Пуговичка - пролог книги Новый Брауншвейг

ПУГОВИЧКА ИЗ ПЕРВОЙ ЖИЗНИ

      Валька – продавщицей в булочной она работала –  девушка была хорошая. Красивая была Валька, и вообще.
      И грудь, и прочее, и ноги тоже – вся женская амуниция в полном порядке содержалась. И как женщина в целом была «самостоятельная» , « саму  себя честно она соблюдает», – сказали бы присяжные старушки, заседавшие на лавке у подъезда. «Не журналистка заморенная из телевизора, которая, не дай бог, ещё и во сне привидится! Валька - девушка справная», – сказал бы Прокофий Сидорыч, старушками ещё не осужденный, потому что на  лавке  он с ними не раз сиживал в качестве авторитетного деда Прохи, у которого болезней  тоже полно, о котором плохое не подумаешь.
       Валька была на двадцать лет моложе Прокофия Сидоровича, а всё равно девушка вежливая, положительная и даже по тем нравственным временам редкая.
      Давно  Проха на Валю глаз положил, а признаться ей, что душой болеет, то случая не выпадало, то нравственные законы с присяжной скамейки со старушками некстати  в нём просыпались, сказать мешали. Женат он был – женат на Катьке уже  лет 50.
      Придёт Прокофий Сидорыч в булочную, бывало, Валя «здравствуйте» культурно ему скажет, спросит, чего Прокофий Сидорович сегодня желает, посоветует булочки, какие помягче, и так далее, и в этом роде, и очень любезно. Может, на решительное действие  провоцировала –  кто знает?...  Он тоже к ней вежливо, тоже очень деликатно, но ничего себе не позволял, что бы могло женщину прилюдно обидеть. А помыслы греховные душу портили и, любуясь Валею с безопасного расстояния, не раз и не два Прокофий Сидорович в тех греховных помыслах как бы трогал её желанную за пышные места, пока она ему булку городскую выдавала и сдачу отсчитывала.
      Вёл себя осмотрительно, чтобы «нечистая сила», которая  на лавке у подъезда нравственность караулит, ничего не разнюхала.  Одним глазом если и стрельнёт на грудь восьмого калибра, то другим глазом он сдачу проверит, чтобы и Валька его не обсчитала, и бабки, что в очереди стоят, не догадались, куда он глаз нацеливает. Узнают, чем дед Проха здесь промышляет –  не дай бог! И за сдачей следить надо: копеек десять-двадцать Валька часто не додавала.
      И вот приснилась! В таком виде, что господи, боже мой, помилуй нас грешных! Хуже, чем в телевизорах теперь показывают. Совсем голая! Страшно сказать.
      Стоит у реки, срамные места моет!
      Проха, плеваться стал, глядя на публичное безобразие. А кругом вроде бы и никого. Глазами по сторонам пошарил, матерное слово запустил в кусты, чтобы шпионов распугать, если они там сидят-прячутся, и стал тихонько, кресты на себя накладывая, подкрадываться.
      Близенько подобрался – и до спины, и до всего главного дотянуться можно, если ещё шагнуть. И вдруг во всей бесстыжей красе Валя к нему передом развернулась! Не испугалась, а плашмя на травке нежно слегла. Глазом сморгнула с улыбочкою нахальной, как полагается, чтобы мужчину  в нём разбудить... И груди, и живот, и ноги голые – нате вам! Руки она к Прохе протянула, пальчиком поманила. Проха к сладкому потянулся… И – кто-то его в бок толкнул! Матюгом он ответил, ногой взбрыкнул не оборачиваясь.
      Оказывается, Катька, жена, пришла его разбудить совсем по другой причине – чтобы он за дровами в сарай сходил.
      Отчитал он Катьку за то, что сон хороший ему нарушила – помешала смотреть сон про детство! Катька погоготала и ещё сказала, что после детства и юность обязательно придёт, начнут голые бабы во снах являться. Этим она Прокофия Сидоровича вывела из себя особенно. Старого человека оскорбила! Так оскорбила, что потом он полдня ругался – что  и дура, и глупости придумывает, и Прохина рубаха не стирана уже неделю, в булочную сходить не в чем.
      «Вот змея! – думал он. – Ничего худого ещё не совершил, а ведьма почуяла!»
      Сон повторился в другой раз. Потом снова… Раз в неделю Валька ему во сне приходила в самом пышном наряде  – без ничего. И грудь, и ноги – всё рядом с Прохой в том сне лежало, ладошкой достать можно, и боком это мягкое он вроде бы чувствовал, но почему-то всегда дело ничем не заканчивалось.
      Потерял аппетит. Исхудал. Катька его жалеть стала.
      В булочную он теперь заходил с двояким чувством: и тянуло его туда, и боязно было порог переступать. Стыдно становилось, как только дверь открывал. Краснел с головы до пяток – совестливый человек старой закваски! Не чета нынешним журналистам.
      Уже и сдачу проверять забывал. Валька не единожды могла  его нагреть: когда на копейку, когда на десять, а то и на полный рубль оштрафовать могла. Сколько он ей давал, через пять минут не помнил. Вот как Прокофий Сидорович от снов одурел.
      К чести Прокофия Сидоровича, он в Чудноводскую церковь за город съездил исповедоваться. Грех описал в общих чертах, чтобы священник не догадался. Что голая продавщица приснилась, он вообще умолчал. Сказал только, что ему приснилась скоромная еда в Великом посту.
      От святого отца отправился Прокофий Сидорович к бабке, которая умеет сны толковать. Ей тоже он изложил ночные события, главные факты в биографии умалчивая. Туману напустил больше, потому что бабка жила в соседнем дворе. Сон описал так: когда у реки он коней мыл, совсем ещё молодой, и зубы ещё все были и были крепкие, он что-то там такое на реке видал, в каком-то городе – в каком, точно не помнит, – и чуть не случилось в том городе что-то страшное.
      Бабка та, как и поп, ничего не поняла, сказала, что большие деньги Проха может потерять по пьяной лавке  или утонуть в реке, или – его произведут в чин генерала по кавалерии, потом отправят служить в Забайкалье.
      – Погоди, погоди, касатик, – бабка глаза круглые сделала, – да тебя ж в депутаты выбирать станут. После того как потонешь. Не-не! Потонешь не ты... Ты замёрзнешь. После на металлургический комбинат переведут, и медалью наградят…
      Проха слушать рекомендации не стал, обозвал её в который раз дурой и с тем домой отбыл. А надо было прислушаться!
      Жить двойной жизнью надоело, и, наконец, он решился – правда, ему уже под семьдесят, староват, хотя это ещё не семьдесят пять, а Валька ещё девушкой считается, ей сорок пять с хвостиком, ну пятьдесят от силы, но была не была: решил предложить ей руку и сердце культурно выражаясь.
      Надел чистую рубаху, надел брюки, для торжественных случаев пошитые. Пиджак брать не стал – было лето. Под окном цветов охапку нарвал.
      – Куда ж так вырядился? – Катька спрашивала. – Неужто на кладбище идёшь маму проведать?
      – Совсем ухожу! – ответил он решительно.
      Противная Катька ему вслед весело погоготала, думая, что дед её пугает: «своим ходом на кладбище отправился».
      Долго Прокофий Сидорович возле магазина топтался, случая дожидаясь, когда из булочной покупатели уйдут, чтобы поговорить с глазу на глаз – если вдруг будет неудача, чтобы не осрамиться.
      Случая он дождался и – в магазин. Валька пальцем костяшки на счётах гоняла. Подняла на него глаза, красивые, большие глаза, совсем не бесстыжие, Прокофию Сидоровичу улыбнулась.
      – Что желаете, Прокофий Сидорович? – спросила она ласково.
      Дедушка осмелел и, набрав воздуху полную грудь, на выдохе ляпнул:
      – Хватит нам с тобой, Валя, от людей прятаться.
      Валька рот широко раскрыла, палец с костяшек соскочил, счёты она отодвинула. Проха важно закончил:
      – Хочу, Валя, на вас жениться.
      Протянул ей приготовленные цветы, и то ли он задел за что, или от какой-то другой натуги, но вдруг оторвалась пуговичка от ширинки. И покатилась она под прилавок, и вторая вслед за ней тоже. А вторая пуговичка, надо сказать, была основная, штаны стали падать. Прокофий Сидорович – не успел он цветы вручить – вынужден был штаны ловить, чтобы они совсем не упали, и цветы должен был держать, прикрывая то место, где пуговица оторвалась.
      Такой конфуз приключился!
      Плохим словом Прокофий Сидорович Тимоху помянул.
      Закройщик Тимоха, слуга ваш покорный, соавтор строк этих, недели три с брюками его мурыжил, еле успел Проха к своему пятидесятилетию получить новые штаны с пиджаком, а тут на: оказывается, и пуговки бес-халтурщик на гнилую нитку ему подшил. Двадцать лет нитки не отстояли!
      И теперь… Не до предложения теперь. Ещё и две старушки за хлебом приползли – глаза вылупили и смотрят на Прохины штаны, когда те падают, если он руки отнимает, чтобы цветы за спиной спрятать.
      И Валька покраснела.
      Хорошая она девушка, Прокофий Сидорович не ошибся. Другая, какая-нибудь Катька, например, гоготала бы, как на концерте Райкина – не покраснела бы змея!
      Прокофий Сидорович культурно поклонился и, прикрываясь ромашками, спешно покинул помещение.
      В тот вечер к Тимохе он ходил.
      Ругаться Прокофий Сидорович к нему ходил.
      А что толку?! Тимоха-бес, когда в ФЗУ учился и в одной деревне с Прохой жил, тогда ещё безобразничал. Теперь вот с брюками подвёл, осрамил при честном народе в общественном месте.
      И отвечать за халтуру не желает! Говорит, что нитки от времени сгнили!
      А Проха знает: хорошие нитки сто лет на ширинке отстоят. Да что и говорить! Хотел Тимоху по голове стукнуть, но здоровьице уже не то стало. Не успел кулаком в нос заехать – Тимоха дверь захлопнул и больше не пустил, как ласково Прокофий Сидорович его ни упрашивал.
      Катька над ним потешалась, как умалишённая, когда он воротился с «кладбища», верёвкою подпоясанный.
      С расстройства Прокофий Сидорович напился и кричал вечером на всю улицу:
      – Ну, Тимоха! Поймаю. А ежели не поймаю, всё равно тебя черти заберут! Прости меня, господи! Чтоб ты утоп, Тимоха!
      На том социалистический реализм закончился, дальше была научная фантастика, в которую трудно вообще поверить.
      Случай в булочной  – дело давнее, можно и не вспоминать, если бы оно было пустяшное, каким на первый взгляд кажется. Всё дальнейшее, что произошло у нас в Нечерноземье в какой-то мере определено историй с пуговичкой. И первое связанное с ней пожелание – чтоб «тимоха утоп» – свершилось вскоре. А дальше – больше, и в будущей России произошли события совсем не пустяшные.