На нашей улице в три дома Повесть

                «На нашей улице в три дома»

«Лишь во сне приходят лица
Не узнать и половины – ярок свет».      
( К. Крастошевский )

В зыбкую, постепенно таящую пелену сна, вторгся звук поливальной машины. Её  веер водяных струй не омывает улицу, а пытается остудить раскалённый, так и не остывший толком за ночь асфальт. Влажная, тёплая волна воздуха, как в парилке,  докатывается до наших окон на втором этаже,  вздувая пузырём лёгкие занавески.
В начале шестидесятых годов по этой машине можно было сверять часы – половина шестого утра.
Мы с двоюродным братом спали прямо на полу под окном. Вернее, не на полу, а на старых ватных матрасах, застеленных простыней. 
С улицы доносился новый звук – звонкое, размеренно-неторопливое цоканье копыт.  И уже под нашими окнами слышалось тихое:
- Тпру милая. Стой, приехали.
На лестничной площадке хлопала  дверь  и через минут с улицы уже были слышны  приглушённые: мужской и детский голоса. И не надо вставать,  подходить к окну, проверяя, что там происходит. Как до моих первых  летних каникул в Сочи  у деда с бабушкой, так и многие годы спустя, всё происходило одинаково и в одно время.
Небольшая платформа-повозка на резиновом ходу, привозила под наши окна картонные коробки с  кусками сухого льда, вафельными стаканчиками и несколько алюминиевых тубусов сортового мороженого.  Из дома выходил наш дружок Колян, и они с возчиком начинали выгружать товар на тротуар. 
Мать Коляна работала продавщицей мороженого, и её лоток располагался в тени двух магнолий, прямо под нашими окнами. Место бойкое, проходное, а главное - почти домашняя торговля.
Потом опять раздавалось постепенно затихающее в отдалении цоканье копыт.  Повозка везла сладкий товар в конец улицы к перекрёстку.
А город  ещё спал, досматривая последние сны.  И так было из года в год.
Но в тот мой приезд изменение в программе всё же произошло, и весьма неожиданное - только для меня.
Уже затухало цоканье подков по асфальту и, можно было вновь провалиться в сладкую утреннюю дрёму.
За стенкой, в комнате, где обитала моя вторая тётка, раздались странные звуки.  Бульканье, клёкот, что-то ещё очень похожее на мощное всасывание сливным отверстием в ванне, последней порции воды.
Брат на своём матрасе заворочался и, выдернув подушку из-под головы, накрылся ею, зло пробурчал:
- Зараза!
Его мать – тётя Тамара, спавшая в противоположном конце комнаты,  повернулась на койке лицом к стене и, натягивая на голову простыню, тихо отпустила, как я потом понял, весьма не лестный комплимент.  Наступила небольшая пауза, всё стихло, а затем…
Грянула рулада звуков, это не был какой-то фрагмент из арии, а больше, напоминало гаммы, но только не на пианино во всю мощь, а голосом. От неожиданности я подскочил на матрасе и сел, таращась попеременно то на стену, то на распахнутое окно.
Стянув с головы подушку, брат глянул на меня и зашёлся в хохоте.  Его мать села в кровати,  затем опустила ноги на пол и, потягиваясь, в отчаянье то ли сказала, то ли взвыла:
- Вот и поспали. Да когда же это кончится?!  Нинушка, зараза! – и, схватив подушку, запустила её в стену разделявшую  комнаты сестёр.
Всё, сон как рукой сняло, пришлось вставать.
Когда через четыре года я попал на флот и в первое утро проснулся в казарме под короткий, но громкий вой сирены, а затем гортанный вопль дневального:
- Команда, подъём! – Я тоже сел в койке и… засмеялся.
Матросы с соседних коек уставились на меня, а кто-то удивлённо спросил:
Ты чо, парень?!
Ну, не рассказывать же им, как мне, устраивала подъём родная тётка?
А тогда мы с братом встали, поддёрнули сатиновые трусы и, набросив на шеи белые вафельные полотенца, пошлёпали в дальний конец общего коридора – к туалету и умывальнику.
Наступал обычный, жаркий, летний день южного, курортно-портового города и его пацанов. 

Глава  1.        Дом и наша улица.

Начиная с пятого класса, как только заканчивались занятия в школе, меня отправляли на всё лето в Сочи, к деду с бабушкой по отцовской линии. 
Покупался билет в купе, а на юг страны, к Чёрному морю, летела телеграмма – когда и каким поездом меня встречать. Мама  собирала мне в дорогу небольшой чемоданчик, где были брюки, рубашка, полотенца, несколько маек и синих сатиновых трусов, пластиковая мыльница с куском «земляничного», зубная щётка и круглая коробочка с зубным порошком. Газетные свёртки с провизией в дорогу, укладывались в авоську, и мы отправлялись на вокзал к поезду.
У вагона мама долго уговаривала, объясняла что-то проводнице и, всегда всё заканчивалось одинаково – мятая зелёненькая трёшка, незаметно перекочёвывала из её ладони в ладонь смилостивившейся проводницы. Мы поднимались в вагон и проходили в купе, где мама теперь просила уже моих попутчиков приглядеть за мной, а меня грозно наставляла, чтобы я слушался этих тётенек. Если мои попутчики не внушали ей  доверия, то мама с проводницей затеивали обмен местами, и я оказывался в другом купе.
В Сочи на вокзале меня всегда встречал дед, удивительно похожий внешне и  манерой одеваться на старика Хоттабыча.  Нет, он не был волшебником, а был просто очень добрым дедом. Когда-то студент московского университета, затем он долгие годы  учительствовал в деревнях, казачьих хуторах и только в голодные тридцатые годы, спасая от голодухи семью, перебрался в более благодатные места – к морю.
Уже в квартире мой чемоданчик перемещался на пол под окном, рядом с матрасами.  Во второй половине августа приезжали в отпуск мои родители. Мама сходу проводила ревизию чемоданчика  и обнаруживала, что брюки, рубашка и майки не изменили своего изначального положения, а использовались только трусы. Её возмущало, что мыльница, похоже, со дня моего отъезда из дома, даже не открывалась. А когда она видела девственно белую, ровную  поверхность зубного порошка  в коробочке…начинался процесс моей головомойки. 
Брат ехидно хихикал, заглядывая в комнату из коридора, а дед докладывал маме, что один раз ему всё же удалось затащить нас в баню и даже постричь.
Так оно и было, ему удалось встать раньше нас, запереть  дверь на лестничную площадку и заявить:
- Не выпущу гулять, пока не пойдёте со мной в баню.
Куда деваться?
Наш дом старый, ещё царской постройки, водопровод был, и даже маленькая душевая была, но вода в кранах - только холодная. Всё взрослое население дома, раз в неделю ходило в баню, а нас – пацанов, туда можно было загнать только под угрозой страшных кар и родительских притеснений.
На первом этаже бани, дед отдавал нас в руки парикмахеров и нам укорачивали патлы – так называла наши отросшие волосы бабушка.
На втором этаже в раздевалке, дед вручал нам оцинкованные тазики-шайки и мы входили в огромный зал мужского отделения бани.  Морща носы и переглядываясь с братом, мы наблюдали, как взрослые дядьки с наслаждением плещут на себя из тазиков  горячую воду.  Дед заставлял нас делать тоже самое, а потом намыливал.  Затем, смыв с лица пену, мы бежали в дальний конец зала под тёплый душ смывать с себя всё остальное. Когда мы возвращались, дед говорил:
- Идите в предбанник, вытирайтесь и ждите меня.
«Ага, сейчас, размечтался! Так мы и будем ждать тебя, пока ты наплещешься в своём тазике, как утка в луже. Нас ребята уже заждались».
Мы быстро вытирались, бросали мокрые полотенца на авоську деда и вылетали на свободу.
Компашка наших дружков, насвистевшись вдоволь под окнами и узнав от бабушки, о наших мытарствах с дедом, действительно, поджидала нас у дома,  сидя на корточках в тени под аркой нашей парадной.
Дом был  массивным в два этажа с парадным входом под арку.  Угол улицы Кооперативной и Электрического переулка (насколько помню, эти названия сохранились до сих пор). На первом этаже  кинотеатр «Электрик», на второй этаж вела широкая мраморная лестница.  Что было в нашем доме раньше, в царские времена, мы с братом узнали случайно уже во второй трети шестидесятых годов.
Милиционеры  по-гражданке в очередной раз прихватили нас с братом в порту и привели в дежурку.
- Кого приволокли опять? – Крикнул нам в спины дежурный.
- Да, опять эти… из «борделя»,  шляются у вас тут в порту, - ответил ему сопровождавший нас мужик.
Мы с братом ощетинились, повернулись к нему.
- Давай, давай, топайте, чего зыркаете?  Если не знаете где живёте, то спросите у родителей, а ещё лучше, у деда с бабкой, - добавил мужчина, легонько подталкивая нас в спину.
Вот после этого случая мы с братом и подступили к нашим старичкам  с расспросами.
Оказывается, на первом этаже нашего дома раньше был ресторан, а после веселья и возлияний, его клиенты могли подняться на второй этаж - в номера  борделя.  С широкой лестничной площадки   двери вели в два широких и длинных коридора.  Вначале каждого, было по две больших комнаты, а дальше следовал ряд маленьких комнат-клетушек, площадью не более восьми квадратных метров.
В нашем коридоре две комнаты и одну комнатушку занимала семья деда. В комнатах жили дочери, одна с сыном, но без мужа, а вторая - как без одного, так и без другого.  Дедушка с бабушкой обитали в маленькой живопырке, служившей им спальней и кухонькой для всей семьи.
Наш дом был единственным жилым домом на всей улице, но даже в нём, в правом крыле  первого этажа, размещался рыбный магазин, где в огромном аквариуме плавала живая рыба: карпы, сазаны и несколько лет прожил осётр – долгожитель.
Вправо от дома, вся небольшая улочка состояла сплошь из магазинов и магазинчиков, примыкавщих  друг к другу, а по тротуару, с открытия и до закрытия сновала масса народа, в большинстве своём – сдыхи, так обычно, называли в разговоре между собой  местные жители, отдыхающих. 
На противоположной стороне был небольшой, очень зелёный и уютный скверик с фонтаном в центре. Затем шмоточный магазин «Дружба», названный так в пятидесятые годы, то ли в честь советско-китайской дружбы тех лет, то ли в честь китайской фирмы, поставлявшей махровые полотенца и прочую ерунду. Затем ещё один зелёный сквер и на углу перекрёстка круглая стекляшка, именуемая в народе шайбой, где всегда в продаже было разливное пиво. Учитывая, что эта отрада для мужиков всей страны, была далеко во всех городах в избытке, то здесь, до самого позднего вечера гудела, как пчёлы у лотка в улей, огромная толпа страждущих.
Здесь нет-нет, да и мелькали ещё  осколки живописных нарядов отдыхающих, ещё пятидесятых годов: то мужик в полосатых сатиновых штанах от пижамы, а то дама в широкополой, тонкого войлока шляпе с бахромой.  У меня даже сохранилась фотография пятидесятых годов, где тётя Тамара  с сыном запечатлены на фоне пальм в парке и, где мой четырёхлетний братец одет в такую полосатую пижамку – считавшуюся курортным шиком тех лет. Когда это фото увидел мой младший сын, отсмеявшись, он сказал:
- Его что, только освободили из детского концлагеря, или уже в таком возрасте натянули на него тюремную робу?
Да, ему смешно смотреть на это - но так было. Всё меняется: мода, люди, города, понятия и не всегда в лучшую сторону. И ничего с этим не поделаешь. Ну, да ладно – вернёмся в город.
На перекрёстке нашей улицы можно было свернуть влево и выйти к знаменитому гастроному, мало чем отличавшегося  от «Елисеевских» гастрономов  в Москве и Ленинграде. В пятидесятые-шестидесятые годы город снабжался продуктами по высшей категории. И в витринах отделов, было многое из того, что и в глаза не видели люди, например в Чите и Урюпинске. В колбасном отделе изобилие сортов и пахло, действительно, колбасой, а не пластиковыми пакетами для упаковки, как сейчас. С крюков в стене свисали огромные окорока, и колбасу вам могли нарезать тонкими ломтиками со скорость пулемёта, хоть пятьдесят, хоть двести пятьдесят граммов.
Повернув с перекрёстка вправо, вдоль магазинчиков можно выйти  к воротам в  порт и к сочинскому красивейшему морскому вокзалу.  Если не входить в порт, а пройти чуть левее, то попадаешь на набережную и центральный пляж.  В те годы набережной было от роду всего лет пять-шесть, и она не была такой протяжённой, как сейчас. Да и галька на пляже не была застелена зелёным ковролином, имитирующим зелёную лужайку, где сейчас стригут с отдыхающих приличные деньги. На всём протяжении побережья,  пляжи Сочи были бесплатными. Да, были и закрытые пляжи нескольких ведомственных санаториев, но в центре города – все бесплатные.
На этом перекрёстке наша улица плавно перетекала в широкую лестницу, которая взбираясь на горку, вела к сочинской церкви.  Наш дед, на старости лет, воспылавший страстной любовью к хоровому церковному пению, как молодой, не раз взбегал по ней вверх, опаздывая на репетицию или на очередную службу.
Ну, вот, как говорят сценаристы – я, как смог, описал время и место действия.
Как в те годы, так и сейчас, город и его центр посещает огромное количество людей,  и вполне возможно, что кто-то из читателей, не напрягаясь, может вспомнить и представить, где всё происходило. Да, многое в городе изменилось за эти десятилетия, но что-то осталось неизменным и - это не только море и солнце. А если у меня получится, то читатель (если ему интересно) сможет перенестись в декорации города - но только, на сорок лет назад.
Теперь можно вернуться и в то утро, моего очередного приезда к дедушке с бабушкой.
Брат, уже умывшись, вытирал лица, а я, согнувшись над раковиной, спросил его:
- Слушай, а что это Нинушка выдала сегодня?  Так и заикой можно стать.
- Привыкай, мы уже третий месяц мучаемся.  Весной-то только нам доставалось, а теперь весь дом звереет. Даже дядя Боря, когда не пьяный, теперь просыпается в шесть часов, - ответил Женька.
Да, это было серьёзно.
И уже в коридоре, проходя мимо окон во двор, из которых открывался живописный вид на скопище домиков и сараюшек  «Шанхая», скрывающегося за рядами магазинов на нашей улице, но хорошо просматривающегося из наших окон. Вот здесь я и узнал от брата - что наша тётка, когда-то в молодости, была певицей московской филармонии. А три месяца назад её взяли на работу в музыкальную школу, где она преподаёт какое-то сольфеджио. И теперь, от этой науки дуреет весь дом. Нинушка взяла моду по утрам полоскать чем-то горло, затем выпивала сырое яичко, и начинала голосить гаммы и рулады так, что кровь в жилах у людей закипала от ярости – время-то было раннее. А ей – хоть бы хны!
Бабушка вставала не под завывания дочери, а ещё раньше и, из распахнутых дверей её комнатки-кухоньки уже тянуло чем-то вкусным, а в чугунной сковородке, стоявшей на примусе, уже что-то скворчало.
- А ну, кыш отсюда, садитесь за стол сорванцы, - и она шлёпала нас по рукам, тянущимся к кускам колбасы на деревянной дощечке.
Даже сюда в кухню, долетел свист с улицы и, всё же стащив со стола по кругляшу колбасы и куску хлеба, мы с братом помчались к выходу, сверкая в сумраке коридора голыми пятками.
Ребята уже ждали только нас.