Мнимые мертвецы

  Напишите пару строк о любви. Есть подвиг в том, чтобы после тысячи страниц на эту тему, снова и снова, в тысяча миллионов двести четыреста восьмой раз написать хоть пару кривоватых сравнений, вытащенных из рефлексии, романтических песен и катарсиса иностранного фильма, где финальная сцена завершается слезами и объятиями, солнечным белым домом и бойко бегущим возле коляски ретривером. На этом список не исчерпывается. Вы умудряетесь разглядеть материал для оной повсюду: в небе, в луже, в голубе, клюющим зернышко. Кто же наградит вас за то, что вы пишите о ней? Поминаете мои звезды, холодные клинья, на которые будете смотреть вместе. Безнаказанно поминаете. И кто в итоге на них смотрит? Кто на них живет в момент акта соглядатайства? Рука к руке, вперившись в мерцающее крошево, вы верите в вечность и чувствуете только кожу, косточку под ней, немного тепла. Тут сосредоточие этой любви, которой стремятся придать окраску романтики, написав о ней. Тем самым множа порченую бумагу, кто сейчас следит за ее расходом, и, кто следит, тратя время, свои и чужое. Откажитесь от посягательств на подвиги. Любите уж себе тихо и молчите, шепчите. Но не пишите никогда о ней, особенно в самый момент возгорания, в пике, не пишите, заклинаю.
  Кто меня послушает? Любить можно и нужно. Любовь рекомендована Министерством здравоохранения и, отчасти, образования. Она ведет к появлению детей. К ощущению наполненности и сопричастности миру, ширме, за которой шепчется общество. Человек без любви - мертвец. Кто там сказал? Гейне? Гете? Генрих М.? И что он знал о мертвецах, и что о любви? Но эта плоть, сырая, скользкая, движущаяся в одежде, без описания подробностей, зловонная, и есть - живой мертвец, который не любил до конца или понял, что это за чепуха такая, убедившись на личном опыте. Потому как из уравнения следует вычеркнуть привязанность к родным по крови, к, совсем уж мифической, симпатии к родине. Все это отходит в другие края из моих абзацев, помашем рукой и пойдем домой, смотреть сериал о поломках космического корабля и их, последующем, устранении. Глупый мертвец понимает один раз, глядя в спину, и уж оттого омертвеет, но есть много хуже, есть скелеты, это те, кто в очередной раз, опрокидывая стопку в глотку, говорят: нет, дружок, уж больше я на такое не куплюсь, любви в мире нет! А затем, через неделю, почему-то ищут ее и находят, точно такой же набор костей, бряцающей о вечном. и начинается пляска. Рио-де-Жанейро чувств. Наждачная бумага времени, твой выход. Кельн чувств. Еще немного трения. Харьков чувств. Шорхни напоследок. Малая Закатиловка чувств. Мертвецы же продолжают роптать, без попыток к воскресениям, что они вовсе даже не мертвы. Но кто их слушает, если большинство - любит. Любит симулировать.
  Задается вопрос в темной аудитории, к заснувшему профессору, которого дома ждет алое вера и настойка от сердца. Какие преимущества жизни мертвеца? Ну что же, рассеяно шамкает он, по крайней мере, нам не приходится никому врать. Следующий вопрос, из под самого потолка, фальцетом: а вы писали о ней? П: Что вы, не бойтесь, о ней - о любви? Да. П: Конечно, но тогда я еще не знал, что мертвецом меня сделает несоблюдение ее правил, законов, опоясывающих тебя канатов, невыносимо сжимавшихся, если пытался выбраться, а потом привык, а когда привык уже окончательно, что даже красовался на их мощные узлы в зеркале, вот тогда они и спали к ногам и превратились в тот объект, что собственно и назывался любовью, что с шорохом метнулся к окну и скрылся в неизвестном направлении, оставляя стойкий запах лаванды. Интересно, звучит из угла. А науку вы что? П: О, ее исключительно уважаю и не льщу себе, что я у нее один. То есть, подхватывает дыхание слова откуда-то сзади, кроме - "не обманывать", больше ничего и нету, никаких аргументов? Профессор берет кожаный портфель, стряхивает с него невидимые пылинки, всматриваясь в матово блестящую поверхность, поправляет тщательно выбившийся из общего плена седой клок, затем поднимает глаза, в защитных стеклах, и тихо, но отчетливо произносит: а вам этого мало?
  Сворачивается молоко. Сворачивается кровь. Сворачивается предыдущая сцена. Напоследок мы успеваем подцепить краем зрительного багра мерцающие тени, уходящие к выходу.