Рукопись орильякского монаха. Михаил

 . 

на картинке - несколько измененный в пропорциях, конкурсный проект Мавзолея, созданный Ф.Шехтелем, 1924 г.         
 

               
Рукопись Орильякского Монаха.

(Михаил)


/При свете тех же звезд/


пьеса в двух актах


действующие лица:

Веро'ника, принцесса Аквитанская.
Де Мийо, рыцарь.
Мелхиседек, оруженосец рыцаря Де Мийо.
Боррель Второй, граф Барселоны.
Герберт, монах монастыря Святого Герольда в Орильяке.
Папиросница.
Буфетчик.
Булгаков.
Лаппа'.
Белозёрская.
Ши'ловская.
Сталин.
Станиславский.
Распорядитель.
Яго'да.
Дерибас.
Артузов.
Гендин.
Тучков.
Баргузин.
Шпет.
Покровский.
Слащёв.
Нечволодова.
Комдив.   

Артисты, военные, члены коллегии, посетители ресторана, полковник, мать, монах, режиссер, сотрудники, прохожие, слуги в замке. 






                Не говори, что нет спасенья,
                Что ты в печалях изнемог:
                Чем ночь темней, тем ярче звезды,
                Чем глубже скорбь, тем ближе Бог...
                А.Майков


                1

                (970 год)

       Замок Вероники в Южной Франции. Весна. День движется к закату.

МЕЛХИСЕДЕК. (входит) Осмелюсь доложить, сир, паршивец найден, изловлен и возвращен в замок.

ДЕ МИЙО. Где же он был?

МЕЛХИСЕДЕК. Под мостом, подлец, сидел, в реке, в двух льё по дороге на Тулузу. Видать надеялся, дурень, что наши борзые его не учуют. Наши-то борзые! Э-хе-хе… Ученый человек... Псалтырь наизусть так чешет, что не знаю, что б там кто чего и понял, даже если б вдруг знал чертову священную лингву латину...

ДЕ МИЙО. Ну, давай его сюда.

Мелхиседек вталкивает Герберта, монаха-бенедиктинца, тот взъерошен, напуган, в волосах сено, одежда мокрая.

ДЕ МИЙО. В реке сидеть, конечно, можно. Но сама по себе идея довольно глупая. Надо было пройти по воде вдоль реки и ждать. Как услышишь – копыта стучат, вот тогда и нырять, где кусты или ветла густая; и соломинку в рот, чтоб дышать. А так застудиться можно крепко. (Герберт тяжело вздыхает) Мда-а… Мелхиседек, принеси-ка наш школьный набор и огласи ученому почитателю святого Бенедикта введение в начальный курс настоящей французской грамматики. (Мелхиседек уходит)

ГЕРБЕРТ. Досточтимый рыцарь…

ДЕ МИЙО. Ну, что я говорил – горло уже сипит. Моего оруженосца зовут Жан, но я называю его Мелхиседеком, поскольку он знает много умных слов  и как никто умеет понятно и доходчиво все разъяснить. Ты решил удрать от графа и я совсем не против этого. Но если бы ты был воспитанным божьим человеком и почитал, как следует святых отцов,  ты мог бы сделать это либо до – еще в Орильяке, либо после, но уж никак не во время, когда твой патрон гостит у светлоликой Вероники. Этим ты выказываешь неуважение даме моего сердца, а стало быть, мне. Как будто тебя, подлеца, здесь плохо принимают.

ГЕРБЕРТ. Рыцарь…

ДЕ МИЙО. Своим побегом ты нанес оскорбление, но я не могу рассматривать его как оскорбление, поскольку происхождение твое непонятно и ты монах.

ГЕРБЕРТ. Сир… (кряхтит, закашливается)

ДЕ МИЙО. А ну, открой рот. (заглядывает в рот, рассматривает) Гм. Закрой.

Входит Мелхиседек, увешанный оружием.

ДЕ МИЙО. Давай, мудрый Мелхиседек, только коротко и самую суть.

МЕЛХИСЕДЕК. Самая суть. (Герберту) Сударь, должность оруженосца, я вам скажу – это не то, что считать звезды с кружкой молодого вина… Рыцари они, знаете, такой сволочной народ - насобирают разного железа, им то что? а ты таскай все это за ними, да точи, да начисть, да правильно подай…

ДЕ МИЙО. Мелхиседек, не отвлекайся.

МЕЛХИСЕДЕК. Сир, вы же сами сказали – начать с введения и самую суть. Я, собственно, про них обоих. (Герберту) Так вот, сударь, теперь про введение. (показывает меч) Это обычный меч, так сказать, самый употребимый. Сделает в вашем теле ровную красивую дырку, например, здесь, под ключицей, или здесь, в печени, но предназначен, главным образом, для рубящих ударов. То есть с легкостью может отхватить вам руку или расколоть вашу умную голову напополам, если и то и другое вам ни к чему.

ГЕРБЕРТ. (испуганно)  Мне к чему.

МЕЛХИСЕДЕК. Гарда у него короткая, вот, смотрите сами, что не очень хорошо, зато вес полегче. Навершие в виде гриба «аманита пхалоидес», то есть бледной поганки – напоминание о суетности жизни, в данном случае вашей. (вынимает другой меч) Этот клинок с узором в виде червячков – франкский дамаск, отличная вещь в ближнем бою, - легкий, упругий, распотрошит ваш ливер в мгновение ока. Слышите, как свистит. (делает насколько взмахов над головой Герберта)

ГЕРБЕРТ. Я слышу, слышу. Очень хорошо свистит. Как райская птица.

МЕЛХИСЕДЕК. Куется долго, стоит недешево. Ценится истинными мастерами лишения жизни. (достает следующий) Ну, это ничего интересного, однолезвийный, популярен у северных диких народов. Что тут сказать, варвары... (достает следующий) О! Старый добрый фальчион. Тоже, впрочем, односторонний. Хорош для тех, у кого не слишком сильна рука. Видите, лезвие к концу расширяется, увеличивая силу удара. (достает короткий клинок) Ну, это так… мизерикорд, оружие милосердия. Для добивания раненых, чтобы бедолаги не мучились. Найдет любую щелочку в латах. У вас есть латы?

ГЕРБЕРТ. Нет, зачем мне они?

МЕЛХИСЕДЕК. Напрасно вы так думаете. Монах вполне может быть и воином во имя Христа. Это богатая идея  еще даст себя знать… И в завершение – открываю секрет, вот, еще нет нигде и ни у кого! (достает волнистый меч-фламберг) Наши мастера создали этот клинок после долгих раздумий о бренности бытия. У него большое будущее. Раны после удара не заживают ни при каких обстоятельствах. Обратите внимание – волны разведены, как у пилы: никакой лекарь не заштопает. Благодаря форме, рубящий эффект усиливается многократно, а при колющем ударе клинок не застревает между ребрами. Настоящее чудо оружейной мысли. На этом про введение закончено.

ДЕ МИЙО. Благодарю, мудрый Мелхиседек, слушать тебя одно удовольствие. Я вкратце подытожу. (Герберту) Если ты еще что-нибудь отчебучишь, или расстроишь светлоликую даму моего сердца, я просто убью тебя, как паршивую собаку и больше никогда о тебе не вспомню. Клянусь, ничто не остановит меня. Я дрался с маврами, с которыми ныне так дружен твой барселонский покровитель, их стрелы дырявили меня, как шило дерюгу, а потому даже его мнение мне безразлично и тебя не защитит. Я хочу знать, что ты понял. Ты понял?

ГЕРБЕРТ. Понял, сир.

ДЕ МИЙО. (Мелхиседеку) Отведи его на кухню. Пусть ему дадут пару крутых яиц, ломоть вареного сыра и полкружки теплого вина. Лука не давать – ему сейчас лук вреден. Если он, как свойственно проклятым монахам, начнет твердить, что есть можно только сидя, а кружку держать только двумя руками – дай ему хорошего пинка. Стоя поест, а пока стоит - почистить одежду.  И сразу сюда. Сторожить не надо - он не убежит.

МЕЛХИСЕДЕК. Слушаю, сир. (уводит Герберта)

ДЕ МИЙО. Милосердие - великий дар небес, облагораживающий душу. Это надо записать.

Входит Боррель.

БОРРЕЛЬ.  Де Мийо, вы здесь… Вы не знаете, где Герберт? Хочу уточнить у него  одно место из Аврелия Августина… Если предопределено абсолютно все, получается, у нас нет никакого выбора?

ДЕ МИЙО. Вы набожный человек, граф, и это вызывает во мне искреннее восхищение. Но мне кажется, что вы слишком доверяете этому хитрецу. Блеск в его глазах говорит вовсе не о монашеском смирении. Зачем вы его таскаете с собой? Разве в Барселоне мало своих проходимцев?

БОРРЕЛЬ. Аббат монастыря Сен-Жеро просил взять Герберта с собой. У него невероятные способности. Феноменальная память, дьявольская проницательность, он говорит на всех языках, кроме арабского и еврейского. Ну, это мы восполним, поскольку я собираюсь отвезти его в Кордову… Его истории удивительны и принцесса без ума от них. (понизив голос) Кроме того, Герберт утверждает, что станет Римским Папой.

ДЕ МИЙО. (пауза) Как заведено у монахов, сначала он стоял у можжевельника, ожидая первой звезды, затем молился в уединении, а после мы здесь беседовали о бренности бытия и седьмой рыцарской добродетели – сложении канцон.

БОРРЕЛЬ. В чем вы непревзойденный мастер, Де Мийо.

ДЕ МИЙО. Благодарю. После этого его вдруг осенила какая-то идея, и он помчался ее записать. Сейчас он вернется.

Входит Вероника.

ВЕРОНИКА. Приветствую вас, Боррель. Рада вас видеть, Де Мийо. Я целый день изнывала, ожидая заката, и вот он наступил. Мне сообщили, граф, что завтра вы покидаете замок. Я прошу вас, задержитесь еще хотя бы на несколько дней.

БОРРЕЛЬ. Не могу, милая Вероника, мы и так загостились, а из Барселоны приходят недобрые вести.

ВЕРОНИКА. Жаль. Тогда я надеюсь услышать что-то необыкновенное от вашего друга в этот последний вечер.

ДЕ МИЙО. По-моему, этот монах просто плут, ловко пользующийся добросердечностью графа. Он мелет всякий вздор с самоуверенностью сумасшедшего. Его истории безнравственны и опасны.

ВЕРОНИКА. А мне нравится.

БОРРЕЛЬ. Я счастлив, что мне удалось вас немного развлечь, принцесса.  Согласитесь, рыцарь, уже только за это стоило таскать Герберта с собой.

Входит Герберт, сзади показывается и пропадает голова Мелхиседека.

ВЕРОНИКА. Вот и вы, брат Герберт. Хорошо ли вы провели день? Вкусно ли вас покормили?

ГЕРБЕРТ. Благодарю, лучезарная донна, я провел день чудесно, и покормили меня хорошо.

ВЕРОНИКА. Не очень-то вежливо заставлять ждать хозяйку замка и принцессу Аквитании. Вас следует высечь.

ГЕРБЕРТ. (вздыхает) О-хо-хо… То есть, каюсь, принцесса, виноват и… и так далее.

ВЕРОНИКА. Ладно… Правду сказать, я еле дождалась вечера. Время такая удивительная вещь, то летит птицей, то тащится, как телега, я никак не могу с этим справиться.

ГЕРБЕРТ. Время капризная штука, принцесса, оно движется куда ему вздумается, порой даже в обратном направлении, от следствий к причинам…  Но, если вам будет угодно,  я изготовлю и пришлю вам водяное устройство - как раз для простейшего отсчитывания движения жизни. Хотя к чему вам отсчитывать жизнь, донна? Этот отсчет обманчив.

ВЕРОНИКА. Какую историю вы сочинили для меня сегодня?

ГЕРБЕРТ. Я не сочиняю истории, лучезарная донна. Я просто рассказываю, как есть. Не уверен, что это хорошо. Сладость в неведении, в знании горечь. Мне страшно открывать вам то, что должно быть сокрытым. (Де Мийо кашляет) Я хотел сказать, что  с радостью расскажу что-нибудь забавное. О чем вы хотите услышать? (роется в котомке, достает свернутые кожаные рулоны, рассматривает) О дальних австральных землях, где живут люди с головами на животах? О могучих единорогах и пылающей птице феникс? А может, о свирепых амазонках, выжигающих себе правую грудь, чтобы не мешала посылать стрелы точно в цель. Или о мерцающих дьявольскими огнями драгоценных камнях, рассыпанных на дне Тирренского моря. Их  стерегут трехголовые пучеглазые чудовища, изрыгающие пламя.

ВЕРОНИКА. Вы знаете, чего я хочу.

ГЕРБЕРТ. (вздыхает) Хорошо. С чего же должна начаться наша история?

ВЕРОНИКА. С чего угодно, но чтоб весело, шумно, чтобы смешные гистрионы плясали и кувыркались, а за этим весельем пряталось что-то другое. То, что знаете только вы.

ГЕРБЕРТ. Плясали и кувыркались? Не знаю, принцесса, у меня тут  есть какие-то несвязные записи… Вряд ли из них получится что-либо целое.
 
ВЕРОНИКА. Начните, брат Герберт. Вы сами говорили, что стоит только начать, как разбросанные обрывки слов и мыслей тут же сами начинают слагаться в единое целое, открывая скрытый доселе смысл.

ГЕРБЕРТ. Ну, что ж. Небо без облаков нынче, небесные сферы видны до самого конца и можно почувствовать, как они поют, вращаясь. Я не знаю, чем закончится эта ночь, а потому хочу пожелать вам, лучезарная донна, такой же светлой, как эта ночь, любви. Вам, добрый граф – долгого семейного счастья. Вам же, рыцарь, я желаю никогда не увидеть, как переворачивают щит над вашей головой, распевая при этом сто девятый псалом. Да останутся с вами ваши золотые шпоры.

Де Мийо хмурится, но сдерживает себя.

ГЕРБЕРТ. (разворачивает свиток) (Веронике) Тут есть немного не совсем знакомых вам слов, но общий смысл  кое-как разобрать можно. Ну, так как?

ВЕРОНИКА. Я готова. Что бы я ни узнала, я не пожалею об этом, обещаю.

ГЕРБЕРТ. Так тому и быть. Аминь.



                2

                (1925 год)

   Апрельский вечер. Внутренний дворик сверкающего электрическими огнями мавританского особняка на Воздвиженке. Несколько высоких столиков открытого передвижного буфета с зонтом. Сквозь занавеси открытых окон из особняка доносится временами гул толпы, смех, музыка. Там идет спектакль. Погода ясная, но ветреная, временами ветер сильно усиливается, временами стихает. Иногда у ограды останавливаются зеваки, слушают, вытягивают шеи.
Занавеска отлетает в сторону, в проеме окна появляется Актер в зеленом фраке и полумаске. Стена особняка становится полупрозрачной, смутно видны артисты на сцене и публика на крутом амфитеатре.

АКТЕР. Добре, хлопче!  Смотри сюды - вот она, Москва, вот они, Советы. Гляди-ка! (кричит внутрь дома) А ваши пальцы пахнут ладаном!.. (выстукивает дикую чечетку на подоконнике) Оп-па-па!  А в ресницах спит печаль!… (чечетка)  Ничего теперь не надо нам! (чечетка)  Никого теперь не жаль! А-ну!!!.. Оп-па! (делает сальто, падает внутрь особняка, выстрелы, грохот, занавеска закрывается, полупрозрачность исчезает)

ПАПИРОСНИЦА. (с лотком и в моссельпромовской кепке появляется во дворике) Господи Иисусе!.. (крестится)

БУФЕТЧИК.  Опять ты, да что же это!?  И где ты всё дыры находишь, не пойму. Выдь за ограду, выдь, тебе говорю!

ПАПИРОСНИЦА. Не шуми, не шуми. Меня тут, Вася, каждая собака знает. И все с уважением, окромя тебя, оглоеда.

БУФЕТЧИК. Ты придурь свою брось. А ну, иди себе своей дорогой!

ПАПИРОСНИЦА.  Добрый ты человек, Васенька, чтоб ты издох, собака.

ГЕНДИН. (выходит из особняка, подходит к буфету) Что тут у нас?

БУФЕТЧИК. Буфет.

ПАПИРОСНИЦА. (свирепо) Ага, щас он тя накормит, щас!

БУФЕТЧИК. Ах, ты…

ПАПИРОСНИЦА. Ты глянь-ко на его буржуйскую морду жирную, глянь… Глазенки так и бегають туды-сюды… А вот у меня папиросы, какие хошь, бери – не хочу. Вот «Тачанка» - веселая ростовчанка, «Смычка» - легкая, как воробей-птичка, папиросы «Ира» - все, что осталось от старого мира... (заговорщицки) А то вот попробуй, товарищ пролетарский военный, моих шанежек, для здоровья полезнее, проголодался, небось, на партейной-то работе. До чего хороши! Полтинник штучка.

БУФЕТЧИК. (растерялся, но пришел в себя) Ну, я тебе сейчас… (Папиросница исчезает) Ты ее, товарищ, не слушай. Она тут напротив, у рынка, стоит. А поскольку время уже, закрыт, вишь, рынок, понятное дело, она сюда… Вот бутерброды, с брынзой, с семгою, пивко холодное…

ПАПИРОСНИЦА. (появляется)  Бери, бери, товарищ, щас ты его натуру иудину на себе почуешь. Давеча два краснофлотца прямехонько в госпиталь отправились. Или того хуже, прям на тот свет с апостолами челомкаться - так уж маялись, родимые, так маялись…

Гендин внимательно разглядывает Папиросницу.

БУФЕТЧИК. Ну, все. Зову милицию, чертова нэпманша. (достает свисток)

ПАПИРОСНИЦА. Какая я тебе нэпманша, змей? Эти шанежки я своими руками… А ты свисти, свисти, щас те покажут.

БУФЕТЧИК. Пролетарский спектакль срывать жалко. (убирает свисток)

ПАПИРОСНИЦА. То-то, ирод! (пропадает)

БУФЕТЧИК. Ну, так как?

ГЕНДИН. Нет, ничего не надо. (уходит в особняк)

БУФЕТЧИК. Так я много не наторгую.

ПАПИРОСНИЦА. (появляется)  Не серчай, Васенька, не серчай, милый. Тебе что, у тебя друзья всё комиссары да артисты. А за меня, бедную, кто похлопочет?

БУФЕТЧИК. Холера тебя возьми.

ПАПИРОСНИЦА. Чтоб ты сам околел.

Занавески в окнах распахиваются. В окне в шелках и перьях появляется Актриса («Мамаева»).

АКТРИСА. Жоффр! Ах, меня оккупируют, караул!  Жоффр!

ПАПИРОСНИЦА. Батюшки, святы! (пропадает)

АКТЕР. (появляется в другом окне)  Клеопатра Львовна, публика жаждет, разоблачайтесь! (пропадает)

АКТРИСА.  Ах, я выхожу из себя! (сбрасывает шелка и перья, взбирается на шест)

БАРГУЗИН. (появляется в третьем окне) До вас,  Клеопатра Львовна, теперь, как до Москвы, не дотянешься!

АКТРИСА.  О, теперь я недосягаема и неустрашима, как Совдепия! Чаю мне со сгущенной молокою сюда немедленно! Же ву при’вочки-с - держите меня!

АКТЕР. Держу, держу, как ГПУ нашего брата!

Поют:
Париж на Сене,
И мы на Сене.
В Пуанкаре нам
Одно спасенье.
Мы были люди,
А стали швали,
Когда нам зубы
Повышибали.

Пропадают. Занавески закрываются.

БУЛГАКОВ. (выходит из особняка, подходит к буфету)  Так, так, так.

ПАПИРОСНИЦА. (появляется)  Щас он тя накормит…

БУФЕТЧИК.  Я тебя  удушу, клянусь.

ПАПИРОСНИЦА. Я те удушу! Я те удушу! Гляньте-ка на него!

БУЛГАКОВ. Э-э, сказали мы с Петром Иванычем. Однако… Здесь, я вижу, куда веселее.

БЕЛОЗЕРСКАЯ. (появляется из особняка)  Мака, ты куда?

БУФЕТЧИК. Не понравилось у нас?

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Мака, пойдем, там весело!

ПАПИРОСНИЦА. Ах, какие шанежки! Ай-ай-ай!.. И всего-то полтинничек цена. А вот папиросы – бравые матросы.

БУФЕТЧИК. (Папироснице)  Ну, ты, гадюка! (Булгакову) Чего-нибудь будете? Бутерброды. Пиво.

БУЛГАКОВ. Куда ты меня затащила, Любаня? Вот товарищ глянь, как меня взглядом буравит. Я чувствую, как сердце внутри меня окаменевает, и становлюсь я, Любаня, каменным командором… Я гибну, Банга, только твой пламенный поцелуй  может вернуть к жизни несчастного идальго.

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Вот он. (целует) Живи, храбрый рыцарь.

БУФЕТЧИК. Я извиняюсь, ну, так как?

БУЛГАКОВ. В смысле пива?

БУФЕТЧИК. В смысле пролетарского спектакля. Можно говорить смело, не страшно.

ПАПИРОСНИЦА. А ну, выдай ему, хрену чертову.

БУФЕТЧИК. Заткнись. (Булгакову) Это я сегодня у буфета стою. Завтра я на сцене умираю. Из-за разгильдяйства собственного папаши и отсутствия заурядного противогаза - героически гибну, спасая производство.

БЕЛОЗЕРСКАЯ.  Это что же пьеса такая? Что-то я такой не помню, Мака.

БАРГУЗИН. (появляется) Вася, Вася, Вася, Вася! Полцарства за понюшку табаку! 

                (тяжело дышит, приходит в себя)

БУЛГАКОВ. Красная пролетарская пьеса. Называется «Противогазы».

БУФЕТЧИК. Точно.

БЕЛОЗЕРСКАЯ.  Оригинально.

БУЛГАКОВ. Гм.

ПАПИРОСНИЦА. Ах, что за шанежки, Людвиг Болеславович!

БУФЕТЧИК. Людвиг Болеславович, вот здорово, что вы выскочили! (зажигает ему папиросу) Вам же нельзя курить.

БАРГУЗИН.  Василий, успокойся. Пусть сердце жалостливое узнает - бед не случилось.

БУФЕТЧИК. Людвиг Болеславович, я буфет бросить не могу. Видите тетку? Сдали  бы вы ее в ГПУ, холеру. Как спекулянтного элемента.

ПАПИРОСНИЦА. Я те сдам, я те сдам!

БАРГУЗИН. Как же, Вася, а если я свой выход пропущу? Это же, натурально, скандал. Комакадемия смотрит и курсы комсостава. И «сам», говорят, появился. Пришел пешком… Удивляюсь, как это он без охраны ходит. И на все спектакли… И читает всё, поразительно… Ладно, мы сейчас… (Папироснице, грозно) Душа сгорит, нальется сердце ядом,

ПАПИРОСНИЦА. Святые угодники!

БАРГУЗИН. И всё тошнит, и голова кружится, и мальчики кровавые в глазах...

ПАПИРОСНИЦА. Пресвятая Богородица, спаси и помилуй! (крестится, пропадает)

БАРГУЗИН. И рад бежать, да некуда... ужасно. (отходит, курит)

БУЛГАКОВ. Любаня, спрашиваю с прямотой римского сенатора перед смертью: хочешь брынзу из молока андалузских овец и семгу, прямиком из саргассова моря? Вот товарищ предлагает.

БУФЕТЧИК. Я?

БУЛГАКОВ. Наша шхуна ушла от пиратских корветов и шторма не сгубили ее, в грозном Бискайском заливе.

БУФЕТЧИК. Чего? Какие овцы? Какая шхуна?

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Ах, идальго, я не ем брынзу в это время... А мне спектакль нравится!

БАРГУЗИН. Люба! Ты ли это, в Москве!? Ну, здравствуй, дорогая!

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Это я, Баргузин, здравствуй. Я тебя в гриме не узнала. И голос, вроде, другой.

БАРГУЗИН. О-хо-хо… Где уж те голоса?.. Я сегодня на замене, выручаю. Актеры, черти, болеют. Или калымят где-то.

БЕЛОЗЕРСКАЯ. А я замуж выхожу.

БАРГУЗИН. Вот это да! Опять? Шучу. Осанна, любящим, осанна! Когда же?

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Скоро. Очень скоро. Вот, познакомься - Мака…

БУЛГАКОВ. Михал Афанасьич.

БАРГУЗИН. Михаил Афанасьевич?

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Булгаков. 

БАРГУЗИН. Вот так-так… (пауза) Людвиг Болеславович. (пауза) А вам, вижу, спектакль не нравится.

БУЛГАКОВ. Я уже такое видел. И тоже как будто по Островскому, у Мейерхольда…  Впрочем, достоинства есть.  Если вдруг сподобится описывать пылающую преисподнюю, теперь я знаю, как она выглядит.

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Мака!

БУЛГАКОВ. Наверное, я ретроград. Впрочем, это не важно.

БАРГУЗИН. Да… Знаете, а у меня ведь для вас письмо. После спектакля я как раз собирался к вам. Вершилов Боря просил передать. Сам он лежит, пардон, в лежку – весенняя инфлюэнца… Это в такую-то погоду, скажите, пожалуйста!.. (пауза) Вы, Михаил Афанасьевич, говорят, написали хороший роман.

БУЛГАКОВ. Ну, пока только первая часть вышла.

БАРГУЗИН. Да-да, Паша Антокольский мне рассказывал…  Н-да… У меня еще пару выходов, не уходите, я письмецо принесу. (оглядывается, негромко)
Ленин Троцкому сказал:
«Я мешок муки достал
Мне кулич, тебе маца,
Ламца-дрица, оп-ца-ца!»

Не уходите! (скрывается в особняке)

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Письмо?

БУЛГАКОВ. Теперь все будет, как должно быть, Банга. Не зря весна ранняя в этом году. Почки уже набухают. И ветер теребит ветви. Я чувствую, как он поднимает и несет меня. Нас несет. Теперь все будет хорошо. Я родился в пятницу, потом венчался в пятницу и сегодня тоже пятница. Начинается новая жизнь, я знаю это. Пойдем на Никитский, или в Эрмитаж. Кошель мой неполон, но пару флоринов на шашлык по-карски и бутылку доброго «Мукузани» найдется. Я люблю тебя, Банга.

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Что это за письмо, Мака?

БУЛГАКОВ. Это тайна. Но мне кажется, я знаю ответ. Вершилов, кажется, режиссер?

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Режиссер из МХАТа.

БУЛГАКОВ. Значит, возможно, это то, что я думаю. Немедленно повторяй за мной старинное альбигойское заклинание -  и все станет ясно, как белый день… бум-та-ра-ра, тум-та-ра-ра!

БЕЛОЗЕРСКАЯ.  Бумбара-тумбара!

                Занавески на окнах распахиваются.

    Актеры  в окнах поют на мотив «Алла верды», «зал» в особняке начинает подпевать «алла верды».

Иуда коммерсант хороший,
Алла верды, алла верды,
Продал Христа, купил калоши,
Алла верды, алла верды.
Все может быть, Христос и помер
Алла верды, алла верды,
Но что воскрес, то это номер!
Алла верды, алла верды
У церкви лопнула пружина,
Алла верды, алла верды,
Шарахнул Тихон Антонина,
Алла верды, алла верды.

    Размахивают флагами и транспарантами с надписями:  «Религия—опиум для народа». Православный монах появляется у ограды, смотрит, уходит. Занавески  закрываются.

БУЛГАКОВ. Господи, что за чушь!

АРТУЗОВ. (выходит из особняка) Простите?

БУЛГАКОВ. Нет, ничего.

АРТУЗОВ. Ах, что за вечер!.. Какое там «верды?»… (поет негромко серенаду Шуберта) Leise flehen meine Lieder Durch die Nacht zu dir…

ГЕНДИН.  (выходит из особняка, подходит к Булгакову и Белозерской) Товарищ, вы из театра?

АРТУЗОВ. Durch die Nacht zu dir…

БУЛГАКОВ. Нет, я из газеты «Гудок». Вот удостоверение.

ГЕНДИН. А, пресса… (берет удостоверение, смотрит)

АРТУЗОВ. In den stillen Hain hernieder Liebchen komm zu mir…

ГЕНДИН. (возвращает удостоверение, бросает взгляд на Белозерскую) А…

БУЛГАКОВ. Моя жена.

АРТУЗОВ. Liebchen komm zu mir…

ГЕНДИН. Я попрошу вас на некоторое время… куда-нибудь...

СТАЛИН. (выходит из особняка, с ним Ягода, Дерибас) Ничего, нам не помешают, мы ненадолго. Тем более красивая женщина. Может быть, мы вам помешаем?

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Нет, что вы.

СТАЛИН. (бросает взгляд на Булгакова, закуривает папиросу) (Белозерской) Как вам спектакль, нравится?

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Нравится, веселый. Душно только немного… А вы видели «Противогазы»?

СТАЛИН. Противогазы?

АРТУЗОВ. (тихо) Спектакль такой, тоже их, пролеткультовский. Вы смотрели неделю назад на заводе.

СТАЛИН. Не помню. (Белозерской) В тринадцать лет в Тифлисе смотрел Шиллера «Коварство и любовь» - помню. А «Противогазы» не помню.

БЕЛОЗЕРСКАЯ. А я вот думаю: пойти – не пойти?

СТАЛИН. Пойдите. Надо всегда иметь свое мнение. Театр сейчас – самое важное искусство для нас. У рабочего нету времени читать толстую книгу, даже  если это очень хорошая книга. А в театре за три часа он сразу схватит самую суть. Если, конечно, это талантливый театр. (Булгакову) Так?

Булгаков утвердительно кивает.

СТАЛИН. (Буфетчику) А вы как думаете?

БУФЕТЧИК. Схватит, товарищ Сталин. Так схватит, что ого-го, как схватит!

СТАЛИН. На всякого мудреца довольно простоты. А кто это ставил?

ДЕРИБАС. Курсант Академии Генерального штаба Эйзенштейн.

СТАЛИН. Курсант?

АРТУЗОВ. Бывший курсант. Восточное отделение.

ЯГОДА. Он сейчас на съемках, снимает кино, но если надо…

СТАЛИН. Ничего. Не надо отвлекать товарища, пусть работает… (пауза) Пропаганда, конечно, нужна, но это должна быть умная пропаганда.

ЯГОДА. Я передам.

СТАЛИН. Лучше передайте, что я хотел бы поговорить о жизни, об искусстве с…

АРТУЗОВ. Сергеем Михайловичем.

СТАЛИН. Вот именно.

ПАПИРОСНИЦА. (появляется)  А вот шанежки, товарищи военные!.. (узнает Сталина) И папиросы… Батюшки святы!..

СТАЛИН. Шанежки? Это что же, Моссельпром начал шаньгами торговать?

ЯГОДА. Никак нет, товарищ Сталин.

ПАПИРОСНИЦА. Это я сама.

    Пауза. Слышен удар барабана, вопль актера и хохот зрителей из особняка.

СТАЛИН. А что, я в ссылке очень любил. Вкусные?

ПАПИРОСНИЦА. А то!

АРТУЗОВ. (тихо) Простите, товарищ Сталин… Мы не проверяли… Опасно…

СТАЛИН. Ну, неужели нас отравят? Вы ведь нас не отравите?

ПАПИРОСНИЦА. Да шоб я сдохла!

СТАЛИН. А, интересно, почем?

ПАПИРОСНИЦА. А… хм… пять копеек… десять штук.

СТАЛИН. Ну, так вы совсем не наторгуете, стакан квасу на Сухаревском рынке дороже стоит. (Ягоде) А что, купим, десяток, что ли, сейчас вместе и перекусим.

                (иронично отдает честь Белозерской, уходит)

ЯГОДА. Чтоб через полчаса были шаньги. Найти где угодно, проверить.

ДЕРИБАС. Есть.

ЯГОДА. Эти на экспертизу. Торговку к нам. Допросить. Ждать меня. Приеду, посмотрим, что с ней делать.  (идет за Сталиным)               

ГЕНДИН. Ну, что, пошли.

ПАПИРОСНИЦА. Это куды еще?

ГЕНДИН. На курорт, ясное дело, в Ессентуки.

ДЕРИБАС. Обыщи ее. (Гендин обыскивает)

ПАПИРОСНИЦА. Шо ты лапаешь, нет у меня ничего.

БАРГУЗИН. (появляется) Вася, Вася, Вася!.. Вот черт...

ПАПИРОСНИЦА. Людвиг Болеславович, вы ж меня знаете, Вася!

СТАЛИН. (возвращается, за ним Ягода)  Да, вот что, Артур Христианович, передайте, пожалуйста артистам, и режиссерам: пускай не обижаются, что раньше уехал – к сожалению, дела.  В другой раз посмотрю целиком, пусть зовут. (пауза, внимательно оглядывает всех) Давайте-ка, я сам шанежки возьму. Есть хочется. Сколько с меня?

ПАПИРОСНИЦА. А… хм… да берите так, мне разве жалко?

СТАЛИН. Ну, как это «так»?

ПАПИРОСНИЦА. Ну тогда…  рупь… за все.

СТАЛИН. Ну, рупь, так рупь. (берет пакет, дает деньги) Спасибо. (кусает шаньгу) Вкусно. Прямо как в Сольвычегодске. Вы не из Сольвычегодска?

ПАПИРОСНИЦА. Из Сольвычегодска… Ой, что это я? Не-е, я с Малаховки. Ой!

СТАЛИН. (Ягоде)  Попробуй, Ягода, вкусно.

ЯГОДА. Спасибо. (берет, ест)

СТАЛИН. Дерибас, на Дону таких не пекут, угощайся.

ДЕРИБАС. Спасибо. (берет, ест)

СТАЛИН. Артузов, ты ведь итальянец, поди и не знаешь, что это за шанежки такие? Попробуй.

АРТУЗОВ. Спасибо. (берет ест)

СТАЛИН. Отвезите гражданку домой.

ЯГОДА. Слушаюсь.

СТАЛИН. (уходит, останавливается, оборачивается к Баргузину)  А вот вы пели: «Шарахнул Тихон Антонина», это что же, про патриарха Тихона куплетец?

БАРГУЗИН. Про него. Сатирический нумер-фарс.

    Сталин несколько секунд размышляет, молча уходит. За ним уходят Ягода, Артузов, Дерибас. Гендин провожает Папиросницу.

БАРГУЗИН. Вася, что тут было?

БУФЕТЧИК. После расскажу. Все, скоро финал, я сворачиваюсь.  Адью. (увозит буфет)

БАРГУЗИН. Вот письмо. (дает письмо)

БУЛГАКОВ. Благодарю. (пауза)

БАРГУЗИН. Да что здесь было!?

БУЛГАКОВ. Пьесу Третьякова обсуждали. «Противогазы».

БАРГУЗИН. Зачем? Ничего не понимаю.

БУЛГАКОВ. Удивительный дом.

БАРГУЗИН. (весело) Самый загадочный дом в Москве. Тот, кто его строил, полагал, что душа его до рождения обреталась в Египте, а после смерти опять воплотится неведомо где. Видите эти веревки на стенах? Местами они связаны в узлы – знак внутренней силы. Развязать узел может только тот, кто его завязал.

БУЛГАКОВ. Скажите, пожалуйста.

БЕЛОЗЕРСКАЯ. А хозяин?

БАРГУЗИН. А хозяин жил недолго, весело и беспутно. Пока был здесь, дом его хранил. Но как-то оказался в другом городе, и на спор, на ящик коньку, прострелил себе ногу. Утверждая, что выдержит любую боль и полагая про себя, что тайные силы защитят его и там.

БЕЛОЗЕРСКАЯ. И что же?

БАРГУЗИН. Спор он выиграл, но заражение крови получил. Приказал нам всем долго жить и не верить во всякие старорежимные глупости. (Булгакову) Слушайте, зачем вам Боря Вершилов?

БУЛГАКОВ. Простите?

БАРГУЗИН. Отдайте нам. Я догадываюсь, о чем будет в письме. Вы видели наши спектакли?

БУЛГАКОВ. Да вот же.

БАРГУЗИН. Я здесь больше не служу. «Гамлета», например, нашего вы видели?

БУЛГАКОВ. Видел. Мрачный какой-то спектакль. Но сам Гамлет хорош необыкновенно.

БАРГУЗИН. Чехов Миша. Он натуральный гений.

БЕЛОЗЕРСКАЯ. А Станиславскому не понравилось, сказал, что очень истерично.

БАРГУЗИН. Это он от зависти. (из особняка машут Баргузину) Мне надо бежать. Вы не торопитесь, Михаил Афанасьевич, подумайте. (убегает в особняк) Михаил Афанасьевич! Подумайте!

БУЛГАКОВ. Фигляр. Клоун. Ну, что, идем гулять, пить вина заморские, вкушать блюда пряные?

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Он не клоун. Он рыцарь.

БУЛГАКОВ. Рыцарь?

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Между прочим, высокой степени посвящения. И «Гамлета» это он ставил.

БУЛГАКОВ. Рыцарь, ставший клоуном. О театр! Ты совсем недавно в Москве, откуда ты все знаешь, Банга?

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Знаю. Ты достанешь, наконец, письмо или нет?

БУЛГАКОВ. (распечатывает письмо) Письмо. Э-э… да тут на старославянском.

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Это невозможно, дай я сама. (выхватывает письмо) «Глубокоуважаемый Михаил Афанасьевич»… так… «крайне  хотел  бы  с  вами познакомиться»… «ваш роман»… ага!.. «поговорить  о ряде  дел, интересующих  меня и  могущих быть любопытными и вам»… ну… «не инсценировка, а пьеса на основе»… Мака, тебя приглашают в театр!

БУЛГАКОВ. Горите неугасаемым адским пламенем  «Гудки», «Крокодилы», «Красные перцы» и мерзавцы-редактора. Скоро я покину вас навсегда. (берет письмо) Где это Милютинской переулок?

БЕЛОЗЕРСКАЯ. У Лубянки. Вторая студия.

БУЛГАКОВ. Ах, да...  Ветер поднимает меня, Банга, и тебя вместе со мной. Прощайте, прощайте, прощайте!

                Занавеска в окне отлетает.

БАРГУЗИН. Уехали, а человека-то забыли!

                Взрыв, музыка.



                3

     Терраса ресторана в саду «Эрмитаж». Поздний вечер того же дня после короткого дождя. Фонари и звезды отражаются в лужах. Играет джаз.

БУЛГАКОВ. Ах, что за город, Любаня! Весна бывает раз в тысячу лет, а когда бывает - погода меняется на дню по сто раз и, клянусь тебе, если вдруг сейчас из подворотни вылез бы черт, он неминуемо тут же подхватил воспаление легких и кряхтел, как отставной капрал-пропойца.

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Мака, тебя принимают за сумасшедшего.

БУЛГАКОВ. Вернее, нет. Он заплакал бы от обиды: «Что же это за собачья жизнь, граждане!? Неужели пролетариат мог так испоганить погоду? Нет, это определенно невозможно. Я верю в наш пролетариат. И в доказательство этого я немедленно сбрасываю шерсть и копыта и записываюсь в пролетарии. Или дьяконы-обновленцы!»

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Мака, нас арестуют.

БУЛГАКОВ. В дьяконы или архиереи. И помяни нас, Господи, во царствии твоем…

                (плачет) 

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Ты невозможный человек. Пошли танцевать.

БУЛГАКОВ. В архиереи! И буду в раю. Древом Адам рая бысть изселен…

ШПЕТ. (подходит) … древом же крестным разбойник в рай вселися.

                Джаз кричит «Аллилуйя!»

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Густав Густавович! Давайте к нам!

ШПЕТ. Позвольте, кто же это собрался в архиереи?

БУЛГАКОВ. И не уговаривайте меня, почтенный философ, и не утешайте. Я поверил в переселение душ и социальную справедливость.

ШПЕТ. Гм… А водку архиереи пьют?

БУЛГАКОВ. Архиереи пьют всё!

ШПЕТ. Поразительно. Тогда позвольте за ваш грядущий брак. (делает знак официанту, тот приносит водку)

БУЛГАКОВ. Благодарствуйте.

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Ура! (пьют)

БУЛГАКОВ. А знаете, Густав Густавович, в одна тысяча триста четырнадцатом году, в Париже, я всего за пару золотых дукатов составлял гороскопы и угадывал родословные.  Хотите, расскажу вам вашу?

ШПЕТ. По правде говоря – нет. Моя биография началась с меня самого. А что это вы вдруг о переселении душ?

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Дурака валяет.

БУЛГАКОВ. Всенепременно-с, синьора. Повалять дурака – наше любимое пролетарское занятие.

ШПЕТ. Это вы Богданова наслушались… эти его опыты с кровью. Мосье Красин полагает, что благодаря им, наших вождей можно будет когда-нибудь оживить. Я полагаю, именно по этой причине на Красной площади соорудили вавилонский зиккурат. Силой разума и науки вожди станут богами и вернутся на землю.

БУЛГАКОВ. Вы считаете – это религия?

ШПЕТ. А что еще? Знаете, древние полагали, что душа человека в крови, кто контролирует кровь – контролирует душу. А потому безумцы, еретики и алхимики кровью подписывали договор с дьяволом.

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Мака, ты как хочешь, я пошла танцевать. Пусть вас обоих арестовывают без меня.

БУЛГАКОВ. Да, Любаня.

    Белозерская танцует, танцует хорошо, постепенно привлекая всеобщее внимание.

ШПЕТ. Чудная женщина. За нее! (пьют)

БУЛГАКОВ. Мне подарили книгу не так давно. И уверяю вас, за последние годы мало что производило на меня такое странное впечатление… тревожное… пожалуй, только одна другая… Возможно, я чрезмерно мнителен. Представьте - Новый год, смех, шампанское, Шуман в четыре руки… но клянусь вам, весь хмель разом улетучился, как только я пролистал несколько первых страниц.

ШПЕТ. О чем же сей таинственный манускрипт? О философском камне, магрибских колдунах и персидских магах? Или о сгинувшем в Сибири царском золоте?

БУЛГАКОВ. Как раз о том, с кем подписывали договора еретики и алхимики.

ШПЕТ. Ну, дорогой мой, такого пишут много. Особенно брошенные дамы полусвета и мрачные студенты-мистики. Хотя о дьяволах, демонах и прочей нечисти вам стоит поговорить с Борисом Исааковичем... 

БУЛГАКОВ. Эту книгу писал не студент… Но не в этом дело… Она скучна, тяжеловесна… Все дело в имени рассказчика.

ШПЕТ. Неужели Троцкий?

БУЛГАКОВ. Имя рассказчика - Булгаков. И я вдруг подумал, что жизнь разбрасывает перед нами знаки, которые мы не умеем читать. Вы верите в судьбу?

ШПЕТ. Я, Михаил Афанасьевич, верю в мысль, которая может объяснить всё, в логику этой мысли и в себя самого. Я рос в ужасной нищете, знаете ли… А вторая книга?

БУЛГАКОВ.  О том, что не Земля вертится вокруг Солнца, а совсем даже наоборот. Что есть предел, а за ним мир выворачивается наизнанку и сбрасывает глупые личины, за которыми мы все прячемся здесь.

ШПЕТ. Флоренский. Знаменитый девятый параграф... Да вы романтик, Михаил Афанасьевич. Личина, порой, не такая плохая вещь.

БУЛГАКОВ. Более всего меня потрясла его фантастическая смелость. Возможно, он ошибается, но не боится этого и не отступится ни за что, будьте покойны.

ШПЕТ. А хотите с ним познакомиться? У нас в академии Павел Сергеевич Попов служит, он Флоренского близко знает.

БУЛГАКОВ. Не знаю, я человек не церковный,  не теософ... Я часто встречаю его на Гоголевском бульваре… вижу, как он, сутулясь, летит, размахивая руками, в своем то ли пальто, то ли сутане. И, верите, когда я вижу его, мне легче смотреть в лицо судьбе, знаков которой я пока не в силах прочитать.

ШПЕТ. (пауза) Выпьем за вас, Михаил Афанасьевич.

БЕЛОЗЕРСКАЯ. (возвращается) Я с вами.

ШПЕТ. Окажите честь.

БУЛГАКОВ. Сей момент, милейшая синьора. (наливает) Да, эта водка - не проклятая «рыковка», рубль семьдесят пять бутылка. Это водка, я вам доложу - настоящая водка!

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Позвони с Лубянки, когда тебя будут расстреливать.

БУЛГАКОВ. Я пришлю письмо соколиной почтой с того света.

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Ты сам – клоун!

СЛАЩЕВ. (встает из-за соседнего столика, пьян) Господа! (пауза, шум, крики, свист) Прошу прощения… То есть молчать!.. (гул)

ШПЕТ. Кто это?

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Сейчас будет скандал.

БУЛГАКОВ. Это Слащев.

ШПЕТ. Тот самый, крымский!?

СЛАЩЕВ. Прошу слушать. Оркестр, всем заткнуться! (джаз затихает)

НЕЧВОЛОДОВА. Яков Александрович, пойдем домой.

СЛАЩЕВ. Я дома, Нина, я дома! (всем) Нина, жена моя верная, теперь режиссер, пиесы на театре представляет, прошу заходить.

НЕЧВОЛОДОВА. Ты себя и меня погубишь.

СЛАЩЕВ. А было - в атаку со мной ходила. На пулеметы. Кто тут знает, что такое идти с оркестром на пулемет? 

НЕЧВОЛОДОВА. Пойдем отсюда, я прошу тебя.

СЛАЩЕВ. Погоди. Соловей мой умер, погиб. Маленький такой, хромой, с рыжим хвостом. Жил у меня дома… Кошку мне подбросили, она его сожрала. А он песни мне пел…  (выходит из-за стола) Я прошу, чтобы все выпили в память о моем соловье! Оркестр играть! (джаз играет)

КОМДИВ. (за столом Слащева, встает, пытается схватить за руку) Яков Александрович!

СЛАЩЕВ. (вырывается, выходит к эстраде) Прошу выпить! (Комдиву) Ты кто? А-а… я тебя учу теперь, что есть тактика, а раньше с тобой воевал.  Да, помню, ты обошел мои разъезды через балку под Николаевом и порезал пластунов. Молодец! Я за то, чтобы сражаться с тем, кто может также сражаться. Это честно.  А вся эта интеллигентщина, лживая, подлая… Нина вот ставит в своем кружке гуманиста Чехова. А писатель Чехов привез себе мангуста для забавы, которого окрестил «сволочью»! Ну, писатель, он умеет подобрать имя… С острова Цейлон привез или не помню откуда... Приручил, позабавился и отдал в зоосад! А, каково!? Маленького звереныша! Этот мангуст плакал, когда к нему приходили!.. Душевный провидец Антон Павлович... А звереныш плакал…

КОМДИВ. Пойдемте, я вас провожу, Яков Александрович.

СЛАЩЕВ.  Пусть мне Фрунзе даст корпус! Больше ничего не надо, я еще послужу. (Комдиву) Ты! Ты!.. Ты как был фельдфебель, так и будешь вечно. Кто тебе дал дивизию?  Такой же, как ты идиот и скотина. Ты спрашивал, почему рухнула русская армия? Я тебе скажу почему. Не потому, что ты умеешь воевать. Ты воевать не умеешь, можешь мне поверить… А была на то Божья воля.

НЕЧВОЛОДОВА. Господи, Яков, что ты делаешь!? Пожалей меня!

СЛАЩЕВ. Ты что, Нина, плачешь? Не надо. Да, армии пришел конец. Величайшей армии мира. Она отошла от народа, да. Но главное, ее руководители оказались бездарями и прохвостами. Шатилов – вор, Тундутов – авантюрист, Витковский – тупой дурак, Кутепов… (Комдиву) Ему, как тебе, больше батальона нельзя было давать, Врангель – продажная тварь и предатель… Но то – Божья воля! А если ее нет, а!? А если нужно умение, страсть, талант!?.. Дали вам поляки под Варшавой в двадцатом году, а!? Дали!?

    Комдив трясущимися руками выхватывает револьвер и стреляет в Слащева несколько раз, не попадает, гремит разбитая посуда.

Слащев неподвижен, пауза.

СЛАЩЕВ. Вот так вы и воюете, как стреляете.

           К Слащеву и Нечволодовой бросаются, уводят, Комдив уходит.

ШПЕТ. Вот, черт возьми!

БЕЛОЗЕРСКАЯ. О, господи! Как всё сразу перед глазами… А думала, всё прошло, наконец… А это никогда не пройдет... Густав Густавович, говорят, что любая дама, услышавши раз вашу лекцию, тут же вешает себе на шею медальон с вашим фото и бегает за вами, как собачка. А вы высокомерно ни на кого не смотрите.

ШПЕТ. Лгут, Любовь Евгеньевна, гнусно, мерзавцы, клевещут... Я, пожалуй, пойду. Как-то не по себе. Выпьем за вас, Михаил Афанасьевич.

БУЛГАКОВ. Пусть перевернется весь мир, сегодня я счастлив.

ШПЕТ. Мне кажется, что вас ждет нелегкая судьба. Не в связи с женитьбой, конечно.

БУЛГАКОВ. Полно. Всё в прошлом. Сегодня я получил известие, которое все изменит навсегда. Вот увидите.

ШПЕТ. Я буду первым, кто поднимет кубок с пенной брагой в вашу честь. Я о другом.

БУЛГАКОВ. Ветер все равно может и не стать попутным? Благодарю покорно. Желаю денег и славы!

ШПЕТ. Я пью за вас, Михаил Афанасьевич, путь сочинителя – это путь либо отшельника, либо бродяги, либо рыцаря.

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Виват! (пьют) А я, между прочим, познакомила Маку с одним настоящим рыцарем.

ШПЕТ. Где же? Где-нибудь у Девичьего поля? Там как раз аккурат по пятницам поднимают молчаливые министериалы копья из клена и ясеня в честь светлооких жеманниц. А грустные монахини смотрят со стен на турниры. Хотя виноват, там теперь вместо монастыря «Музей раскрепощенной женщины».

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Нет, у Морозова на Воздвиженке. Мы с Макой смотрели спектакль…

БУЛГАКОВ. Чудовищный.

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Прекрасный. Мака несколько старомоден, за что его и люблю… Впрочем, спектакль тут не при чем. А потом…

БУЛГАКОВ. Клоун...

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Рыцарь…

ШПЕТ. У Морозова на Воздвиженке… позвольте… анархисты-мистики… «всякая власть есть насилие»… там что, теперь театр?

БУЛГАКОВ. Да.

ШПЕТ.  Какая-то галиматья… Когда цельность утеряна, на место реальностей приходят подобия, а на место божественного действа – театр, так говорит  любимый вами отец Павел... Рыцари превратились в арлекинов.

БУЛГАКОВ. А мне, знаете, почудилось за фиглярством… так, какое-то смутное чувство и щемящее…  как будто он хочет сохранить что-то очень важное внутри себя. И не находит сил. Все рушится вокруг, кони храпят и изрубленные тела корчатся в последних судорогах. Идет страшный бой, а у него вместо шлема шутовской колпак и вместо лат наряд арлекина… Наверное, теперь это лучшие доспехи для рыцаря. Но скорее всего, вы правы – всё это полнейшая галиматья.


                4

                Лубянка.

ДЕРИБАС. У вас нездоровый вид. Вы себя хорошо чувствуете?

ТУЧКОВ. Я не спал трое суток. Но это к делу не относится.

ДЕРИБАС. Хорошо. Докладывайте. (всматривается в Тучкова) Всё?

ТУЧКОВ. Так точно - всё. Что называется, каюк.

ДЕРИБАС. Так. (пауза) Давайте докладную. (берет, читает) Учиться вам надо, Евгений Александрович, вот что. Работаете вы как будто грамотно, а вот писать… нельзя же столько ошибок…

ТУЧКОВ. Я собираюсь.

ДЕРИБАС. Мне тоже по оксфордам прошвырнуться не довелось, но все-таки… (звонит по телефону) Доброе утро, Артур Христианович, приветствую. Понимаю, что много своих дел… Тут у меня Тучков с вестями… Какой ангел?.. Черный? Ах, да… Вы проницательны, как обычно… С Трилиссером я потом отдельно проработаю, чтоб и Красный Крест и Ватикан… Взвоют, конечно, -  и Будкевича, и Цепляка помянут, это к бабке не ходи… Значит, зайдете? Отлично, сначала мы с вами сами покумекаем, а потом уже… Жду, компривет. (берет другую трубку) Через полчаса ко мне Рутковского, Славатинского… ну, и Агранова. Всё пока. (кладет трубку) Вы, товарищ Тучков, эти глупые несуразности бросьте. Ночью полагается спать. На то вы и начальник отделения, чтобы правильно организовать работу, а не торчать самому, где не надо. Для этой цели у вас специальные сотрудники имеются.

ТУЧКОВ. Слушаюсь, Терентий Дмитриевич. Разрешите идти?

ДЕРИБАС. Садись, пиши. Без ошибок пиши. В ЦК РКПб товарищу Мехлису. Секретно. Вчера, седьмого апреля тысяча девятьсот двадцать пятого года в двадцать три часа  сорок пять минут умер в больнице Бакуниных на Остоженке патриарх Тихон в присутствии постоянно лечивших его врачей Бакуниной и Щелкан и послушника Тихона Пашкевич. Смерть произошла от очередного приступа грудной жабы. Написал? Далее. Кроме перечисленных врачей Тихона консультировали профессора: Кончаловский, Шервинский, Плетнев и ассистент Кончаловского доктор Покровский, бывавший у Тихона ежедневно. Утром восьмого апреля Тихон был после предварительного обряда… (заглядывает в записку, которую пишет Тучков) предварительного, через «а»… доставлен архиереями в свою квартиру в Донском монастыре, где и предположены его похороны. Желательно, чтобы пресса сообщением такого порядка и ограничилась. Начальник Секретного отдела ОГПУ Терентий Дерибас. Всё. Это - машинистке, печатать, мне на подпись, отправить курьером. И сразу бегом обратно. Будем вместе мозговать.

ТУЧКОВ. Слушаюсь.

ДЕРИБАС. Удивляюсь я, товарищ Тучков, как это вы среди монашек живете и при этом с церковью боретесь?

ТУЧКОВ. При чем же здесь монашки? Монашки определенно не при чем. У меня, товарищ Дерибас, жена есть.

ДЕРИБАС. Ну, идите. (Тучков уходит)

ГЕНДИН. (входит) Разрешите, товарищ Дерибас?

ДЕРИБАС. Давай, Сеня. Что у тебя?

ГЕНДИН. Разрешите доложить?

ДЕРИБАС. Докладывай, Семен Григорьевич, только быстро.

ГЕНДИН. (открывает папку, читает) Товарищ начальник Секретного отдела. По вашему запросу мною, помощником начальника шестого отделения отдела контрразведки ОГПУ Гендиным,  собрана информация по заинтересовавшему вас лицу, которое присутствовало на представлении театра Пролеткульта во время посещения оного Высшим руководством РКПб третьего апреля сего года.

ДЕРИБАС. «Оного», «которое» - у меня голова треснет. Давайте без кренделей.

ГЕНДИН. Слушаюсь. Вышеозначенное  лицо есть литератор-фельетонист Михаил Афанасьевич Булгаков. Биографическая справка…

ДЕРИБАС. Это потом. Времени нет и всё одно проверять надо. Что конкретно?

ГЕНДИН. Донесение осведомителя.

ДЕРИБАС. Ну.

ГЕНДИН. Седьмого марта сего года на литературном субботнике у Никитиной, Булгаков читал свою новую повесть.

ДЕРИБАС. А говорите «фельетонист». У тебя, Сеня, какое образование?

ГЕНДИН. Гимназия - пять классов, артиллерийские курсы.

ДЕРИБАС. Ну, давай далее.

ГЕНДИН. …новую повесть. Сюжет: профессор вынимает мозги и семенные железы у только что умершего и вкладывает их в собаку, в результате чего получается “очеловечивание” последней.

ДЕРИБАС. Что же он это так с собакой-то? Собака животное хорошее, нужное. Я собак люблю.

ГЕНДИН. При этом вся вещь написана во враждебных, дышащих бесконечным презрением к Совстрою тонах. Например - у профессора семь комнат. Он живет в рабочем доме. Приходит к нему депутация от рабочих, с просьбой отдать им две комнаты, так как дом переполнен, а у него одного семь комнат.

ДЕРИБАС. Быстрее, Сеня, я понял про комнаты.

ГЕНДИН. Он отвечает требованием дать ему еще и восьмую.

ДЕРИБАС. Ну.

ГЕНДИН. Затем подходит к телефону и заявляет какому-то очень влиятельному совработнику Виталию Власьевичу, что операции он ему делать не будет, и уезжает навсегда в Батум, так как к нему пришли вооруженные револьверами рабочие, а этого на самом деле нет, и заставляют его спать на кухне, а операции делать в уборной. Виталий Власьевич успокаивает его, обещая дать “крепкую” бумажку, после чего его никто трогать не будет. Профессор торжествует. Рабочая делегация остается с носом. Все это слушается под сопровождение злорадного смеха аудитории. Кто-то не выдерживает и со злостью восклицает: «Утопия»!

ДЕРИБАС. Ничего не понимаю. При чем здесь совработник? А что с собакой?

ГЕНДИН. Сейчас… Где это... Вот... Очеловеченная собака стала наглеть с каждым днем все более и более. Стала развратной: делала гнусные предложения горничной профессора. Но центр авторского глумления и обвинения зиждется на другом: на ношении собакой кожаной куртки, на требовании жилой площади, на проявлении коммунистического образа мышления. Все это вывело профессора из себя, и он разом покончил с созданным им самим несчастием, а именно: превратил очеловеченную собаку в прежнего, обыкновеннейшего пса.

ДЕРИБАС. Мда.

ГЕНДИН. Кроме того, книга пестрит порнографией, облеченной в деловой, якобы научный вид. Булгаков определенно ненавидит и презирает весь Совстрой, отрицает все его достижения. По личному мнению осведомителя, такие вещи, прочитанные в самом блестящем московском литературном кружке, намного опаснее бесполезно-безвредных выступлений литераторов сто первого сорта на заседаниях Всероссийского Союза поэтов.

ДЕРИБАС. Свое личное мнение пусть засунет… оставит при себе. Сами разберемся. Его дело доложить. Что еще?

ГЕНДИН. Вот еще донесение. В Москве функционирует клуб литераторов “Дом Герцена” на Тверском бульваре, где сейчас главным образом собирается литературная богема и где откровенно проявляют себя: Есенин, Большаков, Буданцев, махровые антисемиты, а также Зубакин, Савкин, Булгаков и прочая накипь литературы. Там имеется буфет, после знакомства с коим и выявляются их антиобщественные инстинкты, так как, чувствуя себя в своем окружении, ребята распоясываются…

ДЕРИБАС. Ну, с этим понятно… (входит Артузов, молча приветствует) Необходимо, товарищ Гендин, воду прекратить и взяться всерьез за работу по руководству осведомлением. В чем конкретно выражаются их антисоветские инстинкты?..  А вот, например, там, у театра, непонятно зачем вышел актер… актерам ведь полагается быть у сцены, кажется…

АРТУЗОВ. Людвиг Болеславович Баргузин. Режиссер МХАТа второго. Член Ордена тамплиеров-храмовников. Посвящен лично Карелиным. Будем разбираться. Терентий Дмитриевич, если мой орел более не нужен – пусть летит.

ДЕРИБАС. (Гендину) Хорошо. Оставьте бумаги, я посмотрю. Благодарю. (Гендин уходит)

АРТУЗОВ. Вечером еду в оперу. (поет)  Mein lieber Schwan! - Ach, diese letzte, traur'ge Fahrt, wie gern h;tt' ich sie dir erspart! В Большом - «Лоэнгрин».

ДЕРИБАС. Артур Христианович, вы ведь на десять саженей под землю видите.

АРТУЗОВ. Для контрразведки гражданин Булгаков пока интереса не представляет, хоть и имеет родственников за границей. На спектакле оказался, можно сказать, случайно. Мы, конечно, взяли под наблюдение. Да и ваше пятое отделение пусть присмотрится.

ДЕРИБАС. Вы полагаете, надо присмотреться?

АРТУЗОВ. Повесть – это так, мелкое покусывание, местами забавное. Вот он романец сочинил,  сейчас вторая часть на выходе. Это, скажу вам, штука посерьезнее. Если, как собираются, переделают роман в пьесу… Может иметь большой нежелательный резонанс.

ДЕРИБАС. Как называется роман?

АРТУЗОВ. А так, знаете ли, и называется – «Белая гвардия». Ну, что там с патриархом? Похороны, как я понимаю, в Вербное воскресенье. Пронаблюдаем, возможные провокации пресечем. Тут вот что еще: постановление ВЦИК о переименовании Царицына в Сталинград уже готово и будет, как мне доложили, на днях принято. Надо бы тоже обсудить. (пауза) Вечером еду в оперу. (поет) Schon sendet nach dem S;umigen der Gral!



                5

    Донской монастырь. День. На главном храме транспарант: «Антирелигиозный музей»
Ниже транспарант поменьше: «Борьба против религии есть азбука материализма и, следовательно, марксизма. Ленин». Гул толпы, колокольный звон, только что похоронили патриарха.

БУЛГАКОВ. Дядя Миша.

ПОКРОВСКИЙ. Здравствуй, Михаил. Странно тебя здесь видеть. Вот… похоронили… да отверзятся, как говорится, ему врата райские... Светлый был человек, мудрый. Россию нашу беспутную и несчастную любил, да и умер-то в Благовещенье. О, господи...

БУЛГАКОВ. Ты ведь его лечил, дядя Миша.

ПОКРОВСКИЙ. Лечил. Да и то сказать – то ли я его лечил, то ли он меня. И пошутить умел, и утешить. А утешение, брат, великая вещь, великая... Потому обезумели, обезумели. Иного я объяснения и не вижу. Одним махом отнял Господь разум у всех. Ты-то, небось, и креста не носишь?

БУЛГАКОВ. Не ношу.

ПОКРОВСКИЙ. Как же ты собираешься книги писать, без веры-то, не разумею? Ничего у тебя, милый ты мой, не получится, так и знай. Можно завитушку какую-нибудь сляпать занимательную, шкатулочку музыкальную с чертиком, чтоб выпрыгивал. Но что-то настоящее – ни-ни. Не получится.

БУЛГАКОВ. Я, дядя Миша, тебе книжку мою принесу.

ПОКРОВСКИЙ. Я тебя не виню. И не сужу. Ты не ребенок давно. Ты войну видел, кровь, грязь, ненависть. Люди у тебя на руках умирали. Хоть мы с тобой, брат, и лекари, а всё одно… Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему… Ан, видишь, «приидет» и «приближится»… У кого тут сил достанет всё объяснить? Разве - вон видишь? - монах-молчальник, имяславец. Он-то, наверное, может. Да молчит.

БУЛГАКОВ. Я его видел где-то.

ПОКРОВСКИЙ. С Афона его погнали, наши же, русские, и погнали, он к абхазам в Кананит, потом где-то в лесах прятался, теперь здесь вот обретается.

БУЛГАКОВ. (усмехается) Так ведь молчит.

ПОКРОВСКИЙ. Да ему и говорить ничего не надо – в глаза его посмотри. Знаешь, Тихона, патриарха, семь лет тому жребием перед Владимирской Богоматерью выбирали. Потому что икона эта...  может быть, за всю историю человечества лучше ничего не создано. А мы и имени того, кто писал, не знаем. И умер, видать, сразу как написал – ничего другого от него не осталось.

БУЛГАКОВ. Зато это навеки. Навсегда...

ПОКРОВСКИЙ. Вот где вера-то. Ты ведь, я полагаю, и в церковь не ходишь?

БУЛГАКОВ. Не хожу, дядя Миша, не могу. В Киеве ходили с Татьяной, иногда. А после – нет…

ПОКРОВСКИЙ. Здесь Татьяна. Видел я ее. А ты ведь, я слышал, …женишься?

БУЛГАКОВ. Я люблю эту женщину.

ПОКРОВСКИЙ. Что ж. Поступай, как сердце тебе велит. Только помяни мое слово, кого бы ты ни полюбил в этой жизни – никто и никогда не пожертвует собой ради тебя, как Таня.

БУЛГАКОВ. Знаю.

ЛАППА. (появляется) Миша… (Покровскому) Здравствуйте, Михаил Михайлович.

ПОКРОВСКИЙ. Здравствуй, Танюша. Я откланиваюсь. (Булгакову) Видел объявление в газете… какой не припомню… концерт в Благородном собрании…

БУЛГАКОВ. Доме Союзов.

ПОКРОВСКИЙ. Точно так-с. Михаил Булгаков читает… Что-то про Чичикова, кажется. Очень рад… Ну-с, прошу простить.

БУЛГАКОВ. До свидания, дядя Миша, я забегу скоро.

ЛАППА. Прощайте. (Покровский уходит)

                Пауза.

ЛАППА. Меньше всего ожидала тебя здесь увидеть. Газета послала за фельетоном на злобу дня или просто любопытство? 

БУЛГАКОВ. Таня… Тася… Не надо так говорить.

ЛАППА. Не буду.

БУЛГАКОВ. Прости, я не зашел. У меня сейчас совсем нет денег… для тебя, нужно было дать сто двадцать рублей… Любе на аборт.

ЛАППА. Я на курсы машинисток пошла. Справлюсь.

БУЛГАКОВ. Справишься, конечно, справишься, но я все-таки…

ЛАППА. Выучусь - может, тоже кого-нибудь уведу. Я, правда, голой в кафешантанах плясать не умею, но, глядишь, и этому научусь.

БУЛГАКОВ. Тася!

ЛАППА. Аборт…  У меня их было два, помнишь? А первый еще до свадьбы... Верила тебе, за тобой в любой омут шла, в любое пекло. В Каменец-Подольском ноги солдатам раненым держала, когда ты резал. Я держала, а ты пилил. В крови, в грязи, в матерщине. А Черновицы, а Вязьма, а Владикавказ? Господи!

БУЛГАКОВ. Я сейчас должен заработать.  Я заработаю много денег. Я помогу, я тебя не брошу.

ЛАППА. Ты уже бросил. Предал. Нет ничего страшнее в этой жизни, чем предательство. И знаешь почему? Потому что враги не предают, Миша. Предают друзья и самые близкие люди, которым веришь, как себе. Теперь я это знаю.

БУЛГАКОВ. Бог меня накажет за тебя.

ЛАППА. Кому от этого будет легче или лучше? Мне не будет, Миша. Это уж точно. Я по фронтам с тобой таскалась, как девка,  по хуторам да аулам. Из небытия тебя вытащила, из марева проклятого, потом из тифа. Я, не она!

БУЛГАКОВ. Тася! Не мучай меня.

ЛАППА. Вот колокол звонил. Это и меня хоронили. Не будет мне больше жизни. Детей, и тех у меня нет. И не будет… На рынке торговала, воду тебе грела, чтобы ты писать мог. И вот - написал, и ей посвятил. А мне подарить принес… За что?

БУЛГАКОВ. Я люблю ее, Тася. Остался бы я, и оба бы мы мучились вечной мукой.

ЛАППА. А теперь мне одной мучиться, жестокий ты человек, страшный. Мы с тобой голод прошли, и страх, и отчаянье. Убежать от этого хочешь.  Некуда от этого бежать, Миша, некуда.

БУЛГАКОВ. Ну, что, что мне делать!?

ЛАППА. Прощай, Булгаков. Вот не встретила бы тебя здесь и ничего бы не сказала. Зачем ты сюда пришел? (отходит, оборачивается) Говорят, дьявол - во плоти. Он в тебе, Булгаков, прощай. (уходит)

    Монах проходит мимо, останавливается, смотрит  в глаза Булгакову, уходит.


                6

                Замок Вероники.

ДЕ МИЙО. Что же это у них с церквями? Тоже мавры!? Ну, везде они, ты посмотри!

ГЕРБЕРТ. Да, нет, рыцарь - свои.

ДЕ МИЙО. Ну, если у них рыцари кривляются и распевают гнусные песенки вместо того, чтобы сражаться - тогда конечно.

БОРРЕЛЬ. Мои доносители тоже, так намудрят – поди разбирай: что это, про кого это…

ВЕРОНИКА. Как же он женится, когда он венчан?

ДЕ МИЙО. Говорю вам, он мавр!

ГЕРБЕРТ. Любовь, принцесса. Впрочем, мне трудно что-то добавить – я монах.

ДЕ МИЙО. Монах-то монах, а дочери конюшего чего-то нашептал – она полдня пунцовая ходила.

ВЕРОНИКА. Де Мийо, я лишу вас поцелуя моей руки.

ДЕ МИЙО. Простите, Вероника.

ВЕРОНИКА. Любовь должна быть чистой, как росинка на полевом цветке. И такой… Помните у Овидия, Филемон и Бавкида?.. Боги дали им счастье умереть в один день, чтобы они не видели  страданий друг друга. И Филемон стал дубом, а Бавкида липой. А все остальное - похоть. Похоть, понимаете, Де Мийо?

ДЕ МИЙО. Да, принцесса. Помнится, у них не было детей.

ВЕРОНИКА. Но продолжайте, брат Герберт.

ГЕРБЕРТ. Конечно, лучезарная донна. Как пожелаете.


                7

                (1926 год), осень.
                МХАТ.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Ну, что же. Будем начинать. Время идет. Мы… никуда не идем. Мы сидим и ждем автора. Позвольте осведомиться – где автор?

РАСПОРЯДИТЕЛЬ. Нигде  нет, Константин Сергеевич, прямо мистика, как испарился, проклятый. Куда-то пропал.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Куда пропал?

ПЕРВЫЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. Известно куда пропадают. Чудеса науки. Бывает жил себе человек, жил скромненько, и вдруг – раз, и он уже где-нибудь в Париже, Гималаях, вещун, гуру, пророк, аки Исайя.

СТАНИСЛАВСКИЙ. В каких Гималаях? При чем здесь Гималаи?

ВТОРОЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. Может быть, он внезапно заболел, подхватил инфекцию, сейчас это очень даже просто, столько всякой инфекции в Москве, просто ужас. Мой шурин давеча свалился с лакунарной ангиной, так ни слова сказать не может. Лежит, и шипит, как гусь.

ТРЕТИЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. Ах!

ВТОРОЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ.  Ах?

ТРЕТИЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. Ах, какого гуся подавали третьего дня у Якуловых! Да со спаржей, да с маринованным чесноком, да с печеными баклажанами. Наташенька Шифф само обаяние… Как вы полагаете Якулова, Константин Сергеевич?

СТАНИСЛАВСКИЙ. Якулов штукарь. Такие штуки хороши для Таирова.

ВТОРОЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. Лежит в бреду, в жару, проклинает судьбу.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Кто?

ВТОРОЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. Что «кто»?

СТАНИСЛАВСКИЙ. Кто проклинает судьбу?

ВТОРОЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. Автор, натурально. С авторами это сплошь и рядом. Как что, так сразу проклинать судьбу. Я знаю многих авторов, с ними это ну просто сплошь и рядом.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Какой жар, причем тут жар? Если бы у него был жар, нас бы срочно информировали. Он вообще осведомлен? Ему сообщали? Сообщили?

РАСПОРЯДИТЕЛЬ. Как положено, Константин Сергеевич, сообщали, мы порядок соблюдаем.

ЧЕТВЕРТЫЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. У Таирова во всех спектаклях ходят вот так (показывает), как на египетских фресках... А может, он на ипподроме с Яншиным?

ПЕРВЫЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. Яншин репетирует третий акт с утра.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Никакого порядка в помине нет. (Распорядителю) Я прошу вас обратить самое пристальное  внимание на электротехническую часть, которую считаю в совершенном упадке.

РАСПОРЯДИТЕЛЬ. Слушаю.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Вопрос о свете изучить с помощью инспекций. Потому что при мне спектакль  - одно, а без меня другое! Я в этом убедился неоднократно и жду случая поднять тревогу.

ВТОРОЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. А домой к нему посылали?

РАСПОРЯДИТЕЛЬ. Как же, первым делом. Нету его дома.

ПЕРВЫЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. Я хотел бы, кстати, напомнить о литмонтаже Яхонтова. Надо бы устроить заседание коллегии при участии Яхонтова, и пригласить на это заседание наших авторов, чтобы получить представление о литмонтаже.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Не имею никакого понятия ни о лите, ни о монтаже, ни о Яхонтове. (пауза) У автора просто скверный характер. Я помню Антона Павловича, Алексея Максимовича – ни у кого не было такого скандального характера. На каждое наше разумнейшее предложение он ставит ультиматум - забрать пьесу и разорвать с театром.

ВТОРОЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. Я знаю авторов. У них это сплошь и рядом, сплошь и рядом.

ТРЕТИЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. Секрет писательства прост. Настоящий писатель должен постоянно болеть, жаловаться на судьбу и власти, хорошо описывать еду и иметь скверный характер.

РАСПОРЯДИТЕЛЬ. Константин Сергеевич, Ершов просит освободить его от роли Монтано.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Я полагаю, надо оставить Владимира Львовича в роли Монтано. Сообщите Ершову, что роль Монтано писал никто другой, как Шекспир. Непонимание того, что это роль, а не что-нибудь, недопустимо для хорошего актера. Когда эта роль покажется на сцене в другом исполнении, он будет себе грызть пальцы от досады. Непонимание своего амплуа – большая беда для молодого актера. Кстати, поинтересуйтесь -  понимает ли Владимир Львович, что отказывание от ролей является началом разложения труппы?

РАСПОРЯДИТЕЛЬ. Слушаю.

ЧЕТВЕРТЫЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. А Судаков, Константин Сергеевич, опять настырно просит роль Алексея Турбина.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Ну, пусть Судаков опять покажется, если полагает, что готов.

ВТОРОЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. Что ж это, времечко-то идет, летит времечко!

СТАНИСЛАВСКИЙ. Будем начинать. (Распорядителю) Прошу вас незамедлительно продолжить поиски.

РАСПОРЯДИТЕЛЬ. Всенепременно. (уходит) 

ПЕРВЫЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. Что же, тогда позвольте мне. Премьера, как говорится, на носу, уже, что называется,  вот-вот, варится-парится, источает, можно сказать, аромат, а с названием мы определиться никак не можем.

ВТОРОЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. Кстати, в Малом «Любовь Яровая» на выходе - можем опоздать.

ЧЕТВЕРТЫЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. А у Мейерхольда - «Ревизор».

СТАНИСЛАВСКИЙ. Мейерхольд ставит Гоголя как Гофмана. Это безобразие, Гоголь - русский писатель.

ВТОРОЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. Так что же с названием?

СТАНИСЛАВСКИЙ. Что предлагает нам автор?

ВТОРОЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. То же, что и раньше: вместо «Белая гвардия» - «Белый декабрь» или «Белый буран».

СТАНИСЛАВСКИЙ. Так. Трудный характер у этого железнодорожника. Он всех нас погубит и утащит в могилу, я вас уверяю. Сначала Вершилов уговорил меня взяться за эту советскую агитку, потом сам сбежал на «Фигаро», и вот теперь ни автора, ни названия. А где режиссер, где Судаков?

ЧЕТВЕРТЫЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. Репетирует он, Константин Сергеевич. К вашему приезду, с самого утра.

СТАНИСЛАВСКИЙ.  Что репетирует? «Белый буран»? Не знаю, может автору так хочется - поскорее в могилу? Что же всё «белый» и «белый»?

ВТОРОЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. А что, если «Концевой буран»?

СТАНИСЛАВСКИЙ. Что ж это за «Концевой буран» такой, как это буран может быть «концевым»? Может быть, хотя бы так - через тире - «Буран тире конец»?

ТРЕТИЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. Не знаю, не знаю.

ВТОРОЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. Я предлагаю – «Перед концом».

ТРЕТИЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. Гм…

ВТОРОЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. Позвольте, что это за «гм»?!

ТРЕТИЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. Да нет, я ничего.

ВТОРОЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. Или так: «Конец концов».

ТРЕТИЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. Гм…

ВТОРОЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. Я попросил бы вас.

ТРЕТИЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. Я ничего.

ВТОРОЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. Ну, тогда, воля ваша – «Концевой буран»

ПЕРВЫЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. С Владимиром Ивановичем бы посоветоваться.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Владимир Иванович нам не поможет. Владимир Иванович очень поддержал театр в прошлом году, поставив …наинужнейший спектакль про этого казака Степана…

ВТОРОЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. Пугачева.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Да. И…

ПЕРВЫЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. И уехал в Голливуд.

СТАНИСЛАВСКИЙ. (строго) И выполняет важную для театра миссию в Америке. Вряд ли мы успеем с ним списаться до премьеры.

ПЕРВЫЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. Э-эх… мне бы такая миссия…

СТАНИСЛАВСКИЙ. Не могу сказать, что название «Перед концом» мне нравится с литературной и художественной точки зрения. Такое название отзывается Шпажинским или Гнедичем… Слово «белый»…  я бы избегал. Его примут только в каком-нибудь соединении, например, «Конец белых».  (Третий член коллегии вздыхает) Но такое название недопустимо. Не находя лучшего, советую назвать «Перед  концом». Думаю, что это заставит иначе смотреть на пьесу, с первого же акта.

РАСПОРЯДИТЕЛЬ. (влетает) Нашелся автор, Константин Сергеевич, нашелся! Идет!

ПЕРВЫЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. И где же он, черт возьми, пропадал?

РАСПОРЯДИТЕЛЬ. Да кто ж его знает?

БУЛГАКОВ. (входит) Прошу простить.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Михаил Афанасьевич, дорогой, ну, что же это? Афиши печатать надо, анонс давать. А вас днем с огнем. Вы решили с названием?

БУЛГАКОВ. Василий Васильевич Лужский предложил «Дни Турбиных». Пусть будет «Дни Турбиных».

СТАНИСЛАВСКИЙ. Хорошо. Пусть будет.

БУЛГАКОВ. (пауза) Прошу простить за опоздание. (пауза) У меня, знаете ли, допрос был.

ВТОРОЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ. Вот оно что.

БУЛГАКОВ. Да. Такой вот салат де монтре с попугаями. На Лубянке.

СТАНИСЛАВСКИЙ. И что вы?

БУЛГАКОВ. Куплю себе монокль. Имею давнее намерение. 

СТАНИСЛАВСКИЙ. (пауза) Давайте, Михаил Афанасьевич, репетировать.

      За полупрозрачным экраном высвечивается фигура Актрисы («Елены Тальберг»), члены коллегии пропадают.

АКТРИСА («Елена»).  Ларион! Алешу убили...

РЕЖИССЕР. Одну секунду, Вера Сергеевна, подождите. (подходит, что-то объясняет)

АКТРИСА («Елена). Ларион! Алешу убили…

РЕЖИССЕР. Нет, Вера Сергеевна, вы перейдите сюда… (подходит, объясняет)

                .

БУЛГАКОВ. (тихо) Алешу убили.

МАТЬ. Мишенька, зови всех чай пить, где Ваня, Лёля?

БУЛГАКОВ. Я к тебе на похороны не приехал, мама. Я не мог, прости, я не мог.

                .

АКТРИСА («Елена). Ларион! Алешу убили…

РЕЖИССЕР. Вы так не в свету, Вера Сергеевна, перейдите.

                .

ЛАППА. У меня на свадьбу блузка будет и юбка в складку. А фаты не будет. К лешему фату!

                .

АКТРИСА («Елена). Вчера вы с ним за столом сидели – помните?

РЕЖИССЕР. Нет, погодите…

                .

БУЛГАКОВ. Господин полковник!

ПОЛКОВНИК. (ранен, свист пуль, пулеметы, разрывы) Да что вы, Михаил Афанасьевич, дорогой мой, не утешайте меня, я не мальчик. Умереть… умереть надо достойно. Вот и вся арифметика.

                .

АКТРИСА («Елена). Ларион!..

РЕЖИССЕР. Не то.

                .

ЛАППА. Миша, это невозможно! Не отправляй меня больше. Пусть я лучше уеду или повешусь. Я не вынесу! Ни в одной аптеке морфий мне больше не отпускают. Я не могу объяснить, для чего больнице столько морфия! Они уже все понимают! Я схожу с ума!

                .

ГЕНДИН. Считаете ли вы, гражданин Булгаков, что в «Собачьем сердце» есть политическая подкладка?

АРТУЗОВ. Поймите правильно, Михаил Афанасьевич, фактически это вовсе не допрос, это в некотором роде дружеская беседа…  Помните романс «Скажи мне, отчего?» Знакомы ли вам фамилии, скажем, Карелина, Зубакина, Белюстина, Солоновича? Вы бывали у Завадских в Мансуровском?

ГЕНДИН. С Зубакиным вы встречались в клубе литераторов «Дом Герцена», не так ли? 

АРТУЗОВ. Друзья вас называют «Мака». Позвольте осведомиться,  известно ли вам, что автор стишков, откуда вы взяли это забавное прозвище, является членом антисоветского  Ордена розенкрейцеров? Вы с ним, то есть с ней знакомы?

ГЕНДИН. Вы должны дать подписку о неразглашении.

                .

АКТРИСА. («Елена) Где Алексей?

                .

ДЕРИБАС. Товарищ зампредседателя ОГПУ, о литераторе Булгакове наш источник сообщает (читает донесение): Начальнику Секретного Отдела ОГПУ товарищу Дерибасу. По  поводу  готовящейся   к  постановке   пьесы  „Белая   гвардия“ Булгакова, репетиции  которой  идут в  Художественном  театре  в литературных кругах  высказывается большое  удивление, что  пьеса  эта пропущена реперткомом, так как она имеет определенный и  недвусмысленный белогвардейский дух. По отзывам людей, слышавших эту  пьесу, можно считать, что  пьеса, как художественное произведение,  довольно сильна… Вызов Булгакова на Лубянку вовсю обсуждается в московских литературных кругах, поскольку Булгаков подробнейшим образом рассказал о допросе известному писателю Смидовичу-Вересаеву. Во время допроса ему казалось, что «сзади его спины кто-то вертится, и у него было такое чувство, что его хотят застрелить», в конце концов ему заявили, что «если он не перестанет писать в подобном роде, то он будет выслан из Москвы», а когда он вышел из ГПУ, то видел, что за ним идут.

ЯГОДА. Продолжать следить, докладывать, допросить еще раз.

                .

АКТРИСА («Елена). Ларион!

                .

АРТУЗОВ. Нам сообщают. (читает) Вся интеллигенция Москвы говорит о „Днях Турбиных“ и о  Булгакове. От интеллигенции злоба дня перекинулась к обывателям и даже рабочим. Достать билет в Первом  MXAT  на „Дни  Турбиных“ стало  очень  трудно. Сам Булгаков  получает теперь  с  каждого представления сто восемьдесят рублей. Вторая его пьеса, „Зойкина квартира“,  усиленным темпом готовится в студии  имени Вахтангова, а  третья, „Багровый остров“, уже начинает анонсироваться Камерным театром. Единогласное  мнение лиц, бывших на пьесе, таково, что сама  пьеса ничего  особенного собою не представляет ни в чисто художественном, ни в  политическом  отношениях, и даже, будь она поставлена в каком-нибудь  другом  театре, на нее не обратили бы никакого внимания.

СТАЛИН. Поехали, посмотрим, Артур Христианович, что это за Булгаков такой. Пусть мне принесут текст пьесы.

                .

АКТРИСА («Елена). Алешу убили.

БУЛГАКОВ. Тут вот что, Вера Сергеевна. Тут никакой аффектации не нужно. Нужно очень просто, очень просто – возьмите себя пальцами за виски, ходите, и на одной ноте – Алешу убили, Алешу убили… И получится.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Верно. Так – получится. Еще знаете что, Вера Сергеевна... Потом надо – вот вы ходите, ходите – надо засмеяться, как плач, …и упасть. Попробуйте.

     Музыка. Это уже спектакль. За экраном силуэты актеров. Временами реплики растворяются в музыке  и звуках.

АКТРИСА («Елена). Ларион! Алешу убили...

ПЕРВЫЙ АКТЕР(«Шервинский). Дайте воды...

АКТРИСА («Елена). Ларион! Алешу убили! Вчера вы с ним за столом сидели — помните? А его убили...

ВТОРОЙ АКТЕР(«Лариосик»).  Елена Васильевна, миленькая...

ПЕРВЫЙ АКТЕР(«Шервинский»). Лена, Лена...

АКТРИСА («Елена). А вы?! Старшие офицеры! Старшие офицеры! Все домой пришли, а командира убили?..

ТРЕТИЙ АКТЕР(«Мышлаевский»). Лена, пожалей нас, что ты говоришь?! Мы все исполняли его приказание. Все!

ЧЕТВЕРТЫЙ АКТЕР(«Студзинский»). Нет, она совершенно права! Я кругом виноват. Нельзя было его оставить! Я старший офицер, и я свою ошибку поправлю! (выхватывает револьвер)

ТРЕТИЙ АКТЕР(«Мышлаевский»). Куда? Нет, стой! Нет, стой!

ЧЕТВЕРТЫЙ АКТЕР(«Студзинский»). Убери руки!

ТРЕТИЙ АКТЕР(«Мышлаевский»). Ну, нет! Что ж, я один останусь? Ты ни в чем ровно не виноват! Ни в чем! Я его видел последним, предупреждал и все исполнил. Лена!

АКТРИСА («Елена»). Я от горя сказала. У меня помутилось в голове. Отдайте револьвер!

ЧЕТВЕРТЫЙ АКТЕР(«Студзинский»). (истерически) Никто не смеет меня упрекать! Никто! Никто! Все приказания полковника Турбина я исполнил!

АКТРИСА («Елена»). Никто!.. Никто!.. Я обезумела.

ТРЕТИЙ АКТЕР(«Мышлаевский»). Николка, говори... Лена, будь мужественна. Мы его найдем... Найдем... Говори начистоту...

ПЯТЫЙ («Николка»). Убили командира...         

                Актриса падает в обморок.

СТАНИСЛАВСКИЙ. (в пустоту) Занавес. (пауза) Тихо. Так было на «Чайке».

РАСПОРЯДИТЕЛЬ. (вбегает, шепотом) Константин Сергеевич, люди из зала не выходят! Сидят молча, с ума сойти! (убегает)

СТАНИСЛАВСКИЙ. Я вас поздравляю, Михаил Афанасьевич. Хоть и выбросили, мерзавцы, петлюровскую сцену, а все равно, хорошо.

БУЛГАКОВ. Спасибо вам за все, Константин Сергеевич. Я пойду.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Как же, а четвертый акт?

БУЛГАКОВ. Что-то я себя неважно чувствую… я где-нибудь один побуду. (уходит)

РАСПОРЯДИТЕЛЬ. (вбегает) Так и сидят, Константин Сергеевич, даже говорят – шепотом!

СТАНИСЛАВСКИЙ. Вот и чудно.

РАСПОРЯДИТЕЛЬ. А ведь славный спектакль, Константин Сергеевич, ей-богу, до чего славный! Молодец Булгаков, какой молодец!

СТАНИСЛАВСКИЙ. Собственно, он его и поставил.

СТАЛИН. (появляется сначала голова, потом входит) Не помешаю?

СТАНИСЛАВСКИЙ. Что вы, что вы, Иосиф Виссарионович, прошу вас…

РАСПОРЯДИТЕЛЬ. Ох… Я побегу, чтобы звонки к началу не давали.

СТАЛИН. А что, начнут без нас?

СТАНИСЛАВСКИЙ. Конечно, нет. Как можно?

СТАЛИН. Не беспокойтесь. Я вас не задержу. Пусть дают.

РАСПОРЯДИТЕЛЬ. Я все ж таки, простите… пардон… (убегает)

СТАЛИН. (достает портсигар) Вы ведь курили, Константин Сергеевич?

СТАНИСЛАВСКИЙ. Курил когда-то.

СТАЛИН. Мне сказали, что у вас сердце не очень… Ну, я тоже не буду.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Пожалуйста, курите, если вам угодно.

СТАЛИН. (убирает портсигар) Антисоветская штука ваш спектакль, а?

СТАНИСЛАВСКИЙ. Нам Главрепертком разрешил. Мы все, абсолютно все указания выполнили.

СТАЛИН. Антисоветская. Но талантливая. Странное дело этот талант, вы не находите? В какую угодно сторону изворачивается, как уж. Все может оправдать, заставить полюбить и прочее.

Актриса. (вбегает) Константин Сергеевич, что же это такое, скажите монтировщикам, будь они прокляты, опять гвозди на сцене! Я платье изорвала под лопаткой и чулок! (задирает платье, показывает) Вот смотрите! (замечает Сталина) Ой, простите!.. (убегает)

СТАЛИН. Талант… В чем его природа любопытно? Истина, где она? Каждый защищает свою истину. (пауза) Спектакль-то замечательный, вот штука, а? Сейчас посмотрю последний акт, но уже все понятно. Кто кого, за что и почему.  Такие были чудесные, добрые, искренние люди… А их злая сила тюк-тюк и на свалку, в небытие…  А вот у нашего поэта Безыменского такой вот Алексей Турбин убил родного брата. И вряд ли этот поэт Безыменский будет с симпатией относиться к писателю Булгакову. И что мы с вами будем с этим делать, а? Такое вот у нас получается шапито. Кстати, что, Елена сама им всем готовит, моет, стирает?

СТАНИСЛАВСКИЙ. Ну да… Наверное… Такое время… Право, не знаю, что сказать.

СТАЛИН. Но спектакль полезный, хоть это и не заслуга автора. Интересный он человек. Я бы с ним побеседовал.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Ушел он, Иосиф Виссарионович, переволновался… очень нервный, мнительный… устал, вымотался вконец.

СТАЛИН. Ну, пусть отдыхает. Нервный... Все мы нервные. Это ничего. Мне вот скоро сорок семь, какие-то вопросы себе задаешь… иногда... а вот эта пьеса… талантливая пьеса…  хотя вот такие Турбины – честные ведь по-своему  люди, храбрые, но ведь сидят на чужой шее, сидят, а? Он, конечно, этого не рисует.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Автор хотел показать внутренний конфликт. На историческом переломе.

СТАЛИН. Автор хотел показать, что ему жаль того мира, в котором он вырос. Может быть, он старался быть и над красными, и над белыми. Но белые ему нравятся больше. Но вот, что получается: если даже такие люди, Турбины, умные, стойкие, должны признать в конце концов, что ничего с этими большевиками не поделаешь – значит мы на верном пути.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Да, конечно - да. (звонок к началу)

СТАЛИН. Очень Главрепертком вас донимает? Главреперткома бояться не нужно. Я не считаю  Главрепертком  центром  художественного творчества. Он часто ошибается. Будет сильно вас донимать, вы мне скажите, ладно?

СТАНИСЛАВСКИЙ. С вами не всегда соединяют, я понимаю, у вас столько дел…

СТАЛИН. Не соединяют? Не может быть. А вы тогда еще позвоните.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Да, непременно.

СТАЛИН. Или я вам позвоню. (звонок) Надо идти, неудобно задерживать. А что ваш Булгаков, еще что-нибудь затевает для вас?

СТАНИСЛАВСКИЙ. Не знаю. Что-то думает, кажется… ах, вот что -  «Рыцарь Серафимы».


                8

                Замок Вероники

ДЕ МИЙО. Надо бы - «Рыцарь Вероники».

ГЕРБЕРТ. Или «Благородный кавалер Де Мийо, преданный рыцарь светлоликой Вероники, принцессы Аквитанской»

ДЕ МИЙО. Благочестивый брат полагает эту шутку забавной?

ВЕРОНИКА. Де Мийо, окажите любезность.

ДЕ МИЙО. Все, что пожелаете, госпожа.

ВЕРОНИКА. Сделаем перерыв. Я не хочу, чтобы все закончилось слишком быстро, пусть эта ночь тянется долго. Я распорядилась зажарить нам гусей и куропаток. Узнайте, все ли готово и прикажите подавать.

ДЕ МИЙО. С радостью, принцесса. (уходит, по дороге дав незаметно тумака Герберту)

БОРРЕЛЬ. Если мы прерываемся на прощальный ужин, я хотел бы в благодарность за ваше гостеприимство, Вероника, и в память обо мне, сделать небольшой подарок. Я сейчас вернусь. (уходит)

ВЕРОНИКА. Кажется, у вашего героя все начинает получаться.

ГЕРБЕРТ. Кто знает, что ждет его дальше, донна?

ВЕРОНИКА. Вы знаете. Что ты говорил дочери конюшего?

ГЕРБЕРТ. Так, немного из Библии… в доступном изложении. Дочь конюшего в отличие от вас не умеет ни читать, ни писать и уж тем более никогда не слышала о стихах Соломона.

ВЕРОНИКА. Прочитай мне.

ГЕРБЕРТ. Лучезарная донна, пощадите, я монах.

ВЕРОНИКА. Ничего, я тоже невинна. Господь благословляет истинную любовь, а ты ведь сам мне ее желал. Дочери конюшего ты же читал?

ГЕРБЕРТ. Это совсем другое…

ВЕРОНИКА. Я понимаю. Я хочу, чтобы ты остался в моем замке. Пусть граф Барселоны едет один. Я сама отвезу тебя в Кордову, Геную, Рим… куда пожелаешь. Я хочу каждую ночь слушать твои истории. Сейчас я попрощаюсь с графом, отправлю Де Мийо, и мне одной ты расскажешь, что было дальше.

ГЕРБЕРТ. Я могу стать счастливейшим из людей, Вероника…

ВЕРОНИКА. Так стань им.

ГЕРБЕРТ. Я закончу историю, а потом вы примете решение.

ВЕРОНИКА. Хорошо. (страстно целует Герберта) Но знай – я уже приняла решение и не поменяю его.

ДЕ МИЙО. (входит) Куропатки зажарены, гуси нашпигованы, багряные вина шипят и пенятся.

ВЕРОНИКА. Вы поэт, Де Мийо. Пусть вносят.


                ________________________



                Второй акт


                9

                (1930 год)
     Тихий свет, ирреальный. Патриаршие пруды, вторая половина дня, апрель.
Булгаков у пруда смотрит на воду. За ним по аллее проходят отдыхающие. Еще дальше, в глубине виден телефон-автомат. Появляется Папиросница.

ПАПИРОСНИЦА. Папиросы! Покупаем, покупаем! На любой вкус! (замечает Булгакова, спускается к нему) Папиросы покупаем! (заглядывает в лицо) Э, милый, ты что?

БУЛГАКОВ. Я?.. Что?

ПАПИРОСНИЦА. Глаза у тебя чумные, больные глаза-то. Если что случилось – так ты держись, держись, милый. Пусть они все провалятся!

БУЛГАКОВ. Ничего не случилось.

ПАПИРОСНИЦА. Мне-то не рассказывай. Я, милый, по глазам, как по книжке враз все вижу. У человека все в глазах написано, как бы он не куражился, а глаза не обманут. Возьми вот «Леду» или «Тачанку», закури, все как дым унесется в светлую даль.

БУЛГАКОВ. У меня есть папиросы.

ПАПИРОСНИЦА. А ты другие попробуй, глядишь, и повеселей будет. Вот, донские, ростовские, «Наша марка» - четыре сорта, или вот «Посольские». А ежели дорого, то и подешевше есть – «Ракета» или «Бокс».

БУЛГАКОВ. А шаньгами больше не торгуешь?

ПАПИРОСНИЦА. А-а… То-то думаю, вроде как где тебя видела. Тогда всё смеялся, а?

БУЛГАКОВ. Наверное.

ПАПИРОСНИЦА. Нет, милый, шаньгами не торгую. Меня ведь домой отвезли в Малаховку, а через неделю  – хвать и прямым ходом к монахам, на окормление, чтоб душа моя, значит, чище стала, я полагаю.

БУЛГАКОВ. К монахам?

ПАПИРОСНИЦА. На Белое море, в Соловки. Да только монахов там не больно много, архимандрита, того и вовсе пожгли.  За месяц до моего выхода.

БУЛГАКОВ. Как пожгли?

ПАПИРОСНИЦА. Живьем, милый, и пожгли. А я вот живу. Муж меня не дождался, и ребеночка найти не могу. Два года ищу. Найду, не дождутся они моих слез. Я их не боюсь теперь и вообще ничего не боюсь. Денег только бы подсобрать, и найду. Ну, будешь брать папиросы-то?

БУЛГАКОВ. Давай ростовские, что ли.

ПАПИРОСНИЦА. Какие?

БУЛГАКОВ. Давай синюю. (дает мелочь)

ПАПИРОСНИЦА. Зато теперь воздушники не трогают.

БУЛГАКОВ. Воздушники?

ПАПИРОСНИЦА. Это те, кто по лоткам работает. Раньше было – что ни день, то недостача. Теперь вроде как своя. (пауза) Себя б тебе предложила. Ты б у меня мигом повеселел. Да по тебе вижу, такие тебе не по вкусу. (пауза) Вон жирный, прогуливается, глазками по бабьим сиськам шарит, аж причмокивает, никак жена-совинтеллигенточка замаяла. Он-то без церемоний будет. Таким что попроще, да посмачнее, да с гиком, да с отрыжкой. Ненавижу сволочей. (пауза) Пойду. На пару червонцев его растрясу, борова. (смеется) А с тебя бы трешку взяла за возвращение к жизни. Держи папиросы.

       На аллее появляется Шпет, замечает Булгакова, машет рукой, Булгаков его не видит.

БУЛГАКОВ. Возьми. (дает трешку)

ПАПИРОСНИЦА. Давай, не откажусь. Если надумаешь - за мной должок. Я еще вполне.

Калина-малина,
Хер большой у Сталина,
Больше, чем у Рыкова
И у Петра Великого.

     Смеется, возвращается на аллею. Булгаков достает револьвер, несколько секунд смотрит в никуда, убирает.

ШПЕТ. (спускается к Булгакову, сутулится, утомлен; пистолета он не видел) Ого, Михаил Афанасьевич, это вы какие-то необыкновенные папиросы купили, здравствуйте и позвольте полюбопытствовать.

БУЛГАКОВ. Папиросы обычные, «Наша марка».

ШПЕТ. Гм. Невероятно! За три рубля! Это ж почти бутылка шустовского коньяку! Однако… С пользой ли вы тратите деньги, осмелюсь я вас спросить?

БУЛГАКОВ. Их все равно нет. Рад видеть вас, Густав Густавович.

ШПЕТ. Я тоже. Вот, все гуляют, а я бегу, точнее, плетусь на Садовую, к Мейерхольду. И не знаю, есть ли в этом толк. У Зинаиды дикие припадки последнее время, ее привязывают к кровати.

БУЛГАКОВ. Это давний тиф дает себя знать.

ШПЕТ. Лучше было бы встретиться в театре, но просил зайти домой. Может какой перевод перепадет… А вы, я вижу,  бездельничаете и выполняете план Моссельпрому? Как поживает ваш «Рыцарь Серафимы?»

БУЛГАКОВ. Прекрасно. Теперь пьеса называется «Бег», что ее нисколько не спасло. Осенью МХАТ ко всеобщей радости торжественно расторг со мной договор. Поздравления принимаются.

ШПЕТ. (пауза) Черт это все возьми!

БУЛГАКОВ. Для укрепления духа и крепости тела, равно как и для воспитания надлежащего образа мыслей, автор должен был либо возвратить аванс, либо написать новую пьесу в счет уже полученных денег, которые, наглец, естественно давно проел, промотал, спустил на куртизанок и экипажи.

ШПЕТ. А вы, я вижу, не унываете.

БУЛГАКОВ. Нет, я с ними вполне согласен, и в доказательство написал пьесу о том, что вообще все писатели сукины сыны. Во Франции, конечно, не у нас. Но, если вы задумаете сочинить наставление по профессиональному высасыванию крови, я укажу вам, где можно получить наилучшую консультацию.

ШПЕТ. Умельцы?

БУЛГАКОВ. Мастера, будьте благонадежны! Графу Тепешу-Дракуле стоило бы у них поучиться…  Все мои спектакли сняты, и это правильно – они мне порядком надоели. Ничего не печатается, в этом тоже есть разумное зерно – надо оставить что-то для разысканий дотошных потомков. Забавно, вот вы про шустовский коньяк… Здесь рядом, у Шустова, жил герой моей пьесы, которого застрелили год назад. Нина его исчезла неведомо куда. Я у нее на спектакле был, на «Турбиных»… Даже героем моих пьес быть опасно, вы не находите?

ШПЕТ. Я слышал. (пауза) «Хромой соловей», «с оркестром на пулеметы»… Ему не надо было возвращаться в Россию…

БУЛГАКОВ. Слащев дышал кокаином, кололся морфием… Его прошивали пули, он прямо на ходу вкалывал шприц и снова шел в атаку... настоящий демон войны - с тремя тысячами в Крыму одними маневрами держал тридцать тысяч красных бойцов… вешал, расстреливал… Но он был! Они хотят, чтобы его не было, ничего не было. Так не бывает, чтобы ничего не было. Пустота, пропасть, небытие… В Донском монастыре теперь крематорий, а была церковь Серафима. Огненный Серафим... Слащев там сожжен, я там сгорю когда-нибудь, и все сгорят... В пещь огненную ввержени преподобные отроцы… Вокруг люди, тысячи отражений, мир бурлит, шипит, клокочет, разрывается на клочки и снова собирается воедино. Но мне кажется, что я в пустыне, один, небо падает на меня и время остановилось. И ветер, ветер гонит песок. (пауза) Я тоже здесь жил неподалеку в одной гнусной комнатенке.

ШПЕТ. Вы переутомлены, Михаил Афанасьевич.

БУЛГАКОВ. Да, я вымотан, я опустошен, я болен. Это нервы…

ШПЕТ. Еще целая жизнь впереди.

БУЛГАКОВ. Мой отец не дожил до пятидесяти…  Оказалось, что у него больные почки. И со мной будет также. Самая подлая болезнь это почки. Она подкрадывается незаметно, как вор, не подавая никаких болевых сигналов. Если бы я был начальником всех милиций, я бы заменил паспорта предъявлением анализа мочи, лишь на основании коего и  ставил бы штамп о прописке.

ШПЕТ. Вы устали. И мир кажется вам бессмысленным. Со мною тоже это бывает, когда наваливается дикая тяжесть.

БУЛГАКОВ.  Да, вы правы, я чудовищно устал. Страх терзает мою душу, я боюсь выходить на улицу, я боюсь быть один. Патю Попова арестовали… А меня – нет. Но и без того я уничтожен. Вот вы - философ, вы самый образованный человек, которых я только знал. Вы говорите на дюжине языков, и читали все, что было когда-либо написано. Что это? Что происходит?

ШПЕТ. Это станет ясно лет через сто, а то и через двести. Думаю, для потомков это время будет золотым веком магии и чернокнижия… Замятин говорит, что будущее России в ее прошлом, идеал Флоренского - средневековье. Он полагает, что за ним начался распад, а блудливая улыбка Джоконды - от стыда… Кто знает, может туда все и вернется когда-нибудь. Нас несет и швыряет река…

БУЛГАКОВ. Ветер.

ШПЕТ. Вы правы, реки редко меняют направления... Но все же вы пишите? Вам нельзя не писать.

БУЛГАКОВ. (усмехается) Жена заявила, что я не писатель.

ШПЕТ. Она пошутила.

БУЛГАКОВ. Нет, она действительно так считает. Я как-то сказал ей, что мне мешают шум, гости, телефонные звонки, я не могу работать. А она в ответ: «Ничего, ты не Достоевский». И она права.

ШПЕТ. Вам незачем быть Достоевским. Это место уже занято. У вас свое место.

БУЛГАКОВ. Вот его-то я и не в силах найти. Слащев приехал в Москву почти одновременно со мной, жил рядом, здесь ему били окна и сыпали известь в суп, он переехал и получил три пули в грудь. Мне кажется, я тоже иду в никуда.

ШПЕТ. Вы не вешали.

БУЛГАКОВ. Да, в этом мне повезло, судьба пощадила меня, я был врач, лекарь. Я думаю, что я бы и не смог. Но и Слащев лет пятнадцать назад вряд ли полагал, что до этого дойдет, и он, русский офицер, будет вешать своих собратьев... Древние считали, что душа в крови, так вы когда-то мне говорили.

ШПЕТ. Кровь прольется еще. Уроборос, змей, пожирающий сам себя. Его считали символом вечного возрождения, знаком бесконечной жизни. А может, он символ вечного движения к смерти, которое должно завершиться именно теперь. Дракон начинает пожирать сам себя и входит во вкус... А ведь меня когда-то выгнали из университета за революционную деятельность... Если бы можно было заглянуть вперед. Я не могу. Вы – можете.

БУЛГАКОВ. Не могу.

ШПЕТ. Можете. Вы нужны им. Именно поэтому, я думаю, вас бьют. Но не добивают.

БУЛГАКОВ. Добивают.

ШПЕТ. (пауза) А хорошо сейчас в нашем Киеве, а?

БУЛГАКОВ. Хорошо.

ШПЕТ. Я, кажется, тоже скоро буду заниматься театром. Дело идет к разгрому моей академии, по всему видно, что закроют, как «рассадник идеализма».  Начну переводить Шекспира…  Станиславский вот тоже зовет. В сущности, мне надо немного. Свой угол, немного денег, и любимый человек рядом. Дети. Больше ничего. И писать, писать, писать.

БУЛГАКОВ. Значит, вас закрывают.

ШПЕТ. Да. Что будут делать ваши друзья, право, даже не знаю. Впрочем, и платили-то у нас не бог весть что.  В театрах, наверное, получше, а?

БУЛГАКОВ. Получше. Когда платят. Всё норовят, паршивцы, как-то умыкнуть… Вот портсигар себе купил после «Турбиных», червонного золота. (достает портсигар) Теперь буду продавать.

ШПЕТ. Для полной таинственности на крышке не хватает бриллиантового треугольника – древнего знака огня и мудрости. Да, в Киеве сейчас… солнце в куполах сверкает, сирень цветет, каштаны… чудесно... Вы никому не верите, кроме себя. А сейчас и себе не верите. Но сдаваться нельзя. Листья распустятся, опадут, и новые листья распустятся снова, уж поверьте мне, а за дождливыми тучами - бесконечное небо. Вы – писатель.

ШИЛОВСКАЯ. (подходит) О, он писатель!

БУЛГАКОВ. Люся!

ШИЛОВСКАЯ. Он лучший писатель из всех, кто когда-либо брал в руки камень, палочку или гусиное перо.

БУЛГАКОВ. Вот, Густав Густавович, позвольте представить -  Елена Сергеевна, женщина сумасбродная, непредсказуемая и… и всякое в том же духе.

ШПЕТ. Очень рад.

ШИЛОВСКАЯ. Опоздала, опоздала, опоздала, каюсь, каюсь, каюсь. Совершенно невероятная вещь, пришлось вернуться.

БУЛГАКОВ. Неужели дорогу перегородила шеренга усатых кирасир в сверкающих шлемах?

ШИЛОВСКАЯ. Ах, если бы. Все гораздо хуже.

БУЛГАКОВ. Значит шайка глумливых разбойников из Шервудского леса, того самого, что близ города Ноттингема.

ШИЛОВСКАЯ. Ах, нет.

БУЛГАКОВ. Что же, сударыня?

ШИЛОВСКАЯ. Сломала каблук.

БУЛГАКОВ. О, это ужасная вещь.

ШИЛОВСКАЯ. Ну, не могла же я так идти, в самом деле.

БУЛГАКОВ. Познакомьтесь,  Елена Сергеевна, Густав Густавович Шпет, великий философ, прямиком из Виттенберга, где лично растапливал огонь под ретортой старика Вагнера.

ШИЛОВСКАЯ. Вы настоящий философ?  Как Сократ или этот... из бочки? А ну скажите что-нибудь на латыни. Философы все должны говорить на латыни.

ШПЕТ. Ну, что же, пожалуйста…

БУЛГАКОВ. Лучше я. Латынь – язык моего далекого безоблачного детства досоветской эпохи, гражданочка. Так что извольте: амиратус тубус номкерикус эст.

ШИЛОВСКАЯ. И что это значит?

БУЛГАКОВ. Это значит – стаи звуков завертелись, как бураны.

ШИЛОВСКАЯ. Бураны? Какие бураны?

БУЛГАКОВ. (поет) И всюду пары начали вставать. Ой, лимончики, мои лимончики, вы растете на моем балкончике... Вот, что это значит.

ШИЛОВСКАЯ. Невозможный человек. (вдруг) Вот черт!

БУЛГАКОВ. Что такое? Второй каблук?

ШИЛОВСКАЯ. Совсем вылетело из головы, я мигом. (идет к телефону-автомату, звонит)

ШПЕТ. Надо идти. Так все же, что вы сейчас пишете?

БУЛГАКОВ. Пишу? Нет, дорогой философ, сжигаю… роман… Хотя вы скажете, что это банальность. И будете правы. Обещаю - непременно восстановлю… И мой герой будет похож на вас…

ШПЕТ. Ого! Но о чем роман скажете?

БУЛГАКОВ. О том, что все когда-нибудь будет правильно. И о тех, кто правильно все устроит.

ШПЕТ. Неужели большевики?

БУЛГАКОВ. Нет, паяц  с разноцветными глазами и золотой челюстью с кучкой таких же фигляров и проходимцев.

ШПЕТ. (оглядывается) И у паяца есть прототип?

БУЛГАКОВ. Нет, Густав Густавович, прототипа у него нет и быть не может.

ШПЕТ. Любопытно.

БУЛГАКОВ. Так что если достанет сил...

ШПЕТ. Достанет. Желаю удачи. Прощайте. (уходит)

Булгаков быстро оглядывается по сторонам, достает револьвер, прикладывает к подбородку, секунду размышляет, убирает.

ШИЛОВСКАЯ. (возвращается) Кажется, я ему не понравилась.

БУЛГАКОВ. Он просто знаком с Любой.

ШИЛОВСКАЯ. Ну и пусть. К черту.

БУЛГАКОВ. Зато ты нравишься мне, и каждый день я думаю о тебе.

ШИЛОВСКАЯ. Это тебя пугает?

БУЛГАКОВ. Это меня озадачивает. Раньше такого не было.

ШИЛОВСКАЯ. Ну, что, сад «Аквариум», мороженое и шампанское?

БУЛГАКОВ. Нет, сегодня мы, как бродяги-ваганты будем пить пиво и закусывать крутыми яйцами. Видишь скамейку? Это не простая скамейка. Здесь появился Он. Тот, о котором нельзя говорить вслух. Тсс… это великая тайна.

ШИЛОВСКАЯ. Мне уже страшно.

БУЛГАКОВ. Еще бы! Веришь ли ты мне? И готова идти неведомо куда?

ШИЛОВСКАЯ. Верю, я готова.

БУЛГАКОВ. Идем.


                10

                Кремль.

СТАЛИН. Болят мои ноги, болят. И рука болит. Холодно ей. Надо ноги с горчицей попарить, что ли. Или с крапивой. Я в детстве, когда простужусь, так делал. Как думаешь?

ЯГОДА. Не знаю.

СТАЛИН. Ничего ты, Генрих, не знаешь. Ты же аптекарь, что-то знать должен.

ЯГОДА. Разрешите вызвать врача.

СТАЛИН. Врачи они тоже ничего не знают. Удивительное дело - самолеты строим, корабли, комбинаты, а простую ногу вылечить не можем. Ну, хорошо. Скажи, Генрих, что твой друг писатель Горький, не надумал возвращаться?

ЯГОДА. Работаем, товарищ Сталин.

СТАЛИН. Медленно работаете. Его возвращение в политическом смысле очень нужная вещь сейчас.

ЯГОДА. Я понимаю.

СТАЛИН. А вот говорят, будто бы у сына писателя Горького красивая жена. (внимательно смотрит на Ягоду)

ЯГОДА. Не зна… Ну, так, ничего.

СТАЛИН. Не знаешь. Значит, твои информаторы плохо работают. Ты где их берешь?

ЯГОДА. Да везде. Завербовать можно кого угодно при необходимости.

СТАЛИН. Из сочувствующих?

ЯГОДА. Не обязательно. Контрреволюционеры тоже легко соглашаются.

СТАЛИН. Каким же образом?

ЯГОДА. А им деваться некуда. Без нас ни на какую работу не возьмут. Так что покочевряжатся для вида немного и все. А если еще родня, дети…

СТАЛИН. А сколько ты им платишь?

ЯГОДА. Обычно тридцать рублей в месяц.

СТАЛИН. Не густо.

ЯГОДА. Ну, если специальная операция, там особый бюджет…

СТАЛИН. Значит, какая у Макса… ты ведь его так называешь… жена ты не знаешь.  (внимательно смотрит на Ягоду) Ну, что ж… С чем пришел?

ЯГОДА. По делу о Промпартии предполагается арест Михаила Алексеева, есть все основания.

СТАЛИН. Ну и что, зачем ты мне это говоришь? Если есть основания, значит есть. Я не  знаю, кто такой Михаил Алексеев.

ЯГОДА. Это племянник Станиславского, сын брата.

СТАЛИН. Младшего?

ЯГОДА. Старшего. Младший в двадцатом году расстрелян нами в Крыму.

СТАЛИН. (пауза) Ну, племянник, я полагаю, из пеленок вырос. Дяде-то скоро семьдесят стукнет.

ЯГОДА. Просто за него будут просить, товарищ Сталин, Станиславский просить будет.

СТАЛИН. Ну, когда попросит, тогда и посмотрим.

ЯГОДА. Дело в том, что у них, чуть ли не у всех, наследственный туберкулез. Второй племянник, по мнению докторов, протянет от силы год-два. Если мы арестуем этого Михаила, он тоже… недолго…

СТАЛИН. Скажи, Ягода, а у тебя самого какие-то полномочия есть, или я должен сам каждый раз в таких вопросах разбираться?

ЯГОДА. Я считал нужным доложить.

СТАЛИН. Доложил – молодец. Поступай согласно советскому законодательству.

ЯГОДА. Есть. Еще по поводу письма Булгакова.

СТАЛИН. Как, он и тебе написал?

ЯГОДА. Я считаю, ему надо дать работать, он в крайнем отчаянии, в театрах ничего не идет, совсем нет денег, продает вещи. Шум сейчас нежелателен. Особенно в связи с предполагаемым возвращением Горького и недавним самоубийством Маяковского.

СТАЛИН. Шум, какой там шум?.. (усмехается) Значит, если у него работы нет, ты его не завербовал, так получается?

ЯГОДА. Такая задача не стояла.

СТАЛИН. В отчаянии он… А что ему быть в отчаянии? У него, кажется, никто не пострадал. Он сам тоже не пострадал. Живет в Москве, жена есть, любовница есть, а он в отчаянии.  Если  театры не хотят брать его пьесы, кто в этом виноват? (пауза) Что же с ним делать? Он ведь врач?

ЯГОДА. Венеролог.

СТАЛИН. Тебе венеролог нужен?

ЯГОДА. Пока нет.

СТАЛИН. Мне тоже. Может, Енукидзе нужен? Или Ворошилову… (звонит по телефону) Клим, тебе венеролог нужен?.. Что? А Кагановичу?.. Ну, трудись. (кладет трубку) Ладно. Значит, считаешь, что нужно дать работать.

ЯГОДА. Считаю, что нужно дать.

СТАЛИН. Ну, считаешь, так дай. Куда он хочет? Во МХАТ? Пусть работает во МХАТе. Каждый писатель думает, что именно ему хуже всего... Писать про нас хорошо он не хочет, а жить хорошо хочет. 

ЯГОДА. Он там просит еще разрешить ему с женой выезд за рубеж.

СТАЛИН. Да, просит… Роман у него с начштаба Шиловского женой, а ехать хочет со своей. Молодец! Значит жену начштаба Шиловского не очень-то он и любит, а так… чуть-чуть любит. Что смеешься? (пауза) Ну, что… Булгаков талантливый человек, а талантливые люди нам самим нужны. Надо их воспитывать. (смотрит на Ягоду) Хорошо, я ему сейчас сам позвоню. (берет трубку телефона) У нас есть такой писатель Булгаков… Знаешь? Это хорошо... Был на спектакле?.. (Ягоде) Все его знают, ты посмотри. (в трубку) Соедини меня с ним. (Ягоде) Ты вот что, Генрих Григорьевич, подготовь сводку по нашей статье о коллективизации… со своей стороны: какова действительная реакция на местах и так далее.

ЯГОДА. Есть.

СТАЛИН. (в трубку) Ну, что там?... Послал? Кого послал?... Куда? (Ягоде) Вот молодец, секретаря моего Товстуху послал. Думает, что  его разыгрывают. (в трубку) Товстуха, у моей матери козел был – точь-в-точь как ты, только без пенсне… Соедини еще раз. (Ягоде) Иди, Генрих Григорьевич, работай. (Ягода уходит) Михаил Афанасьевич? Это Сталин говорит… Что же вы нашего секретаря обижаете? У него фамилия такая… Да… Письмо ваше мы прочитали… внимательно прочитали… Да… Вы ведь писатель мистический, так вы пишете? А сегодня как раз Страстная пятница. Вот я вам и звоню…  Что, сильно мы вам надоели?.. Конечно, встретимся  и поговорим. И сейчас поговорим… А пока -  где бы вы хотели работать?

                __________

                Булгаков бросает револьвер в пруд.

                __________


                11

                (1932 год)

             Квартира Булгакова на Пироговской. Конец сентября. Вечер.

БУЛГАКОВ. Мне нужно с тобой поговорить, Люба.

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Нет, не хочу, не надо, не сегодня, я знаю, о чем ты хочешь говорить. Давай потом, не сейчас.

БУЛГАКОВ. Люба, надо сейчас.

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Я соглашалась на все, у тебя была полная свобода. Ах, ты неверный, недобрый человек. Зачем ты хочешь все разрушить? Разве нам было плохо вместе?

БУЛГАКОВ. Нам было хорошо, Банга.

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Так глупо. Сама ее пустила в дом. Неужели это всё, Мака? Неужели всё? Пустота наваливается, давит...  Чем она лучше?

БУЛГАКОВ. Она не лучше. Тут другое. Не спрашивай меня, мне трудно объяснить. Мне нужна эта женщина.

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Тебе трудно объяснить, мне трудно понять. Если она нужна тебе – встречайся как раньше, я не против.

БУЛГАКОВ. Я хочу, чтобы она была моей женой.

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Что она знает об этом? Она живет, как придворная статс-дама, в роскоши и богатстве. Ей скучно, ей нужны приключения. Говорят, до тебя у нее был роман с Тухачевским и от него у нее сын.

БУЛГАКОВ. Мне безразлично, что про нее говорят.

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Разве она знает, что такое стоять на краю, а потом падать в пропасть? Разве она плакала от безысходности в стамбульских халупах или задирала ноги под сальными глазками парижской толпы? Я знаю цену семье, не она. Она не знает. Она не может знать. Я могу вынести любое безденежье и неизвестность, она – нет. Ты для нее – очередная забава.

БУЛГАКОВ. Люба, не надо, прошу тебя. Наверное ты права, ты мудрая… Отпусти меня.

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Первая жена от Бога, вторая от людей, а третья от дьявола. Пусть я не от Бога, но она… Она наиграется и бросит тебя, ты будешь умирать один.

БУЛГАКОВ. Люба!

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Никто не придет к тебе. Только черный монах, как у Чехова.

БУЛГАКОВ. (тихо) Я сам этого боюсь, Люба. Если он придет, значит все, что я делал, все, что писал – чушь, иллюзия, самообман, бессмысленная жизнь… От меня ничего не останется, кроме пары желтых программок моих спектаклей.  И никто не вспомнит меня.

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Мака, давай позовем гостей, как раньше. Ты сядешь играть в винт или шахматы, или «блошки». Я буду всех угощать вином и веселить, я ведь умею, Мака.

БУЛГАКОВ. Да, Люба, ты умеешь это лучше всех на свете… (пауза) Для Тани я был лекарь, на которого вдруг неведомо откуда и для чего нашла блажь бумагомарания. Для тебя – средней руки сочинитель пьес.

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Мака, это неправда!

БУЛГАКОВ. Она одна видит во мне писателя. Вне зависимости от того идут мои пьесы и печатаются книги – или нет. Наверное, ты права, Банга, она уйдет от меня, нищего. Но хотя бы это короткое время я буду знать, что кто-то верит в меня, даже если не верю я сам. А большего мне не надо.

БЕЛОЗЕРСКАЯ. Куда же мне деваться?

БУЛГАКОВ. Ты можешь жить с нами, Люся не против.

БЕЛОЗЕРСКАЯ. (пауза) Ты чудовище, Мака.

                ____________________


                Скверик неподалеку. Ночь, звездное небо.

ШИЛОВСКАЯ. Ну, что? говори, говори!

БУЛГАКОВ. Мосты сожжены, королева.

ШИЛОВСКАЯ. Тебе тяжело, я знаю. Она хорошая, добрая. Теперь ненавидит меня…

БУЛГАКОВ. Да, мне тяжело. Но это пройдет, королева. Только сейчас я понял, что всегда был один и целый мир был против меня. Теперь мы вдвоем, и мне ничего не страшно.

ШИЛОВСКАЯ. У тебя от волнения руки дрожат.

БУЛГАКОВ. Теперь всё… Ветер, ветер и вечные звезды на небе, как тысячи лет назад… Решено.

ШИЛОВСКАЯ. Да, решено.

БУЛГАКОВ. Раньше я верил, что сам определяю свою судьбу. Я был наивен, это простительно. Нет – судьба ведет меня, то отпускает, то берет за горло, и я ничем не распоряжаюсь сам.

ШИЛОВСКАЯ. Я с тобой. Я рядом.

БУЛГАКОВ. Дай мне слово, что умирать я буду на твоих руках.

ШИЛОВСКАЯ. Конечно, на моих руках.

БУЛГАКОВ.  Я говорю серьезно. При свете тех же звезд, поклянись.

ШИЛОВСКАЯ. Клянусь тебе, что бы ни случилось, я не оставлю тебя. Клянусь, я пожертвую чем угодно ради тебя и отдам всё, клянусь.


                12

                Замок Вероники.

           (Вероника в восточных украшениях, подаренных Боррелем)

БОРРЕЛЬ. Вероника, вы плачете?

ДЕ МИЙО. Проклятый монах, я тебя предупреждал! Мелхиседек!

МЕЛХИСЕДЕК. (вбегает, увешанный оружием) Я здесь. Фальчион, мизерикорд?

ВЕРОНИКА. Оставьте его, Де Мийо.

ДЕ МИЙО. Мелхиседек, уйди.

МЕЛХИСЕДЕК. Уйди, приди, опять уйди, что за жизнь! (уходит)

ВЕРОНИКА. Вернись. Дай мне… (берет стилет) Уходи. (Мелхиседек уходит)

            Вероника бросается к Герберту, Боррель и Де Мийо хватают её.

БОРРЕЛЬ. Господи, боже мой, Вероника! Это же только выдумка, сказка!

ДЕ МИЙО. Позвольте мне, принцесса! Я все сделаю в лучшем виде!

ВЕРОНИКА. Нет! (Боррель осторожно забирает стилет) Не трогайте его. (пауза) Я думала, что всё будет иначе. (Герберту) Он безумен, ваш трубадур.

ДЕ МИЙО. Какая-то совесть должна быть даже у мавра! Позвольте, принцесса, сейчас наш добрый монах всё исправит.

ВЕРОНИКА. Он никогда не врет. Есть то, чего исправить нельзя.

БОРРЕЛЬ. Господь мудрее нас, Вероника, доверьтесь ему. (любуется своим подарком) Ах, как вам к лицу!

ВЕРОНИКА. На вашего рыцаря пишут столько доносов, почему?

ГЕРБЕРТ. Странный вопрос, принцесса, я думаю, вы сами знаете на него ответ. Любопытно, что доносы на него пишут не только враги и те, кому это положено по роду службы, но и друзья, и даже родственники.

ВЕРОНИКА. Но…

ГЕРБЕРТ. Нет, принцесса, та, кого он любит, не предала его. И те, кого он оставил, не предали его.

ВЕРОНИКА. Потому что они все равно любят его.

ГЕРБЕРТ. Любовь толкает на разные поступки, принцесса.

БОРРЕЛЬ. Надо смирять гордыню в своем сердце.

ВЕРОНИКА. Господь учит смирению, но даже он не может заставить полюбить. Я бы захотела отомстить, я знаю. (Герберту) А этот ваш рыцарь, он сочиняет книгу, я не очень поняла о чем.

ГЕРБЕРТ. Он говорит, что это книга о дьяволе.

ВЕРОНИКА. Вот как?

ГЕРБЕРТ. Когда бывает отчаяние, люди обращаются или к Богу, или к дьяволу, принцесса, так уж выходит. Люди слабы, и не надо их в этом винить. Они много страдают, и прекрасные замки есть не у всех. Мой герой, как древние гностики, полагает, что черное это разновидность белого, то есть часть единого. Тьма это только отсутствие света, принцесса. Так он считает.

БОРРЕЛЬ. Это же ересь.

ГЕРБЕРТ. Конечно. Любое познание начинается с ереси, которую святая церковь затем либо отвергает, либо принимает. Я только рассказываю историю.

ДЕ МИЙО. Человек должен знать, что такое белое и что такое черное. Иначе он вовремя не разглядит опасность и погибнет. Чтобы сражаться он должен различать добро и зло.

ГЕРБЕРТ. Конечно, рыцарь. Но всегда ли в этой жизни все так очевидно?

БОРРЕЛЬ. Я улыбаюсь калифу Кордовы,  посылаю ему дары и бываю в гостях. Но  знаю -  несмотря на великую арабскую мудрость, изощренную философию и так далее – при малейшей возможности он испепелит Барселону дотла и без малейшего сожаления истребит ее жителей. Я согласен с Де Мийо.

ВЕРОНИКА. А в этой  книге есть любовь?

ГЕРБЕРТ. Пока нет, но обязательно будет, донна.

ВЕРОНИКА. Прекрасный юноша и юная красавица?

ГЕРБЕРТ. Нет, усталый книжник, оставивший жену и его возлюбленная, ушедшая от мужа.

ВЕРОНИКА. А дети, у них будут дети?

ГЕРБЕРТ. Нет, принцесса, детей у них не будет.

ВЕРОНИКА. Для чего же он живет?

ГЕРБЕРТ. Рыцарь или его книжник? Рыцарь пытается успеть сделать хоть что-то, потому что боится, что не успеет ничего. А его книжник… кажется, попытается все это объяснить и оправдаться за своего сочинителя.

ВЕРОНИКА. Но есть еще комедия! Он же сочинил комедию! Лучше расскажите о ней. Хочу, чтоб было весело.

ГЕРБЕРТ. Вы сами выбрали историю, принцесса. Хотя скажу вам по секрету - не мы выбираем истории, а они выбирают нас. Не уверен, что эта комедия будет смешной, но извольте, донна, я продолжаю.



                13

                (1935 год)

                Зал в Леонтьевском/Кремль.

ВТОРОЙ АКТЕР. Константин Сергеевич, полтретьего, Горчаков болен…

СТАНИСЛАВСКИЙ. Будем начинать. Михаил Афанасьевич, я не чувствую в Мольере его неудовлетворенности, обиды от сознания того, что он много дал, а взамен ничего не получил.

БУЛГАКОВ. Мольер не сознавал своего большого значения.

СТАНИСЛАВСКИЙ. С этим я буду спорить. Он может быть наивным, но это не значит, что нельзя показать где-то его гениальности. Может быть, это еще недоделано, сыро.

БУЛГАКОВ. Я хочу показать жизнь простого человека.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Это мне совершенно не интересно, что кто-то женился на своей дочери. Мне интересно, что он по своей гениальности не заметил, не понял этого. Надо сценически верно расставить треугольник: «двор», «кабалу» и артистический мир. Мне кажется, сейчас в пьесе надо пройти по этим трем линиям.

БУЛГАКОВ. Мне это трудно очень, Константин Сергеевич. Ведь работа над спектаклем уже пятый год тянется.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Не надо ничего писать заново. Из простой реплики сделайте небольшую сценку. Только приоткройте немного, а актер уже доиграет.

БУЛГАКОВ. Ведь уже пять лет тянется это, сил больше нет! Господи, уехать, сбежать куда-нибудь… Францию мечтал увидеть, Италию…  Германию… Ничего, ничего, только пепел…

ВТОРОЙ АКТЕР. Михаил Афанасьевич, вы себя хорошо чувствуете?

БУЛГАКОВ. Только представить себе - Париж! Памятник Мольеру… Здравствуйте, господин Мольер, я о вас книгу сочинил!..  Рим! Здравствуйте,  Николай  Васильевич, не сердитесь, я ваши «Мертвые души»  в пьесу превратил. Правда, она  мало похожа на ту, которая идет в театре, и даже совсем  не похожа,  но все-таки это я постарался… Средиземное море! Батюшки мои!..

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Михаил Афанасьевич!

БУЛГАКОВ. Только пепел… Простите, я выйду ненадолго. (уходит)

СТАНИСЛАВСКИЙ. (пауза) Пьеса замялась, трудно работать. Я только стараюсь помочь вам освежить роли.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Я ненавижу пьесу и свою роль.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Но полюбить необходимо, Борис Николаевич. Мне никогда не удавалось играть те роли, которые нравились. Мне хотелось играть дядю Ваню, а играл я Астрова, хотел играть Лопахина, а играл Гаева. И так почти во всех пьесах. Надо работать, останавливаться нельзя. (Второму актеру) Виктор Яковлевич, смотрите на Муаррона, как Толстой мог смотреть. Я видел Толстого, глаза у него – черт знает какие… Смотрите насквозь, прямо в глаза и все ближе и ближе.

ВТОРОЙ АКТЕР. Еще два года – и я не сумею вообще ничего сыграть в «Мольере». Я толстею, я начинаю задыхаться.  За  два года  метро построили.  За четыре года построили тяжелую индустрию, а пьесу мы не можем  поставить.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Надо успокоиться. Ангелина Иосифовна, давайте с вас.

                .

ПЕРВАЯ АКТРИСА («Арманда»). Я не вижу морщин на твоем лице. Ты так смел и так велик, что у тебя не может быть морщин. Ты - Жан...

ВТОРОЙ АКТЕР(«Мольер»). Я - Батист...

ПЕРВАЯ АКТРИСА («Арманда»). Ты - Мольер! (целует его)

                .

РАСПОРЯДИТЕЛЬ. (Сталину) Театр переживает тяжелый кризис. Нужно срочно помочь ему. Станиславским была  выдвинута новая  теория.  МХАТ –  это  вышка театрального  искусства.  Его  задачей  не  является  подобно   другим «обычным»  театрам  постановка  спектаклей.  Задачей  МХАТа   является утверждение самого высокого уровня театрального искусства. Поэтому  не имеет значения, что театр в течение года или двух не выпускает  вовсе новых постановок. Имеет значение  то, чтобы театр  в течение ряда  лет подготовил спектакль,  который  сразу  дал бы  самый  высокий  уровень театрального искусства.

                .

ТРЕТИЙ АКТЕР(«Варфоломей»). Славнейший царь мира. Я пришел к тебе, чтобы сообщить,  что у тебя в государстве появился антихрист. Безбожник,  ядовитый червь, грызущий подножие твоего трона, носит имя Жан-Батист.  Сожги его, вместе с его богомерзким творением «Тартюф», на площади. Весь мир верных сыновей церкви требует этого.

ЧЕТВЕРТЫЙ АКТЕР(«Людовик»). Требует? У кого же он требует?

ТРЕТИЙ АКТЕР(«Варфоломей»). У тебя, государь.

ЧЕТВЕРТЫЙ АКТЕР(«Людовик»). У меня? Архиепископ, у меня тут что-то требуют.

                .

СТАНИСЛАВСКИЙ. Здесь нужна особенная пластика в пальцах. Пальцы начинают заканчивать благословение. Из  них идет лучеиспускание. Вы как бы обливаете короля священным нектаром. А пластики движений без праны не может быть. Вы обязательно должны выпустить всю прану. После этого так же эффектно повернитесь и шляпу прижмите к сердцу.

ВТОРОЙ АКТЕР. (в сторону) Он выжил из ума, чего его слушать – он сумасшедший!

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Я вас спрашиваю, как учителя – что мне делать, чтобы не играть эту пьесу!? (уходит в дверь)

                .

ВТОРОЙ АКТЕР(«Мольер»). Арманда! (убегает в дверь, крики, шум, Первый актер выбегает из двери)

ПЕРВЫЙ АКТЕР(«Муаррон»). Да как вы смеете?

ВТОРОЙ АКТЕР(«Мольер»). (выбегая  за  ним)  Мерзавец!  (задыхаясь)  Не  верю,  не  верю глазам...

СТАНИСЛАВСКИЙ. Разве Мольер застает Арманду и Муаррона не на сцене? Удивительно получается у Булгакова: что нужно, он прячет за сценой. Это поворотный момент в пьесе, он не может быть за кулисами. Мне важна перемена Мольера.

                .

СТАЛИН. В общем-то, идея по-своему любопытна.

РАСПОРЯДИТЕЛЬ. Но тогда вообще не будет никаких рамок.

                .

СТАНИСЛАВСКИЙ. У каждой роли есть много задач, Ангелина Иосифовна. Соединяясь, они составляют две-три концентрированные задачи.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. У меня задача - сегодня вечером спектакль и я хочу пройти свою роль с первым актером театра Мольера  - Муарроном.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Если у вас вечером премьера, то утром вы можете заняться любовью?

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Могу. В жизни это бывает случайно, вне плана. Я боролась, но так вышло.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Скажите, вы можете бросить такой взгляд  чисто по-французски? Чтобы он был резкий, чтобы был блеск в глазах? Смотрите, я вам покажу. Опустив веки, я закрываю глаза. Подержав их так с четверть секунды, я, при закрытых глазах, поворачиваю зрачки в сторону и открываю глаза. От этого они получают особый блеск. Только не надо при этом двигать лицом, чтобы не пропал глаз.

                .

РАСПОРЯДИТЕЛЬ. Положение театра не улучшается, а ухудшается. Станиславский и Немирович театром совершенно не интересуются. Они больше заняты своими оперными театрами. Все более обостряющаяся взаимная склока между ними совершенно уничтожила единое руководство МХАТом. В театре восемь штатных режиссеров и столько же ассистентов, но ставят спектакли два-три, а остальные, получая жалованье в Художественном театре, работают только на стороне. Новых постановок очень мало, и большинство даже крупных актеров не имеют никаких новых ролей. Леонидов и Тарханов не имеют новых ролей около трех лет, Книппер-Чехова за ряд лет сыграла лишь небольшую роль во «Врагах», Коренева без ролей четыре года, Яншин - два года, Станицын - четыре года репетирует роль Мольера, спектакль будет неизвестно когда.

                .

СТАНИСЛАВСКИЙ. Логическая пауза всегда определенного размера. Пауза же психологическая может быть какого угодно размера.

                .

СТАЛИН. Я подумаю над этим.

РАСПОРЯДИТЕЛЬ. Из ста семидесяти актеров, которые работают сейчас в театре, около шестидесяти получают оклад от двухсот до трехсот рублей в месяц. Но и средняя категория актеров находится не в блестящем материальном состоянии. Зарплата в среднем у них шестьсот рублей в месяц. Самая высокая категория - Хмелев, Тарасова, Еланская, Добронравов получают по тысячу двести рублей в месяц. Тоже, если не будут подрабатывать на стороне, семьей жить довольно трудно. Вне категорий - Москвин, Качалов, Книппер-Чехова, Тарханов, Леонидов - получают две тысячи рублей в месяц.

                .

СТАЛИН. Надо поговорить с Константином Сергеевичем.

                .

СТАНИСЛАВСКИЙ. Если стоите к публике в профиль, то нельзя выставлять вперед ногу, ближнюю к публике. Также, если кто сидит, заложив ногу на ногу, то носок ноги должен быть книзу; показывать подошву – «моветон».

                .

СТАЛИН. И с Владимиром Ивановичем.

                .

СТАНИСЛАВСКИЙ. «Бедная женщина. Чем спасаешься от дьявола?» Давайте с этого места.

ПЯТЫЙ АКТЕР («Шаррон»). Бедная женщина. Чем спасаешься от дьявола?

ВТОРАЯ АКТРИСА («Мадлена). Молюсь.

СТАНИСЛАВСКИЙ. (Второй актрисе) Лидия Михайловна, только не плачьте. Глаза устремлены куда-то в пустоту, в одну точку, все время видит дьявола. Почти сумасшедшая. «Молюсь» - вспомнила и про себя замолилась. Архиепископ относится к ней, как к больной. Такой образ будет лучше, чем мелодраматичный.

                .

СТАЛИН. Надо без надрыва разобраться в ситуации. (в трубку) Ягоду пригласите.

                (Распорядитель исчезает)

                .

ПЯТЫЙ АКТЕР(«Шаррон»).  Ваше величество, Мольер запятнал  себя  преступлением.  Впрочем,  как  будет  угодно  судить  вашему величеству.

СТАНИСЛАВСКИЙ. (Пятому актеру) У вас не хватает слов, когда вы говорите с королем про Мольера. Надо попросить Михаила Афанасьевича дописать.

ПЯТЫЙ АКТЕР. Михаилу Афанасьевичу последнее время очень нездоровится. Очень расстроены нервы. Он боится один ходить по улицам. За ним всегда кто-нибудь приходит в театр. Я как-то ехал с ним в автомобиле и поразился, видя его бледное лицо на переездах улицы с большим движением.

                Булгаков входит, все смотрят на него.

ПЯТЫЙ АКТЕР («Шаррон»). Я скорблю о вас, потому что кто по этому  пути  пошел,  тот  уж наверно будет на виселице, сын мой.

ВТОРОЙ АКТЕР(«Мольер»). Да вы меня не называйте вашим сыном, потому  что  я  не  чертов сын! (вынимает шпагу)

СТАНИСЛАВСКИЙ. В начале революции у меня как-то было заседание с духовными отцами и профессорами. Они просили меня прорежиссировать им обедню. Ведь священник, как и актер в то время не мог быть шепелявым и некрасивым. Эту сценическую внешность они строго соблюдали. И вот эти священники и профессора просили устроить им студию, а также просили, чтобы я допускал актеров театра, в частности Качалова, читать у них в церкви Апостола.

                .

СТАЛИН. И что вы об этом думаете?

ЯГОДА. Я согласен с Керженцевым. Политический замысел автора состоит в том, чтобы в своей новой пьесе  показать судьбу писателя, идеология  которого  идет  вразрез с политическим строем и пьесы которого запрещают. Булгаков хочет вызвать у зрителя аналогию между положением писателя при диктатуре пролетариата и при «бессудной тирании» Людовика. Кстати, постановка обошлась в триста шестьдесят тысяч рублей.

СТАЛИН.  Я думаю, что можно было бы дать орден Ленина МХАТу и  установить зарплату для актеров МХАТа от четырехсот рублей минимум до трех тысяч рублей максимум.

                .

БУЛГАКОВ. (надевает парик Мольера) Всю  жизнь я ему лизал шпоры и думал  только одно: не  раздави… И вот  все-таки раздавил…  Я, быть может,  вам  мало  льстил?  Я,  быть  может,  мало  ползал?  Ваше величество, где же вы найдете  такого другого блюдолиза, как  Мольер. Что я  должен  сделать,  чтобы  доказать, что  я  червь? 

СТАНИСЛАВСКИЙ. Берите эту фразу с самых низов. Почему русские голоса не звучат, как итальянские? Потому что итальянцы упражняются главным образом на согласных : мм…нн… лл…, а у русских этого нет и звук получается расплывчатым. Вот у Шаляпина прекрасно звучали согласные буквы…

                (спектакль, 1936 г., зима)

ШЕСТОЙ АКТЕР («Брат Сила»). Позвольте, я скажу, у меня созрел проект.

СЕДЬМОЙ АКТЕР («Брат Верность»). Мы слушаем вас, брат Сила!

ШЕСТОЙ АКТЕР («Брат Сила»). Я неоднократно задавал себе вопрос и пришел к заключению…

СЕДЬМОЙ АКТЕР («Брат Верность»). К какому заключению вы пришли, брат Сила?

ШЕСТОЙ АКТЕР («Брат Сила»). А вот к какому: что все писатели – безбожники и сукины сыны.

СЕДЬМОЙ АКТЕР(«Брат Верность»). Сильно, наверно, сказано…

ШЕСТОЙ АКТЕР («Брат Сила»).  Зададим  себе  такой  вопрос:   может  ли  быть  на   свете государственный строй более правильный, нежели тот, который существует в нашей стране? Нет! Такого строя быть не может и никогда на свете не будет. Во  главе государства  стоит  великий обожаемый  монарх, самый мудрый из всех  людей на земле. В руках его  все царство, начиная  от герцога и кончая  последним ремесленником, благоденствует…  И все  это освящено светом нашей католической церкви. И вот, вообразите, какая-то сволочь, каторжник,  является  и,  пользуясь  бесконечной  королевской добротой, начинает рыть устои царства…

СЕДЬМОЙ АКТЕР («Брат Верность»).  До чего верно! До чего верно!

ШЕСТОЙ АКТЕР («Брат Сила»). Он, голоштанник,  он ничем  не доволен.  Он приносит  только вред, он сеет смуту и пакости. Герцог управляет, ремесленник работает, купцы торгуют. Он один праздный.  Я  думаю вот  что: подать королю петицию, в которой всеподданнейше просить собрать  всех писателей во Франции, все  их  книги  сжечь,  а самих их повесить на  площади в назидание прочим. Все, я сказал…

                Актеры исчезают.

СТАЛИН. Что касается спектакля, я согласен, судя по всему, в результате  пятилетней работы никакой вышки театрального искусства театр не создал. Надо побудить филиал МХАТа снять этот спектакль, но не путем формального его запрещения, а через сознательный отказ театра от этого  спектакля,  как ошибочного, уводящего с линии социалистического реализма.  Для  этого поместить в „Правде“ резкую редакционную статью о „Мольере“.

                Сталин и Ягода исчезают.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Была генеральная репетиция  „Мольера“,  для папаш  и мамаш,  после починки пьесы  Владимиром Ивановичем. Успех  огромный  –  художника Вильямса хвалят, хвалят всех штампистов-актеров - Станицына, Яншина. Хвалят  и Кореневу, и Подгорного. Хвалят и Болдумана, и, немного, Соснина. Побранивают Ливанова - душка, и  показывает свою красоту. Ругают все  Булгакова и его  пьесу. Стоило мне  столько волноваться из-за  «чистого  искусства» в этой дряни.

Булгаков пристально смотрит на Станиславского.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Тем не менее, хорошо, что репетиция имела успех.  Он нужен нам теперь, в  переходный момент.

                Исчезает.


                14

                Идет снег.

БУЛГАКОВ. Пять лет работы, шесть генеральных, семь спектаклей и всё.

ШИЛОВСКАЯ. (появляется) Я за тобой, Миша, пойдем. Плюнь на всё. Пьеса прекрасная, спектакль хорош, публика в восторге - это главное. Ты самый умный, самый талантливый. Ты лучше их понимаешь театр.  Они не стоят тебя.

БУЛГАКОВ. Я уйду из театра.

ШИЛОВСКАЯ. Поступай, как считаешь нужным. Я с тобой.

БУЛГАКОВ. Эти два старика Станиславский и Немирович... Они юродствуют от старости и презирают все, чему не двести лет. Я уйду. Здесь все равно ничего не будет.

ШИЛОВСКАЯ. Мы справимся.

БУЛГАКОВ. Сталин не видел спектакля. Если бы он видел, всё было бы по-другому, он бы понял. А теперь этот вой со всех сторон. Оскалились, чуют свежую кровь. Даже те, кого врагами уж никак не считал. Даже Олеша, даже Яншин.

ШИЛОВСКАЯ. Я достану револьвер и застрелю их всех.

БУЛГАКОВ. Я напишу пьесу о Сталине, о его молодости. Там истоки того, что я не понимаю. Напишу. Но не теперь. Почему он не остановил их? Может быть, он просто не знает? Ему не доложили? Почему он не приехал на спектакль?

ШИЛОВСКАЯ. Наверняка, он просто занят, Миша. Он… еще все изменится.

БУЛГАКОВ. Теперь поздно.

ШИЛОВСКАЯ. У тебя есть роман, который надо писать. Ты должен.

БУЛГАКОВ. Дай мне силы, Господи, кончить роман!

ШИЛОВСКАЯ. Ну, что ты, то ты? Бедный мой, самый лучший. Тебе надо развеяться, давай съездим куда-нибудь. Нас опять американцы приглашают.

БУЛГАКОВ. Боолен?

ШИЛОВСКАЯ. Да. Будут показывать новый фильм, будет весело. Помнишь, как в прошлом году? Огни цветные, оркестр, тюльпаны, птицы живые, звери, медведь какому-то военному френч изорвал, шампанское, танцы. Пойдем?

БУЛГАКОВ. Не знаю. Там опять все будут – и Немирович со своей Котей, и Таиров, и Мейерхольд с Зинаидой... Она опять кому-нибудь нахамит.

ШИЛОВСКАЯ. Ну и пусть будут. Пусть все видят, что ты это ты, и сломать тебя невозможно. Ты сильнее их всех.

БУЛГАКОВ. Сильнее… (пауза) Ты знаешь, такое дело… Я тебе не сказал… Я ведь встречался со Сталиным.

ШИЛОВСКАЯ. Врешь. Когда? И ничего мне не сказал!?

БУЛГАКОВ. Ну, что это за бульварный язык, Люся? «Врешь». Когда это я врал? Я еще не успел тебе рассказать.

ШИЛОВСКАЯ. Не успел? Как это не успел!?

БУЛГАКОВ. Понимаешь, я просто написал ему несколько писем, а подписи не ставил.

ШИЛОВСКАЯ. Не ставил? Почему?

БУЛГАКОВ. Вернее, я ставил, но не свою, другую. Чтобы он не сразу догадался. Так, мол, и так, пишу пьесы замечательные, а их ставить не хотят и денег, подлецы, не платят. И подпись – ваш, я извиняюсь, Трампазлин.

ШИЛОВСКАЯ. Что это еще за «Трампазлин»?

БУЛГАКОВ. Вот и он задумался. Даже трубку закурил и стопку коньяку махнул. И вызвал хитрого Ягоду.

                Булгаков и Шиловская исчезают.

СТАЛИН. Что за штука такая?.. Трам-па-злин… Ничего не понимаю! (ударяет кулаком по столу, раздается звон) Ягоду ко мне!

    Откуда-то  сверху падает Ягода, ошарашен, судорожно оправляет одежду.

ЯГОДА. Я здесь, товарищ Сталин.

СТАЛИН. Спишь, Ягода?

ЯГОДА. Никак нет, бодрствую.

СТАЛИН. Молодец. Послушай, Ягода, что это такое? Видишь письмо? Какой-то писатель пишет, а подпись «Ваш Трампазлин». Кто это такой?

ЯГОДА. Не могу знать.

СТАЛИН. Что это значит – не могу? Ты как смеешь мне так отвечать? Пулей туда, пулей обратно – узнать и доложить.

ЯГОДА. Слушаю, ваше величество!

   Ягода уносится в одну сторону, там начинаются звенеть телефоны, стучать машинки, выть сирены.

   Ягода проносится в другую сторону, там начинают заводиться авиационные моторы и танковые двигатели, слышны строевые песни солдат.

                Ягода с грохотом падает перед Сталиным.

ЯГОДА. Так что, позвольте доложить, ваше величество, это Булгаков!

СТАЛИН. Булгаков? Что же это такое? Почему мой любимый писатель пишет  мне такое письмо? Доставить его немедленно!

ЯГОДА. Есть, ваше величество!

     Ягода надевает шлем и взбирается на мотоцикл, на таких же появляются Артузов, Дерибас, Гендин, Тучеов. Моторы ревут.

ПАПИРОСНИЦА.  А покурить на дорожку «Герцеговинки Флор»? (исчезает)

ЯГОДА. Артузов, запевай! Что-нибудь наше, русское! (Артузов запевает) Вперед!

                Едут.

       Вламываются в квартиру Булгакова. Булгаков в старых коротких штанах, в рваных домашних туфлях и разодранной рубахе, волосы всклокочены.

ЯГОДА. Булгаков? Велено вас немедленно доставить в Кремль!

БУЛГАКОВ. Как же? Куда же мне?.. как же я?.. у меня и сапог-то нет…

ЯГОДА. Приказано доставить, в чем есть! Артузов, запевай!

Булгакова хватают, он сбрасывает туфли, везут.

ПАПИРОСНИЦА. А покурить с дорожки «Герцеговинку Флор?» (исчезает)

      Булгакова ставят перед Сталиным. Вой сирен и грохот прекращаются.

БУЛГАКОВ. (отвешивает поклон) Здравия желаю, ваше величество.

СТАЛИН. Что это такое! Почему босой?

БУЛГАКОВ. (горестно) Да что уж… нет у меня сапог…

СТАЛИН. Что  такое? Мой  писатель без  сапог? А ну, снять всем сапоги! (все снимают сапоги, ставят перед собой) Бери, меряй.

               Булгаков берет сапоги Ягоды, пробует - не подходят.

БУЛГАКОВ. Не подходят они мне…

СТАЛИН. Ягода, ты расстрелян. (выстрел,  голова Ягоды дергается, из нее начинает течь кровь)

ЯГОДА. Благодарствую.

СТАЛИН. Меряй другие.

БУЛГАКОВ. Да не надо мне сапог… я уж как-то без сапог…

СТАЛИН. Меряй, тебе говорят.

      Булгаков берет сапоги Дерибаса, старается натянуть на ногу – не может.

СТАЛИН. Ну чего тянешь, видишь, не лезут. Дерибас, ты расстрелян. (выстрел,  голова Дерибаса дергается, из нее начинает течь кровь)

ДЕРИБАС. Служу трудовому народу!

СТАЛИН. (Дерибасу) Правильно. (Булгакову) Ты не надевай, а просто к ноге прикладывай – так быстрее будет.

Булгаков прикладывает сапоги Артузова.

БУЛГАКОВ. (испуганно) Эти, кажется, подходят.

СТАЛИН. Где подходят? Я же вижу, что не подходят. У меня отец сапожником был. (Артузову) Расстрелян. (выстрел,  голова Артузова дергается, из нее начинает течь кровь) Петь не надо, благодарить тоже. (Тучкову и Гендину) Ваши тоже не подходят. (Гендину) Расстрелян. (выстрел) (Тучкову) Расстре… (Тучков падает на колени, крестится, молится) Ну, что ты, ей-богу? Ну, ладно, ладно… (похлопывает Тучкова по плечу) Исчезни с глаз моих долой. (Тучков исчезает) (остальным) А вы - взяли свои сапоги и идите отсюда, толку от вас никакого.

             Ягода, Дерибас, Артузов, Гендин берут сапоги, уходят.

СТАЛИН. Хочешь, я тебе свои отдам?

БУЛГАКОВ. Что вы, ваше величество, не извольте беспокоиться.

СТАЛИН. А то вдруг мои тоже не подойдут? (смеется) Сошьем мы тебе сапоги.  Теперь скажи, что с тобой случилось? Почему ты мне такое письмо написал? Погоди. Ягода, вернись пока. (Булгакову) Может, нужен будет.

Ягода возвращается

СТАЛИН. Ну, так что?

БУЛГАКОВ. Пишу пьесы, а их не берут!..  Вот сейчас, например,  лежит в  МХАТе пьеса,  а они  не ставят,  денег  не платят…

СТАЛИН. Вот как! Ну, подожди, сейчас! Подожди минутку. (звонит по телефону) Художественный театр, да? Сталин говорит. Позовите мне Константина Сергеевича. (пауза)  Что?  Умер? Когда?  Сейчас?  (Булгакову)  Ничего не понимаю. Умер, говорят. (Булгаков вздыхает) Ну подожди, подожди, не вздыхай. (звонит) Художественный театр, да? Сталин говорит. Позовите мне Немировича-Данченко.  (пауза)  Что? Тоже умер? Когда? Сейчас? (Булгакову) Понимаешь, тоже сейчас умер, говорят. Ну, ничего, подожди. (звонит) Послушайте, с кем я говорю? Директор? Так  вот, товарищ директор, у вас в театре пьеса писателя Булгакова лежит… Не хочу навязывать свое мнение, но мне кажется, это хорошая пьеса… Что? Вы тоже так считаете? И собираетесь ее поставить? А когда вы думаете? (Булгакову) Ты когда хочешь?

БУЛГАКОВ. Господи! Да хоть бы годика через три!

СТАЛИН. (в трубку) Мне кажется, что вы могли бы ее поставить месяца через три. Как вы говорите? Через три недели? Хорошо. А сколько вы думаете платить за нее? (Булгакову) Ты сколько хочешь?

БУЛГАКОВ. Да мне хоть бы рубликов пятьсот…

СТАЛИН. (в трубку) Я конечно, не специалист в финансовых вопросах, но мне кажется, за такую пьесу надо заплатить тысяч пятьдесят. Что вы говорите? Заплатите шестьдесят? Очень хорошо. (кладет трубку) Вот видишь, а ты говорил. Давай что ли, Миша, выпьем по чуть-чуть. А то, понимаешь, все кричат «гениальный, гениальный!» А коньяку выпить не с кем. Вот смотри. (Ягоде) Ягода, подойди. (Булгакову) Ну, скажи, о чем с ним можно говорить? (Ягоде) И за что тебя Горький так любит? …Любил?

ЯГОДА. Не могу знать, ваше величество.

СТАЛИН. (Булгакову) Вот видишь. (Ягоде) Сгинь, Ягода, сгинь с глаз моих. (Ягода пропадает) А давай с тобой, Миша вдвоем споем. Я в семинарском хоре хорошо пел, ты в Киеве, в консерватории, даже уроки брал, я знаю. Давай!

                Поют.

(<…огненный дождь; птицы; шхуна в штормовом океане; ребенок, смотрящий в небо; самолеты; рыцари, пронзающие друг друга копьями, кавалерийская казачья лава…>)

Все исчезает.


                15

                (1940 год), март

       Квартира Булгакова. Он ослеп. Шиловская кладет трубку телефона.

БУЛГАКОВ. Никогда весна не начнется в этом году. Ветер гудит, я думал - он добрый, а он страшный.

ШИЛОВСКАЯ. Ничего, успокойся.

БУЛГАКОВ. Кто это звонил?

ШИЛОВСКАЯ. Оля из МХАТа звонила, потом Виленкин, Хмелев… справляются как ты. Хмелев с Тарасовой и Качаловым письмо Поскребышеву написали. О тебе.

БУЛГАКОВ. Что у них в театре?

ШИЛОВСКАЯ. У Немировича «Три сестры» на выходе… Говорят – хорошо. Дмитриев зайдет, ты сам у него спроси.

БУЛГАКОВ. Спрошу. А у других что? У Мейерхольда?

ШИЛОВСКАЯ. Мейерхольда… арестовали, Миша, еще летом, ты… забыл…

БУЛГАКОВ. Да… точно… И он в Донской… А Райх ножами изрезали… Как он со Станиславским воевал… а Станиславский спасал его, пока сам жив был … А где Патя?

ШИЛОВСКАЯ. Он всю ночь сидел, завтра придет... А Сережа Ермоли'нский в аптеку побежал, на Пречистенку. Скоро вернется.

БУЛГАКОВ. Значит, мы одни. Подойди ко мне. Дай руку. Господи, какая боль. Все отдам, все книги, пьесы, только бы ушла эта боль.

ШИЛОВСКАЯ. Сейчас Михаил Михайлович придет, укол сделает.

БУЛГАКОВ. Не помогают уколы. Не принимает моя кровь морфия. Дай я поцелую тебя и перекрещу... (целует, крестит) Ты была моей женой, самой лучшей, незаменимой... Ты была самой лучшей женщиной в мире. Божество мое, мое счастье, моя радость. Я люблю тебя. И если мне суждено будет еще жить, я буду любить тебя всю мою жизнь. Королевушка моя, моя царица, звезда моя, сиявшая мне всегда в моей земной жизни. Ты любила мои вещи, я писал их для тебя... Любовь моя, моя жена, жизнь моя, моя подруга, моя верная подруга...

ШИЛОВСКАЯ. Давай, я тебя уложу.

БУЛГАКОВ. Не надо, больно, все болит. Они думают, что я исчерпал, исчерпал уже себя… Составь список. Список, что я сделал… пусть знают. И роман дай мне. (трогает рукопись, крестит) Чтобы знали, чтобы знали…

ШИЛОВСКАЯ. Я даю тебе честное слово, что перепишу роман, я добьюсь, тебя будут печатать.

БУЛГАКОВ. Чтобы знали... Ну, прощай, прощай.

ШИЛОВСКАЯ. Что ты, Миша!?

                Звонок в дверь.

БУЛГАКОВ. Кто там? Коля? Лямин? Вот сейчас будет весело, надо, чтоб было весело, глупо горевать. Водку на стол, балыки, икру. Мне - воду.

ШИЛОВСКАЯ. Коля… не может приехать, Миша. Он… у него ссылка. (идет открывать дверь)

БУЛГАКОВ. Ах, да…

ПОКРОВСКИЙ. (входит)  Скажу я вам – и зимы такой никогда не было, и весна тоже… брр… Здравствуйте всем.

БУЛГАКОВ. Здравствуй, дядя Миша.

ПОКРОВСКИЙ. (Елене) Что-нибудь ел?

ШИЛОВСКАЯ. Чуть-чуть желе, но все равно вырвало, судороги.

ПОКРОВСКИЙ. Сейчас, милый мой, сделаем укол, (уходит в ванную) и будет полегче.

БУЛГАКОВ. Было у матери три сына... Дядя Миша, давай я тебе что-нибудь почитаю… смешное…

ПОКРОВСКИЙ. (возвращается, вытирает полотенцем руки) Почитаешь. Ну, что, коллега, колем пантопон.

БУЛГАКОВ. Дядя Миша…

ПОКРОВСКИЙ. Ничего, будет полегче, поспишь немного.

БУЛГАКОВ. Это все на пять минут.

ПОКРОВСКИЙ. Пять минут большое дело.  Мы с мединалом. (готовит, колет укол)

БУЛГАКОВ. Пить очень хочется.

ШИЛОВСКАЯ. Я подогрею воду с лимоном. (выходит)

БУЛГАКОВ. Есть только один достойный вид смерти – от огнестрельного оружия, но его у меня нет. Я просил Лену достать у ее прежнего мужа револьвер. Она не хочет.

ПОКРОВСКИЙ. И правильно делает.

БУЛГАКОВ. Было у матери три сына. Один стал ученым, другой балалаечником, а третий… никем не стал. Вот, дядя Миша, повезешь и меня теперь в Донской к огненному Серафиму.

ПОКРОВСКИЙ. Ну-ну-ну, погоди опускать руки. Надо верить, работать.

БУЛГАКОВ. Другой мой герой, философ, арестован, сгинул. Как-то не везет моим героям. Но я хоть в романе… все устрою… как надо…

ПОКРОВСКИЙ. Устроишь. Ложись. (укладывает Булгакова)

БУЛГАКОВ. Когда повезете – пусть без музыки, не хочу. А ты вот что, дядя Миша… пусть меня отпоют в Илье Обыденном… заочно…

ПОКРОВСКИЙ. Хорошо, давай я подушку поправлю.

БУЛГАКОВ. Я всю жизнь презирал, то есть не презирал, а не понимал… Филемон и Бавкида… а вот теперь понимаю, это только и ценно в жизни… Счастье – это лежать долго… в квартире… любимого человека… слышать его голос… вот и все… остальное не нужно… Попроси Лёлю или сам… найдите Таню, пусть придет, я хочу попросить прощения у нее… 

ПОКРОВСКИЙ. Тани нет в Москве, Мишенька, она уехала.

БУЛГАКОВ. Уехала… И со Сталиным… Не могу перед Сталиным разговор вести… разговор не могу вести…  Дядя!

ПОКРОВСКИЙ. Да, Миша.

БУЛГАКОВ. Я просто хотел служить…  народу… хотел жить в своем углу… Я никому  не делал зла… (засыпает)

ПОКРОВСКИЙ. Спи, милый, спи. Какая нелегкая выпала тебе судьба.


                16

                Замок Вероники.

ГЕРБЕРТ. Через день он умер, и тело его сожгли.

ДЕ МИЙО. Мавры! Дикий народ.

БОРРЕЛЬ. Я, кстати,  хотел спросить о предопределении… Одно место из Августина… Простите, Вероника, мы с Гербертом поговорим об этом в пути.

ВЕРОНИКА. А та, у которой он хотел просить прощения, простила его?

ГЕРБЕРТ. Простила, лучезарная донна, потому что он умер в воскресенье перед Великим постом, которое в тех краях называют Прощеным, потому что люди в этот день прощают друг другу все обиды и согрешения.

ДЕ МИЙО. Какой же смысл в этой нелепой жизни? Для чего он мучил себя и других, оставлял женщин. Кому он помог, кого защитил?

ГЕРБЕРТ. Скорее всего, в ней нет никакого смысла.

ВЕРОНИКА. Но черный монах не пришел к нему перед смертью. Значит, какой-то смысл все же был.

БОРРЕЛЬ. Какой-то смысл есть во всем. Но не всегда он сразу очевиден. Позвольте поцеловать вашу руку, принцесса, пора собираться в путь. (целует руку, кланяется Де Мийо) Благодарю за все и прощайте. Брат Герберт, спускайтесь к южным воротам, мои слуги будут ждать вас там. (уходит)

ГЕРБЕРТ. Благодарю, я сейчас.

ВЕРОНИКА. Де Мийо.

ДЕ МИЙО. Да, принцесса.

ВЕРОНИКА. Я хочу услышать ваши новые канцоны в мою честь. Отберите самые нежные и красивые. 

ДЕ МИЙО. О, принцесса! Сейчас, сейчас я принесу их, вы будете в восторге! 
(убегает)

ВЕРОНИКА. Уже рассвет. Будет день, за ним другой и тысячи дней. Все меняется в этом мире и не меняется ничего. Там, за пределом звездных сфер все иначе, срываются покровы и открывается истина. Но даже там невозможно быть счастливой, если того не позволит Господь. Вы были правы – неведение сохраняет молодость, а знание измождает душу. Теперь я знаю, что буду одинока всегда, как в сущности, всегда был одинок ваш рыцарь и как будете одиноки вы. (целует Герберта) Езжайте, Герберт, вы должны, да поможет вам в пути святой Иаков, прощайте навсегда. (уходит)

ДЕ МИЙО. (вбегает со свитками и лютней) Где принцесса?

ГЕРБЕРТ. Сейчас вернется. Но я здесь, Де Мийо.

ДЕ МИЙО. Забудь. Я буду петь для принцессы, мне не до того. Я… вот что - я дарю тебе жизнь и в придачу мула. Мелхиседек!

МЕЛХИСЕДЕК. (входит сонный) Круглые сутки на посту, что же это такое?

ДЕ МИЙО. Выбери мула для бедного монаха. 

МЕЛХИСЕДЕК. Ну, конечно. Самое лучшее время, для выбора мула это как раз сейчас, между вторыми и третьими петухами.

ДЕ МИЙО. (Герберту) Вот видишь, ты нес какую-то чушь целую ночь, а принцесса пожелала слушать мои канцоны. Ну, прощай. Мелхиседек!

МЕЛХИСЕДЕК. Я понял, выбрать мула.

ДЕ МИЙО. Проводи его.

ГЕРБЕРТ. Прощайте. Скажите принцессе… Нет, ничего не говорите. Прощайте.

Мелхиседек, бормоча, уводит  Герберта.

ДЕ МИЙО. Самые нежные… самые красивые… (разворачивает свитки, останавливается) Какая глупая, бессмысленная жизнь и еще более бессмысленная смерть.



                17

                Патриаршие пруды.
      
  Неясные тени прохожих движутся и исчезают. Аллея пуста. Ветер порывами. На скамье три Актера.

ПЕРВЫЙ АКТЕР(«Берлиоз»). А у вас какая специальность?

ВТОРОЙ АКТЕР(«Воланд»). Я – специалист по черной магии.

ПЕРВЫЙ АКТЕР(«Берлиоз»). И вас по этой специальности пригласили к нам?

ВТОРОЙ АКТЕР(«Воланд»). Да, по этой пригласили. Тут в государственной библиотеке обнаружены подлинные рукописи чернокнижника Герберта Аврилакского, десятого века. Так вот требуется, чтобы я их разобрал. Я единственный в мире специалист.


                Занавес



2010 г.


---