Прогрессивные мысли Гониглиса-прусса

Я шел по старой разъезженной дороге. По обе стороны ее липы, клены, каштаны роняли пожелтевшие листья. Вокруг просторно раскинулись луга, кое-где торчали рыхлые кусты, а впереди виднелся древний лес. И было тихо. Но вдруг из потемневших облаков заморосило. Я двинулся к лесу в надежде под пологом его укрыться. Да не успел: хлынул проливной дождь, забарабанил по земле, и окрестности подернулись влажной серой пеленой. Я встал под кленом с широкой кроной. И некоторое время слушал зловещий спор дождя с листвой. И клен поддался: поник ветвями, и капли принялись орошать меня, как будто сквозь решето. Под ногами побежали ручьи. Я огляделся: негде больше укрыться. И лишь теперь увидел коренастый ветхий дуб.
Он стоял в окружении жухлых стеблей травы. Нас разделяла дорога. Толстый, изборожденный глубокими морщинами, дуплистый был этот дуб. Его корявые сучья торчали, как лапы, на ветках почти не осталось листвы. Кора над землей – будто жилы вкось перетянулись, словно дуб только что повернулся, желая меня рассмотреть. Казалось, его удивляло, что делает в этой глуши человек, такой беззащитный перед стихией. Этакий древний старик глядел на меня в ожидании.
«Чего ему нужно? – спрашивал я себя. – Милости?» Перкуно – бог-громовержец – был бы доволен почтению к любимому дереву. Но я безропотно стоял. Мы оба мокли.
Ты желаешь поклонения, как это было в темные века, когда пруссы смотрели на твоих могучих предков с благоговением, как на божества. Прошли те времена. Теперь иная вера. Напрасно ты дожидаешься молитв и жертвоприношений. Но священный дуб словам моим не верил.
Между тем я поглядывал в небо. Темная мгла заволокла его, и конца ей не было видно. Промок я насквозь, стало зябко, за шиворот проникали холодные капли. А дуб все глядел, хмурился и ждал. По стволу его скатывались ручьи. Промозглый ветер теребил его последние листья. И дряхлый старец этот сердился, поскрипывал, вздыхал. Искал во мне сомнения. И все указывал сучьями в небо, не спуская с меня требовательного взора: склонись, проси, покорись, ты, этакий упрямец. Но я не поддавался. Дуб этот древний – свидетель многих событий.
В то далекое время, когда Тевтонский орден пришел в Самбию, чтобы завоевать ее, он был молодым проростком. Он видел, как пруссы, отважно защищая свои земли, одержали немало побед. Тогда крестоносцы решили взять хитростью. Пообещали всевластным жрецам княжеские титулы и богатство за верность Христу. И жрецы приняли договор. Они впустили Его в свой дремучий мир. И вот тевтоны пришли, сожгли священные капища, перебили неверных и крестили смирившихся. Так сгинул прусский народ, их язык вымер, а боги нашли пристанище в чужих краях. Они спаслись вместе с беженцами на литовской земле. И был среди уцелевших юный семб Кальвис – сын полубога Гониглиса, погибшего в битве с железноголовыми. Научившись грамоте, он записал мысли отца и передал их потомкам. Теперь они хранятся у нашего прусского лесника Гентаса. Вот, что значилось на этих пергаментных свитках.

Письмо
Мысль, выраженная вслух, становится доступной любому, кто ее услышит. Но тех счастливчиков может оказаться немного. Даже если они разнесут мысль по всей Самбии, то все равно есть риск ее искажения или полной утраты. Но самый главный враг мысли все-таки не дикие пространства, на которых она может быть потеряна, а время. По истечении времени любая мысль тает как весенний снег. Следовательно, хорошо бы эту мысль поймать и закрепить на каком-либо твердом предмете, как, например, стрекозу, засушенную для изучения моим сыном Кальвисом. Но если стрекозу можно удержать в руках, то мысль – нет. Следовательно, ее нужно сделать не только слышимой, но и видимой, как рисунок на крыле мотылька, который могут понять лишь сами мотыльки, а сембу их узоры не ясны. Но ведь и семб способен изобразить мысль и тем самым сделать ее видимой. Таким хранилищем мысли может стать льняная ткань, береста, глиняная или восковая дощечки. Любая мысль на льняной ткани может сохраниться надолго и передаваться от отца – сыну в своем первоначальном значении.

Союз племен
Каждый слышал изречение великого Брутена, подхваченное Видевутом, что якобы вместе мы непобедимы. Никто из сембов не стал этого отрицать. Но вместо того, чтобы эту мысль превратить в дело, о ней позабыли. И сембы, и натанги, и вармы живут как сварливые соседи, преодолевая трудности в одиночку. А раз так, то будущее наших земель уязвимо перед любым врагом, который пожелает их захватить. Пусть криве Маттеус попробует добраться до истекающих медом сот спрятанных в пчелином гнезде. Он будет мигом покусан отважными воинами вооруженными ядовитым жалом. Но если он проявит упрямство, волю и смекалку, то разрушит гнездо, и мед станет его добычей. В другом случае, пусть криве Маттеус попробует полакомиться яйцами пары чаек, что свили гнездо в тростниках у залива. Едва он подберется к их гнезду, как чайки всей Самбии, Натангии и Вармии, услыхав тревожный призыв соседей, поднимутся защищать их от врага; они заклюют его до смерти и закидают вонючим пометом. Наместнику богов наших есть чему поучиться у этих умных и отважных птиц.

Весы битвы
У всякого, кто стремится к власти, трусость перевешивает отвагу. Сила вождя не в его руках, а в мужестве его дружины. Чем сильных воинов больше, тем безопаснее вождь себя чувствует. Но вождь, не обделенный разумом – сильнее вдвойне, даже если он с трудом владеет булавой.

Обязанности
Человек получает пищу равную своему вкладу в общую жизнь волости.

О пище
Мнение будто бы настоящий ремесленник должен заниматься только своим искусством – ошибочно. Голод не даст ему такой воли. Выходит, что и ремесленнику требуется достойное вознаграждение за труд.

Судьба
Свободных людей не бывает. Такие вообще не рождаются на свет. Но если бы даже кто и появился, то жизнь его продолжалась бы недолго – до первой встречи с медведем.

Под десницей богов
Не стоит кому-либо сообщать, будто ты знаешь про него все. После того, как я сказал это своей жене Лаурене, она два дня со мной не говорила. Держала характер пока, на третий день, в избе не закончилась вся вяленая рыба, и тогда, позабыв о своем капризе, Лаурене, душа моя, заговорила: Не пора ли на промысел. Обиды были забыты, и я обрадованный прорвавшимся сквозь нашу ссору ее голосом, поспешил выполнить поручение. Но потом я так же проговорился сыну, и тот целый день в смущении избегал со мной встречи. Пришлось Кальвиса успокоить. Перед сном я поведал ему то, что все-таки о нем знаю, пересказав ему историю нашего священного рода. А потом как-то брякнул нечто подобное Маттеусу, милостью Перкуно жрецу верховному. Тот смерил меня гневным взором и объявил злодеем. Не сносить бы мне головы: за мой несдержанный язык Маттеус повелел бы насадить меня на кол. Но этого сделать он не посмел, поскольку тоже знал о моем происхождении правду.

Об осторожном использовании ночных видений
Бывают такие дивные сны, которые хочется пережить еще раз. Их пытаешься запомнить, вызывая в памяти по многу раз на дню. Иногда чудесные видения рождают полезные мысли. Вот вчера мне приснилось, как мой маленький сын вытягивает из черного пруда сверкающие звезды и бледную луну, вращая колесо прялки. Сегодня же я прикрепил такое колесо к носу лодки и без лишних усилий вытащил из реки очень большого сома. Но это бойкое чудовище едва не потопило мою лодку. Жаль, мне пришлось отпустить его в Прегору. Знать бы, какие добрые духи навевают нам такие полезные сны.

О крестоносцах
Те, кто сжигают чужих идолов, сами желают ими стать. Но верховный бог велик и сумеет упорядочить мир по своему разумению.

Война и ремесленник
Когда хорошим ремесленником овладевает вдохновение, то даже ушибленная рабочая рука не станет помехой его самозабвенному труду. Лишь только смерть может оборвать его рвение к созиданию. И все равно такой ремесленник останется в памяти потомков. Но ремесленник может исчезнуть бесследно в том случае, если после него в пламени пожара ничего не останется.

О победе
Побеждает тот, у кого острый меч, крепкая броня и холодное сердце. В нашем мире есть три победы. Первую я видел, когда морозной осенью два оленя дрались на лесной опушке за право обладания оленухой до тех пор, пока один из них не отступил. Вторая – это когда я, приручив колесо, сумел уйти от преследователей, потому что моя лодка оказалась быстрее. И, наконец, третья, когда крестоносцы пришли к нам: сколько бы сембов они не перебили, сколько бы наших сел, кузниц, святилищ не пожгли, но Самбия будет существовать, покуда жив хоть один человек, говорящий на ее языке, поминающий своих предков и поклоняющийся ее богам.
_____________

На этом рассуждения Гониглиса обрываются.
Как вдруг посветлело вдали. Над лугом поползли призрачные тени облаков. И дождь прекратился. Издали, там, где море, подмигнуло мне солнце. Тогда я бросил на дуб прощальный взгляд, подтянул за спиной рюкзак и бодро зашагал по дороге к грибным местам. Там, решил я, согреюсь у костра и переоденусь в сухое.