Ан-Тоха

-А-а-чха!! Чхи!
Антоха,  приложив платок к носу, осторожно выглянул во двор и огляделся.  Светило майское  солнце. Шелестя на  теплом ветерке ветвями, асфальтовые дорожки осыпала лепестками черемуха. Сирень,  соревнуясь с небом в сочности красок, распространяла в воздухе  нежный аромат – запах любимых духов Антохиной матушки. Цветник пестрел ирисами, тюльпанами и ландышами.
- Твою мать за ногу! Грёбаная аллергия! –  промычал  Антоха голосом слоненка из мультика «Тридцать восемь попугаев». Вздохнул, и, хватая ртом профильтрованный платком воздух,  поскакал к машине. Плюхнулся за руль, перевел режим вентиляции  на внутренний, и, отняв платок от лица, сочно высморкался.  В носу защекотало, засвербило,  Антохины глаза налились кровью, и  бедолага зашелся в приступе чиха.
Чих, сопровождаемый неумеренным слезо- и соплетечением, был проклятьем Антохи во все три сезона, кроме зимы.
- Долбанные цветы, гребаная аллергия!      
Быстрее добраться до работы…. Там, в кабинете с воздухом, очищенным японским кондиционером, с тщательно протертым от пыли столом  и минимум мебели, Антоха мог жить.  И даже работать. Он бы и ночевал там же, если бы не матушка. Золотой, в общем-то, человек.  По простоте своей, необразованности и крестьянскому здоровью принимавшая Антохины мучения за сезонную простуду. Убежденная, что аллергия – дело исключительно наследственное, она кормила его медом и малиной, и поила горячим чаем по вечерам. А ночью любимый матушкин кот грел его ноги. Грёбаный линялый шерстяной комок!!! Антоха давно мечтал отправить его на open-air, как и матушкину любимую герань, что пышными джунглями разрослась на подоконниках их однокомнатной квартиры. И, спасаясь «Аналлергином» и «Супрастином»,  он копил деньги  на ипотечный взнос, мечтая купить свою хатку и обставить её в стиле «дзен».
- Сука бля! Заипала нахр грёбанная аллергия! Ёпенный мир,  задратый  город!  Твою мать!! Выжарки  козячьи  чумаргудле в печень! Нахр-р-р…
Замысловатое ругательство, щедро сдобренное  ненормативной лексикой, произнесенное с гнусавым  прононсом и хрипотцой, сделало свое черное дело. Это оказался  не простой набор слов, выражающий  эмоциональное  состояние Антохи в данный момент – это оказалось древнее,  страшное и давным-давно забытое людьми  тайное заклинание. Вероятность его случайного воспроизведения непосвященным – один к ста миллионам. И вот, поди ж ты….
Очнувшись, узрел  Антоха над собой  причудливо переплетенные лианы с невиданными  цветами всевозможных окрасов,  стайки ярких бабочек,  кружащих меж стволами, уходящими в  бирюзовое небо.   И ярко-синюю человечью рожу.  Рожа белозубо ухмыльнулась и изрекла:
- Хантонха!
- Етить твою мать!!! – с диким воплем отпрянул Антоха.
- Твою мать, - радостно закивала рожа. А потом, потрясая над головой копьем с  костяным наконечником, завопила. – Тво-ою-у  ма-ать!!!
-  …ать… ать….!!!  - разнеслось по округе.
И поляна стремительно наполнилась синелицыми  голозадыми  людьми. Привалившись  спиной к широкому стволу, Антоха  во все глаза пялился  на голых, с выпяченными животами,  дикарей. Исключительными  элементами одежды являлись полые рога  неизвестного копытного, в которые были  заботливо помещены аборигеновские причиндалы, и яркие перья, торчащие из шевелюр.   Аборигены  подхватили Антоху за руки и за ноги, и понеслись с ним через девственные джунгли, не забывая оглашать тропический лес русским матом.
- Мужики… а-а-чха!!! Не ешьте меня! А-а-чхи!! – плача, умолял Антоха, порываясь высвободиться из цепких синих пальцев, и в глубине души  надеясь, что это дурной сон. Но, будь это сон, не было бы так больно заду, оббиваемому о кочки и корни.
Остановилась  дикая кавалькада  на утоптанной грязной поляне с хижинами, крытыми связками камыша. К Антохе, барахтающемуся в оседающей пыли, приблизилось нечто в соломенном коконе.
- Хантонха? – спросила солома, и ткнула в грудь Антохи узловатой палкой.
Антоха  скосил глаза на  нацеленные на него копья.
- Хантонха?! – громче и грознее переспросил соломенный сноп.
- Антоха, Антоха я!  Не ешьте меня, а? Камрад, френд.
Из снопа высунулись руки и возделись кверху.
- Ан-Тоха! – изрекло соломенное чучело.
- Ан-Тоха!! Ан-Тоха!!  – неистово заорали  аборигены.
И, подхватив Антоху, снова поволокли куда-то. Путь закончился в одной из хижин, пол которой был усыпан разноцветными перьями и цветами. Аборигены с почетом кинули Антоху на шкуру леопарда и испарились. Теперь жертва собственной невоздержанности на язык  смогла, наконец, оценить события. Оценил Антоха все произошедшее коротким емким словом.
- Пи…ц!!!!
Подумал и еще добавил.
- И биться сердце перестало… 
Антоха сполз со шкуры, и осторожно выглянул из хижины. Ему, качнув древками копий, приветливо и редкозубо улыбнулись две раскрашенные синие морды караульных.
- Во  попал, сука блин.
- Су-ука бли-ин, - согласно подтвердили секьюрити.   
Антоха, свернувшись калачиком,  с тоской прилег на шкуру. Единственное, что  связывало его с домом, теперь была  аллергия. Пошарив по карманам пиджака, Антоха с радостным возгласом извлек пузырек с каплями, и тут же залил себе  в нос дозу. Потом, рассмотрев пузырек на просвет, расстроено добавил.
- И биться сердце перестало….
Но биться Антохино сердце перестало лишь спустя неделю. Когда, лишенный  необходимых антиаллергенных препаратов, он отдал Богу душу на леопардовой шкуре в соломенной хижине в самом центре амазонской сельвы, за сто лет до появления там цивилизованного человека. 
И никто из  ученых-лингвистов с мировым именем так и не смог дать ответ, почему  амазонские туземцы  приветствуют  нечастых гостей  изощренным русским матом.