Макариада. Глава V. Спортивные игры

В солдатиках и войнушке с ее разновидностями результат не имел решающего значения, по крайней мере, для Макара, а вот в играх, о которых пойдет речь ниже, он ставился во главу угла. Иногда к погоне за результатом добавлялись азарт и борьба за престиж – типично земные страстишки, полюбившиеся миру взрослых.

Классическим спортивным состязаниям предшествовал ряд считавшихся детскими игр – царь горы, прятки, казаки-разбойники, банки. Царь горы – незатейливая деревенская игра, состоявшая из взаимных толчков и пиханий на какой-нибудь возвышенности – стогу сена или оконечности земляного вала, где не росли деревья, а только нежная располагавшая к падениям травка. Оставшись на «горе» в одиночку, игрок провозглашался царем, однако царствовал недолго. Составлялся заговор, царя дружно спихивали и принимались толкаться с целью выявления нового правителя.

Иной философ усмотрел бы в этой игре идейный подтекст – меня, признаться, она тоже вдохновляет на псевдоисторические ассоциации, – но Макар воздерживался от заумных аллегорий и видел здесь лишь торжество его величества Результата. В желании размяться, вдохнуть полной грудью ароматы вечернего Мякинина претендент на царство выскакивал на улицу и с гиком бросался на штурм «горы». Скатившись к ее подножию, он снова как заведенный лез наверх, цепляясь за руки, за ноги самозванца, а завоевав трон, ошеломленно взирал на поверженных конкурентов.

Прятки потенциально могли бы затмить войнушку с ее засадами и лихими нападениями (но не с ее пародийными возможностями). К несчастью, эту старинную игру переиначили в угоду результату. Макара безумно раздражала беготня к заветному дереву, стене или столбу с криками «палы-выры» за себя и даже – вот мерзость! – за партнера. Вместо того чтобы сосредоточиться на поисках, водящий должен был постоянно думать о необходимости засечь прячущегося прежде чем сбегутся «выручалочки».

В свою очередь прячущийся избирал не укромное местечко, куда водящий не догадается заглянуть, а такое, откуда проще «выручиться», и нервно прислушивался к подсказкам друзей: «Топор, топор, сиди как вор и не выглядывай во двор!» и «Пила, пила, лети как стрела!» Надежные укрытия не ценились ленивыми мальчишками. Водящему надоедало искать, а «стрелам» – ждать, и они хором зазывали смекалистую «пилу». Вылетев, она удостаивалась не восхищения, а упреков в затяжке времени.

Макар принципиально не бегал «выручаться», а сидел «топором» в укрытии, не высовывая носа, поэтому нередко отсылался водить. Неторопливо досчитав до ста, он приступал к поискам, не обращая внимания на суету за спиной. Те немногие ребята, кто подобно пухлому Антоше из северной половины дома в «стрелы» не годились, могли на него положиться – наперекор ворчавшим «выручалочкам» Макар не останавливал поисков. За терпение он вознаграждался курьезами сродни тем, что случались на войнушке.

Однажды он искал на земляном валу пропавшего Антошу, пресекая попытки докричаться до «пилы»:

– Антон, не слушай их! Сиди, не вылезай! Я отыщу тебя…

Но видно, Антоша заколебался. Откуда-то сверху донеслось сопение, и гигантская поленница, сложенная Усовыми, с грохотом обрушилась под весом сползавшей «пилы». Мальчишки бросились врассыпную, а водящий помог Антоше подняться, довольно смеясь: надо же, именно толстяка осенила идея вскарабкаться на поленницу!

Раз в год, на день рождения Макара, когда в московской квартире собиралось достаточно детей, прятки устраивали в двух малых комнатах. Эти прятки не уступали деревенским, а в чем-то их превосходили. По причине дефицита места никаких «пал-выр» не было. Была темнота. Полная темнота. Взрослых выпроваживали в гостиную, свет гасили, и трясущиеся руки водящего обследовали закутки под кроватями, за шторами, в кресле, между стульями, в платяном шкафу.

По просьбе водящего спрятавшиеся перекликались. Перекличка не ускоряла поисков, она сглаживала напряжение. Бывало, наткнувшись на фигуру в углу, Макар готовился назвать имя, как вдруг слышал знакомый голос на другом конце комнаты и нащупывал пустоту или нечто шевелившееся, оборачивавшееся на свету кучей белья или ворохом одежды. Он спокойно реагировал на такие «обознатушки», но большинству водящих они не нравились.

В платяной шкаф прекратили залезать после случая с Жорой Семеновым. Жора спрятался в шкафу вместе с Макаром. Потом Макара нашли, а Жора… ну, нет, в объятия колдуньи он не попал. Его вообще никто не обнял, поскольку он исчез. Зажгли люстру, обшарили весь шкаф, комнаты, кухню. В разгар поисков побледневший Рафик Погосян угрожающе закряхтел. Вмешался Петр Алексеевич. Он заставил ребят прошагать в темпе по комнате и с позором изгнал Рафика в места не столь отдаленные. По окончании шествия дедушка сунулся в шкаф и вывел оттуда ополоумевшего Жору. Бедняга помнил только еловые ветви (это нормально), снежные хлопья (тоже в порядке вещей) и руку в перчатке, демонстрировавшую такую смачную дулю, какую в волшебной стране не увидишь.

– Задремал малец под шубой, а вы его проглядели, – успокоил ребят Петр Алексеевич.

– А шагали зачем? – спросил вернувшийся из ссылки Рафик.

– Для устранения ненадежных элементов, – огрызнулся дедушка и запер шкаф на ключ.

Казаки-разбойники смахивали на безразмерный лабиринт, где нет стен и тупиков, зато есть сюрпризы за поворотом. Для полноты сходства нужно было, как и во всех лабиринтах, акцентировать внимание не на цели, а на самом процессе преследования. «Казак» Макар с увлечением догонял «разбойников», пока те рисовали стрелки, указывавшие направление бегства. Стрелки интриговали подобно сказочному камню на распутье. Но вот близилась скучная развязка – осалить или пленить жертву. Сворачивая за угол дома, на дорожку сквера, Макар предвкушал и всячески оттягивал момент появления «разбойников», а завидев их, тушевался.

Век «разбойника» был короток. Выводя стрелки, Макар круто менял направление или создавал иллюзию чуда – например стрелка, нацеленная на глухой забор, в котором при детальном рассмотрении обнаруживалась лазейка, – и не плутовал, как мальчишки, поглощенные мыслью уйти от погони. Медлительного «разбойника» быстро настигали. Имелся запасной вариант – нарисовать четырехстороннюю стрелку в знак того, что «разбойник» засел неподалеку. Но тогда преследование выливалось в обычные прятки или бессмысленную засаду, заранее известную врагу. Похоже, в правила игры вкрался дефект.

Гениальнейшим изобретением подросткового ума была игра в банки. Мы с Макаром гадали, отчего столь гармоничное творение в наши дни отправлено на свалку. В банках наличествовала не только борьба за результат, но и то, что сейчас ценится – упоение собственной значимостью. Не потому ли от них отказались? Сегодня детям, как и взрослым, доступна масса способов потешить самолюбие – ролевые игры, мобильные сети и т.д.

Когда бойцы достигли возраста Сергея и Олега, войнушку упразднили. В младшем поколении не нашлось желающих воевать. Повзрослевшие ребята стыдились играть в войнушку без малолеток, и родились банки, уверенно возглавившие рейтинг дворовых игр.

Полигоном для банок служил тот самый пустырь, где приключилась история с лопаткой. На рыхлой земле чертилась линия, за линией помещались участники. Каждый срезал себе длинную палку, упирался ее концом в тыльную поверхность стопы и запускал в воздух, стремясь метнуть подальше. Участник, чья палка ложилась ближе всех к линии, назначался водящим. При взмахе ноги палка часто соскальзывала, и ее владелец начинал препираться, но партнеры не разрешали ему перебросить – игра была серьезной и не знала снисхождения. Во избежание конфуза многие снимали обувь перед броском.

В семи-восьми метрах от линии ставился кирпич, а на нем – цилиндрическая консервная банка. Снабженный палкой водящий пристраивался рядом с кирпичом. Оставшиеся за линией игроки поочередно бросали рукой палки, метя в банку. В отличие от городков палка бросалась «копьем», а не «бумерангом» – так прицельнее и безопаснее для водящего. Водящий поднимал и устанавливал сбитую банку. Бросив все палки, игроки осторожно пересекали линию, чтобы подобрать их. Водящий накидывался на игроков, касался кого-нибудь палкой и сшибал ею банку. Тот, кого он коснулся, сразу занимал его место, если только более проворные партнеры не успевали схватить палки и ударить по банке прежде водящего. Упавшая банка лишала водящего права на какие-либо действия и раскрепощала игроков. Насущной задачей было водрузить банку на кирпич. Тем временем овладевшие палками убегали за спасительную линию, оставив неудачника в одиночестве.

Сбитая броском из-за линии банка повышала участника в звании. Существовало десять воинских званий – от рядового до генерала. Записавший в актив пять точных попаданий достигал лейтенантского звания и наделялся привилегией. Лейтенанта не разрешалось салить, пока он не притронется к своей лежащей палке. Он храбро шел вперед, и водящий следил главным образом за ним, не выпуская, однако, из вида маневрировавших на заднем плане сообщников. Лейтенант хитрил. Под неусыпным взором водящего он подносил руку к палке и ждал. Караульный краем глаза примечал ближайшего сообщника. Отвлекшись на мгновенье, он касался его палкой, кидался к банке, но ту уже сбивал коварный лейтенант.

В начале игры водящие менялись беспрестанно – страх быть осаленным сковывал игроков. С появлением лейтенанта страх улетучивался, и водящий рисковал застрять у кирпича надолго. Правда, он мог вырваться оттуда, когда офицер, минуя стадию капитана с аналогичной привилегией, становился майором, обладавшим неприкосновенностью не до, а после взятия палки. У водящего был шанс настичь выходившего из-за линии майора с сообщниками. Ему следовало поспешить – добывший палку майор делался всесилен. А два офицера в группе обрекали водящего на нескончаемые муки. Подполковник и полковник имели ту же привилегию, что и лейтенант с капитаном, а генерала запрещалось трогать.

По-вашему, с получением офицерских погон игра теряла смысл? Э, нет! Тут-то и вступал в действие психологический фактор. Вернемся к изложенной чуть выше ситуации. Ослабив надзор за лейтенантом, водящий салит его зазевавшегося сообщника, разворачивается и… сбивает банку. Как? Почему?! Да потому что лейтенант и не подумал это сделать. Взяв палку, он преспокойно удалился за линию. Вы возмущены поведением лейтенанта? Вы обвиняете его в недостатке солидарности? Но может, лейтенанту неприятен партнер. Или он на него обижен. А может – и такое бывало! – ему жаль водящего.

Дружить с лейтенантом выгодно. С генералом и подавно! Перед ним заискивают, ему завидуют, он вправе кардинально менять ход игры. Помимо генерала мальчики учредили звание маршала, который не нуждался в палке и сшибал банку ногами. Потом маршал им опротивел, и его убрали.

Банки реформировали коллективные игры радикальнее, чем ковбои и индейцы – игру в солдатики. Взаимоотношения солдатиков зависели от мировоззрения хозяина, а банки… назовем вещи своими именами: в банках превалировала психология толпы. И подростки не обезьянничали, как в войнушке. Новые впечатления проистекали из их душ, из мизерного, незрелого, но прямо пропорционального взрослому жизненного опыта.

Подростковая сатира задавила возвышенный детский юмор. Сатирик не абстрагируется от объекта критики. Вот и мальчики больше не насмехались над взрослыми, а переживали из-за убожества их мира, ибо начинали его любить. Они неосознанно хотели исправить мир – исправить то, что не будет правильным вовек. Так зарождались споры и потасовки, отсутствовавшие в прежних играх. Одни чтили мужество и взаимовыручку, другие – сострадание и честность, а к этим фальшивым идеалам примешивались вездесущие эгоизм и жажда власти.

После банок Макар возвращался домой измотанный, перенервничавший и часами проигрывал в уме спорные эпизоды. Глаза мальчика раскрывались шире, он проникался земными чувствами и с грустью замечал, как отдаляются младенческие грезы…

Футбол дошкольник Макар воспринимал не в ранге игры, а в качестве набора упражнений – нудных, не столь полезных, как, скажем, сон и лесные прогулки, но вполне приемлемых. В школе он оценил его прелесть, хотя ни в городском дворе, ни на даче футбольные команды не формировались. Дворовый футбол находился в роковой зависимости от вируса говнюка.

Вообразите мальчишек, сошедшихся солнечным деньком на скамейке. Они позевывают. Говорить не о чем. Едва вспыхнув, смех гаснет, и вновь воцаряется скука. Давно пора затевать игру. А лень. Надо, чтобы кто-нибудь из тех, в чьем сердце созрел игровой задор, внес предложение и завел остальных. Такой человек находится. «Серега, тащи мячик! – кричит он. – Народу много, сыграем в футбол!» Ребята выходят из оцепенения, слышны возгласы одобрения. Серега готов бежать за мячом, но вдруг чей-то голосок тянет: «Да ну-у-у. Неохо-о-ота». Это и есть говнюк. Он обладает колоссальным даром внушения. Пока инициатор игры улещивает его, там и сям вылезают, словно поганки, новые говнюки. С трудом взращенный энтузиазм сохнет на корню и, перекинувшись парой слов, мальчишки расползаются по домам. Чрезвычайно высок процент говнюков у современных подростков, оторванных родителями от компьютера и вышвырнутых на улицу, где они не играют, а чешут языками и просиживают штаны в подворотнях.

Игры с мячом, уступавшие в массовости футболу, зависели от говнюков в меньшей степени. Картошка, вышибалы и другие «перекидушки», не говоря о классиках и резинках, увлекали в основном девочек. Макар с товарищами редко в них участвовали, предпочитая игры в одно касание и в стеночку.

Одно касание по накалу страстей равнялось банкам. Внутреннюю стену забора полутораметровой высоты, огораживавшего прямоугольную площадку, подпирали парные стояки, которые образовывали пять или шесть миниатюрных ворот. Игрок защищал свои ворота и старался забить гол в чужие. Командный футбол заменялся индивидуальным, а чтобы он не обернулся толкотней, предписывалось касаться мяча единожды и в порядке очереди. Пропустивший пять голов выбывал из игры. Начиная игру, футболист выбирал себе противника и целенаправленно бил по его воротам. Возникали союзы – двое или трое ополчались на одного, забивали ему пять голов, а затем состязались до определения победителя. Случались и предательства. Ничего не подозревавший футболист спешил на помощь союзнику и получал от него гол в пустые ворота.

Эта милая игра вызывала у Макара слезы обиды чаще банок. Однако, не обучившись мирским добродетелям, комплексов он не испытывал. А игру в стеночку он недолюбливал. Не за содержание, а за грубость финала. По правилам надлежало попеременно, одним касанием угодить мячом в кирпичную стену. При мощном выверенном ударе мяч откатывался далеко в сторону и усложнял задачу следующему игроку. Здесь каждый играл за себя, и вероятность заговора исключалась. Но и победителя не было. Игра велась до первого проигравшего – трижды промахнувшегося по стене игрока. Мазила подвергался унизительному наказанию. Он упирался ладонями в стену и наклонялся лицом к земле, выставив зад на всеобщее обозрение, а партнеры с пяти метров прицельно били мячом.

Ребята помладше стеснялись нагибаться и стояли, выпрямившись в полный рост. Опытные знали, что такая поза чревата болезненным ударом по почкам. Сжав зубы, они группировались в комок, подставляя под обстрел менее чувствительную часть тела. Пару раз Макар изведал стыд поражения, но в основном проигрывали другие, а он в числе палачей – отлынивать от казни считалось позором – лупил по мячу, заслуживая комплименты при метком попадании.

Макар учился в седьмом классе, когда в их компанию затесался новичок, похоронивший игру в стеночку. Нет, новичок не порицал жестокости товарищей и не призывал уничтожить казнь. Он любил проигрывать. Заинтересованность новичка в ощущениях определенного рода ни в чем ином, кроме казни, не выражалась. Но гладкие ягодицы, которые он в охотку демонстрировал ребятам, смущали их непонятной им взрослостью. Однажды Коля Бычков в шутку предложил ему снять штаны перед экзекуцией. Мальчик томно улыбнулся и начал расстегивать ремень на джинсах. Кто-то зафыркал, кто-то захихикал, а Макар, в чье воображение вторглись демоны, подошел к нему и, заприметив нечто твердое, рвущееся наружу из тесных джинсов, прошипел с ненавистью:

– Застегни ремень, гадина! – и отвернулся, дрожа от возбуждения. Через полминуты он успокоился и посмотрел на ребят. Покраснев, те прятали глаза, а сзади виновато вздыхал мальчик. Вслед за ненавистью на Макара накатила жалость, столь же непривычная и гадкая.

– Ладно, прости, – сказал он, тронув его за плечо, и добавил, обратившись к партнерам. – В стеночку больше не играем. Хорошо?

Никто не возразил.

Среди дворовых игр, сменивших войнушку, не таил в себе соблазнов только хоккей. В нем вовсю резвилось детство. Из традиционных атрибутов в хоккее не было ни льда, ни коньков, ни шайбы, а только клюшки. На коньки Макар вставать не пробовал. Это занятие казалось ему бестолковым. Играть неудобно и рискованно, а ради самого катания… право, санки и ледяные горки приятнее.

Манией скорости он не страдал. Летом в Мякинине отец купил ему металлические ролики с парными колесиками. Прикрепив ролики к ступням, Макар осторожно поднялся со скамейки, а в следующий миг уже барахтался в кустах сирени. Попытка Сергея Владимировича подать пример сыну закончилась ремонтом штакетника, после чего ролики кому-то подарили.

Зимними вечерами в Кузьминках хоккеисты, в чей состав вопреки обыкновению входили девочки, гоняли по заснеженному асфальту резиновый мячик. Ворота изображали два пустых деревянных ящика из-под фруктов. Хоккейная площадка располагалась на слабоосвещенной улочке. В потемках результат пасовал перед неожиданностью. Прыгучий мячик до странности легко вкатывался в ящики, защищенные валенками и клюшками самых упитанных игроков.

Даже лучший из вратарей Жора Семенов не был застрахован от случайностей. Как-то раз Жора отбил опаснейшую атаку. Игра переместилась на противоположный конец площадки, и он с чувством исполненного долга уселся на ящик. На том конце Оксана Юдина прижала мячик клюшкой к обочине, и отнимавшие его мальчишки смешались в кучу. Туда же вторгся вратарь противника. Жора выкрикивал указания со своего ящика, но к ним не прислушивались – глупо советовать издали, когда под ногами ничего не разберешь! Оксану оттеснили, клюшки заскребли по снегу, застучали друг о друга, и все впустую – мячик исчез. Хоккеисты заметались по площадке, а Саша Носов на правах капитана вопросил:

– Где мяч?

– Не знаю, Саша! – заволновалась Оксана. – Я довела его сюда, – она указала на обочину, – и на меня напали. Может, он в сугроб отлетел?

В сугробе мячика не было. Поиски длились четверть часа, а когда ребята засобирались по домам, мячик нашелся в ящике под Жорой.

– Блин, Жора! – взвыл раздосадованный Саша. – Как мяч попал в ворота? Тебе опять дулю показали?..

– Не болтай про дулю! – завопил Жора. – Мне его подкинули!

– Кто подкинул? Ты не вставал с ящика, искать не помогал…

Жора продолжал кипятиться, но гол все-таки засчитали.

В школьный футбол играли даже говнюки, но его организация целиком зависела от настроения физрука. Упомянутая мною еврейка, будучи озабочена морально-волевым, а не физическим воспитанием учеников, поощряла футбол за коллективизм, под прикрытием которого слабые игроки отлынивали от нагрузок, простаивая весь матч в защите. При этом рамка ворот никого не привлекала. На голкипера частенько сыпались шишки, а сам он по забавной мальчишеской логике представал бесполезной фигурой – не умеешь обращаться с мячом, вставай на ворота!

Макар играл в нападении, однако в старших классах начал выдыхаться – сказывалось просиживание с книгой на диване – и к моменту ухода еврейки прочно обосновался в воротах. Но теперь отношение к вратарю поменялось! Его зауважали, и Макар наконец-то позволил себе падать на землю, не опасаясь презрительных замечаний полевых игроков. Он давно любовался вратарскими падениями, перекликавшимися с падениями солдатиков. Мальчишек же эти падения смешили. Если им не везло, и они становились в ворота, никакими силами нельзя было заставить их упасть. Они подпрыгивали, раскидывали руки, садились на шпагат, выполняли множество других упражнений, но не вытягивались в струнку, отбивая мяч, и не кидались в ноги сопернику.

На уроках физкультуры Макару не довелось насладиться ролью голкипера. Новый физрук, мужчина лет тридцати, практиковал индивидуальный подход к каждому ученику. Наседая на юношей, он формировал в их сознании образ «мужественного парня» – слово «мужик» еще не вошло в широкий обиход – крепкого и мускулистого. Девушки занимались по облегченной программе, за что не уставали благодарить физрука. В распоряжение «парней» предоставлялись брусья, турники, «козлы» и подвешенные к потолку скользкие металлические шесты. Шесты давались Макару без усилий. Влезая по ним, а особенно съезжая вниз, он испытывал между ног ощущения, имевшие мало общего с проповедуемой физруком гордостью за свои мускулы.

Старательных юношей физрук приглашал в неурочные часы на занятия со штангой – вероятно, в школьный курс этот снаряд не входил. В классе Макара учились два таких «качка», чьи способности давали себя знать не только в науках, но и в играх. Они бездумно и безостановочно кружили по футбольному полю. Опытный игрок, видя несущуюся на него мышечную массу, отбегал с мячом в сторону, уступая ей дорогу, и та благополучно катилась дальше. Поэтому ни «качки», ни их наставник футбола не любили. Вместо игр на воздухе класс сдавал бесконечные нормативы, а единственным развлечением Макара было не соотносившееся с физкультурными идеалами разглядывание облегающих костюмов девушек – тех самых девушек, общение с которыми он полагал ниже своего достоинства.

Ну а волейбол, баскетбол? Они так и остались малозначащими упражнениями. Волейбол представлял собой девичьи «перекидушки», где мяч не ловят, а отбивают. Отбивал Макар по-своему. Встав в круг или за сетку, он норовил пнуть волейбольный мяч ногой к неудовольствию партнеров. По баскетбольному же запросто не ударишь, поэтому Макар отходил подальше – того и гляди, съездят по физиономии этой махиной!

Бадминтон навевал тоску. В нем не было ни азарта, ни удовлетворения. Всякого рода нелепости, когда волан, к примеру, застревал в прутьях ракетки, а партнер машинально подпрыгивал, ища его в воздухе, – были мимолетны и неостроумны. А вот теннисом Макар неожиданно увлекся. Дора Петровна одолжила у знакомых теннисную ракетку, и на даче ее сын, испросив разрешения Усовых, долбил мячиком по стене хозяйского гаража.

Не подумайте, что он тренировался, совершенствовал навыки или налаживал дыхание. Побуждения спортсмена им не двигали. Просто он нашел способ играть в теннис сам с собой, точнее – от лица нескольких участников. Составив расписание встреч, он бил от имени участников по мячику, соблюдая принцип игры в стеночку: удар, ответный удар, промах. Промахи фиксировались, складываясь в геймы и сеты. Результаты записывались, неудачники выбывали, и так вплоть до финала. Листочек с записями дозволял без проблем прерывать турнир, когда дядя Толя отпирал гараж, и возвращаться к нему в удобное время.

Теннисные «солдатики» вмиг овладели сердцем изобретателя. Симпатизируя теннисисту, которого он сам наградил красивым именем, Макар поневоле ему подыгрывал, злясь на себя за необъективность. Вконец осерчав, он давал зарок быть честным и вкладывал равную силу в каждый удар, а потом, вычеркнув проигравших любимцев, в отчаянии рвал листочек, не желая даровать победу неблагозвучному персонажу. Зато, если любимец побеждал, нанося неберущиеся удары в косяки и притолоку гаражных ворот, Макар сохранял исписанный листок и проглядывал его на досуге. Успеху вымышленного героя он радовался не меньше, чем победам футбольной команды по телевизору.

Турниры закончились так же резко, как начались. На первых порах Макар играл в сухую погоду, но втянувшись, продолжал стучать о стену и после дождя, оставляя там пятна невысохшей грязи. При неловком ударе мячик перелетал через гараж и приземлялся в картофельной ботве, истоптанной теннисистом. Два этих обстоятельства вынудили хозяев запретить теннис.

В спортивных играх взрослеющий Макар подавлял Макара-ребенка. Исключением, как ни удивительно, служил пинг-понг, популярный у мякининских дачников. Стол для пинг-понга изготовил местный затейник Степан. В турнирах принимало участие все население дома, кроме людей пожилых и семьи Андрея, старшего брата Степана. Хмурый обрюзгший Андрей улаживал внутрисемейные конфликты. В доме селились его жены и дети. Поначалу они прибывали и убывали, но затем этот процесс вышел из-под контроля. Распоясавшиеся жены отказались от летнего вояжа в мансарду и оккупировали северную половину здания, вытеснив оттуда дачников.

Степан был холост и развлекался без помех. Сам он не значился фаворитом в пинг-понге и, держа в правой руке ракетку, левой пижонски дымил сигаркой. Прочие участники тоже бравировали своей манерой игры. Сергей Владимирович играл скромно и тихо, отложив ракетку в сторону и отбивая шарик ладонью. Эта тактика успеха не приносила, равно как и скорострельные подачи Доры Петровны, имитировавшие знаменитый корабельный залп. Дядя Филя сжимал не ручку, а круглое основание ракетки и двигал им словно поршнем, с завидным постоянством навешивая на сетку так называемые «сопли». С дядей Филей конкурировали дачники из северной половины.

В годы, предшествовавшие бунту жен Андрея, там проживали супруги Липкины – Илья Соломонович и Светлана Михайловна, их сын Давид, бывший на два класса младше Макара, и неподдающиеся учету бабушки и дедушки. Илья Соломонович, подтянутый интеллигент с курчавой бородкой и шишковатой лысиной, обрамленной кудряшками, пребывал на высотах духа, листая модные литературные журналы. Однако Макар, глотавший книги стопками, не находил с ним взаимопонимания. Светлана Михайловна, круглолицая белотелая русачка, вынуждала Макара краснеть по причине, о которой я не буду пока распространяться.

Супруги прекрасно разбирались в пинг-понге. Запыхавшаяся Светлана Михайловна издавала всхлипы профессионалки из большого тенниса, смущавшие Макара. Он обычно уступал ей, а в жаркие дни, когда та играла в купальнике, ракетка выпадала у него из рук. К счастью, в пылу турнирной борьбы рассеянность юноши оставалась незамеченной. Илья Соломонович действовал в традиционном ключе, но, поймав кураж, приговаривал: «А мы вот так!», «Ну-ка держи!» и т.п.

Увильнув от поединка со Светланой Михайловной, Макар расслаблялся и переставал следить за счетом, вырабатывая собственный стиль игры. Одно время ему нравилось «гасить», и он «гасил» из любого положения, даже если посланный противником шарик летел параллельно плоскости стола. Произведя сокрушительный удар, он торжествующе вскрикивал, позабыв, что до того пять или шесть раз угодил в сетку.

Потом ему надоело «гасить», и он избрал диаметрально противоположную тактику – стал запускать «парашюты». Этот абсурдный прием выводил из себя и заставлял нервничать. Взмывший над столом шарик гулко шлепался на чужой половине, а перегоревший в ожидании шлепка противник с размаху наносил удар в сетку. Конечно, «парашюты» ложились по преимуществу на землю, но неподражаем был миг, когда шарик тюкал по краешку стола к изумлению противника, уже раскрывшего ладонь, чтобы схватить его.

Однажды Макар послал высоченный «парашют» Илье Соломоновичу. Литератор, видя опускающийся на землю шарик, нагнулся и подставил руку. А шарик вдруг стукнулся о край стола и срикошетил ему в лысину. Столкновение было настолько упругим, что лысина заменила ракетку – шарик перелетел через сетку на половину Макара. Зрители взорвались аплодисментами, а Макар признал свое поражение.

При разноплановых талантах четы Липкиных их сын, кроме склонности к обидам, ничем не выделялся. Обидчивость черноволосого горбоносого мальчика граничила с патологией. Давид обижался на всех, в особенности на родителей, и по всякому поводу. Робевший в присутствии злопамятных людей Макар довольствовался обществом Давида за неимением лучшего – в те годы компания мякининских подростков совсем оскудела.

С ракеткой Давид управляться не умел. Макар привил бы приятелю самобытную манеру игры, но им помешал Степан, рекомендовавший начинающему игроку использовать вместо ракетки «шнобель».

– Это немецкая ракетка такая? – встрепенулся Давид.

– Ага, немецкая! Шпрехен зи дойч? – прогнусавил Степан, согнув пальцем свой нос.

Давид до предела надул щеки, швырнул ракетку и убежал.

– Нажалуется, – поморщился Степан.

– Да, – подтвердил Макар. – Зря ты так. Носом он не заиграет, а взрыв уязвленной самоидентификации переполошит весь дом.

– Чего? Какой еще фекации? Если он не шпрехен, так и сказал бы – «не шпрехен»!

Вечером на игру никто не вышел. Безобразное поведение Степана разгневало всех, кроме втайне одобрившего его Петра Алексеевича и сохранивших нейтралитет Макара и дяди Фили. Лидия Николаевна занемогла. Она давно недолюбливала Степана, а теперь настроила против антисемита обеспокоенных ее здоровьем дочь и зятя.

Постучав с недельку шариком на пару с Макаром, загрустивший Степан публично раскаялся в своих словах, признав в наказание, что стол у него кривой, а резина на ракетках драная. Турниры возобновились с удвоенной силой, пока им не положил конец демарш жен Андрея. С отъездом Липкиных эпоха дачных игр завершилась.

Последний всплеск интереса к спортивным состязаниям Макар пережил в футбольной секции МОТКИ. Организационно этот футбол мало чем отличался от профессионального, хотя и проводился на суженных площадках с уменьшенными воротами. Поединки обходились без курьезов, не считая регулярных потерь ворот Макаром. Предугадывая атаку, голкипер уклонялся куда-то вбок, а форвард соперника пихал мяч в опустевшую рамку. Разозленные одноклубники все же ставили незадачливого Макара в ворота – в ближнем бою его реакция была феноменальной.

Скажу заодно об эмоциях Макара-болельщика. Друзья Красковых, замечая вперившегося в телеэкран мальчика, выражали убежденность в его любви к спорту. В ответ Макар качал головой – спорт как часть физической культуры он игнорировал, а любил игры, по телевизору же смотрел один футбол. Хоккейная шайба на экране вела себя под стать дворовому мячику. Возможно, игроков это веселило, но Макара утомляло. Он догадывался о забитом голе только по ликованию хоккеистов и понимал чувства вратаря – бедняга подобно Жоре Семенову гадал, когда ему успели подкинуть шайбу. В теннисе помимо фигур теннисисток не было ничего занимательного. Остальное не заслуживает упоминания.

Близкие люди, интересовавшиеся футболом, не прочь были разделить болельщицкие симпатии с маленьким Макаром. Дедушка болел за московское «Динамо», отец – за Сокольническую пожарную команду, а дядя Филя – не слишком активно за «Спартак». Макар принял к сведению их пожелания, но выбирать решил сам. В ту пору футбольные клубы исповедовали разнообразные стили игры. По некотором размышлении Макар выбрал «Спартак», чьи игроки, затеяв головокружительную перепасовку мячом, умудрялись, как и он, терять ворота – и свои, и чужие. Игра спартаковцев не всегда давала результат, зато подкупала детской непосредственностью. Полюбив «Спартак», болельщик возненавидел киевское «Динамо» – этих покорителей нормативов с ногами-гвоздодерами и характерным вздутием между плеч.

Симпатии к клубу и сборной Макар совместить не мог. Нельзя болеть за обе команды разом! Он сочувствовал сборной, если за нее выступали спартаковцы или ее возглавлял спартаковский тренер, то есть когда она служила филиалом «Спартака». В противном случае на международных первенствах Макар искал себе иную, временную симпатию за исключением «не спартаковской» сборной. Ей он желал скорейшего фиаско в отместку за пренебрежение любимыми игроками. Позиция юного болельщика вызывала негодование всей семьи, переживавшей за «наших».

На трибуны Макар не рвался, страшась влияния толпы, которому, увы, был подвержен. Единственное посещение стадиона в компании с отцом запомнилось свистом, гамом и странным сходством футбола с телевизионным хоккеем: мяч видят далеко не все, а тот, пользуясь невидимостью, преподносит сюрпризы. Играли ЦСКА и «Спартак». Мужички на трибунах, проведав о вкусах Макара, принялись на все корки честить спартаковцев и восхвалять армейцев. Но вот «Спартак» забил гол, и к небу взметнулись сотни рук. Мальчик ощутил себя горланящим и скачущим в обнимку с только что брюзжавшими критиками. На радостях подскочил даже Сергей Владимирович, хотя ни одного пожарника на поле не было. После матча отец объяснил сыну, что критики болели за «Спартак», ибо нет болельщиков язвительнее и капризнее спартаковских.

В 90-е годы «Спартак» побеждал в российском чемпионате, но безвозвратно утрачивал собственный стиль игры, как и другие команды. Советские футбольные клубы напоминали солдатиков – стремительных конников, неуклюжих пехотинцев, зорких пулеметчиков, хитроумных ковбоев. Российские уподобились матрешкам, одинаковым по форме, но не по размеру. Размер обуславливался финансовой базой клуба. В новом тысячелетии деньги обезличили всех, и обойденный богатыми конкурентами «Спартак» потерпел крах. Макару опротивела эта торгашеская суета, он охладел к футболу.