Скит. Ольга Ланская

(БРАТУ МОЕМУ ДЖЕРОМУ Д. СЭЛИНДЖЕРУ)

Я всегда полагал, что есть вещи, которые надо успеть написать самому. Иначе явятся ничего не знающие и насочиняют такого, чего никогда не было и не могло быть.

Только я могу описать мой кабинет таким, каким он был и остается. И нет никого в мире, кто сделал бы это лучше.
Потому, что только я знаю это.
Возможно, он не стоил бы и секунды, если бы не был тем, что есть я.

Повторить, Милая Леди?

Он и я — одно целое. После этого и писать не о чем.
Всё сказано.

Но ведь ты-то поняла, Милая Леди! А жена садовника, которая гоняется с тряпкой за горничной, кричит, что ничего не поняла.

Поэтому, в принципе, мне предстоит в это тихое утро сентября 2015 года написать автобиографию. Бррр.

Однажды я уже делал это.
Меня не поняли.
Может быть, они и были правы.
 
Я рассказал им в одном абзаце что значит быть писателем. Это исключало существование вообще писательских автобиографий.

Повторяю, меня просто не поняли.
Они безжалостно выбросили текст.
Меня до сих пор корежит от этого жеста.
 
Никто не имеет права выбрасывать чужие тексты. Почему?
Да потому, что мой текст — мое дитя. Еще объяснить?

Кабинет был огромен бесконечно. Как раз по мне. Здесь не было ничего лишнего, ничто не мешало и не давило.

Его глубина тонула всегда в полумраке и лишь мой любимый стол был слегка освещен.

Не знаю, чем и откуда.
Да это и не так важно.
Я за ним почти никогда не работал.

Возможно, найдется кто-то, кто ухмыльнется, услышав это сочетание: «писатель» и «работа».

А между тем, только оно и справедливо. Всё остальное — не работа.

Полумрак всегда обнимал меня со всех сторон, я переставал ощущать границы, сливаясь с ним, где было всё, о чем мне когда-то рассказали, или что я обнаружил сам: и сногсшибательные невероятные фигуры космодрома Наска, которые так гениально зарисовал великий художник из Перу и подарил человечеству кусочек счастья любоваться ими и многое-многое иное.

Да, он сделал это гениально и, представляю, какой гигантский архив аэросъемок наверняка переворошил, потому, что иначе, чем с высоты, загадочный космодром не виден. А ведь на нем нанесены все созвездия Зодиака!

Ты можешь бродить по ним и никогда не увидеть. Потому, что они видны только из космоса, только с высоты, на которой летают уже давно наши самолеты.

Этот космодром всегда был частью меня. И неожиданный вброс солнца из джунглей, и синие горы вдали, так далеко, что я принимаю их за Джугджур.

Да, я всегда был огромен, как мой кабинет. Только со временем света в нем убывало, а не рассказанного оставалось всё больше.

Мой брат Сэлинджер! Ты помнишь, как мы все вздрогнули, узнав о твоем уединении?
По-русски ты ушел в скит.
А русские всегда правы, когда речь идет о таком.
Но тогда мы тебя не поняли.

Моя золотая макушка все еще торчала, украшенная венком из васильков и одуванчиков, среди золотых колосьев  ржи, а ты уже тогда уходил, разрастаясь, как космические фигуры Перуанского плоскогорья Наска, уже тогда становился писателем, а мы всё еще заливались беззаботным смехом над пропастью жизни.

Великий Кобо Абэ - страшный неотвратимостью своих предсказаний, Ясунари Такубоку — чужая странная культура чужой расы, задевающая — непонятно как — подробностями, типа запахов пота, волосатой родинки на груди и вечно мокрым снегом в горах и не просыхающей почти всю зиму обуви.

И пески… Кто не хоронил там, тому не понять. И слава Богу.

Так вот, мой милый брат, ты обратил внимание, что на этот раз я пишу тебе, используя глаголы в мужской форме. И ты знаешь, почему.
Древний Пророк из забавного сборника мудростей, собранных по всему свету ленивыми пройдохами-ростовщиками, сказал как-то:

— Есть время любить,
И есть время уклоняться от объятий.

Добавлю к ветхой, но мало кем усвоенной истине:

— Человеку на земле дано два возраста: возраст свободы и  возраст определённости.
Возраст свободы называют еще возрастом ангела, и он дается человеку дважды.
Щедро, правда? В начале и в конце…

Ты помнишь, когда стихи шли на меня волной — успевай записывай! — мой убогий учитель вдруг обнаружил, что одни из них написаны словно бы женской рукой, а другие — мужской…

Истерика была отменной.

Он ничего не знал о времени ангелов.

Это великое время, когда человек чувствует себя равным Отцу, когда он принадлежит вселенной и не знает дискретности времени, разницы полов и ощущает свою бесконечность.

Возраст ангела.

В начале пути. И в конце.

Он ничего не понимал в стихах, этот Учитель. Во всяком случае, меньше, чем твоя кухарка, которая, готовя тебе поминальный ужин, отвесила подвыпившему  по случаю джентльмену:
 
— Не дело тебе, старый, ко мне под юбку лезть, когда дети уже детей по ночам делают. Нянчиться готовься, а то ишь, взыграло!

Грубо, но верно. Всем бы помнить.

Есть время любить
И есть время уклоняться от объятий.

Темнеет, уходит в звездную бесконечность мой Кабинет. И уже я, вслед за тобой, подумываю о ските.

Санкт-Петербург,
2015