка все-таки бросила прокурора, ушла к Мальцу. Она, по-моему, на 17 лет старше Юрки. Но до сих пор живут вместе. Правда, прокурор еще пару дел заводил на Мальца по этому поводу, но довести до логического конца не успел.Так сказать: сгорел на работе - пьяным уснул в маршрутном автобусе и замерз насмерть?

  - Не без помощи кладбищенских сил замерз? - подколол Ботов: - Случаем, он не жил в нашем дворе?

  - Э-э, дружище! Вижу, ты совсем одичал в своих житейских хлопотах. Никого не помнишь, ничего не хочешь знать. Давай-ка, соберемся у меня, - если уж ты прикатить изволил, - раздавим фуфырик, освежУем память, - Слон так и сказал: "ОСВЕЖУ-УЕМ", даже гласную "У" растянул, точно испуганное удивление продемонстрировал: - Старых друзей забывать нельзя! Это грех большой. Я много чего могу рассказать: и о Рахиме, о Меле, и о Белоусике, о Якубике - царство им небесное... Их-то ты, думаю, не забыл?

  Чтобы забыть, надо хотя бы чуточку помнить тех, которые, по словам Слона, почти все закончились.

  - Забыл, - признался Ботов, - наверно, мне так удобно.

  Не очень приятно обнаружить знакомые лица в овале фотокарточек, прилепленных к могильным плитам. Непроизвольно тянет впихнуть туда свое изображение, отойти в сторону и полюбоваться.

  - Кладбище расползлось и обложило Сарапул, а скоро совсем выдавит город на свою окраину, в левобережье.

  - Ну так, чего ты хочешь? - удивился Слон: - По статистике число покойников в пятнадцать раз превышает численность временщиков, готовых примкнуть к большинству, а некоторые пытаются даже без очереди пролезть. Тебе и двадцати жизней не хватит, чтобы всех их пересчитать поголовно.

  - Много, - согласился Ботов: - Если учесть, что души их бессмертны, то мне вообще не протолкнуться к тебе. Еще на кого-нибудь наступлю ненароком. Лучше - от греха подальше. Поеду я, наверное.

  - Узнаю! Узнаю брата Колю!... Но То Цо? Помнишь, был такой польский  вокально-инструментальный ансамбль - Ну Так Что? Но То Цо, через час встречаемся на этом же месте?


   "Слон - яркий образчик хронофага, - соображал Ботов, выруливая к стадиону "Сокол". Такой сожрет твое время и не извинится. А время с возрастом остается единственно важной статьей дохода, и выторговывать его у жизни всё сложнее.

  Недавно забрел к соседу на дачный участок и не нашел там ни одного прямого угла. Все обветшалые строения завалились под косым градусом, как их хозяин, выдавили из себя труху, перемолотую сыростью и ветром в древесную пыль.

  Сам хозяин трухи,вынырнув буйком из сарая, точно из суфлерской будки, мучимый догадкой, спросил:

  - Ты тоже заметил, что с планетой что-то происходит? - и сам себе же ответил: - Вращаться она стала значительно быстрее. Все перемалывает и превращает в руины проворнее, чем я успеваю заделать, залатать, зачистить. День сжался до размера чекушки и трех затяжек папиросы. Время теперь требует, чтобы его взвешивали в каратах. Вот, такой Гвардейский сводничий хор имени Песни и Пляски под руководством выдающегося отставного полковника КГБ.
  Ну так что? По маленькой? Со временем мы все-таки научились прощаться без сожаления. И, чтобы не потерять навык, требуется постоянно увеличивать нагрузки. Совершенства не добьемся, но цели, за которую не жалко и жизни положить, достигнем".

  "Но То Цо" - вторая, после "Скальдов", польская фольк-рок-группа, удостоенная вниманием и принятая фирмой грамзаписи "Мелодия". Пластинку-гигант прокручивали регулярно по телесетке.

  Нет, не все забыл Ботов.

  Жена часто упрекает: "Ловко ты, Ботов, приспособился в этой жизни. Все неприятности, случающиеся с тобой, складываешь стопкой и зарываешь в подвал подсознания, а, между тем, в твоей голове остается столько мусора, что Министерству Экологии не хватит никаких средств и ресурсов на его утилизацию.
  С тобой даже поскандалить нормально, по-семейному нельзя. Разогреться не успеешь, а ты уже заваливаешься спать:"Защитные силы организма включаются! - мол,  защитные силы органи-изма!" Знал бы ты, как трудно с тобой рядом находиться! Ты или врешь, или молчишь напропалую! А молчание хуже вранья! Молчуна сложнее уличить во лжи, какую бы правду ты не держал в уме. И мысли твои почти не поддаются дрессировке. Ну, вот, опять - в "просрации". А я только начала тебе рассказывать правду о тебе. Трудновоспитуемый ты мерзавец".


  "Но То Цо". Телесетка зависала в экране телевизора по окончании повтора передачи " В мире животных", реже - "Клуб кинопутешествий" с 12-ти дня - до шести вечера на всех двух каналах телевещания. Небожители, обслуживавшие оба канала, отдыхали своеобразно, набираясь сил, чтобы по  возвращению с работы взрослого населения домой и прильнувшего с тарелкой супа к голубым экранам, напомнить с новым запалом энтузиазма, что борьба за Мир и битва за урожай успешно продолжаются на всех фронтах передовиками производства, взявшими на себя повышенные обязательства перед партией и правительством.

  Но в два часа дня на телесетке обрывался пробойный зудом сиплый сигнал, и местные телевизионщики минут пятьдесят тешили, прежде всего себя, музыкальными "новинками".

  "Шепот у ручья мне всего дороже,
   Потому что ты - моя, ты - моя, ты - моя..- начинали с ВИА "Ариель" ломать привычное представление у "телеслушателей" о политической стойкости и незыблемости советской телесетки неизвестные антисоветчики.

  Иногда эти диссиденты решались включать в обеденный перерыв "Русскую зиму" венгерского ансамбля "Омега", две песни румынской группы,, югославскую АВС или испанскую! рок-группу "Лос-Анхелес" с битловской композицией "Помощь другу".Ну и, совершенно обнаглев от безнаказанности, запускали бесцеремонно в эфир под видом проведения профилактических работ миньоны с настоящими Ободзинским, Криденсом, Дип Паплом, Маккартни  и грузинским ансамблем "Иверия", переигравшим "Июльское утро" "Юрая Хип".

  Загнивающая Музыкальная поп-культура Запада выплескивалась через край дамбы коммунистической идеологии и окатывала приятным ядом.Очень хотелось тогда абсолютной свободы, жвачки, ментоловых сигарет и непосредственного участия в сексуальной революции. Никто еще не понимал, что осмелеть молодежь могла ровно настолько, насколько позволяла ей это  Власть, возглавляемая группой дремлющих хохлов пенсионного возраста, и неизлечимо напуганных любой другой властью - без баяна,классического балета, хора имени Пятницкого... и кремлевского любимца Юрия Гуляева.

  Но То Цо? Да ничего! Попартизанили пару месяцев телевизионщики, потравили души эрзацроком и сдались, видимо, гэбистам, как агенты казахстанской разведки, принудив своих постоянных слушателей вернуться к радиоприемникам - к накатывавшим всплескам нечленораздельной речи Юрия Осмаловского из "Голоса Америки", очень напоминавшей белый шум из Преисподней - на таких коротких волнах, что и без советских пограничных глушилок легко было спутать I'll be creeping "Трехсобачьей ночи" с Fanny, fanny "Сладеньких"...


  - "Червона рута" Но То Цо? Очуметь, какую хрень слушали и восторгались, - в голос возмутился Ботов, нежно подтолкнул в утробу магнитолы диск Tony Carey, прослушал вступление; передумал и поменял на Queens of the Stone Age; но и этот "каменный рок", оказалось, надоел уже; переставил еще пару дисков, пока не остановился на "All the Girls in the world BEWARE!!!" - "Девушки всех стран, остерегайтесь!!!" - группы Grand Fank с хитом "Беги, бабуся, беги!!!".

  И накликал!

  Сразу, за узким тротуарным въездом спортивного комплекса "Сокол", с дорожки, отстроченной по краям конским щавелем, бросилась на капот автомобиля старушка-пердушка-в-попе-колотушка: руки раскинула, лицо вдавила в лобовое стекло, глаза налила кровавой яростью и давай ими брызгать на Ботова попеременно то гневливым упреком, то нестерпимым страданием.

  Ботов насторожился и покидать салон автомобиля не спешил.

  У старушки терпение иссякло быстро, и она спросила:

  - Мне орать? Или тихо договоримся? Предупреждаю, с криком тебе дороже обойдется ДТП.

  - Какое еще ДТП? - удивился Ботов: - Окстись, внематочная дочь Александра Матросова, я уже пять минут, как припарковался на стоянке!

  - Ничего не знаю, техничкой работаю, мало получаю, Буду здесь лежать до самой смерти, пока не рассчитаешься со мной за нанесенные тяжкие физические и моральные ущербы.

  - Сколько?

  - Двести.

  - Десять.

  - Двести десять?!

  - Нет. Просто десять рублей.

  - Жмот! Сто восемьдесят, и разойдёмся.

  - Ладно. Десять рублей 20 копеек.

  - Меня подруги засмеют! Чего я, зря корячилась, что ли? Добавь хоть еще десятку... к ста сорокам!

  - Сперва отлепись от машины, - Ботов прогнулся, придавив затылком  подголовник кресла, пошарил в узком кармане джинсов и выковырял оттуда три завалящих кругляша.

  - Извини, - сказал он, - евроценты возьмешь? С Испании, видимо, остались. По курсу ММВБ рублей тридцать пять будет.

  - А что это?

  - Деньги.

  - Ты меня за дуру не держи. Я школу с золотой медалью закончила. И евроценты с настоящими деньгами не спутаю. В каком банке я твои мандавошки на рубли поменяю?

  - Местным нумизматам продашь. А там, глядишь, на вырученные деньги справишь себе новые "прощайки", фату купишь, выйдешь замуж, станешь дворянкой столбовой, окончательно сопьешься и сдохнешь уже не под забором, но в своем родовом имении.

  - Покажи еще раз, - засомневалась старушка и камбалой собрала глаза в кучу.

  - Ох, и страшнА ты, медалистка! - Ботов положил руку на пластиковую панель и раскрыл ладонь. Двадцатицентовые монеты выглядели солидно и внушали доверие: - А что, в Сарапуле теперь модно без зубов кидаться на припаркованные машины, или здесь фтора на всех не хватает? - не удержался он.

  - Не сбивай со счета. Видишь, я в градусы перевожу, - огрызнулась старушка; задумалась, мечтательно закатив глаза; закрутила губы в воронку рта; завальцевала их деснами.

  Но, очевидно, дебит с кредитом у отличницы не сошелся.

  На покупку виллы с крытым бассейном, женихом и свадебной фатой, по скрупулезным подсчетам, денег еще кое-как хватало, но в таком случае она могла остаться без новых войлочных "прощаек". А в ее, лежачем на капоте чужого автомобиля положении, выбор казался до безобразия ограниченным, и она обиженно выдавила из себя:

  - Что касается красоты: Во-первых, у машины стекла в пыли. Всех моих прелестей ты еще не разглядел.

  Во-вторых, если я на мой ****ый лысый череп прикреплю большой белый бант, надену гольфы, сделаю пробор на "мохнушке" и обую новые "прощайки", то ты, Ботаник, как в старые школьные времена, опять начнешь таскаться за мной, захлебываться слюной вожделения и падать в обморок от сухостоя.

  Но я тебе не дам. Потому что ты, Ботан, был Ботаником с натертыми ладонями, и зароют тебя как Батата в землю. Но даже из жалости в гробу или земле я тебе не дам, потому что ты наказан пожизненно ключевым словом - не дам!

  Ботов придавил подбородком рулевое колесо. Лицо его будто обмякло и стекло вниз:

  - Бог ты мой! - всхлипнуло непроизвольно в нем: - Кого я вижу! - хотя видел все ту же безымянную рухлядь, которая растележилась на капоте его автомобиля.

  Из очень, очень далекого, плотно зашторенного, как окно спальни на первом этаже от любопытных глаз, прошлого вдруг бликом метнулось воспоминание. Да таким чахлым, что не подкорми его вовремя буйной фантазией, исчезло бы сразу и окончательно.

  "Жила-была девочка. Ни имени, ни фамилии ее Ботов, естественно, не помнил. Жила себе, жила, а потом взяла и бросилась на капот его автомобиля... А-а, вот еще что: девочка была старше Ботова на два дня, кажется. Мать девочки и мама Ботова работали лаборантками медсанчасти радиозавода им. Орджонекидзе, жили неподалеку друг от друга, значит, Ботова и девочку водили в одну младшую группу ясли-сада.

  Однажды девочка рассказала скабрезный анекдот про другую девочку, которую звали Тутка. Той девочке из анекдота знакомый дядя наступил на ногу и сказал: "Прости, Тутка!"

  Ботову было пять лет, когда он переехал с родителями в другой район города".

   - Что ты брешешь! - возмутился Ботов: - Никогда я за тобой не ухлестывал!

  - Потому и не ухлестывал, что тебе не давала. Все принца своего ждала ненаглядного. Высматривала милого в окне, плакала да мастурбировала.

  Все же, имя у девочки было до прискорбия заурядным. Угадать его Ботову казалось невозможно, сколько бы он не изводил себя, примеряя разнообразные имена в алфавитном порядке к ее облику.

  "За год до переезда из дома № 49 по улице Ленина эта девочка с бантом на лысом черепе и белых гольфах уговорила Ботова сдать старьевщику детскую прогулочную коляску в обмен на пластмассовые "пикульки" и воздушные шарики. Ей очнь нужны были пикульки, но еще больше сам старьевщик. Аргументы у нее были вескими: "Пола взлослеть!"
Старьевщик подтвердил: "Да! Пора взрослеть!" - и выдал деткам вместо разноцветных воздушных шаров уже надутые презервативы, но "пикульки" к ним примотать не забыл:" Сигнальте, дети, пищите на булыжной мостовой и подворотнях о приходе вселенского счастья!" 

 - А знаешь что, Красотища вся писанная, давай-ка, я угощу тебя? Сползай с капота! - в порыве щедрости предложил Ботов.

  Старушка заглатывать приманку сразу не захотела:

  - Знаю. Как же не знать, - жеманилась она, - в заводской столовке накормишь капустным салатом с постным маслом и ботвиньей.

  - Не хочешь - упрашивать не буду, потому что сам не понял, с чего вдруг из меня такая могучая щедрость полезла. Вот, озвучил и расстроился, что лишнего сболтнул.

  - Ладно, хочу. Считай, что упросил.

  Старушка прицельно стекла с капота в "прощайки"; погрозила пальцем Ботову, намылившемуся не медля давануть по газам; подобрала свой матерчатый сумарь; перекинула через плечо и решительно направилась в салон автомобиля.

  - Пешком быстрее доберемся. Здесь - напрямую, - пресек Ботов попытку старушки проникнуть в автомобиль...

  от плавательного бассейна неспешно спустились по липкому асфальту к Дворцу Культуры "Заря". Древние яблони выстилали перед ними спасительную тень. Полуденное солнце набрало жар, и на незащищенных световых залысинах начал качаться густой воздух, преломляя обзорную картинку.

  Ботов вспомнил, как часто во снах он, абсолютно голым, прятался от праздношатающейся публики в этом парке за возрастными яблонями, с которых, казалось, еще не так давно Ева срывала плоды и незатейливо скармливала их Адаму. Впрочем, яблони в Сарапуле живут недолго: вымерзают на 20-м году плодоношения.

  - В третьем классе я занимался в драмкружке. Студия находилась на втором этаже - во-он те два окна, - зачем-то поделился воспоминаниями Ботов: - Мы поставили на большой сцене два спектакля - "Фейерверк" и "Павлик Морозов". Я играл Павлика Морозова!

  Старушка по-новому заинтересованно оглядела Ботова с ног до головы:

  - Похож. А чего не утопили-то? - заметно оживилась она: - Пожалели, что ли, мальчонку?

  - Нет. Бюджет у драмкружка был хилым. Пришлось за сценой имитировать выстрел в голову хлопком ладони по металлическому тазику. Промахнулись, как видишь.

  - Сомневаюсь. Сарапульцы, как правило, не промахиваются.

  Из тени вышли на площадь. Сомлевший от жары ветер лениво швырнул перед ними горсть пыли.

  - Что за хрень сказочная? - поразился Ботов Реактивному истребителю, присевшему на постамент в центре площади: - Электро-генераторный завод, вроде, никогда самолеты не строил?

  Истребитель шестидесятых годов будто на взлете ухватили за хвост и аварийно тут же зацементировали. Видимо, он некоторое время бился из последних сил пойманной птицей, но вскоре сдох от тоски по небу. Такой глупый у него был вид и к нему требовалось долгое привыкание.

  - Вот какие дела, Красотень ты безразмерная, - пожаловался Ботов: - Денег у завода на драмкружок не было, а  площадь заставить всяким хламом во времена полного безденежья - это пожалуйста! Грандиозный памятник бывшему еврейскому директору Левиатову, или ностальгия по золотому времени развитого милитаризма!

  - Чем больше я слушаю тебя, Ботаник, тем сильнее поражаюсь твоему цинизму, - прошамкала старушка и махнула рукой в сторону скамейки, врытой возле широкого и крутого лестничного спуска к зданию рабочей столовой. Спуск был сдавлен по сторонам стенами панно, на которых, использовав фото архив, заводской комитет профсоюза попытался вкратце изложить семидесятилетнюю историю развития и падения в перестроечный период СЭГЗ.

  - Неизлечима страсть сарапульцев к фаллическим символам! - внимательнее рассмотрев со скамьи профиль пытавшегося взметнуться, но вяло - на полдесятого - самолета, решил Ботов.

  - Да уж. Таким крохотным живчиком сарапульскую бабу не напугать, - впервые согласилась старушка.

  - Только общий вид площади испоганили. Огромной клумбой горделиво обнесли памятник собственной глупости. Выглядит, точно могила. Наверное, Слон со своей бригадой копал? - вслух стал развивать идею Ботов.

  - Какой Слон? - прервала старушка, набиравшую силу мысль.

  - Натуральный Слон. С которым ты и я учились когда-то в одном классе. Я сегодня схлестнулся на Элеконде с ним.

  - Как бы тебе сказать, чтобы сильно не обидеть?... Свисток ты смоленый, Ботов. Уже более десяти лет, как Слон утонул в Каме, возле Юньги, а клумбу соорудили три года назад.

  - Вот, черт, день не задался! Обложили меня покойники, да синюшные опойки, - огорчился Ботов и, помолчав, вдруг заигрывая пошевелил бровями и язвительно поинтересовался: - Может, все-таки, дашь мне слабенькую надежду на то, что я сегодня виделся и разговаривал со Слоном?

  - Я уже говорила, когда мяла титьки на капоте, что - кому угодно, а тебе не дам! И - не надейся!

  - Ну, и не надо. А Слону дала бы?

  - Слону отказать не смогла бы по законному праву. Он был моим последним мужем, - старушка сказала об этом спокойно, с налетом равнодушия, будто Слон и не мужем ей был вовсе, а так, случайно мимо проходил и запнулся.

  - Интересно, кто же меня сегодня на Старцеву гору приглашал в кладбищенскую сторожку?

  - Известно, кто - кладбищенский сторож.

  - И твой Слон, конечно, там никогда не работал?

  - А твой? - передразнила старушка, уставилась в переносицу Ботова,- при том, зрачок ее левого глаза сполз к краю нижнего века,- и вдруг затараторила, точно в бреду: - Слышишь, Ботов? Я вот сейчас напряглась обеими полушариями и меня осенило: у тебя же старческий склероз! Но ты прочно забыл о том, что у тебя старческий склероз, и поэтому считаешь себя вполне здоровым. Правда, правда, не ухмыляйся! У меня много знакомых колдырей и бухариков, которые, спеша справить малую нужду,но в самый ответственный момент вдруг забывают - чем. Долго ищут, не находят, а потом так и бродят обоссаными по городу. Но это, конечно, последняя стадия. Тем не менее, все они считают себя еще вполне здоровыми Членами в ячейках общества.
  Ты - это благодатная почва для Адьцгеймера, взрыхленная и  подготовленная старостью. А старость... Она, как венерическая пандемия, или как стыд за нищенское существование. Она переносится очень тяжело.

  - Старость и есть нищенское существование, - задумался Ботов: - А вот, насчет пандемии - я насторожился: не заразна она, старость-то?

  - Еще как заразна! Вселяется после сорока; амбулаторный период - от 10-ти, до 30 лет. Охеренно разрушительная штука! Некоторые не ощущают ее долго, пока не загремят в больницу. И выходят оттуда уже глубокими стариками.
  Старость - это нищета не финансовая. Это - обнищание всего тебя. Она происходит внутри и вследствие усталости. Старость является не постепенно, а вдруг - хоп! и - вот она!
  Старость - как эхинококки, которые стробилами проникают в тебя, оседают на печени и съедают ее целиком, оставляя после себя сплошной гнойный пузырь вместо печени. Ты уже и не жилец, вроде бы, а организму все кажется, что печень функционирует нормально. И колики или неприятный запах изо рта - от острой пищи или переедания. У тебя время давно включило обратный отсчет, а ты все думаешь, что...

  - Ну, хватит пугать. Прорвало красотень! - махнул на старушку ботов, будто отгоняя назойливую муху: - На мне не показывай. Лучше - на себе. Тебе-то уже все равно, а я свою печень люблю. У меня на нее большие виды и грандиозные планы.

  - Все так говорили до поры до времени.

  - Кто - все?

  - Скажем, друзья твои: Сергей Воронов, Олег Совин, Алексей Скрипов, Володя Козлов... Из названных кого-нибудь помнишь?

  - Все умерли?

  - Ты - серьезно?

  - Разумеется. У меня выработан стойкий иммунитет на имена и фамилии многих одноклассников.Рад бы вспомнить и признать, да организм не хочет, отторгает прошлое, как чужую ногу, пришитую к голове.

  - Значит, ты сейчас сидишь и гадаешь - что за милашка тут транжирит на тебя свои нервы за твои деньги? Будь любезен, скажи, как меня зовут?

  - Легко! Как бы, где бы и когда бы тебя не звали, ты с готовностью откликаешься и прыгаешь на капот автомобиля, милашка. Глупый у нас получается разговор. Пойдем, лучше я накормлю тебя обещанной ботвиньей.

  - Минуту, - предупредила старушка, - всего один снимок.

  Она просунула руку в тряпичный сумарь; поскребла там; извлекла наружу Ай Пад; замотала недовольно головой; в легком сомнении сунула его обратно; вытащила Айфон последней модели и пояснила Ботову с выпавшими глазами и нашептывавшему словно молитву: "Ни хрена себе, бомжиха! Красотка беззубая и сильно обеспеченная!":

  - Хочу по вайберу снимок отослать Совину Олегу. Тебе же все равно эта фамилия ни о чем не говорит, а ему будет интересно узнать тебя...


                  2.

  Еще в мае, блуждая в "Одноклассниках", я получил письмо от школьной подруги Вероники Колотовой, в девичестве - Срезневской. Спросив, с кем я встречался в последние годы, она особенный интерес проявила к Ботову.

  Я не видел Ботова больше месяца. Отписал я. И - всё. Ничего больше не хотелось рассказывать ей. Ни про то, что Ботов по старой, школьной дружбе вымолил у меня должность директора одного из подразделений моей строительной фирмы, ни о том, что по этой же старой и школьной дружбе он чуть было не разорил всю фирму,ни о тех воровских уловках, которые продемонстрировал он за пять бесконтрольных лет - даже прихватил со стола на прощание горстку монет номиналом в 20 евро-центов, никому не нужную, оставленную и забытую мной после поездки в Валенсию.

 Через день Вероника, в свойственной ей манере властной и не терпящей возражений феминистки, в "личку" набила мне огромное письмо, куда вопросов умудрилась вставить больше, чем слов. Это был классический сборник женских вопросов. Каждое простое, короткое предложение в нем помимо того, что кричало и билось в истерике, требуя немедленного правдивого ответа, таило хитро в себе еще с десяток вопросов.

  А я, в свои 56 лет, так и не научился стойко переносить женские истерики и слезы, хотя значительно чаще стал подозревать женщин в неискренности и наигранном умении пустить обильную слезу. Успокаивая женщин и крепко обнимая, всё пытался незаметно нащупать на теле этот портативный  слезоточивый приборчик, легко включаемый ими при желании нанести мне глубокую душевную рану или поиметь от меня материальную выгоду, сильно при этом не напрягаясь.

  Даже пришлось согласиться с британскими учеными, утверждавшими, что женщина потому дольше живет, что все свои проблемы, годы и обиды выплакивает в плечо своему мужчине, а мужчина - существо дикое, гордое и терпеливое - хоть и сопротивляется из последних сил, но не может позволить себе тут же уткнуться своей бабе в плечо и выплакать ей обратно все её, а - до кучи еще - и свои обиды.

  В общем, я всегда терялся при виде плачущей женщины, но еще больше нервничал и заводился с пол-оборота, читая женские письма.

  Каким-то торжествующим коварством светилась каждая строчка письма Вероники, будто секретные зашифрованные выжимки из плана "Барбаросса", о котором я знать ничего не должен по статусу, но обязан неукоснительно выполнить все предписания Генерального штаба сухопутных войск Германии, ответить на все вопросы и исполнить приказ ценой жизни.

  "Ты можешь найти Ботова? Очень нужно!!!" - требовала Вероника.

  "Могу. Но мне это не нужно. Мне вообще от Ботова никогда и ничего не было нужно. Пять... нет, восемь последних лет я кормил его с ладони, плюс - оплачивал все его пребывания в частных клиниках и операции - по десяти за год. Итого, не меньше восьмидесяти.

  В одном неприглядном месте у него вдруг кольнуло, в другом - булькнуло, а в третьем, вообще, всю ночь хрустело, потело и не разгибалось. Денег на лечение у фирмы в конце концов не стало хватать, приходилось частенько брать из шкатулки жены.

  - Напагник, ты с дуба гухнул? - говорил мне ортодоксальный еврей Костя: - Этот твой Ботов тебя пегвым пгедаст пги удобном случае. Ты не знаешь, что он говгит за твоей спиной, а мне докладывают. Ботов говогит, что, если ты сдохнешь, он пегвым гвоздь в кгышку твоего гхоба вколотит.

  - А тебе обидно, что Ботов вытеснит из очереди моего незаменимого напарника? - старался  корректно я парировать провидческие высказывания махрового оракула Кости, памятуя, как за три года до наступления нового тысячелетия - когда я предложил Косте партнерство в закрытом акционерном обществе просто за то, что он сильно нуждался, и поделил с ним акции, даже не по-честному, а поровну - меня доброжелатели из бандитской среды так же заблаговременно предупредили, что старый и лысый Костя обязательно и очень скоро сдаст меня, кинет или выставит "торпедой". Он, мол, в этих делах сильно поднаторел и приобрел известность в определенных кругах задолго до встречи со мной.

  Я в тот же час пересказал Косте мнение "смотрящего". Костя поклялся жизнью своей семьи, что готов своей последней рубашкой согреть мою недоверчивую душу. Чем меня избавил от последних сомнений. С того момента я уверенно и спокойно ждал, когда ортодоксальный еврей,скрывавшийся под русской фамилией Артемьев, совершит предательство, кинет на "бабки", перепишет на себя фирму...

  Со школьным другом Ботовым сначала отношения представлялись более неопределенными. Он, вопреки устойчивому мнению, сформированному за десятилетие деловыми партнерами и опытными предпринимателями, мог оказаться честным и
порядочным человеком.


1974 г.

 Директора школы Владимира Яковлевича Цариковского  легко было распознать без спец. оптики на большом удалении. Двухметрового гиганта с маленькой, вытянутой головой и рыхлой плотью, сплывшей с узких плеч к широким бёдрам, и набравшей там основной объём и крепость, сделали по конституции очень схожим с царём-еретиком 18-ой династии Эхнатоном.

 Однажды, на своем уроке истории Владимир Яковлевич грустно заметил:

  " Если  фараон Аменхотеп IY и носил пиджак, то, наверно, тоже застегивать его умел только на одну, самую верхнюю пуговицу. В остальном я не испытываю к нему ни малейшего сочувствия".

  Выходил он обычно из кабинета редко и передвигал свои больные ноги с неохотой.


Поэтому каждое его внештатное явление на пороге школы перед началом учебного дня во главе подобострастной и ропщущей стайки педагогов, считалось экстраординарным и ввергало в гипнотическую оторопь всех, без исключения, учеников.

  Учителя вертелись возле директора, подпрыгивая, фигурно взмывали к его уху, чтобы успеть прошептать кляузу или жалобу в форме пожелания, а он, медленно вращая головой, как морское дальнобойное орудие, внимательно оглядывал толпу учеников в накопителе школьного двора, будто выискивал самого виноватого, чтобы через мгновение выстрелить в него публичным приговором.

 В то утро, лишь после того, как, заполнив собой дверной проем, и перекрыв последнюю возможность любого несанкционированного проникновения в здание школы, Владимир Яковлевич наконец, зачитал очередной свежевымудренный приказ:

  - Все патлатые идут подстригаться! - объявил он пугающим, низкочастотным голосом: - Я не потерплю в своем заведении битланутых хиппи! Длинна волос должна соответствовать ГОСТу и быть не более двух сантиметров. У кого нет денег на подстрижку, милости прошу в мой кабинет! Там лежит машинка - я живо ему голову обнулю. Или, по-старинке: ночной горшок надену волосатику на макушку и вокруг горшка так обрею, что Богдан Хмельницкий зааплодирует в гробу от восторга.


  - Батько сегодня не в настроении, - прокомментировал задумчиво Вовка Чайка приказ директора: - Опять, наверное, читал на ночь роман Натана Рыбака "Переяславская рада". Уважаю хохла. Он у нас эстет. Шибко любит лысых мальчиков, а лысых девочек почему-то не любит. Чурается. Ладно, пойдем опять в лес. Там накуримся "Шипки", набухаемся "Солнцедара" и заляжем на три урока с любимой птицей.

 Птицей был старый, седой, дежурный ворон,слегка претерпевший от людского экспериментаторского пытливого духа не так давно - когда Владимир Яковлевич встречал своих воспитанников на пороге школы в украинской "вышиванке" и все догадались, что без матерчатого мешочка со сменной обувью проникнуть в Альма-Матер и припасть всем жаждущим телом к источнику знаний не получится.
 
  Мы на радостях тогда пошли в лес, поймали там птицу ворона и, чтобы восполнить знания, недополученные нами в связи с вынужденными пропусками уроков по химии и биологии, провели самостоятельную лабораторную работу - влили в клюв птице полстакана водки, затем полстакана "Солнцедара", засекли время и стали ждать, когда пернатый хищник сдохнет от своей же птичьей болезни под названием "пЕрепил".

  И - правда, ворон продержался не долго. Минут через пять закатил глаза, расправил крылья, опрокинулся на спину, красиво, по-гусарски дрыгнул обеими лапками и, крякнув с удовольствием, точно петухом затоптанная курица, вдруг замер, стремительно коченея.

  Помнится, Белоусик сказал:

  " Какая-то недоразвитая или не русская. Русская птица, если пьяная, всегда стремится взмыть в небо. Наша птица трезвой не летает. А эта - сплошное недоразумение".

  И скоро пожалел об опрометчивом высказывании.

  Еще минут двадцать ворон провалялся без движений и чувств - хоть ощипывай и зарывай - но потом звучно хлопнул о землю крылями и членораздельно произнес голосом Белоусика:

  - Суки, ****и, проститутки!

  - Что?! - тем же, или почти тем же голосом спросил у птицы Белоусик. Он сидел к птице ближе всех. И себе же ответил: - Так не бывает, - повернул голову на обличительный зов и тут же получил клювом в ухо.

  - Отстрянь, пьянь пернатая. Я же русским языком сказал: "Не бы-ва-ет!" 

  Ворон охотно повторил речевку и еще раз клюнул Белоусика в копчик.

  - Быва-ает! - сказал Ильдус Рахманов, отслеживая, как Белоусик заваливается на бок: - В мире животных еще не такое бывает. Ворон - мудрая птица, русскую речь осваяивает быстрее любого татарина.

  А не верить Ильдусу нельзя. Он еще в седьмом классе по заданию классной руководительницы Нины Семёновны написал доклад, где путем физических и алгебраических формул с двумя неизвестными, опираясь на диалектический материализм и цитаты Энгельса, Ленина, Брежнева и Луиса Корвалана, доказал всему прогрессивному человечеству и девочкам школы, что Всемирного Потопа никогда не было.

 "Но Современная Наука не исключает такого катастрофического сценария, - к удовольствию Нины Семеновны, оросив ей елеем сердце, зачитал он основной вывод доклада,  - если наши троечники не возьмутся немедленно за ум и перестанут пополнять ряды сантехников, асенизаторов и прочих недоучек, которые третью неделю не могут поменять у Нины Семеновны прокладки в одном месте на кухне. Там ведь всё капает и капает. И размывает экономию и бережливость всех стран Варшавского Договора".   


  По поводу ворона Юрка Барабан выдвинул вообще зашибанческую версию. Он сказал:

  - Может, наследственность виновата?

  - Какая у ворона может быть наследственность? - хором возмутились мы: - Он же не птеродактиль перепончатый. Да и у того наследные яйца давно отморожены!

  - Дурная. Дурная наследственность. Пацаны! Помните, нам на уроке биологии рассказывали про мужика, который всё пытался у себя на грядках вырастить крупный, гладкий горох, а у него все-равно хоть один ген, но вырастал зеленым и морщинистым?

  - Ну, это - по рецессивному признаку, - вспомнил ту историю про горох Андрей Ботов.

  - Мой отец, когда бухнёт, тоже морщится, зеленеет и пытается кого-нибудь клюнуть. А, если не удаётся, садится на диван и громко плачет. Так вот, и я такой же, весь в отца: бухнул, и мне очень-очень - ну просто спасу нет - очень-очень хочется уебать одному .. умнику по кое-какому рецессивному признаку... Я же говорю - дурная наследственность.

  Все тогда, помнится, уставились на Ботова. Про пьяного ворона забыли. Ждали, что Ботик достойно ответит обидчику: вызовет Барабана сразиться на мочевых пузырях или просто с ноги врежет по роже. Он же выше, крупнее и солиднее Юрки.

  Но Ботик будто пропустил мимо ушей, не расслышал оскорбления. Молча взял стакан с пня, раздвинул клюв присмиревшему от нежданного счастья ворону, и влил ему свой пай водки.

  - Всё! Подсадил старого на самый страшный в мире наркотик, - упрекнул Ботика в расточительстве Вовка Чайка: - Теперь без алкоголя в лес не суйся! Заклюёт - на хрен!


  Посмеялись мы лениво, допили, покурили и разошлись - кто в школу, кто - домой досыпать.

 А вечером первым позвонил по телефону Ботик, доложив, что шутку Чайки недооценили. Проблемы прилетели, откуда не ждали. Пошел он выгуливать курцхаара Степу, и прямо у подъезда подвергся нападению стаи ворон. Били нацеленно, точно мстили за споенного нами старика. Громче всех орала крупная ворона: она сидела на шее сутулого фонарного столба и отдавала молодняку четкие команды. Птицы прилетели с явным намерением, если не убить, то напугать до смерти Ботика и его охотничью собаку.

  Через час позвонил Ильдус Рахманов и рассказал в подробностях, как  птицы разбили стекло на его лоджии, устроили там погром, вырвали из горшков цветы и обосрали линолеум так, что выйти на лоджию и не подскользнуться было просто невозможно.

  Из восьми собутыльников, исключая ворона, к закрытию продовольственного магазина пострадали все, кроме меня. Я из последних сил сопротивлялся просьбам родителей, искал повод, чтобы не идти за хлебом и продолжал консультироваться с однокашниками. Грызла и громко хрумкала в животе тревога. Не отпускало предчувствие грядущей беды.

  Но в 9 вечера вдруг разом отпустило и со скромным стуком в окно моей комнаты исчезла тревога. Я отдернул шторы. На карнизе неуклюже переминался, пытаясь держать равновесие старый ворон.

  - Суки, ****и, проститутки, - методично и добросовестно просил он голосом Белоусика.

  - Извини, спиртного дома не держим, - соврал я.

  Ворон повернул голову и с укором стал осматривать меня одним глазом. И тогда я понял: он каким-то невероятным способом сумел уломать, вымолить у своей вороны разрешение на то, чтобы срочно слетать и опохмелиться, иначе он бы сдох на глазах всего выводка.

  Я обреченно направился к холодильнику, достал отцовскую бутылку паленого коньяка - водку с растворимым кофе - отмерил 75 грамм и под пристальным взглядом очумевших от моей наглости родителей, вынес фужер на балкон.

  Ворон сидел там на перилах, предусмотрительно и царственно раскрыв клюв. В отличие от него отец, выскочивший с открытым ртом на балкон следом за мной, имел вид атеиста, с которым вдруг заговорила человеческим голосом дикая природа.

  Я размеренно и с достоинством влил алкоголь в ворона, погладил его когти и клюв, памятуя о том, что хищники всегда благосклонны к тем, кто гладит их боевое оружие, и перекрестив, столкнул его с напутствием "Лети с Богом!" в обступившую балкон плотную темень.

  Отцу я сказал:

  - Прав был Белоусик. Наша птица трезвой летать не умеет.
 
 Больше ворон ко мне не прилетал. В основном вымогал он у Ботика.

  Я догадался об этом по очевидным признакам: ругаться ворон стал интеллигентнее и выражался, пусть односложными, но законченными предложениями.

  - Закрой рот! Здесь вафли не летают! - хрипел он, завидев нас на поляне, выпадая откуда-то сверху огромной половой тряпкой с эскортом молодняка. И почти всегда совершал аварийную посадку: тормозил, распахивая острыми растопыренными лапками  настил мха; спотыкался о корневища и клювом, со всей дури, втыкался в лесной перегной.

  Вполне оправдано и ожидаемо было, если бы ворон, поднявшись и стряхнув с себя налипшие ржавые иголки пихты и прошлогоднюю лиственную труху, вдруг проклокотал:

  - Извините, мужики, я ёкнулся - проигнорировал первый, второй и третий законы Ньютона - так торопился!

  Но он, булькая, надувал зоб и только выплевывал нам:

  Хрен - к носу! Муде - к бороде!

  Это означало, что он уже обнаружил в нашем мешке для сменной обуви трёхлитровую банку яблочного вина, купленную в складчину за 90 копеек у бабы Шуры в гараже №110.

  "Птица счастья завтрашнего дня
   Прилетела крыльями ЗВЕНЯ..."
 
      
   Орнитологи сильно ошибаются, утверждая, что ворон - одинокая птица. Никогда и ни за что не живет в стае. Мы умилялись тому, как нежно и трогательно ворон, засосав в зоб вина, вышагивал вдоль строя воронят и каждому вливал его в клюв с завидной отцовской щедростью. Нас вот родители так заботливо не спаивали.

  Пусть, в складчину, но все же без десяти копеек рубль - сумма для школьника была значительная. Ровно столько отпускалось черепами на неделю обедов в школьной столовой. Лапша с клецками, сарделька или котлета с картофельным пюре, три кусочка хлеба и чай из прогнившей тряпки - вкус детства.

  Были и счастливчики, которых ссужали ежедневно двадцатью копейками. На них можно было купить пять пончиков или, добавив две копейки, выпить кружку пива после уроков, если повезет.

  Итак, Вовка Чайка предложил снова смыться на поляну и залечь на три урока с любимой птицей. Мероприятие значилось нужным, но не обязательным в то утро. Предстоял разговор с директором Владимиром Яковлевичем, который откладывали вторую неделю. Ботик - единственный среди нас, кто не боялся заходить к директору в кабинет и имел наглость просить прикупить ионику "Юность" к трем армянским гитарам и ударной установке школьного мокально-менструального ансамбля.

  - Дисциплина-то отличная,за три года всего одна беременная на всю школу, и та - уже выпускница, - подбивал Ботика пойти к директору Белоусик.

  - Именно - отличная. Если не учитывать, что в молодой школе этот выпуск первый, - не поддавался на уговоры Ботик: - Цариковскому из ГОРОНО прилетает столько, что отмахиваться не успевает и от шефов завода - что успевает только подмахивать. Дрючат его со всех сторон. Да и не отмяк он еще от первого нашего выступления.

  Ну, выступление, как выступление. Не хуже, чем у других. Выучили "Шизгару" на двух языках, правда, так и не разобрались в переводе - почему на русском "Шизгара" вдруг превратилась в Венеру, - исполнили на школьном празднике дважды на английском и один раз на русском: - Волосы твои до плеч, Глаза большие в пол лица, и можешь ты собой завлечь, Любого в мире молодца... Венера, ты меня очаровала, И мои мысли, И мое сердце с тобою одной".. Поплясали, поаплодировали. Потом подошла девочка из восьмого "Б" класса и попросила: - А сыграйте, пожалуйста, "Шизгари". Мы очень хотим услышать ее в вашем исполнении. Сыграли еще дважды.Впрочем, другого репертуара и не было еще.

  Да и откуда ему взяться, репертуару-то. Цариковский пригласил руководить ансамблем какого-то татарина с электробаяном на полставки, который на свадьбах и похоронах раньше подрабатывал. Тот профессиональным оком оглядел музыкантов и сказал: - Девочек у вас нет. Не на кого положиться, а без девчонок трудно, по себе знаю. 



 
 
      прод. сл.