из Фарс о Магдалине

Там, далеко… упала ночь вдруг…
 Ах, кому интересны эти всякие эзотерические измышления и догадки поражённого по-исками архаических и символических знаний ума? Но Вадим… он жил такими загадками и догадками, рождёнными и капризным знанием, и фантазией, и всякую историю рас-сказывал так изощрённо, так умудрялся всё запутать и превратить в какой-нибудь всемир-ный потоп или в какое-нибудь «Откровение…», что порой уже никакой ковчег не в состоянии был вынести слушателя на вожделенную гору, и ни у какого агнца уже не хватало сил снять седьмую печать.
 Здесь я прошу извинения у читателя, которому неинтересны всякие эзотерические из-мышления и догадки поражённого поисками архаических и символических знаний ума, - прочитал Пётр Анисимович Крип, - прошу его (читателя… следователя, прокурора, судью, - промелькнула безысходная мысль у Петра Анисимовича в голове), без обид перелистать страницы до страницы «Х», где он найдёт продолжение истории, случившейся с Вадимом в Стране Обетованной, в самом что ни на есть натуралистическом виде.
 Там далеко… упала ночь вдруг, - было написано дальше, - и исчез, вдруг, всякий звук. Луна взошла и замерла, будто кто подвесил её на гвоздь… или лучше - прибил её гвоздём; круглая луна, не излучающая лучей, прибитая к ночному свету неба. Полоса каменно-бело-жёлтой пустыни, полоса небесного света, два бедуина на верблюдах на горизонте. Согляда-таи. Бим-Бомы. Недвижимы, как любые затаившиеся соглядатаи. Как вырезные картинки, приклеенные к свету неба. Как тени из ослиной кожи на кукольной ширме. Всё замерло вме-сте с Луной и всё стало недвижимо…
 Всё недвижимо и объявшая тишина такая, что жизнь боится жить.

 Положи меня, как печать на сердце твоё,
 как перстень на руку твою:
 ибо крепка, как смерть любовь…

 …что это?.. что это проникает тишину и вечность? Это песня любви, песнь о любви, песнь песней? Словно белые девы восстали из раскалённого песка земли, и вечность пере-стала. И подхватилась и замерцала Луна. И тишину разорвали шофары – трубы иерихонские (потому что, какая бы она была тишина, если бы её не разорвали?)

 …как смерть любовь…
 стрелы её – стрелы огненные;
 она – пламень весьма сильный.

 Белые девы, белые боги, грифоны белые с головой льва и белые львы с головой грифо-на, белые в;роны, дующие в трубы, лани, шакалы, соколы, бычьи головы, всё белое в свете Луны; Луна теперь сыплет на землю, в колдовских лучах своих, хороводы и маскарады ма-сок и струит трепетное желание, и напояет им всякую суть.
 Вадим закрывает и открывает глаза, закрывает и открывает, но видение не проходит, да и не видение это.
 Кто-то подходит и надевает на него маску, и он оказывается рядом с девушкой. На ней тоже маска. Они стоят рядом, и рядом с ними, и за ними стоят те, которые сегодня будут по-священы в таинства притрогиваний и проникновений, и перед ними, предваряемая львами и газелями, жрецами в белых хламидах и жрицами в вуалях, облечённая наготой, на белом козле является царица; Лилит, Церера, Атаргатис, Астарта; Великая Любодеица; лилии и змеи - ожерелья её и браслеты; 18 мириад демонов её свита; а багряный зверь с семью голо-вами и десятью рогами валяется в ногах её; и виссон, и пурпур, и багряницу, и золото и жем-чуг, и миро и ладан, и корицу и фимиам попирает она как сухую траву, от которой и в печи - ни жара, ни света.
 Бряц;ют кимвалы, позванивают колокольчиками увенчанные лунным диском дщери Сиона, и тимпаны, ещё пока покойно, неторопливо, но размеренно и неотвратимо задают темп старинной мистерии, древнему ритуалу, обрядовому действу. Свершается.
 Вадим видит, как из земли пробивается огонек, и он слышит, как сдержанным криком «Эво-э!», может, чтоб не испугать ещё только зародившееся создание, приветствуют его по-явление.

 Ты появляешься и начинаешься,
 Ты прорастаешь и просыпаешься
 Ты всходишь из чресл матери.

 «Эво-э!» - и спелые колоски пшеницы и ячменя, и головки чеснока и мака падают в ро-ждающую теплину, и роженица всхлипывает и тянется за огненным дитём своим, и отдаёт ему силу жертвенного приношения.

 Ты взошёл на лоно, полное жара,
 Пей, чтобы насытиться.
 Юный, вспыхнул ты на пупе земли.

 Пламень разгорается, вскидывается, когда его кропят жиром, прыскает искрами, тянет-ся, тянется вверх и красит красными всполохами чёрный божественный фаллос, тоже расту-щий, набухающий, тоже тянущийся вверх, вместе с огненными языками.

 Едва родившись, ты увеличиваешься,
 Ты заполняешь мир
 Отблески огня озаряют тебя

 Жрец надламывает шею горлицы…

 Для тебя, продолжающий род!

 …и кровь брызгает на зардевшую от света костра священную плоть…

 Тебе, ты, который хочет женщину!

 …и, заглушая гимны и флейты, хрипит иерихонская труба …

 Тебе нежные прикосновения,
 Тебе страстные проникновения

 …и взлетают тонкие в кольцах пальцы, и нежно опускаются, гладят, ласкают окроп-лённый кровью стебель.
 Вадим чувствует, как электрический ток пробегает по телу и ему хочется притронуться к руке, которая рядом, невыносимо хочется притронуться к руке, которая рядом. Притро-нуться, прикоснуться к руке – ничего больше. Прикоснуться к руке, и он прикасается, и ты-сячью чувств взвивается в нём прикосновение.
 И всех, всё вокруг, и пустыню, и небесный свет, и Луну, теперь уже клокочущую и красную, будто её тоже окропили кровью, и даже соглядатаев на горизонте, и жрецов и жриц, и белых дев, и богов, и грифонов, и белых львов, ланей, шакалов, соколов, бычьи головы и белых в;ронов, дующих в трубы - всё, всех пронзает ярая космическая жажда, вожделение и похоть.
 Рокотом взвиваются тимпаны…

 Бросайтесь на него, отвязные кобылицы,
 Лижите его ненасытными языками!

 …и белые девы любви, сдирая одежды, набрасываются на вожделенное тело, припада-ют и проникают его, обвивают и размазывают себя по жертвенной влагой окровавлённому чёрному дереву.

 Пусть опьянят они тебя,
 Чтоб стал ты быком неутомимым.

 Вадим… Вадим, Вадим… Нет, его не убили. Он стал жертвой собственных фантазий и наваждений… Удивительно!