Cемейная драма

           Митрий с трудом разлепил один глаз и снова зажмурился. Острый солнечный лучик метил прямо в зрачок. Сонно пошарил по кровати - Зинка лежала рядом. По хозяйски сгреб ее ближе, привычно закинул ногу и, уткнувшись лицом в ее прохладное плечо, решил продлить удовольствие.
           Сквозь утреннюю дрему смутно припомнил их вчерашнее застолье, возникшее было между ними разногласие и бурное ночное примирение.
            Возвращался с работы уставшим - еле дотерпел до пятницы. По дороге на придорожном базарчике прихватил пивка и свежую зелень. Зинка, покрытая пледом, cпала на диване. Тревожить не стал. На стол собрать, яичницу с колбасой он и сам способен оперативно сварганить. Хлеб, соль, зелень, свежий огурчик, холодное пивко и горячая сковорода через полчаса уютно расположились на столе.
             Растолкал и Зинку, не пить же одному. С душевным трепетом разлил благодатную влагу, стаканы враз вспотели и покрылись по самый край влажной, живой пенкой.
              Зинка сидела безучастная и равнодушно таращила в никуда свои бесстыжие глазки. Это его и взбесило. "Зин,- обратился он к ней после третьего стакана, - ну что сидишь как кукла? Ну прояви хоть капельку внимания, поинтересуйся, где я был, что делал, все - таки муж с работы пришел усталый. И вообще, кончай дуться, Зин. Ну, пошутил я глупо, признаю, бывает, прости. Ну, миру - мир, Зинуля?”.
           Зинка упорно молчала. Митрий уже был и сам не рад своей глупой выходке. Подумаешь, на днях, пока она спала, на левой сиське синим фломастером татуировку неприличную нарисовал да и приписал еще кое-что пониже, - так сам же за ночь все и слизал.    Хорошо, что утром мимо зеркала шел, себя шуганулся, вся морда синяя, а то так бы и на работу пришел, вот был бы номер. Так в шутку же было, зато он ей вечером шелковое платье купил и трусы красивые. Ну что еще бабе надо?
            “Зин, последний раз говорю, кончай дурочку валять, а то в глаз дам”. Зинка только бровью дрогнула. Тут его и взорвало. Зинка отлетела в угол, по-кошачьи мявкнула там и обмякла. Митрий вмиг протрезвел, ужас опалил его, сердце ухнуло и где-то слабо затрепыхалось в пятках.
              С трудом переставляя ослабевшие ноги, он подхватил ее и бережно перенес на кровать. Рухнул рядом и, целуя ее упругие резиновые ножки, заголосил, обливаясь горючими слезами. “Зинуля родная, ради бога прости, не уходи, не бросай меня одного, нет у меня ничего дороже на всем белом свете, мне только одно счастье быть рядом с тобой. И жизни мне нет без тебя Зина, только прости меня, дурака, родная”.
             Голосил душевно, отирая подолом ее платья слезы и сопли, а притомившись, там же заснул. Очнулся заполночь от боли в скрюченных коленях, голова гудела, во рту колом стоял пересохший язык. Наощупь добрался до стола, нашарил остатки теплого пива. Удовольствия особого не получил, уже выдохлось, но полегчало. Все, решил он, концерт окончен, пора спать.
           Раздеваясь, привычно бурчал: “Ну что ты развалилась поперек кровати Зинка, подвинься, кому говорю”. Заботливо прикрывая ее одеялом, улегся рядом и, уже проваливаясь в тяжелый сон, пробормотал: выходной завтра, наконец-то.
           А Зинка продолжала равнодушно таращить в темноту свои бесстыжие, резиновые глазки.