Как только я оказался дома

Как только я оказался дома, сразу же, затаив дыхание, собирался, как обычно, вывернуть карманы. В течение дня я держу их пустыми и закрытыми и не прикасаюсь к ним. Руки тотчас что-то нащупывают, и до тех пор, пока я не извлеку содержимое, то не узнаю, что именно находится внутри, и это спасает меня. Будто бы там ничего и нет. «Боже. Только не это, только не это!.. Как же так? Как это снова могло случиться?» На стол по очереди падают предметы: одинокая женская перчатка, пуговицы, зажигалка, пара монет, транспортная карта, еще одна, чехол от очков, ручка. «Ну, монеты, допустим, мои, но остальное, остальное!.. Я же следил за собой, я точно следил за собой… я не отвлекался и все помню… Утром я вышел из дома, было ветрено, я шел на остановку и держал обеими руками книгу – руки всегда должны быть заняты, обязательно заняты… Слева шумела дорога, я шел и стискивал книгу, я еще заметил, как на перекрестке мужчина выходил из цветочного, сильный порыв ветра ударил в дверь павильона, громко хлопнув, а из букета вырвал три розовых лепестка, они заплясали на асфальте яркими пятнами, будто засветы в глазах от солнца, и, в конце концов, исчезли в зеленоватой желтизне опавших листьев… и светофор тоже заморгал желтым, я еще удивился, а потом выругал себя, что снова теряю сосредоточенность, снова отвлекаюсь, а все знают, что бывает после того, как я отвлекусь достаточно, знают, кто тогда исчезнет, и кто займет его место… Теперь я стискивал книгу изо всех сил и заскочил в автобус, нет, это был троллейбус, я точно помню. Я сел у окна сразу за водителем, да, знаю, я не должен был, это могло отвлечь, но я справился. Расплатившись, я стал читать, внимательно вцепился глазами в буквы, я даже не слышал гул электродвигателя… Я прочел нужное количество страниц и только тогда выглянул за стекло и осмотрелся, все сходилось, я вышел и направился на работу, да, на работу, в небольшой небогатый продуктовый, далеко ехать, платят мало, но имею ли я право жаловаться?.. В моем положении почти невозможно куда-то устроиться, кому нужен человек, которому нельзя доверять?.. Я слежу за чистотой, расставляю продукты по полкам, таскаю всякое, главное не останавливаться, не прекращать что-то делать, я слежу за собой, а другие следят за мной. Я стараюсь, я очень стараюсь, кажется, никто не жалеет, что взял меня. Мне непозволительно отвлекаться, мысли мои только в работе, я слежу за каждым своим действием, отвечаю за каждое свое движение, это очень сложно, но я стараюсь. Я мог бы разглядывать бетонный пол, цветные этикетки, улицу за окном, вывески, покупателей, их морщины и волоски, но это непозволительно, и потому я этим не занимаюсь… Ручка… ручка… она явно с работы, я заполнял ей график уборки зала и тогда обратил внимание на какие-то пятна на бумаге, точнее, на какие-то пятнышки рыжего цвета, я еще вспомнил о веснушках моей одноклассницы, их было так много, и они были такие яркие, точно кто-то рассыпал янтарную крошку, мы были маленькие, и девочка говорила мне: «просто меня солнышко сильно любит!» А я смеялся, я тогда часто смеялся, все думали, что я дурачок, но я просто любил удивляться, особенно меня удивляли цвета и их совпадения… я долго разглядывал комнаты, улицы и все больше находил этих совпадений, а мама говорила, что я рассеянный, но я не рассеянный, я наблюдательный, но теперь мне уже нельзя быть наблюдательным, иначе мама снова будет плакать, и меня вновь увезут и ничего хорошего из этого не выйдет, это неправильная помощь, это скорее растерянность, а я не хочу быть похожим на это слово, я стараюсь следить за собой… Что было дальше? Я убрал ведро и швабру, да, кажется, так… или нет?.. только не это… Что за пуговицы?» Я внимательно изучил свою одежду, пуговица на ней была только одна – на брюках, больше их нигде быть не могло. «Ох, пуговицы… никаких ассоциаций, ничего не всплывает… кто мне их дал? Откуда они? Теперь я чуть сомневаюсь в том, что я все помню, но я следил за собой… Откуда чехол? Я не ношу очков, у меня прекрасное зрение… Мы ходили в поликлинику, окулист – величавая старая женщина с кораблем волос на голове, с заколкой-цветком размером со шляпу… Огромные зеленые серьги, они сочетаются с цветом моей медицинской карты и мамиными сапожками… Пальцы доктора светились золотом, кожа лица сливалась с мебелью… дама без умолку говорила о том, что ее муж – профессор, называла его фамилию (то бишь, и свою тоже). Ее толстые мокрые красные губы с белыми комочками в уголках почему-то тоже казались зелеными, и вообще она вся была какая-то, все-таки, зеленая… Ее движения были ленивые и резкие, даже грубые. Я все называл, называл и называл буквы, разрывы колец, сидя на стульчике… она недовольно дышала, потом закапала мне глаза чем-то жгучим, во рту стало горько, и выгнала в коридор. Я разглядывал висящие на бледно-голубых стенах плакаты о туберкулезе, ОРВИ, клещевом энцефалите, буквы постепенно текли, и вот я уже ничего не вижу, а мама просит, чтобы я ничего не трогал. Мы идем обратно в кабинет, я поскальзываюсь в луже растаявшего снега. Окулист вновь заговаривает о профессоре, о том, что, к сожалению, мое зрение идеально, и мне нужно записаться на прием к ее мужу, разумеется, это не бесплатно, вот его телефон, скажите, что от меня, звонить не позднее семи часов вечера… И выписала каких-то капель, а мне глаза все жжет, мы ушли и на улице снег ослепил меня окончательно, но это было забавно, и мы с мамой купили пирожных к чаю, корзиночек и медовых… Старший кассир носит очки, как же так, как я это упустил… только не это… Но вот рабочий день кончился, на улице пасмурно и ветрено, я иду по аллее на остановку и вижу очень красивую девушку, невероятно прекрасную… На ней изумрудного цвета пальто, голова покрыта платком – бежевым, и юбка, длинная, более темного оттенка… Ее похода изящна, легка, но уверенна… Элли… Невысокие деревья освещают своим рыжим пожаром это чудо – точно «Осенний день. Сокольники»… Очарование! Очарование! Очарование! Я сел на скамейку, стараясь вернуть сосредоточенность, сосредоточенность на пути домой, я сел и вцепился в книгу. На соседней курил усатый мужчина, его глаза были точно как эти пуговицы… Вот почему, видимо, я почувствовал себя неловко и пошел дальше… или не поэтому… запах табака был на удивление сладким… Обратно нужно ехать на автобусе, с пересадками… Я долго ждал нужного, держась за книгу, была пробка, расплывались красные сигналы фар, красный сигнал светофора и красный шар у ребенка… Наконец – мой, я вошел, расплатился и ехал стоя, чтобы вдруг не уснуть, это было бы еще хуже, чем если бы я задумался… Я зацепился глазами за трещину на поручне, это было не сложно, ведь я следил за собой и очень старался… Такая же трещина была в стене в школе, где между окнами стояла парта за которой я сидел. Каждое утро приходилось стряхивать куски штукатурки с поверхности этой самой парты, что накопились там за ночь. И в течение дня – тоже: с тетрадей, плеч и головы. Когда я выпустился,  единственным видимым и лежащим на поверхности изменением была длина это трещины, что за годы учебы незаметно увеличилась в несколько раз. Может, она росла вместе со мной или я вместе с ней… не знаю… Трещина на граните науки, на тарелках в школьной столовой. На эти самые тарелки мы клали, например, начиненные сгущенкой булочки. Их начиняла толстая тетка со свекольными щеками, носом и шеей, в маленьком фартуке, она сидела на табуреточке к нам спиной, перед ней стояла банка вареной сгущенки, в одной руке у тетки была булочка, а палец другой руки она макала в банку, а потом вставляла его в изделие, после чего, облизав, проделывала тоже самое со следующей… Дождь забрызгивал стекла, я сошел и вновь долго ждал пересадки. Это был уже почти что ливень, я точно помню, вот, видимо, почему я весь мокрый…» Я резко снял куртку и бросил ее на кровать. «Было холодно, скрипя зубами я держался за книгу, с нее стекала вода, но я следил за собой и старался, изо всех сил старался не отвлекаться. Краски текли и тонули в лужах, темнота и яркость, темнота и яркость… Мой! Греюсь и вновь сижу за спиной водителя… моргает, моргает, моргает, моргает… буквы исправно складываются в слова, я уверен в этом, я точно знаю… слово складывается за словом, они тянут друг друга и лентой проникают в салон, незаметно переплетая его: спинки кресел, поручни кольца аварийных выходов, руль, сумки старушек, булавку на моем свитере, язычки на ботинках, воротники… Потом постепенно становится туго, тесно, дышится все тяжелее, мы едем теперь слишком быстро, я упираюсь в соседних пассажиров, жарко, не дышится вовсе, автобус стягивается, сжимается… Я вскакиваю с туманной головой и сквозь людей едва успеваю выпрыгнуть на моей остановке и быстрым шагом гонюсь за домом, почти бегу… Книгу я обронил где-то в автобусе, как же так, нельзя отвлекаться, нельзя отвлекаться! Нужно следить за собой, но ноги не останавливаются и вот теперь я здесь, мечусь над столом, заперев дверь в комнату, я слышу как мама стоит снаружи, я вижу в дверной щели танцующие тени… Лежащие на столе предметы бросаются на меня, оскалившись, мне страшно, шею схватывает удушающий ужас… кажется, я кричу, дверь уже не открыть, ручка слишком громко гремит, зачем-то бьется стекло, что-то теплое на руках… свежесть… ветер…»

«Ничего не видно… где я теперь? Что-то незнакомое, о чем я никогда не узнал бы и не вспомнил, что-то тихое, огромное, неясное и манящее… и все-таки я направляюсь следом».