Резервация. Лабиринт. Глава 18

Моника, мутант, 21 год.
***
   Лёжа в Чайном домике, с головой накрывшись лохматой шкурой неведомой зверушки, Моника думала о том, до чего всё-таки странная тварь - человек.
   Живёшь себе где-нибудь в городе, в тепле, уюте и сытости, устраиваешься на денежную, пусть и скучную, работу, в кино ходишь, в сети общаешься, радуешь себя очередной модной шмоткой, а потом однажды просто выходишь из квартиры в окно этаже этак на четырнадцатом. Или гоняешь по вене химию, что в целом то же самое, только медленнее. Слот вон в башку вставляешь, как Контра... Хотя нет, там другое. Он-то из гетто, нейро - его единственный шанс увидеть что-то кроме грязи и нищеты. Но в любом случае: живёшь так, будто вся жизнь твоя яйца выеденного не стоит, и хотя вроде смотришь по сторонам, переходя дорогу, в больничку ходишь, когда прижмёт, а всё же живёшь как-то... Мимо. Не сливаясь досрочно не потому даже, что жалко с жизнью расставаться, а потому что помирать страшно.
   А потом вдруг судьба выдирает тебя из уютной норки и бросает в кошмар. Самый настоящий, с монстрами, с людоедами, где каждый встречный способен и готов тебя убить, где за кусочек пищи и глоток воды приходиться драться. Впору, казалось бы, руки на себя наложить от отчаяния. Но в тебе вдруг просыпается такое желание жить...
   Когда Лейла привела её обратно с "экскурсии" и, порывшись в мешках, протянула кубик концентрата и флягу, Моника приняла угощение с сомнением. Сарай с "консервами" так и стоял перед глазами, а во рту ощущался кислый привкус рвоты, и она побаивалась, что организм отторгнет еду. Но обошлось. Не разжёвывая толком, Моника протолкнула концентрат травяным настоем и убралась в угол, надеясь поспать, но, хотя измученное тело требовало отдыха, упрямый мозг спать отказывался, перебирая и сортируя информацию, подкидывая дикие идеи побега, напоминая о предстоящем ужине, о нехорошей площадке... Вспомнился Контра. Странно, но возникало ощущение, что потеряла она его бесконечно давно. Слишком много всего пришлось пережить за последние пару суток, слишком много узнать, в том числе и о себе, но Моника понимала: парень, обменявший её жизнь на свою, не забыт, и скорбь о нём никуда не делась, лишь отложена в дальний уголок души, чтобы, когда настанет время, быть извлечённой, осмысленной и выплаканной. А сейчас - не время.
***
   - Спишь? - отвернув уголок шкуры, Лейла тронула Монику за плечо. А ведь и правда уснула, даже не заметив, когда. - Поднимайся понемногу, дозорные с Площадки вернулись, скоро собираемся все. Нужно тебя в порядок привести.
   - Это как? Духами сбрызнуть или дырки салом намазать? - съязвила Моника, садясь и ощупывая ноги - они всё ещё болели, и понятно уже было, что это надолго.
   - Дура, - беззлобно ответила Лейла. Её длинные чёрные волосы были тщательно расчёсаны на пробор, у висков заплетены в две тонкие косички, а глаза - подведены широкими стрелками, что особенно изумило Монику: неужели кто-то из депортанток приволок с собой в Резервацию косметику?
   - Давай, что ли, голову тебе помогу вымыть, - предложила Лейла. Голова и впрямь уже чесалась, но в душе поднялся протест: прихорашиваться для Серых Монике не хотелось совершенно.
   - И так сойдёт, - ответила она.
   - Дело хозяйское. Давай хотя бы расчешу, а то вши заведутся, - Лейла показала костяной гребешок с частыми зубьями.
   - А тут есть вши? - удивилась Моника.
   - Пока не было. Как и грязнуль, ты первая, - ловко расплетя растрепавшуюся косу, Лейла принялась расчёсывать светлые космы Моники, выдирая целые клочья спутанных волос.
   - Дай сюда, изверг, - отняв расчёску, Моника продолжила процедуру самостоятельно. Лейла не возражала. В домик вошла женщина постарше, на вид лет под сорок, светловолосая и ширококостная, с крупной грудью и шрамом на впалом животе. Окинув быстрым взглядом Монику, женщина кивнула, представилась:
   - Хельга.
   - Моника, - склонив голову в ответном приветствии, девушка добавила: - Рада знакомству... наверно.
   Хельга широко улыбнулась в ответ. Зубы у неё были крупные, чуть желтоватые, ровные, и напомнили  Монике зёрна кукурузы.
   - Она английского не знает, - сказала Лейла, когда Хельга, захватив один из мешков, стоявших у стены, вышла из домика, покачивая обширным задом. - Ладно, слушай внимательно. Ничего не бойся, не будешь нарываться - никто тебя не обидит. Пока Бойлер тебя не попробовал, бойцы тебя не тронут, это правило, против него никак. А ты ему вроде нравишься, так что всё хорошо будет.
   - Слушай... А этому, утром... Помнишь, мужик выходил, ты ему сказала про бабочек. Почему не про Бойлера? - полюбопытствовала Моника. Лейла на миг задумалась, потом пожала плечами:
   - Но ведь сработало, так что какая разница? Просто раньше в голову пришло. Ну, пошли, - она протянула руку.
   - Да я сама, мне уже получше, - ответила, поднимаясь, Моника. Гребешок она вложила в протянутую руку брюнетки. Ей очень не хотелось покидать относительную безопасность Чайного домика, опять выходить голышом наружу, она уже представляла себе сальные взгляды Серых, разглядывающих её, как кусок телятины в мясной лавке. Совсем не то что загорать топлесс на пляже.
   - Сама так сама, - Лейла, спрятав гребень в пакет, первой пошла к выходу.
   - Лейла! - позвала Моника. Рабыня обернулась с тенью неудовольствия на лице, видимо, ожидая, что сейчас снова придётся начинать уговоры, но Моника сказала:
   - Спасибо.
   - Да не за что, - ответила Лейла. Пару секунд помолчав, добавила: - Я знаю, вряд ли ты сможешь с первого раза, но хотя бы попытайся... Ты поняла. Это вроде причастия.
   Моника кивнула. Она прекрасно поняла, что хотела сказать Лейла: мясо. И это пугало её куда больше, чем нагота.
***
   А вот теперь площадь действительно соответствовала названию. Людей было не так и много, Моника насчитала едва с полсотни вместе с женщинами, но, собранные в одном месте, шумные, переругивающиеся, хохочущие, они создавали впечатление толпы.
   Между палатками складывали ветки, напомнившие те что Моника видела в оазисе, просовывали между ними грязные тряпки и клочья травы, поливали из фляг какой-то тёмной, остро и масляно пахнущей жижей - сгущались сумерки, вот-вот должно было совсем стемнеть, и тогда зажгутся костры. Центр площадки был устлан неизменными шкурами, импровизированный стол представлял собой кольцо из этих скатертей, уставленных мисками и мисочками, глиняными, сделанными из кусков металла, пластиковыми, плетёными, наполненными какими-то толстыми листьями, фруктами, напоминавшими формой и размером апельсины, но синего цвета, и, разумеется, кусками жареной на углях человеческой плоти. Желудок Моники сжался и перепуганно спрятался куда-то под рёбра. Она старалась не смотреть на мясо, но взгляд упрямо возвращался к мискам, выискивая там что-нибудь совсем уж кошмарное вроде уха или, к примеру, ладони со скрюченными пальцами, но ничего подобного, к её облегчению, не наблюдалось.
   Появление новенькой встретили одобрительным свистом.
   - Улыбнись, - подсказала Лейла, но выдавить из себя улыбку Моника не смогла бы сейчас даже под угрозой пытки. Вся её сила воли уходила на то, чтобы держать руки вдоль бёдер, а не пытаться прикрыться.
   - Эй, Волшебница! - Долорес сидела, поджав ноги по-турецки, рядом с тем татуированным, что встретил их у входа в лагерь ночью. "Гудини," - вспомнила Моника.
   - Иди к нам, - позвала женщина. Моника изумлённо вскинула брови. Её с самого начала удивил тот факт, что рабыни сидят за одним столом с Серыми, но тому было, пожалуй, логическое объяснение: так они на глазах, не нужно охранять Чайный домик или держать девушек взаперти, на случай если не все они так лояльны, как Лейла - хотя вряд ли кто-то мог сбежать, выход из оазиса был всего один и он охранялся, часовые были единственными, кто не мог присоединиться к трапезе. А вот стащить оружие... Если, конечно, его хранят в палатках, а не сдают на хранение - ни у одного человека за столом Моника не увидела ничего, кроме ножей. Может, здесь просто не принято приходить к ужину вооружёнными, а может, оружия мало, и его берегут, хранят где-нибудь под замком, выдавая лишь перед вылазками. Второе было более логично.
   - Иди, это честь, - подтолкнув Монику в спину мягкой горячей ладошкой, Лейла гибким ужом проскользнула между двумя хохочущими мужиками, и танцующей походкой унеслась к дальнему краю площадки, откуда приветливо махал ей рукой пожилой крепкий Серый с красной банданой на голове.
   Долорес тоже приоделась к ужину - на ней был корсет из выкрашенной в охристо-красный цвет гладкой кожи, стянутый на спине чёрной шнуровкой, открывающий крепкие плечи, и кожаные же шорты выше колен, обтягивающие бёдра. По мнению Моники, наряду не хватало хлыста и ботфортов - женщина была босая, ноги по щиколотку порядком испачканы пылью, но левую при этом украшала тонкая золотая цепочка. На этой цепочке Моника и предпочла сосредоточить внимание, когда присела рядом на пятки, сложив руки на бёдрах перед собой, как статуэтка японской гейши.
   - Как ноги? - спросила женщина.
   - Нормально. Болят немного, - ответив коротко и тихо, Моника замолчала. Наверное, надо бы поблагодарить Долорес за спасение,  это же несложно: улыбка, слова благодарности, комплимент изящному наряду (не думать о происхождении материала!) - показать, что поняла, кто она теперь, и даже гордость не особо пострадала бы, вот, и место выделили почётное, рядом с королевой, и о здоровье интересуются. Лейла права: она, Моника, умна. И умеет играть по правилам общества, умеет приспосабливаться, знает, где нужно соврать, где промолчать, ведь у неё была хорошая школа... Вся ситуация до тошноты напоминала ей прошлое, жизнь дома, с семьёй, с отцом: эти их семейные праздники, когда она вот так же сидела за столом, только не голая, а наряженная во что-нибудь дизайнерское - любящий отец баловал свою девочку. И тоже не поднимала глаз, чтобы не встречаться с ним взглядом, не думать о том, что будет ночью. Сдерживала в себе крик ярости и слёзы унижения. Улыбалась - тогда получалось. Как очень часто бывает в подобных случаях, подсознательно она искала причину в себе, и, как ни странно, это помогало терпеть и справляться. Вырвавшись из того маленького ада, Моника верила, что никогда ничего подобного с ней больше не случится. У неё ушли годы на то чтобы понять, что причина не в ней, но сил простить себя не нашлось, зато нашлись на то чтобы через весь этот кошмар из насилия и комплекса вины не прошлось пройти и брату.
   А теперь она вдруг поймала себя на мысли, что начинает рассматривать ситуацию как некое воздаяние за грех - убийство отца. Как нечто заслуженное. Защитные механизмы разума предпочитали проторённую дорожку. "Чёрта с два!" - зло подумала Моника. Если поверить в этот самообман, останется полшага до того, чтобы сначала попытаться приспособиться к ситуации, а потом и смириться. Сделать то, за что презирала Лейлу - признать себя рабыней. Смирение... Убежище слабых!  "Я всё сделала правильно! Это не наказание, и я не в аду, как может показаться. Это чёртова Резервация, а эти ублюдки - не демоны, а просто... просто ублюдки. И я уберусь отсюда при первом же случае, пусть голая, босая и без оружия, но я выживу. Назло и вопреки. Даже не из-за Контры, просто выживу. Ради себя. И если покажется, что меня удалось нагнуть, так это именно покажется, потому что я очень, очень хороший иллюзионист. Главное - не переиграть," - пообещала себе Моника. И это решение придало сил. Подняв голову, она улыбнулась Долорес и сказала: - Спасибо, что спасли.
   - Да пожалуйста, - ответил мужской голос сзади и сверху. Тёплая ладонь огладила плечо и тут же исчезла, зато рядом появился уже весь Бойлер - усевшись рядом с Долорес, он поднял вверх руку и помахал, привлекая внимание. Разговоры, притихшие в момент его появления, окончательно сошли на ноль.
   - Господа и дамы! - громко произнёс Бойлер хорошо поставленным голосом. - Извольте заткнуться и послушать, что имеет сказать король.
   Прошелестели и стихли подобострастные смешки. Моника оценила умение Бойлера привлечь внимание, как профессионал профессионала: пришёл последним, заставил замолчать, пошутил. Голосом владеет. Ей стало любопытно, кем он был до того, как его сослали. Мафиози? Предводителем какой-нибудь религиозной секты, коих в последние сто лет развелось немерено, и все как одна предрекали скорый конец света? "А может, менеджером по продажам," - подумала девушка, придушив неуважительный смешок. Долорес покосилась, кажется, что-то заметив, но, вероятно, приняла это как реакцию на шутку вождя.
   - Итак. Начнём с плохой новости. Вчера мы потеряли двоих. Танк и Фогель погибли. Почтим их память минутой молчания, друзья.
    "Минута" продлилась секунд десять. Потом кто-то нетерпеливо заёрзал, кто-то закашлялся, что-то упало, на криворукого зашипели - в общем, как оно обычно и бывает в ситуациях, когда люди вынуждены делать что-то, чего им не хочется. Вождь понял, что теряет аудиторию, а потому прервал паузу и продолжил:
   - А теперь - хорошая новость! Закон сохранения энергии в Лабиринте никто не отменял, так что, если где-то чего-нибудь убудет, то где-то ещё обязательно чего-нибудь прибудет. Позвольте представить новое... кхгм... лицо Чайного домика: Моник Мирабль, она же - единственная и неподражаемая Волшебница!
   Послышался хохот, сразу и со всех сторон. Громче всех смеялся сам Бойлер, он прекрасно понимал, как неоднозначно прозвучало слово "Волшебница" по отношению к обитательнице загончика для шлюх. Наверное, ей стоило бы посмеяться вместе с ними, но тут в девушке взыграла гордость. Сжав кулак, она подняла руку перед собой, привлекая внимание неожиданным жестом. Смех стух, но Моника дождалась, пока он затихнет почти полностью, опустив взгляд с видом полнейшей безмятежности, которой позавидовал бы и нефритовый Будда.
   А потом медленно раскрыла ладонь.
   На ладони расцвёл цветок. Большой, алый, с золотистыми тычинками, светящийся мягким сиянием, напоминающий лотос - во всяком случае, таким его видела Моника на картинках. Цветок шевельнул лепестками и вдруг рассыпался стайкой крохотных птичек, сверкающим вихрем рванувшихся вверх, и уже там, на высоте в пару десятков ярдов, вспыхнувших роскошным фейерверком, искрами всех возможных оттенков спектра - правда, абсолютно бесшумным. В сером густом полумраке красота фокуса  несколько терялась, но и так зрелище захватывало дух, выглядело не менее эффектно, чем давешний дракон, к тому же не было пугающим. Моника прислушалась к себе - привычная боль, которую она обозначала для себя как "откат", по аналогии с фентезийной терминологией, пощекотала мозг острыми иголочками, но отступила. Девушка перевела дух и поклонилась, вернее, склонилась вперёд, держа руки на бёдрах, по-восточному.
   Ей аплодировали, ей свистели, ревели восторженно - и это было приятно. Она успела отвыкнуть от публики и сейчас поймала себя на мысли, что впервые за долгое время почти счастлива. Ощущение было недолгим, мелькнув, оно растворилось в запахе дыма и прохладе вечернего воздуха на голой коже - но оно точно было. Если бы удалось заставить Серых видеть в ней нечто большее, чем кусок ненужного мяса вокруг полового органа... Сейчас она жалела, что не уродина.
   - Однако и это не всё! - Бойлер выглядел таким довольным, будто это он сейчас устроил фаер-шоу. Одобрительно похлопав девушку по бедру, он продолжил: - В нашем маленьком, но гордом племени появился новый член! Поприветствуем Арни Барроуза, друзья. Арни у нас хирург, так что лишние дыры в организме теперь есть кому зашить.
   Субтильный парень с правильными чертами лица помахал ладонью в знак приветствия, чувствуя себя явно неловко. Моника узнала своего ночного спутника, это он вёл на поводке стриженую. В темноте она его толком не разглядела, а теперь видела, что он очень молод, а руки до локтей, не прикрытые комбинезоном, покрыты татуировками в виде хирургических швов и каких-то надписей. Моника поискала глазами Горация. Не нашла. Его пленницы видно тоже не было.
   Словно прочтя её мысли, Бойлер продолжил:
   - И, наконец, третье. Эй, грек, не томи, тащи даму.
 ***
   А Бойлер всё же был неплохим постановщиком. Представление было продумано до мелочей. Всё это время Гораций ждал в ближайшей к площади палатке и появился эпично. Вспыхнули костры. В круге света от красноватого дымного пламени появился грек. Он был обнажён до пояса, литые мышцы здоровяка перекатывались под кожей, когда он шёл к столу, неся на плече женщину, связанную верёвками каким-то хитрым способом - переплетение их выглядело гармонично и даже по-своему красиво. Кажется, среди Серых кто-то всерьёз увлекался шибари.
   Люди опять притихли, видимо, озадаченные происходящим. Гораций переступил через скатерть, сдвинул ногой в сторону мешающую тарелку и сгрузил свою ношу прямо в центре пустого круга, свободного от посуды, футах в пяти от вождя, Долорес и, соответственно, Моники.
   Миа лежала на спине, вернее, на стянутых за спиной кистями к локтям руках, выгнув спину и запрокинув голову, маленькие острые груди со следами укусов торчали вверх. Рот её был тоже перетянут верёвкой, шею пересекала всё та же серебристая полоска ошейника. В целом выглядела она лучше, чем ожидала Моника - лишь несколько налившихся синевой отметин на теле да ссадина на скуле. Поймав взгляд стриженой, Моника поёжилась: женщина смотрела на неё пустым, равнодушным взглядом человека обречённого, потерявшего всякую надежду и смирившегося с судьбой.
   - Позвольте представить, господа и дамы: Миа, - громко произнёс Гораций. Выдержав паузу, добавил тише, с расстановкой: - Убийца Танка и Фогеля.
   Ещё пару секунд было тихо. Потом поднялся шум. Крики, свист, громкий витиеватый мат. Откуда-то прилетел надкусанный синий апельсин, ударил Мию в живот - довольно сильно, но она, кажется, даже не заметила. Моника съёжилась. Сейчас ей отчаянно хотелось стать как можно меньше, желательно и вовсе исчезнуть, ей казалось, что эта ненависть вот-вот перекинется и на неё, как огонь, что сейчас Серые повскакивают со своих мест, скопом набросятся на связанную женщину и раздерут её в клочья, в мясо, а потом сожрут тут же, давясь, захлёбываясь тёплой свежей кровью... Картинка, как всегда, была такой реальной и чёткой, что Моника закрыла лицо руками, почти сложившись пополам, замерла,  ожидая крика боли.
   - Эй, я не разрешал ломать мою игрушку! - крикнул Гораций, в голосе было притворное возмущение, но не было ярости, кто-то даже рассмеялся. Моника убрала руки от лица, с удивлением почувствовав под пальцами влагу - слёзы? Миа была цела, стоящий рядом грек наклонился, подхватил фрукт и с силой швырнул в ту сторону, откуда тот только что прилетел, и, судя по воплю, попал. Опять раздались смешки, но и злые голоса всё ещё не утихли, кто-то требовал "выпотрошить суку", другой в красочных выражениях расписывал свои планы на ночь, если ему одолжат убийцу Фогеля, и даже обещал вернуть её живой и почти целой.
   - Да, друзья, у нас тут дилемма, - проговорил Бойлер. Крикуны притихли, как по команде. Видимо, авторитет вождя был очень силён. Выждав паузу и обведя всех долгим, внимательным взглядом, Бойлер продолжил: - С одной стороны, мы все знаем, как принято поступать с убийцами. Гораций рассказал мне, как всё было. Грек, сядь наконец, мне надоело смотреть на твою задницу снизу вверх. Никто твою девку не тронет.
   Гораций кивнул, переступил через миски и уселся рядом с Гудини, поджав ноги. Бойлер удовлетворённо кивнул и заговорил опять:
   - Так вот. Девка напала подло, речь не шла ни о самозащите, ни о поединке. Более того, она вмешалась в охоту. Так что оправданий у неё нет и назначать ей защитника, играть в суд присяжных я необходимости не вижу. Но! Она баба, и баба красивая, - Бойлер ухмыльнулся, и Моника вспомнила слова Лейлы о том, что вождю принадлежит право первой ночи. Долорес тихо хмыкнула. Моника бросила на неё короткий взгляд: ревнует? Однако лицо королевы было спокойным, даже немного скучающим.
   - Существует много способов наказать женщину, - подал голос Гудини, - Я за то, чтоб она жила.
   - Я пока что не объявлял голосование, - оборвал его Бойлер, впрочем, не особо суровым тоном.
   - Да какое голосование? - возмутился Гораций, - На весь лагерь шесть рабынь и четверо Истинных, а вы... Голосование! Если она вам не нужна, себе оставлю. Буду на поводке водить. Выдрессирую, будет у меня ручной мутант. Обзавидуетесь ещё.
   Долорес прыснула. Смех поддержал Гудини, видимо, представив картинку.
   - Как дрессировать думаешь, укротитель? - спросила королева язвительно, - Ты ж её уже почти сутки мусолишь, а до сих пор развязать боишься!
   Вот тут захохотали все. Кроме Моники - и Горация. Его лицо налилось краской, в свете костра это выглядело жутковато, лицо стало почти чёрным. Резко поднявшись на ноги, грек подхватил блюдо с мясом, плавающим в подливке. На секунду Монике показалось, что он сейчас плеснёт горячим варевом в Долорес, но грек, хмыкнув, глядя королеве в глаза, вывернул содержимое прямо на живот Мии.
   Стриженая дёрнулась, почувствовав боль, в глазах её впервые за всё время появилось что-то кроме мёртвого равнодушия. Взгляд её пересёкся со взглядом Моники, задержался, кажется, только теперь Мия узнала блондинку. "И ты, Брут?" - читалось на её лице. Причём удивления не было. Не было даже обиды. Только окончательное разочарование. Как пощёчина.
   Гораций наклонился, выудил из кучи тушёного мяса кусок, проследил взгляд Мии. Улыбнулся, поднося угощение к самым губам Моники.
   - Просто возьми в рот. В первый раз можешь не глотать, - произнёс он низким, почти мурлыкающим голосом. Моника сцепила зубы. Горло сжалось в спазме отвращения, когда кусок мазнул по губам, пачкая их горячим соком.
   И тут её накрыло.
   Весь первоначальный план полетел к чертям. Она поняла, что не может притворяться, не может играть по правилам, выть по-волчьи. Она не Серая. Не рабыня. Но и, чёрт возьми, не покорное мясо. Моника улыбнулась. Перехватила взгляд грека и указала глазами вниз.
   Кусок в руке Горация зашевелился.
   Жирные белёсые черви выбрались из мяса наружу, поползли по руке, ввинтились под кожу, посыпались вниз, на скатерть, к тысячам своих собратьев, которые выползали из тарелок, корчились, обвивали державшие пищу пальцы, спешили к рукам, лезли под штанины, липли к губам, проскальзывали в ноздри... Толстые, скользкие, покрытые комковатой слизью, с чёрными округлыми головками, напоминающими спичечные, размером с палец, непередаваемо омерзительные - даже саму Монику едва не вывернуло, хотя она-то знала, что это всего лишь иллюзия. Пожалуй, лучшая из всех что она когда-либо творила, самая достоверная: теперь к изображению присоединился звук, чего у неё никогда прежде не получалось - влажный, чавкающий, тут же смешавшийся с общим фоном - воплями отвращения, матами, женским визгом, рвотными спазмами. За столом творился бардак, кто-то с перепугу даже влез ногой в костёр, и унёсся в темноту, визжа на одной высокой ноте.
   Первым пришёл в себя Бойлер. Моника поймала его взгляд и отдёрнулась, столько в нём было ненависти. Она ожидала удара, и даже вскинула руки в машинальном жесте защиты, но бить её Бойлер не собирался.
***
   Что происходит с телом человека, когда температура его мгновенно повышается до сорока двух градусов? Расширяются сосуды. Краснеет кожа. В голове пульсирует, в ушах шумит, сердце бьется, как пойманный в кулак воробей. В глазах темнеет. Периферические сосуды, не выдерживая давления, лопаются. Сквозь расширенные поры проступает пот, градом, тело пытается охладить себя, но увы, безуспешно. Мозг теряет контроль над мышцами. Расслабляются сфинктеры. Начинаются судороги. Боль - сорока двух градусов достаточно для начала процесса денатурации белка.
   - В кулинарии главное не передержать, - произнес мужчина, когда визжащий комок боли по имени Моника упал в пыль. Он прервал воздействие за миг до того, как процесс сворачивания белка был запущен. Мутант в совершенстве владел своей силой.
   Люди притихли. Тишину, повисшую над площадкой, можно было резать ножом.
   - Разведите костры в парке аттракционов, - приказал Бойлер. Он подошёл к Монике, пинком ноги перевернул её на спину, всмотелся в покрасневшее, покрытое сеточкой лопнувших капилляров лицо, и проговорил: - Я принял тебя как дочь. И вот что получил в ответ. Лимит добрых дел на сегодня исчерпан. Я приговариваю вас к казни. Обеих. Приговор окончательный и...
   Его прервал женский вскрик. Лейла стояла в сторонке, тыча пальцем в сторону входа в лагерь. А потом из темноты прямо в глаза вглядывающимся туда Серым ударил ослепительно яркий сноп света.