Глава 11

    Эпистема…    К вечеру все в достаточной степени смогли удостовериться в лояльности вновь обретенного товарища по несчастью. Он доказал это прекрасного качества коньяком, за которым сбегал Валера. На ожидание гонца ушло немалое количество времени, с большой пользой потраченного обитателями палаты на обсуждение самых разнообразных тем. Но более всего их взволновал вечный вопрос, который каждого в какое-то время нет-нет, да и цеплял за живое.
      
    Началось это с журнального листка, с которого Юра, стряхнув остатки хлебных крошек, процитировал кусок какой-то статьи:

     – Не, мужики, вот это и есть истинная правда жизни. Слушайте!
 
    И он прочел: «…Ничего унижающего, оскорбляющего или ироничного в этих словах нет. Просто это точка зрения адепта пятой религии – атеизма. Эта вера – атеизм, ; избрала интеллект, разум своим богом, единственно доказуемого среди всего существовавшего и существующего пантеона богов. В нём заключено всё, с исчезновением его кончается душа, личность и смысл существования самого человека.
 
    Это самая мужественная из религий, открыто признающая после смерти физическое исчезновение личности, не уповая ни на какую загробную жизнь. Верующий в разум, всегда знает свой путь до последней черты, а потому каждый творит его в меру отпущенного ему природой количества интеллекта. Архаичные религии выпестовали этот мир, отлили его в жёсткие формы морали, идеологии нравственности и образа мышления. Но удел всего сущего – уход в конце пути и, исчерпав свои возможности, дать дорогу другим, более совершенным формам социума.
 
    На данное время, в эту эпоху, когда человечество выработало твердые и ясные принципы социальных и нравственных норм общежития, эти религии могут быть совершенно безболезненно заменены новой верой, верой в интеллект человека и его разум, не разменивая бесценный подарок природы – жизнь –  на бессмысленные упования в продолжение ее после смерти»...
   
   Он замолчал. Колян, недоуменно воззрившись на Юру, сказал:

   – А дальше?

   – А дальше автор скончался!.. Шучу! Кончился лист.
 
   Стас усмехнулся:

   – Вот так всегда, на самом интересном месте все кончается! Очень хотелось бы узнать, чем закончилась эта бредятина!
Его поддержал Владимир:

   – Обалденная статейка! Мужик, написавший ее, точно страдает расстройством психики! Я понимаю еще, не верить в бога, но этот прямо-таки в пророки метит! А это уж наглость!

   – Но почему!? – возразил Юрий Михайлович. – Я, например, всегда, в любое время, знаю, что умру и с концами, а…

   Колян с искренним удивлением перебил его:

   – Так ты что, атеист? Эти всегда любили воевать поперек всех! Такие умники! Умнее кучи народа, которые две тыщи лет верили в Христа?!
 
   – Я не собираюсь воевать за свои убеждения ни с кем. Просто они и так настолько очевидны, что любая вера опасается за свои догматы под напором научных фактов. Которые, кстати говоря, можно, в отличие от этих липовых чудес проверить на достоверность.
 
   – Вообще-то, я тоже не верю в загробные воскрешения, – хмыкнул Владимир, – но слишком много всего разного наворочено вокруг этого вопроса. Поневоле задумаешься – может и впрямь есть какой-никакой божок! Сколько этих богов, – не счесть! А сколько их было – представить трудно!..

   Юрий Михайлович сразу же ухватился за озвученную Володей иллюстрацию:

   – Да эти боги, какие хотите – мусульманские, христианские, иудейские и всякие там остальные, точно так же уйдут в небытие, как ушли до них прорва остальных всяких!
 
   Колян рассердился:

   – А тебе-то что! Не веришь – не надо! В вере главное – не умствовать! Вера на то и существует, чтобы не оскотиниться! Я, хоть и бомж, но понятия имею и в божественное пришествие верю. На то и чудеса Христом были явлены.
 
   Юра расхохотался:

   – И так две тысячи лет люди верят в то, что ничем ни проверить, ни доказать не могут! Я просто обалдеваю, до чего же живуча вера в чудеса, которые были ловко провернуты перед совершенно невежественными людьми! Много ли им тогда было надо! Я, знающий все уловки современных фокусников, и то иногда просто становлюсь в тупик от какого-нибудь их трюка!
Молчавший до этого Стас вяло поинтересовался:

   – Юр, а ты уверен, что эти научные факты чего-нибудь стоят? Знаешь, накрутить можно такого, что и во сне не приснится… Особенно, если этим зарабатываешь на хлеб с маслом и икоркой? Все эти научные теории каждые полвека меняются полностью, в отличие от христианства. Правильно Колян сказал – две тысячи лет живет одно и то же религиозное учение. Вот это чего-нибудь да стоит. Как ты к этому относишься?
 
   – Правильно, догма, – это самая страшная тюрьма. Из нее не убежать, потому что сторожит она не тело, а разум!  Да стоит только взять любые факты, рассказывающие об эволюции жизни на Земле, любой научный факт и сразу же становится очевидным вся смехотворность религиозных претензий на сотворение мира каким-то творцом! Церковники, – уж как они ни изгиляются, чтобы подогнать свое учение под современное состояние науки, а все дальше залезают в тупик, в котором просто-таки уже смердит давно протухшим трупом!

   – Я не могу тебя понять, – тебе что, трудно представить человека, как творенье божье, – недоумевая спросил Колян. – Это же ослу понятно, что ум дан нам для того, чтобы понять, кто нас создал, как свой образ и подобие!

   Юрий Михайлович так расхохотался, что нечаянно дрыгнул ногой и скривился от боли. Это его отрезвило. Мрачно усмехнувшись, он произнес:

   – О-хо-хо, дети вы неразумные!  Да стоит только задуматься об этом образе и подобии, мне становится просто мерзко при мысли, что человек появляется на свет из дыры, расположенной между мочевой протокой и каловым отверстием! Хорош же образ и подобие божье! Большего издевательства и унижения и придумать трудно!..  Вот это боженька! Либо он законченный психопат, либо извращенец! Даже среди людей все срамное считается позорным, а этот!.. Удумал!..  Что животные, что мы, – какая разница! Неужели ему было непонятно, что человек обязательно задумается над этой его издеваловкой.  Промысел божий! Да самый захудалый инженеришко непременно нашел бы лучшее решение, чем ваше божье величество, царь всей жизни!.. Вся религия построена на невежестве темных веков!..

   Юрино лицо покраснело, исказилось гримасой отвращения. Он зашелся в кашле, что было его характерной приметой, признаком волнения. Мужики слушали его молча, не перебивая. Юрий Михайлович, наконец, остановился и, набычившись, обвел их взглядом. Мужики продолжали молчать, кто недобро, кто с опаской глядя на него. Юрий Михайлович усмехнулся:
– Что, дорогие мои, противно стало?

– Не противно, а страшно за тебя, Юра, стало! Не боишься? – спросил Стас за всех. – С огнем играешь, Юр…

   Колян со злой иронией ответил за Юрия Михайловича:

   – Куда ему! Он ведь без обхаивания не может! Они, эти атеисты, вообще кроме как обосрать то, что им никогда не понять, не могут и слова сказать о религии…
 
   – Ну, религия вообще мутная материя! – резюмировал Владимир. – Я думаю, что эту тему лучше оставить в покое. Тут с кем ни заговори, точно нарвешься на эсклюзив, за который иногда от особо ретивых можно схлопотать и по морде!..
Мужики приняли его мудрый совет. Юрий Михайлович тоже смолчал, только посмотрел в сторону Владимира и снова отвернулся к окну. За окном закатными красками надвигался вечер. Через открытую дверь балкона веяло теплым ароматным запахом летнего воздуха и едва доносившийся с далеких улиц шум автомобилей только оттенял умиротворяющий вечерний покой.


                Глава 11

   Войдя в раздевалку, Стас поморщился от густого запаха горелой изоляции. Нос безошибочно определил виновника этого противоестественного амбре. Как всегда, Анатолий Павлович раскурочивал в углу притащенный откуда-то электромотор. Дело это было непростое. Для облегчения процедуры изымания медной обмотки, электромотор всегда подвергался предварительному аутодафе, насколько это было возможно по отношению к такому действу. Отжигался он на костре где-нибудь в укромном уголке. По остывании оного, обмотка, напрочь лишенная изоляции, свободно, как устрица из разверстой раковины, вынималась из пазов, куда она было вбита. Но для этого необходимо было обождать некоторое количество времени, чтобы тяжелый дух горелого лака выветрился напрочь. Ибо даже малая толика его в окружающей нос атмосфере воспринималась этим обонятельным устройством, как полное издевательство. А поскольку сам Анатолий Павлович, по причине застарелого насморка, уже не был способен воспринимать столь тонкие материи, то и обгорелый кусок железа приносился им в слесарку, едва тот остывал до приемлемого состояния.

   Говорить что-либо ему не имело смысла. Он только виновато улыбался и, показывая на распотрошенный электромотор, говорил: «Да все я уже, все… сейчас ухожу…». Анатолий Павлович давно уже поставил на поток добывание из всего, чего только можно было, цветного металла. Ему, по его специальности, приходилось бывать в таких местах, куда нога простого сантехника никогда не заглядывала.
 
   Вообще–то, по скудости заработков этой категории работников коммунального хозяйства, такой род деятельности считался довольно прибыльным делом, а потому слесаря не гнушались никакой возможностью добыть сколько-нибудь цветного лома. А так как в эту категорию прекрасно вписывались все приборы сантехнического назначения, то и изымались они отовсюду, где только могли быть применены.
 
   Для Стаса такая практика спервоначалу была в диковинку. Он никак не мог взять в толк, почему Витя, посылая его к Макарычу, всегда убедительно просил захватить пару-тройку кранов, либо вентильных головок, либо тройников и непременно латунных. Первое время он только морщился, принимая от Стаса такие же изделия, но только из чугуна. Но потом ему это надоело, и он просветил своего туповатого напарника на предмет истинной цели накопления сих запасов.



   – Рассказывай Курков, как было дело.
 
    Стариков разглядывал сидевшего перед ним невзрачного парня и те мысли, что помимо воли крутились в голове, порождали в нем состояние сильнейшего отчуждения. «Что толку в этой мерзятине… он никогда уже не будет другим… выйдет на свободу и станет калечить души тех ребят, кто попадёт под его влияние, которые смогли бы иметь другую судьбу».

   – Я не знаю, что говорить, – пожал плечами Петр. – Какое дело, о чем вы?
 
   Стариков видел нервно вздрагивающие пальцы парня, капельки пота на верхней губе, но не хотел ему давать слабину в виде диалога. Он по-прежнему молчал, в упор рассматривая Петра.  Курков отвел взгляд и, опустив голову, тихо сказал:
– Мне отец говорил, что я Ольку порезал, но я не делал этого…  Я не помню ничего… в тот вечер.

   – Ладно, рассказывай то, что помнишь. – Стариков открыл ящик стола и вытащил оттуда диктофон. Потом поставил его перед Петром и, включив, сказал: – Давай, излагай.

   – Мы… это… собрались вечером…

   – Подробнее – кто «мы»?

   – Ну, это… Колька Сенявин, Ванька Трунов, Сашка Коломийцев и Олька. Мы принесли две упаковки пива, так, посидеть, послушать музыку… Выпили мы по бутылке и отрубились. Мы с ребятами потом говорили об этом. Чудно это как-то… – Петр замолчал и нервно повел головой. – Я с Олькой потом ушел на топчан… ну, это… Когда я проснулся, никого уже не было. Я был весь в крови, – штаны там, куртка… Я подумал, что кто-то из пацанов сильно порезался и они ушли в поликлинику… Ножа моего тоже не было. Он на ящиках лежал…

   Петр замолчал. Стариков, рассматривая лист, который держал в руке, коротко спросил:

   – Что дальше?..
 
   – Я отмылся наскоро и пошел домой…

   – Во сколько ты пришел домой?

   – Уже утро было... Светло…

   – Ты в школе спрашивал приятелей, куда они ушли, почему тебя оставили и откуда кровь на тебе. – Стариков намеренно задал несколько вопросов, чтобы не акцентировать на главном, последнем. Однако Курков задумался, будто ища подвох в словах следователя и, настороженно глядя на него, ответил:

   – Я в школе не был, праздник был… А ребята сказали, что проснулись на ступеньках в подвал, потому что замерзли. Они стучали в дверь, а потом ушли…

   Курков хотел что-то добавить, но осекся и отвел взгляд. Стариков, к этому моменту уже явственно чувствовал большую брешь в связности событий той ночи. Он никак не мог совместить показания обоих Курковых с известными фактами, которые буквально вопили об их причастности к убийству девочки. Но от этих фактов за версту разило фальшивкой, как нарисованными розами на сторублевке. У него появилось ощущение, что ходит около большого темного угла, где затаилось самое существенное. Выходит, прав был подполковник, говоря о чьем-то присутствии, чьем-то влиянии. Надо искать.

   После допроса Стариков полностью укрепился в своих предположениях. Он явственно чувствовал присутствие в этом деле кого-то еще, бывалого хитроумного и злого, просчитавшего до тонкостей все детали. Стариков понимал, что так просчитать их развитие, завязать мальчишку тугим узлом улик можно было только тщательной и долгой подготовкой всей цепочки событий. Мало того, заставить пацана убить и расчленить тело, не обнаружив себя при этом ни единой уликой, Старикову казалось почти мистическим действом. Какое-то чувство неопределенности мешало произвести реальный расклад фактов.
Эта неопределенность касалась только его допущения присутствия этого хитроумного фигуранта, но без такого допущения все дело можно было досрочно сдавать в архив, как безнадежный «висяк»!
 
    Кто был этой узловой фигурой, предстояло выяснить в кратчайший срок.



   Стасу с разговором в этот раз сильно повезло. Волей провидения течение его линии жизни с линией жизни объекта его беседы, то бишь, Харицкой, совпали в этот день и час именно в самый благоприятный момент. Харицкая после того, как Стас столь неделикатно вернул ее на землю из области грез, все–таки выслушала его и пообещала всяческое содействие его страстному желанию. Это желание очень совпадало с ее собственным, которое на данный момент превратилось в единственную всепоглощающую думу. Замыкалась же она, эта дума, исключительно меркантильными рамками, в последнее время выросшая почти до паранойи.

   Титанические усилия по обеспечению квартирой своей любимой «малюпаськи» стоили Харицкой немалых нервов и усилий. Так получилось, что грандиозный план по обеспечению счастливого будущего ненаглядной дочурки Юлия Семеновна начала несколько лет назад. Проживая в прекрасном месте, чуть ли не райском, то бишь, в добротном и благоустроенном доме в станице Краснодарского края, она и думать не думала, что отрада ее жизни, чадо возлюбленное, единственное существо, ради чего она жила всеми своими помыслами, уже пару лет безнадежно страдает душой.
 
   Насмотревшись по телевизору на красоты столичного бомонда, ее дочурка поняла одно, что век ей пропадать здесь на пару с мамашей, в компании откормленных свиней и курей, что жизнь ее пойдет прахом, как и мамашина. Что муж ее сопьется и останется она, расплывшаяся и подурневшая до безобразия, как ее мать, доживать свои дни среди кучи внуков.
Чадо поняла неотвратимость этого беспросветного будущего, невозможность что-либо исправить и смысл жизни для нее был потерян. Она стала чахнуть на глазах у ничего не ведающей, а потому страдающей и истомленной горем матери. И только спустя некоторое время Юлия Семеновна, приступив к дочери со слезными расспросами, выведала у нее причину столь страшной депрессии. Все решено было в один день. Москва и точка! Поставив на эту точку все свои возможности, мать и дочь за последующий месяц продали и даже очень выгодно всю свою недвижимость. Не обремененные более ничем, они ринулись в столицу. Сняв квартиру, Юлия Семеновна тут же пустилась во все тяжкие.

   Как и сколько мытарств пришлось ей испытать, известно каждому, кто хоть раз имел дело с московской бюрократической машиной. Это не остановило и не сломило Юлию Семеновну. Цель ее жизни была слишком всеобъемлюща, чтобы какие-то там людишки могли остановить ее.  Юлия Семеновна шла к ней, используя тот мизерный арсенал средств, отпущенный природой так, что любая красавица на ее месте не пробила бы и половины того за десятилетие, что она смогла совершить всего за год. Работа, регистрация и жилищный вопрос – все это она сумела решить практически одновременно.

   Но, прежде всего, самой трудоемкой своей стороной обернулся финансовый вопрос. Хлопоты стоили немалых затрат, а для Юлии Семеновны эта сторона дела представляла ее самую ответственную и значительную часть. Чего только стоили визиты во все официальные инстанции, сбор бумаг и бесконечные подмазки нужных людей. Деньги утекали как в ненасытную утробу, а их пополнение представляло собой главную, почти неразрешимую проблему. Что за заработки у начальника ДЭЗ’а! Котовые слезы! «Что? Где? Как?» – бухало в ее озабоченной голове постоянным набатом! Совершенно не перенося в последнее время слез дочурки, которой квартира в Москве и регистрация были нужны как вся ее оставшаяся жизнь, ибо без этих атрибутов выдать замуж свое обожаемое чадо не представляло никакой возможности, Юлия Семеновна шла на многочисленные сделки со своей совестью.
            
   Будучи человеком жалостливым, она прекрасно понимала всю безнравственность своих манипуляций с человеческим контингентом. Но малюпаськины слезы, горькие и обильные, застили ей весь белый свет! И вступала Юлия Семеновна волчицей, да что там волчицей, – тигрицей, в беспощадную брань со всеми, чтобы отвоевать малую толику счастья для чада своего ненаглядного! Ничто уже не было для нее укором! Пропали миражом все альтруистские и нравственные высоты, задавила Юлия Семеновна в себе все слабости, робкие позывы души, именуемые в народе жалостью и состраданием!
 
   Вот и сейчас очередная наглая попытка беспардонной бабы, разоравшейся в приемной по поводу ее выселения из квартиры, довела Харицкую чуть ли не до истерики. Забаррикадировавшись поворотом ключа в кабинетной двери от грубого вторжения этой психопатки, Юлия Семеновна дрожащими от нервного возбуждения пальцами, тыкала в мобильник, пытаясь набрать номер телефона в бригадирской. На ее счастье, Степан Макарыч был на месте. Уразумев, что от него требует Харицкая, он в мгновение оказался на месте драматических событий. Юлия Семеновна стараясь унять расходившееся ретивое, прислушивалась к звукам, доносящимся из–за двери. «Тварь подлая, аферистка, закрылась и думает, что я так все оставлю! Я тебя из-под земли теперь достану! Воровка! Гнида!».
 
   Рассудительный голос Макарыча утешительным диссонансом прерывал вопли разбушевавшейся тетки: «Ну, чего ты здесь орешь! Не видишь, люди здесь работают, мешаешь». Ему поддакивали бабы из бухгалтерии, отдела кадров. Судя по возне, Макарыч пытался физически подсказать разбушевавшейся посетительнице направление выхода из помещения ДЭЗ’а. Главный инженер, Виктория Викторовна, тоже немалых габаритов женщина, видимо пыталась ему помочь и тоже безрезультатно, ибо пихаемая женщина, комментируя эти действия, не стеснялась отразить их отборнейшими словесами: «Гады, гнездо воровское, я тебе сейчас пхну! Все тут ворье, кровососы!..».
               
   Харицкая с еле сдерживаемой яростью вслушивалась в разбушевавшийся, как тайфун, процесс выдворения тетки. Шум и возня стали постепенно перемещаться к выходу и она с облегчением перевела дух. Ее не сильно беспокоил устроенный теткой скандал. Такое здесь случалось в последнее время частенько и по самым разнообразным поводам. А то, что тетка орала про двух своих малых детей, про оплаченный ею полугодовой аванс за комнату в десять квадратных метров было для нее не существеннее мяуканья бездомного кота.
 
   Харицкая тоже хотела иметь некоторый доход, а посему в свое время ею был придуман отличный маневр. Дав объявление о сдаче квартиры на свой домашний телефон, Юлия Семеновна, из обвального потока желающих вселиться в метры обетованные, тщательно выбирала подходящих ей квартирантов и заключала с ними заранее составленный договор. Обалдевшие от привалившего счастья претенденты подписывали бумагу не глядя.

   После взимания аванса за полгода вперед, ровно через месяц, Юлия Семеновна заходила к жильцам сданной комнаты «Ах, да просто так, посмотреть, как устроились, может, что надо…, да, кстати, чуть не забыла, тут повышение цен, знаете, все дорожает, вот и за снимаемую жилплощадь тоже нужно доплатить некоторую сумму… Сколько? Да пустяк! Всего-то на треть от прежней цены… прямо сейчас! Как не можете? Это меняет дело. Я дам вам неделю на то, чтобы вы нашли всю сумму за прежний проплаченный срок… если нет, то этого времени хватит, чтобы найти другую жилплощадь! Какой возврат денег? За оставшиеся пять месяцев? Это невозможно!.. Они были потрачены на ремонт этой вот комнаты… Да что вы! Никакого договора у нас с вами нет! Жалуйтесь сколько хотите и куда хотите! А она не благотворительная организация, чтобы содержать за свой счет всяких пришлых... На эту комнату стоит очередь на год вперед!». Это, или приблизительно что-то такое два дня назад Харицкая и высказала нахальной тетке, когда пришла сообщить ей свои резоны…

   И опять гудело уважаемое собрание штатных работников многострадального ДЭЗ’а. Во второй половине дня, когда сытые и немного успокоенные размеренной обеденной домашней атмосферой работники, не спеша собирались в бригадирской, на пороге появился никто иной, как Иван Курков собственной персоной. Хотя явление его не было отмечено природой ничем таким особым, но по силе воздействия на сидящий люд было равнозначно появлению какого-нибудь привидения!
 
   Только невозмутимый Макарыч, взглянув на Ивана, снова уткнувшись в листки с заявками, пробурчал:
 
   – М–м, ты, вот тебе твои заявки… Можешь сразу идти, а то народ жалуется, что… сам знаешь!
 
   Макарыч деликатно опустил неприятную подробность в отношениях Ивана и жителей его участка, с которых он брал деньги за установку особо надежной сантехники. Иван, обнадеживая своих клиентов, рассказывал всякие страсти про море поддельного сантехнического товара, которым сейчас забиты все магазины. И только он, имея огромные связи и возможности работы напрямую с поставщиками брендовой аппаратуры, предлагал за небольшую доплату обеспечить стопроцентную гарантию многолетней эксплуатации принесенной им сантехники. Таких хвостов за Иваном набралось с добрый десяток и, понятное дело, никто не хотел их за него возвращать, как того требовали от дирекции ДЭЗ’а расстроенные жильцы.
 
   Но Макарыч не был тем лицом, которое можно разжалобить понесенными убытками. Это обстоятельство имело для него такое же значение, как прошлогодний чих. Другое дело мужики, поделившие имущество злополучного Ивана. Им-то теперь точно придется отдавать столь нечаянно упавший с неба инструмент!
 
    После ухода Куркова они, собравшись в коридоре, стали энергично почесывать некие, отведенные в случае таких ситуаций, места.

   – Конь гребаный, «Череп», ведь знал, что Ванька придет и ничего не сказал! – в сердцах сплюнул Виктор. – Чего делать будем? Ивану и работать-то сейчас нечем!
 
   Остальные согласились со столь резонным доводом в пользу того, чтобы сейчас не появляться в слесарке, по крайней мере, до завтра. А посему, Витя, немного подумав, решил, что ему-то уж точно можно погодить с появлением в мастерской. Он правильно рассудил, что озлобленный Иван весь свой нерастраченный запас злости обрушит на первого попавшегося под руку виновника его разорения. Вот почему Стас, выполняя просьбу своего дальновидного напарника, появился в слесарке, чтобы забрать его сумку с инструментом.
             
   Как и предполагал Витя, Курков, сидя перед раскрытым столом, внимательно слушал рассказ Анатолия Павловича о самовольной экспроприации его имущества отдельными товарищами по сантехническому цеху. Ради восстановления справедливости плотник оставил свое любимое занятие – раскурочивание электромотора. И хотя дело в изложении Анатолия Павловича звучало несколько суховато, этих деталей хватало на то, чтобы тяжелые кулаки Куркова судорожно сжимались до неприятного хруста в костяшках пальцев.
 
   Забирая сумку с инструментом, Стас еще раз отметил про себя мудрое и своевременное решение Вити не брать огонь на себя, благо из имущества Куркова ему достались какие–то крохи, что было бы несоразмерно обрушенной на его голову Ивановой мести.

 

   – Показывай, Курков, что и как тут стояло.

   Курков торопливо шагнул в слабо освещенный угол и сказал:

   – Вот здесь был лежак…
 
   Он замолчал и отвернулся. Борис нетерпеливо приказал:

   – Дальше давай!
 
   Петр обреченно выдохнул и проронил:

   – Не помню я, что было дальше… Мы с Олькой… как легли, сразу же отрубились…
 
   – Потом что было?

   – Когда я проснулся, то увидел, что весь в крови. Я говорил уже. Там, у крана, я отмыл штаны, рубаху мыть не стал… Я ее снял и на голое тело надел куртку. Так и пошел домой…

   – Нож ты куда спрятал?
 
   – Я его здесь не искал. Дома схватился и не нашел.
 
   – Дальше! – сказал Стариков.

   – Я у пацанов спрашивал, откуда кровь, но они понятия не имели. Никто из них не порезался…

   – Экспертиза показала, что расчленение тела было произведено твоим ножом. Отпечатки пальцев на мешке тоже твои. Показывай, в какое место в подвале ты спрятал мешок?

   – Я не знаю никакого мешка! – истерично выкрикнул Петр. – И ножа я не находил! Подвал был закрыт на другой замок! Я больше в нем не был!..

   Вернувшиеся в отдел опера раздосадовано комментировали ход следственного эксперимента. Все ясно понимали, что дело заякорилось на месте и средств сдвинуться дальше у них сейчас не больше, чем было до этого.
 
   ; В общем, кроме того, что вся компания в полном составе была там во время убийства Сапрыкиной, никаких доказательств и улик против них нет!

   Стариков досадливо помотал головой. Борис недоуменно уставился на него и спросил:

   ; Я что-то не пойму? Ведь у нас есть нож, которым было произведено убийство и расчленение трупа! Это доказано экспертизой. То, что на нем нет отпечатков пальцев, – Курков-старший объяснил их отсутствие. Так что все тип-топ в смысле улик! А то, что пацан молчит про наркоту, то и тут все понятно! Не будет же он сам подставляться под употребление наркоты?
 
   – Не знаю… – покачал с сомнением головой Стариков. – Про мешок с телом он-то помалкивает! Все наводки как об стенку горох! И потом, ясное дело, почему он стал распространяться про наркоту! Не маленький! В пятнадцать лет уже соображалка вовсю кумекает!

   ; А что, если он и действительно ни при чем! Несмотря на всю невероятность такого предположения! ; размышляя вслух, обронил Олег. ; Что-то тут неестественное получается! Уж после двух упаковок пива, которые у них были, хоть что-то должно остаться в подвале! Если не пустые бутылки, то хоть битое стекло и тара, в которой они были упакованы! Если же и в самом деле они, как он говорит, выпили всего по бутылке, то где все остальные? Сантехники, которые пробивали засор, говорят, что в подвале никаких бутылок не было – ни пустых, ни битых!

   – А ты верь им больше! Сами наверняка и оприходовали! ; ехидно усмехнулся Борис.

   – Ну, хорошо, ; спокойно ответил Олег. ; Тогда там должна была остаться пустая тара! А где она?

   На этот вопрос Борис ничего не успел ответить. Раздался телефонный звонок и Стариков недовольно сказал:

   – Ну, вот, сейчас нам будет вздрючка от подполковника! Кончай дебаты, пошли на ковер!

   Подполковник встретил их появление жестом, указывая на стулья. Договорив по телефону, он положил трубку, вздохнул и коротко сказал:

   – Докладывайте.

   Стариков, за те минуты, что шли от себя в кабинет начальника, вдруг понял, что он сейчас будет говорить. И потому, не замявшись ни на секунду, твердо и коротко произнес:

   – Вы правы были, товарищ подполковник!

   Тот воззрился на Старикова в недоумении:

   – Поясни, в чем же я был прав?

   – А в том, товарищ подполковник, что вы вчера сказали о возможном наличии кого-то еще, кто мог бы совершить убийство руками Куркова. В этом деле мне показался неестественным весь ход событий. Такое предположение может объяснить многое. Я подумал и пришел к выводу, что вряд ли такого человека надо искать в окружении Куркова-младшего и его компании. На допросе мне пришла в голову идея – что, если дело имеет давние концы?

   – Погоди, все версии в этом деле ты решил отбросить, я правильно тебя понял?

   – По ходу расследования они все и так исчерпали себя. Уж слишком все примитивно и гладко получается. Но, если рассуждать логически, имеющиеся факты и данные экспертизы  противоречат друг другу. – Стариков развел руками.

   – А если дело тут действительно все просто и примитивно, как, например, проигрыш человека в карты. Проиграл девчонку Курков и…
 
   ...– и ничего! – подхватил Стариков. – Как мне кажется, мы увязаем в собственных домыслах. Но, если взглянуть на дело проще, то Курков с дружками только статисты в этом деле. А раз так, ниточку надо искать в окружении людей, так или иначе, мало-мальски знакомых с ними. Я вспомнил, что когда допрашивал Быкова, ну того, что проходил по делу об изнасиловании матери пострадавшей Сапрыкиной, мне в его рассказе что-то показалось знакомым. Я поднял его дело из архива и, представьте себе, раскопал из дела потрясающую подробность. По этому делу проходили четверо, а осужден был только один. Но, оказывается, там был ещё и пятый фигурант, на которого потерпевшая, как и на остальных, ещё до следствия забрала заявление. Якобы вспомнила, что они не участвовали в ее изнасиловании. И знаете, кто этот пятый был?

   – Не темни, давай без театральщины!

   – Курков Иван, собственной персоной!

   – Во дела! – воскликнул Борис, а подполковник удивленно гмыкнул.

   – Значит, папаша не зря приходил с повинной… Может, точно он? Как в теории криминалистики такой ход называется? Ну, знатоки?

   – Двойной капкан, – нехотя проронил Олег. – Это когда преступник заявляется с повинной, заранее подготовив улики на подставу. И при этом дает косвенные наводки следователю на него, признаваясь только в том, что противоречит фактам. Но это здесь не работает. Тем более что подстава его собственный сын. Курков Иван пришел отмазать его и все.
 
   – Конечно, это абсурд! – подскочил Борис. – С чего бы ему убивать дочь бабы, которая отмазала его от срока.
 
   – А вдруг она стала его шантажировать? – усмехнулся Стариков. – Ну, положим, тем, что расскажет Быкову об их сговоре?

   Олег, до того молчавший, сказал:

   – Надо бы это проверить, по какому-такому случаю Сапрыкина решила его отмазать.

   – Вопрос по существу, тем более что пострадавшая была её дочерью. – Подполковник постучал карандашом по столу и добавил: – Может быть, это и даст нам ниточку на верный след. Что думаете делать?

   – Первым делом пообщаемся со старым знакомым, Курковым-старшим, на предмет его участия в том деле. Но до этого поговорю с Сапрыкиной…



   Однако одним эпизодом благодарность Сашка к его благодетелю не ограничилась. Витя, как и обещал, на суде был не только убедительно красноречив в своих доказательствах в обелении несчастного собрата по профессии, но высказал мнение признать его пострадавшим от происков обнаглевших жильцов. Судья даже как–то сочувственно кивал головой при словах вошедшего в раж свидетеля не только не удовлетворить иск, но и вчинить истцу еще больший за попытку использовать заведомо некондиционную вещь.
 
   Все кончилось для Сашка совершенно благополучно. Впавший по этому случаю в эйфорию Сашок по пути в мастерскую снова выразил Вите свою бесконечную признательность тем, что прикупил некоторое количество чистой слезы крепкоградусной благодарности. Весь вечер они обсуждали перипетии судебного разбирательства, случаи, которые могли бы быть также решены в пользу притесняемых зарвавшимися жильцами слесарей и прочая, прочая. Было мужикам в этот вечер счастье и, умиротворенные славной победой, они забыли, что за удачей частенько следует отрезвление кувалдой. Сашок, по логике вещей, никак не мог попасть под этот молот, ибо и так только что вылез из ямы.
 
   Но вот Вите следовало бы быть осторожнее в играх с удачей. Его эффектная победа было расценена руководством, как очень подлый сюрприз. Стас, узнав про строгий наказ Макарыча Вите завалить на суде несчастного шепилу, с сомнением покачал головой в рассуждении «не пиррова ли это победа?». Он высказал Вите, что как бы этот шикарный стол, устроенный Сашком, не обошелся слишком дорого. Сашок давно уже торчал как кость в горле и все ждали случая удалить его из коллектива самым беспощадным образом, но так, чтобы не пострадал объем работ.
 
   Витя же спутал все планы. Юлия Семеновна тоже имела на бедолагу большие виды. Вознамерившись пополнить финансовые закрома, она посулила всем знакомым за умеренную мзду решить их сантехнические проблемы. Сашок ни одним флюидом и не подозревал, что попал в крутое рабство. Ему не из чего было выбирать. Дальше своего округа он не мог устроиться из-за лежачего старика-отца. Вот и носила его судьба кругами по Ярославке, по ДЭЗ’ам, в которых можно было работать по-новой каждые два-три года. Ибо руководители сих учреждений не задерживались на своих постах долее этих сроков. К чему была такая причина, неизвестно, но Сашка она устраивала полностью, так как давала свободу маневра.
 
   Сашок по своим человеческим качествам был не хуже и не лучше любого другого коллеги. Но в деловом отношении у него были большие проблемы. Никак он не мог освоить премудрости сантехнического дела. Его ставила в тупик любая, мало-мальски немудрящая закавыка. Вот потому он существовал в ДЭЗ’ах только на подхватах и этого с него было уже довольно.
Любая же самодеятельность обходилась ему стократными убытками, которые несли неосмотрительные жильцы и он, возмещая нанесенный ущерб.

   Харицкая, умудренная администраторскими приемами, быстро смекнула, как обратить в свою пользу наличие в штате усеченного в профвозможностях сантехника. Юлия Семеновна частенько использовала форс-мажорные обстоятельства, из которых не вылезал Сашок, чтобы использовать его как даровую рабочую силу. Посылая его с кем-нибудь на халтурные работы, вроде установки в двухэтажном дачном доме системы водяного отопления, она оплачивала труды только одного наемщика. Сашок же трудился в счет покрытия очередного сантехнического ляпа. Харицкая понимала, что долго так продолжаться не может. Ее аппетиты простирались очень далеко, но не настолько, чтобы в один прекрасный день начальство узнало о систематических изыманиях из отпускаемых средств изрядных кусков в неконтролируемое ими финансовое пространство.

   Юлия Семеновна подозревала, что Сашок, хоть и туп по технической части, но в ушлости ему не откажешь. А потому он наверняка был осведомлен о тайной деятельности своей начальницы, с которой стал так тесно связан. Стоит ему только неосмотрительно упомянуть в своей компании во время пьянки о ее делах, как это непременно станет известно наверху. Тем более, что ожидалась крупная ревизия. Хотя запуганный Сашок до сего дня молчал, все это могло пресечься в любой момент. Припоминая известную догму – «жадность фраера сгубила…», она, как ни обидно было закрывать такую лавочку, чувствовала – пора…

   Чтобы полностью спрятать концы в воду, Харицкая ждала удобного момента избавиться от Сашка. Но подлец Никонов, несмотря на определенные намеки, сделал все по-своему.  Юлия Семеновна чуть было не сглупила от досады, решив немедленно применить административные меры в отношении наглеца!
 
   Макарыч также затаил на Витю большую обиду. Предполагая воспользоваться благоприятной ситуацией, чтобы подоить проштрафившегося Сашка, он вознамерился брать с него отступного каждый месяц. Как ни обидно было, но в этот раз, когда долг гирей висел на вороту, претензия Макарыча к Сашку была весьма основательной! Когда Сашка можно было еще изрядно пощипать, обещая быструю реабилитацию по удержанию ущерба, этот Никонов, «скотина… мерзавец!», вытащил этого дурака из славной ямы.  «Теперь пусть повкалывает за троих! Уж я-то его запихну во все дыры, вместо заболевшего Виталия, Алексея и непременно срочно уволенного Замараева!».
   
 
 
   …Дверь долго не открывали. Стариков раздраженно выругался и снова вдавил палец в кнопку звонка. Наконец, за дверью женский голос еле слышно, полустоном, спросил:

   – Кто-о?..

   Стариков еле справившись с досадой, что придется возиться со старухой в столь немощном состоянии, ответил:

   – Откройте, пожалуйста, милиция…

   Дверь открылась через минуту, и в едва приоткрывшуюся щель глянуло на него изможденное болезнью лицо старухи.
 
   – Что вам?
 
   – Я из милиции…

   Стариков сунул ей под нос удостоверение, на которое, впрочем, старуха не обратила никакого внимания. Медленно повернувшись, она, опираясь на стену дрожавшей рукой, скрипуче сказала:

   – Заходи…

   В комнате, усевшись на стул, Стариков подождал, пока Сапрыкина уляжется на кровать, укрывшись до самого носа неопределенного цвета тряпкой, бывшей когда-то пледом. Она молча смотрела на Старикова. Ее сморщенное личико не выражало ничего, кроме мучительной застарелой боли. Стариков все понял и не стал тянуть время:

   – Анна Ивановна, для дальнейшего расследования дела нам потребовалось уточнение некоторых обстоятельств, связанных с делом, по которому вы проходили как потерпевшая шесть лет назад, в две тысячи первом году.
 
   Сапрыкина натужно, с тяжелым придыхом через каждые два-три слова, тихо прошелестела:
   
   – Нет моей доченьки… что мне с ваших вопросов… устала я просить… найти убийцу… никому это не надо…
 
   – Мы делаем все, но и вам надо нам помочь.

   Стариков раздраженно подумал об идиотизме этой ситуации. Старуха уже на ладан дышит, может это ее последняя зацепка за жизнь, – дождаться возмездия убийце дочери, а все ж, поди ты, – туда же, в обиженную играет. Вот натура человеческая! Он подавил в себе раздражение и снова спросил:

   – Тогда по вашему делу проходило первоначально пять человек, но потом вы забрали свои заявления, кроме на одного из них. Среди тех, на которых вы забрали свое заявление, был Курков Иван Трофимович. Вы не могли бы сказать, в связи с какими обстоятельствами вами было это сделано. Для следствия очень важно установить истинную причину вашего отвода заявления.
 
   Сапрыкина, не отводя от лица Старикова взгляда, молчала с минуту. Ее тусклые, блеклого цвета, зрачки не выражали никаких эмоций, но губы, в противоположность им, выразительно скривились уголками. Затем она, чуть ли не усмехаясь, сказала с заметной иронией:

   – Откупился Курков… Не жмотом оказался. Потому и жизнь себе не поломал… как и остальные. Один Быков думал меня объегорить, да сам в дураках остался. Не захотел… Я и не много-то просила… это при его-то заработках! – воскликнула она и закашляла от произведенного усилия.

   Стариков покачал головой:

   – Теперь понятно. Вот только ответьте еще на один вопрос: – почему на одного Быкова вы заявили? Чем он таким выделился?

   Старуха лежала с закрытыми глазами.  Она, казалось, обдумывает слова Старикова, но ее ответ был для него не совсем логичным:

   – Курков, Иван… Он попросил меня назвать его зачинщиком, главным в их компании… Быков надругался надо мной один, остальные были со мной по моему согласию…

   Стариков удивленно спросил:

   – Да зачем же Куркову надо было это? Ведь вроде из дела ясно, что они были друзьями, причем давнишними?

   Старуха задумалась. Чуть погодя, пожевав губами, она закрыла глаза и глухо сказала:

   – Ладно, что скрывать, дело давнее, да и я одной ногой в могиле…  Курков однажды застал Быкова со своей женой. Вот он и решил отомстить… дружку… Потому и меня подговорил на это. сговор у меня был с Курковым… А что бы Быков ничего не заподозрил, Курков тоже был в их компании…

   Только сейчас в голове Старикова стала проявляться запутанная мозаика нестыкующихся фактов. Выйдя от Сапрыкиной, он достал мобильник и набрал номер:

   – Олег, вот что, съезди в архив и посмотри дело Сапрыкиной на предмет содержания ее заявления. Отсканируй и срочно ко мне…