Клочок 12. Старая, старая история

— —  —  —  —  —  —  —  —  —  —  —  —  —  — –
Клочок 12. "Старая, старая история" (рассказ)
— —  —  —  —  —  —  —  —  —  —  —  —  —  — –

Кажется она только–только вышла на балкон, а над горизонтом, там где небо нависает над кромкой Атлантики, уже встает солнце. С севера над темной изумрудной гладью океана к зданию отеля ДаблТри ползет черная тропическая туча. В течение нескольких минут туча меняет направление и теперь ползет на запад, к бульвару Коллинз. Ира знает, что скоро обильный теплый тропический ливень хлестнет по этой части Майами. О чем же она так всю ночь напролет думала–то, а? Да ни о чем. Мелочи всякие. Банально все это. Пошло... А, может, не банально и не пошло? Может, всё так, как и должно быть? Всё так, как это было, есть и будет всегда... поколениями... веками... И ничего нового в этой истории нет и быть не может. Посуди сам: Он когда–то подмигнул Ей; Она когда–то улыбнулась Ему. А дальше? Дальше? Конечно, они друг другу понравились. Потом поняли, что они друг другу более чем нравятся. Потом годы совместной жизни... Потом... Как там когда–то сказал Маяковский? А, вот – "Любовная лодка разбилась о..." О что же она разбилась? А фиг с ним, с Маяковским... Он, кажется, свихнулся на лодках. То он свою лодку под Лениным чистит, то она у него на что–то натыкается... Фиг с ним, фиг с ним, фиг с ним! Да, а вот любовь... Нет, любовь – это важно. Подожди, подожди... Что ж ей Софка тогда говорила? Когда? Тогда. Давным–давно, лет тридцать тому назад...

... — Ну и дура ты, Ирка. Умная, но всё равно – дура.
— Это за что ж ты меня так?
— Да так. Чего сдрейфила, а? Ведь ты ж сама мечтала, чтоб он сделал тебе предложение. Ну, и вот...
— А если я не смогу?
— Че–еее–вооо? Чего ты не сможешь?
— Ну, там... как его? Вот — семейное счастье построить.
— Тоже мне – строительница. Ты – математичка, а не строительница. Ты считать должна, а семейное счастье строить будет он. Будет строить своими мозолистыми мужскими руками... Да не волнуйся ты так. Мужик – это устройство простое, как молоток, только немного умнее, подвижнее и разговаривать умеет. Иногда. Вот ты проштудируй инструкцию по эксплуатации, и всё будет в порядке.

Софка полусидела–полулежала поперёк Четвертой Кровати имени Анатолия Карпова. Термин "Четвертая Кровать," или ЧК, употребляется лишь жительницами третьего этажа женского общежития Ленинградского Ордена Ленина и Ордена Трудового Красного Знамени Государственного Университета Имени А. А. Жданова. Почетную ссылку на чемпиона мира по шахматам эта кровать получила после того, как в начале учебного года её занимала, а вскоре и освободила, Виктория (Витка) Карпова – тезка гроссмейстера, который тоже когда–то закончил этот университет. Первые несколько дней Карпова вела себя, как смирная тихая интеллигентная девушка из старой интеллигентной ленинградской семьи. В таких семьях гордятся своей родословной, гордятся и своим отчетливым питерским говором: "Мы нЬ 'а'–каем, каак маасквичи" или "Тут все вверЬх ногами. ПерЬвый день учебы – четверЬг." Вежливая, тихая, скромная... Да... Но, как всем известно, – в тихом омуте...

Не прошло и двух месяцев, как приехавшие папа с мамой, краснея и пыхтя от стыда, молча помогли Вите погрузить её нехитрые пожитки в багажник такси "Волга," и с тех пор в институте Карпову не видели. Вот так... "Аморалка" называется. И до сих пор никто не знает, хотя сгорают от любопытства все, что ж такое необходимо было сотворить, чтоб на втором месяце первого курса так залететь?! Этому секрету дали название "тайна Четвертой Кровати," "тайна ЧК" или "чекистская тайна."

А лишняя кровать в общаге – это же просто шик! Тут тебе и лишняя книжная полка, и стол, и... ну, и по прямому назначению её можно использовать, конечно, если уж так сильно приспичило. В экстренном случае, так сказать. В мужском общежитии по шесть, а то и восемь кроватей на комнату стоят. Плюнуть некуда. А тут — четыре, и одна пустая.

Считалось, что на факультет математики, в основном, набирают абитуриентов мужского пола и говорилось об этом почти в открытую. Почти. Ведь СССР у нас Самая Свободная Страна по–Размеру и у нас все равны. И мир знает всех великих советских женщин. Валентину Терешкову, например, первую в мире женщину–космонавта или... у–ммммм... кроме Валентины Терешковой (первой в мире женщины космонавта) из советских женщин всем в мире знакома... ум–мммм.... Короче, Валентина Терешкова – это первая в мире женщина–космонавт. И это всем знать надо. Понял?! Поэтому у нас в стране самые свободные женщины в мире, и они, женщины, ровнее всех по сравнению с мужчинами СССР... Ой.. что–то не так выходит. Короче... В то время, как на факультеты математики большинства университетов набирают буквально бинарное число женщин (один или ноль), в тот год, когда подавали София и Ирина, Ленинградский Ордена Ленина и Ордена Трудового Красного Знамени Государственный Университет Имени А.А. Жданова набрал три – слышь? — ТРИ – студентки на факультет математики. Да... С одной стороны девушек студенток на этом факультете меньше, чем слов в названии университета. Но если название сократить до общепринятой абревиатуры ЛГУ (Ленинградский Государственный Университет), то получится в самый раз. А три студентки – это вполне респектабельных комплект. Вообще–то было четыре. Но четвертая, как я вам уже сказал, не "прижилась." А ЧК после неё осталась. А сейчас на ЧК, полулежит хмельная от кислого рислинга Софка и читает подруге лекцию по эксплуатации приспособления "мужик простой/обыкновенный" (модель базовая, без прибамбасов).

— Ну?
— Че, "ну?"
— Причем тут математика к семейному счастью?
— Да ни причем. Математика тут совсем не требуется.
— А что требуется?
— Умение считать до двух.
— Что–что?
— Объясняю для дураков...

Но объяснить для дураков она не успела. В комнату ворвалась красивая стройная девушка, небрежно бросила мокрый зонтик под ЧК и набитую чем–то авоську рядом с Софкой. Вместе с ней в комнату влетел и ноябрьский запах осени – запах моросящего холодного дождя, запах последних желтых листиков на продрогших мокрых ветках, запах рано заходящего солнца... Девушка сбросила с себя промокшее пальто, бросила его на свою кровать, повернулась спиной к большому зеркалу на стенке, задрала тяжелую тёплую юбку чуть ли не до груди и критически уставилась в зеркало.

— Это ж надо, новые колготки. Что ты мне за это скажешь? Сегодня первый раз надела, — сказала она, с досадой поджав губки. Ирине всегда было любопытно, как – ну скажите, как? – в первые несколько слов любого предложения можно вложить такое количество одесского говора. Нет, у Женьки (так звали третью девушку) не базарный привозный акцент, но каждый раз, когда Женька открывает свой рот, оттуда умудряются вылетать и Молдаванка и Пересыпь. Вот например, только что она сказал: "Ето жЬ надо, новые колГХотки. ШЁ тИ мне за Ето скажИишЬ?"

Ирина с радостью обратила внимание, что стрелка на новых Женькиных колготах расположена прямо на серединке левой ягодицы. Такую любыми нитками подштопать и подмазать прозрачным лаком для ногтей и... И готово. Носи сколько хочешь.
– Не трЭпыхайся ты так, — ответила она Женьке Женькиным же говором. — Стрелка на заднице. Никто не заметит.
— Я замечу, — раздраженно ответила Женька и присела на ближайшую кровать вылезать из колготок со стрелкой.

Раз в месяц (иногда чаще) Женьке приходят бандероли от папы с мамой. В этих посылках самые потрясающие вещи. Тут и жвачка, и косметика, и колготки... Иногда Женькина младшая сестрёнка записывает ей какую–то музыку на качественную зарубежную кассету и прилагает к вещам, собранным для старшей сестры заботливыми родителями. Соседки по общежитию, часто с завистью, думают о том, какая же у этой маленькой писюхи – сестры – должна быть классная коллекция пластинок–то, а? Там и Битлз, и Джо Дассен, и АББА... Мишель Деплех, Мирей Матье, Челентано, Ричи и Повери, Глория Гэйнор, Бонни М... А с колготками вообще конфуз получился. Когда Женька выбросила первую пару – что–то там видите ли не так было, — Ирина сделала себе мысленную пометку: проснуться ночью и выудить колготки из коробки для мусора под ЧК. Но она проспала. А часа в три ночи её разбудил какой–то шорох. Когда глаза привыкли к темноте она увидела Софку на коленках на полу. Покопавшись в коробке, Софка счастливо ойкнула, достала пару прекрасных импортных колготок, спрятала их под подушку, сложила весь аккуратно разложенный на полу сор обратно в коробку и тихонько нырнула под одеяло.

В течение последующих нескольких недель у трёх сожительниц выработался неоговоренный джентльменский договор: Женька не будет больше выбрасывать колготки. Она их просто аккуратненько повесит на головную рейку Четвертой Кровати. А Ирина с Софой оттуда их попозже снимут. И делать они это будут по очереди без споров и раздоров.

А вообще ведь Ленинград – это же тоже портовый город. Но тут почему–то намного хуже со шмотками, чем в Одессе. А почему?...

— Ой, апельсины! – Софа вынула из авоськи две бутылки портвейна (креплёный закарпатский портвейн с хорошей дозой жженного сахара) и три огромных марокканских апельсина с маленькими черными овальными наклеечками на кожуре. Она мгновенно надкусила шкурку одного из них и начала его чистить. По комнате разлетелся потрясающий заморский аромат апельсина и на секунду показалось, что голая лампочка, свисающая с потолка, светит немного ярче, а ржавеющая батарея под облупившимся от старости подоконником как–то по волшебному сама собой начала давать тепло. Но так только показалось. Батареи в общаге еще не включили, хоть и обещали это сделать недели три тому назад.

— За что гутор? ("За ШО гХутор?") – у Женьки совершенно безакцентный русский. Подружки знают, что свои одессизмы она бросает просто так, "для смаку."
— За холеру в Одессе ("за холеру в ОдЭссе") – невозмутимо отвечает Софка в стиле говора Женьки.
— А! Ясненько. Вы собираетесь зажигать домашний очаг в Жемчужине у моря? – конечно, Женя знает, что Ромка сделал Ирке предложение. Все об этом знают еще с утра. Женя взяла апельсиновую корку и откусила кусочек. Эта привычка откусывать кусочек апельсиновой корки до того, как есть сам апельсин, сначала всех удивляла. Потом привыкли.
— Нет, в Бруклине.

— Что–ооо?!

Это было сказано дуэтом и с неподдельным удивлением. Женька аж забыла, что слово "что" необходимо произносить, как "шо," а у Софки от удивления немного отвисла вниз челюсть и капелька сока недожевaнного апельсина потекла по подбородку.

— Он же... – Женя чуть не уронила бутылку портвейна, но вовремя поймала её на лету буквально в нескольких сантиметрах от пола.
— Да, да... Он — латыш. По маме Саре записан латышом. Но мама потому и Сара, что бабушка, то есть мамина мама, – нелатышка.

Подруги понимающе кивнули. Софка вытерла подбородок, а Женька возобновила борьбу с пробкой от креплёного портвейна.
— Ну, вот, — наконец–то счастливо улыбнулась Женя, разливая бордовую жидкость по жестяным кружкам. – Как там у вас евреев принято говорить? Желаю вам большой семейный тохес. *

Женька протянула свою кружку чокнуться с подружками.

— Жень, только ты не обижайся, — Софа взяла свою кружку, — у нас в Петрозаводске с космополитами не так, как в Одессе, конечно, но, по–моему, "большой тохес" – это не то.
— А что то?
— Не помню, — подружки вопросительно посмотрели на Иру.

Ирина ответила вопросом на вопросительный взгляд подруг:
— А я чё, на еврейку похожа?
— Нет...
— Ну?
— Так ты ж в Бруклин собралась?
— Ну и что? Я такая же еврейка, как ты негритянка. Проездной билет ** тут бабушка. Понятно? Ба–бу–шка!


— Понятно... – Женя почему–то смутилась.
— Жень, а ты что хочешь сказать?
— Хочу пожелать вам семейного счастья.
— Тогда и желай семейного счастья, — сказала Ирина и хлюпнула носом. На длинных ресницах, как роса на травинках, опять появились капельки слезинок. – А если не получится?

Женька выпила содержимое кружки, не спрашивая, стащила у Софки из–под носа почищенный апельсин и начала его делить на дольки. Софа вздохнула и спокойна взялась чистить второй.

— Это она так весь день ревет? – Женя кивнула в сторону красноносой подруги.
— Угу.
— Мандраж?
— Угу.
— Ясно, – некоторое время Женя раздумчиво жует апельсин. – Чем лечим?

— Я вот начала ей объяснять, что боятся тут нечего. Мужик – приспособление длительного пользования. Прибор прост. Тут, всё что надо, – это умение считать до двух.
— Нет, это очень интересно, — Женя допивает оставшееся в кружке вино и берется жевать еще один ломтик шкурки от апельсина. – Это ты сама придумал или...
— Не–ееее... Эт' тётя, мамина сестра, меня напутствовала, когда в Питер отправляли.
— Интересно, интересно. До двух говоришь?
— Ага.
— Давай детали.
— Первое: его надо кормить.
— Так...
— Кормить два раза в день.
— Чем?
— Не имеет значения. Тут главное не качество, а с каким видом ты это делаешь?
— С каким?
— Знаешь, я тут не совсем вникла в мелочи, но тетка сказала, что это надо делать так, как будто для тебя это самая главная вещь на свете. Важнее мировой революции. А через пару лет он или привыкнет к твоим помоям или сам картошку жарить научится.
— Так, так... И это всё?
— Нет, я же сказала — это первое.
— Ну...
— А второе... Второе — дело деликатное.
— Ну...

Софа протянула пустую кружку Жене и с лисьей улыбкой посмотрела на Иру. Казалось Ирина на мгновенье перестала дышать. Она не моргая смотрит на подругу.

— Ну, — повторила Женька, доливая портвейн в Софину кружку. Ей самой интересно. Софкина тётка вроде бы толковая баба. Знает жизнь.

Софа не торопясь отпила из кружки и аккуратненько откусила дольку марокканского апельсина. Под облупленным подоконником вдруг заклокотала ржавеющая старая батарея. Обычно это бы вызвало всеобщее "ура!" – в общаге включили центральное отопление, но в этой комнате на данный момент продолжает стоять мертвая тишина. Такая тихая тишина, что Женька с Иркой четко услышали, как Софка проглотила последний кусочек апельсиновой дольки. Софа было потянулась за второй, но заметив кинжальный взгляд Ирины, вздохнула и продолжила:

— Ах да... Вот, второе: два раза в неделю тебе его надо... ну... – она вздохнула и тихо сказала: — оттрахать.

Женька прыснула смехом, а у Ирины опять на глаза навернулись слёзы.

— Да чего вы в самом деле, — возмутилась Софа. – Тетка так и сказала: два раза в неделю. Но это так... по программе–минимум. В начале можешь почаще. Хоть два раза в день, хоть три, хоть... сколько получится, пока не потеряешь возможность ногами передвигать...
— А это блюдо под каким соусом сервировать? – Женька продолжает смеяться.
— Смейся, смейся, дуреха. Тётка сказала – это важно. И опять же, к этому свой подход необходим. Тётка сказала не забывать, что на каждую тебя — усталую "с гостями," или усталую и беременную, или просто усталую, — есть дюжина других неусталых и небеременных...
— Так и сказала? – недоверчиво и немного неуверенно перебила её Женя. – Несподручно, как–то, когда у тебя... ну, там... – её щеки покрылись легким румянцем. – Ну, когда у тебя... знаешь... месяч...
— Да, так и сказала. Сказала, что на то тебе... в смысле мне... ну, в смысле женщинам в отличиe от мужиков, бог мозги дал. Тут творческий подход необходим и воображение. Чтоб делать это так, чтоб он думал что это тебе надобно. Тебе, не ему, а именно тебе. И только он...
— Соф, а если он... не то? Ну, в смысле, не того... Ну, в смысле, не очень там тянет? Шо тетка по етому поводу?... В смысле?...
— Врать. Так и сказала – ври, выкручивайся... хоть ушами чудеса твори, но он должен поверить, что для тебя он — все семь книжек Камасутры...
— И зачем все это?
— А–аааа... А вот это – правильный вопрос. Зачем? Да, зачем?... А затем, чтоб, когда кто–то из его друзей–дебилов скажет ему "пойдем по бабам," а ведь кто–то когда–нибудь скажет... (Скажет–скажет!...) Ну так вот, когда ему какой–то его козел это скажет, твой козел бросит другу–дебилу улыбку–непонималку и ответит: — "А нафига?" Теперь понятно?
— А если нет? – вмешалась Ира хлюпая красным носом. – Если не получится?
— Тогда тебе с этим козлом делать нечего. Вот смотри, где он сейчас?
— На командных сборах по футболу... собрание у них там какое–то... по–моему... А что?
— Да так, ничего. А закончится собрание это когда?
— Точно не знаю. Через час, наверно, — неуверенно ответила Ира и взглянула на часы.
— "Наверно... наверно..." – передразнила подругу Софа. – Наверно? Расписание мужа знать надо...
— И это тётка тоже сказала? – Женя продолжает с недоверчивым видом жевать шкурку от апельсина.
— Ага. В смысле не совсем так. Тётка знает. Она на третьем муже...
— А что с первыми двумя произошло? Сбежали они от неё, что ли?
— Не–ее... Умерли. Один от инфаркта, а второй... не помню.
— Слыш, Софа. А может, если б тётка не такой стервой была, может её мужики бы и жили подольше, а?

В комнате стояла тишина, прерываемая лишь редким грустным хлюпаньем Ириного носа и веселым клокотанием разогревающейся батареи под облупленным подоконником. Женя присаживается на корточки и ласково берет руки подруги в свои ладошки.

— Ир..
— У?...
— Ну, вот видишь, Ир... Тут нечего боятся. Ты ж математик, а тут надо считать до двух и всего–то. Два раза в день, два раза в неделю... два года... Вот и всё.

Ира закивала головой, и от этого последняя слеза скатилась с кончика её носа...

— А если всё равно не выйдет, — грустно шепчет она себе под нос и икает.
— Тогда этот козел тебя не заслуживает, — Софка встает с ЧК и протягивает Ире чашку с темно–бордовой сладкой жидкостью. – На, выпей. От икотки...

... Это было почти тридцать лет тому назад. И права была Софкина тётка – для того, чтоб удержать своего персонального козла на поводке, необходимо лишь уметь считать до двух. Это стабильно работало на протяжении всего этого времени. То есть работало до сегодняшнего дня. Потому что сегодня, то есть именно сейчас, этот козел, Иркин персональный личный козёл, прыгает, как полный дегенерат, обхватив за талию молодую и красивую блондинку. Они оба разодеты в футболки сборной Германии. Блондинка скачет впереди. Она проводит Иркиного козла между столиками маленького кубинского ресторанчика Пачамама. Кажется, они отплясывают старый и всеми забытый танец – Летка–енка. *** Её белёсый хвостик прыгает в такт неслышимой музыки, руки подняты к потолку вьются в такт движения ног:

Раз
Два
Раз–и–два–и — три...

Раз
Два
Раз–и–два–и–три...

Раз
Два
Раз–и–два–и–три...
Парам–парам пам–пам парам–парам пам–пам.


Её козел, Иркин козел, Иркин муж, крепко держит молодую блондинку за талию и бодро отмахивает сандалиями ритм танца.

Сидя в самом тёмном уголке бара этого маленького ресторанчика, Ирина видит, что веселится только эта пара. Большинство посетителей одеты в желтые с зелёным футболки сборной Бразилии и на их лицах изображен траур. За одним из столиков поближе к бару сидит молодой красивый и мускулистый брюнет кубинец в желто–зелёной футболке. Его красивое лицо похоже на лицо испанца Антонио Бандераса, с той лишь разницей, что на этом красивом лице сейчас изображена трагедия воистину международных масштабов. Словно только что, на его глазах, дикие мавры опять завоевали Испанию от скалы Гибралтара до пиренейской границы с Францией, например. И на этот раз мавры завоевали Испанию навсегда. С неописуемой скорбью он смотрит на бармена, поднимает глаза к потолку и молча показывает бармену два пальца, указательный и средний. Увидев торчащие, как заячьи ушки, пальцы, бармен молча кивает, наливает две рюмки рома, обходит барную стойку и приносит обе рюмки на маленьком черном круглом подносике блондинке и Ириному мужу. Те поднимают рюмки в знак тоста за красивого кубинца и синхронно их осушают.

Они еле успели вернуть опустевшие рюмки на поднос ожидающего их бармена, как из трех телевизоров маленького ресторанчика раздается вопль диктора:

— Гооооооооооооол! Гооооооооооооол!!!!!
— Это невероятно! – внимает первому диктору второй. – Это второй гол за последние пять минут!
— Третий за первые двадцать пять минут полуфинала! Это невозможно!
— Я не верю собственным глазам!

Но собственным глазам не могла поверить Ирина. Молодая красавица блондинка запрыгнула лицом к лицу на её мужа, её мужа!... Иркиного мужа! Сжала его лицо меж своих ладошек и начала неистово целовать в щеки, губы, лоб и опять в губы... Красавец кубинского типа ссутулился, наклонил голову до поверхности стола и медленно начал биться о него лбом. В какой–то момент его левая рука взлетела вверх, и из сжатого кулака опять выпрыгнула пара пальцев, средний и указательный — заячьи ушки. Бармен покачал головой и потянулся за двумя новыми рюмками. Краем глаза он увидел остолбеневшую Ирину, кивнул головой в сторону сумасшедшей от счастья пары и тихо, но четко вымолвил:

— Тифози ****
— Что–что? – переспросила Ирина.
— Холли Смит, — кивнул бармен в сторону блондинки. – У–ууу... Она знаменита...
— Вижу, — саркастично бросила Ира. – А мужчина... Ну, тот с которым она целуется... Этот кто?
Бармен бросил короткий взгляд в сторону пары празднующей третий гол немецкой сборной.

— А, этот?... Не знаю. Счастливчик какой–то. Тут все мужики дали бы уши на отрез с Холли так целоваться.
— Наотрез, говоришь? – прошипела Ирина.

Бармен её не услышал. Он уже был на полпути к счастливо смотревшей друг на друга паре. Он, Ирин муж, атлетически сложенный мужчина с копной седеющих волос и убойной красоты кареглазая блондинка. Оба стоят и смотрят друг на друг немного остекленевшими хмельными глазами рядом с молодым и красивым брюнетом, бьющимся в отчаянии головой о стол.

Ирина решила скандала не устраивать. Нет. Не сейчас и не тут. Всему свое время. Уже при выходе из Пачамама она услышала у себя за спиной:

— Гооооооооооооол! Но... Это невозможно. Ведь не прошло и пяти минут...
— Крус. Тони Крус забивает второй гол за три минуты!
— Когда же закончится это избиение бразильцев?..
— Тогда, когда к игре подключится их защита.
— Ха–ха–ха... Нет, это просто потрясающе!
— Это невероятно! Посмотрите на слёзы болельщиков...

Но Ирине на данный момент было всё равно, как плачут бразильские болельщики. Она чувствовала, как на её собственные глаза накатываются слёзы. Те самые, которые капали с кончика носа почти тридцать лет назад, когда они втроем с подружками сидели в общежитии ЛГУ. Когда Софа учила её считать до двух.

В Бруклин они тогда не попали. Они осели в Буффало, штат Нью Йорк. Попали они туда потому, что в штатном университете именно этого города засчитали наибольшее количество курсов из ЛГУ и ей, и Ромке. Её Ромке... её мужу... тому самому мужу – козлу – что сейчас так весело скачет с этой красавицей блондинкой. Грустно шлёпая по бульвару Коллинз, Ирина вдруг остановилась и по–детски топнула ногой об асфальт. Так — несправедливо! Так — нечестно! Это её козел. Это всегда был её, Иркин, козёл! Этой блондинки не было, когда надо было махать из Ленинграда в Австрию, потом в Италию, потом в Америку. Её не было, когда надо было работать, как вол, после приезда в эту Америку, чтоб хоть как–то прожить. И на работу в маленькую забегаловку официанткой пошла не блондинка, а она – Ирина. И когда на последнем курсе института они оба решили бросить университет в Буффало и купить эту забегаловку, этой блондинкой там и не пахло.

Забегаловку назвали "Bublik" ("Бублик"), но вскоре её пришлось переименовать в "Booblik" с двумя буквами "о." У американцев, оказывается, проблема с произношением элементарнейших русских слов. Возьмите слово "спутник," например. Тот самый, что в СССР запустили четвертого октября 1957го года. Американцы правильно фонетически пишут это слово – "sputnik," но произносят почему–то "спАтник." Делают это все без исключения. Так произошло и с обыкновенным русским "бубликом." Практически все произносили это слово "бАблик." И Ирина с Ромой – новоиспеченные бизнесмены, хозяева забегаловки – недолго думая переименовали "Bublik" на "Booblik."

Ну откуда им, русским эмигрантам, знать, что в Америке "boobs" – это "сиськи." А так как "Booblik" располагался рядом с университетом, они не могли не заметить и не услышать постоянные улыбки и смех, сопровождающие фразы:
— Coffee at "Boobs?"
— Sure, "Boobs" will do…
( — Выпьем кофе в "Сиськах?"
— Ага, "Сиськи" будут как раз...)

Да. Студенты... Весёлый народ.

Когда до них дошло значение студенческой хихикалки, им захотелось сгореть от стыда. Но вдруг обнаружилось, что молодежь совсем не против потратить пару–тройку долларов на чашку крепкого кофе и кусочек наполеона, испеченного по рецепту, который мама Сара унаследовала от своей мамы, мамы–нелатышки. Скоро очередь в "Booblik–сиськи" выстраивалась в семь утра. Ассортимент вариантов наполеона мамы Сары расширился с добавлением клубничного, малинового и лимонного варенья в заварной крем. Через год они заказали настоящую итальянскую кофеварку, — огромную индустриальную паровую кофеварку, — что позволило расширить и ассортимент кофе. А еще через три года, за полчаса до закрытия "Бублика," в кофейню вошел высокий гладко выбритый джентльмен в безупречно сшитом костюме, выложил перед Ромой карточку вице–президента компании Набиско, представился как Бернард Пауерс и предложил им расширить деловой подход к продаже наполеона мамы Сары и бабушки нелатышки. Поставить это дело на индустриальную основу, так сказать. Заняло это еще лет двадцать, зато теперь цепь кафе "Booblik" растягивается по всей Америке от Портленда, штат Мэн, до Портленда, штат Орегон. И на любом себя уважающем университетском кампусе никого не удивит брошенная впопыхах фраза: "Когда последняя лекция, в четыре? Ладно, я буду тебя ждать в 'Boobs,' договорились?"

Год назад они продали контрольный пакет акций компании "Booblik." Это была мультимиллионная сделка. И теперь они могут вздохнуть спокойно. Им еще далеко до шестидесяти. Они продали свой скромный дом в Нью Йорке и купили шикарную квартиру в одном из жилых небоскребов Майами. С тридцать восьмого этажа небоскреба "Jade 7" до горизонта простирается бирюзовый простор Атлантического океана. Это если посмотреть с одной стороны балкона, а если пройти по балкону к другой стороне квартиры – ты увидишь Майами от бульвара Коллинз на запад. Квартира занимает пол–этажа, представляешь? Но квартира не будет готова еще пару недель. Там сейчас что–то достраивают и докрашивают, и им пришлось снять роскошный номер в отеле ДаблТри неподалеку от "Jade 7."

Да. Наконец–то они могут отдохнуть. Ведь последние тридцать лет они вкалывали без отпуска и почти без выходных. И этой блондинки... как её там – Молли? Холли? Сюзи?... Не имеет значения... Этой блондинки с ними тогда не было. Блондинка не рожала их двух дочек. Она не перечитывала контракты по пять или шесть раз на незнакомом английском языке, чтоб быть уверенными, что их не надули. Она не вставала в пять утра бежать в кофейню резать наполеоны на ломтики для продажи, молоть свежий кофе... Ведь зимой бежать надо по глубокому снегу за восемь кварталов промерзшего Буффало... А сейчас...

Ирина ходит по комнате отеля ДаблТри от стенки к стенке, как пантера в зоопарке. Ведь её сейчас не должно было быть в Майами. Её самолет через полчаса должен был приземлиться в аэропорту города Нашвилл, штат Теннесси. В Теннесси университет Вандербильт, куда несколько месяцев назад поступила их младшая дочка. И именно туда летела Ирина. Не поверите, но она в шутку дискутировала сама с собой рассказать ли дочке историю о напутствии, которое дала Софе её тётка тридцать лет назад или нет. То самое напутствие, что Софка поведала ей, Ирине, полусидя–полулежа на кровате ЧК. О том, как считать до двух... Ну, конечно, нет. Мать дочке такие напутствия давать не может. Неуместно.

Но вылететь в Теннесси ей было не дано. Прогноз синоптиков о серии штормов с торнадо, опоясывающих то, что называется "tornado alley" (переулок смерчей): штаты Оклахома, Канзас, Арканзас, Теннесси, оправдался. Рейс отложили до завтршнего дня, и Ирине пришлось вернуться из аэропорта в гостиницу ДаблТри. Зная, что муж заядлый болельщик и что в маленьком кубинском Пачамама через дорогу бульвара Коллинз в это время собирается народ смотреть полуфинал Кубка Мира по футболу, она решила подойти туда, обнять мужа, сесть на табуретку рядом и болеть вместе с ним за его команду. Вот и поболела... Да...

С наружной стороны входной двери в номер послышались приглушенные голоса. Ручка несколько раз спастично дернулась. Что–то глухо ударилась о дверь со стороны коридора. Потом — смех, женский смех. Ну знаешь ли!...

Военным маршевым шагом Ирина в мгновенье ока оказалась у двери и изо всех сил дернула за ручку. За дверью, конечно, стояла пара. Конечно, мужчина и женщина. Конечно, её козел и блондинка. Козёл, её личный козел, чуть не провалился в дверной проем, когда Ирина резко отворила дверь. От обоих ужасно несло перегаром.

— Д.. д.. д–раг–ггаая... – с трудом выдавил из себя Козел.
— Оу, — с нескрываем удивлением умудрилась произнести Блондинка, — Вы н'верно Миссис...
— Да, я – Миссис, — холодно сказала Ирина. Если бы сосульки в её голосе могли свалиться на головы еле стоящей паре, на пороге сейчас бы лежали два трупа.
— Я–аа очень рад–дд–да с вами п'знакоми–ми–ц–ца, — видно, что Холли было сложно не только разговаривать, но и стоять тоже. Она буквально прогибалась под весом пьяного мужика. – Я хочу в его постель... то есть, его в постель... – Тут она нахмурилась, понимая, что то, что она сейчас говорит, выходит не совсем правильно. – Его надо в постель... кажец–ца. Вы, п'жал'ста, не могли бы его...
— Оу, я его могу, — перебила Холли Ирина. – Я его...
— Д–р–раггая!... – опять процедил Козел. На его физиономии сияла воистину счастливая улыбка.
— Я Вам так блг–радна... бла–год–рана... короче, сп'сиб–ба... – Холли икнула и, опираясь одной рукой о стенку, медленно зашагала по длинному коридору гостиницы.

У Ирины мелькнула смутная мысль, что девушка идет не туда. То есть лифт находится в совсем другом направлении, но на размышления о том куда направляется её пьяная соперница у Ирины не было ни времени, ни желания.

— Д–р–ра–ааг... – опять завелся её Козел.
— Я тебе сейчас такую "дра–аа–агую" устрою! – заорала она, сбросив с себя его руки. От этого Козёл пошатнулся и ударился челюстью о стенку.
— Че–его ты ш–шшш... шшш... ш–ум...
— Чего я–шшшш?! – гневно продолжает кричать Ира. – Да я тебе сейчас...
— Ну–ннннн–уууу... Мы же вы–ик–кхграли.. Ты это...
— Я это? Интересно. Да, я — это я. А то, что было? – Ирина ткнула большим пальцем кулака за спину, в сторону входной двери.
— А... А–а.... Это... Еба...
— Это "еба," да? Ясно...
— Н–ннн–нееет.... Еба... Еб–ба... – Он отчаянно замотал головой, но говорить было очень трудно. – Еб–ба... Гу...
— Это "еба–гу," да? И как ты эту "гу" "еба" собрался, козел старый. Ты ведь еле на ногах стоишь? Лыка не вяжешь?...

Видно, что Козлу Старому ужасно необходимо что–то сказать, но на данный момент это физиологически невозможно. Он смешно, и действительно по–козлиному, трясёт головой. Так в детском мультике "Кошкин Дом," по стихотворению Самуила Маршака, тряс своей бородкой козёл, приговаривая: "Какая вкусная гера–аааа–нь!" Он старательно пробует что–то выговорить, но всё, что он может выцедить своими окровавленными губами (он, кажется, серьёзно стукнулся зубами о стенку, когда Ирина его оттолкнула) это: "Муму... Там... П–нь–ма–е–шь... Еба–гут... Xy… на ху–ууу..."

— Ну, что ты мычишь? Понимаю, понимаю. Эта блондиночка Муму, а ты её Герасим. Ты её тут приютить навострился. А пока я в Теннесси лететь собралась, вы тут "Еба–гу" устраиваете. Понимаю, понимаю... — Ирина чувствует, как весь её организм просто кипит. И ничего, что он зубами о стенку треснулся. Вот подожди до утра, я тебе еще не такое устрою. У тебя и "муму," и "хуху" отвалятся!

Ирина по–женски остервенело лупит его куда попало. Он даже не пытается защищаться. Он только трясет головой из стороны в сторону и что–то мычит. "Му–му... ху–ху... еба–еба... гу–гу..." Потом он опускается на корточки, кладет голову на журнальный столик и с пьяным храпом засыпает.

Ира выходит на балкон и садится в шезлонг. Ей очень хочется закурить, но курить она бросила два года тому назад. После этого она немного поправилась. Самую малость. Все курильщики поправляются, когда бросают. Но она дала себе слово, что вот они переедут в Майами, она сядет на диету, начнет плавать...

Мысли о том, что и как могло и должно было произойти, прервал телефонный звонок от дочки. Нет, конечно, она прилетит. Завтра прилетит. Нет, она не заболела... Отчего голос такой? Да так, просто, аллергия... Нос течет... Ну, конечно, увидимся завтра...

...Кажется, что она вот только–только вышла на балкон, а над горизонтом, где небо нависает над кромкой Атлантического океана, уже встает солнце. О чем же она так всю ночь напролет думала, а? Да ни о чем. Мелочи всякие. Вот например: в Америке, когда покупаешь новую машину, старую можно отдать в счет платежа за новую. Иру это немного удивило, когда они это сделали в первый раз. Их первой машиной была американская Шеви Нова. Ира называла её "Ласточка," а когда пришло время покупать новую (они тогда решили купить японскую Тойоту), Ире стало жалко её старую верную Ласточку. Это было еще в Буффало. Ира погладила Ласточку по тёплому капоту и попыталась представить себе, что же сейчас чувствует её Ласточка, когда прямо перед ней, Ласточкой, её меняют на блестящую новую Тойоту. Наверно, если бы Ласточка была живая, она бы тогда почувствовала именно то, что сейчас чувствует Ирина... "Тебя меняют на новую модель," – подумала она. — "Нет, этого не может быть. Это бред какой–то. Бред... бред... бред!..."

В дверь комнаты отеля ДаблТри кто–то постучал. Или ей это показалось? Нет, не показалось. Постучали опять, на этот раз громче и настойчивей.

Ирина встала и направилась к двери. По дороге она бросила взгляд на своего Козла. В течение ночи Козел каким–то образом сумел переползти в туалет и теперь посапывает опершись лицом на унитаз. В дверь опять настойчиво стучат, и Ира раздраженно и резко поворачивает ручку...

Нет, это уж слишком!... Это потрясающая наглость! Это хамство!

На пороге стоит свежая улыбающаяся блондинка Холли. Её прекрасные волосы, мокрые от раннего утреннего душа, стянуты в тугой хвостик. От неё пахнет легким чистым запахом какого–то цветочного мыла. На ней сейчас другая футболка, но ясно с первого взгляда, что это футболка – форма немецкой сборной.

— Доброе утро, — Холли продолжает улыбаться. Улыбаются и её прекрасные огромные молодые карие глаза, в уголках которых еще нет морщинок "crow's feet" (вороньи лапки). Да, в Америке эти морщинки называются "вороньи лапки," почему–то думает Ира. Холли протягивает что–то Ирине: – Пожалуйста, примите это.

Ирина с трудом отрывает взгляд от глаз молодой женщины и смотрит вниз. Холли протягивает ей пузатую бутылку. На этикетке написано "Captain Morgan's Spiced Rum."

— Мой муж нам вчера это проиграл... в смысле проспорил, — заметив замешательство на Ирином лице, Холли торопится пояснить. – Он это проспорил мне и Вашему мужу... его зовут Роман, да?

Ирина в полном замешательстве. Да, её козла зовут Роман... Рома.

— Vamanos, mamita. Vamanos! – прокричал детский голосок и два бело–голубых пятна промчались по коридору в сторону лифта.
[Примечание: "Vamanos, mamita. Vamanos" (исп.) – "Пошли, мамуля. Пошли!"]

— Мы стараемся учить детей испанскому. Пусть говорят на нескольких языках, ведь мой муж испанец.
— Ваш му... му — что?
— Мой муж. Да, а вот и он, — где–то справа хлопнула дверь и перед Ириной, рядом с блондинкой, появился тот самый кубинец (а на самом деле — испанец), который вчера в Пачамама бился головой об стол. – Он у меня суперстар, – сказала Холли с нескрываемой гордостью, глядя на живую копию молодого Антонио Бандераса.
— Ибарра–Гутьеррез, — представился Ирине мужчина и протянул руку. – Я уже давно не суперстар. А вот она... – он кивнул в сторону блондинки и, улыбаясь, нежно поцеловал её в щеку.
— Еба... Гу... что? – Ира почувствовала, как у неё вдоль позвоночника покатилась капелька пота.
— Ибарра, — повторил мужчина, приветливо улыбнулся и поправил Ирино произношение делая ударение на "И," – Ибарра–Гутьеррез... Но я уже два года в запасных. А она...
— Mamita… Papi…. – опять детский голос издалека, оттуда где лифты.
— Momentito, mijа, — ответила Холли и тут же перешла на английский. – Вчера никто не верил, что Германия выиграет, кроме нас – Вашего мужа и меня. Вот мы и поспорили...
— Семь – один... В это просто невозможно поверить, — подхватил её муж. – Но спор есть спор. Жалко, что мы не сможем это выпить вместе. Нам страшно повезло – в самый последний момент удалось раздобыть билеты на финал – Аргентина против Германии, представляете?
— Да, да... Мы вернемся через два дня... Наш номер оплачен до конца недели, — Холли кивнула в ту сторону откуда только что вышла вся её семья. — Если вы с мужем еще будете тут, когда мы вернемся, обязательно отпразднуем, ладно? Ведь мы на одном и том же этаже.

Ира молча кивнула и наконец приняла бутылку с ромом. Еще несколько секунд она смотрела на удаляющуюся пару – он в футболке сборной Аргентины и она в футболке немецкой команды. У двери отрытого лифта их ждали две девчонки, обе — брюнетки, копии папы. А может Ире это только показалось, потому что на обеих девочках, как и на папе, были белые футболки с толстыми вертикальными светло–голубыми полосками – футболки аргентинской сборной.

Когда она поставила бутылку с ромом на стол, ей показалось, что пират на этикетке ей подмигнул. Нет, это просто галлюцинация какая–то. Так, надо спать. Срочно спать. Но сначала...

Она берет сотовый телефон, нажимает на иконку "Internet," и впечатывает "Ybarra–Gutierrez" в окошко "поиск." Выскакивает дюжина Ибарр, Гутьеррезов, и Ибарр–Гутьеррезов. Попробовала то же самое вместе со словом "soccer" и вот... вот тебе целая страничка Википедии. Интересно, что же нужно сделать, чтобы заслужить свою собственную страничку? Оказывается: "Хуан Ибарра–Гутьеррез – защитник футбольной команды Реал, Мадрид, с конца 2012го года, после ранения правого колена на скамейке запасных... С 2004 года женат на Холли Смит..." Ира нажала на гиперссылку "Holly Smith" и скоро узнала, что "Миссис Смит звезда международного женского футбола... вратарь олимпийской сборной США... С 2004 го года замужем за Хуаном Ибарра–Гутьеррез... суперстар европейского футбола...Реал, Мадрид..." Ирина решила не нажимать на гиперссылку "Juan Ybarra–Gutierrez."

"Что с тобой?" – спрашивает Ирина сама себя. Ведь ничего "такого" тут не произошло. Ну выпил муж, её Иринин муж. Бывает. Нельзя, конечно допиваться так, что нормальные слова сводятся к двухбуквенным слогам: Хуан – "Ху-ху," Ибарра – "Еба-еба," Гутьеррез – "Гу-гу" и само слово "муж" к дурацкому толстовскому "Му-му." Неправильно это, конечно. Но ведь и она себя никогда еще не помнит такой ревнивой. Ревнивой до полуинсульта... Никогда. Она выходит на балкон. Как кукла, из которой вдруг вынули половину ваты-набивки, Ира плюхается в шезлонг. "Что с тобой?" – повторяет она еще раз.

А всё-таки права была Софка, её подруга по общежитию, -- для того, чтобы мужика держать, надо уметь считать до двух. Ведь – это так легко, правда? Ирина вспоминает, выражение на лице испанца, когда тот мимолетно поцеловал свою жену-вратаря-блондинку Холли... Нет. Это лишь кажется, что считать до двух -- это легко. Это лишь так кажется... С севера над темной изумрудной гладью Атлантики к зданию отеля ДаблТри ползет черная тропическая туча. Через несколько минут туча меняет направление и теперь ползет на запад, к бульвару Коллинз. Ира знает, что скоро обильный теплый тропический ливень хлестнет, как из ведра, но пока ей кажется, что редкие жирные капли дождя выстукивают несколько первых аккордов "Летки–енки:"

Тяп...
Ляп...
Тяп–а Ляп–а Тяп...

Тяп...
Ляп...
Тяп–а Ляп–а Тяп...

_______________

* Примечание: слово "тохес" или "тухес" (идиш) – "задница" — иногда путают со словом "нахес" – "счастье." Отсюда старая еврейская шутка: "Хороший тохес – это тоже нахес."

** "Проездной билет" (эмигрантский сленг прибл. 1970х годов) – член семьи эмигрантов из СССР еврейской национальности в случаях, когда все другие члены семьи не евреи; именно на этого человека обычно делали израильский "вызов"и оформляли некоторые другие выездные документы.

*** Летка–енка ("letkajenkka," "letkiss") – финская мелодия, танец популярный в 1960х годах, см. — https://www.youtube.com/watch?v=y2NvAn7ujjw

**** "Тифози" (сущ.; спортивный сленг) — термин, описывающий фанатичных футбольных болельщиков Италии, а также Южной и Центральной Америки; термин описывает состояние, когда человека лихорадит, как больного тифом.

= = = = = = = = = = = = = = = = = =

— Матч Бразилия пр. Германии в полуфинале за Кубок Мира FIFA состоялся 8го июля, 2014го года. Многие считают эту игру самым потрясающим поединком в истории современного футбола. Германия разгромила своих противников с невероятным счетом 7:1.

— "Toni Kroos" был признан "Игроком Матча." По–русски, кажется, правильно произносить "Тони Кроос," но американские комментаторы произносят его имя "Kрус"

— В США футбол, европейский футбол, почему–то популярен, как женский вид спорта. Члены американской женской сборной по футболу пользуются воистину легендарным статусом среди болельщиков. К моменту написания этого рассказа настоящий вратарь женской сборной США — Хоуп Соло (Hope Solo). Её команда ––"Рейн ЭфСи," Сиэттл, штат Вашингтон. Хопу Соло – брюнетка. "Холли Смит" — вымышленный художественный персонаж.

....