Околотемная ремарка

          Интересный вопрос – был ли я «уникален» в отсутствии длительной и «действенной» (вы понимаете, надеюсь, на что я намекаю) привязанности к какой-то юбке? Мой ответ – скорее «Нет», чем «Да».
          В те далёкие советские  времена при  достаточно строгих  нравах, не допускавших  по определению беспорядочные связи между мужчинами и женщинами, были, тем не менее, среди нас половые пираты, старавшиеся «обслужить» каждую женскую особь. ИУ-10 имела в своём составе пару-тройку  таких суперсамцов. Большинство же наших парней не были замечены за все 5 лет института в подобных связях и устойчивых пристрастиях к противоположному полу.
          Но гарантировать точность подобных наблюдений нельзя.  Большая часть суточного времени каждого из студентов находилась вне всякого  «контролирующего» взгляда.
          А вот более точная информация. Её даёт наша комната, где три года жила и действовала дружная «семёрка».  «Старики» (среди них и я) прожили здесь свои  третий, четвёртый  и пятый  курсы;  «зелёные юнцы» - второй, третий  и четвёртый.  Каждый из нас находился  непрерывно , сутки за сутками, под доброжелательным, но одновременно любопытным множественным взглядом. Друг о друге,  о текущем образе жизни каждого  знали практически всё. Тем более, по такому остро интересному вопросу как женский.
          Так вот. Перед вами , уважаемый современный или будущий читатель,  удивительная «статистика», точнее, мои личные оценки-подсчёты. За три года СЕМЬ мужиков (симпатичных на лицо, с фигурой и ростом что надо, энергичные, порядочные) прожили без ЕДИНОЙ, сколько-нибудь внятной связи с женским полом! Ради точности добавлю, что оценки верны для  10 месяцев каждого года, ибо в летнее время мы разбегались, кто куда. Тем самым выпадая из-под наблюдающих очей.
          Современной молодёжи, не сомневаюсь, не понять тогдашние половые взаимоотношения парней и девчат (я имею в виду последние присталинские и первые, последующие после Сталина, годы).
          Секс среди молодых людей в те времена был как бы в наморднике. В соответствии с идеологическими установками «этим» можно было заниматься только став мужем и женой. Иначе предусматривались жёсткие, самые различные санкции как по административной, так и по общественно-политической линий.
          Редко, но случались неподобающие  казусы, скажем, среди школьников: кто-то из девочек «случайно» забеременел. В школе такой случай производил эффект своеобразного взрыва атомной бомбы. Немедленно вставал вопрос об исключении этой парочки из школы и комсомола, если … они тут же не поженятся. И под таким мощным прессом лепилась искусственная семья – деваться было некуда.
          Я такую семейку знал. Не дай бог такое подхватить!
          Всепроникающие средства массовой пропаганды – радио, пресса, кино, литература, а потом и телевидение и иное формировали соответствующий тип поведения, нравственности. И многое им удавалось в таком плане.
          Приведу один житейский случай, удивительный и для меня самого. 
          Дело было на первом курсе, в сентябре 1953г. Мы были, как это тогда было принято, посланы помочь одному из колхозов. Занялись уборкой картошки. Это – днём. А вечером – свободное время: гуляй - не хочу.
          Идём мы как-то человек 5 своих ребят, гуляя, по селу. Уже темно. Естественно, на улице никаких фонарей. Но всё же кое-что видно.
          Догоняем мы какую-то стайку сельских девчат с одним парнем среди них (на развод, что ли?). И вдруг этот парень отделяется от своей компании и присоединяется к нам. И говорит, что одна из девиц (показывает её) передаёт нам своё пожелание, чтоб какой-нибудь студентик перебросил ногу через неё. Доставил бы ей радость телесного общения.
          Среди нас – «Кому итти?». Уважили самого старшего в нашей группе. Счастливый билет достался Мише Барабашу. Всем нам где-то по 17-18 лет, а ему - за 25. Уже позади  многолетняя служба в армии. Бывалый человек. Он и двинулся навстречу неожиданному счастью.
           Мы же , придя в «общежитие», чего только не по рассказывали друг другу, да попредставляли себе всякие сексуальные фантазии. Уж как мы завидовали счастливчику  Мише.
          А на следующий день он нам охотно рассказывает, но такое, что у всех нас челюсти отвалились от удивления.   
          Оказывается, оказавшись в доме у девушки, вместо приятного дела он закатал ей целую лекцию о целомудрии и недопустимости  распущенности. Учил её, этот столичный фрайер, нравственности.
          Нас настолько это ошарашило, что какое-то время мы не могли выйти из ступора.
          А представьте  в тот «учебный» момент состояние сельской девушки?
          Трудная жизнь была у женщин села. Ведь тогда в город запрещалось уезжать. Селянам паспорта не выдавались. Кому-то же надо было тянуть лямку изнурительного  сельского труда. Ребятам было проще. Их призывали в армию, а оттуда они вербовались на «стройки коммунизма». Так  убегали  они  от  колхозно-совхозного  рабства.
          Село пустело мужиками. Лишь счастливицам удавалось выйти там замуж. А остальные в плане секса бедствовали.
          В нашем случае одна из девиц открытым текстом обратилась  к  ребятам за «помощью» в этом деле. И вон какой конфуз из этого получился.
          Откровенно говоря, мы долго обсуждали этот случай, не зная, к какому выводу прийти. С одной стороны нельзя же так опошлять интим (это, так сказать, камень в женский огород). Но с другой стороны, как утолять им, этим девам на селе свою природную страсть, удовлетворять наследственные желания. И вообще-то, с кем, скажите?
          Случай достаточно уникальный. Но он многое высвечивает из той далёкой советской действительности. Для юного поколения половые отношения были под запретом. На секс государство набросило узду. «Табу» на «такое». Не моги и всё тут.
          И эта тотальная обработка с детства оставляла свой след в мозгах и поведении молодых людей.
          При таких общественных нравах и мне было легче существовать. Жил я в плане секса в коконе. Но это особенно и не бросалось в глаза другим людям.
          Хочу привести ещё один пример. Он не из студенческой жизни. Но о государственной политике тех времён в интересующем нас вопросе  даёт хорошее представление.
          Факты, что сейчас приведу, имеют какое-то касательство ко мне. Правда, косвенное. И связаны они с историей моей второй женитьбы. Как позже я узнал, отец моей новой жены – Ивановой Светланы был первым комендантом Берлина – столицы поверженной к тому моменту фашистской Германии.         
          День рождения моей новоявленной супруги – 9-е Мая 1945г.  Значит, зачата она была в предпоследний год войны. На фронте. Где вместе воевали её родители. Оба в одной части. Командиром которой был  будущий отец Светланы, а мать, кажется, санитаркой. Видимо, в какой-то момент Лидия Григорьевна, так её звали,  стала его «ПЖ» («Полевой женой») – тогда это явление в войсках было довольно распространённым. И де-факто фронтовой общественностью принимаемое, входящее в военную нравственность как её «нормальная» часть.
          Чтобы правильно понять приведённое мной понятие «нормальная», надо не забыть, что то были времена советской власти. Это сегодня словосочетание «гражданская жена» (фактический аналог «ПЖ») совершенно нормально принимается обществом. Для этого стране пришлось пережить и слом того режима, и распространение в быту основ сексуальной революции.
          А тогда общество было совсем иным. Иначе смотрело и относилось к таким проявлениям, о которых я сейчас пишу.
          Итак, Лидия Григорьевна стала военно-полевой женой своего высокого начальства. Когда же она  забеременела – «виновники» этого житейского факта поженились, документально  зафиксировали свой брак.
          Женщина уехала на родину – в Луганск. И родила там (в день Победы!) мою будущую жену.
          По отъезду жены муж стал писать «домой» письма, да какие (!). И это в то время, когда ещё шла война, а до рождения дочери оставалось немало недель и дней.
          Читал я их. Удивительный талант их сотворял. Это, на мой взгляд, самые настоящие произведения большой литературы. Читаешь – и не оторваться от чтива. Правильный и красивый русский язык. Никакой бульварщины. В них - богатство личных переживаний, любви к жене и будущему  ребёнку. Обнажённая чувственность боевого командира, потрясённого свалившимся на него семейным счастьем.
          Письма большие, многостраничные. И это при том, что они с фронта, с линии ада, остервенелости. Оттуда, где ежедневно проливаются реки человеческой крови. Где противоборствующие армии истекают ненавистью друг к другу. 
          Весточки почти от врат фашистского логова. От воюющего Солдата невиданной своей лютостью войны. Написанные между боями. И когда он только находил время на их создание в той каждодневно дышащей смертью обстановке конца войны? 
          Писем много. Писал он часто. Но … лишь в первые недели, месяцы.
          А потом … всё реже и реже. И письма становятся другими. Короче. Скороговоркой о чувствах. И объяснения их новой тональности и малосодержательности, краткости нехваткой времени.
          Наступил момент, когда  письменный ручеёк совсем иссяк.
          А вот уже и дочь родилась, но не было поздравления от отца. Не пришло. Затерялось, что ли, в полевой почте?
          Что же случилось?
          А самое прозаическое. Обычное житейское дело. Погубили растреклятые женщины!
          Уж больно сильно увлёкся ими боевой генерал в самом конце войны. А когда наступил мир, и он стал «управляющим» Берлина – совсем завихрел, запутался в юбках (не имела значения реальная военная форма женщин-фронтовичек).
          Откуда же в такой ситуации время взять?  На него – явный дефицит. Вот и забыл совсем про семью, дочь. Прекратил связь с ними. Дел много стало.
          Ждёт – пождёт семья хоть какую-нибудь весточку от мужа, отца. Ничего, никакой информации. Глухо.
          Всё стало ясным. Бросил их глава семейства.
          Что же делать? Как жить дальше?
          Молодая женщина  Лидия Григорьевна не из тех, кто пасует перед обстоятельствами. Решает – надо бороться за свою судьбу. Вернуть отца в семью!
          В своё время ошибочку сделал генерал. Недооценил силу своей жены. Лидия   Григорьевна, захватив с собой свидетельство о браке,  столь впечатляющие письма к ней и свидетельство о рождении дочери, двинула в путь, по всяким высоким военным инстанциям.
          Что-то от этих хождений получилось. Правда, не совсем то. А точнее – вовсе не то, что хотелось. Склеить разбитую семью не удалось. Не та реакция властей получилась, как мечталось.
         …?
         Круто изменилась судьба нашего командира. Со своего авторитетного военного поста полетел он со сногшибательной скоростью. Был снят с должности коменданта Берлина и разжалован (правда, не знаю, до какого уровня).
          Но в семью он уже не вернулся.
          Почему же всё обернулось таким образом? Столь крутыми мерами?
          А потому, что времена изменились! Наступил долгожданный мир.
          В войну многое прощалось тамошним фронтовикам - половым пиратам и даже прямым насильникам. Тяжесть войны списывала многие прегрешения военных людей, что ежедневно варились в адском котле фронтовой жизни.
           В этом плане интересен случай, о котором рассказывают сведущие люди. Произошло это на заседании Военного совета, что проводился в Ставке  Верховного Главнокомандующего.
          Шла вторая половина войны. В ходе всяких докладов о сугубо военных делах кто-то из маршалов доложил Сталину о поведении известного всем здесь командующего одной из его армий. Больно уж, мол, увлекается он женщинами. Причём шокирует своих подчинённых публичностью таких отношений, особо при этом не таясь. Может быть, даже бравируя этим.
          Слишком уж игнорирует армейскую общественность, её сложившиеся в ходе войны некие нравственные основы. Допускающие существование тех же «ПЖ». Но не одобряющие половой беспредел, безграничный бардак.
          В данном случае маршал – командующий одним из фронтов считал, что его подчинённый всё же переступает грани допустимого. И вынес вопрос на решение Верховного: как быть? Что ему делать с таким командующим армией? Замечания в его адрес он уже делал, беседовал с ним, предупреждал. Но сигналы снизу, из этой армии показывают, что выводы там не делаются.
          Что касается его военного профессионализма, то у него к своему генералу замечаний нет. Но уж больно нахально ведёт он себя с женщинами. И жалоб на него на фронтовой уровень поступает немало. Вот он и просит совета, как поступить в этой ситуации?
          Развеселил он присутствующих на Совещании маршалов и генералов. Посмеялись, поязвили, «пожалели» командующего фронтом за сложившуюся у него столь «тяжёлую» военно-оперативную обстановку.
          И умолкли, когда почувствовали, что сейчас скажет своё слово Сталин. А тот, как обычно на заседаниях, молча, дымя трубкой, неторопливо прошёлся мимо сидящих прославленных военоначальников. Остановился. Вперил свои глаза с некой искринкой в них  в сидящих перед ним высших командиров Советской Армии. И, не торопясь, глухо спросил: - «Так что будем делать, товарищи военные?»
          Молчат «те». Не нарваться бы на непотребную реакцию Верховного. Брякнешь, а потом долго придётся отмываться.
          - Так что же будем делать? – не унимается Сталин. Молчат боевые генералы, не раз смотревшие в глаза смерти. Чёрт те что отвечать?
          Смотрит Верховный на военную элиту страны, наверняка ухмыляясь про себя, и неожиданно приходит к ней на помощь: - «Завидовать будем, товарищи!».
          И разрядил обстановку.   
          Собственно, он таким парадоксальным образом сформулировал нужную в этот момент, как он считал, мысль. Идёт Война. Страшная в своих издержках. С предельным напряжением физических, нервных, умственных сил каждого фронтовика. Генерал, о котором речь, воюет хорошо. Это самое важное сейчас. Решение же других вопросов, так сказать бытового плана, оставим на послевоенное время.
          Лаконично ответив, закрыл тему.
          Ответ Сталина так ли или примерно так и был понят присутствующими.
          И вот добыта Победа. Встали или точнее стали вставать во весь гигантский рост задачи мирного времени. И требовалась иная, чем в годы войны, семейно- нравственная обстановка. И иная государственная политика.
          Надо было приводить в порядок исковерканные войной быт и всё, что с этим связано. Востребован стал возврат к довоенным нравственным основам, к прочности семейных уз. Здесь, ведь, первичная ячейка общества. И  от «здоровья» десятков миллионов этих основополагающих кирпичиков многое зависит в стране.
          Надо было кончать с сексуальной «революцией», половым развратом, безответственностью в таких вопросах.
          И времени на раскачку не было. А методы решения проблемы? Они были хорошо опробированы сталинским режимом за многие годы государственного строительства.
          Вот так и попал отец Светланы под подобный репрессивный молох. И лишился  должности и других военных заслуг.
          По послевоенной демобилизации вернулся Иванов на родину, в Луганск. И поселился в своём родном околотке – Каменном Броде, известном горожанам своей строптивостью, бандитизмом и прочими негативами.
          И так уж получилось, что «его» улица оказалась рядом с улицей жены с дочерью. Шли десятилетия, но он ни разу не заглянул хотя бы взглянуть на свою дочь. Оказался весьма «обидчивым», а точнее - злопамятным. Он ничего не забыл, и ничего не простил. А своей вины он не признал! Не было её – и всё тут. И посчитал, что нет нужды каяться.
          А дочь тем временем кончила с золотой медалью среднюю школу, а затем заочно – и университет (в Донецке).
          И сама пришла к отцу с просьбой помочь ей  трудоустроиться в родном городе. Дело в том, что назначение на конкретную работу получали лишь выпускники очного образования. Светлане же - дочери Иванова надо было самой искать работу. Вот за такой помощью и пришла она к отцу.
          А что отец?
          Отказался помочь своей дочери. Более того – фактически выгнал её со злым напутствием впредь не обращаться к нему.
          Прошло ещё несколько лет. Случайно один раз они столкнулись в городском транспорте – лицом к лицу. Мельком взглянули друг на друга – чужие люди. Незнакомые между собой.
          Р.S. Немало времени осталось позади с того момента, как я расстался со своей второй женой – Светланой Ивановой. Ряд лет уже жил в Санкт-Петербурге.
          2005 год. Россия вместе с миром отмечала 60-летие Победы. И по столь знаменательному поводу  по всем каналам СМИ давали военно-историческую хронику разных военных и послевоенных лет. Вплоть до последних – нулевых двухтысячных.
          В квартире был включён телевизор, но смотрел и слушал  его мельком: параллельно занимался какими-то делами. И вдруг … сквозь пелену полубезразличия к информации, идущей из «ящика»,  слышу, что корреспондент берёт интервью у первого коменданта Берлина. Я –  к экрану. Вникаю в картинки и содержание разговора. Где-то между прочим произносится фамилия – Иванов.
          Разговор идёт, что называется, на свежем воздухе. Он – в работе, как иногда говорят, «пашет» на своём огороде. В домашней, рабоче-крестьянской одежде. Плотный мужик. В плечах. Чувствуется не слабенький (видно, это была запись с какого-то предшествующего юбилея - наш герой еще в активном возрасте).
          Жаль, интервью я поймал на его исходе. Ничего мне не досталось под занавес разговора услышать в этой, случайно пойманной хронике, о его берлинском - комендантском этапе. На этой, завершающей его стадии речь шла о нынешней жизни Иванова, о текущих хозяйственных делах бывшего фронтовика. Человека, кому довелось стать в то лихое послевоенное время неким «мэром», или «губернатором», своеобразным «главой» столицы поверженного врага. И не знаю, спрашивал ли журналист в какой-либо форме о его семейных делах.
          Чудно; всё это! Иногда немыслемым образом пересекаются различные линии отдельных человеческих жизней. Вот и у меня случилось совершенно неожиданно приобщение к судьбе первого коменданта Берлина, считайте – моего тестя. Через жизнь тёщи и моей жены, благодаря его удивительным письмам с фронта на исходе войны, а в добавок,  уже тут, в Питере – и через телевизионный образ.
          Я постарался на нескольких своеобразных, совершенно непохожих друг на друга примерах показать читателю суть бытовой нравственности в те, давно ушедшие, советские времена.
          Это помогает мне здесь легче говорить о себе. Понятнее быть.
          Моя сердечная жизнь, чем бы она не мотивировалась, внешне ничем не отличалась от поведения окружающих ребят. Была абсолютно адекватной  биению полового пульса окружающей молодёжной среды.
          А также подобна повседневной жизни и жильцов моей комнаты.
          В этом смысле я не испытывал внутренней депрессии, угнетения. Для меня комнатная атмосфера всегда была родной, вдохновляющей – почти домашней. Близкой мне по своей сути.