Спасите наши души

(эссе)

СЕВЕРНОЕ ЛЕТО
         
          Пассажирские поезда отходят от вокзала по сигналу. Если маленькая станция  -  звонит колокол. На большой  -  дают объявление по громкоговорителю. А речные катера отплывают незаметно. Ни тебе колоколов, ни радио.
          Коли не смотришь на воду, не наблюдаешь за рулевым, запросто можешь пропустить момент, когда исчезают сходни. Те самые, что соединяют суденышко со всякой там береговой застройкой.
          Он мимолетен  -  миг, когда между бортом и причалом образуется полоса чистой воды.
          Мотор потихоньку трясет металлическую палубу катера, полоса постепенно увеличивается, береговые строения водоплавающего транспорта уходят, уплывают назад. И вдруг ты соображаешь, что винт пришел в движение. Он гонит от кормы пенистую волну.
          Ты видишь неизвестно откуда прилетевшую чайку с неподвижными, застывшими на ветру беломраморными крыльями. Ей нравится парить над пенным буруном. Птица себе на уме  -  надеется подхватить с лету зазевавшуюся в волне рыбешку.
          Напряженно внимательны круглые глаза чайки.  Алый всполох утренней зари на кончиках ее крыльев. Клюв нацелен на воду, птица неотрывно глядит: где  добыча?  Мне тоже поглядывать не лень  -  открываю себе картины по сторонам, кое-что примечаю и кое-чему удивляюсь.
          В резиновых сапогах, в толстых брезентовых штормовках сидят туристы. Расположились они как раз перед рубкой рулевого. На верхней палубе, где обзор окрестностям вполне беспрепятственный.
          Тут свежего воздуху, холодноватого и густого, ровно студень,  -  хоть ложкой ешь. Очень много.
          На форватере ветер привольно летит над  широкой гладью реки. Он завивает верхушки волн барашками.  Несет всем нам в лица водяную пыль. Ее в изобилии взбивает, подбрасывает, рассеивает над палубой  железный нос катера.
          Я чувствую: в тонкой рубашке, в насквозь продуваемом пиджаке скоро напрочь закоченею. Ничего не остается, как отступить за рубку. В затишке, где нет раздолья резким порывам ветра, летуна-мокряка, всё-таки дышится полегче.
          Незаметно подплыла к реке дождевая туча. Вроде бы и небольшая, но из тех, что закрывают вдруг полнеба и бушуют по несколько часов кряду. Пролилась она, как и следовало ожидать, щедро.
          Рванул  -  набравший мощь  -  летучий сиверок. Ошалело захлопал тент, закрывавший часть палубы.
          Белая, промытая летними дождями парусина, улетела бы в тридесятое государство  -  таким неожиданным и ошеломляюще сильным оказался порыв ветра.
          Хорошо, наш матрос перед отплытием подтянул все веревечки, которыми тент крепился к металлическим стойкам .
          Капли дождя забарабанили по тугой парусине. На катер обрушился поток воды с хмурого, рокочущего громами, разверстого неба.
          Река сморщилась, вздулась пузырями, дохнула холодом.
          Под тент захлестывало так неистово, что палуба  -  до середины  -  мгновенно стала мокрой, а сухая ее половина быстро приняла всех пассажиров. Они сгрудились под защитой навеса, отяжелевшего, потемневшего от ледяных струй.
          Одни лишь туристы не сошли со своих мест, хотя их штормовки поливало изрядно. Владельцы резиновых сапогов спрятали носы в отвороты своих водонепроницаемых курток, поглубже нахлобучили шляпы, чтобы их не унесло ветром.
          И о чём они заговорили оживленно, не знаю. Чего не слышал, того не слышал. Но скорее всего  -  о предстоящем маршруте. Том самом, что поведет путников через леса, клюквенные болота. Будет легкой дорога, не будет…
          Шторм на реке не разводит многометровых волн, а как всё-таки внушительно это зрелище.
          У туристов не стихли разговоры. Носы вылезли из курток. Маршрут никуда не убежит  -  а ну, поддай жару, буря!
          Где тут гости с югов? Гляньте на северную реку! Что, какова она об эту пору? Знай наших!
          Распахнул я глаза пошире. Вспоминаю наших.
          Вспомнил знакомого северянина  -  журналиста из Нарьян-Мара. Вот уж упорный человек! Много раз ходил он в Малоземельскую тундру, где оленеводы очень озабочены сохранностью угодий. Там каждому олененку мягкий ягель в радость, да только трудно сохранить молодняк. Есть препоны от тех же промыслов, не шибко радующих ягельники чистотой,  -  от нефтяников и прочих копателей. Да и сама погода нынче доставляет столько хлопот, что поневоле призадумаешься.
         
*      *      *
         
          Жил в Северном океане ветер по прозванию Ледовик. Летом, когда потеплее было, он не лютовал. Не обижал маленьких медвежат и тонконогих оленят.
          Попугать он, конечно, попугает: налетит неожиданно, забросает их пригоршнями снеговой крупы. Засвистит озорно и умчится в ледяные поля, залитые лужами талой воды.
          Под солнышком торосы рушились, рассыпались звонкими пластинами и сосульками. Слушая эту музыку, Ледовик мог расчувствоваться и прослезиться  -  окропив океан теплым дождем.
          Зимой он становился безжалостным  -  свирепо накидывался на всех.
          Белых медведей загонял в сугробы, где они спали до весны. Оленей угонял далеко на юг, в тайгу. Там, среди высоких деревьев Ледовику не разгуляться, оленят не поморозить.
          Разгонит, ошалелый, всё живое по закоулкам и воет по-волчьи над пустынными снегами. Ох, сердит! Ох, зол!
          А спроси у него: с чего бы ему злобиться? Так он и сам не знает, что ответить. Возьмет и запуржит, засвистит погибельным свистом, завоет жалобно.
          А как завоет, так потом непременно ворчать начинает, круша в мелкую крошку ледяные поля, поднимая острые торосы.
          От холода и круглосуточной тоскливой ночи у него приключаются раздражение и печальное томление. Всё ему плохо. Всё не по нём, а слова поперечного вымолвить  -  никто не скажи.
          На скалистом берегу росла береза, и такая она была нежно-прелестная, что океан налюбоваться не мог. Затихал в немоте, когда та, поймав ветвями  легкий ветерок, вдруг сарафанчик распушит и зашелестит листочками.
          Пока она молчала, Ледовик ее не трогал. Но вот однажды береза, устав от его сердитости, ворчанья и воя, сказала:
          -  Эк, его разбирает! И чего шумит лютым зверем? Вокруг ни души на сотни километров. Однако он бушует, будто завидел ненавистных врагов. Ровно желает вступить в смертельный бой. Да ты глаза-то открой, ветрило окаянное! На кого сердце держишь?
          Ледовик возмутился.
          Как? Береза осмелилась подать голос? Кто она такая, чтобы ему перечить?!
          -  Против тебя держу сердце!  -  заревел он.  -  Против тебя. Я тут хозяин. Что хочу, то и ворочу. Ты не указывай мне, как себя вести. Не потерплю-у-у!
          Гнет он березу к земле. Хочет сломать. Но она за скалой укрылась. Злому ветру не достать.
          Оттого он сердится всё сильней.
          Но сколько ни дулся, сколько ни пыжился  -  береза цела и невредима. Ветками укоризненно качает и его, Ледовика, стыдит:
          -  Нехорошее задумал ты дело. Не мешало бы тебе одуматься. Что я плохого сотворила? Ведь чистую правду сказала. Не прибавить, не убавить. А правда всегда дорогого стоит, сам знаешь.
          -  Молчи!  -  кричит Ледовик.  -  Растерзаю-у-у!
          Поднял он с земли снег. Ничего теперь не видать в сплошной метельной кутерьме. Тени какие-то мелькают в камнях, и скалы подставляют гранитные лбы неистовому ветру.
          Растерялся Ледовик.
          Где эта дерзкая говорунья? Кому листья обрывать, кому ветки ломать, когда высится перед тобой один лишь черный гранит? Скалы отбивают в сторону метельные снеговые наскоки.
          Силен полярный ветер, слов нет. А белоствольная тонковетка-береза, как известно, гибка. И понимать надо одно: пока Ледовик со всеми своими силами собирается, чтобы вырвать с корнем правдивую ослушницу, она успевает низко нагнуться и спрятаться за камнями.
          Бросался, бросался Ледовик на скалы. Потом догадался, что лучше применить хитрость.
          Он улетел во льды. Затаился, потому как ловкость будет в том -  выждать, подкараулить тонковетку. Ведь прячется та до поры до времени, а потом надоест ей пригибаться, правильно?
          Она обязательно расправит поникшие листочки и выпрямится. Здесь как раз исполнится весь хитрый замысел.
          Когда он улетел, береза, словно по приказу, ветки подняла, зашелестела радостно листочками. Захотелось ей послать приветы и светлому небу, и волнам океанским.
          Откуда ни возьмись  -  Ледовик. Прыгнул на каменистый берег. Обрушился шквалом и переломил неосторожную.
          Хрустнул ствол, и тонкие ветви упали на черный гранит, на серые валуны, покрытые мхом со стороны океана. Злой ветер принес ледяную пыль, засыпал дерево снегом.
          -  Вот я тебя и упрятал навсегда,  -  сказал он.  -  Станешь теперь молчать, как мною исстари заведено. Отныне ты пленница. Отдаю тебя в руки вечной мерзлоте. Она любит меня. Вечная мерзлота не расстается с моими подарками, ха-ха!
          Снова улетел он во льды, и стало на берегу тихо. Лишь волны океанские шипели, растекаясь пеной по гальке. И почти неслышные падали с неба редкие капли дождя, холодной изморосью покрывая гранитные лбы скал.
          Полярная ночь, как ни длинна здесь она, сменяется днем, когда полгода светит солнце, не прячась за горизонт. Затем ночь опять вступает в свои права. Но в свой черед непременно приходит день  -  по обязательному природному закону.
          Идет время, неостановимо оно, и вот как-то при свете солнышка… да, это был ясный полярный день. Птичьи базары галдели на высоких утесах, как раз по-над солеными волнами. Высоко в небе кружили большие морские чайки. Они громко кричали.
          О чём кричали?  Их радовало всё, что они видели: и солнце, и необъятный океанский простор, и земля, с которой  сходил снег.
          Небо полярное, глянь! Вернулись в тундру олени!
          И правда, вернулись важенки-мамы и с ними вместе пришли оленята. Здесь им раздолье. Есть где побегать, и нет кусачих таежных мух. Куда ни пойдешь  -  кругом много вкусного розоватого лишайника, ягодников. Сочная трава встает по берегам ручьев и речушек.
          В теплых лощинах, укрытых валунами от шалостей Ледовика, зеленел мох и поднимались грибы  -  подберезовики, подосиновики, которыми охотно лакомились олени.
          Когда начали таять льды, злой ветер расчувствовался. Полетел к скале, чтобы пролить слезу над сломанной березой.
          -  Эх ты, горемычная!  -  думал Ледовик.  -  Ну, чтоб тебе промолчать. Была бы сейчас жива и здорова.
          Он туманом, влажной изморосью навалился на камни, отыскивая пленницу вечной мерзлоты.
          Вон торчит пенек. А рядом лежат тонкие ветки березы.
          Они были… с зелеными листочками.
          Зажил надлом, ожила тонковетка. Распустились почки на березе. Тянутся вверх трепещущие листочки.
          -  Жива?!  -  удивился Ледовик.
          -  Как видишь,  -  ответила правдивая ослушница.
          Заплакал ветер, стал прощения просить. А карликовая береза шепчет: перестань! пришлось мне стать маленькой, однако же я не лью слезы! и тебе не стоит разливаться тут неоглядными с под небес ручьями!
          С тех пор полярным днем частенько хмурится здесь небо, и множество сынков, дочерей карликовой березы шевелят листочками.
          О чём шепчут ветру?
          Наверное, уговаривают не разводить холодную мокреть.
         
*      *      *
         
          Печора так четко разграничивает тундру, что правобережье и левобережье имеют здесь самостоятельные прозвания. Разница между местными землями имеется, однако трудности проживания  -  хоть на запад от реки, хоть на восток  -  примерно одинаковые.
          Приметы бытия касательно истории стародавней, новой и новейшей также сходные.  Мой знакомец всё больше о Малоземельской тундре мне рассказывал. А я, приглядываясь к истории новейших времен,  позволяю себе глянуть попристальней на юг. В сторону, которая может сыграть очень важную роль в сегодняшней жизни Севера.
          Как неотделима  -  вестимо!  - Малоземельская тундра от Печорского края, так судьба впадающей в океан реки неотрывно связана с жизнью великого и славного потока, впадающего в Каспийское море.
          Взять хоть пример из прошлого. Осели  гонимые когда-то староверы -  на Русском севере, в Заволжье. Но ходила древняя вера и в елово-пихтовые пармы печорского прибрежья. Конечно, в землепроходцах были разные люди: и охотники за пушниной, и  торговцы, и отчаянные исследователи неведомых земель. Я это к тому, что русаки издавна приметили интересную подробность. Низовья Печоры не уступают  -  самой большой по тому времени  -  своей реке. А имечко ей?
          Так что не ошибкой стало с древних годов называть таежную реку Северной Волгой.
          Старая история пусть подскажет: наш нынешний интерес к волжским плесам вполне естествен даже в разрезе храброго землепроходства.  Эта смелая повадка и сегодня нам сгодится. Потому как в новейшей истории тоже есть проблемы бытия.
          Малоземельская тундра, что на левом берегу, и Большеземельская, что на правом, как известно, снабжают олениной не только столицу ненецкого округа Нарьян-Мар. Хватает поселений, где сердечно жалуют мясной припас диетического свойства.
          Вот лишь вопрос  -  будет ли жизнь здешняя и впредь достаточно благосклонна к оленеводству, к привычному проживанию здешних обитателей и сохранению культуры самобытного ненецкого народа.
          Когда я думаю о Печоре, обязательно приходит на ум Волга. Почему, спросите. Но разве нет ответа в том, что происходит сегодня с природой?
          Климатические пертурбации все больше беспокоят общественное мнение. Во многих странах принимаются меры к тому, чтобы снизить уровень выбросов в атмосферу парниковых газов. Катастрофически быстро тают нынче ледники в горах, полярные снеговые шапки.
          Усиливается мощь ураганов, сила проливных дождей, и катастрофа с затоплением Нью-Орлеана грозит также приморским городам Европы.  Над отечественными  Владивостоком, Мурманском тоже висит дамоклов меч беды.
          Нам удастся сгладить неумеренности климата, если широкий северный поток протянет руку не менее широкому южному. Кто сказал, что надо забыть о старом проекте? Что у Печоры  иная задача, собственная до упора?
          Подсказывают: она исключительно делово подогревает океанское прибрежье, не позволяя стуже напрочь заморозить ту же Малоземельскую тундру.
          Аргумент слабоват.  Ведь отступает ледовитость по всей акватории здешних морей. Зато свирепеет ледовитый ветер из-за невиданного ранее перепада температур. Что касается юга России, там усиливаются процессы опустывания. Пастбищное животноводство хиреет, поскольку некогда кормные степи оголяются и ветер начинает перелопачивать горы песка.
          Зачем нам бешеные ураганы в тундровых оленьих угодьях и пыльные песчаные бури в приволжских низменностях?
          Печорские воды так напоят южные степи, что «зеленые фабрики растениеводства» станут забирать из атмосферы избыток углекислого смога. Живительным кислородом наполнятся пески юга России, пустыни сопредельных государств. Людям, как говорится,  - живи и радуйся!
          Северная Волга должна сказать свое веское слово.
          Оно поможет напоить жаркие просторы, сгладить неумеренности климата. Процесс индустриализации человечеству с какой стати останавливать? А вот климатические изменения как раз можно и нужно регулировать. Тому началом стать способна  Печора.
          Чтобы понять, какое чудо сокрыто в самом факте протекания двух могучих потоков по русской равнине, надобно прислониться к нашим рекам душой.
          Не стану скрывать, люблю речные путешествия. Не устаю любоваться полноводными  “красавицами народными”.
          Не лень мне стоять на речных утесах, глядеть на стремнины и полниться мыслями о жизни.         
               
         
ЕСТЬ  НА  ВОЛГЕ  УТЕС
         
          Чтобы глубже проникнуться пониманием того, какое чудо сокрыто в самом факте протекания волжского потока по Среднерусской равнине, надобно именно что не раз прислониться душой к великой реке. Что касается меня, стараюсь навещать Волгу-матушку по мере неустанной возможности. Всю свою жизнь.
          Гляжу на стремнину, думаю о своих предках, в равной степени о будущем поречья. Новый раз да за прежним разом, а ведь седьмой десяток любому путешественнику не в сахар.
          Колдовская чудесность народной  -  без дураков!  -  реки нам дадена преимущественно в ощущениях. И ты, записной ходок по городам и весям, лишь знай не упускай случая осмыслить их, подспудные движения собственной души.
         
*      *      *
         
          Утро: белая кошка пролезла в окошко. По русскому народному означению  -  рассвело. Коли такое дело, то и все углы в комнате проявились из ночной темноты.
          Как посветлело, так что оказалось? Ведро у меня с вечера стоит пустым. Непорядок однако.
          Благословенная вода! Про тебя забывать нельзя.
          Освежающая сила, очистительная мощь, живительное могущество чудесной влаги  - проживанию нашему непременное вспомоществование. У меня пошли чередой мысли о впустую бренчащем рукомойнике, о чайнике на огне, о тарелках, нуждающихся в настойчивых ополаскиваниях. Давай шевелись, прибрежно-речной, а также лесной проживатель!
          Почесал затылок  -  делать нечего: нужно шагать на родник к бакенщице Нине.
          Дом ее присоседился к охраняемой территории старинного бора, пристроился к высоченному волжскому крутояру.
          У подножия песчаного обрыва течет вода из груды камней, журчит привольно. Таинственным образом несет она в себе неистребимый запах молодых брусничных листьев, что  -  на моей памяти  -  бывали растертыми в пальцах ведуна. Белобородого народного знахаря.
          Нина забила здесь трубу в крутой склон. Вколотила поглубже в горку серых валунов. Они, могуче горбатые, полеживают в россыпях желтоватого кварца, небось, со времен великого оледенения.
          Бакенщица толково обустроила источник. Теперь удобно подставлять оцинкованную посудину под струйку, что бежит из круглого отверстия.
          Вот годами поистрепанная емкость моя полнехонька, с краями. Бери ее за железную дужку и знай себе утруждайся вдоль по тропке.
          Поднимаюсь наискось горой, а тут подле дома  Нины  -  собачья конура, сколоченная из потемневших, не познавших рубанка, дощечек.
          Жестяная крыша строения проржавела, оттого один древний лист принакрыт другим, не менее стародавним. Что означает  -  таким же дырявым. Сверху сооружение придавлено еловой балясиной, чтобы ветер не унес полегчавшие от ветхости листы в дрёмные урочища.
          И что я вижу? Потягиваясь, вылезает оттуда…   кошка.
          Три глаза или не торопись протирать, но только без сомнения перед тобой она  -  палевая красавица с угольно-черными пятнами на боках. С короткой шерсткой. И очень убедительными лапками-царапками.
          Эй, киска-кошурка! Ты как это не убоялась нынче хозяина конуры?  Или здесь теперь кошкин дом?
          -  Убежал мой Трезорка. Вторую неделю не кажет носа,  -  говорит вышедшая на крыльцо бакенщица.  -  В лугах после дождей трава бросилась в рост. На свежие зеленые стрелки набежали, видно, мыши-полевки. Пока они лакомятся всякой там кашкой, псу вынь да положь поохотиться от моей похлебки в стороне.
          Возможней возможного,  -  согласился я без раздумий. И солидно добавил.  -  Авось, допрыгнет до мясца. Не все ему рыскать в скучной овсяной похлебке.
          -  Понимаю, не мешает ему разговеться. А скорее всего сбежал он в деревню. К друзьям-приятелям. Там ведь у него дом родной. У меня жил приемышем.
          Осудили мы с Ниной Трезорку. За легкомыслие, неподобающее путному псу. Что ни говори, обеспокоил хозяйку бакенов.
          Дальше стоим, разговариваем, и я любуюсь кошкой. Вот вроде бы не заморская синеглазка  -  нашенской стати. Но под ж ты, не похожа на окрестных мурок.
          -  И котенок у нее пригожий,  -  подсказывает собеседница.  -  Такой баской, прямо сиамский.
          При этих ее словах сыночек кошуркин сунулся из собачьей конуры. Ласковая мягкость в голосе хозяйки его привлекла или что другое, не дано мне знать. Ушки же его очень заметно встопорщились в проеме деревянного, сверху донизу обветшавшего, строения.
          Лишь меня увидел  -  замер, вытаращив свои любопытствующие гляделки. Никак не уходила из них опаска.
          Мамаша успокоительно замурлыкала, и он притушил настороженность. Подошел к ней, убедительной защитнице и каждодневной кормилице.
          Мать внезапно отпрыгнула прочь, вскочила на толстый сук  -  валялся здесь, подле крыльца, обрубок сосны. Оттуда, с древесного подъема, мяукнула призывно.
          -  Приучает его лазать по деревьям,  -  растолковывает мне полноватая круглолицая Нина.  -  Однако он не спешит на верхотуру. Такой молодчик, что как раз себе на уме.
          Ленивец садится на землю. Начинает облизывать лапки, как положено всем кошачьим отпрыскам, когда они в неторопкой задумчивости.
          -  Он чего сидит?  -  смеется бакенщица.  -  Еще испачкаешься там! А шкурка у меня своя, не чужая. Нет резона гулять по сосновому корью.
          -  Мать, полагаю, у него старательная. На диво сообразительная,  -  высказываю свое мнение. Нравится мне, что появление мужика с ведром не испугало кошурку.
          Живо откликается владелица дома у песчаной горы:
          -  Вырастет здесь у меня кот. Почнет воровать сметану. Как раз я и скажу: с молоду был не промах!
          Палевая красавица приглашает сыночка поиграть. Она то прячется в траве, то снова запрыгивает на сук. Лениться синеглазому умнику сиамской стати с какой особой всполошенности?
          И всё же у него имеются свои соображения  насчет предлагаемого развлеченя. Прятаться в зеленых стрелках, в долгоногих былках луговой овсяницы  -  пожалуйста. Это допустимо по безоблачной сегодняшней погоде. И возможно по аккуратному ходу коротких лапок.
          Забираться на покачивающийся ужасный сук  -  весь в ошметках корья  -  нет уж, увольте!
          Мама-кошка, заботливая учительница и родная добрая душа, управляется за двоих. Лазает туда-сюда с умноженным, значит, прилежанием. Что довольно смешно: взрослая все-таки особа. Ей  красоту поберечь  -  для отдельной последующей жизни  -  совсем не лишнее дело.
          Опять же потешен и котенок. Поскольку степенности в нём, неторопком малыше, ровно что в каком-нибудь Его Степенном Благородии. Ишь, какой чертенок!  Уговоры, вишь, ни по чем его не уговаривают!
          -  Он такой у нас при собачьей конуре,  -  улыбается Нина.  -  Ты учи меня, мамаша. Природа моя не возражает. Только на ваше дерево полезу в другой раз.
          Она задумчиво качает головой, вздыхает:
          -  Если по нынешней поре не вырастет из молодца охотник за сметаной, то…
          Объявись тут громкий Трезорка, подсказываю, этот ленивец в два счета освоит науку лазанья по деревьям.
          Нина смотрит в сизую даль, в лесистое заречье. Переводит запечалившийся взгляд в верховья сине-стремного волжского разлива. В жалобы не вдаряется, но чувствую: есть у бакенщицы ощущение грустноватой неустроенности. Муж недавно помер, и вообще…
          Чего уж здесь споры спорить? Обидел быстроногий Трезорка вдову. А ведь жилец конуры и кошке сгодится, и хозяйке дома не помеха. Должен быть в усадьбе какой-никакой порядок.  Поскольку верна поговорка: хорошо живет Ермошка, когда есть у него собака да кошка.
          Пошла Нина в деревню. Необходимо разыскать беглеца.
          Он всем, оказывается, нужен. И нечего ему раздумывать, когда кликнут на широкой сельской улице и поманят кусочком вареного мясца.
          Я в свою очередь отправился горной тропинкой восвояси. С ведром, где потихоньку плескалась родниковая студеная вода. И была у меня уверенность, что завтра увижу пса на его законном месте.
          Поросший еловым подростом волжский крутояр с валунами у подножия! Ты видишься мне высоченной вершиной, которая хранит законы бытия.
          Многое может поведать здешнему проживальщику Высокая Гора. И в сказке не сказать…
         
*      *      *
         
          На земле не было вершин выше этой Горы. На ту высоту, куда возносилась ее снеговая шапка, не поднимались даже орлы.
          Да и что нашли бы они среди безжизненных камнных складок? Косули и лисицы, горихвостки и мухоловки, гадюки и ящерицы  -  все они жили ниже, в теплых долинах. И орлы день-деньской парили над теми уютными долинами, выискивая добычу.
          Одиночество Горы было вечным. Она привыкла к нему, как привыкла к близости солнца и к зимним ураганам. Но всё же тосковала. Кто сказал, что одиночество должно быть сладким?
          Заоблачная вершина не только слыла  -  в яви была очень большой, поражала всех своей исполинской мощью.
          На северном склоне грохотал гром и завывал ветер. Снежные лавины одна за другой в удовольствии просторного полета срывались с каменных круч, обрушиваясь в теснины ущелий. В это самое время  на южной стороне ящерки нежились на скалах, прогретых солнечными лучами. И бараны безмятежно щипали траву на лугах.
          Но если б кто знал, как страдала Гора!
          Что за жизнь приключилась нежданная  -  даже пошептаться не с кем. Год за годом, век за веком одно и то же. Не высказаться душе, не раскрыться вместительному сердцу.
          Может, орла пригласить в гости?
          Наклонила она свою сугробную шапку и загремела оглушающим лавинным голосом:
          -  Птица моя ненаглядная! Голубчик крылато-способный! Поднялся бы ко мне, что скажу-то по секрету…
          Воздух дрожал от снежных обвалов. Громовой голос напугал орла, он всполошенно забил крыльями острыми и полетел поскорей прочь.
          «Э, нет, матушка,  -  думал он нисколько не покладисто.  -  Твои секреты мне совсем ни к чему. Больно ты громогласно высока. Оба крыла как раз отморозишь. Сверзнешься настолько пониже, что и представить страшно.»
          Закручинилась отвергнутая горная душа: уж очень ей хотелось раскрыться, пошептаться с кем-нибудь понимающим. Мочи не было  -  так сильно возжелалось.
          Кого бы пригласить наверх? Через молочный туман облаков? К солнцу поближе?
          Горихвостки и мухоловки  -  слабокрылые и робкие создания. Даже посередь птичьего царства им неуютно: ровно огня, боятся орла с его быстрыми глазами и стальными когтями. Как беспокойство нежданное, они сразу прячутся по кустам и стесняются петь напрочь. Именно что  -  до потери пульса.
          Змеи и ящерицы не доберутся до каменного заоблачного возвышения, до морозной снеговой вершины. От холода они коченеют, впадают в нескончаемо-покойный сон.
          Им бы всё греться на темных сланцевых плитках скал. Под лучами добротворного светила. Так, чтоб и водички хлебнуть из ближайшего ручейка, и подремать в полном удовольствии непременного отдохновения.
          Косуля с тонкими ножками и острыми копытцами не возражает бегать по крутым склонам, прыгать через расщелины, но очень уж осторожна. Ее из леса не выманить. Предпочитает бродить по чащобам. Не любит она попадать под приметливый глаз леопарда.
          Лиса  -  другое дело: обретается поблизости, под боком у Горы, и снег ей не страшен. Чего бояться при теплой-то шубе, мохнатых лапах и рыжем хвосте?!
          Она до вершины, пожалуй, доберется, не поспешит замерзнуть на ледяном ветру. А если какой падающий камень засвистит, рыжая не забудет повернуть голову. Исхитрится туда глянуть, куда отпрыгнуть лучше всего, чтоб не упасть в расщелину. Ловка, хвостик она эдакий!
          -  Голубушка наша беззаветно умная!  -  крикнула Гора.  -  Верю в твои быстрые лапы и пушистый хвост. Как не поверить тебе, денно и нощно добычливой?! Для своего живота честной?!
          -  Что такое?  -  откликнулась лиса.
          -  Беги давай сюда! К шапке моей поближе.
          Рассыпались глубокие сугробы. Заклубилась снеговая пыль, и задрожали скалы на празднике разговора.
          Однако напрасно продолжала рокотать Гора. Умоляющими громами зря сотрясала воздух.
          Забилась лиса в нору на южном склоне:
          -  Забираться на вершину? Новости какие! Я уважаю тамошние вечные льды и здесь, в затишке.
          -  Дорогуша!  -  тряслась Гора.  - На северном склоне есть тоже затишок. Вполне подходящий. Посидишь в нём час, попривыкнешь к ветру. Да и поднимайся знай наверх, шевели способно-мохнатыми лапами.
          Не понравились лисе приставучие советы. Того и гляди завалит Гора уютную нору огромным сугробом. По причине привычного стремления к лавинным вздохам.
          Ой, слишком шумное она подносит приглашение! Наружу не выберешься ведь вскоре.
          Выскочила хитрунья, вильнув хвостом. Кинулась бежать прочь. На ближней скале всё же задержалась, подняла острую мордочку:
          -  Сделай милость, заснеженная матушка, не сердись. Сама знаешь: умный в гору не пойдет, умный гору обойдет.
          Под нос себе проворчала рыжая:
          -  Нервничай тут с некоторыми.
          Помчалась каждодневно честная  -  касательно своего живота!  -  в сторону от вершины. Ловко заметала хвостом след. Пусть к ней не пристают, не докучают разговорами.
          На бегу так себе соображала: ну как станет Гора сердиться неутешно? Страхи-то какие! Старайтесь ноги, уносите голову от греха подальше.
          Подумала Гора, подумала да и замолчала. Укуталась туманной изморосью. Что без толку сотрясать воздух? Никто не желает дружить с ней. Никому не нужны ее секреты.
          А если разобраться дотошно, то с кем ей делиться добросердечием многомысленным, вековыми тайнами? Одни слишком слабые, другие чересчур осторожные.
          Приглядись и еще кое-что различишь. Те очень изнеженные, эти чересчур мудрые. Такие, что сами себя норовят перехитрить, всё вокруг да около ходят. Сорят бестолковыми улыбочками и собой гордятся несказанно.
          По таковской жизни шапочно-вершинные мечты должны идти прахом. И ничего здесь поделать нельзя. Кроме, как заснуть на веки вечные.
          Тем временем через скалистые кручи, ледяные завалы, сыпучие сугробы и бездонные провалы шел к снежной вершине  житель горного селения.
          Испытывали его на стойкость ураганный ветер и жестокая стужа. Однако человек преграды преодолел, пересилил невзгоды. На Гору взошел, зачерпнул белого, словно соль, снежку. Пожевал и засмеялся:
          -  Ну, камень, ты даешь! Это ж надо взгромоздиться на столь высокую высоту!
          Гора прошептала:
          -  Надобно, значит. На то я и Гора. Тебя-то зачем занесло на студеную вершинность?
          -  Да ведь и мне тоже надо. На то я здешний житель. Если желаешь знать, давно заглядывался на тебя.
          Подумала Гора, подумала и…
          -  Слышь, мил-человек. Что тебе тогда скажу…
         
*      *      *
         
          Сегодня всем летит в уши Нечто.
          На великом протяжении родной Волги можно встретить великое множество утесов, и каждая гора готова сказать свое слово.
          Тверская круча поведает, наверное, о «мимолетных видениях», о тех верхневолжских прелестницах, к коим наведывался Пушкин в странствиях по стране.
          А местное радушное угощение?
          Оно радовало поэта во все времена. Недаром он поминал в стихах своих знаменитые пожарские котлеты.
          Жигулевский крутояр, небось, расскажет о том, как в древности укрывал разбойников по дубравам. Не поленится объяснить досконально: удивительна, прекрасна в своей завлекательности здешняя речная пойма. Схоронена в ней известная «кругосветка», излучина кольцеобразного потока. Природа силой землеустроительного искусства сотворила чудо.
          Какая-нибудь вершина города, недавно прозывавшегося примечательно  -  Горький, пропоет шальными стихами Бориса Корнилова:
         
В Нижнем Новгороде с откоса
чайки падают на пески.
Все девчонки гуляют без спроса
и совсем помирают с тоски.
         
          Не единообразно, как можно догадаться, горское слово золотое, ему свойственна многовершинная вариантность.
          Что касается меня, очень часто по праздникам слышал о том волжском утесе, который вошел знаком любви и печали в русскую песню.
          Отец, армейский офицер из казаков, и казачий его родственник, преподававший в одном из московских вузов,  пели охотно и долго. Нисколько не накаченные горячительным питием, а просто их души просили пережить былое, романтически-народное.
          Случались у них такие разговоры о прошлом, когда преподаватель рассказывал о походах Степана Разина. Он был подкованным историком, этот вузовец. С легкостью называл имена и фамилии родственников-казаков. Каких именно? Да тех, что вели свое происхождение от персиянки, которую вывез соратник Разина в родную степь.
          Легенды или были, вполне ответственные, лежат в основе долгоживущих старинных песен? Наверное, по-разному складывались столь завлекательные слова у стихотворителей.
          Вот мой случай, похоже, нисколько не легендарный. Он когда-то с обыденностью южно-русской был засвидетельствован в истрепанных церковных книгах.
          Не знаю, не упоминаю никак всех своих кровно-близких степняков. Отец не хотел каждодневно вдаваться в дебри истории, а я не настаивал по легкомысленной молодости лет.
          Осталось у меня лишь знание  -  глубоки наши корни. Умопомрачительно провалены в дебри истории.
          О самых близких волжаночках, не ошибаясь, скажу всё же. В городе  -  не юном хоть, но и ничуть не обветшавшем  -  в Твери, сподвижнице пушкинских странствий, родилась жена. Потом появилась там у нас дочь. Первый воздух, который вдохнула, был полон речной прохлады, любви и печали, столь свойственной русской знаковой песне.
           В окна родильного дома, стоявшего на берегу, уж так-то легко лилась свежесть водного простора. А с проходивших кораблей и корабликов частенько долетали разные песни.
          Итак, есть на Волге утёс…
          Когда он говорит мне что-то, в свою очередь ему отвечаю:
         
Погода нынче хороша.
По благодатному июлю
на юг лететь
зовет душа.
Туда, где Волга величаво
течет себе. И Каспий  -  вот.
И вот  -
в неугасимой славе
персидский женский приворот.
         
          Ох, много на привольной реке мест значительных! Весьма и весьма важных. Как для моих родственников, так и для особого российского образования  -  для волжан, этой немалой части нашего народа.
          Те, кои завсегда волгари не только по месту проживания, но и по сути духовного единения с широчайшим потоком отчечественной истории, меня понимают. Уверен.
         
*      *      *
         
          От астраханского устья до тверских верховьев  -  где пешком прошел, где автомобильно проехал, где проплыл теплоходно  -  познавал я Поволжье год за годом.
          Мне уже достаточно за шестьдесят, и воспоминаний выше головы накопилось. А всё же острее всего, занозой в мозгу  -  две побывки.
          Приток реки  -  тот, что ближе к восточным областям страны  -  найдете, пожалуй, на любой карте. Могучая Кама размахнулась плечисто по всему Предуралью. Ее энергетическое обилие еще вчера стало солидной подпоркой что при возведении новых городов, что при дополнительном укреплении машиностроительной отрасли.
          По моему мнению, судьбинушка восточно-волжскому рукаву приуготовлена еще более важная.
          Надобно уже нынче всем понять: хребту российской промышленности , седому Уралу, необходим альтернативный выход к северам. Транспортные системы пока что развиты недостаточно.
          Зовут его и лесотундра, и береговые равнины океана, и шельфовая полоса с ее кладовыми. Он двинется туда. Обязательно. Если не сегодня, то завтра.
          Когда-никогда, а пойдет  -  к месторождениям полезных ископаемых Тиманского ареала, к богатейшим прилегающим районам.
          Там, возле кромки ледовитых морей, есть и коксующийся уголь, и нефть, и газ, и сырье для производства хоть мягчайшего аллюминия, хоть титана, что крепче стали.
          Несомненно подтолкнет путешествующего богатыря самоорганизация промышленности. Однако подадим свои голоса и все мы, обычные русаки. Не только фабричные мастеровые, но и землепашцы. Не одни лишь взыскующие водители заводских коллективов, а как раз простые обыватели. Я это к тому, что есть такая нужда  -  не молчать в тряпочку.
          О нуждах населения последует речь.
          Но для начала давайте определимся. Если куда двигаться, следует учесть непременно  -  самый дешевый вид транспорта, как известно, водный. Зарубочка на память получится нелишней. Ведь канал от Печоры до Камы не поленится, поспособствует продолжению жизни многих производств. И Магнитке с ее домнами, и тракторному конвейеру Челябинска, и нижне-тагильскому вагоностроению, и…
          Говорят, на севера пойдет железная дорога? Милости просим, пусть себе пожалует. Но не стоит выбрасывать из памяти этот экономический пунктик  -  дешевизну, что для перемещения лавинно возрастающих потоков сырья и материалов, ой, как важно.
          Короче говоря, всем уральским, предуральским промышленным центрам светит вспомоществование.
          Какое? Такое, чтоб получить второе дыхание.
          Побывав в Свердловске, нынешнем Екатеринбурге, и в Челябинске, поговорив с тамошними озабоченными производственниками, с донельзя утомленными железнодорожниками, я воочию убедился  -  исключительно полезно обеспечить  седой Урал новым видом транспорта. Так что две побывки не стали зряшними.
          И что же? Свобода Деточкину? Вот именно свободы не хватает промышленной агломерации с ее заводскими традициями и проверенными кадрами уникальных мастеров. Необходимо, чтобы впредь бесперебойно поступали сюда разнообразное сырье и угле-водородное топливо. Бесперебойно и совсем не накладно!
          Не через лесять лет  -  через пару десятилетий придется запрячь печорскую стремнину. То есть переправить значительную долю северной реки наперекор водоразделу. Он не очень высок, скорее низок, что для прокладки канала опять-таки станет фактором дешевизны.
          Я не случайно высказался насчет «значительной доли». Больше воды сможем дать Каме  -  вдвойне полезней окажется эта стройка.
          Есть на Волге утёс… При чем тут Предуралье, зададитесь вопросом.
          Подождите. Народная песенная, любимая наша матушка-река, она ведь тоже не против того, чтобы получить второе дыхание. Ей нужна свобода животворения.
          Может, есть у кого-то соображение, что ей хватает воды с избытком. Без труда, мол, напоит и города, и поля с травами да пшеницей. И  сады с яблоками.
          Но коли б так, к чему горевать принародно? Ведь звучат горькие речи уже давно. Кое-кому из населения  /степного, прибрежного, песчано-пустынного/  перехватывает в разговорах горло  -  до того явственно приближение беды.
          Без чудесной влаги, без особой силы умноженного волжского потока не спасти нынче степные просторы Калмыкии от умирания. Не утолить жажду пшеничного Ставрополья и дагестанских овечьих выпасов в Северном Затеречье.
          Отчаянно трудные времена  -  хоть не шибко об этом распространяются газеты и телевидение  -  переживает южное междуречье Дона и Волги.
          Пусть так, а кто здесь толкует о растущих песчаных барханах, о пыльных бурях, сдирающих с почвы плодородный слой? Автор очерка живет на юге, что ли? Он северянин, однако волгарь по корням своим и духу российского единения. Вот вам, пожалуйста  -  трет лоб и не может прогнать встопорщенную думу о судьбе русской земли.
          Пришли не так давно, в двадцатом веке, пески междуречья в непреклонное движение. Картина! Словно длань каменно-кварцевого командора насмерть сжала руку беспечного аборигена, и не выжить ему теперь, неосмотрительно кочевному Дон-Жуану.
          Изумрудное степное разнотравье, весенние ковры тюльпанов  -  почти всё в прошлом, а то, что еще осталось, тает, тает.
          Пустыня антропогенного происхождения, она первая  -  как утверждают экологи  -  в Европе. И без чудесной силы воды, может быть, не последняя. Некогда зеленая равнина, ныне безжизненно желтая песчаная, просит у всех нас участия. Будьте уверены, приглашает взглянуть в ее сторону не зря: катастрофически быстро уходят и ковыльники, и полынники, и даже неприхотливые эфемеры.
          Мертвечина!
          Надобно обеспокоится человеку, приложить руки к озеленению безжизненных пространств, не прибегая к долгому ящику хитрых уверток.
          Я здесь не о возрождении первозданных степей собираюсь баить с корыстностью вольного наездника. Уважая технические достижения века двадцать первого, полагаю: можно и нужно подумать о многочисленных плантациях сельскохозяйственных культур.
          Пригодятся лесные полосы, современные оросительные системы, способные живительную влагу умноженного волжского потока расходовать экономно. Бесцельно уходить воде в землю? Это расточительно, а вот наращивать зеленую массу полей  -  полезно во всех отношениях.
          Будет у людей хлеб и разнообразные плоды, у домашних животных  -  корма. Заодно поможем атмосфере побыстрей избавляться от излишков углекислого газа с его парниковым эффектом. «Растительные фабрики» пополнят земную среду и кислородными запасами тоже. Нам жить на этой планете, нам ее беречь.
         
*      *      *
         
          Пустыня растет в Калмыкии вольно, невозбранно. Вот и пусть аборигены посильней возвышают голоса. Насчет своих и будущих пустошей в Европе. С какой стати северянину, этому расплывчатому волжанину, лезть с советами поперед батьки?
          Ну, положим, эта обширная земля, ныне миру всему известная республика, не вовсе чужая реке, что заслуженно прозывается красавицей народной. Поскольку присоседилась боком к береговым крутоярам, даже городком закрепилась здесь. Кому не знаком Баян-Цаган, пусть не сомневается: поселение существует, стоит себе издавна, и никакое оно  жителям континента не туманное видение.
          Что касается черненького внука моего, Никиты Васильева, он ведь не поймет, если стану калмыков, предков его отца, считать посторонними на материке. Недостойными волжского участия, напрочь излишними в деле спасения обширных европейских земель от бед деградации.
          Впрочем, и более светлый внук Артем не возьмет с восторгом в свой школьный, но уже достаточно подкованный, разум. Не поймет меня также беленькая льноволосая внучка Настя, чьи родичи не понаслышке ведают о привольной Оке и ее неспешных мешёрских притоках. А внук Федя, что появился на свет в Твери…
          Нет, сейчас не стоит упирать на одну лишь причастность моих близких и родных к Поволжью, к старинным песенным краям. Надобно уширить обзор.
          Вот так оглянешься и схватишься за голову: повсюду, за исключением разве что Москвы, уменьшается народонаселение. В некогда обильных житницах падает культура полеводства. В корабельных дубравах, известных со времен Петра 1, практически свернуто лесовосстановление. Сельхозмашиностроители сбавили ход, агрохимия в загоне, и что нам ждать дальше?
          Вырождения в исторической перспективе?
          Рискну воспротивиться.
          Не призывая вернуться к сталинским преступлениям на ниве утопически-лагерного социализма, хочу обратить ваше внимание на многоукладную экономику по-ленински.
          Когда-то крепкие культурные хозяева могли существовать на селе беспрепятственно, сообразуясь с толковыми налогами. Назови их гневно кулаками, обозначь нейтрально фермерами, но… пусть себе исправно выдают продукцию на-гора.
          Многоукладность-то в чем? Разве в праве простых людей на униженность и оскорбленность? У них должно быть достаточно сил, чтобы постоять за свое человеческое достоинство. И тогда что же  -  у общества появляется возможность обеспечить рядовым труженикам социальную защиту, дав им на то правовые полномочия.
          Властям нелишне поддержать и фермеров. Если вежливо, без сталинских перегибов, предложить им сбытовую кооперцию, они почувствуют себя уверенней на рынке. Имеется в виду не стихийный базар, а вполне солидный рынок, который может включить в себя даже международное разделение труда.
          У нас, как известно, многие районы входят в зону рискованного земледелия. Аграрники привыкли не зарекаться насчет стабильных урожаев. Поэтому учтем погодные препоны в растениеводстве, доведем до сведения культурных хозяев: если трудности какие, вам не помешает производственная кооперция. Науку протолкнут в практику всякие Агромаши, Агрохимы.
          У меня, честно скажу, не вызывает особую тревогу будущее «крепких» полеводов и животноводов. Поскольку молодцы они хваткие и не упустят свою выгоду.
          С наемными работниками сложнее. Защиту им полагается ждать не от цепких хозяйственников, слишком сильно заинтересованных в размерах прибыли. Там, если на что понадеешься, то лишь на «милость к падшим» или, проще говоря, к малоимущим.
          Поэтому ждём подходящей политики. Той, что всех людей поддержит  -  и заблудших в воинственной корысти, и помышляющих о новых перспективах. Одних она призвана утихомирить и просветить, других избавить от произвола, неправедно жестокого и усмешливо властного.
          «Пусть себе все богатеют» говорят нынешние президенты, думцы, олигархы, их бесчеловечные порядки.
          Правила игры таковы, что лучше помалкивать простым людям. Однако природу не обманешь, деградирует русская земля. И это должно беспокоить не только левых федералов, но и правых.
          Деньгу зашибать воровски, ни на что иное не обращать внимания… От миллионеров идти к миллиардерам, от них  -  куда? К  «триллиардерам»?. Желания, сосредоточенные на бесконечной погоне за наживой  -  это ведь тупик, смерть разума и потеря сопереживательных чувств, столь свойственных нам в гражданском обществе. Бесконечность как тупик? Полет человеческой мысли в никуда? Вот именно, и нет желания верить в подобное будущее. Как российских граждан, так и всех планетных наций .
          Нам, хомо-сапиенсам, надо жить, помятуя, что мы обитаем в сообществе. И не где-нибудь в безвоздушном пространстве, а на зеленой пока еще Земле, где люди и вся живность, «братья наши меньшие»,  достойны жить дальше.
          Современный человек может сделать так, что главным для него станет не «смерть разума». Что же тогда? Например, он уже способен озаботиться составом атмосферы, чтобы планета дышала чистым воздухом. И значит, нам полагается трудиться как заведено людьми исстари  -  с упорством утверждающейся новой цивилизации.
         
*      *      *
         
          Есть несомненные резоны муссировать тему, говорить и говорить в средствах массовой информации об экологии. Авось, дойдут взволнованные речи неравнодушных граждан до сильных мира сего. Хоть до обремененных властью деятелей, хоть до признанных авторитетов культуры, науки, образования.
          Заодно  -  до тех политиков, что продвигаются к власти  и предлагают свои пути для установления мира и сохранения на Земле среды обитания. От военных конфронтаций, от попыток глобализации по-американскому образцу или по законам шариата, от стремления к каким-либо национальным предпочтениям можно и нужно отказываться, это представляется уже несомненным для очень многих людей.
          Индустриально развитые страны штампуют всё новые образцы ракет с атомными боеголовками, торопятся одновременно создавать непроницаемые щиты от средств нападения. Усилия идут по нарастающей, военная техника усложняется и нынче стоит бешеных денег. Разве не видна здесь та самая бесконечность, которая есть не что иное, как «смерть разума»?
          Колыбель человечества достойна того, чтобы ее оберегать. И если мы умножим усилия для прекращения вооруженных конфликтов между этническими группами, религиозными конфессиями, государствами с разнородными властными структурами, то нам останется лишь одно  -  озаботится экологией. Поскольку повсеместно идет тревожное изменение климата. Оно грозит катаклизмами, и мы сами неуклонно навлекаем их на себя плохо контролируемой, практически неуправляемой индустриализацией.
          Средства, идущие на военные цели и поддержание вооруженных конфликтов,  -  это деньги, выброшенные на ветер. Кто любит считать собственные миллиарды долларов, рублей или динаров, пусть подумает, во что ему обойдется разгул стихий, когда объединят свои силы невиданные  ураганы, страшные ливни, наступление морских волн на портовые города.
          Впрочем, не для одних промышленных магнатов скоро станет вода проклятьем. Всем нам не избежать ударов малоизвестной судьбы. Или хорошо известной  -  что не удивительно для тех, кто верит в Ноев ковчег.
          А ведь у воды есть и другое предназначение. То самое, когда она становится не средством разрушения, а чудесной созидающей силой. Вот о ней как раз очень хочется вам поведать по возможности подробней, дорогие читатели.
          Не было на планете нашей когда-то кислорода. Его нам подарил богатый растительный мир. Сейчас нещадно, безоглядно  эксплуатируем зеленый покров Земли. И он сжимается, как шагреневая кожа в произведении Оскара Уайльда.
          Тем временем мы обильно возвращаем атмосфере некогда использованный растениями углекислый газ. Как говорится, портим воздух. Год за годом всё шибче.
          Дорогое удовольствие предлагаю вам. Оно стоит громадных денег, но всё-таки не больше тех, что тратим на практикуемые и планируемые кровопролития.
          Речь пойдет об акции, небывалой в истории человечества. У нее, по моим представлениям, имеется множество подходов, разветвлений, но давайте побеседуем обо всех и неспеша. Разговор того стоит.
          Приступить к очистке воздуха на Земле можно в авральном порядке. Но допустим и постепенный, последовательный вариант. Тем более, что вряд ли удастся всему человечеству замириться разом.
          Для начала нам поможет, например, ирригация антропогенной европейской пустыни. Тем более, что нет необходимости говорить ей «ласково просимо». Нужность ее для калмыков, жителей Поволжья и вообще всех европейцев представляется не просто сомнительной, она  -  тревожный фактор ухудшения среди обитания на континенте.
          Какое заграждение поставить на пути разрастания безжизненных песков, если опустынивание  /ветреное по-морскому, пыльное по-сахарски/ продолжается неуклонно?  Естественно  -   широкомасштабное обводнение.
          Но беда в том, что никакой богач-фермер, никакой кооператив сельхозпроизводителей, никакое агропромышленное предприятие не потянут этот воз.
          Необходимо привлечь значительные материальные средства, а сверх всего  -  обеспечить людские ресурсы, финансы правильным политическим решением вопроса. Униженные и оскорбленные работники  /сейчас это практически вся Россия, за исключением горстки богатеев/не поспешат заняться улучшением среды обитания на континенте. Потому как  -  для кого? Для денежных мешков лишь?
          Вы уже, конечно, догадались. Речь пойдет о партиях, где социальная защита, стоит во главе угла. Народ не может передоверить это дело ни миллиардеру, ни триллиардеру: ему надо выживать в новых условиях существования, и он должен сам решать, когда ему хорошо, когда плохо.
          Наши люди, объединив усилия, выстояли в недавней кровопролитной Отечественной войне. Справятся с новой задачей и ныне. Тем более, что партии ответственной социальной направленности способны предложить именно дельный проект. Объединяющий усилия. Последовательно нагружающий всех без исключения  -  ирригаторов, машиностроителей, работников села.
          Разумеется, такой проект будет неконфузливо освящен своим миропониманием, мечтой о лучшей народной доле. А что здесь нехорошего? Что равнодушно  плохого, коли он деловой? Усилия объединяющий и средства добывающий?
          Если вкладывать в ирригацию большие финансовые средства, то следует учесть:  южнее линии   «озеро Маныч - Сарпинские озера» не исключено засоление почв при неумеренном орошении плантаций. Можно, короче говоря, сильно поистратиться, но получить результат мизерный. А то и просто вредный  -  погубим земельные наделы аграрников, ставших новоселами пустошей.
          Нужна ли нам ситуация, сложившаяся в свое время с Героями Социалистического труда в Узбекистане? Любители покрасоваться, лихие водители колхозов и совхозов с легкой руки вождей солнечной республики вывели из нормального землепользования около миллиона гектаров поливных землей.
          Напрочь засолили, испоганили плодородные плантации.
          Будем всегда помнить о результатах их  героического «труда». Итак, нельзя народу забывать не только об эгоистическом рвачестве триллиардеров. О парадных крикунах социализма, построенного по сталинским заветам,  надобно тоже все время напоминать поливальщикам. Не одна лишь нажива, не одни только золотые звезды привели вас на деградирующие земли, дорогие сельхозпроизводители. На ваших плечах  -  судьба южных степей. Это сейчас, а потом по вашим следам пойдут те, кто воспользуется опытом новоселов-аграрников для улучшения климата вообще.
          Выходит, с первых шагов необходимо тщательно контролировать водопользование.
          Не секрет для многих селян: в жарких краях капельное орошение нисколько не способствует засолению полей. Значит, полезно учесть и досконально внедрить достижения аграрной почвосберегающей науки. В масштабах, позволяющих если не повсеместно, то достаточно широко, размашисто выращивать особо ценные культуры.
          В иных местах пусть будет другой подход. Не лишними станут лесополосы абрикосовые, ореховые, каштановые, кизиловые. Подобные густые массивы основательно почистят воздух, одновременно поделятся плодовым разнообразием, дадут для нужд промышленности древесину. Кстати, многие породы  южных деревьев очень высоко оцениваются мебедьщиками.
          Всё междуречье Волги и Дона удастся порадовать живительной влагой, если иметь в воду еще и травосеяние, и поливное пшеничное земледелие, использующее обычное дождевание.
          Территория, конечно, перед ирригаторами окажется огромная. Жажда здесь непомерная. Однако печорская переброска даст Каме изобилье, многоводье невиданное.
          Потребуется взять часть стока из низовьев могучего северного потока / где-нибудь южнее Нарьян-Мара/. Благополучно оставив в русле ровно столько судоходных кубокилометров, чтобы не пострадал речной транспорт.
          Ему ведь ходить тут и ходить: от устья  -  вдоль Предуралья, снабжая промышленные районы всем необходимым.
          Представляется мне, эти соображения ничуть не лишние. Прорваться бы только к заинтересованным неравнодушным сферам. Необходим же конкретный разговор! Просто-таки неотложен. Еще век бездумья  -  и не дай бог. Нахлебаемся по самое  «спасите наши души!»
         
*      *      *
         
          Скептик состроит кислую мину: автор призывает к природоохранным мероприятиям, а подсовывает социальные потрясения обществу.
          Увольте, пожалуйста, от восхитительно проницательных попреков. Если революцию 1917 года припомнил, так уж и непременный коленопреклоненный последователь Евгения Евтушенко? Того самого легкомысленного пиита, что неистово проповедовал «революция продолжается»? О всяческих революциях политические игроки тарахтят по сию пору, старательно не замечая гигантских арсеналов термоядерного оружия на планете и надвигающихся экологических катастроф. Хитрое зло перманентных вооруженных схваток торжествует, оно повсюду набирает силу.
          Нет уж, сегодняшним россиянам, брежневско-андроповские умники от коммунизма /у них хорошо виден неправедный сталинский запал/  -  никакой нам они, «гении зла», не указ.
          И уж кто-кто, а Ленин после победительного Октября не был сторонником революционных потрясений в России. Он решительно выступал против кровавых бурь, опьянения победительством. Его интересовало какое развитие? В первую очередь  -  развитие коллективизма, вовсе не игра провокаторов бонопартистского пошиба. Российская революция  -  это естественный ход событий, и если о нашем будущем говорил Ильич, то вот что:  нужна лишь одна планомерная, целеустремленная… работа.
          Вспомните  -  призывал наших людей именно к созиданию, советовал заботиться о каждом грамме угля, стали. То есть он думал о мирном труде на благо социально справедливого общества. Того самого, где народная власть для народа властвует и не выше она его, поскольку ни явно, ни тайно не стремится торговать его интересами.
          Царизм, тот никогда не отказывался торгануть в неафишируемых своих связях с прочими властительными богоизбранниками. Потом эту непотребную эстафету перенял сталинизм с его преступным двойным дном, так называемой, гениальности. Если Джугашвили -  гений всех времен и народов, то этот умник  -  умнейший в веках: хоть до Октябрьской революции, хоть после нее. Неужели непонятно, что кое-кто просто кажет фигу большевикам?
          Ленин, тот не хитрил с людьми вчерашней империи, которые еще недавно верили по преимуществу в царя, а не в себя. Поэтому он нисколько не приветствовал шибко умствующих политиков типа Иудушки Троцкого. Они ведь свои способности поставили на службу не столько народу, сколько собственной значимости, их мудрствования Ленин четко определял как бонопартизм.
          Честность большевика не позволила ему петь дифирамбы революционеру Кобе. Наоборот: выступил против Сталина  -  грубого руководителя партии с его скрытыми феодальными замашками, которые по отношению к товарищам выглядели как нелояльность.
          Бонопартизм  -  воспринимай это как болезнь либо как политическую борьбу  -  уж никак не подходит для народного стремления к лучшей доле. Поскольку он всегда воинствующий, не останавливающийся перед кровопусканием даже в гигантских масштабах. Он любитель бряцать оружием, потрясать планету.
          Гением революционер Ульянов себя не считал никогда, самовлюбленного вождизма не любил, об ошибках большевиков говорить не стеснялся, не уводя собственную персону от возможной критики.
          Был он и против Бухарина, воодушевленного дилетанта в большевизме. И против Зиновьева с Каменевым. Поскольку не нравилась ему их способность  -  шататься там, где шататься не следовало. 
          Все они, эти вооруженно рьяные адепты бонопартизма, имели кучу претензий к ленинскому курсу на социальное переустройство общественных отношений. Однако не утруждали себя коренными интересами народа. В схватке между бонопартиками победил Сталин, и было потом… много песен о счастье людском, много  -  слишком много!  -  бедствий.
          Не доверяя «гениальным» политиканам, мастерам кровопусканий, слабеющий в болезнях Ленин мог доверить власть только самому народу. Не случайно поэтому предлагал ввести в Центральный Комитет побольше социально сознательных тружеников.
          Какой позор  -  лживое песнетворчество сталинистов! Какое свинство, когда все эти «больше, чем поэты» вопят: революция продолжается!
          Что же тогда выходит?  Для имперствующих наполеонов средством достижения целей в «мудрых экспериментах» стали рабочие и крестьяне. В то время, как в истинно демократическом государстве цель народа  -  благополучие жизни, счастье детей, сохранение среды обитания хоть на материке, хоть на всем нашем зеленом шаре в сообществе с другими нациями.
          Всякие цицероны туалетные, трибунные гении с двойным дном, завлекательно громкие вожди приходят и уходят. Но земной цивилизации-то  оставить надо атмосферу сегодняшнюю, а лучше всего вчерашнюю  -  более чистую. Ту, что нас поддерживала в существовании на одной из планет солнечной системы и станет дальше поддерживать изо дня в день.
          Так что я убежден  -  поперек всем скептикам  -  обводнение антропогенной пустыни между Волгой и Доном необходимо. Более того  -  неизбежно.
          Решить задачу можно с помощью социально ответственных и социально защищенных тружеников. Поэтому не найдете в моих речах двойного дна. Нет даже мысли, чтобы помудрствовать лукаво над степняками, калмыками и казаками, согнав их в сомнительную коммуны под пулеметы ФСБэшников.
          О спецслужбах упомянул недаром.
          Сталинская кооперция  -  во многом имитация коллективных усилий жестоким феодалом. Зачем нам эта садистская любовь к людям, в которой видна антинародная усмешка?
          Об «отце народов» история еще не сказала того, что ей ведомо. В некоторых практически-теоретических построениях «ленинского продолжателя» проглядывается обидчивость царской охранки.
          И если я сейчас заикнусь насчет того, что даже в нашей сегодняшней жизни присутствует тайная иезуистская подоплека, разве это сильно удивит читателей? Глупая болтовня о свободе слова позволяет безответственным политиканам прятать царско-поповские антинародные хитрости  -  вот она, беда наших дней.
         
*      *      *         
         
          Надобно хотя бы в мыслях озаботиться гарантиями для новой экосистемы, использующей чудесную силу воды.
          Пока что ирригационные сооружения расточительны, однако не дремлет наука. Она готова предложить кое-какие достаточно приемлемые решения.
          О капельном орошении слышали от меня чуть ране, а вот о прокладке пластмассовых труб  -  не сподобились.
          К штурвалу не рвусь, хочется лишь поведать нескаредно: трубы из стали придется менять через тридцать этак лет. Это будет накладно, и всё же необходимо. Иначе протечки неизбежны, пойдут чередой аварийные подтопления значительных земельных массивов. Что касается пластмассы, она способна прослужить почти вдвое дольше. Не замайте ее, долгожительницу!
          Неприхотливый пропилен не проржавеет, не уйдет ржавыми окислами в нижние горизонты почвы. Его переплавь  -  он опять станет исправно работать.
          Что и говорить: повседневно ремонтнопригодный, легкий и гибкий не в пример тяжеловесному железу. Красота!
          Получится несказанная  -  факт. Если вдобавок с умом задействовать канал Печора-Кама.
          Было безответственно говорливое время  -  советовали дуболомные водоустроители разливанным неоглядным морем соединить северные реки, утопив огромные просторы тайги. Сказочно прекрасной елово-пихтовой пармы.
          Конечно, серчать на них в двадцать первом веке нетрудно. Оправдывать тоже нет нужды. Просто можно заметить: у дуболомов имелся свой резон. Дешево сие и масштабно, хоть не на пользу лесным богатствам, не для волжского блага. И без загляда в то будущее, которое приуготовляем нашим потомкам.
          Нынче же представляется верным комплексное решение вопроса. Что означает: необходимо построить глубоководную ступенчатую аквасистему и переправлять в прочных берегах большую часть Печоры электричеством на юг.
          А где взять энергию?
          Умирающая Воркута, не напрасно прозываемая заполярной кочегаркой, бьется по мере сил. Не желает гикнуться, сыграть в ящик. Она с удовольствием зачерпнет, поднесет уголька.
          Тепловые станции поделятся недюженной мощью своих турбин. Дадут энергию моторам в толще построенных плотин и шлюзовых водопропусков.
          Поднимутся в воздух облака ненужных газов? Тут спору нет, а есть опять же наука, что разовьет очистку дыма от  вредных окислов. К тому же многажды развившееся растениеводство примется усердно очищать воздух над материком.
          Тысячи квадратных километров земной поверхности задышат зелеными легкими наперекор аллергическому кашлю  деградации. Степи, кроме того, нужно поберечь от вольного выпаса, когда плохо управляемые стада нещадно копытят верхний слой почвы. На то и поливное травосеяние, чтобы в полной мере снабжать кормами фермы и животноводческие комплексы.
          Значит, всё у нас получится? Начнет отступать мертвечина?
          Сегодня скептик стоит на стрёме: не выйдет! не справимся!
          Можно дать ответ в похожем духе. Ой, не справиться вредной углекислоте с разумом человеческим!
          Так всё же… ой или не ой? Если это зависит от того, какие мы простофили со своим олигархами, хитро-мудрыми политическими крикунами, то вроде бы нам и податься некуда. Кроме как сложить руки и ждать конца света.
          Однако можно ведь и покумекать. Авось, не вырежут всех думающих людей те властолюбцы, что пустили под откос ленинизм.
          При многоукладной экономике, при сохранении социальных гарантий трудящимся есть возможность двинуться на европейский рынок. Достучаться там до парламентов, досконально разобъяснить свои мирные намерения  и  партиям социальной направленности, и прочим -  предложить всем объединение усилий в деле сохранения континентальной среды обитания.
          Разве общий рынок не подмогнет? Подработаем вопрос. Создадим совместную экономическую базу, учтя европейскую пользу. Глядишь, и найдутся желающие на паритетной основе заняться южными степями России.
          Стоят вдоль Волги утесы, и не иссякла пока чудесная сила великой реки.
          Думается, на сей день всё же не бредовый получился разговор.
          В русском вопросе и мирное есть, не штормовое, не сталинское решение. Необходимо продумать подходы к взаимовыгодному сотрудничеству. Проживем сообща, и всем будет хорошо. Не пострадает экология, оздоровление произойдет многообразное.
          Нельзя нам пасовать перед масштабом природоспасительных мер  -  ни повседневно хлопотливым хозяйственникам, ни честно смотрящим в будущее  политикам.
          Мне, литератору, тоже не зазорно приглядеться к следующим десятилетиям. Заглянешь чуть подальше  -  к примеру, в конец века  -   заприметишь Северную  Двину, спешащую на помощь Волге. И обязятельно различишь те водопропуски, что углубленными форватерами пролягут на пути из варяг в греки, дав солидную подпитку невской и ладожской водичкой древнеславному Днепру.
         
         
ТАНДЕМ    БЕДЫ
         
          Однажды летом в денропарке Адлерского совхоза «Южные культуры» я наблюдал, как зацветали почти на самом берегу моря олеандры. По соседству вставали экзотические цветы лагерпемии. Струился по тенистым дорожкам запах приморских роз. Он был сказочно прекрасен, волнующе нежен, и если сказать, что был очаровательно завлекательным, то значит сказать очень мало.
          Здесь, на четкой границе вечно волнующихся вод и незыблемо укорененных гор, понимаешь: синяя даль моря не просто вам ластится к стене скалистых вершин. Она поит, по выражению писателя Короленко,  «зеленые корзины» долин  прибегающими дождями. Вместе с дующими ветрами несет она влагу растениям, оттого и пышности им не занимать стать. Хоть на широких альпийских лугах, а хоть и в длинно-извилистых  прибрежных ущельях.
          Прежде, чем придти в роскошный сад заповедных южных культур, довелось мне повидать на склонах гор немало здешних деревьев и кустарников -  водили ноги по лесным тропкам.
          Если от Новороссийска до Туапсе бросались в глаза холмы высотой 200-300 метров, то возле Сочи начинаешь удивляться уже вершинам тысячеметровым.
          Да что наблюдательному пешеходу скромно мелочиться  -  есть здесь, невозбранно подбегают к глазам  заоблачные горы, и высота их достигает ни много ни мало уже 3000 метров.
          Ох, какие здесь необозримо густые зеленые «корзины» ! Стеной стоят дубовые и буковые леса, и уж так-то мохноноги стволы, сплошь увитые лианами. Встретишь в изобилии всякие вьюны, плети дикого винограда. Юным натуралистам  -  рай, чтобы получше присмотреться к прихотливому ломоносу, длиннющему обвойнику.
          О юных путешественниках, интересующихся природой российского Черноморья, речь еще впереди, а пока хочется вот что сказать: надо быть поосторожней в кустарниковых зарослях, называемых здесь шибляком.
          Местные кустистые растения на склонах гор, где влаге трудно удержаться в почве, невысоки. Однако себе на уме. Не враз дадут свои листочки, веточки тем же диким козам. Тут в два счета напорешься на колючки держидерева, на изогнутые острия шиповника, или  -  проще говоря  -  шипняка.
          Ой, не сладко придется неосторожному! Будь ты хоть наблюдательный натуралист, а не помешает поостеречься:   одежду, пожалуй изорвешь. И так исцарапаешься, что хуже можно было бы, да некуда.
          Но будут, будет тебе утешение. Когда по склонам гор через колючки спустишься поближе к соленым морским водам,  вдруг встретишь таинственно-реликтовое растение. Древнейшее в здешних краях, очень красивое  -  знаменитую пицундскую сосну.
          Она очень нынче редка даже возле Адлера, где расположены пограничные посты с Абхазией. Южнее, конечно, встречается она почаще, но там тоже осталось ее совсем немного.
          По берегу моря от Большого Сочи до Адлера путь недлинен. По дороге есть возможность полюбоваться местами, где растут огромные грецкие орехи. Тут, на речных пойменных землях нешироких прибрежных долин растут груши и яблони, прародительницы местных культурных сортов.
          Хватает в «зеленых корзинах» ягод ежевики, или  -  как все тут говорят  -  ожины. Можно побаловать себя ягодками дикого винограда, они пусть мелкие и кисловатые, но вполне съедобные. Их соком, если в пути образовался недостаток соли, удобно подкислить вареную картошку, салат, даже походный супчик.
          На высокогорных лугах мне побывать мало довелось, однако слышал: там изобилие естественных цветников. Не раз и не два поудивляешься, глядя на свежесть и яркость луговых красок. Велико  богатство и неисчислимы оттенки цветочных головок, стебельков, по большей части не только прелестно красивых. Но и сочно съедобных, что немаловажно для многочисленных овечьих отар.
          Пастбищные угодья хороши, когда и  трав много, и вкусные они именно на овечий погляд, и витаминов в них  -  кладовая.
          А юных путешественнков  -  разные группы их сошлись в одном месте  - я встретил как раз в дендропарке совхоза «Южные культуры».
          По асфальтовым дорожкам между диковинными деревьями и невиданными ранее древовидными кустами ходили простые посетители из числа обычных отдыхающих, однако приметил я и  группу организованных молодых туристов. А также  -  ребят из детского спортивного лагеря. Всем интересно познакомиться с экзотическими теплолюбивыми растениями, которым российское Причерноморье стало второй, вполне естественной  родиной.
          С каким удовольствием, с каким любопытством ходили молодые натуралисты и вместе с ними будущие герои спорта по ухоженным дорожкам!
          По душе пришлись им здешние великолепные цветники. Один, например, назывался, очень необычно  -  «танцующие девочки». Другой навевал думы о каменных садах и затейливых водопадах далекой Азии, поскольку ему было дано вот такое имя  -  «душистый каскад». Третий  -  вы не поверите?!  -  прозывался уж вовсе невероятно и своеобычно. Как?  Пожалуйста, сравните с названием обычной клумбы   -  “стая диких гусей”. Она, эта стая, меня просто поразила, и я замедлил шаги, чтобы послушать, о чём говорил экскурсовод.
          Иду, значит, потихоньку за ним: куда он, туда и я, благо денег за то, чтоб послушать его рассказы, никто не требовал с неорганизованных посетителей дендропарка.
          Под деревом с плакучей кроной группа остановилась, и один шустрый мальчик в черной тюбетейке, расшитой серебристой вязью, сказал экскурсоводу:
          -  Вы нам про всякие растения истории рассказываете. А что же у вас про море ничего такого нет? Оно ведь совсем рядом. И говорят там есть необычный запрет.
          -  Какой запрет?
          -  Дельфинов вроде бы нельзя ловить рыбакам. Вот чудеса, да?!
          -  Ах, вот ты о чём! Да, мы тоже наслышаны об этом.
          -  И что вы знаете о дельфинах? Они такие же умные, как люди? Поэтому их нельзя ловить и убивать?
          Разговор о любопытных морских животных продолжался. Сейчас вспоминаю «стаи диких гусей»  разных конфигураций, цветущее море дендропарка и понимаю: соседнее море, то самое, что носит имя Черное, должно быть благодарно защитникам природы. Если есть еще умные и быстрые афалины в синих далях вечно волнующихся вод, то не напрасно морским животным подарена жизнь и достойное существование в соответствии с законом.
          Лучше афалин кто приспособился к пребыванию в глубинах, к охоте на скумбрию стаей, к ультразвуковым переговорам на дальних подводных расстояниях, к чемпионски скоростному плаванию.
          Разве может быть несбыточной мечтой  старание ученых вырастить из афалин умных пастухов? Сопроводителей для рыбных косяков и помощников рыбопромысловому делу?
          Да ни в коем разе, коли удалось задействовать государственное охранение, государственную мудрость! Да ни под каким видом, раз внимание к вопросам природопользования укрепляется.
          Земляне, осилив часть проблематики совместного заповедования нашей с вами сферы обитания, потихоньку переходят к обсуждению таких глобальных проблем, как потепление планетного климата.
          Крепнут голоса в пользу расширения наших забот о родной природе.
          Есть надежда, что морские пастухи-афалины станут со временем столь же обычны, как на альпийских лугах кавказского высокогорья нисколько  не редки помощники пастухов  - удивительно сильные, замечательно умные овчарки. Недаром в разных городах земного шара множится число аква-сооружений, где посетителей развлекают морские обитатели. И одновременно ученым там  -  созданы условия для исследовательской работы с теми же дельфинами.
          Можно кое-чему и нам поучиться у животных, разве не так?
         
*      *      *
         
          Когда ветер переставал сильно дуть и волны успокаивались, Коко любил играть. Он с удовольствием гонялся за юркой скумбрией, выпрыгивая из воды. Метра три он пролетал по воздуху, пряча глаза от яркого солнечного света.
          Сделав глубокий вдох, он нырял в спасительную прохладу волн.
          При этом радостно и громко щелкал клювом.
          -  Коко забавляется,  -  говорили старые дельфины.  -  Лучше бы ловил рыбу. Этот парень так и норовит отбиться от стаи.
          Ой, попадет к Акуле на завтрак. Непременно попадет.
          Акула побаивалась дружной дельфиньей семейки. Даже ей, зубастой хищнице, страшны крепкие, словно бивни нарвала, клювы неутомимых ловцов рыбы.
          Хоть быстра она и ловка, будто морская змея, однако дельфины в любую минуту готовы пустить в ход свое острое оружие.
          Если потревожить стаю, не избежать метких ударов. Дельфины знают, как и куда бить. Окружат хищницу, один выпад, другой  -  и нет спасения разбойнице.
          В стороне от стаи держится всегда Акула. Но далеко не уплывает. Заметит отбившегося молодого дельфина  -  не упустит случая: постарается позавтракать беспечным как можно скорее. Чтобы вовремя удрать.
          Плохо ведь, если заявятся его родичи. Тогда не жди от них пощады. Могут не только печенки отбить. Они вообще отобьют всякое желание завтракать когда-либо.
          Кружит Акула возле стаи. Ждет своего часа, ей можно и подождать, с нее не убудет, поскольку очень уж упористая.
          Старые дельфины поди тоже не лыком шиты, они так прямо и говорят молодому Коко:
          -  Ды ты знаешь, что она всегда голодная!
          -  Не пугайте меня,  -  отвечает он.  -  Я не боюсь Акулы.
          Слов нет, Коко и ловкий, и верткий. У него сильное тело, да ведь гордости на десятерых, а это всё же не годится.
          Прыгает себе по-прежнему своему обыкновению, играет в волнах. Пусть кто-нибудь попробует потягаться с ним в быстром плавании. Ведь он ловчей всех. Никто его не догонит  -  ни скат, ни барракуда. Да что там, он с легкостью обгонит самое быстрое судно из тех, что с гулом вспарывают морские воды. Нет ему равных!  Склько ни разевала бы пасть Акула  - оставит он ее с носом.
          -  Что ни говорите, он  слишком самонадеян,  -  говорили мудрые родственники, повидавшие всякие виды.
          -  А вы боитесь порастрясти жирок,   -  дерзко отвечал им Коко.
          Он вновь и вновь нырял в темные глубины, где в расщелинах подводных скал прятались кальмары. Что ему там делать? То-то и оно: если б было что. Просто-напросто дергал осьминогов за щупальцы, чем приводил их в ярость.
          Он веселился. С разгону выпрыгивал из воды и, поднимая тучи брызг, шлепался в волны. Развлекался, как мог. Шалил и даже  -  как говорили между собой старые серьезные осьминоги  -  безобразничал.
          Кружила и Акула тем временем возле стаи дельфинов, ждала своего часа.
          Теперь она повнимательней присматривалась к молодцу Коко. Ишь, какой вызывающе безрассудный!  Ведь прям-таки нарочито неосторожный. В море даже стали поговаривать, что он не то, чтоб чересчур игрив, а скорее чрезмерно дерзок и нахален.
          Хитрости Акуле не занимать. Не торопилась хватать ныряльщика. Думала: может, стая желает поймать ее в ловушку? Там давненько мечтают раз и навсегда отбить у нее охоту закусывать юными дельфинами.
          До поры до времени она остерегалась, не решалась позавтракать молодым Коко.
          Кругами ходила она, допустимо отдаленными, но темные мысли продолжала таить.
          Всё косила-косила своими глазами-бельмами. А в раскрытой пасти  -  три острых ряда крепких зубов. Хоть и помнится ей об осторожности, но всё это до поры до времени. До той минуты, пока не запищит  в пустом желудке.
          А когда живот начинает играть свою музыку, тут  -  хоть что делайте  -  голодной хищнице не до размышлений.
          Даже очень хитрые Акулы просто устроены. Они к песням пустого желудка больше прислушиваются, чем к доводам собственного разума.
          Вильнула разбойница хвостом. Разинула пасть. Кинулась, перевернувшись на спину, вслед за беспечным игрунчиком, Коко-разудалым.
          Увидел он ее  -  свечей взвился над водой. Хищница проскочила мимо, а Коко рухнул в пенную волну, отделавшись лишь испугом.
          -  Не по зубам тебе поймать меня!  -  крикнул.
              Помчался прочь. Не ахти как опасна разбойница. Осталась ни с чем, вот и пусть теперь лопается от злости.
          «Что я говорил?!  -  в голове молодца крутились гордые мысли.  -  Где этой дурочке меня поймать. Акулы не умеют выпрыгивать из воды. Им неведомо, как можно резвиться, прыгать, лежать на волнах. Бестолковые моллюски! Тоже мне пловцы  -  чурки с глазами! Бесполезно охотиться на меня, Коко-быстрого. Не выгорит дельце, могу обещать.
          Он резвился по-прежнему.
          Акула  -  упрямее нет существа на свете  -  вернулась назад и снова напала на шалуна. Тот и на этот раз ускользнул от нее. Опять его спасла высоченная свеча.
          Настойчиво кружила хищница, всё уже делались круги, в которые она зажала молодого дельфина. Стремительно чертила она их во взбаламученной пенистой воде.
          Ему  не вырваться.
          Всё тяжелее становилось тело прыгуна-игрунчика. И всё ниже делались свечи, спасавшие Коко от Акулы.
          Вот произошло то, что должно было случиться  -  прыжок не удался. Над водой показалась всего лишь половина туловища. Акула вырвала из хвоста дельфина кусок, жадно проглотила его, пошла по новому кругу. Чтобы позавтракать более плотно.
          Коко и думать позабыл гордиться. У него была всего одна мысль  -  как спастись?.
          Вспомнил о дельфиньих своих родственниках и громко щелкнул.
              Он звал стаю на помощь:
          -  Ко мне, друзья! Погибаю!
          Круг, который стал бы для Коко последним, Акула не успела сделать.
          Только она развернулась, как откуда ни возьмись подлетели родичи молодого дельфина. Они смело напали на разбойницу.
          Разве забывали они когда-нибудь, как и куда надо бить, чтобы отвадить вечно голодную Акулу?
          С размаху били ее своими костяными шпагами. Она собиралась увильнуть, но от стаи не уйти. Ничего не оставалось, как несколько раз дернуться и пойти на дно. Больше ей не придется закусывать молодыми дельфинами. Никогда.
          Коко захлебывался, позабыв, что умел ловко прыгать, беспечно резвиться  и лежать на волне.
          Чтобы  не утонул, родичи подняли его на своих спинах к поверхности моря  -  к воздуху. Ему не дали погибнуть.
          Он будет жить. Но станет умнее.
         
*      *      *
         
                Что услышал молодой народ? Побасенку, сбивающую любопытствующие умы с толку? Нет, историю с достоверно-познавательной основой.
          Черноморские афалины, конечно же, умеют спасать своих сородичей  -  поднимают бедствующих к поверхности, поближе к воздуху.
          Не пустые разговоры, что подобным образом помогали они тонущим людям. Поэтому нам только за одно это можно испытывать к сообразительным морским животным чувство благодарности. Умны ведь настолько, что способны собак превзойти в достижениях интеллекта.
          Есть факты, когда им удается дать очко вперед даже некоторым человекообразным обезьянам.
          Изучать игривых, очень гибких, красивых обитателей моря  -  немалое удовольствие. Что греха таить, даже нелишне человеку, хорошо освоившемуся в лесах, степях и на горах. Особенно полезно тем, кто занят созданием быстроходных плавсредств.
          Инженеры, пытающиеся сконструировать устойчивый к помехам гидролокатор, также не против того, чтобы перенять кое-что у ловких афалин.
          Кстати, нисколько не фантастична идея их одомашнить. Более того, кое-кто из ученых, настойчиво изучающих язык, умственные способности дельфинов, уже сегодня ставит себе задачу использовать их в рыболовстве. Ведь эти морские животные умеют не только высоко выпрыгивать из воды. Они легко обгоняют  косяки скумбрии, сбивают рыбные особи в «кучу», координируя действия друг друга.
          Не так давно огласили у нас запрет на истребление дельфинов. И хорошо сделали  -  мера необходимая, назревше своевременная.
          Есть нынче необходимая инструкция. Мы заставили добытчиков, специализирующихся на дарах моря, поумерить аппетиты. Однако осталась немаловажная проблема: как справиться с очищением водного бассейна от загрязнений, нисколько не способствующих здоровой жизни животных?
          Экосистема  «Черное море-Азовское море» испытывает в наши дни огромные техногенные нагрузки.
          Промышленные стоки Дуная, Днепра, Дона, Кубани столь велики, что прозрачные зеленоватые волны всё больше наливаются солями тяжелых металлов. Разнообразными химическими отходами предприятий. И это всё -  на многомильном пространстве от приморских низин Румынии до гор Кавказа.
          Началось третье тысячелетие новой эры. Нам бы распорядиться черноморско-азовской экосистемой по мере нажитого ума-разума.
          Хоть и стараемся, всё же трудно приходится здесь водным обитателям. Дружным афалинам, косякам увертливой скумбрии. И даже самой обычной, еще недавно столь многочисленной, хамсе.
         
*       *      *
         
          Посмотрите на акробатов-афалин в дельфинарии. Полюбуйтесь на их чудесное взаимопонимание с человеком, руководителем аттракциона. Пожалуй что, не избежать вам от души восхититься и расчувствоваться.
          Со всей полнотой гуманной взволнованности вы признаете правоту ученых, отстаивающих природоохранные мероприятия. Великолепны прыжки и кульбиты, удивляют послушность и радость, с какой работают артисты. Несомненно  представители этого сообразительного рода заслуживает особой поддержки и защиты.
          Не исключено, вспомните: морские обитатели, претендующие у нас на роль рыбьих пастухов,  -  порождение древнего Понта Эвскинского. Здесь их только и увидишь в вольном естественном исполнении прыжков возле идущих кораблей. На малом пятачке мировых соленых вод.
          Лишь эти афалины приспособились к опасному сероводороду.
          Куда как хорошо атлантическим белобочкам или тихоокеанским малым косаткам: ареал их обитания больше неизмеримо. Чай, не сомнительные пятачки их приветили, а неоглядно-обширные пространства. Где знай себе благоденствуй без оглядки на темные глубины, пахнущие ничуть не вкусно.
          Хрупка жизнь в небольшом нашем море. И некоторым его обитателям только успевай поворачиваться, чтобы не хдебнуть какого-нибудь лиха.
          Коль озаботитесь эволюцией планетной фауны, вам предстоит оценить несомненный факт: помимо удивительных животных к здешним водам неравнодушны и люди. Те самые, что проживают в гористых либо на равнинных берегах.
          Приезжие непрочь здесь отдохнуть и даже подлечиться, принимая сероводородные ванны. Отдыхающих  /культурно и по-дикому/ хватает с мая по ноябрь, но у гостей появляется всё больше возможностей для круглогодичного пребывания в здравницах. Всем без исключения потребна такая экология, чтоб самочувствие улучшить и уж никак не ухудшить.  Для подобного рода запросов имеется подходящая база  -  сыграют свою роль хоть климат, хоть лечебницы.
          И всё-таки внимание к человеку…
          Там, где афалинам не так уж хорошо, людям тоже не вот тебе прекрасно.
          Если зашла речь о гуманизме, давайте будем человечны по отношению к гуманоидам.  Положа руку на сердце, скажите: так ли уж обычны в приморских поселениях очистные сооружения?
          Помню отдыхал как-то летом в одной черноморской здравнице. Там чуть в сторонке была прачечная, где выбеливались всяческие простыни, наволочки, полотенца.
          Постирушка закончится, и всё производное спокойно льется ручьем в лагуну. Не беда, что по соседству  -  курортный пляж, он ведь отделен от устья зловонного потока бетонным молом. Так, вилимо, полагало здешнее начальство.
          Оно позабыло о штормах, о высоких волнах, способных перехлестнуть через широкую и крепкую стену.
          Сильный ветер пригнал сточные воды на пляж. Сотни отдыхающих накушались однажды жирных кислот, столь присущих стиральному порошку.
          Хоть не шибко приятная картина мною нарисована, однако продолжать надобно до упора: мало кто пожелал в этот день пообедать.
          Неделю, пожалуй, столовая здравницы кормила исключительно свинюшек в подсобном  хозяйстве. Именно туда беспрепятственно отправлялись невостребованные крупяные супы, кисели с компотами, сдобренные мясными блюдами.
          Что скрывать, ручьев и речушек с устьями возле пляжных топчанов много в пределах черноморской Ойкумены. По преимуществу они пока что выносят стоки из домов отдыха, кемпингов, детских лагерей, не говоря уже о химчистках и прачечных.
          Поэтому нужно возвысить голос не только в защиту восхитительно красивых и умных дельфинов.
          Но также  -  в собственную, в нашу. В вашу, уважаемые читатели, коль скоро вы не против бархатно-мягких ополаскиваний в прибоях древнего Понта Эвскинского.
          Это море видело еще аргонавтов, которых экология нисколько не беспокоила. Если чего не хватало им в жизни  -  одного лишь золотого руна.
          Что касается нас, людей века двадцать первого, то без руна обойдемся. Нам бы позволили спокойно ополаскивать свои чресла и беспрепятственно обедать, когда пожелаем.
          Всем странам черноморского бассейна, учитывая общие интересы народонаселения, пора приступить к разработке скоординированного законодательства. Раз и навсегда необходимо установить: нельзя эксплуатировать здравницы без очистных сооружений.
          Из городских канализационных коллекторов сбрасывать в море что-либо разве допустимо? Без санации  -  опасно. Поэтому должен быть запрет на подобные легкомысленные действия.
          Нет, не возбраняется благоденствовать Черноморью в третьем тысячелетии.

         
СЕГОДНЯ  -  ВЕЛИКОЕ  АЗОВСКОЕ   СИДЕНИЕ
         
          Когда это было?
          Уже шибануло по мелкоморью азовскому, по суетливым и очень кормным волнам его, стальной армадой мощных траулеров. Прозвучали на представительном съезде в Москве взволнованные слова писателя Шолохова о том, что подчистую вычерпали запасы уникального южного бассейна. Безобразие! Главный рыбак страны, союзный министр, эксплуатирует природу так, что не приснится никаким хищникам.
          Менялись ответственные лица: например, что ни генсек  -  новый повод для озвученных порицаний и последующих в его адрес народных насмешек.
          Между тем жизнь в слабосоленых водах, позволяющих красной рыбе набирать вес в рекордные сроки, возрождалась слабо. Она скорее балансировала на грани вымирания.
          И ведь не сказать, что никаких мер не принималось, однако бюрократия за ведомственными барьерами сидела крепкая. А то, насколько была неразворотлива… чему удивляться?
          Она и в двадцать первом веке  -  при белых воротничках, респектабельная  -  непрошибаема до изумления.
          Сталинско-аппаратные ипостаси ее пока что успешно противостоят любой критике.
          Речь пойдет не о том, как от нее избавиться. Это вопрос для партий более ответственных, где во главе угла не демагогия, а социальная работа, улучшение среды обитания для человечества. Давайте всё же отдадим должное не очень решительным усилиям века двадцатого.
          Разве не действовал осетровый завод в Ачуево?
          Или, может, осетровая станция в Темрюке не наблюдалась?
          Нерестово-выростные хозяйства на Кубани, к слову сказать, занимали площадь в несколько десятков гектарных тысяч.
          При всём том… радости у ревнителей природы ощущалось не так чтобы полной мерой. А что касается тарани, судака, белуги и другого деликатеса, то скептически скучные фигурировали физиономии добытчиков по всему ранее кормному бассейну. Ой, какие даже в путину скучные!
          Помню плыл я на катере по Дону из Ростова в устьевый городок Азов.
          Погода стояла такая, что лучше придумать невозможно. Здешнее красное лето всем, догадываюсь, известно. Кораблик же наш как раз продвигался в низовье где-то возле Петрова дня.
          Пусть Петр-Павел уже дневной час убавил, Илья-пророк два уволок, однако солнышко пригревало по-южному исправно. Я устроился на верхней палубе и принялся впирать взоры в густолесье островков, в низинные займища.
          Народной приметы  - насчет того, что овес об эту пору до половины дорос  -  не обнаружил в донских прибрежьях. Если что увидел, настырно дотошливый, то на зеленых буграх вблизи речного уреза плакун-траву. Она была метровой, хорошо различимой высоты, с кипами красноватых цветов.
          Да еще нетрудно было приметить темнокожий конский щавель. Его соцветия прихотливо мохнаты  -  словно шмели обсели упругие стебли, нагрузившись пыльцой.
          Проплывали неспешно берега, овеянные историей. Тут веками воевала Южная Русь и с татарскими ордами, и с турецкими пашами. Слышал, что невдалеке от Старочеркасской станицы есть тополиная роща. Прозывается Монастырским урочищем, и оно  печально знаменито  -  здесь в бою с янычарами погибло очень много казаков.
          Да и сам достославный городок Азов, куда я направлялся,    весьма примечательное местечко. Поселение на высоком берегу  реки тут стоит с шестого века… до нашей эры, до н.э.
          Вспомнишь Тьмутаракань  -  и лишь головой покачаешь. Это княжество древних русичей, выходит, недавно по историческим меркам существовало возле чуть солоноватых морских вод.
          Не перестараешься, коли внезапно удивишься: ждет тебя, журналист, невелик-городок, что сгодится в ровесники Риму и Самарканду.
          Поглядывал по сторонам, вспоминал здешнюю стародавность. Тем временем соседи на палубе затеяли досужий разговор. И об чем же гутарили путешествующие станичники?
          -  Вот ведь дела какие. Сколько плывем браконьеров не видать.
          -  В прошлом году их тоже было не густо.
          -  Как полагаешь? Рыбохрана лютует?
          В ответ ленивый басок:
          -  Может, и она. Опять нисколько не спит. А вдруг что и с уловами снова  -  кот наплакал.
          Не приходилось мне блеснить Дон. Однако с притоками его знаком не понаслышке. Проходил их вершами, сидел там с удочкой. Насчет уловов… недоверчивого хмыканья не услышали от меня попутчики. А мог бы развернуться, поскольку имел полный карман убеждений. Каких?
          От века тут хватало копченой, соленой, вяленой вкусности в каждой почитай что хате. Что касаемо подводно-луговой свежатинки, знай не ленись хоть мудреный спиннинг, хоть простецкое ореховое удилище.
          Но мало ли о чем катерные пассажиры чешут языки в пути! Не станешь вставлять свое многолетнее понимание в каждую посторонюю речь.
          Итак, прозвенел звоночек. Честно признаюсь, не обеспокоил он меня. Не дошел до сердца, потому что встречные красоты перешибали всякое разумение.
          Нельзя было не заметить: начал Дон ветвиться протоками.
          Море приближалось, будто заключительный аккорд симфонии, постепенно. Не спеша, однако с непреложностью природного закона.
          Русло углублялось  - поверхностная блескучая рябь сменилась пусть пока что мелкими волнами. Потом оно, словно могучий старозаветный дуб, пошло неудержимо раздаваться вширь.
          Я  был наслышан о дельте площадью в 350 квадратных километров, и всё же поражала встающая перед тобой картина. Шикарно-изумрудное изобилие медленных вод завораживало, не позволяло равнодушно отвести взгляд.
          Десятки рукавов, ериков образовывали царство дельты. Катер шел и шел, текло время, незабываемая панорама разворачивалась всё шире. Как по мановению волшебной палочки  возникали протоки  -  только успевай разгадывать загадки. Где тут Старый Дон и Каланча? В какой стороне Большая Кутерьма? Где неспешно струится колдовская Старая Егурча?
          Пожалуй, не сразу и сообразишь. Поскольку год на год не приходится, и неуклонного постоянства здесь не дождешься от главной протоки. То одна, то другая ветвь берет на себя ношу верховенства.
          Ох, не прост батюшка Дон!
          Он и приветно ласков, и достоверно тих. А приключится неделя  -  задует сильный восточный ветер. И почала гулять «верховка», сгоняя воду с плесов, понижая ее обычный уровень на самой что ни есть стремнине до опасных метров. Тогда большому судну  -  лишь успевай сторожиться.
          Придет другая неделя. И получайте островные хуторяне новый ветер. Неудержимо вдруг задует с юго-запада, с моря. Объявится «низовка», и если заупрямится она, то приключится обязательное в береговых займищах наводнение.
          Течение в рукавах замедляется с каждым часом. Чуть не до полной остановки, иными словами  -  стока донскому напору практически нет. Уровень реки способен возрасти до пределов хуторского бедованья, когда утонуть хаткам и домашней живности именно что запросто.
          Хорошо хоть, что всё-таки не часто Большая Вода столь непреклонно подступает к устьевым низинам. Если же говорить о небольших островках между протоками, то здесь подтопления случаются более-менее регулярно.
          Сама этимология слова «займище» свидетельствует: понизовья тут имеют не очень приятную особенность. Их занимают неудержимые потоки, не оставляя  для суши и малого клочка, чтоб незыблемо был надежным.
          Неожиданные выходки ветра и воды заставляют жителей береговых поселений всегда быть начеку.
          Что касается путешествующих граждан  -  а тем паче, исследователей местной флоры и фауны  -  у них всегда хватает разнообразных впечатлений, неординарного материала для ума и сердца, чтобы крепко запомнить чудесный уголок русской земли.
          Знаю это по себе. Поскольку наблюдательно прошел донское низовье от Ростова до Азова и не разочаровался нисколько. Счастье приобщения к загадкам и разгадкам устья не можешь не ощутить, глядя на разворачивающуюся панораму, примечая, как режет кораблик острым носом речные вольные воды.
          Пусть способен ты пропустить мимо ушей чьи-то слова. Зато достоверно видишь: берега повсеместно отступают, уходят вниз. Словно бы тонут.
          Вот удивительное явление. По колено заходят в мелкие волны влаголюбивые тростники.
          Внезапно разом уширяется, раздвигается горизонт. Он будто бы растворяется в небесной лазури. И вдруг теряешь всякие следы тверди земной, одновременно пропадает напрочь всякая растительность.
          Это уже море!
          Перед тобой теперь серовато-зеленая гладь, безграничье притихших азовских вод. А погода хороша дивно. Она как раз такая, когда ни упористая «верховка», ни мокредынная «низовка»  не спешат баловаться на открывшемся просторе.
          Воздух в жаркий полдень недвижен. Нет поблизости ни мух, ни комаров, и зноя не наблюдается. А снизу, оттуда, где кораблик  разводит волны-усы, поднимается неутомимая прохлада.
          Солнышко, оно всё равно знает свое дело. Нисколько не ленится. Ласково светит, в меру греет.
          Вдруг вспоминается всем известное: «Ах, лето красное! Любил бы я тебя, когда б не зной, да комары, да мухи…»
          О, нет, великий стихотворитель Александр Сергеевич! Это лето я без сомнения приветствую. Люблю.
          Вспоминаю сейчас устьевые донские протоки, тростниковые заросли островков. И еще разлапистые хуторские ветлы, за которыми просматривались тут и там пустующие рыбачьи станы.
          Думаю: неужели не чувствовал тогда, что не оставят меня в покое корабельно-палубные разговоры?
          Размышляю: догадывался или нет  - вновь объявятся в городке Азове соседи и продолжатся рассуждения о делах рыбоводных и рыболовных?
          Припомнить все нюансы путешествия затруднительно.  Приходит на ум всякое, но главное вижу в том, что Азов загадочен. К примеру, он жителями не богат, но говорлив на диво. В бывшей турецкой крепости  около тебя вдруг заговорят о проблемах здешнего виноградорства. И если прислушаться, то согласишься в глубине души: тут земля удивительная.
          Местное виноделие, пожалуй что, нелишне развивать, поскольку почвенные способности подходящие и климат не опасливо-самогонный, а допустимо кагорный.
          Возле остатков крепостного вала, а потом у сохранившихся крепостных ворот, у подернутых патиной древности полуразвалившихся опор, вдруг доносится до тебя озбоченность людская. Насчет того, что зарегулировали сток реки, ан получили проблем выше головы!
          Не избежать тебе почесаться, возьмет и засвербит в мозгу мысль. За ней  -  вторая и третья.
          Так что виноградорство, конечно, отрасль интересная. Но иных разговоров тоже хватает. О браконьерских неудачах, усмехнувшись,  вспомнишь. О нищающих рыбколхозах поневоле всплывут в памяти речи.
          Крепко об услышанном задумался, когда вышел к взморью.
          Стою, гляжу в пустынную даль. И, проморгавшись, обнаруживаю  -  ни утлой рыбацкой лодчонки в богатых азовских водах. Ни единого сейнера /большого ли, малого/ до самого, до горизонта. Вымершее море!
          А соседи… что тут скажешь… донельзя скучные физиономии были у тех, кто бродил по берегу. Пережевывали они грустную словесную жвачку, и легко было догадаться: жизнь у них день ото дня всё непотребнее.
          Что такое зарегулировать сток Дона, Кубани?
          К примеру, построить огромное Цимлянское водохранилище. Необъятное, ровно Черное или Красное вместилище.
          Другой пример? Это  -  возвести плотину возле Краснодара на реке Кубань и образовать вместилище размером поменьше, однако также очень солидное.
          Назвать хранилища воды нетрудно. И если в чём нет никаких сомнений  -  пути здесь перегородили рыбе основательно. И проходной, говоря языком ихтиологов, и полупроходной. При всем том не оправдались надежды на большие уловы ценных пород в новых бассейнах, столь радостно огромных.
          Цимлянское водохранилище, да будет вам известно, неудержимо цветет. Оно зарастает сине-зеленой ряской, всякими водолюбивыми растениями, камышами, тростником, что приводит к уменьшению  кислорода в исключительно кормных поначалу пресных волнах.
          Гибнет плавающая особь  -  что большая, что малая. Заморы, заморы!
          Иной раз глянуть страшно, когда чешуйчатые обитатели, прибиваемые ветром к берегу, в смертном своем  множестве колышутся кверху брюхом.
          Вспомните: уже шла речь о радении, касательно воспроизводства рыбных стад. Разве не признавал автор строк относительных продвижений в животворящем деле?
          Читателям известно: достигнутые успехи его не шибко радуют.
          Во всяком случае подтверждаю, что нерестово-выростные хозяйства российского Приазовья дают уверенные миллионы мальков красной рыбы. А также беломясого судака, остроперой шемаи, других видов, столь уважаемых на скатерных столах гурманов.
          Крепнет всё-таки с годами уверенность и такая  -  основательно озаботиться впору, не откладывая на потом.
          Положение рыбаков ухудшается последовательно. Судьба динозавров ждет и донских речных добытчиков, и кубанских.
          Когда Кубань и Дон хиреют, море в свою очередь нисколько не благоденствует.
          О тех промысловиках, что добывают осетров в азовских водах и говорить не приходится. Где те богатые колхозы с успешными сейнерами? Не углядеть вплоть до Украины, коль смотришь с востока да на запад.
          Если кое-кто всё же исподтишка ухитряется хапнуть красной рыбки, то честные граждане  -  их, конечно, большинство  -  полной мерой потребляют одну лишь экологическую катастрофу.
          На войне как на войне, терпи, казак.  Ясно, никто здесь не вопиет радостно: где моя большая ложка?! Кому скучно, а на кого накатывает бесконечная грусть. Есть и такие, что сердито смотрят в сторону центральных властей.
          Уезжал я из городка в тот же день.
          Обогатился знанием редкостного факта: билась тут Южная Русь с различными воинствами насмерть. Местная крепость  -  надежный донской замочек  -  переходила из рук в руки.
          Однажды казаки вышибли чужаков из крепких стен. Но те вернулись, усилившись. И стали уничтожать победителей. С яростной,  неумолимой жестокостью.
          В степь казаки не хотели больше уходить. Они рубились сколько могли, палили огневым припасом. Умирали, не отступая. Потом оставшиеся в живых зарылись в крутояр, орудуя шашками, ножами. Всем, что попадалось под руку.
          Много месяцев провели в подземных своих ходах, постоянно выходили на поверхность и бились, коль огневого припаса уже не было, хоть на клинках.
          Слава об их стойком мужестве пошла по всему краю. Народ надолго оставил в памяти  -  то было не что иное, как Великое Азовское Сидение.
          Вскоре уж Русь закрепилась в Приазовье с пушечным усердием и неискоренимой верностью к родной землице. При Петре 1 встал город заново, а затем досужие воители и думку оставили, чтоб крепость отобрать под своих властителей.
          Сегодня Великое Азовское Сидение  -  при нынешнем экологическом неустройстве  -  мне видится знаком беды. Новой досконально, определенно морской.
          Что еще за символика?
          Я говорю о символе тяжкого испытания. Огромного, небывалого в истории азовского мелкоморья. Потому как в глубочайшем упадке кормный рыбный бассейн. Не подняться его былой добычной славе, если не поуменьшим эту Гигантскую Ложку и только продолжим хлебать из нее всяческие катастрофические последствия.
          Коль бежать от мал-маля полезной инициативы, то и останемся при активном «сидении».  Символизирующем  неотступную беду  -  пустеющие авзовские мели, ямы, срединные просторы. И станет это явление вовсе не мужеством, а безалаберностью.
         
*      *      *
         
          Значит, необходимо увеличить число рыбопитомников?
          Уж как не помешало бы, что словами не выразить. И всё же найдется у ихтиологов, исследующих состав морской воды, кое-что добавить насчет азовского непорядка.
          Мы с вами  -  деловые путешественники, да пронырливые туристы, да культурные и некультурные отдыхающие  -  не имеем особых проблем, приезжая в Ейск ли российский, в Бердянск ли украинский. Придем на бережок и окунаемся в волны без страха. Поскольку дышим тем, что поверх бирюзовой глади, питаемся… Ну, употребляем-то свои шашлыки и вовсе где-нибудь подале от медуз и крабиков.
          Белуге и осетру  -  дыши теми растворенными газами, что пониже столь примечательной, вечно волнующейся поверхности вод. И угощайся тем, что располагается поближе к морскому дну. При всем том своей кожей, чешуей, жабрами неизбежно впитывай разнообразные соли и едкие вещества, что ходят облаками именно здесь. К примеру, поблизости от Мариуполя. В свинцовых волнах фарватера, по которому чередой движутся танкеры, сухогрузы, углевозы.
          Северное Приазовье я посетил опять-таки летом, в пору, когда виноград еще не созрел. Но ранние яблоки уже благоухали призывно, и осы, жадные до сладкого сока, вились над плодовыми деревьями.
          Жара гуляла по хуторам, по желтому степу, бескрайним шляхам, квадратам подсолнухов и кукурузы. Прибойным валом она шла на Жданов, тот самый, который сегодня стародавний Мариуполь.
          Рубаха липла к спине, будто мокрая банная простыня.
          Воздух был обжигающе горяч.
          Несколько минут постояв на городской автобусной остановке возле павильона «Мороженое», сообразил: долго мне тут, на солнцепеке, не выдержать. Укрылся в тени дома.
          Хоть и полегчало, всё равно было такое ощущение, словно ты располагаешься неподалеку от доменной печи. Рядышком со струей огненного чугуна.
          Что касается металлургических газов, они исправно вытесняли запах зреющих плодов. Сквер, вот он, неподалеку, однако и здесь пахло горьковато  -  отнюдь не цветами, не приморскими розами.
          Уж нисколько не слаба, широкоплече крепка тутошняя индустрия!
          Никак речь зашла об украинских, ныне узаконенно самостийных местах? Так ли уж необходимо автору переходить границу?
          Пусть он и нарушитель кое-какого спокойствия, но только азовский бассейн принадлежит обеим странам. Беды у двух дружественных государств не просто близкородственные, а  -  не побоюсь этого слова  -  единоутробные.
          Жданов не вызрел в областную столицу. Однако районным центром стоял на удивление мощным. И опять мне повезло на казачью крепость: когда Мариуполя не было и в помине, многославная Домаха /запорожских сечевиков укрепление/ уже держала воителей, охочих до захватных грабежей, очень даже подале. Заметно в отстраненной стороне.
          Знакомство мое с индустриальным гигантом районной судьбы продолжалось долго. Достаточно, чтобы оценить здешний трудовой подъем.
          Конечно, запорожские рубаки отошли в минувшее. В край героических преданий, где каждому  доблестному куренному атаману и просто умелому бойцу есть достойное место. Нынешние же мариупольцы успешно варят сталь и чугун.
          Кроме того, делают железнодорожные цистерны, поставляют желающим рельсы и нефтяные трубы. А сверх всего  -   в больших количествах производят минеральные удобрения и стойкие красители.
          Почему у меня зашел разговор о нехилой промышленности? По той взыскательной причине, что и на российской стороне хватает похожих трудяг. Таганрог, Ростов, Краснодар  -  исключительно крепкие агломерации. Им всем, как известно, без водозабора никак нельзя. Не научились они покамест обходиться и без отходов, без стоков.
          Раз имеются в Приазовье горы доблестной продукции, то …
          Вот именно  -  наблюдаются и горы непотребно разнообразного мусора. Коему препятствием может стать одна лишь полностью безотходная технология. Дожили здесь до нее?
          В нужном масштабе и повсеместно  -  нет!
          Твердые отходы утилизировать легче, и это свершается худо-бедно. Преградить путь рекам солевых и прочих  -  никому не нужных  - растворов гораздо труднее. Чаще всего на предприятиях дело поставлено таким образом: есть обильный забор из пресных источников, наблюдается также непременный широкотрубный слив.
          Весьма желательно иметь оборотное водоснабжение. К сожалению, тут оно встречается не настолько часто, чтобы категорически заявить: промышленные агломерации не причастны к ухудшению среды. Как набережного жизнеобитания, так и специфически водно-морского. Наоборот  -  их участие в загрязнении бассейна велико.
          Выходит, выступаю с призывом ограничить трудовые порывы металлургов, химиков и машиностроителей? Ничуть не бывало. Пусть себе множат доходы, коль оно законами допустимо. Вот к чему взываю: не след забывать о хрупкости здешней экосистемы!
          В знойный полдень, меряя шагами городские улицы под беспощадными солнечными лучами, решился я поставить предел перегреву. Как взмокшего чела, так и всего своего измочаленного организма.
          Заглянул в кафе «Мороженое».
          Прохлаждался за вазочкой крем-брюле, а за ближнем ко мне столиком неспешно продвигался такой разговор:
          -  Ну, и пекло сегодня!
          -  У нас приключается.
          -  Хорошо хоть нашли тут пломбирчика.
          -  Да что мороженое?! В фирменных у нас числится другое прохладительное.
          -  Какое другое?
          -  Э, гость дорогой. Угостил бы я тебя холодным пивком. Да с жареной рыбкой, с хамсой. Штука такая, что лишь пальчики оближешь.
          -  За чем дело стало? Вон через дорогу магазин. Возьмем и прохладительного, и жареного. Поднимайся.
          -  Не спеши. Нет там хамсы. Точно знаю. И ходить  не надо в эти магазины.
          Вот так приедет какой полещук в гости к мариупольцу  -  ан и думать не помысли приморцу насчет прежнего, фирменного угощения. Если только подайся куда-нибудь в браконьерское разворотливое обслуживание, в подполье сообразительных торговцев.
          Всё это когда еще было.
          С тех пор морские уловы, небось, поуменьшились. Более разворотливым научилось быть обслуживание, не шибко жалующее налоговых инспекторов и рыбохрану.
          Во всяком случае средства массовой информации не скрывают: проявления прямого хищничества множатся и не удается остановить именно такое развитие событий. При том, что в сети попадается той же самой хамсы маловато, а вкусовые качества рыбешки ныне сомнительны. Ведь большущий Мариуполь исправно отправляет в пенный прибой полноводные канализационные стоки и всяческую химию.
          Там легко найдешь и соли тяжелых металлов, и ядовитую отраву биологического происхождения.
          Если ближе к городу загажены чистые прежде азовские банки, то, наверное, срединные просторы бассейна страдают от легкомысленной индустрии в меньшей степени?
          Хотелось бы надеяться, однако надежды, как известно, лишь юношей питают. Я в них не ходил давно  и не поленился проявить докуку  -  проделал толику пути по морю.
          Воочию убедился: не пустуют подходы к здешнему порту. Торопятся к причалам караваны разнообразных судов.
          Ничего тут странного не усмотрел. Почти четверть грузооборота Азово-Черноморского бассейна /учитывая Украину вкупе с Россией/ приходится на местное портовое хозяйство. Перекрещиваются здесь дороги угля, железной руды, нефти, цемента, соли. И вы думаете, ни капелюшечки из этого списка, из богатейшего видового разнообразия не попадает к знаменитым на весь мир осетровым?
          Будьте уверены: вдалеке от портовых причалов, от сточных труб приходится красной рыбе хлебать рассол азовских мутных вод. И закусывать сырьевыми богатствами добывающей и перерабатывающей промышленности.
          Несмотря на подъемы и спады в деятельности многочисленных предприятий, несмотря на политические пертурбации, истинно благодетельного отношения к некогда столь кормному прибежищу белужьему вам обнаружить не удастся. Крепнет рассол свинцово-серых волн даже в срединных просторах.
          Морская безбрежность! Ты не избежала общей печальной участи.
          Но там-то как раз  /вдали от берегов, на глубине/  и ловили объемистыми сетями всем известную красную рыбу. Теперь же ей, хоть усердно ходит подале от грохочущих портовых кранов, не вот тебе  -  свободно дыши и всячески благоденствуй.
          Пищевая база и та меняется заметно. Донные организмы, до которых столь охочи белуга да осетр, отступают к устьям Дона и Кубани. Пытаются найти спасение в более пресных заливах восточнобережья.
          Об этом еще скажем. А пока вот чем стоит закончить речь касательно Северного Приазовья. Большая вера была у рыбаков добывающего флота /его стоянка в устье Кальмиус-реки/ на то, что Советский Союз, развивая нерестово-выростные хозяйства,  со временем решит задачу зарыбления бассейна.
          Ан обманулись потомки сечевиков! И единое государство распалось, и само азовское мелкоморье приобрело новый облик: нисколько не способствуют его загрязненные воды беспрепятственному обитанию осетровых видов.
          Родила казачья Домаха город могучий и достославно трудовой. До поры, во всяком случае до середины века прошлого, наслышан был мир не только о промышленности восхитительно тяжелой. Повсеместно славился местный рыбокомбинат, чьи коптильни, трудолюбивые цехи давали  -  и очень обильно  -  замечательные сорта балыков, а также паюсную икру.
          Впрочем, по всему побережью хватало переработчиков, поскольку не знали переводу проходные рыбец и шемая, полупроходные судак, и сазан, и чехонь.
          Куда как хорошо чувствовала себя в срединных просторах красная рыба крупного, половозрелого размера, а в прибрежье с его теплыми чистыми банками  -  та, что размером поменьше. Все эти подрастающие судачки беломясые, нагуливающие вес белужки и стерлядки.
          Сейчас… да что лишний раз гутарить! Ничего утешительного не скажешь при всем желании. Хоть увлекайся разговорами с попутчиками, хоть помалкивай в тряпочку.
         
*      *      *
         
          Западное Приазовье дает повод для размышлений иного свойства. Более деятельного или более пессимистического, это уж зависит от веры в позитив нашего с вами существования.
          Пока суть да вера, гляньте сюда: лихо перескакивают мариупольские воды из разряда химически обогащенных /пусть хоть в малой степени живительных/ в разряд горько-соленых. Поистине безжизненно-кладбищенских.
          Пришлось мне побывать к западу от Арабатской стрелки в слякотные, промозглые времена степной зимы. Перекопский перешеек вдоль и поперек продувался ветрами. Заботливые хозяйки прятали в теплых хлевах скотину от превратностей непогоды.
          Сиваши. Так называют здешние крымчаки огромный залив, другими словами  -  Гнилое море. Всем прочим оно известно как озеро. За странной формой множественного числа кроется многоликость Сиваша. Многотрудность давней борьбы человека с коварными замашками тяжелых горько-соленых  волн.
          Вечером местные воды черны и мрачны. Распластались они в лагунах, будто прикатанные стальным катком. Оловянно блестят под бледной луной. Поражают безлюдьем, безптичьем, безрыбьем  -  ни единого всплеска в царстве неуютной, тревожной тишины.
          Днем, когда основательно распогодится, озеро синеет.
          Оно впитывает таинственной глубью своей неяркое солнце, лазурь просторного неба.
          Присмотришься  -  по горизонту, вдали,  залив размашисто лиловеет, потихоньку подергивается дымкой.
          Поневоле прислушиваешься к безмолвию простора и неожиданно для себя обнаруживаешь: даль морская становится привлекательной. Какой-то волшебно ласковой.
          Мне были тут нужны строители, занимающиеся электрификацией.
          Потому и приехал. И гонял на мотодрезине, и шагал по степу от столба к столбу, на которых висели провода. Ноги вели меня то по шпалам, то по солончакам.
          Через озеро по двухкилометровой дамбе проходит железная дорога. Поезда с разгону вымахивают с материка на тонкую полоску суши. Летят по звенящим рельсам, как по двум натянутым струнам, гулко вибрирующим среди бескрайнего разлива сказочной сини.
          Строителей тогда искал здесь по той простой причине, что фронт их работ был завлекательно интересен для читателей. Происходили события немалого масштаба.
          Железная дорога переходила с тепловозной тяги на электрическую. Крым преображался на глазах. Днепровская вода пошла каналами в засушливое азовское прибрежье.
          В прессе  -  невиданный вал обсуждений. То говорят:  нельзя теперь без возведения мощной электростанции. То ведутся разговоры о соединении кубанского берега с крымским.
          Знал ли я о том, что спустя годы опять придется мне вести речь о строительных проблемах? Не догадывался. А вот как обозначилось Великое Экологическое Сидение азовского мелкоморья, так и вспомнилось давнее, пережитое.
          Никуда не убежишь. Приходится нынче восстанавливать в памяти степняков, кои новизну жизни понимали и принимали. Потому как желали они обязательных перемен к лучшему.
          Без них, людей взволнованных и незаржавленных в равнодушии, не понять сегодняшних актуалий.
          Гнилое море  -  тема для высказываний уже тогда обозначалась с неискоренимым постоянством. У каждого был свой пунктик, и провозглашение его следовало незамедлительно, лишь зачинали беседовать с тобой.
          Для тоненького паренька, любителя рыбалки, с которым я разговаривал в Чонгаре, Сиваши  -  до конца непознанный мир лиманов. С плоскими закраинами, илистым дном, с густой жижей взамен того, что напоминает привычно-разливанную жидкость.
          Там каким-то чудом попадаются на крючок маленькие лобастые бычки-мутанты. Чего еще желалось бы? Так этого самого  -  вытащить рыбку покрупней.
          У женщин, на попечении которых имеется дом и семейство с детьми, всегда есть непреходящая забота, и не упускают они случая задуматься о последующих годах.
          У них взгляд на озеро более требовательный. Для замотанной в платки немолодой хозяюшки из северокрымского колхоза /с ней мы гутарили в зале ожидания джакойского вокзала/ Сиваши   остаются неудобьем, солончаками с лядащей землей. Той самой, что лежит неухоженная. Сердцу крестьянскому в повседневный укор.
          Как хорошо бы распахать и засеять не только отдаленную степь, но и близкие к морю низины!
          Не принимают они пока что пшеничного зерна. И значит, не мешает здесь тоже наладить способную ирригацию. Такую, чтоб  -  с научным окультуриванием дурных займищ.
          Пришла днепровская водица в Крым, вот только маловато ее. Не утоляет она всей громады селянских потребностей.
          Что же получается? Одному рыбалки желается более увесистой. А кое-кому на просторные поля не хватает пресных речных богатств.
          Сейчас, вспоминая давние беседы, хочется мне сказать новое слово. Насущное  -  по мере сегодняшнего разумения и более громкое.
          Крымчакам, что ли?
          Им, естественно. Нынешним украинским соседям, однако и прочим /по береговому кругу/ обитателям Приазовья тоже. Труженики заводов, аграрники, рыбаки  -  все они имеют в потреблении море, столь сильно бедствующее. Верю: его судьба им небезразлична.
          Коль не прекращается здешнее Великое Экологическое Сидение, каким видится будущее обширного бассейна? Вопрос достаточно серьезный.
          Но какие-то подвижки всё же можно предсказать.
          С этой целью давайте взлянем на Сиваши попристальней.
          Коварство залива более-менее изучено. А если так, то у строителей, командированно заезжих, и у местных степняков можно взять кое-что на заметку.
          В подробностях рассмотреть  -  что такое Гнилое озеро? Вода в одном его литре содержит до двухсот граммов солей. Туманы здешних лагун поистине хуже горькой редьки. Они очень едкие, на манер  -  серной кислоты. Агрессивность у них поразительна!
          Железобетон не выдерживает их объятий. Сивашские пары бьют по нему с неумолимой пробивной силой коперной бабы.
          Недаром строители поставили от Сальково до Мамута /это  -  34 километра аккурат вблизи густой жижи/ исключительно металлические опоры для электрической сети. При этом покрасили конструкции особой защитной краской в три слоя. Фундаменты, правда, оставили железобетонными, но их тщательно обработали специальным лаком.
          Кое-кто смекнет: никак автор подробных строк гнет к одному  -   Азовское море постепенно превращается в Гнилое озеро. Что есть, то есть.
          С полным основанием можно сказать, что наблюдается опасная тенденция. Коль скоро мы зарегулировали сток рек в их нижнем течении, обмелели плавни восточнобрежья. Уменьшилось и само поступление пресной воды в бассейн. Первыми сие почувствовали донные организмы, которым она просто-таки жизненно уместна.
          Не случайно такие обитатели азовских глубин, как нереис, отступили к устьям Дона и Кубани, оголив срединные просторы мелкоморья и оставив там осетровых без привычного рациона питания.
          Вместилище азовское не могло не заметить препонов на пути речной воды. Раз подпитка сократилась, как отреагировало оно, получив столь неожиданный удар?
          Осталось в своих берегах, не ужалось, как можно было бы подумать. Реакция воспоследовала иная  -  возросла в нем минерализация. Поскольку через Керченский пролив стало поступать больше горьких черноморских вод.
          Если учесть, что неуправляемое химическое обогащение  бассейна /вспомните Мариуполь, другие промышленные агломерации/ продолжается, то… налицо определенная тенденция. Имеются у здешнего мелкоморья солидные предпосылки для того, чтобы догнать южного соседа в солености волн. И заметно превзойти, так как пролив, соединяющий два огромных вместилища в единую экосистему, не слишком широк. Через него азовские загрязнения уж никак не поспешат уйти на юг. Тем более, что здесь превалирует течение, имеющее северную направленность.
          Усмешка века двадцать первого  -  объявились в проливе на косе Тузла мощные грузовики. Чем стали заниматься? Принялись наращивать косу. В несколько раз ужали хилый ручеек минерализованного оттока.
          Так азовское мелкоморье пошло по безжизненной горько-соленой дорожке Гнилого озера.
          Между прочим, нынешних строителей не порицаю нисколько. У них был мощный экологический стимул. Ускорившемуся потоку, бурлящему вблизи Тамани и Керчи, нельзя усиливаться, размывая кубанский берег. Позволяя оползням сносить в прибойные волны целые селения. Другое дело: сказав А, надобно собраться с духом и звучно обозначить Б.
          Идет разговор в средствах массовой информации. Он представляется вовсе нелишним. А речь о чём?  Раз обустроили косу Тузла, не мешало бы тут соорудить мост.
          Идея  -  дать транспортный выход с российской стороны в украинскую  -  хороша. Краснодару и Новороссийску пора дотянуться железной дорогой до Симферополя и Севастополя.
          Какая нужда ударяться в спор? Не видится мне упористых подтолкновений. Да только, помятуя экологическую напасть древнего Азова, лучше возвести в Керченском проливе плотину. А мост  -  пусть себе стоит поверх шлюзовых створов.
          Кораблям проход не возбраняется и поездам также. Транспортная развязка получится неплохая, смею вас уверить.
          Конечно, никакой логики тут не усмотреть, если держать в уме одни лишь неочищенные агломерационные стоки и малую подпитку со стороны Дона и Кубани. Тенденция превращения Азовского моря в Гнилое озеро не исчезнет, лишь процесс негативный замедлится на время.
          Однако никто не предлагает строителям устраивать гигантских Сивашей. Окончательное решение проблемы не в одной только плотине.
          Она пусть сослужит свою службу  -  перекроет путь вторжению черноморских потоков . Пищевая база осетровых не получит  вредного подсоления, и это  -  первый плюс.
          Второй заключается в том, что у бассейна будет поддержка со стороны Волги. Нам в скором времени придется перебросить печорскую воду на юг для искоренения антропогенной пустыни в Калмыкии, Северном Дагестане, Ставрополье.
          И мы непременно развернем северную реку, уже и заделы имеются кое-какие. Раз так, излишки пресной воды /они могут, например, появиться по осени/ вполне осуществимо переправить в азовский бассейн.
          Они воспрепятствуют падению морского уровня. И при его повышении станут уносить прочь ненужные соли через шлюзы, сливные пропуски туда, где никому не станут знаком беды.
          Возможно повышение азовского уровня, будет такое время?
          Другие реки Севера направятся на помощь Волге. Водная проблема слишком велика для человеческого сообщества, и в ней есть  -  как уже говорилось  -  различные подходы, разветвления. О решении задач речь продолжится.
          Пока что скажем: избыток воды в опресненном азовском бассейне можно будет использовать для ирригации степных земель российской и украинской сторон. Для крымских яблок, абрикосов, золотой пшеницы и ценных технических культур. Для тех же виноградников, о которых шел разговор в старинном донском городке. Тамошняя крепость  -  ценная достопримечательность, а землица казачья разве менее ценна?         
         
         
ДОЛГИХ ВРЕМЕН ВЗРЫВНОЙ ВЕК
         
          За Урал-Камнем лежит земля, о которой когда-то Ломоносов сказал: ею будет прирастать богатство России. Думается, с нею возрастет и могущество человечества а в целом. Поскольку откроет нам она ценности огромные, несооизмеримые с кладами золота и алмазов.
          У моего интереса к сибирским рекам есть своя история. О ней как умолчать?.
          Приехал из командировки сослуживец, принялся рассказывать сибирские байки, развлекать нас повестями о житье-бытье на БАМе. День, другой идут беседы. Прерываются и снова продолжаются, потому как фактура собрана богатая. Ну, и что не послушать? Сплошь и рядом интересные же вещи!
          Строилась знаменитая Байкало-Амурская магистраль долго, с перерывами  -  почитай полвека. Рельсы то укладывали, то по насущной нужде разбирали, колготы всякой на многокилометровом полотне наблюдалось в избытке. Событий там происходило  - вагон и маленькая тележка.
          Когда тянули рельсовую дорогу от реки Лена к расположенной восточнее Тынде, столице бамовской, где располагалась основная база одного из участков, то хлебнули в достатке лиха. Столько неумолчно-быстрых стремнин приходилось преодолевать, так натрудились проектировщики трассы, мостовики, укладчики шпальных решеток…
          Очень тяжело давались им таежные километры. Бурные своенравные водотоки вволю помудровали над изыскателями, монтировщиками пути, а заодно и над возводимыми сооружениями.
          Бывало  -  даже сносили опоры мостов, если не досмотришь за внезапным снеготаяньем. Глядишь, стоят «быки» на все сто устойчивые. Хоть возьми и предъяви их какой-нибудь приемной комиссии. Ан и ничего не стоит обмишуриться.
          Сибирские реки в пору сброса талых вод, в ураганное  половодье, становятся на диво бурливыми и, как одна, непокорными. По весне идет поток равнинного происхождения, а летом, в жару, иной раз так ударит с гор, что остается лишь подивиться на мощь ледяной воды.
          Строителям, что ни стремнина, обязательно решай трудноразрешимые задачи. Сослуживец рассказывал: мостовики, значит, друг с другом делятся опытом и все при этом считают, что их сооружение, их река имеют исключительную особенность. Удивительно, однако факт  -  каждый мост на западном участке Байкало-Амурской магистрали почему-то стоит на Шишковской Угрюм-реке.
          Вот такие разговоры. Не видать им конца и края по всей Восточной Сибири вплоть до скалистых хребтов Дальнего Востока, до Приамурья.
          Потом уж я, когда занимался проблемами легенд и сказаний о природе, обратил внимание: у нас в стране множество устных историй о леших и водяных, но, кроме того, имеются основательные традиции литературной сказки, где ходят в героях реки, горы, озера, их обитатели - «братья наши меньшие».
          В народном творчестве встретишь такую чисто жанровую особенность как сказки о животных. И уж никак не забудешь про Хозяйку медной горы, про Урал-Камень, припомнишь историю девушки Ангары, убежавшей от богатыря Байкала.
           В России, особенно в сибирской ее части, где хватает гор необоримых, лесов непроходимых, могучих рек, пожалуй, как раз и научишься от народных сказителей особому приему творчества, когда  -  по выражению писателя Н. Карамзина  -  «гони природу в дверь, она влетит в окно».  Вот и живописуй, дотошливый литератор, связь русских лесов  ( вспомните «В лесах» или «На горах» Мельникова-Печерского) с населяющим их разноплеменным людом.
          Я вот что к тому же приметил: и в отечественной эпической словесности нередко проявляется стремление прислониться к устному народному творчеству, сказкам и песням. Там, где объемистые романы живописуют жизненные перипетии людей, вдруг возникают  «точки соприкосновения» с традициями сказаний о природе.
          Названия произведений подсказать?
          Пожалуйста: «Тихий Дон»  Шолохова, «Угрюм-река» Шишкова.  И ведь это вам именно значительные произведения, поистине эпохальные для русской литературы.
          Что говорить, прекрасные у нас знатоки многоликого разнообразия природы и стихийного сопереживательного творчества, свойственного талантливой душе народа.  Какие, например, неординарные писатели что Пришвин с его философскими притчами, что Мамин-Сибиряк с почти реалистическими сказками, где хоть уточке, хоть зайцу веришь, словно достоверно они живые.
          Много их было, сопереживательно талантливых писателей, о которых можно сказать так, как сказал Е.Баратынский:
         
С природой одною он жизнью дышал:
Ручья разумел лепетанье,
И говор древесных листов понимал
И чувствовал трав прозябанье.
         
          В журнале «Свет» мои легенды нашли отклик, хотя написаны они были вовсе не в расчете на издание лишь научно-популярное. Экзотику тропиков в свою очередь оценили в давнем «Детгизе» и даже опубликовали повесть-сказку.  Если вернуться в личное, в прошлое, то стал писать о природе, может, потому что много ездил по стране и повидал немало интересного.
          Попытаюсь на своем примере показать, как приходишь к пониманию особой значимости в каком-либо явлении  природы.   
          Пришла как-то вечером телеграмма: встречайте. Всё ясно прилетают гости из Ташкента.  Надо ехать в аэропорт, чтобы, проявив радушие, не ударить в грязь лицом перед щедрыми ташкентскими дарами.
          Сразу же за перроном вокзала, пообочь полотна  -  желтые сугробы кленовых листьев. Середина октября, и листопад в самом разгаре. В верхние окна электрички заглядывает темное, сплошь затянутое тучами небо. На тучах повисли хлопья рваной ваты, и рябое небо  -  словно пенистая поверхность штормового Черного моря.
          На вираже поезд выскочил к берегу реки. Поразил мрачный, свинцовый блеск воды. Но выглянуло солнце, коснулось водной глади лучом. И кажется, что встречный теплоход идет по расплавленному олову  -  ослепительно блестящему, лениво тягучему. Нехотя вздуваются оловянными валиками тяжелые волны перед острым носом корабля.
          Откосы железной дороги побурели, закурчавились. Через колтуны мохнатой, отросшей за лето муравы пролегли росные тропки, по прихоти торопыг-пешеходов завившиеся горным серпантином на искусственных холмах «железки».
          Идет осенняя приборка в хозяйстве электрической стальной дороги. От листвы очищаются водостоки, на откосах вырубается нахальный сорный кустарник, которому не место в выглаженной полосе отчуждения. Заодно подстригаются деревья. Старые, подгнившие нынче корчуют, а новые как раз высаживают.
          Далеко от дороги, в овражных увалах виднеются серовато-коричневые квадратики пашен. С них уже снят урожай самодеятельными картофелеводами. Ровные клочки бурьянных пустошей они с весны засадили, пустили в дело и, надо полагать, получили неплохую прибавку на стол.
          Красные брызги боярышника испятнали опаленную утренними холодами невысокую стенку стриженых лип.
          Спокойные, тихие, умиротворенные лежат поля, на которых уже отшумела уборочная страда. Гром комбайнов, рык автомобилей  -  всё отлетело в неоглядные российские дали. Бесследно исчезло, растаяло, растворилось в радостно-скорбном осеннем безмолвии.
          Не шевельнется листик в лесу. Рощи, охваченные предчувствием зимних морозов, затаенно молчат  -  то ли грустят по лету красному, то ли копят силы для предстоящей схватки с январскими пургами.
          Но вот вырвался из логов озорник-ветер, задрожали в рощах тонкие ветки, и желтые парашютики полетели-полетели.               
          Парашютики разноцветным ковром укрывают землю, желтой оторочкой подчеркивая броскость упавших рябиновых гроздьев. Мирно рдеют кленового пала огненные заструги, что невозбранно разметались под пологом редеющего леса.   
          Пышный шуршащий лежит ковер под ногами лесника,
          и хранителю здешних богатств  -  березовых ситцев, прозрачных сосновых шалей  -  приятно глядеть на медленное смиренное падение листьев с высоких крон.
          В глубине прозрачно-сквозного перелеска сложен им в аккуратные кучи валежник. Бор загодя почищен, а разве это не может радовать глаз лесника? Теперь ему, рачительному хозяину, запустившему в кучу сушняка очистительный огонь, нечего делать  -  кроме как стоять и, прищурившись, глядеть на красные искры, подброшенные порывами московского «зефира».
          По сучьям бежит быстрое пламя, рдеют угли  -  о чём задумался, дорогой наш человек?
          Поезд мягко тормозит. На площади перел аэропортом вижу огромный самолет. В дюзах остывших навечно двигателей поселились воробьи. Натаскали соломинок в углубления между обшивкой и выхлопными соплами. Теперь сидят, чирикают, словно самое время вить гнезда и заводить семьи.
          Так и хочется протереть глаза, оглянуться в удивлении: неужто и впрямь пришла пора весенним хлопотам?
          В прекрасную тихую теплую осень всё может быть. Вдруг чудо приключилось? Из Ташкента весну принесло попутным ветерком?
          Я готов всему поверить, даже чуду. А что? Поверить нетрудно, поскольку всякие необыкновенности случаются на равнинах России, в лесах, на горах. Немало походил я по стране, довелось повидать таких чудес, что впору сказки рассказывать. Не хотите ли узнать, какая случается  весна в Сибири?
          Бывал я там не раз. Летал над таежными просторами самолетами, всю насквозь проехал поездами, пребывал в многообразных должностях, разнорабочих и более сложных, газетных. Даже военной службе отдавал честь.
          Уж была она у меня, была привычка путешествовать.
          Говорил один философ: «привычка  -  вторая природа и
          равна ей в могуществе». Теперь вот вспоминаю свою привычку. Сдаюсь могучему ее наступу и готов поведать вам о могущественном явлении весны на Подкаменной Тунгуске. На той самой Угрюм-реке, о которой писатель Шишков написал в свое время роман, оставив нам загадку.
         
*      *      *               
         
          Зима стояла ветреная. Гуляли по белым полям поземки: снежные змеи хлестали хвостами, ледяную пыль сеяли, иглистую крупу сорили повсюду.
          Засыпало овражки доверху. Поровняло буераки с пригорками щебнистыми да песчаными грядами.
          Дремала под снегом Подкаменная Тунгуска. Ждала весны, чтобы досыта напиться талой воды, заиграть солнечными бликами, ударить в крутой откос шаловливо-мутной волной да и помчаться по лесам и долам к Енисею, а дальше  -  к морю студеному.
          Разоспалась река. Пора ей спину дугой выгибать, ломать лёд. Солнце уже вовсю светит. Багульник стрелки листьев на проталинах выбросил  -  там, где потеплее. Медведь из подмоченной берлоги вылез и заревел:
          - Ур-ра!
          Здравствуйте  -  сказал.
          Не слышит разве река журчанья ручьев, медвежьего «здравствуйте», веселой кутерьмы, что затеяли бурундуки в прибрежном кедраче? Пора, пора ей за работу приниматься, а то как же при таком крепком сне обустраивать весну?!
          Конечно, не вовсе она бесчувственная, кое-что до нее доходит, и приметы  -  когда зиме наступает конец  -  ей ведомы, однако очень не хочется открывать глаза. Любо в безделье нежиться, и нет никакого желания ломать лёд. Потому как он твёрдый и на сколах  - острый, будто бритва. Намучаешься с ним, а спина у нее своя, не чужая. Ее и поберечь не мешает, пусть кто-нибудь другой заправляет нынче поло-водьем.
          Медведь проснулся? Глотку дерёт, косолапый?
          Да уж, даёт о себе знать всей округе именно что громче громкого. А это верная примета: он проснулся.
          Шалишь, однако, увалень. Делать тебе, видно, как раз нечего. Тогда принимайся за дело  -  давай ломай лёд, тебе размяться невредно.
          Взял медведь дубину, стал ею махать. Силушку выказал немалую. Бурундукам только и осталось, что подивиться на лесного богатыря.
          Колет он крепкий лед, крушит его дубиной старательно и не так чтобы вовсе без пользы. Летят осколки, порхают ровно птицы снежно-белого оперения.
          Мало ему того  -  он еще гранитным камнем добавляет и лапой своей здоровенно-когтистой. Сразу приметишь: непрочь медведюшка реке обязательную оказать услугу.
          Спору нет, громкоголос он и не шибко уважает заспанную тишину, а всё ж старательной доброты ему не занимать. Ишь, как решил: отчего не помочь реке по весеннему солнышку, раз имеется вдосталь силушки и пора начинаться ледоходу?
          Кряхтит косолапый, утруждается:
          -  Сейчас. Мы это всё живо расколотим. Подожди, река, чуток. Мы сейчас ка-ак жахнем!..
          Изо всех сил утруждается, но дело подвигается не сказать что быстро. Много тут льда, и крепости он чуть не железной. Вот уже со своей дубиной  выбился из мочи толстолапый помощник Подкаменной Тунгуски.
          Поглядела на него река, и что-то кольнуло ее в сердце. Неудобство пришло нежданное, стало ей жаль уставшего сверх меры добряка, который в кряхтенье был горазд, да в сотворенье половодья  -  не очень.
          «Вот ведь как старается,  -  подумала она.  -  Вместо меня трудится, Тогда как лёд ломать полагается не ему, а мне, поскольку моё дело завсегдашнее».
          Расправила она плечи, напряглась по обычаю весенне-снеготалому. И в ту самую минуту, когда выгнула спину дугой,  -  загрохотало в тайге. Загремело по заведенному сибирскому распорядку. Да так, что всех до той поры сладко спящих словно подбросило. Враз подняло на ноги.
          Лопнул ледяной панцирь белой реки. Закачались, закружились, поплыли по воде хрустальной прозрачности глыбы с острыми краями, и в глубину омутов  -  к ленкам да к хариусам  -  хлынул небесный свет.
          Начался ледоход. Всем речным обитателям стало попривольней, и сама Покаменная Тунгуска повеселела. Дело сделано, можно и погулять теперь, порезвиться на просторе.
          Широко разлилась река, затопила низкие берега и луга. Насколько глаз хватает  -  водная гладь. Скрылись под волнами буераки, стало заливать островки с кедровыми зарослями. Куда бурундукам податься?
          Бегают они по островкам, что с каждым часом уменьшаются в размерах, и не знают, как им на большую сушу перебраться. Среди бурундуков  -  переполох немалый.
          Смотрит медведь  -  плохо им приходится. Надо спасать мелкоту. Весной для половодья всегда есть причина. Однако же теперь есть и такая причина, чтобы позаботиться о судьбе маленьких проживателей тайги неотступно и поскорей.
          -  Эх!  -  вздохнул медведь.  -  Была бы у меня посудина какая! Плот, к примеру. Я б этих полосатиков живо переправил куда подальше.
          Задумайся  нынче река, поработай головой  -  да и разыщи охотничий плотик. Пригони его косолапому добряку. Уж тот приспособил бы его для спасительной бурундуковой переправы. Но у реки нет желания думать и усердно заниматься поисками, она знай себе веселится.
          Гуляет, обнимая всю какую ни есть пойму шальным могутным половодьем. Бьет шипящей волной по береговым кручам.
          Нет у нее сегодня ни печалей, ни забот. Авось, бурундуки выберутся на сушу. Глядишь, медведюшка не оплошает, окажет таежному народцу помощь многосильную, помашет добротворно своей тяжелой дубиной.
          Совсем из ума выбросила Подкаменная Тунгуска, что медвежья деревянная колотушка не очень-то способная подпорка для сотворения животворных весенних дел. Забыла река обо всём. Ох, и любо ей нынешнее гулевое времечко!
          На воду посмотришь  -  быстр и могуч поток, кружится желтая пена в стремительных водоворотах. Ныряют в волнах вырванные с корнем молодые деревца.
          Однако непорядок это, думает меж тем медведь.
          Страшно ему лезть в холодную воду, но разве может он оставить в беде таежную мелкоту?
          И вот  -  плывет косолапый.
          Река бросает его из стороны в сторону. Словно и не богатырь он, а простая щепка. Однако пловец не сдается, упрямо борется с шальными струями, и на загривке у него  - полосатый маленький пассажир. Перепуган, дрожит, со страхом глядит на полую воду.
          Подкаменная Тунгуска очнулась, посмотрела на бурундука, и что-то в сердце ее кольнуло, неудобство пришло нежданное, зашевелилась в душе жалость к маленькому бедолаге.
          Неужели ничего она придумать неспособна?
          Да вон же  -  охотничья избушка на берегу. А возле, в кустах, связка бревнышек. Никак плот? Точно: охотник его соорудил, связав веревкой кучу голенастого кедрового пиловочника.
          Подкаменной Тунгуске почему не постараться? Подогнала она поближе к медведю переправочное средство.
          -  Держи, спасатель наш таежный! Не думай, что у меня сердца нет. Есть оно. И знаешь, больно ему бывает.
          -  Знаем,  -  сказал тот, кивая большущей мохнатой башкой.
          -  Откуда?  -  удивилась Подкаменная Тунгуска.  -  Я раньше тебе не говорила об этом. Никому не было речи.
          -  Так известное же дело,  -  ответил медведь, забираясь с бурундуком на крепко слаженный, подъемистый плотик.
          -  Кому известное?
          -  Однако мне. Голове поработать во все времена года не мешает, правда? И спине потрудиться невредно. Когда спине чересчур легко и голове  -  также, то…получается нехорошо. Пусть спине будет тяжело, а голове  -  трудно. Тогда сердцу станет легко. И не найдется у него времени болеть.               
         
*      *      *   
               
          В Сибири, ясное дело, куда как хорошо мечтается о Ташкенте  -  городе теплом фруктовом  «хлебном». А побываешь на Ангаре не раз, приглядешься к ее стройкам, и вдруг за сибирскими минеральными и нефтяными провинциями тебе открываются  особые кладовые. Имеющие отношение хоть к жизни духа, хоть к выживанию людского рода вообще.
          Не скрою, какой уж год беспокоит меня тайна творчества, роящиеся вокруг Шишковской Угрюм-реки настойчивые легенды.
          Этот роман не иначе литературная сказка о могучей сибирской природе, одновременно он жестокая реальность человеческого бытия в драматических обстоятельствах.
          Так всё же, где проистекает она, суровая Угрюм-река, в каких пребывает весях? Как найти ее на карте Сибири?
          Пожалуй, возьмете и ответите вопросом на вопрос. Легендарная река Вячеслава Яковлевича Шишкова разве в непременности Подкаменная Тунгуска?
          В подобном решительно-возразительном случае должен буду признаться: не догадала меня безотказно-верная догадка.
          Пусть хоть и должен признаться, однако и торопиться нет мне спешного резона. Так как не раскрыты пока первопричины, подтолкнувшие писателя на эпохальный в своей многозначительности литературный труд и давшие ему право найти на карте Сибири неординарную Угрюм-реку. Вот тут-то одни строители-железнодорожники, как не раз уже бывало на моей памяти, и начнут утверждать, что Вячеслав Яковлевич живописал обязательно знаменитый «золотой» Витим. И тогда уж другие не позабудут преподнести свой вариант, поскольку хлебнули всяких бед, неистовой суровости в избытке. Немало кровушки попортили им способно-сильные в своей стремительности водотоки.
          Что касается коренных сибиряков…тоже не всё просто.
          Проживатели многих приленских поселков уверены: Яклич описал их недавнюю жизнь, именно что могучие кручи огромной Лены, а заодно и просторы прибрежной тайги.
          Согласиться можно: хватает дикой необузданной мощи и красоты в здешней реке. К тому же от матерей и отцов своих знают старожилы о «золотой лихорадке» на сибирских приисках
          Но  я  бы  не  стал  искать  точные  приметы непременно в драматически-суровых обстоятельствах романа, в его притягательном многостраничье.
          И не поспешил бы враз довериться местным промысловикам-охотникам, бойко доказывающим свою исключительную правоту насчет Угрюм-реки. Удачливые добытчики знают толк и в завлекательных байках. У них что ни речка под боком, то и есть она, самая знаменитая. Те, что самопрозываются чалдонами, а также, так называемые, «семейские» и потомки воинства казачьего давне-забайкальского, все они вкупе с прочими коренными сибиряками о своих местах знают куда больше хоть заезжих журналистов, хоть прибывших издалека мостостроителей. Это уж точнее точного.
          Да ведь не отнять у них, что  -  очарованные патриоты знакомых окрестностей. И тогда, выуживай или не выуживай у них сведения, выходит всё то же. Что именно? Пусть несомненные знатоки сибирских стародавностей, а также тянут одеяло, как говорится, на себя.
          Когда наслушаешься ты баек о страшных чащорах, о медведях и волках, о золотоношах с давних приисков, что пропадали с богатством в тайге, поневоле задумаешься. А как пораскинешь мозгами, то и не захочется быть тебе очень уж доверчивым к рассказам знатоков.
          Вот что теперь  -  по прошествии годов  -  полагаю рассудительно.
          Лучше всего прислушаться к самому Вячеславу Яковлевичу Шишкову. У него, ясное дело, нет прямых указаний, где искать Угрюм-реку. Но есть дневниковые записи о том, где и как впечатляла его, будущего литератора, могучая сибирская природа.
         
*      *      *               
         
          Эти записи и подведут нас к Подкаменной Тунгуске. Однако они просветят читателей не так чтобы враз, а постепенно, по мере высвечивания жизненных перипетий писателя. Поэтому есть нужда изложить историю с кое-какими реками Сибири, где побывал Шишков.
          В молодости он проводил гидрологические исследования на многоводной Нижней Тунгуске. Немало провел времени в поселке Ербогачен. Что дало ему, конечно же, интересный материал для описания нравов в сибирских поселениях.
          А когда наладилась экспедиция вниз по течению, Вячеслав вместе с товарищами отправился в путь к далекому Енисею. Туда насчитаешь не сотню километров  -  свыше двух тысяч. Без быстрого моторного продвижения, на одних лишь веслах, пройти весь маршрут было куда как нелегко. Скорее всего невозможно, и всё же экспедиция отправилась в немыслимо дальнюю дорогу.
          В наши дни одолеть на моторках столь солидное расстояние вряд ли представится делом  простым, а что говорить о стародавних царских временах…
          Риск был огромный. Таежные берега  -  можно догадаться  нам  -  глядели на смельчаков насмешливо. Угрюмо. Точнее: с насмешливой угрюмостью. Этот тяжелый взгляд молодой Вячеслав приметил, оценил, и в дневниковых записях будущего писателя стала сквозить тревога.
          Путешественник  подробно фиксировал чуть не каждую трудность пути, потому и вставала затем перед людьми, читающими его дневник,  реалистическая картина, где ни один факт не затушевывался, не подавался в лирически-романтическом флёре.
          Скажете: при чём здесь Подкаменная Тунгуска?  Мы потихоньку подойдем и к ней.
          Подойдем тогда, когда риск станет уже не просто предсказуемым фактом, а реальным событием. Вопросом жизни и смерти. Как для самого Шишкова, так и для его спутников.
          Спуск по течению почему был столь трудным? Река петляла, преграждала проходы в узкостях. То и дел поток воды запирался песчаными отмелями. Да так, что не пройти лодкам. Тогда их  -  они в записях фигурируют как «шитики»  -  разгружали, а груз перетаскивали вперед, по каменистым берегам. Иногда приходилось идти навьюченными, словно лошади. Версту, а то и две, прошагаешь к глубокому плесу. Уф, добрались, наконец-то, вот она, способная вода, пригодная для сплава!
          Всё бы хорошо. Однако надо раздеваться, возвращаться к шитикам и тащить, тащить лодки, прогребая борозду по гальке и песку.
          В горах еще таяли снега, ледяной поток обжигал тела, и у речных путешественников зуб на зуб не попадал. Мокрым, окоченевшим, им некогда было разжигать костры и греться. Сразу надо садиться за весла. И  -  в путь: до Енисея еще тьма долгих верст.
          С каждым днем блекло солнце. Потом его закрыли темные тучи, пролились дожди, ударили холода. Мороз начал сковывать реку. Если судить по записям в дневнике, экспедиция прошла довольно далеко. Но одолела около половины пути лишь, и до Енисея оставалось столько верст, что  сосчитать  - со счета собьешься.
          Двигаться к обжитым местам далекой реки по тунгусскому безлюдью, в страшные здешние холода, пешком  -  нет, до Енисея не дойти, а погибнуть полная свобода.
          Хорошо, что Шишков с товарищами встретил стойбище эвенков  -  тунгусов, как раньше говорили. Нашелся здесь человек из тех опытных кочевников, которым известен был путь на юг, знакомы и Подкаменная Тунгуска, и Ангара, расположенные в краях более теплых.
          Бросили, значит, свои шитики, пошли через тайгу в надежде встретить впереди какое-либо поселение и передать весточку в штаб экспедиции, в далекий  Томск.
          Какие в захолоделых дебрях проселочно-хоженые дороги, какие утоптанные тропки?
          Проводник о них не ведал, но знал ручьи и речушки, впадающие в Подкаменную Тунгуску, ориентировался по сопкам, поскольку в памяти у него отложился рельеф местности и верное направление движения.
          А вскоре тайгу завалили снега, и пришлось уже пробиваться не только через буреломы, но и через сугробы, прячущие под собой хоть ямы, а хоть и ледяную воду еще не промерзших до дна ручьев.
          На подходе к Подкаменной Тунгуске все выбились из сил. Позади сотни верст без настоящего отдыха. Не отогреться, не выспаться, не поесть нормально, не просушить одежду.
          Хочется упасть, забыться, сдаться на милость той самой смерти, что стоит над тобой с неумолимой косой. Здесь пришло к путникам понимание  -  погибель как никогда близка.
          Подкаменная Тунгуска пусть и рядом, но и конец жизни виден уж столь явственно. Так что нет смысла говорить о каком-то риске. О нем, понятно, нет речи в дневниковых записях Шишкова. Единственно, что ощущается,  -  осознание будущим писателем, насколько велико могущество здешней природы, как трудно спорить с ее угрюмым напором и неизбывной силой. 
          На Подкаменной Тунгуске отложилось в душе безмерно вымотанного путешественника Вячеслава то понимание природы здешней, реальной жизни и не менее реальной смерти, то эмоциональное начало, которое стало подлинным истоком Угрюм-реки. И  -  легло в основу знаменитого романа.
          Около полутора месяца пробивались к деревеньке, где остановились и послали весточку в штаб. Шли и дошли, продвигаясь даже тогда, когда уже над головами свистела смертная коса.
          Такая случилась с молодым Шишковым история. Экспедиция преодолела наваждение Угрюм-реки. И все теперь живы, и впечатлений для будущего художника слова  -  море, неисчерпаемый кладезь знаний о суровой жизни вблизи сибирских рек, в бескрайней тайге. Не стали для него тайной пути зверя лесного в охотничьих угодьях, ни людское рвачество на добычных предприятиях золотого промысла, ни отча-янное прозябание в немногочисленных сибирских поселениях, где жуткая нужда сменялась разгулом редких счастливчиков, объявившихся с мешочками драгоценного песка.
          Природа Сибири и природа бытия сошлись в одно целое. Душа рядового гидролога переполнилась, рванулась -  выплеснула перед читателями не какой-нибудь пустячок, а могучего порыва объемистое  произведение.
          Образное живописание получилось у словотворца настолько убедительным, что по сию пору, живя как художественная эпопея, роман существует одновременно и как объект спора.
          Живет в людях легенда Угрюм-реки. Тайну страстно желают разгадать хоть патриоты-чалдоны, а хоть и все прочие, которым не лень, поглядывая на карту, рассуждать: а где здесь Шишковский клад, где он спрятал свою неординарную реку?
          Бывая за Урал-Камнем, видел я сибирские речки-невелички, и более солидные водотоки, и вовсе уж могучие стремнины. Ангара, например, в нижнем течении мало в чём уступит Енисею. У меня есть она, уверенность  -  в Подкаменной Тунгуске избыток энергии и необузданной силы. Пожалуй, даст очко вперед своей сестре, многоводной Нижней Тунгуске, по части дикой красоты и бурливой мощи в горных поднятиях.
          А коли ты уверен, почему не родиться сказке о сибирской реке? О Подкаменной Тунгуске? Помнил я историю Шишкова, не забывал о собственных наблюдениях касательно хоть Енисея, хоть Ангары. Считаю, что обязательно запрягут Подкаменную Тунгуску наподобие того, как сделали с Ангарой. Как творят с Енисеем.
          И будут рождаться новые легенды о сибирских чудесах.
         
*      *      *
         
          Если российские реки не помогут нам, то уж и не ведаю, как переживем катастрофу.
          Какую? Так ведь поднимутся океанские волны в непременности. Скроются под водой сибирские прибрежные понизовья. Не избегнут сей печальной участи европейские равнины, а также восточные и южные низменности Соединенных Штатов Америки.
          Не видать что-то в экологической политике земного сообщества ничего такого  -  неискоренимо решительного, сугубо кардинального. Поэтому выходит: не приостановить нам глобальный сдвиг умеренно теплого климата к искусственно подогретому.
          Тому самому, что неуклонно пытается растопить ледяные покровы Арктики и Антарктики.
          Поразмышляешь и придешь к выводу, что бомба вскоре ахнет почище любой водородной. Да она и сейчас уже в деле. А то, как идет процесс  -  невзрывно и неспешно, это медленно лишь для масштаба человеческой жизни.
          Для планетных эр, небось, и секунды не прошло с той поры, когда мы привели в действие адскую машинку беды.
          Крутятся маленькие шарики вокруг огромного солнца, и третий от него  -  наша Земля  -  не стал еще предметом тревоги людской. Волнения подлинно сопереживательного.
          Впрочем… вот вам российского путешественника слово. Другие скажут свое /и говорят/; вполне возможно, что оно окажется более способным. Всё же каждый имеет право нынче высказаться.
          Библейский поток набирает мощь. Уровень Мирового океана, как отмечают наблюдения, за последнее, хорошо обозримое время поднялся примерно на полметра. До конца века еще возрастет  -  по некоторым прогнозам, этак сантиметров на 70.
          Именно что вода идет на спящих нас.
          Когда проснемся, что нам поможет? Чудесная сила той же воды.
          Надеюсь, не до конца лишены мы возможности понизить уровень Мирового океана и отрегулировать состав земной атмосферы.
          Поэтому столь подробен мой рассказ о природных явлениях, о том в частности, как влияет человек на жизнь планеты. Весомая или нет беседа идет у нас с вами, уважаемые читатели, судите сами. Но вот в чём есть у меня абсолютная уверенность  -  витает в воздухе побудительное настроение.
          Надобно всем нам очнуться от бездумного терпенья, засучить рукава и приняться за работу.
          Разве непонятно, что климат меняется на глзах? Не убежишь от примет бытия  -  погода отчаянно балует на великом пространстве северов и югов.
          Тепловые электростанции вкупе с разнообразными двигателями, использующими нефть и ее производные, день за днем пожирают кислород, совместно выпускают в атмосферу многомиллионные кубометры вредных газов.
          Прогресс, согласитесь, останавливать нельзя. И возможно ли?
          Лишь зеленый плащ земного шара способен порадоваться нежданному изобилию углекислоты в воздухе материков. Вот и пусть встают новые леса, растут плантации овощей, фруктов, злаков. Им необходимо благоденствовать исключительно усердно на радость всему живому. Начиная с нашего тысячелетия положено прямо-таки мчаться к неимоверному процветанию.
          Пустыни Средней Азии, обширные степи Казахстана  -  это почти три миллиона квадратных километров  -  уже в недалеком будущем способны принять могучую реку из Сибири.
          Если перебросить часть енисейского стока в Обь, а потом повернуть ее по Иртышу на юг, то ирригация получится весьма полезная. Для этого на Енисее нужна плотина чуть севернее устья Подкаменной Тунгуски. Вода поднимется вверх, до  плотины возле устья Ангары. А тут уже рукой подать и до расширенного канала Кас-Кеть, чтобы соединиться с обским потоком.
          Обводнение пустынь и степей выйдет очень и очень полезным. Особенно, когда станем беречь северную влагу.
          Обязательным должно стать в особо жарких ареалах прородосберегающее капельное орошение. И  -  тщательный контроль за уровнем подземных вод, чтобы не допусть катастрофического засоления почв.
          Получит вторую жизнь слабеющий Арал.
          При нужде Каспию будет обеспечена подпитка. А речному транспорту по всему Зауралью  -  глубокая поддержка по многочисленным фарватерам.
          Всё, что предлгается, только первый этап широкомасштабной ирригации. Регулировать состав земной атмосферы станет способней, когда задействуем второй этап.
          Подробно озеленить просторные три миллиона квадратных километров, страдающих от жажды,  непросто и одновременно вполне возможно. В конце концов новый континент, где растениеводству полагается процветать, может принять в свои обьятия пресный поток мощью в тысячу кубокилометров. К примеру, вся Аму-Дарья несет лишь 40 кубокилометров в год.
          Понадобится дополнительно поднять значительную часть стока Нижней Тунгуски в верховья. Там соединить реку  водохранилищем с близкой Леной. А затем спустить «таежное золото»  -  такая вода не менее ценна  -  вниз через гидростанции Подкаменной Тунгуски, чьи верховья также недалеки.
          Энергию для перекачки Нижней Тунгуски дадут имеющиеся здесь гигантские залежи угля, которых не исчерпать за многие тысячи лет. Вся она вернется в сеть электропотребления. И даже с лихвой, если учесть  ленские кубокилометры. Эта огромная река способна дополнительно подарить среднеазиатскому растениеводству около 5 таких потоков, как Аму-Дарья. А какой энергией оделит Восточную Сибирь!
          Сколько же выбросят в воздух углекислоты тунгусские ТЭЦ?
          Допустим, что немало даже при весьма развитой газоочистки.
          И всё же плантации Казахстана и его южных соседей сделают полезного для судеб земного шара куда больше.
          Обе Тунгуски станут нашей атмосфере исключительно солидным вспомоществованием. Это вам не Угрюм-реки, совсем наоборот.
          Они расцветят огромные северные территории огнями богатой жизни. Будет всяческой промышленности полное раздолье. Новые поселения здесь не испытают недостатка в энергии, в тепле.
          Где взять средства странам СНГ для реализации проектов?
          Есть резонная догадка, что не потянут они в одиночку груз всепланетного спасения.
          Земному шару задышится много легче, когда соседи наши  -  Турция, Иран, Афганистан  -  примут участие в освоении окультуренных пустынь и степей. Людской потенциал, например, у них весьма большой. А границы…
          Для будущего процветания, для совместного благоденствия, заборы и запоры ведь не так чтобы очень обязательны.
          Возможно, сложится у нас какая-нибудь федерация. Или  -  раздвинем рамки Союза Независимых Государств. Или  -  создадим конфедерацию. Не суть значительно, чтобы цепляться за воинственную самость, когда стоит вопрос о насущном  под солнцем выживании.
          Вечность… мы способны, умеем, научились уже трудиться в лесах, лугах, садах. На полях и плантациях. Просто надо больше работать, меньше враждовать друг с другом. Мечта о долговременном, поистине вечном процветании вполне осуществима.
          Нет, не фантазирую сверх меры. Мне почему-то верится в лучшее.
          Простите, вы обратили внимание: пленительна хороша земля наша осенней весной? Я старался, чтобы вы заметили, прониклись красотой природы, дали работу не только голове  -  душе своей. Как нелегкомысленно говорил поэт, душа обязана трудиться.
          Насчет собственных природосберегательных соображений так скажу. Они могут показаться преждевременными. Но разве не сделали мы первый шаг, не взяли  под контроль атмосферный состав планеты? Не наблюдаем нынче за климатом?
          Регулировать погодную составляющую  -  второй шаг. Только и всего. Значит, укротить безнадзорно бушующий пятый океан  представляется логичным. Хотя бы уже потому, что воздух у нас вовсе не безнадзорен.
          Озаботились мы уровнем Мирового океана? Удосужились. Второй шаг  -  поддержать его оптимальный уровень. Что для верующих в Ноев ковчег и для неверующих означает лишь одно  -  не допустить нового библейского потопа. Не нужен он землянам.
          Коль скоро нерегулируемое потепление приводит к быстрому таянию вечных льдов и наступлению мировых вод на сушу, давайте отрегулируем климат и опустим уровень наших океанов.
          Пусть это звучит необычно, даже сказочно, однако же вполне разумно.
          Говорят, земному шару присуща долговременная череда оледенений, последующих потеплений. Тут усматривается обязательное влияние нашего светила. Ну что ж, раз мы заметили одиннадцатилетний цикл солнечной активности, почему не быть периодам, имеющим отношение к оледенению?
          Звезда неуклонно сделает свое дело. Что сотворим мы?
          Для начала задумаемся.
          Когда растают снеговые шапки полюсов, уровень Мирового океана поднимется, как утверждают ученые, на 60 метров. А с течениями в Атлантике не случится такое  -  не исчезнут они?  Гольфстрим перестанет подогревать Европу, климат здесь резко изменится. А  коль потепления и оледенения связаны между собой, то в высокие и средние широты северного полушария придут неминуемые льды.
          Приходили, мы это знаем. Значит, снова заявятся.
          Но если в воздухе станет меньше парниковых газов, если будем регулировать состав атмосферы и среднегодовые температуры, то уйдут навсегда с Земли нашей ледниковые периоды, последующие потопы. Вот и давайте сотворим хорошо рассчитанный антропогенный фактор, который воспрепятствует опасным перепадам температуры. Тем перепадам, что изначально присущи земной жизни.
          Люди должны задействовать кислородные фабрики  растениеводства. Здесь нам по силам уже сейчас осуществлять контроль и управление.
          Чем особенно приятственны «зеленые предприятия»  - в благодатном климате миллионы тружеников прокормят себя непременно. Являя собой победительный потенциал человека.
         
          Дополнительно можно сказать: если взять из Обской губы, перегороженной при выходе в океан, 1000 кубокилометров пресной воды в год /плюсуя к рекам Сибири/, то в общем итоге будет 2000 кубокилометров в год для Юга. Потом уже сгодится и Белое море, вместе с Северной Двиной, как ранее предлагали некоторые ученые. Во всяком случае наступление на пустыни Средней Азии станет развиваться неуклонно, и будет оно благотворным для здоровья Земного шара, всех его обитателей.