Favlos amartia. Глава 7

     Солнечный свет, озарявший оранжерею, не бил в глаза, я мягко рассеивался, наполняя пространство эфирным теплом.
     Флёр проснулась от щебетания птиц, стремительно проносившихся под самой крышей. Приподняв голову, она увидела на столе вазу с цветами, которой не было накануне вечером.
     Флёр поднялась с постели, подошла к столу и вдохнула пряный аромат диковинных цветов, коим не могла подобрать названия. Выйдя из беседки и окинув взглядом зал оранжереи, она прониклась желанием начать утро с купания в кристальной воде пруда, посреди которого находилось её жилище. Благо, посторонних глаз кругом не было. Мысль о том, что пара таких всё-таки могла внезапно появиться, одновременно смущала и интриговала Флёр.
     После водных процедур она отправилась искать Вердаммта, а в столь огромном здании данная задача поистине непроста. 
     Флёр нашла Вердаммта на кухне, занятого приготовлением завтрака. И, хотя еда на сей раз была не столь изысканной, чай в его исполнении был, как и следовало ожидать, весьма необычен.
     После трапезы Вердаммт устроил для Флёр экскурсию по оранжереи, объясняя, где что растёт, и как за этим следует ухаживать.   Окончив с теорией, он выдал ей фартук, перчатки и садовые инструменты, перейдя от теории к практике.
     Если жизнь в оранжереи Вердаммта и можно было назвать работой, то о такой работе, наверное, мечтает каждый. В перерывах, на которых наставил сам хозяин, можно было беззаботно валяться на мягкой, словно пух, траве под куполом из цветов, вкушая свежие фрукты или попивая свежевыжатый сок из них, либо чай из ароматных и пряных трав.   
     День проходил быстро, с каждой минутой прибавляя всё больше приятных впечатлений. Атмосфера в небольшом коллективе цветоводов стояла благодатная, радостная и дружелюбная. Время от времени пуская шутки в адрес Флёр, Ведраммт также позволял и ей пускать шутки в своей адрес. А ведь взаимные остроты, как известно, закаляют человеческие отношения, и располагают людей друг к другу.

     К вечеру на небе стали собираться седые облака, а издали послышались раскаты грома.
     Флёр случайно заметила, как Вердаммт ни с того, ни с сего согнулся и попытался отойти от неё подальше, но шаги давались ему с большим трудом. Флёр подбежала к нему.
     – Что с тобой?
     Вердаммт трясся и ничего не мог ответить. Лишь поднял на неё покрасневшие глаза.
     – Прости, мне… Мне надо прилечь. Со мной всё в порядке. Такое бывает иногда.
     Флёр настоятельно предлагала свою помощь, но Вердаммт не менее настоятельно  отказывался, вежливо прося оставить его одного.
     Вердаммт исчез где-то в бесконечных лабиринтах оранжереи. Печальная Флёр стояла в растерянности на площадке возле фонтана, глядя в пустоту сквозь слегка растрёпанные рыжие волосы. Раздался мощный раскат грома, и по крыше застучали крупные капли дождя.
     Флёр трепетно надеялась увидеть Вердаммта, здорового или больного, за ужином, но он не явился к столу, отбив тем самым у Флёр остатки аппетита. Не устрашившись бесконечности пространства оранжереи, она попыталась его отыскать, но безуспешно.
     Тогда Флёр попыталась уснуть, но тревожные мысли заставляли её ворочаться до глубокой ночи, до тех пор, пока чёрное небо не стало синеть, знаменуя приближение утра.  Она встала и, накинув на себя плед, стала задумчиво бродить по садам, после чего остановилась возле крупного дерева и прилегла, положив голову на его широкие корни. В тот момент жажда сна взяла своё, и сознание плавно покинуло Флёр.

          * * *
     Леннерт Герритсен, тоскливо развалившись, сидел в кресле возле камина и озадаченно наблюдал за колыхающимся пламенем, слушая, как за окном шумит гроза.
     Искатель романтических приключений, господин Герритсен, несомненно, провёл бы вечер куда более интересным образом, если бы в эту самую минуту, в эту прекрасную погоду по мостовой возле его дома не шагал бы, прозябая от холода и сырости, патрульный.
     Леннерт Герритсен зажёг в комнате все канделябры, фонари и газовые рожки. Затем он налил чашку горячего кофе и подошёл с ней к окну.
     Содрогаясь под порывами ветра и волнами дождя, патрульный продолжал ходить туда-сюда по одной и той же траектории, словно заводная игрушка. Герритсен упорно наблюдал за ним.
     Спустя немного времени патрульный всё-таки окинул дом взглядом, и взор стража порядка остановился на его хозяине, спокойно попивавшем кофе в уютной обстановке.
     Напиток уже остывал, но  хитрый господин Герритсен сделал жест рукой, будто рассеивает пар, поднимающийся из чашки. Подув на кофе, он сделал глоток.
     Между Леннертом Герритсеном и патрульным, следившим за всеми его перемещениями, возник невербальный диалог. Первый разглагольствовал о том, как прескверная нынче выдалась погода, второй заявлял, что ни при каких обстоятельствах не покинет своего поста. Но если воспринимать этот диалог, как поединок, уставший патрульный был сильно раздражён, и потому явно проигрывал. Его соперник же пребывал в прекрасном расположении духа. 
     Опустошив чашку, Леннерт Герритсен погладил живот, сладко потянулся и отошёл от окна, погасив везде свет.
     Всё. Сдался. Теперь патрульный был настолько увлечён ненавистью к самому себе, что незаметно прошмыгнуть у него за спиной по перпендикулярной улице, выйдя через чёрный вход, не составляло никакого труда.

     Если бы Леннерт Герритсен покорно сидел под домашним арестом, не смея покинуть своё жилище ради свидания с госпожой Абендштерн, словно пойманный заяц, он позволил бы невежеству, человеконенавистничеству и судебному произволу попрать любовь и жажду жизни. Он позволил бы таким несимпатичным людям, как констебль Межуа победить и вершить историю. Он преклонился бы перед его ничтожностью, перед его желанием очернить, осудить и наказать всякого, кто ведёт себя не так, как требуют тараканы из головы  Межуа.
     Но Леннерт Герритсен был не такой. Он до конца оставался верным своим ценностям. Он ставил любовь выше страха перед гневом злобного толстого полисмена с пышными усами. Это делало его слегка безумным, но, скорее, отчаянным; весьма чудаковатым, но всё же просто артистичным; и, конечно, безмерно счастливым. Наверное, мало найдётся таких людей, как он. Людей, способных заявить, что они никогда не чувствуют себя несчастными.   
     А всё дело в том, что Леннрт Герритсен никогда не колебался, когда выбор стоял между любовью и страхом. 

          * * *
     Недолгий, но глубокий сон развеял тревоги Флёр. Открыв глаза, она увидела, как, озарённые серебристым сияньем рассеянного света, в воздухе перед ней кружатся белые лепестки.
     На молодой траве спалось ничуть не хуже, чем на мягкой перине.
     Поднявшись на ноги, Флёр отправилась в зал оранжереи, где находилось жилище Вердаммта.
     Флёр надеялась увидеть его почивавшим в постели, но вместо этого он предал перед её взором, лежащим на лужайке и согнувшимся в три погибели. Рядом валялись мокрый плащ, шарф, букет цветов, очевидно, побывавший под сильным дождём и некое оружие в ножнах.
     Вспышка тревоги охватила Флёр, но, увидев, как грудь Вердммта спокойно вздымается при дыхании, она немного собралась с мыслями и, построив ассоциативный ряд между увиденными предметами, исключая скрюченного Винсента, пришла к ошеломляющему выводу. 
     Тихо ступая, она подобралась к оружию и, стараясь не издавать звуков, вытащила его из ножен. Но всё-таки тихого щелчка и металлического лязга избежать не удалось. Глаза Вердаммта приоткрылись, хотя Флёр этого не заметила: она разглядывала клинок. Он был заточен с одной стороны.
     – Это называется палаш, – произнёс Вердаммт.
     – Так это ты?
     Вердаммт ничего не ответил, вместо этого закрыл глаза и сделал глубокий вздох, после чего выпрямился, встал и сделал несколько неуверенных шагов в сторону.
     – Ну вот, теперь ты знаешь…
     – Но… Зачем?
     – Не зачем, а за что, – говорил что-то невнятное Вердаммт, не поворачиваясь к своей собеседнице из чувства стыда. – Вряд ли ты мне поверишь, если я расскажу всю правду.
     – Позволь мне об этом судить.
     – Как думаешь, сколько мне лет? Можешь не отвечать. Сколько бы ты мне не дала, мне всё равно будет больше. В те времена, когда я родился, явления, о которых мне предстоит поведать, были частью повседневной жизни. Так же как многие явления современности тогда показались бы чем-то необъяснимым.  Например, тогда волшебство вершилось сплошь и рядом, но ни один волшебник не мог понять природу электричества и уж тем более, поставить его на службу человечеству. Сердца людей, обладавших волшебными способностями, были так же, как и все прочие, открыты для добра и зла, любви и милосердия, зависти и презрения. Так уж вышло, что любовь могущественного чернокнижника по имени, если мне не изменяет память, Бахадур, пала на мою возлюбленную, а на меня, соответственно, пала его ненависть. До сей минуты он напрасно полагал, что колдовство поможет ему подчинять себе людей. Вернее, подчинять-то оно может, оно может заставить слушаться, может повиноваться, уважать, бояться и даже вожделеть. Но не может заставить любить, а ведь именно любовь, взаимную любовь почти всякий человек жаждет узреть в сердцах окружающих его людей. Когда убеждения злого чародея были развенчаны, он впал в гнев и убил мою возлюбленную. Но он не допустил такой же участи для меня. Бахадур желал, чтобы я мучился до скончания веков. Мучился и унижался. И не мог умереть. А ведь сколько раз я пытался! Резал себя, стрелял, взрывал, но всё без толку. Он всё всегда находил меня, собирал, зашивал, исцелял. И на протяжении всего этого времени он заставлял меня заниматься тем, чем я, как видишь, занимаюсь, насылая такую боль, какую может выдержать, разве что, бессмертный. Иной скончался бы от одного только шока. И лишь делая то, что я делаю, я избавляю себя от этих мук. А с недавних пор ему стало доставлять удовольствие ещё и преследовать меня, как преступника.
     – То есть, он организовал это расследование?
     – Именно. Только теперь его зовут не Бахадур, а Рудольф Рихтер. Впрочем, и меня когда-то звали по-другому. 
     – И нет никакого способа остановить его? Или снять это проклятье?
     Вердаммт опустил взгляд.
     – Есть один. Но его исполнение вряд ли возможно, оттого он больше похож на издевательство, нежели на способ избавления от злых чар.
     – И что это за способ?
     Этот вопрос убедил Вердаммта в том, что Флёр верит ему. Он явно не ожидал такого исхода событий. Вердаммт глядел на Флёр большими блестящими глазами. Он, человек, скопивший мудрость всех цивилизаций, сражавшийся на всех войнах в поисках смерти, и оттого ставший неуязвимым, смотрел на юную девушку, словно на своего спасителя, и готов был упасть на колени перед ней и расплакаться, не зная, как более искренно выразить свою благодарность.
     – Бахадур отстанет от меня, если какой-либо другой человек по собственной воле возьмёт на себя моё бремя.
     – То есть, он также должен будет веки вечные…
     – Нет, достаточно одного раза. Но по собственной воле. И обязательно с принуждением.
     – И с цветами.
     – Нет, цветы – это уже моя прихоть. Чтобы оставить хоть какие-то приятные впечатления.
     – И неужели за все эти годы… За все эти века не нашлось человека, который поступил бы так. Всего один раз.
     – Увы, так уж я воспитан, и не могу перекладывать свои проклятья на чужие плечи.   
     Зависла пауза. Вердаммт тяжело вздохнул и печально произнёс.
     – Что ж, теперь ты всё знаешь, и я пойму, если впредь ты будешь сторониться меня. Я привык к одиночеству. Я всё-таки я безмерно благодарен тебе за прошедшие несколько дней. Они стоили всех веков, прожитых мною прежде.
     – С чего ты взял, что отныне я буду сторониться тебя? Я буду сторониться тебя в том случае, если история, поведанная тобой, окажется враньём.
     – Я был абсолютно честен!
     – И я верю. И с чего мне тогда осуждать тебя?
     – Но ведь мой образ жизни весьма и весьма скверен и непристоен.
     – Знаешь, по-моему, ты слишком сильно застрял в своём прошлом. Может, тогда это и считалось несмываемым грехом, но, учитывая обстоятельства, тебя можно понять. Ты ведь не по своей воле этим занимаешься.
     – Верно. Времена изменились. Изменились нравы. В годы моей юности даже поцелуи допускались только в щеку. На моей родине стоит храм, наружные стены которого украшены барельефом, где люди вступают в порочные связи друг с другом. Да и не только друг с другом – ещё и с животными. Идеей создателя было показать, какая чистая атмосфера царит внутри храма, и какой мрак творится снаружи. У нас был кодекс социального и семейного поведения, название которого переводится как «наука о любви». У многих народов существовали такие книги, например, в Восточной Европе, насколько я знаю, подобная книга называлась «Домострой». Теперь о «Науке любви» ходят легенды и откровенные небылицы. Кто-то когда-то обратил внимание на то, что там есть практические указания, сиречь схемы плотской любви, и теперь слухи гласят о том, что книга посвящена исключительно им одним. А количество иллюстраций измеряется тысячами.
     – А сколько их на самом деле?
     – Шестьдесят четыре.
     – Где твоя родина?
     – В Индии.
     – Для индуса ты слишком бледный. 
     – В мои времена арии ещё не успели столь сильно смешаться с коренным населением, дравидами. И загореть, как следует, видимо, тоже не успели, – улыбнулся Вердаммт, после чего добавил. – Люди моего племени и принесли на полуостров ведическую культуру.
     – Ты сказал, что почти всякий человек жаждет узреть в сердцах окружающих его людей взаимную любовь. Почему почти всякий?
     – Есть люди, которые любят, не ожидая взаимности. Взаимность им, конечно, греет сердце, но и её отсутствие не приносит горя. Этих людей я считаю настоящими волшебниками. Я знаю очень многое обо всех религиях мира, и все они, так или иначе, сходятся на том, что любовь и есть воплощение бога, понятное каждому. Но не все воплощают его в себе. И лишь немногие воплощают его в себе столь бескорыстно.   
     – А ты знаешь таких людей?
     – Одного точно знаю. Это наш общий знакомый, Леннерт Герритсен.