Издержки воспитания. Часть 10-я

Часть 10-я. Два сапога пара

*******************Отар Темиров********************
Отар Темиров - коренной москвич, как и все москвичи, не горел желанием о себе рассказывать. И только Маринэ, которой верил как самому себе, он рассказывал - всё без утайки. У него получалось смешно и забавно, но...
   Отар рассказывал о себе шутя, смеялся через слово, старался как мог, но… как говорится, шила в мешке не утаишь: Маринэ  слушала его без улыбки, потому что он рассказывал о несмешном. Например, о том, как гладил себе рубашку.

– «А что же твоя мама?» - ужасалась Маринэ. – «Да ла-а-адно тебе, что я, сам себе рубашку не поглажу? Она «на выход» была, красивая, в чёрно-белую  полоску сверху донизу и такой же воротник. И пиджак чёрный, и чёрные брюки. Типа костюм. Отец  из-за границы привёз, мать бы ни за что не разрешила «трепать» и гладить не стала бы…» - «А  другую нельзя было надеть?» - «Нельзя. Похвастаться хотел перед всеми, а то смотрят как на…»

 Отар не договорил, голос предательски дрогнул. Маринэ взяла его руку в свою и сказала чуть слышно: «Не все. Я – не смотрю». Отар слегка сжал её пальцы - «Ну, это могла бы не говорить, ты-то уж точно как на пустое место смотришь. Как на телохрана. Сколько я твоих… мальчиков передубасил, а ты и довольна, я у тебя как бейсбольная бита» - выдал Отар и посмотрел с видом победителя на смущенную Маринэ («Ишь, глаза опустила, прямо ангел… Этот ангел бить умеет так, что сразу в рай попадёшь, сам его учил, то есть её. А посмотришь – девочка-мимоза. Эх!»)

Отсмеявшись, продолжил – «Ну, поставил я утюг на разогрев, рубашку на столе разложил, там ярлык: «нейлон 100%». На утюге нейлон искал-искал, так и не нашёл. Зато нылон нашёл. Представляешь, нылон! Я над этим нылоном как верблюд смеялся, аж пена изо рта шла... К рубашке только приложил – зашипело и дыра прожглась: я на нылон забыл поставить, а он на хлопке, зараза, стоял. Как мать простыни гладила, так на хлопке и остался».

- «И что тебе за это было?» - «Да ничего. Мать с работы пришла – в доме палёным воняет, рубашка на стуле висит. Ну то, что от неё осталось. Смотрит на меня как зверь, глаза бешеные, утюг схватила и на меня пошла. Отец не дал, утюг у неё отнял. Ты кулак-то не кусай, а то откусишь!"
   Отар отобрал у побледневшей Маринэ кулак, который она с детским ужасом сунула в рот, и снисходительно продолжил: "Он остыл уже, утюг-то. Я бы увернулся, я ж не на фоно играю (фоно – фортепиано, на языке музыкантов). А она бы не ударила, так, попугать хотела. Рубашку жалела очень. Потом предки ругались, а я на тренировку поехал.  Рубашку жалко. Такую дыру прожёг, не заштопаешь, ха-ха… Жалко. Тебе хотел показать».

**********************Два сапога**************************
Другой «курьёз-конфуз»  произошел с Отаром, когда ему на тренировке заехали в челюсть. Двинули крепко, Отару после секции – на сольфеджио ехать, там петь надо, рот открывать, а кому это интересно? В автобусе ехал, вроде ничего было, рот не открывал потому что, а в классе – беда-бедовская, болит как зуб. И башка болит.
В группе никто ему ничего не сказал, все благоразумно молчали. - Глаза ненормальные, скула пластырем залеплена, сам какой-то не такой, приставать с вопросами не рискнули: наверняка подрался с кем-то, сейчас его Ирка взгреет, вздёрнет и за ушко на солнышко, типа сушиться повесит. Повеселимся!

«Вздёрнуть» Отара не дала… Маринэ, которой он прошипел свистящим шепотом, не раскрывая рта: «Маринэ, выручай,  мне челюш… думаю, шломали.  Ирка выжовет, мне рот не открыч и чемпература поднялаш, кажаша. А можеч, и не кажаша».

«Ирка» вызвала («как в воду глядел, больше вызвать некого, что ли»):
- Темиров, что сегодня такой кислый?  Прямо как лимон, с тобой кофе можно пить. Спой нам то, что я сейчас играла (донельзя витиеватая бестолковая  мелодия, не лень кому-то было сочинять). Или ты не слушал? Так  специально для тебя повторю, - разорялась Ирина Львовна, потому что Отар не вставал, продолжал сидеть и смотрел на неё устало, без досады даже, как смотрят на репей, который – вот прицепился же, теперь колючки отдирать замучаешься…

- Темиров, я понимаю, что я для тебя – как репей, но всё-таки придётся встать. Так… Смех прекратили. Метревели, что тебе? (Маринэ сидела с поднятой рукой).

Маринэ встала и без улыбки предложила: «А давайте, я вместо него спою? Отар не в форме сегодня, упал нечаянно и об лестницу ударился лицом (о секции бокса и о другой, в которой Отар занимался вместе с педагогом по классу гитары, в группе не знал никто, кроме Маринэ. Как не знали о её танцах). Он просто рот открыть не может, потому и молчит, а так бы он спел…»

Хохот стоял гомерический. Ирина Львовна смутилась, покраснела и отпустила «ударившегося лицом об лестницу» с урока на все четыре стороны. Отар кивнул благодарно и вышел из класса тяжелой походкой. Что такое с ним случилось, мальчик сам не свой, одна Марина знает, но ведь не скажет...

С того дня она по-другому смотрела на эту пару. Двое из ларца, одинаковых с лица. Хотя они такие разные. И дружить умеют как никто.

************************ Музлитература***********************
Самым нелюбимый предмет в музыкальной школе – музыкальная литература (общепринятое название: музлитература, в быту: литра, муза, музон). Самый нелюбимый преподаватель – учительница музлитературы Вера Вячеславовна Коринская, красивая тридцатилетняя женщина, которая вела свои уроки настолько сухо и академично, что слушать её переставали уже через десять минут, больше не выдерживали.

 А зря. Вера Вячеславовна рассказывала удивительные вещи – историю музыки, биографии композиторов, рассказывала об их детстве и перипетиях жизненного пути. Маринэ внимательно слушала, но через пресловутые десять минут слушать уже не могла и сидела, сложив на коленях руки и витая мыслями далеко-далеко. Вспоминала бабушку Этери из Леселидзе и  Маквалу с её близнецами.

***************************Далекое лето…*******************
Восьмилетние Анзор и Анвар были отъявленными хулиганами и кидались недозрелой хурмой, разгрызенной на куски. Зелёная незрелая мякоть нещадно вязала рот и сводила губы, оставляя на языке стойкое ощущение непрожёванной ваты (хотя кто её жевал?), зато на Маринином платье оставались тёмно-рыжие йодистые следы, которые нельзя было отстирать.

Бабушка Этери сердилась на двенадцатилетнюю Маринэ – «Они маленькие, глупые, а ты уже большая. Видишь – на дереве сидят, так обойди подальше, не рядом… Горе ты моё, что теперь с платьем делать, ах, что делать, не знаю!»
Напрасно Маринэ оправдывалась и говорила, что не заметила обидчиков в густой листве (хитрые близнецы сидели  тихо и ждали, когда Маринэ выйдет из дома, хурма росла у самого крыльца, и обойти её было, можно сказать, технически невыполнимо.
Маринэ наливала в таз воды, снимала платье и стирала его три раза подряд, но всё равно оставались следы.

Никаких мер к близнецам не применялось (маленькие ещё, что с них взять), но если Этери замечала  торчащую из зеленой раскидистой кроны смуглую маленькую руку или босую ногу в кожаной сандалии, то резко дёргала за неё и назидательно говорила сидящему под деревом Анвару (или Анзору, их не различить): «Больно? Вот и деревцу так же больно. Что ж ты плодам не даёшь созреть, не жалко тебе их? Деревце их растит, соком поит, на солнышке греет, чтобы к новому году угощение в доме было. А ты что делаешь?! Вот матери скажу, забудешь дорогу в мой сад» (Угощение к новому году – вяленая хурма с грецкими орехами, традиционное новогоднее блюдо).

И всё продолжалось по-старому. Близнецы кидались хурмой, Маринэ не кидалась (Этери запретила) и даже не дразнилась,  молча шла стирать платье… в двадцатый раз. Потом сидела под деревом в одних трусиках и терпеливо ждала, пока высохнет платье. Другого платья бабушка не давала, справедливо рассудив, что «так хоть одно испорчено, а так - все в пятнах будут».

***********************Далекое лето. Продолжение*************
«А зачем тебе платье, близнецы голые бегают, шорты наденут – и ходят весь день, а тебе платье подавай… Оно в пятнах всё от хурмы, люди скажут, у Этери внучка неряха».  Но Маринэ мотала головой и торопливо натягивала непросохшее платье, боясь что бабушка снимет его с веревки и больше не отдаст, с неё станется.

 В двенадцать лет бегать по посёлку в шортах и майке – выходило за пределы Марининого понятия о приличиях. На море, конечно, другое дело, на море можно не стесняться, купайся хоть голышом, никто тебе ничего не скажет. И во дворе тоже можно. Маринэ и гимнастикой занимается налегке, предварительно вытащив из колодца с журавлём ведро воды и поставив его на солнышко, а бабушка Этери шутит: «Зачем воду на солнце выставила, кипятком обливаться собираешься?».

Маринэ только улыбается: она верит, что на солнце ведро слегка нагревается, и вода уже не кажется колодезно-ледяной, Маринэ уже привыкла, ей совсем не холодно. Бабушка правильно говорит, платье ей ни к чему, всё равно потом придется раздеваться: как водой обливаться в платье?).

В огороде она тоже работает в трусиках и широкополой соломенной шляпе, оставленной бабушке кем-то из жильцов (бабушка сдаёт на лето две комнаты с общей верандой, на две семьи, берёт с жильцов не так чтобы уж очень дорого, но - хоть какие-то деньги в доме должны быть…) Шляпа очень нравится Маринэ, она нарядная и очень ей идёт, как сказали Анвар и Анзор. А ещё она защищает от солнца лицо и закрывает плечи, и приятно щекотит соломенными концами голую спину.
Иначе бы Маринэ испеклась как баклажан: солнце палит нещадно, а  платье бабушка надевать не позволяет, говорит, что это полезно: тело должно дышать, в Москве голышом не побегаешь, а здесь – на здоровье, солнышко жаркое, воздух свежий,  море тёплое…  Леселидзе – рай на земле.

******************Послеполуденный отдых****************
После прополки огорода ноги не хотят идти и заплетаются, Маринэ садится на землю в тени огромной чинары и смотрит, как бабушка Этери варит из кукурузной муки мамалыгу.
– Бэбиа, мэ дахмарэба?
- Чэми дамхмарэ мовида! Даигалэ?
- Цотати.
- Даисвенэ, Маринэ...
(груз.:
«Бабушка, давай, помогу?»
«Помощница моя пришла! Устала?»
«Немножко…»
«Отдохни, Маринэ»)

 Этери снимает с себя повязанную на поясе тонкую шаль и бережно укрывает девочку. Маринэ забирается под бабушкину шаль с головой и, сладко вздохнув, мгновенно проваливается в тёплый сон - на прогретой горячим абхазским солнцем земле, в прохладной тени бабушкиной чинары. Чтобы через час вскочить, дрожа от холода и ёжась от сквозящего в тени ветерка, и завернувшись поплотнее в бабушкину шаль, насладиться горячим солнечным теплом, как умеют наслаждаться только южане – принимая его как непременное условие существования.

Но бабушка стягивает с внучки шаль - нечего кутаться на такой жаре, если холодно – на солнышке согреешься. Мамалыга уже сварена и остывает. Без неё – какой обед? Дома Маринэ обедает и ужинает без хлеба, дома вечная диета и вечный творог, зато у бабушки она объедается испеченным в тандыре вкуснейшим лавашем и  горячими хачапури с лужицей масла в восхитительной сырной серединке (Этери печёт хачапури  лучше всех в посёлке, и угощает ими Маринэ, близнецов, тётю Маквалу и своих жильцов). И пресноватой мамалыгой, которую в посёлке варят все -  она идёт вместо хлеба. Маринэ  съедает суп как привыкла,без хлеба, а душистая мамалыга с успехом заменяет ей десерт.

*************************Дела и заботы**********************
Маринэ приносит с кухни широкий нож и старательно режет мамалыгу, раскладывая на деревянной столешнице аккуратные жёлтые ломти. Она у бабушки первая помощница, бабушка не успевает сказать – а Маринэ уже делает. Всё успевает – полить чесночные грядки, выполоть в огороде сорную траву, нарезать на ломти душистую мамалыгу, поиграть с  Анваром и Анзором, когда они приходят извиняться и клянутся, что больше никогда не будут кидаться в неё хурмой (но потом всё равно кидаются).

 Это ведь из-за них бабушка не позволяет ей носить платье. – «На улицу – пожалуйста, а во дворе даже не думай, два платья уже испорчены, в чём домой поедешь?» Проклятые пятна не отстирываются, близнецы продолжают хулиганить, но Маринэ с бабушкой их перехитрили: платья заперты в шкафу, кидайтесь сколько хотите.

Маринэ не стесняется близнецов, она вообще никого не стесняется и купается в сатиновых полосатеньких трусиках, которые ей сшила бабушка Этери, украсив крошечными кармашками.  У всех девочек красивые купальники, с бантиками и ленточками, а у Маринэ купальника нет, не купили, а просить бесполезно. Ей немного обидно, но она никому об этом не скажет. Маринэ гордая.
– «Поду-у-умаешь… Мне и не надо, - беззаботно говорит она подружкам, - Папа сказал, мне нечего стесняться».
 Маринэ  слушалась отца беспрекословно и верила: если папа сказал, значит, так оно и есть.
 Никто ведь не знает, что ей уже двенадцать. Отец прав: ей и одиннадцать не дашь. Мешочек с косточками, как дразнились близнецы (и Маринэ на них обижалась, хотя делала вид,что ей это безразлично).

Наконец все дела переделаны:  грядки выполоты и политы прогретой на солнце водой из дождевой бочки, упавшая с дерева алыча собрана в корзину, мамалыга сварена, остужена и нарезана аккуратными ломтями, на обед бабушка подаст её к столу… Да, ещё надо подмести двор! Маринэ берёт метлу, поливает её из лейки, чтобы не пылила, и старательно метёт.

*******************Что будет на обед?*********************
«Ах, ты, умница моя, помощница моя золотая, что бы я без тебя делала!» -  бабушка звонко целует Маринэ в щеку, потом в другую, и разрешает уйти со двора: «Иди погуляй, ты сегодня столько дел переделала, можешь хоть до ночи гулять, только про обед не забудь! Не придёшь – будешь обедать в ужин, так и знай».

Маринэ знает. Она бы с удовольствием пообедала прямо сейчас, но бабушка не зовёт: обед варится, будет через час. Что, интересно, сегодня на обед? – «Не забуду… приду!» - обещает  она бабушке и бежит в дом за платьем. То, с пятнами, она не наденет, стыдно в таком идти.
Маринэ достаёт прошлогоднее, белое с красными маками. Маки так выгорели на солнце, что их теперь и маками не назовёшь, а платье стало коротким и немного мало. Значит, за лето Маринэ выросла, вот здорово! Бабушка говорит, чтобы быстрее расти, ей надо больше есть. Маринэ пожимает плечами и не отвечает.
Она с трудом влезает в платье и изо всех сил тянет подол вниз. Если не наклоняться, из-под платья ничего не видно. У Маринэ хорошая осанка, она держится прямо и помнит о том, что ей нельзя наклоняться. И об обеде помнит.

Обед у бабушки вкусный-превкусный, с маминым не сравнить! Регина тоже умеет вкусно готовить, но только то, что любит папа. Для Маринэ она готовит отдельно, диетические блюда, не очень вкусные, но ничего, есть можно. Маринэ делается смешно: Регина сошла бы с ума, если бы узнала, что сегодня у них на  обед шурпа – пышущая ароматом, покрытая лаково-блестящей плёнкой бараньего жира... Язык проглотишь!
Бабушкина шурпа совсем бы не повредила Маринэ, но девочки, как всегда, в это время идут на море. Наверное, они уже пообедали и не станут её ждать, а идти одной не очень-то хочется… На море гораздо интересней, чем во дворе, можно плавать далеко и нырять сколько хочешь. Кто же откажется – от моря? Значит, с обедом  придётся ждать до ужина.
На ужин мамалыга и ледяное мацони, но Маринэ будет есть шурпу, бабушка ей разогреет и будет ворчать, что Маринэ ест шурпу без хлеба. - "Ба-а, я с хлебом не ем, мамалыгу после съем" - "Всё у тебя не как у людей. Ешь как положено! - прикрикнула на внучку Этери. - Гмэрто чэмо, в двенадцать лет девочка уже девушкой становится, а у тебя одни локти да коленки, ветром скоро унесёт" - "Может, я уже стала девушкой? А это как?" - "Никак. Если вопросы такие задаешь, значит, не стала. Ешь, тебе сказано, горе ты моё. Девушкой она стала... Неисповедимы пути твои, господи!"

Маринэ набирает полные карманы жёлтой душистой алычи и прихватив остатки вчерашнего лаваша, громко хлопает калиткой и исчезает из дома до вечера.

********************Хорошая девочка******************
Всё, конец урока. Вера Вячеславовна (которую они прозвали Ведьмой Вячеславной) смотрит на Маринэ с тихим умилением: другие весь урок ёрзают и шепчутся, а эта сидит как вкопанная: не наклонится, не шелохнется, смотрит в одну точку и слушает очень внимательно. Вера Вячеславовна никогда не видела, чтобы так – слушали. Хорошая девочка.
Продолжение - http://www.proza.ru/2015/10/07/1923