Женщина, живущая в кассете

Аннотация:

Рассчитывая выпустить фильм ужасов с эффектом полного погружения, создатели «Окинавы» убивают актрису и привязывают ее призрака к видеоленте. По задумке призрак должен вводить зрителей в гипноз, на деле же он ищет расплаты за свою смерть. Он усыпляет съемочную группу и продолжает вымещать гнев на тех, кто напоминает ему собственных обидчиков.
Однажды фильм попадается девушке, и после просмотра она пропадает без вести. Ее подруги стараются понять, почему она исчезла и проверяют кассету. Запуская «Окинаву», они не догадываются, что пленка эта гипнотическая, а в мрачной реальности фильма можно застрять, как в ловушке.

Глава 1. Видеокассета

— Ника, подъем! — визжала Яна. — Сматываемся, живо!
Я еще толком не проснулась, но уже оторопела. Судя по голосу, Яна была неподалеку. Лесная подстилка хрустела под ее ногами так громко, словно она неслась ко мне очертя голову. Я привстала, огляделась и растерялась еще сильнее. Вчерашним вечером мы пробили колесо, сошли с трассы и вчетвером улеглись в палатку, но теперь рядом со мной никого не было.
— Вставай! — вопила Яна. — Уезжаем!
Она с треском отдирала полог с липучек.
— Быстрее, говорю, убираемся! — взвыла она. — Ты меня слышала?
В следующий миг она влетела ко мне и разнесла по палатке крошки земли и жухлые листья. Она ошарашила меня своим видом: красная, взмыленная, волосы взбитые, руки трясутся, глаза блестят.
— Что случилось? — поражалась я.
Она сорвала с меня одеяло, скатала его рулоном и втолкнула его мне в руки:
— Срочно в машину. Объясню по дороге. Поддай жару!
Тут же она свернула расстеленный спальник и выпихнула меня из палатки.
Я в жизни не видела такого тумана! Всё было в густом белом пару. Заведенная машина тарахтела. Я потопала к ней, ориентируясь по шуму. Яна с бешеной скоростью вырывала из земли колья, сдувала палатку и комкала ее. Скоро я перестала различать ее за туманом. Я была в полном замешательстве. Юля, Кристина, Яна и я — мы договорились встать вместе и отправиться в автосервис, но уже полдень. Не без меня ли они ездили? Юля сидела за рулем, и я заглянула к ней:
— Юль, что такое? С чего паника?
— Проходи, — она кивнула на задние кресла.
У нее был ужасный вид. Лицо мертвенно-бледное, глаза опухли, как будто она рыдала часами, на рыжих волосах — засохшая грязь. Ее взгляд то нервозно бегал, то заторможено плыл, и ее движения были дрожащими и дерганными.
— С тобой всё нормально? — встревожилась я.
— Залезай, — она стала качать головой.
Ее жест подсказал мне, что всё очень ненормально. Казалось, она даже не понимает, где она находится и что с ней происходит. Я не прошла в салон, но окинула взором машину. На месте вчерашнего колеса (того самого, из-за которого сойти с дороги пришлось так рано, замены которому под рукой не нашлось и которым Юля — как водитель с вечно разинутым ртом и как водитель, водить не умеющий в принципе — просто не могла не соскочить в яму) стояло новое. Они все-таки были в сервисе без меня.
Я возвратилась к Яне.
— Иди обратно, не мешай! — рявкнула она.
Я застыла и в смятении наблюдала, как Яна сгребает с земли палатку, как сгружает ее в багажник, как выхватывает у меня одеяло и кидает его в машину, как уносится подбирать из травы всякий мусор и как пристально озирается, пытаясь понять, ничего ли мы не оставили в роще. Убедившись, что забытых вещей нет, она ломанулась к машине, ввалилась на заднее сидение и выпалила мне: «Забирайся».
— Где Кристина? — обеспокоилась я.
— Всё потом, давай ко мне, — прицыкнула Яна и заволокла меня в салон.
В тот же миг мы тронулись. Я посмотрела на отрешенное Юлино лицо, отражающееся в зеркале заднего вида, и сказала, что это не то состояние, в котором следовало бы садиться за руль, но Яна велела мне не высовываться. Мы медленно двигались через туман. Яна то и дело оборачивалась и разглядывала трассу с такой тревогой, словно нас должно было преследовать что-то ужасное.
Из кармана на спинке кресла я вынула запотевшую бутылку ледяной воды. Я отхлебывала, когда услышала от Юли: «Мы с Яной сбили Кристину». И тогда я подавилась. Нет, я не просто подавилась — мне показалось, вода прошла по горлу не вниз, а вверх и ударила острой горечью мне в нос. Я сидела как оглушенная. Как это может быть, я хотела сказать, но в голове всё до такой степени спуталось, что я даже забыла, как говорить надо правильно. Руки у Юли дрогнули, и она сжала руль крепче. Яна потянулась к магнитоле, включила для Юли радио, а сама пододвинулась ко мне и перешла на шепот. Это было очень плохое ощущение. Мне было плохо до того, что я не могла толком соображать, и неизвестно, как вообще в таком потрясении я ее слушала.
Дело было так. Юля с Яной проснулись рано и решили отогнать машину в сервис — до города было недалеко. Тогда как они выехали, мы с Кристиной еще спали, и ничто не предвещало беды. Они прокладывали обратный путь через туман, и Кристина выскочила на дорогу. Предугадать ее выход было невозможно так же, как невозможно было заметить ее с того расстояния, с которого они бы успели затормозить. Свидетелей не нашлось. Кристину подобрали. Они вывезли ее в лес, а сами возвратились за мной, и теперь Яна сидела как на иголках. Она подозревала, что на месте аварии их все-таки кто-то засек, и сейчас он висит на хвосте.
Яна объясняла, откуда именно они увезли Кристину и куда и рассказывала, как им пришлось повозиться с ней и как они едва не забыли о ее рюкзаке, лежащем в машине, и как его тоже необходимо было куда-то сбросить, и твердила, какими бы последствиями обернулась эта поездка, не прими они нужных действий вовремя. В одночасье я забыла, кого и зачем я случаю и отвернулась в окно.
Туман был яркий, как снег. Он оседал клубами в оврагах, прятал деревья и трассу. Иной раз казалось, мы прорываемся сквозь огромный сугроб. Мы не ехали — мы плелись медленнее, чем могли бы плестись пешком. Как они угробили Кристину на столь малой скорости, я не понимала. Я была шокирована, подавлена и расстроена. Меня душило чувство утраты, чувство безвозвратно упущенного. Мы знались с Кристиной недостаточно долго для того, чтобы она стала мне по-настоящему близка, но сейчас мне казалось, я потеряла лучшую подругу и даже не успела с ней попрощаться. Это было ужасно. Мне становилось настолько грустно, что в носу защипало, а в глазах всё поплыло от слез.
Вопрос «куда мы теперь направляемся» пришел ко мне с опозданием. Былые настроения утеряны. Отдых заранее испорчен. А Юля? Готова ли оттрубить еще сотни километров до моря? Наверняка она свернет на первую железнодорожную станцию, высадит меня, а сами они с Яной поедут к дому. Этот вопрос я бросила в воздух, где он и застыл, не находя ответа. Немного погодя я повторила его. Юля сошла на обочину так резко, что меня занесло, и я чуть не ударилась. Она заглушила автомобиль, грохнула дверью, как будто перед ней кто-то виноват, и пошла вдоль дороги. Мой удивленный взгляд встретился с удивленным взглядом Яны в зеркале заднего вида, а затем она бросила: «Подожди здесь», — и выметнулась за Юлей.
Вмешиваться я не стала. Я отошла от автомобиля и замялась у трассы. Изредка в тумане прочерчивались желтые лучи фар, и мимо проплывали машины. Девчонки ругались, взмахивали руками и повизгивали. Их разговор затянулся на четверть часа, после чего Юля вернулась за руль, а Яна —  на переднее пассажирское кресло. В ходе разговора было постановлено: мы не можем двигаться к морю сейчас, да и в целом расположение духа не позволяет нам куда-либо ехать. Доползем до ближайшего поселка, а там отойдем от случившегося и поразмыслим над дальнейшим раскладом. Возможно, поездку продолжим. Но не будем загадывать. С чем мы и отправились.
Постепенно туман разрежался и открывал обзору придорожные дебри. Лес мельчал, и за ним просматривались голые земли и болота. Пустынная дорога поглощала всякий звук, и в гнетущей тишине ехать было неприятно. Яна решила включить музыку и полезла в бардачок искать записи, но выудила из него синеватую коробку, похожую на обложку видеокассеты.
— Эй, чье это? — озадачилась она. — Кто-то из вас забыл это тут.
Она и в самом деле держала коробку с кассетой.
Юле хватило беглого взгляда, чтобы выдать:
— Это не мое.
Такого же взгляда было достаточно мне:
— И не мое тоже.
Я попросила пленку в руки.
На сине-зеленом, как географическая карта, фоне обложки изображались две японские школьницы. По верху коробки проходила надпись «Okinawa», на шторке кассеты была клейкая бумажная полоска с пометкой  «Okinawa. System». Никакого пояснения спереди. Оборот продран: картонное пятно расползлось по коробке и поглотило почти всю аннотацию. Уцелевшую строку я взялась переводить, но получила в результате пустой набор слов.
— Это Кристина прихватила ее из проката, — я передала кассету Яне. — А как еще, раз пленка больше ничья?
— Давайте выкинем кассету, — зашипела Юля. — Не хочу, чтобы здесь было что-то из ее вещей.
— Но это не ее вещь, — сказала Яна. — Это прокатная, Ника верно говорит. Так-то можно оставить.
— Нет, я не могу, — Юля потихоньку тормозила. — Улика это или не улика — без разницы. Кассета напоминает мне о ней. Давайте выбросим.
Мы остановились. В стороне от дороги располагался овраг, а в нем через длинную и спутанную, как нечесаные волосы, траву проглядывала черная вода. Тут и там из-под нее выдавались островки, а на них зеленели кисточки, облепленные красными бусинами ягод. Юля замахнулась и швырнула кассету вдаль. Метила она в топи, но коробка шлепнулась на кочку. Юля порывалась идти вброд и топить кассету, и мы еле ее отговорили. Пусть кассета плесневеет там, куда упала: ее не видно с дороги, да и кому бы взбрело на ум ее искать?
Мы продолжили путь и, отмотав еще часа полтора, свернули на проселочную дорогу. Деревня была небольшой, непримечательной, но кое-где неплохо обустроенной. Мы не слишком-то надеялись снять жилье и больше рассчитывали на очередную ночевку в палатке, но стоит отдать должное обстоятельствам: нам посчастливилось. Немолодая супружеская пара согласилась на несколько дней пустить нас в летний дом, откуда давеча съехали их родственники.
Мы припарковались на участке и сразу же разбрелись, кто куда — в доме осталась одна Яна. Общество постыло каждому. Остаток дня я посвятила бесцельному хождению по деревне и чеканила шаг предположительно туда, где воспоминания о Кристине меня бы не так настойчиво грызли, но подобного места я не нашла. К ночи я возвратилась домой, и, чуть свет, история повторилась: друг от друга мы разбежались. Сколько времени притом я потратила впустую! Если бы я знала тогда, какой подвох содержала в себе та авария, я тотчас бы предприняла необходимые действия, но я оставалась в неведении. Неудивительно, что мои спутницы погрешили против истины. Справедливо говоря, я приходилась им сторонней.
Я зналась с Юлей по детству, но время разнесло нас по разным точкам, и столкнулись мы лишь спустя годы, прошлым месяцем. Яну же до недавних пор я не знала вообще. Я встретилась с ними по воле случая. Случай задался у пансионата, по соседству с которым располагался детский лагерь.
В пансионате я прописалась не для отдыха, а из-за душевных терзаний. В моем характере имеется одна нездоровая черта, которую из-за ненависти к ней я не стала бы называть. Меня сживала со свету моя неначатая дипломная работа — до которой человек без присущей мне черты характера спокойно бы жил еще почти год. Но не я. Засыпая, я не могла не думать о картине. Чего уж там — бывало, я и за всю ночь не смыкала глаз. Терпение лопнуло. Я решила разделаться с этим раз и навсегда, покинула город и обустроилась в пансионате, но и тут я никак не могла отыскать места, которое содержало бы в себе сердце — чтобы это сердце перенести на холст. Я бороздила окрестности затем, чтобы найти пейзажи, а нашла Юлю. Оказалось, вместе с подругой, Яной, она гоняла в соседнем лагере детей.
По окончании смены девушки собирались скататься до Белого моря и обосноваться на берегу по-дикому. Машина у Юли имелась. Палатка — просто огромная. И когда Юля предложила мне примкнуть к ним, в моих мыслях сразу же пронеслось большое громкое «да»! Да! Это будет отлично! Холодные воды моря, свежий воздух, палатка, звездное небо: красота. Компания и природа, природа и компания — что еще нужно? У меня не было положительно ни одной причины отказываться, и я согласилась сразу же — вдруг передумает?
Неожиданно присоединилась и Кристина. Я познакомилась с ней в пансионате за завтраком, и мы стали постоянно встречаться — поначалу с глазу на глаз, а затем и всей компанией. Как таковая она была натура светлая, легкая и приятная, и даже пробыв с ней какое-то время, я не заметила в ней качеств, которые обычно обнаруживают себя по истечении некоторого срока: качеств, способных подпортить кому-либо кровь. Хотя очевидный недостаток в ней всё же имелся. Было в ее нраве то, что заставляло ее питать ко всем, кого она видела, безоговорочное доверие. Наивность, легкомысленность, откровенная глупость или привычка судить других по себе — чем именно это было, я не знаю, но она, к примеру, не находила дурного в том, чтобы колесить по нашим краям с незнакомцами, да и в пансионат она заехала, как на перевалочную станцию: ее изнурила дорога автостопом. Она узнала, куда мы направляемся и заметила, что нам по пути, и попросила Юлю подбросить ее до города. Стоит отметить, она подсела к нам спонтанно, в день отъезда, и никому, кто мог бы искать ее теперь, не докладывалась, с кем она держит путь. Мы не оставили за собой следов.
Отгремел последний день лагерной смены. При себе у меня имелись: походный плащ, мольберт и рюкзак, который теоретически можно было бы чем-то набить, но пока еще было нечем. Домой я не заезжала. Девчонки готовы были поделиться со мной всем, что у них было при себе, лишь бы только я их не задерживала. Всем скорее хотелось на море. Но всех больше хотелось мне.
Заранее я составила о поездке положительное мнение. За окном —  жара, из-под опущенного стекла — свежий ветер, волосы в лицо, слева и справа — изумительные виды, а в лобовом стекле — бесконечная лента трассы и нависающее над ней громадное небо с ватными облаками. Дорожная романтика. Стоит ли говорить, что я нафантазировала себе о море?
Как я ошибалась. Я ошибалась ровно до того момента, пока не увидела то, что Юля (видимо, как и я — в шутку) называет «автомобилем». Это был вообще-то не автомобиль. Это была сахарница на колесах — крохотная, микроскопическая. Сидеть в ней было возможно только подобравшись в комок и сгорбившись. Мы были похожи на четырех женщин, забравшихся в одну из тех пластиковых машинок, в которых по супермаркетам возят детей, и встречные водители, глядя на нас, мерзко хихикали. И ладно бы дело ограничилось ее нелепым видом — эта машина служила не человеку, а против названного, и после нее болело всё, что никогда не болело прежде, как то: руки, ноги, шея, спина, голова — легче было бы перечислить то, что после поездок не отваливалось. Сидения были тверже металла, а про ужасные подголовники нужна особая поэма, но хватит о неудобствах. Главная проблема была не в машине, а в том, кто делал попытки ее водить.
У Юли было множество плюсов. Таких как, например, зверское терпение или ораторских дар. Свою маленькую каретку она могла гнать с утра до вечера, а в говорливости она смахивала на радиодиджея. Юля не умолкала ни за рулем, ни в придорожных кофейнях. Слушать ее было и весело, и интересно, и приятно, и всё бы хорошо, если бы при этом она умела водить. Но она не умела абсолютно. В течение двух суток, проведенных в пути до аварии, меня не покидала мысль, что вот-вот Юля обовьется вокруг придорожного столба, опрокинется на вираже кубарем, плюхнется с моста или поймает в лоб фургон. Ее манера вождения походила на манеру самоубийцы, которая села за руль лишь затем, чтобы унести на тот свет и себя и пассажиров. Сама Юля считала свое мастерство единственно приемлемым из всех возможных. «Стоило взять в дорогу псалтырь», — сказала мне как-то Кристина. Действительно, стоило бы.

Второй день в деревне подходил к концу. Я возвращалась с прогулки поздним вечером. Темнота спускалась из угольного неба, обнимала крыши и набивалась в просветы домов. Путь я подсвечивала фонариком, и луч, прорезая мглу, танцевал на песчаной дороге. На крыльце, в океане сгустившейся темноты, мерцала лампочка. Я обогнула угол дома и пошваркала по кирпичной дорожке в сад облупить какую-нибудь крепкую яблоню.
В комнате, где ночевала Яна, горел телевизор. Свечение из окна призрачной дымкой обволакивало листья, которые шевелились в темноте, как нечто густое, живое и дышащее. Я сорвала с ветки ароматное яблоко, с хрустом его надкусила и заметила в окне то, что меня встревожило. Яна выглядела странно. Не показалось ли? Я подалась к фасаду. Нет, не показалось.
Я привстала на цоколь, и сердце волнительно заныло. Я была как ребенок, который исподтишка подсматривает за чем-то любопытным. Я вжалась щекой в тугую москитную сетку, чтобы лучше видеть. Яна сидела на кровати неподвижно. Вокруг нее перетекал голубовато-серый от свечения экрана сигаретный дым. Выражение ее лица заинтриговало меня, но от него мне стало не по себе.
Она пожирала взглядом экран, и ее глаза блестели так страстно, как могли бы блестеть они у человека, полностью чем-то очарованного, но сама она оцепенела. Мне казалось, она, как фотомакет, упадет, если ее подтолкнуть. В пепельнице лежала сигарета, и рыжий уголек преломлялся во всех стеклянных гранях, как в призме. Яна занесла над ней руку и застыла. Наверняка по каналу шел интересный фильм, и Яна затаила дыхание во время самого напряженного момента. Я наблюдала за ней еще с минуту, а она всё не двигалась. Я сошла с цоколя и жадно вдохнула. Ночной воздух шел из самых глубин чистого неба и был до того свежим, что совершенно не хотелось возвращаться в пыльные комнаты. Я прошла дальше в сад и села на лавку.
В груди закопошилось неприятное чувство вроде легкого испуга или сомнения. В траве цокотали сверчки. Что-то было не так. Сомкнутые бутоны покачивались на хрустящих стеблях. Что-то не так — что? В черном небе белели крупные, как жемчужины, звезды. Не так — что именно? Казалось, даже звезды пульсировали с каким-то еле уловимым писком. Вот оно! У Яны в комнате не хватало звука.
Я вскочила со скамейки как ошпаренная и посмешила саму себя. Чего это я встревожилась? В отсутствии звука нет удивительного. Шел показ, звук прервался, а там — самый пик интриги, и Яна, надеясь уловить хоть что-то из сюжета, впивается глазами в экран. Элементарно! Да нет же. Нет. Отсутствие звука — это ясно… С самой Яной было что-то не так.
Невозможно было понять с первого взгляда выражение ее лица. Оно сохранилось в моей памяти, как слепок, и постепенно преобразовывалось, искажалось и возбуждало во мне тревогу какими-то трудными для определения чертами. Я не то чтобы видела ее образ внутренним взором, а скорее ощупывала его интуицией, и я касалась чего-то ненормального. Во мне поднялось дурное предчувствие, и я поспешила в дом.
Я постучалась в спальню Яны, но ответа не последовало. Из комнаты слышался гул, по-видимому, от телевизора. Я вошла. Кровать была смята, пепельница чадила, по экрану шли помехи, и через них слышался такой звук, будто старый паровой поезд грохочет о рельсы. И это всё, что осталось от присутствия Яны. Я разогнала перед лицом дым, затушила сигарету и опустилась на кровать так резко, что взвизгнули пружины. Я была раздражена. Почему Яна так безалаберна? Она находится не где-то, а в чужом доме, который (не приди я) она могла бы спалить. Что за идиотизм. Куда она делась?
Я была зла, и мне хотелось сорвать сердце. Я вышла на крыльцо и позвала Яну, но та не откликнулась. Она бы услышала меня из сада, из дома, что и говорить — она бы услышала меня даже на дороге вне участка! Если бы там была. Вернулась ли Юля? Я покричала и ее, но не дозвалась и предположила, что Яна, скорее всего, ушла за ней.
Я возвратилась в спальню и мысленно принялась отчитывать Яну. Ускакала черт знает куда, не догадалась запереть входную дверь, не выключила телевизор, оставила зажженную сигарету. Только пожара не хватало. Видеопроигрыватель работал, и я не понимала, почему рябит экран. Это бракованная кассета или неисправность видака? Яна что-то сломала? Я потыкала кнопки. Проигрыватель выплюнул кассету. Я чуть не подавилась, когда увидела на шторке «Okinawa. System».
Что за гадкое совпадение! Я даже усмехнулась. Что ни день — мне попадается кассета, напоминающая о Кристине. Я вынула «Окинаву», взяла с полки Вуди Аллена и сунула его в проигрыватель. Экспертиза показала, что техника работает идеально, и я успокоилась: видимо, «Окинава» сама по себе битая. Затем я отправилась на мансарду и, не дожидаясь девчонок, прикорнула.
Я проснулась среди ночи от навязчивого стука. Снаружи раздавались ритмичные жесткие хлопки, и чем дольше я их слушала, тем больше они меня нервировали. Дверь сарая билась о раму. Я знала, что грохочет сарай, но от этого звука меня поташнивало. Точнее, не совсем от этого звука. От чего же? Я пришла в замешательство и приподнялась.
Скошенная крыша нависала над головой, а койка стояла вплотную к окошку. В каплях влаги на стекле переливался свет луны. Из форточки веяло ночным дождем и древесиной, а в комнате летал еле уловимый запах таблетки от комаров. Вроде бы всё было в порядке. Почему мне так тревожно, я поняла не сразу. Что-то подсказывало мне, что я на чердаке одна, и включив свет, эту догадку я подтвердила.
Третий час утра. Чужая деревня. Юли в соседней кровати нет. То же подозрение пришло ко мне насчет Яны. Я спустилась на первый этаж, но девчонок не обнаружила. Я обошла двор, но всё, что там было — шелестящий в кустах ночной ветер. Машина, как и прежде, стояла у подъездной дороги. Мне стало зябко. Где они? Засиделись у хозяев? Влились в местную шайку? Почему не предупредили, что задержатся?
Я закрыла входную дверь на ключ, замялась в сенях и поймала себя на мысли, что слишком уж волнуюсь для того, чтобы заснуть. Всё, что оставалось мне делать — ожидать хоть какого-то прояснения ситуации. Как бы скоротать время до их возвращения? Мне вспомнилась кассета в проигрывателе у Яны, и я зашла в спальню.
Что за фильм мог привести Яну в такой восторг — или чем, если не восторгом, это было? С любопытством я взяла «Окинаву» и осмотрела бобины. Пленка была промотана почти до конца. Запись стерта лишь на каком-то участке, подумала я и сунула ее в проигрыватель. Я перематывала ее назад при включенном экране, но до завершения перемотки не дотерпела. Сколько я ни мотала — на экран выводились одни помехи, и я вынула кассету с очевидным выводом: Яна была увлечена не «Окинавой», а другой лентой, а «Окинаву» она запустила позже, перед тем, как ушла. Я отправила в проигрыватель Вуди Аллена, взяла на колени кастрюльку холодных слипшихся макарон и, ковыряя в них вилкой, вперилась в экран.
…Прошло около часа с прихода зари. Мой фильм давно закончился, и я не находила себе места. Девчонки не возвращались. Я отворила окно и просто стала озирать сад, ожидая хоть каких-то перемен. Ночной дождь смыл с зелени всю пыль, и листья стали яркими, мокрыми и блестящими. Легкая туманность гуляла среди деревьев. Вымокшие после дождя птицы чирикали. Дверь сарая продолжала ходить. Хоть что-то, ну же? Ничего не менялось. Сонная, издерганная, я плутала мыслью по какому-то бесконечному лабиринту и никак не могла понять, что конкретно в этой ситуации меня так угнетает. Казалось бы, уход девушек мог иметь множество объяснений, но меня вымораживало так, словно объяснений он не имеет вообще.
Я обернулась и увидела в складках простыни коробку «Окинавы». Интереса она уже для меня не представляла, но по инерции я взяла ее в руки. Сверху на обложке — голубое небо, снизу — острова и море, на горизонте — крыло самолета, девушки в школьной форме смотрят в кадр: ничего нового. Я перевернула коробку и оторопела. Мысль «ничего нового» стала неприятной. Аннотация была ободрана точь-в-точь как и раньше. Мне захотелось протереть глаза. Я же воочию видела, что кассета упала на болотную кочку! Яна прихватила ее? Кто же еще. Но как ей удалось? и когда? зачем? Я усомнилась. Вытащить кассету из болота на расстоянии — это фокус, достойный иллюзиониста, а не Яны.
Я осматривала обложку: борозды, как от ногтей, вмятины, облезлости, — и с удивлением обнаружила, что все они нарисованы и покрыты лаком. Вот оно что. Таково оформление всех обложек «Окинавы». Я втиснула кассету в коробку, отправила ее в ящик, возвратилась к окну и стала ждать каких-либо изменений, но изменилась лишь москитная сетка, которая отмокла от утренней измороси. Тяжелые капли падали на карниз. Расходился дождь.
Я услышала хлопок двери со стороны сарая и одновременно — с парадного входа. Внутри у меня что-то воспрянуло, но тут же оборвалось. Я ожидала от девчонок топота или болтовни, но в прихожей было тихо. Что там происходит. Голос в моей голове говорил тягуче, медленно. Какого черта они там копаются. Почему они замерли.
— Эй! — крикнула я.
Они не отозвались. Мне даже пришла мысль, что я все-таки не заперла дверь и ею хлопнул ветер. В недоумении я выглянула в коридор. Дверь была распахнута, на крыльцо сыпал дождь. В прихожей стояла Юля. Ее вид ошеломил меня. Голова в колтунах, на одежде — хвоя и листья, на колене — ссадины. Она, измокшая, раскрасневшаяся и грязная, судорожно глотала воздух, будто бы долго бежала.
— Ты в порядке? — я подлетела к ней.
Она посмотрела на коврик, где лежали мои сланцы и скривилась:
— Яна не здесь?
— Постой… — удивилась я. — Вы разве были не вместе?
Она помрачнела:
— Яна пропала.
Я опешила.
— Ее нигде нет, — сказала Юля.
Она опустилась на порог и стала растирать виски:
— Какой кошмар, — говорила она. — Это кошмар. Я ведь искала ее всю ночь.
— Всю ночь! — поражалась я. — Но зачем? Нет, почему? То есть почему ты не рассказала мне, почему не позвала меня искать ее?
Она поднялась:
— Я не могу тут находиться.
Я вцепилась ей в локоть и затянула ее в дом. Совершенно неожиданно она ударилась в панику и стала повторять, что ей здесь страшно. Она порывалась уйти, а я — удержать ее. Это нормальный дом. Абсолютно нормальный дом, где не нет никакой опасности! Но она рвалась отсюда так, словно он вот-вот обрушится и погребет ее под обломками. Я потратила немало сил, чтобы затащить ее внутрь.
Небрежным движением она сбросила кроссовки, протопала в комнату, сорвала с крючка полотенце, вытерла мокрое лицо и шею, сволокла липкую одежду прямо на пол и завернулась в плед. Она пыталась усидеть на месте, но не могла. Она вскакивала, металась по сторонам, резко садилась, опять вставала… Она припадала к окну и с тоской смотрела на свою машину, и было заметно, что больше всего на свете она сейчас хочет просто отсюда уехать.
— Я чувствую себя ужасно, — призналась она.
Нахождение в доме не успокаивало ее, и я предложила ей выйти. Она наспех оделась, повесила на плечо сумку, и мы двинулись. Куда — мы толком не знали. Мы просто плыли через завесу дождя, как через водопад. Капли барабанили о клеенчатый капюшон дождевика. Юля рассказывала, как провела эту ночь.
Дело обстояло так. Юля, как и я, бродила по окрестностям до позднего вечера и возвратилась в дом одна. К тому времени я спала. Яны всё еще не было. Ее отсутствие напугало Юлю до смерти, хотя объективных причин для столь бурного беспокойства я не видела. Юля оббегала деревню и, пока я спала, даже возвратилась в дом проверить, не пришла ли Яна. Складывалось впечатление, что Юля никого, в том числе и меня, не хотела привлекать к поискам, а надеялась вернуть Яну тайком и в дальнейшем о ее исчезновении не оговариваться. Когда я призывала ее обратиться за помощью, она давала отказ.
Дорога вывела нас к вытянутому, как лента, озеру, в котором отражалось тучи. Мы вдались в лес и шли по измокшему мху к берегу. Дождь шуршал в листьях, кора от воды потемнела, и через кроны слегка подкапывало. Мы остановились возле пустого пляжа, но Юля и здесь не могла усидеть. Она бросила сумку, пошвыряла на песок одежду и зашла в озеро, и окунулась с головой. Песок холодил ступни так, словно шагаешь по снежной пустыне. Я представить себе не могла, как Юля плавает при такой промозглой погоде. Как же хотелось выпить чего-то горячего и залезть под пуховое одеяло! Я села у самой кромки воды и в полудреме наблюдала, как разбиваются капли об изумрудные листья водяных лилий. С Яной не случилось ужасного, рассуждала я. Она ушла буквально из-под моего носа, пока я гуляла в саду, и этому найдется простейшее объяснение. Ее жизни ничто и никто не угрожает. О, я была теперь в этом уверена! Потому что Юля ничуть не опасалась за ее сохранность. Юля всполошилась так, как если бы Яна ушла к известному только им тайнику и могла бы теперь вынести оттуда нечто ценное. Вот чем это было. Страхом не за Яну, а за себя — или за что-то свое.
Юля выходила из озера и разглаживала волосы, с которых потоком лилась вода, но вдруг остолбенела. Ее перекоробило, и она смерила меня гневным взглядом.
— Это смешно, да? Смешно, по-твоему? — проскрежетала она.
В ответ я издала невнятный звук. Она привела меня в замешательство.
— Зачем ты сделала это? — вскипятилась она.
— Сделала что? — мне стало не по себе.
— Зачем ты…
У меня в груди кольнуло, когда она произнесла: «Взяла с собой кассету».
— Что за бред? — не поняла я.
— А это что такое? — она указала на сумку.
Из нее высовывался синий уголок «Окинавы». Я обомлела.
— Нет, нет, — сказала я. — Я не брала это.
Она встряхнула сумку, и «Окинава» кувыркнулась на песок. Юля впопыхах стала одеваться.
— Как ты смогла? — бесновалась она. — Я же ее выкидывала!
— Эй, я не брала!
— Говори!
— Слушай, кассета была у хозяев.
— У хозяев, значит?
— Наверное, ты махнула ее в сумку случайно.
— Хватит! — отрезала она. — Как ты залезла в болото? Зачем взяла? Зачем, я тебя спрашиваю!
Я вконец растерялась:
— Да как бы я могла? Она дома была. Это не Кристинина, а хозяйская.
— Ну-ну… — съязвила она. — Зачем подложила «хозяйскую»?
— Я не подкладывала, — я вцепилась ей в руку.
Мне казалось, она готова была от меня удрать.
— Да что с тобой? — сказала я.
— К черту пошла.
Она выдернулась, подхватила сумку и бросилась прочь. Она просто сошла с ума! Я взглянула на песок. Кассету надо было вернуть владельцам. Я подняла «Окинаву» и поспешила за Юлей. Она шла очень быстро, а ближе к выходу из рощи побежала. Я не успевала за ней. Я гналась за ней изо всех сил и боялась, что если я упущу ее, то она опять пропадет надолго. Она вихрем ворвалась на участок и скрылась в доме. Я застала ее у телефона. Она уже сняла трубку и била по кнопкам.
— Что ты делаешь? — сказала я.
— Закажу бронь.
— Бронь?
— На поезд.
— Зачем на поезд?
— Уехать отсюда — зачем!
— Но машина…
— Пришлю за ней потом.
— Но подожди…
— Нет не «подожди». С меня хватит. Я уезжаю. Я хочу домой.
Она была или в ужасе или в бешенстве. Она напоминала помешанную. Говорить с ней было невозможно. Я не могла бы сказать точно, в какой момент — на пляже, во время бега или прямо сейчас — я заподозрила, что Юля замалчивает некоторые факты об аварии. Я выдернула телефонный шнур из розетки. Никуда она не поедет, пока не расскажет мне всё как есть.
Трудно представить всю злобу, проступившую на ее лице в тот миг, как она поняла, что я отключила телефон. Я потребовала от нее объяснений — в ответ получила бурю эмоций. Я потребовала еще. И еще. Объясняться со мной она не хотела. Принуждение и несогласие с принуждением между нами напоминало особо взрывную сцену из мыльной оперы. Продолжалось это немало. Выяснение отношений кончилось тем, что мы молчали друг перед другом на кухне. Я заварила себе кофе и потихоньку отхлебывала из чашки. Юля смотрела через стекло во двор на одинокую машину. Время шло. Мой кофе остыл. Юля нервно постукивала по столу пальцами. Обе мы охладились и умаялись от склок.
— Ты завелась из-за кассеты, — прошептала я. — И что в ней такого?
— Я думала, ты смеешься надо мной, — смутилась она.
— Зачем бы я стала? При чем тут кассета?
— Признайся, ты ее подложила?
Честно говоря, я уже сомневалась:
— Ну… может, нечаянно. Сунула ее тебе по рассеянности. Я не знаю. Но я точно тебя не разыгрывала — чего ты разошлась?
— Я думала, ты меня пугаешь.
— Чего ради? — удивлялась я.
— Мне показалось это намеком.
— Каким еще намеком?
— Намеком на то, о чем тебе известно.
— О чем? — терялась я.
— Об этом, — она многозначительно вздернула брови и смолкла, будто этим жестом ее ответ исчерпывается. Мне стало неуютно:
— О чем ты говоришь?
— Мне не надо, чтобы это, ну… разлетелось.
— Да говори же. Я никому ни слова.
Она помялась-помялась и пролепетала:
— Я не сбивала Кристину. Там был туман в тот день, помнишь? Очень сильный туман.
Я даже не поняла, что ответила ей. Что-то невнятное. То, что она выдала, расходилось с тем, что я знала, и от этого меня охватило чувство нереальности происходящего. Сначала — сбила, теперь — нет. Я никак не могла ухватиться за подсказку в ее интонации и понять, к чему она меня подводит.
— Я тогда не ехала быстро, — сказала Юля. — Я не могла набрать скорости в тумане. Дорога была скользкая — не затормозить, и ничего не было видно. Я даже не поняла, как наскочила на Кристину. Был удар, и я почувствовала, как наехала на что-то колесом. Мы выбежали из машины.
У меня ум за разум заходил:
— Ты сбила ее или нет, я не понимаю?
— Подбила, только подбила. То есть я сшибла ее и прошлась по ней колесом. У нее была рассажена голова, а из ног виднелись осколки. Крови, что странно, было немного, но всё так искорежено, так вывихнуто, что просто ужас. У меня сразу в глазах помутнело. Я едва не грохнулась, как ее увидела. Сама она не отключалась, но плыла где-то на грани. Травма была сильная: после такого садятся в кресло. Надо было или ехать с ней в больницу, или… мы подумали, сколько времени она будет выздоравливать? Сколько притом шкур снимут с меня? А если она в больнице отойдет? Когда я уже привезу ее и засвечусь. Где я тогда окажусь? Мне прямая дорога в колонию. Если Кристина уйдет — потащит за собой и меня тоже. Всё, это для меня всё, конец. Мы взяли ее, но куда мы поехали, ты знаешь.
Ее признание повергло меня в шок. Мне даже подумалось, она бредит, и я стала спорить. Всё не так! Она не знает, о чем говорит! Но скоро я поняла, что она — на серьез. Я потеряла дар речи. Не знаю, сколько я таращилась на нее в молчании. Я просто одурела. Они бросили Кристину, когда ее еще можно было спасти.
— Ты должна понимать, — она понизила голос, — чем обернется для меня всё это, если ты проговоришься.
Мою голову заполнила единственная мысль. Нужно вернуться туда, где они оставили Кристину. Я загорелась. Я стала одержима этой идеей. Я должна поехать к Кристине. Надо проверить ее. Она…
— Она может быть до сих пор жива! — выпалила я и стала лихорадочно соображать, как мне действовать дальше.
Как я поеду? Юля не согласится. Жива ли Кристина? Жизненные резервы (небезгранично) большие и надо спешить, а надо ли, жива она или нет, и да, и нет, или да, или нет, если не Юля, то кто отвезет меня, нельзя никого вовлекать или можно, вовлекать можно — медлить нельзя… в голове была такая каша.
— Не исключено, что жива, —  сказала Юля, — но это маловероятно.
Меня поразило ее равнодушие.
— Мы были от города в двух шагах! — взорвалась я. — Вы бы довезли ее за минуты! Как вы могли так поступить? Что, если бы тебя так бросили? И двое суток ты бы пролежала переломанная!
Я орала на нее. Я была вне себя от бешенства. Это просто немыслимо.
— Даже не думай идти к ней, — напряглась Юля. — Ей не надо выживать.
— Что ты несешь? — я была потрясена.
— Если она выживет — сделает так, что за эту аварию поплатимся мы все.
Внутри у меня всё клокотало. Я распиналась перед ней. Я призывала ее ехать, я требовала, я упрашивала, даже угрожала, но вскоре растеряла запал: она не поддавалась уговорам, а я всего лишь растрачивала на нее время, когда на счету у меня были секунды. Внезапно я поняла, как буду действовать. Я отправлюсь к Кристине сама. Возьму Юлину машину и уеду. Я выскочила из-за стола так резко, что чуть его не опрокинула.
— Не спеши, — она поймала меня у выхода с кухни.
Каждая из нас сделала свой выбор, и каждой было ясно, что другую не склонить на свою сторону. Она была в ужасе, я — в ярости. Как мне хотелось отхлестать ее по щекам! Но надо было спешить. Я выдралась из захвата и ринулась по коридору. Судя по топоту, она ломанулась за мной. Я не успела понять, что произошло в следующий миг. Я обнаружила себя в кровати. Стоял полумрак, и тянуло почти выветрившимся запахом табака.
На прикроватной тумбочке стояла раскрытая аптечка, возле нее — темный пузырек с этикеткой «нашатырный спирт». От сквозняка, поскрипывая, качалась дверь: туда-сюда, туда… Что я здесь делаю. Здесь — где? Долго я не задумывалась. Я была слишком сонная для того, чтобы в чем-либо разбираться. Память возвращалась ко мне с трудом, но когда я все-таки опомнилась, я поднялась так быстро, что в у меня глазах потемнело.
Я пришла в ужас. Я чуть не взвыла. Сколько я пролежала? Близилась ночь. По-видимому, Юля ударила меня, и я лишилась чувств, но как именно это произошло, я не помнила. Дверь снова скрипнула и приоткрылась, словно бы приглашая выйти. Я не замедлила. Я прошла на крыльцо, и от того, что я увидела во дворе, у меня перехватило дух.
Точнее, я «не увидела». Автомобиля не было. Я обезумела. Юля уехала? Она что — уехала?! Она с ума сошла! Я уставилась на подъездную дорогу с открытым ртом и впала в ступор. Я не могла бы сказать, как долго я стояла в неподвижности. Юли нет, Яны — тоже, что насчет Кристины, что теперь? Еду я к ней или не еду? Раз еду, то как? Ловлю на трассе машину? И тут меня осенило: куда я вообще собралась?
Странно, что я не задалась подобным вопросом раньше. Стала бы Яна давать мне верный ориентир на местоположение Кристины? Скорее всего, нет. Хотя о чем это я. Конечно же нет! Юля перепугалась оттого, что я могла бы поймать попутку и рассказать о случившемся кому-то лишнему. От таких рассуждений на меня навалилась усталость, и я опустилась на ступени крыльца. Над ярко-зеленым газоном сгущалась и перетекала сиреневатая вечерняя дымка. Ветер выл, кричали вороны. Всюду было так пусто, что мне показалось, это место давно заброшено.
— Эй, — послышалось за спиной.
Он неожиданности я дернулась — как дергаются, разбиваясь во сне при падении. К дверному проему привалилась Юля. Космы от подушки взбиты, пижамные клетчатые штаны смяты. Еще раз я посмотрела на подъездную дорогу, на Юлю, и усомнилась: не вижу ли перед собой мираж?
— Я думала, ты уехала, — промямлила я.
— А я думала, ты ушла, — передразнила она меня. — Как Яна.
— Она не возвращалась? — удивилась я.
— Если бы возвратилась — разбудила бы нас.
Она стряхнула со ступеньки лист, села со мной рядом и помахала у лица ладонью, разгоняя мошкару.
— Что у нас с тобой произошло? — сказала я.
— Ты пошла за Кристиной, я — за тобой, я натолкнулась на тебя в передней, и ты упала.
— Ты ударила меня, — возмутилась я.
— Совсем легонько.
— Легонько — так, что я свалилась без сознания?
— Ну, так получилось…
Она пожала плечами с состроила извиняющееся и незадачливое выражением лица. По правде, я не сердилась на нее и была рада, что в этой глуши она меня все-таки не бросила.
— Как вышло, что я так долго пролежала? — сказала я.
— Дрыхла.
— Это же был обморок.
— Я тебе нюхнуть дала, и ты очнулась, но сразу же перекатилась на бок и заснула. Ночь что ли, как и я, не спала?
Я закивала:
— Что мы будем делать?
— Уж явно не то, что ты хотела. Или опять собираешься? — она махнула на калитку.
Я растерялась. Я даже не знала, собираюсь я или нет.
— Чего ты себе надумала, я не знаю, но послушай, — сказала она. — Травма у нее была такая, что, если бы мы ее повезли, куда надо, она могла бы умереть и в дороге. Не довезли бы, мне кажется. А если бы и довезли, то она так бы и осталась лежать под трубками овощем. Кому оно надо? Тебе, мне или ей — кому? Мы бы намаялись. А если бы она оклемалась — намаялась бы сама.
— Скажи, ты о ней позаботилась.
— Лучше позаботиться о живых. О ней — уже поздно.
Некоторое время мы провели в молчании. Внезапно меня озарило:
— Твоя машина! Не Яна ли взяла?
— Куда там! Это я. Откачала тебя и думаю, надо мне за руль, а то что толку я хожу — машиной быстрее. В общем, я опять решила искать Яну и села, а ехать боюсь. Не могу, и всё тут, воротит. Машину откатила за дом, чтобы глаза не мозолила, и завалилась в койку.
— И надо ведь тебе о ней трястись. Нагуляется — придет.
— Ты не понимаешь. Чуть что — из-за нее достанется мне. Где она сейчас? Что делает? Я вся извелась. Не за Кристиной ли пошла? Или чего похуже. Не знаешь что ли ее? Может ведь заложить.
— Зачем ей тебя закладывать?
— От душевной, сказать, широты.
— Это вряд ли.
— Я не знаю, не знаю, на что и думать! — отчаивалась она. — Скорее, конечно, она уехала, чтобы в случае чего не попасть под обстрел, хотя улик вроде нет. Вот и бегай теперь ищи ее.
— А связаться пробовала?
— Первым делом! Вот куда бы ты пошла на ее месте?
Я замычала. Я растерялась до крайности: я поняла, что Юля не права ни в одном своем предположении, и у меня екнуло сердце.
Прошедшие события, как фрагменты мозаики, уложились в моем сознании в целостную картину, и от этой картины у меня появилось очень плохое предчувствие. Невзирая на вечернюю теплоту мне стало зябко, и я растерла плечи. От собственных догадок мне захотелось вскочить и заметаться по сторонам, как металась по комнате Юля этим утром.
— Выслушай меня, — сказала я, — только не выходи из себя снова. Я про кассету. Я правда не помню, что смахивала ее когда-то в твою сумку. Постарайся вспомнить, что это сделала ты.
— Иначе что?
— Иначе получается, тебе подложил ее кто-то третий.
Она отмахнулась:
— Быть этого не может.
— Проблема в том, что может. Вспомни дорогу. Ты вспылила, вышла из машины, а Яна — за тобой. Я тоже выходила. После чего мы кассету и нашли.
— Ты пошутила сейчас или что? — она даже улыбнулась. — Ты хочешь сказать, пока мы не видели, нам ее кто-то подсунул?
— Да, потому что пленка не из лагерного проката, а Кристина путешествовала и не стала бы возить с собой кассету. До меня только что дошло — ты просто вдумайся! Зачем детям фильм без перевода? Коробка-то не переведена.
— Ну, коробка коробкой, — усомнилась она, — но ты уверена, что не переведена сама кассета?
— Я уверена в том, что кассета досталась нам от какого-то третьего лица. И в том, что это одна и та же кассета я теперь тоже уверена.
— С чего это? — опешила она. — Ты сама говорила, вторая кассета хозяйская.
— Я ошибалась.
— Но я же выбросила первую.
— Ее кто-то подобрал. Ту же кассету нам подсунули еще раз.
— Не нагнетай панику, — испугалась она. — Никто не мог! Это немыслимо — кому это надо?
— Откуда я знаю?
— Тогда с чего бы тебе утверждать?
— Яна посмотрела телевизор и ушла. В проигрывателе после нее осталась «Окинава».
— Постой-ка, что? — побледнела она. — Яна ушла после «Окинавы»?
— Я следила за ней. Всё случилось при мне. Пока я гуляла в саду, она ушла. Проигрыватель за ней я сразу же проверила — там была «Окинава».
— Думаешь, она удрала из-за «Окинавы»? — насторожилась она.
— Да, я включала после нее кассету…
— Так ты нашла на ней какой-то компромат или что?
Она готова была испепелить меня взглядом.
— Я ничего не нашла. На ней шум и рябь.
— Тогда какого черта? — взорвалась она.
— Мне кажется, я упустила на пленке что-то важное. Я решила, что «Окинава» — это фильм и стала перематывать его к началу, а экран всё рябил. Я выключила, не домотала. Но если принять за правду то, что нам ее подкинули, значит, на ней что-то записано, а фильм попросту затерт. Запись может быть в начале, где я не просматривала. Ведь Яна увидела на ней что-то. Ведь из-за чего-то же она ушла.
— Ты правда считаешь, из-за кассеты? — встревожилась она.
— Я не считала бы так, если бы кассета не появлялась неизвестно откуда. Мы ехали двое суток. Если бы она была в салоне, мы бы сто раз ее нашли. Нашли бы до аварии, а не после.
Она напряглась:
— Но кто мог ее подбросить?
— Свидетель? — я задумалась. — Который видел, как вы увезли Кристину. А кто еще?
— Получается, запись на ленте — это шантаж? — похолодела она. — Раз так — понятно, почему Яна вильнула хвостом. Вот только когда этот свидетель успел что-то записать на кассету?
— Вы долго копались с Кристиной?
Юля не ответила, но по ней было видно, что я попала в точку. Мы пришли в ужас. Каждой из нас было ясно, о чем думает другая, и в каждой из нас в этот момент сыграло нечто инстинктивное, заставившее нас, не сговариваясь, кинуться в дом. Юля запирала замок. Я обыскивала прихожую. Мы закрыли окна, взяли с кухни по резаку и проверили спальню, затем поднялись на мансарду, осмотрелись, прислушались, спустились на первый этаж и повторно огляделись. Никого. Мы пришли в замешательство.
Если наблюдение за нами и не велось сейчас, оно, надо полагать, происходило раньше: чтобы подкидывать нам запись повторно, кому-то нужно было заметить, что ее нет у нас на руках, и не исключено, что кто-нибудь мог отслеживать наши действия прямо сейчас. Целенаправленно нас мог преследовать только безумец, а то, что он хочет обратиться к нам не лично, а посредством кассеты, лишь подтверждает мои предположения о его невменяемости. Это абсурдно. Это не нормальная логика для человека. Именно поэтому отсутствие кого бы то ни было в доме смутило нас даже больше, чем могло бы смутить чье-либо присутствие. Кто-то должен быть поблизости, но никого почему-то нет. Юля вертела в руках нож и глуповато усмехалась, но по ней было видно, что она тревожится даже больше, чем я. Теперь и она не отказалась бы обратиться за помощью. Но был ли в этом смысл?
От размышлений меня отвлек противный скрип, как ногтями по стеклу. В груди у меня что-то оборвалось, и я обернулась. Окно царапала качающаяся на ветру ветка. Я вглядывалась в листву, в окружающую темень и выискивала там угрозу, но в одночасье осознала, что я слишком уж взволнована, оттого и накручиваю в мыслях невесть что. Необходимо было успокоиться.
— Так и будем дергаться от каждого шороха, — сказала Юля, — если не узнаем, что на кассете. Вдруг там нет никакого послания? Получится, все исходящие из «послания» выводы ты взяла с потолка. Ну, серьезно. Дорога, недосып, удар по голове, обморок… нервы. И не такое надумаешь.
Не похоже было, что она в этом убеждена.
— Надеюсь, ты права, — поежилась я.
— Пошли проверим.
Какая-то моя часть просила меня срочно отсюда уехать. Другая требовала, чтобы я взяла себя в руки, пошла и посмотрела кассету и опровергла все свои домыслы. Все-таки до сих пор ничего дурного со мной не случилось, да и нельзя бросать здесь Яну — неплохо было бы, вообще-то, ее найти или хотя бы ее дождаться. А жива ли она, промелькнула мысль, от которой я тут же отмахнулась. Ну разумеется жива.
— Чуть что, — сказала Юля неуверенно, — мы сразу же отсюда уедем, так?
Так. Нечего беспокоиться. В доме кроме нас нет никого, мы заперлись, у нас при себе ножи. Я прошла за Юлей в спальню к видеопроигрывателю. «Окинава» в крошках песка лежала на тумбочке. Юля вынула кассету из обложки, отряхнула песок, подула на пластик и соизмерила взглядом рулоны магнитной ленты.
— Да уж, — нахмурилась она, — ты много не перемотала до начала.
Я присела на кровать, а Юля сунула «Окинаву» в проигрыватель. Видак попытался вытолкнуть кассету, вместо чего ее зажевал. На темном экране зелеными буквами высветился режим видео. Юля включила обратную перемотку. Я уговаривала себе не волноваться, отчего волновалась еще сильнее.
— Что это такое? — сказала Юля. — Тебе понятно?
— О чем это ты? — встрепенулась я.
Она помахала перед собой коробкой, как веером:
— Да вот, картинку гляжу.
— Все-таки думаешь, это будет фильм?
Даже не знаю, зачем я задала ей этот вопрос. Ясно было, она ничего не думает, а просто хочет отвлечься. Мы рассматривали оборот коробки. На черном фоне изображалась серебристая конструкция — чем она являлась, по очертаниям было трудно понять: рисунок был расплывчатым, будто смотришь на него через мокрую линзу.
— Похоже на клетку, как в зоопарке, — предположила я.
— А мне кажется, это груда деталей из совкового конструктора. Ну видела же такой? Металлический, дырявый.
Чем бы эта вещь ни была, по замыслу фильма, похоже, она использовалась не самым приятным образом. Бордовая полоска прочерчивалась под дном этой клетки и стекала вниз к аннотации.
— «Механизм человека и…», — переводила Юля. — Или «человеческий механизм»? Не понимаю. Что за «механизм»?
— «Добро пожаловать в систему», — переводила для нее я. — «Механизм человека и машины позволит выяснить…».
— И как я должна связать эту надпись с вот этими школьницами и этим вот конструктором? — недоумевала Юля. — О чем оно вообще?
В который раз я окинула глазами коробку. Ни длительности, ни жанра. А что насчет киностудии? Вообще ничего.
— Похоже, кассета — пиратка, — сказала я. — Обложка скопирована криво и так же криво переведена.
Перемотка остановилась. Юля бросила на меня нерешительный, тревожный взгляд и запустила кассету. Экран продолжал чернеть. Мы замерли в напряженном ожидании.
Изъедая глазами экран, я надеялась, что появление кассеты — это всего-навсего случайность, а не злой умысел какого-то психопата. До компромата мне не было дела — лишь бы только на пленке не запечатлелась какая-нибудь чернуха, которую мог бы записать для нас ненормальный.
— Говоришь, только помехи видела? — сказала Юля.
— Были черно-белые точки и серые волны, но такого целиком черного экрана не было.
— Так это черная заставка фильма или стертость? — переживала она.
Мы продолжали всматриваться в экран. Как же мне хотелось увидеть заставку, титры, название — хоть что-то, означающее, что фильм идет, а пленка не перезаписана! Мы таращились в экран уже пару минут, а он не переставал чернеть.
— Может, вперед перемотаем? — заерзала я.
Мне не терпелось узнать, фильм это или перезапись.
— Да подожди, — сказала Юля. — Не надо мотать. Что, если чернота так и будет, но что-то скажут?
Только бы не сказали, только бы это был фильм, только бы… В нетерпении я пружинила на кровати. Юля ахнула:
— Смотри-смотри, пошла!
Черный фон постепенно светлел, словно в помещении медленно включались лампы, но источника света не было видно так же, как не было видно ни углов комнаты, ни каких-либо теней, ни перспективы. В кадр попадала светлая растушеванная поверхность вроде стены, но на каком расстоянии она находилась от камеры, было неясно из-за сбитой фокусировки. Экран залился мягким светом и больше не менялся.
Это перезапись, пронеслось в мыслях. Фильмы не начинаются с подобных видов. Сердце у меня упало. Это — стена комнаты, в которую сейчас войдет наш преследователь и скажет в камеру что-то шокирующее… я осеклась. Девчонки сразу поехали с Кристиной в лес, и свидетель аварии не мог бы заснять стену. В противном случае он бы упустил нас. Это начало фильма!
Не успела я обрадоваться, как по спине у меня пробежал мороз. На экране означилась женщина. Она медленно вплывала в кадр и встала чуть ли не вплотную к камере. Юля помертвела и вскрикнула. Я почувствовала, как перекосилось мое лицо. Именно эта женщина и преследовала нас. Теперь я убедилась в этом точно: это была наша соотечественница.
— Не японка, — обезумела Юля.
Мы пожирали ее взглядом.
— Постой-ка, — Юля вздрогнула и впилась в нее глазами еще пристальнее.
То же самое сделала и я, и в груди у меня что-то приятно шевельнулось. Я все-таки смутно угадывала в ней что-то от японки. Это были мягкие и размытые, едва уловимые черты.
— Да это метиска, — воспрянула я.
— Актриса! — заликовала Юля.
Мы вздохнули свободно.
— Может, послание для нас будет позже? — усомнилась я.
Камера отъехала и захватила актрису целиком в рост. Женщина приветствовала нас поклоном и сказала:
— Добрый вечер.
Мы удивлено переглянулись.
— Что я слышу! — Юля пришла в восторг. — Перевод! Вот тебе и на! — она хлопнула рукой об ладонь. — Кассета из проката! Я же говорила, что перевод может быть на самой ленте.
— Погоди, — смешалась я, — если эта актриса наша корнями, то, может быть, ее речь — это оригинал, а не перевод?
— Нет, нет, — воодушевилась Юля. — Без разницы, откуда актриса. Главное, фильм-то японский. В его рамках она может говорить только на японском и никак иначе. Это безусловно перевод!
— Теперь-то думаешь, точно не будет посланий? — оживилась я.
— Куда уж. Откуда послание, раз кассета из проката?
— А что, если она просто переведена? Вдруг она не из проката?
— Да хватит, — шикнула она. — Смотреть давай.
Мы продолжали разглядывать женщину. Она застыла в молчании, а минуты шли. Юля цыкнула от досады. Тягучесть этой картины уже и ей, и мне порядком осточертела. Я обратила внимание на то, что фигура у актрисы отличалась неправильными пропорциями. Ее талия соотносилась со всем телом почти так, как соотносится перетяжка песочных часов с самими часами, кроме того, она была неестественно длинноногой, словно под ее длинным струящимся платьем были ходули высотой с еще один голень. От вида ее фигуры на меня наползал холод. По прошествии некоторого времени я кое-что заметила. Юля смотрела на актрису с напряженным вниманием — с таким же, как у Яны. Мне стало не по себе, и я толкнула ее в бок:
— Ты как будто удивлена? — насторожилась я.
— А тебе разве не кажется это странным?
— Ты о ее фигуре?
— Какая фигура? — недоумевала она. — Тебе что — совсем ничего непонятно?
— Что непонятно?
— Я о том, что фильм не сняли до конца, ну? Да чего я тебе говорю, где твои уши?
— Что? Повтори? — растерялась я.
— Фильм куцый, говорю. Ты совсем что ли не слушаешь?
Я попыталась найти в ее фразе какой-либо смысл, но не нашла.
— Городишь неизвестно что, — сказала я. — О чем ты?
Она рассерженно засопела:
— Я говорю, ясно, почему в середине пленки рябь. Потому что тут не целый фильм, а обрывок — соображаешь ты или нет?
Юля прочитала с экрана пояснительный текст, поняла я. Странно, что я сама его упустила. Должно быть, надпись была тусклая? Я вгляделась в экран внимательнее.
— Белым по белому было написано? — сказала я.
— Не поняла тебя.
— Титры, титры! Светлые были? А то я их просмотрела.
— Какие титры? — раздражалась она.
Я озадачилась. Юля продолжала таращиться в экран, но скоро ее взгляд прояснился.
— Так вот, — сказала она, — сбила ты меня. Я говорю, всё это странно. Это я к тому, что ведь кто-то взялся за перевод фильма. За перевод незаконченного фильма. Кому оно надо? Вот стала бы ты переводить всё это вступление? По мне, затея бредовая.
У меня закружилась голова:
— Что трудного в том, чтобы перевести с оригинала «Добрый вечер»?
Юля махнула на актрису:
— Не отвлекай, а? Не слушаешь сама — дай послушать мне.
У меня в груди что-то сжалось. Мне казалось, я неверно ее поняла:
— Ты вроде сказала, что слушаешь актрису?
— А ты кого? — прицыкнула она.
У меня появилось очень неприятное чувство.
— Она молчит, — сказала я.
— Без подсказки я бы не догадалась, — съязвила она.
С души немного отлегло.
— Мне просто показалось, — смутилась я, — ты слышишь то, чего нет.
— Не отвлекай, — застонала она. — В отличие от тебя, я пытаюсь ее слушать!
Я похолодела:
— Постой-ка! Что ты слушаешь? Она же молчит.
— Сейчас — да.
— Не только сейчас. Она всегда молчала!
— Самое время для шуток!
— Какого дьявола, Юль? — ужаснулась я.
— Ты оглохла или прикидываешься глухой?
— Да постой же! Ты издеваешься?
— По-моему, это ты издеваешься, — она выходила из себя.
У меня волосы встали дыбом.
— Она сказала: «Добрый вечер», — и больше не открывала рта, — настаивала я.
— Если бы ты слушала внимательнее… Вот-вот, вот же! Пошла!
— Что «пошла»?
— Ты сошла с ума? Она говорит! Что у тебя с ушами?
Я одурела. Я перебрасывала взгляд с актрисы на Юлю, с Юли на актрису, и у меня в сознании не укладывалось то, что выдала Юля. Эта женщина не проронила ни звука! Я готова была ручаться — ни слова! Я была уверена, что это не со мной, а с Юлей что-то не так. По-хорошему, нужно было привести ее в чувство и выяснить, в порядке ли она, но едва я потянулась выключить телевизор, как тут же отдернулась. Актриса исчезла, а экран зарябил. Я ударилась в панику. Черт с ней — с этой женщиной! Началась перезапись. Это послание! Меня охватил ужас. Я стала пристальнее всматриваться в помехи. Внезапно они прервались, и у меня подскочило сердце. Изображение прояснилось.

Продолжение здесь: https://ficbook.net/readfic/3648755