Семейная крыша

               
                Семейная  крыша

   Дед  оставался  последним истинным большевиком в   Куйбышеве, правда,  внешне ни чем не выделялся. Он был маленький, сухонький, лысенький, в бериевских   очечках, однако энергия, бившая из этого человека,  буквально валила с ног окружающих. Хотя, возможно, они  буквально падали от его речей типа " сейчас бы сюда сотню красных конников, и мы решили бы эту проблему по пролетарски". Приходя на рынок, он заявлял южанам, что скоро сюда  придут отряды Блюхера, и вы будете умолять  бесплатно забрать ваши дурацкие персики и абрикосы.  В винном магазине  большевик  пугал продавщиц   высказываниями типа, что  наступит время  маузера,   который  уронит цены на спиртное,  пусть никто не  думает, что водка - основа советской экономики,   фундамент социализма  - коммунистический дух. В бытовых конфликтах  он заявлял, мол, не для того Зимний брали, чтобы тут кто-нибудь жировал.  У деда был командирский голос и, разозлившись, он мог орать на три квартала вокруг.
  В детстве случилась такая история. Я с матерью должен был встретить его на пристани, что находилась тогда под Некрасовским спуском. В стене Набережной до сих пор сохранились огромные чугунные кольца, к которым привязывали дебаркадеры.  Мы сидели там  на скамейке возле мотков и ждали. Появился ожидаемый водный трамвайчик. С самой середины  Волги  вдруг услышали голос деда: " Я вам тут разорю  белогвардейское гнездище, вздумали в  буфете под прилавком прятать от народа пиво. Не выйдет, я вам устрою Кузькину бабушку". Вскоре по сходням спускался дед, неся в руке  авоську, набитую Жигулевским. Тогда это был дефицит.
    Глава  рода  ходил принципиально в помятых брюках, в старых тридцатых годов ботинках  и беспрерывно  курил вонючие папиросы "Беломорканал", разбрасывая окурки во все стороны:   дома, на работе и в  обкоме партии. На важных заседаниях в присутствии  высшего начальства старик стряхивал пепел на номенклатурные ковры, смачно сплевывал и громко сморкался, зажав пальцем одну ноздрю.  Носовые платки уникум   воспринимал  как символом буржуазной пошлости. Он плевал на любые приличия и условности, демонстрируя пролетарскую косточку. 
   Бабася  уважала своего мужа за крутизну, она говорила, что живет за ним как за каменной стеной на этом страшном пиратском корабле,  называемом   Совдепия.  Пустив дым через нос, она добавляла, мол,   если бы  не комиссар, то нас никого бы просто не было, закроет он глаза и всем крышка, а Барон все размотает и по косточкам разнесет.
    Происходила  наша" семейная крыша"   из татарской глубинки .   Большевик   прошел с Россией через все перипетии, перевороты, перегибы и шатания. По приказу   ВКПб  активист метался во всей европейской   части России, помогая душить кулацкие мятежи. Он даже города вспоминал примерно так: " тамбовщина, там беляки вылезали из болот и сдирали шкуру с коммунистов, а вот здесь  на вилы поднимали, а там живьем сжигали, но мы им тоже показали, где раки зимуют..." Потом дед женился, остепенился и занялся историей, чтобы понять как можно победить классовую ненависть и установить всемирную пролетарскую диктатуру. Тогда коммунист пошел учиться на рабфак, а потом поступил в МГУ на заочный. Далее он написал диссертацию по  истории борьбы рабов в  древнем Риме. Чтобы читать подлинные источники, молодой ученый  штудировал  весьма успешно латынь. Защита откладывалась в связи с изменением политической обстановки в  стране. Потом пришли ежовские  НКВДшники и   забрали деда вместе с его  научным трудом, распечатанным бабушкой на  портативной машинке. Следователь  инкриминировал  слишком большое уважение деда к рабовладельческому эксплуататорскому государству.  Потом пришел Берия и освободил жертв Ежова, среди которых , по счастливой случайности, и оказался мой дед.   На работе его, однако, не восстановили, и  коммунист проводил целые дни  под Вилоновским спуском в компании таких же , как он, горемык.  Чтобы не помереть с голоду эти полусвободные люди ловили рыбу. Любовь к рыбалке осталась у деда на всю жизнь.
 Вновь востребованным советским государством дед стал в начале Великой Отечественной войны.  Иногда, хлебнув горькую, он пускался в воспоминания: "  Помню дело было в Польше. После прорыва  немецкой обороны наш полк остановился на ночлег.  Потребовались дрова. Я приказал спилить березу. Тут выскакивает с берданкой польский кулак и заявляет, что это  реликтовая береза, одна единственная на весь его земельный участок , и это дерево даже  фашисты не посмели трогать. Я на него навожу ТТ и говорю неси картошку, мироед, мы же твои спасители."
   Дед прошел всю войну от Подмосковья до Берлина в качестве комиссара, получил много орденов,  но больше всего гордился медалью  "За отвагу". Вытаскивая  свою стальную реликвию из шкатулки, рассказывал такую историю: " Немцы окружили члена  Военного совета, а нам поручили его отбить.  Произошла страшная  мясорубка,  я сам бился в рукопашную. Приказ мы выполнили, а за это   прилетела на грудь  правительственная награда. Потом снова боевые действия, приходилось   перемещаться  в след за авиационным полком на разных типах  самолетов. Однажды  приземлились - медали нет. Переживал ужасно, а через месяц  ее   нашли пехотинцы  и мне вернули, разыскав по инвентарному номеру. Чудо, хотя в Бога не верил".
   Победу   майор встретил в Берлине и сразу получил назначение на должность коменданта в город Макдебург. Там приходилось выполнять функции мэра - обеспечивать население углем, электричеством, необходимыми продуктами питания, восстанавливать разрушенные коммуникации, дороги и дома. Он был твердо уверен, что СССР вел войну с Гитлером, фашистами, а не с немецким народом, давшим миру  Маркса, Энгельса, Бетховена, Шиллера, Гете, Гейне...Иногда приходилось с револьвером защищать мирных жителей от  мести и гнева красноармейцев.
   На войне  комиссар обзавелся важными связями  и  получил поддержку  в правительственных кругах, став личным другом Булганина.   Дед  переписывался с  Вячеславом   Шишковым, от которого хранил письма, встречался с Алексеем Толстым и другими творческими людьми.  Солдат революции   всегда хотел стать литератором, писал стихи, вел военные дневники. Однако жизнь распорядилась иначе. Он стал ведущим региональным историком и журналистом. Его острой критики боялась местная номенклатура, так как  почти   каждый ее представитель, в ущерб делу,  хотел теплого местечка,  престижную квартирку,  дефицита и деликатеса, а также шикарного отдыха на море или  в правительственном санатории. Дед называл таких людей феодалами от социализма и вел     против  них классовую  борьбу.
    Старый коммунист  много писал, публиковался, издавал книги и получал большие гонорары. Однако все деньги последний мечтатель перечислял в фонд мира, продолжая ходить в потертом пальто  и общипанной  выцветшей пыжиковой шапке. За  трудовые будни  боец   получил роскошную   квартиру в генеральском доме на Чапаевской 180.  Новоселье омрачилось конфузом. Жильцы подписали коллективное письмо, что не желают появления в своем доме профессора химии, который будет травить своими ядами и создавать пожароопасность. Письмо заканчивалось трагическим вопросом: не профессор ли начал уже воровать общественное электричество?  Разочарование перекосило лица соседей, когда они узнали, что въехал  всего лишь региональный журналист.
     Из татарской глубинки в большую квартиру стали приезжать родственники. Они везли с собой банки с протертой малиной, сушеные белые грибы и просили старейшину помочь пристроить своих отпрысков в местные вузы.  Дед терпел лишь бормоча, ураза шайтан, но поддержку оказывал, а малину  уплетала вся семья.
   Дружил    марксист  в основном со своими старыми партийцами, отсидевшими лет по двадцать пять в Гулаге. Теплой компанией они часто ездили на зимнюю рыбалку с ночевкой, выражая полное  презрение к уюту и быту. Там у костра  закаленные  коммунисты  вспоминали прошлое, вставал вопрос о Сталине.  Некоторые продолжали почитать вождя, но дед его ненавидел, считая предателем ленинского дела. Он говорил, что Сталин хуже Гитлера, так как  дискредитировал  великую и священную идею освобождения человека от эксплуатации. Кроме того,  дед  был убежден, что усатый грузин   убил больше россиян, чем бесноватый ефрейтор,  делая  парадоксальное  заключение, что от Гитлера остались автобаны, а от Сталина  шрамы в народной памяти, бункеры и колючая проволока. Порой дело чуть не доходило до драки, но водка всех примиряла.
    Рыбалка располагает к откровениям и к юмору.  Иногда отставной майор  засыпал около лунки, и    друзья  устраивали  следующую шутку. Они привязывали к леске пешню, опускали ее на дно, а потом кричали: "Клюет!"   Горе-рыболов  просыпался, хватался за удочку, тянул, а пешня подо льдом  крутилась благодаря  течению, будто огромная  щука.   Летом кто-нибудь из весельчаков   воровал его старую замызганную рыбацкую шляпу, а потом присылал ее по почте бандеролью. Сам  коммунист плевал на быт, презирал удобства и того же требовал от окружающих.Семейных он держал в черном теле, не разрешая покупать цветной телевизор, мол, черно-белый Рубин 106 - большая роскошь.  Запрещал приобретать модные новые вещи, так как это отступление от пролетарской нравственности. Дети и внуки донашивали его старые вещи, моя мать  перешивала всякое тряпье, хотя в этом  не было никакого смысла. Я вынужден был носить ботинки  50-х годов и  заштопанные рубашки, вызывая смех  в школе.  Строг он был также и в еде, требовал простой пищи по типу: щи да каша - пища наша. Любимым блюдом были тушеная в молоке картошка и жареная грудинка, которую он сам покупал в местном гастрономе. Перед обедом дед всегда выпивал фронтовую сотку водки, хотя больше всего любил коньяк "Арарат".
   Перестройку старый марксист не пережил, а то бы, пожалуй, пошел бы с наградным наганом на продажную власть.