Чудо-юдо рыба-кит

   Помню, как смотрела я в восемь лет первый раз спектакль "Конёк-Горбунок" в Малом театре; как раздражал он меня с самого начала, - поскольку всё было не так, не так! Не так, как читал мне дедушка на тропинках летнего леса, носящего красивое название "Лосиный остров". Тогда бы я не сказала, - как надо, - но о том, что на сцене всё было совсем  "не так", -  буквально вопило моё нутро. Первый акт  был ещё туда-сюда. Но второй, где явился на сцене этот странный и нелепый Кит, на котором - действительно - стояла целая улица деревенских домов, с аккуратными заборчиками, привёл меня к внутреннему бешенству. Кит должен быть не таким! Его нельзя воспринимать так буквально!! Это я прекрасно понимала и тогда; каким только он должен быть - я бы тогда не сказала... Я только видела на сцене явленную мне НЕПРАВДУ. Под конец этого мучительного спектакля слово это - "неправда" - буквально вылетело из меня наружу. Когда вышел дяденька-ведущий, и с елейной улыбкой сообщил нам, детям, что вот мы и посмотрели спектакль "Конёк-Горбунок" по известной сказке Петра Павловича Ершова, меня прорвало. "Неправда! - крикнула я, - это Пушкин!" Моё выступление было так внезапно, и так убеждённо я вскрикнула, что ведущий осёкся и на мгновение потерял лицо. Потом  нацепил ещё более широкую и неестественную улыбку и продолжил, как ни в чём не бывало. В зале уже включили свет, и я увидела, как справа и слева ко мне склонились удивлённые, смущённые, но все -  натянуто улыбающиеся - лица незнакомых мне тётенек, и все разом сказали, что я ошибаюсь: "Сказку "Конёк-Горбунок" написал Пётр Павлович Ершов!" И начали мне объяснять, какие сказки написал Пушкин, - как будто я этого не знала! Я сидела во втором или даже первом ряду партера, одна. Мама работала в Малом театре суфлёром: она усадила меня - и ушла суфлировать. А что может восьмилетний ребёнок один против целого ряда взрослых? Я сделала вид, что осознала свою ошибку. Но я этим чужим тётям не поверила... Впрочем, не об этом я хотела сейчас говорить.
  Итак, Кит. Нет, ещё небольшое отступление. Вероятно, двойственность, загадочность этой сказки сама задаёт такие "алгоритмы" её восприятия. Просто, мне читал "Конька" всего наизусть мой дорогой дедушка, и читал - лучше всех артистов, потому что понимал, что читает, какого автора, и о чём идёт речь... И это в четыре-пять лет передалось мне, - больше подсознательно, чем сознательно. Осознаю я это дедушкино чтение только теперь - на старости уже своих лет. Вообще, надо сказать, что "Конёк-Горбунок" -  это совсем не детская сказка! И если подавать её детям, - то очень продуманно, осторожно, тонко... И никакого Кита с весёленькой деревенькой в ней просто не может быть! Вы скажете: "как же не может, если есть?" Но что у нас есть? Перво-наперво, Кит - он же мученик: "вишь, как мучуся я, бедный!" Над мучеником смеяться - грех. В главке "Между глаз мальчишки пляшут" я разобрала, какие это мальчишки и что значит их пляска. Такого в детском спектакле не покажешь! Поскольку пляшут висельники - пятеро декабристов - между глаз китовых. Я в этом уверена на сто процентов, - что догадка моя верна. Теперь сообщу вам о том, что думаю насчёт того, почему все бока кита изрыты и какие частоколы в рёбра вбиты. Тоже ничего весёлого, скажу я вам, - поскольку мученье - оно мученье и есть! Никаких полисадничков с глиняными горшками, в стиле "гей, славяне!" Бока изрыты для могил. А частоколы - кресты на этих могилах. Их так много, они так часты, что получился частокол. То, что частоколы вбиты в рёбра, говорит нам о том, какой смертью умерли эти люди: мученической смертью, Христовой смертью. Поскольку кол в ребро Иисуса был воткнут - насколько помним, - римским легионером Лонгином. И истекли кровь и вода, - и понял стражник, что Он мёртв...
    Вот это - то, что колья вбиты в рёбра, - и говорит о том, что все они - мученики, умершие "не своей" смертью. Все уподобились в этом Христу. Забитые николаевскими шпицрутенами, умершие на каторге, в тюрьме, или "просто" от голода...

На спине село стоит.

Село - как известно - отличается от деревни тем, что в нём есть церковь. Но здесь про церковь ничего не сказано. Изначально же село - это погост, - а уж потом рядом с погостом церковь отстраивали. И Горбунок не случайно, когда бежит по киту, "по костям стучит копытом... "

Мужички, пашущие на губе у кита - это крестьяне русские, доведённые до крайности неурожаем 1832, и, - в особенности - 1833 года.  "Губа" - это "выступ, край чего-либо". На краю гибели пашут мужички. Таково их положение в ту пору: "Праздников будет на полмиллиона. Что скажет народ, умирающий с голода?" - пишет Пушкин в Дневнике в апреле 1834 года по поводу празднования совершеннолетия Наследника.

То есть, всюду - смерть, тлен в этом государстве-ките: село стоит на костях, замучены праведники, в рёбрах которых - частоколом - кресты; повешены декабристы, "пляшущие на воздухе", еле держатся бедные крестьяне, пашущие на краю собственного терпения; а на хвосте - на границе казачьей, там сыр-бор шумит: зреет народный бунт...

А в дубраве, меж усов,
Ищут девушки грибов.

Дубрава - это, по-видимому, издательства книжные. 
Девушки читают бессмысленные бульварные романы. Пушкин пишет о грибах и дубах почти в то же время:«Знаменитые писатели не имеют ни одного последователя в России, но бездарные писаки, грибы, выросшие у корней дубов: Дорат, Флориан, Мармонтель, Гимар, m-me Жанлис овладевают русской словесностью» («Мысли на дороге»)».


Вот так обстоят дела в России 1830-х годов.


   Государство Николая Первого этот Левиафан, и Пушкин безжалостно откровенен в описании его. О, Господи! Наконец-то, - через сорок с лишним лет, - я смогла всё это осознать и высказать!