Часть первая.
1
Где то невдалеке шелестела городским утренним шумом столица. Сквозь окна доносились голоса в крик командиров сводных батальонов и полков, выстроившихся на Красной площади, готовые к параду Победы. Генералиссимус стоял у окна и рассматривал внутренний дворик первого корпуса Кремля. Дворик был пуст и немного запущен в военные годы, дни и месяцы - не засаживалась цветами клумба, не убирался в зимнее время снег, а из под снега вытаяла брошенная мебель и другой непонятный хлам. Дождь лил не переставая, шумели водосточные трубы, потоки воды, вырывающиеся из них, выбивали углубления под собой и оставались долго не замеченными службой бытового хозяйства и озеленения капитана Кузнецова, когда то чемпиона Советского Союза по фехтованию.
Генералиссимус поморщился от неприглядного вида, не ужасного, но всё же не порадующего глаз ни Черчиллю, ни Рузвельту, если бы они очутились перед окном его кремлёвской квартиры или в этом узком коридоре, напоминающем купейный вагон поезда, где три комнаты с окнами на арсенал, соединены анфиладой через двери между собой, а коридор скорее был предназначен для случайных посетителей, охраны и редкой прислуги.
Куранты пробили вкрадчиво полчаса десятого и стихли, оставив шум дождя праздничному городу и опустевшим улицам вокруг Красной площади, где люди спресовались под ненастьем на бетонных трибунах и ждали появления Его, как явления. Ждали и знали точно, что он появится.
Из первой комнаты, ближней ко входу, которая было похожа на приёмную, гардеробную и личную служебную Николая Сидоровича
Власика, всё вместе, вышел сам генерал и спросил с любовью:
- Носочки шерстяные одели, Иосиф Виссарионович?
- Шерстяные, шерстяные. - Ответил Генералиссимус подчинительным тоном, словно строгому отцу. - Конечно.
- И телогреечку не забыли?
- Так с тобой же и одевали.
- Хорошо, хорошо. И плащ этот уж больно хорош, Иосиф Виссарионович. «Большевичка» шила и не хуже английского этот плащ получился, совсем не хуже, а даже лучше. Лежит, ну точно впору, что в груди, что по росту, что по плечу. И цвет такой нашёлся - никому такого цвета не найти, а мы нашли! Бирюзовый цвет, как мне объяснили на «Большевичке» или что то похожее на цвет моря ранним утром.
Генералиссимусу льстило отношение Николая Сидоровича к нему, нежное, почти отцовское - доброе, ласковое отношение. И было ему тепло в этой телогрейке из овечьей шерсти и шерстяных шотландских носках.
- Может рюмку коньяку в честь праздника, Иосиф Виссарионович? Погода скверная, не дай бог простудитесь.
- Нет, не буду. Я тепло одет
- Ну. дело Ваше. Но я думаю, не помешает в непогоду то.
- Нет, нет.
Перед Сенатской башней, в самой башне и за стеной его ждала толпой его элита: генералы и министры, ковавшие Победу, его приближённые с которыми он советовался как повернуть дело на полях сражений или в кабинетах Лондона, Вашингтона, Стокгольма, Цюриха или Торонто. Все умеренно пили водку и закусывали бутербродами из черного хлеба с салом и малосольным огурцом.
Его встретили восторженно. Окружили на почтительном расстоянии.
- За Победу! - кричали все дружно. И чокались солдатскими кружками.
принесёнными с собой на тризну по погибшим. - За Вас, Верховный Главнокомандующий! За Ваше здоровье!
А Власик стоял уже незаметным за спиной. Генералиссимус глянул на него и Николай Сидрович понял - не мешать общаться с победителями. Тогда сам генерал Власик налил в приготовленную для Генералиссимуса солдатскую кружку малую толику водки, лишь плеснул на дно кружки столько, что чуть дно покрыла, приготовил солдатский бутерброд и торжественно преподнёс:
- Откушайте, Генералиссимус Советского Союза, за Победу над жестоким врагом! - И бутерброд протянул на белом платочке.
И снова раздались приветственные выкрики и их услышали на трибунах - трибуны на площади притихли и насторожились.
Генералиссимус взял кружку за донышко, выдохнул по-русски и опрокинул каплю водки в себя. Поставил кружку на место и откусил с аппетитом кусок хлеба, не забыв его понюхать .
- За русского солдата, за русский народ! - сказал с опозданием.
Импровизированный стол занесли в башню, Генералиссимус жевал хлеб с салом, малосольный огурец придавал аппетит простой человеческой еды. Это было непередаваемо и необъяснимо как это вкусно.
Стрелка приближалась к десяти. Оставалось пара минут, не больше и Парад начнётся.
. 2
На следующий день, проснувшись поздно, Иосиф Виссарионович лежал и вспоминал этот вкус русской закуски - ржаной хлеб с салом и малосольным огурцом. Захотелось повторения вчерашнего да и запить боржоми - вот чудесный завтрак на сегодня. А уж харчо - это к обеду. Но невозможно забыть вкус ржаного хлеба с салом и малосольным огурцом, эта русская закуска запомнится навсегда.
Генералиссимус лежал на кушетке под белой овчиной, выделанной из кавказской бурки под одеяло и наслаждался теплом. Снова хотелось хлеба, сала и малосольных огурцов и он протянул руку, что бы дотянуться до кнопки звонка. Казалось, Власик ждал вызова за дверью.
- Доброе утро, Иосиф Виссарионович.
- Доброе утро, Николай Сидорович. Принеси ка зелёного чаю, что бы желудок заработал, а потом я встану, что бы умыться. Что у тебя появилось за вчерашний день? Наши герои как праздновали? Особых случаев не наблюдалось? В Комендатуру много попало?
- Из высших офицеров никого, все достойны были, а кто из тех, кто пониже, из сержантского состава, да из рядовых были задержаны комендатурой генерала Артемьева числом более двухсот - более дерзких. Просто пьяных отпустили под утро с богом. Потому что проспались да и дома ждут жёны да родня. Да и правильно, чего их держать, горе с радостью перемешалось у них в голове, вот и не знают как себя вести. Правильно поступил генерал Артемьев, с пониманием.
- Огнестрелов не было?
- Нет, Огнестрелов не было, Мне доложили бы. У меня на этот счёт есть сведения от моих людей. Доложили бы. Не беспокойтесь, Иосиф Виссарионоавич. Сейчас чай Вам принесу большую кружку, без сахара.
- Да вот ещё что. Вчера закуска была хороша. Сможешь такую же мне сделать сейчас?
- Не вопрос, Иосиф Виссарионович. Только я предложу разнообразить меню в этом направлении.
- Как это?
- На сегодня я закажу для Вас два бутерброда. Один вчерашний, с салом и малосольным огурцом, другой, новый для Вас, с бланшированными кусочками селёдки и то же с малосольным огурцом.
Это на сегодня через полчаса вместе с горячим чёрным чаем с сахаром
А на завтра после приёма участников Парада в Георгиевском зале, Вы отведаете суточных щей и рыбацкой ухи. Как Вы на это смотрите, Иосиф Виссарионович?
Генералиссимус не смог сдержать улыбки:
- Неси чай с бутербродами, А о щах и ухе поговорим завтра.
- Слушаюсь, товарищ Сталин.
- Сегодня в Кунцево надо ехать. Давно не был. Сообщать никому не надо.
- Слушаюсь, товарищ Сталин.
Сей час Рублёво-Успенское шоссе известно как место обитания самых богатых россиян. Это царская дорога, это дорога Ивана Васильевича Грозного, это дорога самых богатых россиян, ею пользовались все цари России и все правители, не наделённые царским саном - Юсуповы, Шуваловы, Голицины и прочие. Боярыня Морозова владела здесь сельцом Жуковкой. Художник Суриков изобразил её как противницу реформ патриарха Никона.
Поначалу в Зубалове жил и Иосиф Виссарионович с женой Надеждой Аллилуевой, а рядом жил и Феликс Дзержинский. Но потом Иосиф Виссарионович переехал на Кунцевскую дачу. Она пришлась ему по душе и он так о остался на ней до конца своих дней.
Они покинули Кремль ближе к ночи, после того как Вождь посетил торжественный прием в честь участников Парада Победы, вместе с Власиком, Поскрёбышевым и сыном Василием.
Василий был пьян. И они вошли в кабинет вдвоём, предупредительный Власик допустил отца с сыном к примирению, хотя слабо надеялся, что Василий поймёт строгость отца и бросит пить,
хотя бы на людях и ежедневно.
Время близилось к полуночи, За окном шумел ветер, гоняя потоки дождя по даче. Но тепло заполонило кабинет от камина и уют проник в душу Вождя, захотелось сына погладить по головке, спросить какие успехи в школе, готов ли к поступлению в военное училище и стать командиром Красной Армии. А сын, уже сам генерал, шатаясь вломился в кабинет следом, уселся в кожаном глубоком кресле, жуя сталинскую папиросу «Герцеговина Флор», прищурил на отца глаза не по сыновни и ожесточённо спросил:
- Лаврентия приближаешь, отец? Своего врага, запомни это, отец. Избегая глаз Василия, его взгляда в упор, Вождь смотрел на его погон на плече, какой то помятый и потускневший в золотом отливе и не видел его лица. А в лице сына . что то мелькало, дрожало, подёргивалось мышцами, словно умоляло отца о чём то. Но отец овладел уже минутным своим смущением и говорил сыну что то в назидание твёрдым и беспощадным голосом. Василий почти не слышал слов. Но каждый звук ранил его душу и причинял невыносимую боль. Хотелось закричать, но боялся, что отец не поймёт его тревог, примет за мальчишество, забыв или не придавая такого значения его поведению на фронте или на парадах - там, где сын жил самостоятельной жизнью, без пригляда Берии и его тупоголовых людей в соединении с доброжелательным отношением Власика.
Трезвый Василий оставлял свои мысли не увидеть подлых намерений окружения отца. Но пьяный становился отважнее. Но! тогда пропадать буду я вслед за отцом, он - первым, я следом, думалось ему. Но вдруг бессилие наваливалось вместе с мыслями о неминуемой гибели, тоска о незаслуженных словах отца, которые врезаются в сердце как нож и отец уходил с этими произнесёнными им словами вдаль от него, в ту невозвратную даль, куда уходят люди мёртвыми от живых. И сам отец сделался будто мёртвым. И он закричал, от вида этого лица и сам сделался мертвенно похожим на отца. Кричал благим матом и бежал к дверям за которыми были всё те же. кто хотел им обоим смерти - сначала отцу. Потом сыну.
И вдруг наступило молчание и оцепенение всему. Только почему то слышалось одно лишь мерное медное и скрипучее тиканье маятника на стенных часах, надвигающееся на кунцевскую дачу со стороны Москвы, от Спасской башни - скрипели и перезванивались куранты Спасской башни, скрипели шестерёнки противно и зло и вдруг ударял колокол мелодичным обманным звоном.
Василий остановился у самых дверей. И медленно оглянулся. Отец стоял и глядел вслед. Его взгляд был ласков.
- Если не боишься ничего, и не желаешь выпросить отцовское прощение, то каким образом собираешься мои заветы хранить? Ведь ты сын мой, Василий. Брось пить и пьянствовать, удостой себя моим сыном, без этого не могу тебя любить - ведь ты не здоров, Вася.
Василий молчал.
- Что молчишь! - крикнул отец, ударил кулаком по зелёному сукну стола так, что опрокинулся подстаканник с чаем. - Берегись, Василий! Знаю, что добиваешься своего - хочешь под моим крылом укрыться со своими безобразиями от моих друзей и соратников. Ведь и они не желают тебе плохого.
- Желают, отец, очень желают, только этого и желают! Только этого ты не видишь! - Василий зло усмехнулся в сторону. - Только поздно увидишь. И мне никуда будет деться, только вслед за тобой - в могилу.
Василий зарыдал как ребёнок. И отец видел его откровенные правдивые слёзы. Стало не по себе. И Василий видел жалость отца к нему и он зло порадовался своему мщению за свою покорность и бесконечное упрямство. Теперь ему казалось, что он сильнее отца и сильнее всех его услужливых и трусливых чиновников. Тогда он ещё раз криво усмехнулся ему в лицо, ожидая от отца несправедливости.
- Вон! - тихо прошипел вождь, скрывая бессильное бешенство.
Василий, по-прежнему не скрывая своей кривой усмешки, похожий на зверёныша, отпугнутого чужой самкой от добычи, тихо и бессильно застонал, не смея перечить ни одному его слово, ни одному велению. И он вышел, посчитав себя изгнанным.
3
То, что мерещилось Вождю все военные годы, совершалось в мире
постоянно: власть властвовала, прикрываясь демократией, свободами, революциями, наступившей эрой или просто другими временами, но властвовала всегда с наслаждением. Иосиф Виссарионович властвовал в спокойных тонах, уверенно и не наслаждаясь своим положением властителя, спокойно и не пытался что либо объяснять, если сам этого не понимал. Например, он никогда не говорил о теории социализма или коммунизма, считал, что об этой теории достаточно сказали её основоположники, а он ничего нового сказать не может. Теорию классов он доверил им. А сам себе оставил вопрос о власти безотносительно к экономическим теориям учёных. Вопрос о власти, вот что его занимало, находящегося в центре самой власти, пригретой ею и даже сдавленной так, что дыхание спирает. И не на чём и не на ком
взгляд остановить - кругом одни властвующие люди, кругом одни властвующие органы. И он был сей час удручён этим - своей властью, неограниченной по существу, нужно бы поделиться с кем то из них, своих окруженцев, своих соглашателей во всём, с каждым его словом хоть с трибуны, хоть в газетной статье, хоть за дружеским столом с друзьями – соратниками. Никто ему не подходил, все были какие то не исторические, какие то простецкие, похожие на мужиков с заводских окраин или крестьянских детей, овладевших нехитрой грамотой в рабфаке, или интеллигентов, прогнивших своими мыслями в спокойствии послереволюционного времени и гражданской войны. Нужна была власть по-новому, та же власть с его именем во главе, но какая то другая.
Вождь прислушался к музыке из-за дверей. Не иначе Василий уселся возле патефона и слушает своего любимого певца.
В парке Чаир распускаются розы,
В парке Чаир расцветает миндаль.
Снятся твои золотистые косы,
Снится весёлая звонкая даль.
- Ах, Васька! - по - русски зло сказал себе Вождь. - Отца ни во что не ставит. Подлец да и только! Что с ним делать? Ума не приложу.
А песня доносилась из-за дверей:
Милый, с тобой мы увидимся скоро, -
Я размечтался над любимым письмом.
Пляшут метели в полярных просторах,
Северный ветер поёт за окном.
Василий любил эту песню. Её пел Аркадий Погодин с граммофонных пластинок на всех танцевальных площадках Москвы. Услышав её Василий делался больным. Он в это время любил свою первую жену - Галину Бурдонскую и своего сына Александра, рождённого Галиной перед самой войной. Сейчас Василий был в разводе и не в ладах с отцом. Было ему грустно от этого и обидно, особенно обидно было принимать насмешливость отца в его никчемности, когда он попрекал его в немужских отношениях с женой, не смог её поставить на место , когда она красивая и здоровая баба при своём известном муже заглядывается на сторону. Отец давно говорил ему, разведись, если ты, Василий, не способен быть для неё мужиком, если ей ты не подходящ для сожительства, а у тебя, Василий, одна пьянка на уме да твои друзья алкоголики. Не одной бабе ты не сгодишься. Разведись лучше и не трави женщину. Для редких утех ты найдёшь и не одну. Наконец Василий развёлся с Галиной Бурдонской, забрав у неё двоих детей, Александра и Надежду.
А ведь отец не пришёл на свадьбу к сыну. Письмом ограничился: «Ты, сын, спрашиваешь у меня разрешения? Когда? Тогда, когда женился и моё разрешение тебе не понадобилось. Так если женился - так чёрт с тобой.. А что я могу тебе сказать? Если женился. Так мне жаль её, что она вышла за такого дурака».
Василий положил щекой голову поближе к патефону и наслаждался своими чувствами со слезой. Песня эта всегда его доводила да слёз и сердцебиения и ему было хорошо в этой грусти.
В парке Чаир голубеют фиалки,
Снега белее черешен цветы.
Снится мне пламень весёлый и жаркий,
Снится мне солнце, и море, и ты.
Помню разлуку так неясно и зыбко,
В ночь голубую вдаль ушли корабли.
Разве забуду твою я улыбку,
Разве забуду я песни твои?
В парке Чаир распускаются розы,
В парке Чаир сотни тысяч кустов.
Снятся твои золотистые косы,
Снится мне свет твой, весна и любовь.
Вошёл Власик.
- Не надо плакать Вася. Не по- сталински. Зачем ты за ним увязался, почему в Москве не остался, в своём доме. Здесь и ночевать то негде, да и как тебя возврашать обратно, если все празднуют и водку пьют, да баб любят. А ты, вишь, один, Ну скажи ка, дело ли так?
- И я спрашиваю вас, Николай Сидорович, дело ли так поступать со мной, буд то плохо я воевал? Буд то хоть раз отвернул от «Мессершмидта»? Сбивать, меня сбивали, не спорю, так они тоже воевать умеют. Эх, Николай Сидорович, спросил бы он моих боевых товарищей, каков был я в воздушном бою, так ведь не спросит.
Слушает своего Лаврентия, все мысли от него, все дела от него - от Лаврентия. И много ли командиров авиационных полков кто воевали не вылезая из самолёта. А я так и воевал, редко когда позволял себе встряхнуться да попить на земле спирта технического, авиационного, если водки было недостать. Запрет был лично от отца приглядывать за мной, что бы ни капли мне в рот не попадало. Это на войне то? Где нервы на взводе. Эх, Николай Сидорович. А знаешь ли, генерал, - Василий глянул в глаза Николая Смдоровича, - что взятки в армии уже так надоели, но оказываются простым делом, словно обиходным, как в туалет сбегать возле лётного поля, или грибов набрать в пилотку для закуски своих ста боевых граммов. А сказать ему об этом - не поверит сыну, поверит Лаврентию. И я, сын, буду отстранён и от должности и от отцовского внимания.
- Ты послушай меня, Василий. Ведь что отец от тебя требует? Только одного - не пить водку беспробудно. Только этого, он ведь любит тебя беззаветно. У меня на глазах и любит, поверь мне. Он отец и мимо отцовскую любовь к своему сыну выбросить на ветер не может. Так же было и с Яковом. Беда была и сколько ему пережить пришлось за своего сына. И вот ты досаждаешь, Но, слава богу, хоть жив. Слава богу, хоть слово может сказать в назидание. Так цени это слово, Василий, прислушайся.
Николай Сидорович не проронил ни слова по-генеральски, словно не был так близок к Вождю, что бы оберегать его святое послевоенное существование. Его слова были просты и недоступны в одно и тоже время и как то доверительно доходили до Василия и он входил в доверие этих слов и холод в груди таял и сам он мягчел и забывалась брошенность среди Москвы и отец был рядом.
- Нет, - решил вдруг Василий, - Николай Сидорович не даст отца никому. Он единственный кто не плут и не мошенник, кто словно помешанный проникся любовью к отцу и кто в самом деле мученик за его спокойствие.
Власик подошёл к Василию близко, заглянул в красные измученные глаза, сказал, буд то себе, но значительно: Повелено божьей милостью
ему быть самовластным. И никто ему не страшен, успокойся, Василий.
4
Старик Молотов Вячеслав Михайлович прав, как ижевский охотничий карабин, не знающий осечки. И я, как и он, никогда не ездил ни в какие Италии или куда то ещё, что бы позагорать и отдохнуть на солнышке. Зачем? У нас в Крыму или в Сочи лучшие в мире солнце и море. А главное, здесь все мои друзья. В моей телефонной книжке что то около ста пятидесяти номеров. Вот уже сорок лет, как я не набирал номера, не значащегося в ней. Наш круг - здесь, возле мест, где отдыхает Вождь. А Молотов Вячеслав Михайлович, верный друг Вождя на многие годы, а я Никонов Вячеслав, внук Вячеслава Михайловича, продолжатель политической карьеры рода Молотовых. Но это всё в будущем, а пока Вячеслав Михайлович получил кличку от Вождя - «чугунная жопа».А я, его внучок, изредка вспоминаю деда и преуспел в своих воспоминаниях - в новом времени. Знатоки политэкономии - всё знают о «зимней столице мирового капитала», внук весь в былом, он пытается вызвать духов. канувших в Лету. Рядом с ними, с канувшими, часов не наблюдают, но не от избытка счастья, но от страха перед часом расплаты. Неизбежной расплаты, как сама смерть, но без погребения избранных людей. Оставляя их на земле привидениями, тенями, пугая жизнь в простых домах и богатых замках, под плакучими ивами по берегам рек и озёр.
Голова Василия разболелась - не унять. Нужно было опохмелиться.
От больной головы он и проснулся. Патефон был закрыт и отодвинут подальше заботливым Власиком. Выпить бы кориандровой стопку или две, опохмелиться. Но сил не было встать, оглядеться, найти взглядом Николая Сидоровича - он бы понял и позволил бы не позволительное, если рядом где то отец за стенкой. И отец бы не узнал.
И тут он увидел Власика, скорее угадал, что кто то стоит за его спиной.
- Ну хорошо, - сказал Василий стоящему за спиной. - Много я пьяный лишних слов говорю, а потом себя презираю. И снова, как передумаю, то опять к первым своим словам возвращаюсь. И получается - от первоначального не отрекаюсь. Значит я твёрд! А он не понимает меня! Не понимает, и не верит мне.
- Понимает и верит тебе, Василий. - Ласково сказал Николай Сидорович и погладил Василия по голове. - А не понимал бы и не верил, так разве отпустил бы тебя воевать? Он и позволил тебе быть на фронте поэтому, гордясь своим сыном, что сын его в общем ряду защитников Отечества. Вот так то. Василий. А тебе не лучше ли домой в Москву возвратиться, не дело это - быть неизвестно где.
- Что значит неизвестно где, Николай Сидорович? Разве я не у отца своего?
- У отца, конечно, у отца. Где же тебе быть, сын мой? - послышался за спиной Власика голос Иосифа Виссарионовича.
Василий вскочил, словно хотел броситься к отцу на шею, но вдруг сдержанно замер в ожидании добрых слов. Только удалось прошептать слово, выдавить из себя хриплое: Отец, отец.
Вождь услышал неслышные слова сына, сказал: Николай Сидорович, я побуду с ним некоторое время - десять минут. Потом отправишь его в Москву без разговоров. Заходи, Василий, в столовую.
- Слушаюсь, Иосиф Виссарионович. - Власик отступил на шаг, давая
Василию возможность подчиниться отцу.
- Иди, ступай, Василий. Отец ждёт.
Василий угрюмо и с трудом встал и сказал про себя:
- Ещё бы и опохмелиться кориандровой, как бы голова не раскололась, столько времени не может успокоится.
Власик посмотрел на него заботливо: Не твоей бы голове трещать со вчерашнего! Иди уж да помалкивай.
Войдя в столовую, Василий медленно заломил руки так, что все суставы захрустели, потянулся, словно перед сладким сном и зевнул так широко, что челюсть застыла в судорогах. И сделалось как всегда в подобных случаях встречь с отцом - необъяснимо страшно, стыдно, скорбно и хотелось броситься в ноги отцу со словами раскаяния и обещания больших действий равных подвигу. И через час Василий уже спал на кушетке Вождя чуть похрапывая и счастливые слёзы застыли у него на щеках. А ещё через час он вымытый, выбритый, опохмелившийся, туго затянутый в узкий мундир генерал - лейтенанта авиации мчал на вызванной ЗИС-110 из кремлёвского гаража домой отсыпаться на одни сутки,, предоставленных ему Верховным Главнокомандующим в связи с парадом Победы над фашистской Германией.
5
По Кремлю не разгуляешься - мал Кремль для познавательных прогулок по истории. Но приходилось и Вождю здесь совершать прогулки, но что бы в конце мая да принародно, со своими соратниками, да в ночное время, да в дождь и даже в холод, буд то лета и не на подходе.
Дождь не прекращался второй ли, третий ли день. И с ним пустота и что то грозящее неизвестно с какой стороны и неизвестно от кого. Вождь быстро и незамеченным покинул Георгиевский зал, спустидся по парадной лестнице и, повернув налево, намеревался пересечь Ивановскую площадь и у себя в кабинете в первом корпусе Кремля поразмышлять над своими идеями в организации высшей власти,
создать новый потаённый орган власти на основе политбюо и изнутри политбюро с тайными задачами, целями, возможностями - новое политбюро или пентархию из пяти наиболее прилежных к нему людей.
Ивановская площадь сплошь была заставлена машинами дипломатов. – Иосиф Виссарионович. Может минуем площадь?
Вождь не успел согласиться, раздался голос из репродуктора на площади: Машину франзузского посла! Подать к парадному подъезду!
- Не надо её миновать, Так прямо и пойдём, перейдём здесь и вдоль 14 корпуса оставим эту стоянку слева, пусть разъезжаются не торопясь. Не надо их торопить. Может не допили или недоели? Плохая примета для нас, Николай Сидорович. Людей нельзя оставлять в голоде или в холоде. Собери ка узкий круг, там и договорим, и допьём, и доедим. Ну, давай прощаться на сегодня. Иди отдыхай.
Опять послышались голоса в полуночном Кремле. Это водители дипломатов ждали своих хозяев после приёма Верховного главнокомандующего в Георгиевском зале Большого Кремлёвского Дворца. Сейчас Генералиссимус собирал узкий круг для продолжения празднования Парада Победы на подмосковной даче в Кунцево.
Василий мило беседовал с солдатом на его посту, когда увидел сквозь завесу дождя идущего в одиночестве отца и не удержался от крика: Отец!
- Сын! - послышалось в ответ. Так называл он Василия только в редкие минуты отцовской слабости.. Василий был удивлён, что в последнее время отец перестал с ним говорить вовсе, но вот сейчас, как видимо сердце его дрогнуло. Он увидел отца под летним холодным дождём как буд то обиженным на него за его пьянство и непослушание и снова был готов броситься ему в ноги и просить прощения за всё, даже за то, чего не совершал, как вчера.
Василий подошёл к отцу, снял фуражку, обнял отца и поцеловал в щёку не спросясь.
- Спасибо, Василий! - сказал растроганный Вождь и от этого давно не слыханного «Василий» сердце Василия дрогнуло и он произнёс: Спасибо, отец!
Но, всё-таки, лицо его мокрое от дождя загорелось счастьем и он что то пролепетал еле слышное и бессвязное для отца - пусть отец порадуется вместе с ним, дескать всегда я готов сложить голову за тебя, отец, за все твои начинания да просто за то. что ты мой отец.
И тогда отец взял его голову за щёки, приблизил, но целовать не собирался и даже отстранился от казарменного запаха водки с потом
и сразу сын стал не мил - ведь снова пил, мерзавец, не сдержал обещаний отцу.
- Да поди ты куда подальше! - оттолкнул от себя только что любимую голову и любимое лицо и не сказал, что сейчас едет в Кунцево и хочет взять его, сына, с собой, приблизить к власти, но не сказал, ибо такой сын был ему не нужен постоянным присутствием где то рядом, пропахший не лимонами, мандаринами, а какой то мерзостью.
Первым прибыл Министр иностранных дел Вячеслав Михайлович Молотов. Под усами скривил добрую улыбку и собрал морщинки
в уголках глаз. Вождь понимал это выражение лица и в ответ тоже сдержанно улыбнулся и трубкой зажатой в руке указал на кресло рядом с собой:
- Присаживайся рядом.
- С-с-спасибо Иосиф В-в-виссарионович.
- Сейчас подойдут другие товарищи и мы сядем за стол в узком кругу, обсудим, как думаю, важный вопрос в управлении государством.
Возникла, как всегда в подобных случаях, когда бонза оказывался наедине с Вождём, тишина, исходяшая от Иосифа Виссарионовича. Человек ждал чего то, чего сам себе объяснить не мог. Что в этой тишине прячется, может гром грянет и не успеешь перекреститься? И страх невольно заморозит голову и сердце. Но ничего этого не происходило с Вячеславом Михайловичем, казалось бы. Руки его не
холодели без причины, сердце билось ровно и «кондрашка» не туманила голову. Вячеслав Михайлович молчал потому что был молчалив поневоле - он очень сильно заикался. А Вождь зная этот его недуг и был снисходителен и не переставал быть к нему уважительным и сейчас, сегодня и больше никогда спросит тихим голосом, затянувшись своей трубкой:
- Ты когда к Рузвельту ездил?
- Гм - м. З-з-зима к-к-онч-чилась. В-в-в- н-нач-чале л-лета с-с-сорок в-в-второго. К-к-кажется, что в м-м-мае.
- Забудь об этом, Михайлович - о нашем разговоре. Я просто спросил тебя о наших государственных делах в годы войны. Написал бы мемуары, а народ бы прочитал о всей правде. Кстати, ты и к Черчиллю
наведывался о второ фронте договариваться в это же время?
- Д-да, Иосиф В-в-ви-сса-рионович, так.
Вячеслав Михайлович Молотов, 55 летний министр иностранных дел, сидел перед Вождём свободно, без потливости от напряжения, вовсе не ожидая и не боясь от него вопросов и ничто не подползало, не покрадывалось к нему в этой ярко освещённой комнате, не хватало его за горло и не душило косматой лапой. Но в то же время Вячеслав Михайлович, чувствовал, что не имеет силы первому вступить в разговор с Вождём, а если бы Вождь обратился первым, как сейчас, то
ничего бы не изменилось в его поведении - в обморок не упал бы со страху и не взвился бы в любовно-патриотическом возбуждении. Да и не привык он этого делать - заметно заикался и не хотел свой недостаток лишний раз напоминать Вождю.
Вождь неожиданно рассмеялся по-доброму, не рассмеялся, а хохотнул по-приятельски, а Вячеслав Михайлович приготовился внимать.
Но вдруг всё изменилось и всё стало по-прежнему. Вождь тихонько ласкал трубку, грел в ладони и осторожно прибавлял жару в горении табака, негустой приятно пахучий сизый дым улавливался Вячеславом Михайловичем как запах, как суть самого Вождя и он умильно смотрел на него и думал: Иначе решить не могу. Не могу вернуться в мир оскорбляющий бездействием, что бы жить, как все живут, без служения ему, и партии, и отечеству, что может погубить не только Советский Союз, но и всё его дело. Нет, я не покину его, не предам. Хоть я сейчас как на острие ножа, который разрезает меня пополам под собственной тяжестью. Знаю, что раз ошибёшься, второй раз не поправишь. И он, второй раз, тебе не потребуется. Нет, очевидно, что я уверен в этом человеке, он мне, определённо, нравится. И я люблю его, как гениального моего товарища, который уже возвратился после бесовских дней и ночей красным солнышком со своей ратью, только что показавшей себя на Красной площади возле Мавзолея и далее
он восстановит всю истину в Европе, потом в мире. И все народы придут к нему поклониться и вот все они уже при дверях.
Вячеслав Михайлович не заметил своей благостной улыбки на лице - так был увлечён тихим общением с Вождём.
Наконец за дверями в столовую, где то при входе в дачный дом
послышались осторожные шаги не одного человека и тихие голоса.
Дверь в столовую бесшумно отворилась и в столовую бочком
как то не вошёл, а проник генерал Власик. Осторожно закрыв за собой дверь, он и шага не сделал вперёд, а вытянувшись в струнку, начал было декламировать: Ожидают приглашения войти … . Но Иосиф Виссарионович остановил доклад Власика, всего лишь подняв руку и коротко сказал: Пусть входят, не стесняются. Мы заждались.
И вереницей, один за другим, стали влезать в столовую и, сразу останавливаясь перед глазами Вождя, образуя толпу из постаревших и ожиревших бонз. Иосиф Виссарионович рассматривал каждого из них как портрет и после каждого рассмотрения кандидатуры (куда нибудь, наверное, сгодится), делал еле заметное движение рукой с зажатой в ладони трубкой - здравствуй, проходи. Здравствуй, проходи. Здравствуй, проходи.
- Я сижу вот здесь. - Сказал Иосиф Виссарионович, подойдя к торцу стола, который был давно сервирован. - На противоположном торце никого нет. Нас здесь не так много, что бы занять и то место. А вот здесь, слева от меня сядет Лаврентий Павлович. Справа - Георгий Максимилианович. Остальные по своему выбору. Присаживайтесь, товарищи.
Все расселись по своим местам и обратили взгляды на Вождя, который, казалось, не собирался садится, а продолжал стоять возле стула, задвинутого под стол.
- Ну что же, товарищи. Я не устаю поздравлять всех вас с одержанной Великой Победой человечества над фашистской чумой.
Сказал эти слова Вождь и шагнул мягким шагом в сторону вокруг стола, за спину усевшимся. И остановившись за спиной Лазаря Моисеевича добавил к сказанному: Поскольку к человечеству я отношу
и весь наш советский строй и всё наше советское общество с его Армией и Флотом, то я в первую очередь поздравляю их, Армию и Флот, и весь наш народ, во главе с великим русским народом, а значит и вас, товарищи, представляющие руководство нашим Государством - Союз Советских Социалистических Республик. Прошу наполнить ваши бокалы и под этот тост выпьем за нашу Победу. Ура, товарищи!
Ура получилось нестройным. Вождь и не ждал за столом воинственного атакующего крика, но получилось какое то то жалкое и не убедительное ура. И Вождь крепко поставил свой фужер на стол с недопитой хванчкарой и ему захотелось что то говорить и говорить
этим непонятливым людям. Но почему то непонятными для них словами. И он продолжал с обидой на них, непонимающих: Говорят: в конце концов, правда, восторжествует. Но это неправда! Вот ведь фокус. Этого, в конце концов, не дождаться, кроме того, что это неправда. Говорить правду - скорее всего это привычка, приобретённая где то в детстве? А сей час правде тебя никто не научит, правду в тебе никто не воспитает. А много ли правды в нас? В каждом из нас, руководителях государства? Можно сказать, что почти её нет. Но зато много, с избытком, лжи. А разве вы думаете по другому? Вот вы, Михаил Иванович, что думаете о наших лжецах?
Михаил Иванович, похожий на сельского старосту из какого –нибудь
ивановского села Ильинское в неглаженной рубащке из хлопчатобумажной чесучи под плохо сшитым мешковатым пиджаком
из той же ткани, выделялся своим благообразным видом, а небольшая бородка, свисающая клином придавала ему вид затрапезный и требовала удивления присутствующей публики. Но никто удивления не проявлял, знали и не понимали Вождя, зачем этот скоморох ему понадобился?
- Я бы спросил у Михаила Ивановича, может я зря помиловал его жену Лорберг Екатерину Ивановну, осуждённую на 15 летний срок
пребывания в исправительно - трудовой колонии и отбывшую наказание лишь менее половины назначенного? - Сказал Вождь у «всесоюзного старосты», стоя у него за спиной. - Не помиловал, так и не знала бы Екатерина Ивановна о любви Михаила Ивановича к кардебалету Большого театра.
И тут все оживились. А Лаврентий Павлович осмелившись, потянулся за бутылкой «Столичной».
- Ну, староста, поделись девочками!
А Михаил Иванович вспомнил свои ночные мысли и почувствовал в душе спокойную решимость не поддаваться колкостям Лаврентия
и этим презрительным ухмылкам за столом. Но его выручил Вождь.
- Может оставим в покое нашего любвеобильного старосту. Вы же все забыли о накрытом столе перед вами, вы же сами не откажитесь от какой нибудь молоденькой пастушки. Не так ли? - спросил Иосиф Виссарионович. Не называя и не выделяя никого .
И все разом примолкли.
6
Посетителей ни кремлёвской квартиры, ни кунцевской дачи Вождя вообще не предполагалось. Однако кунцевская дача была свидетелем многочисленных застолий с участием ближайшего окружения Вождя в различных персональных интерпретациях. В квартире же. расположенной на первом этаже первого корпуса Кремля никогда никто не бывал и в ней не было ничего интересного, кроме того, что Вождь бывал в ней
очень нередко даже после того, как во время немецких бомбардировок бомба угодила во двор Арсенала прямо в гараж, где погибли все солдаты кремлёвского полка шестой роты за исключением одного, который был у Иосифа Виссарионовича на виду после этого трагического случая, приближённым к нему, и служил у него в личной охране. Здесь, в квартире, время, казалось, остановилось и всё навеки было неподвижно - так, как оставил Кремль Владимир Ильич, в неотличимом времени от екатерининского и таким же неотличимым, когда время стало сталинским. Было сонно в этой квартире и Вождь здесь очень любил спать, как медведь в спячку и не любил приходящих до ненависти. Это была его берлога. Весь уют его жизни.
А Кунцево? В Кунцево не бывали его дети. Ни Яков, ни Василий,
ни Светлана. За очень редким исключением и то, уже в послевоенные годы, когда Василий, взрослел рядом с приёмным сыном Вождя Артёмом, они вместе были у отца на новогодних праздниках в школьные каникулы. Очень часто в военные годы здесь были военоначальники фронтов, Но вот со времени проведения парада Победы их в Кунцево не было. Были сплошь те, кто не побеждал, а кто пересиживал войну, откровенно надеясь на талант и удачу Вождя и сейчас они обозначились в послевоенном времени. А Вождь их пересчитывал, перебирал в уме и оценивал на свой ум и не допускал мысли о военных, победителях в Отечественной войне. Не боялся, но был предусмотрителен.
И вот, такая пачка из запасников Вождя сидела у него за столом и молчала. Один Лаврентий Павлович казался быть своим за этим столом в этом доме. Иосиф Виссарионович не останавливал его ни словом, ни строгим взглядом. И он был свободен за столом, налил себе вторую добрую рюмку водки и как то по хозяйски плеснул в себя, узкой ладощкой вытер тонкие губы, сунул в рот дольку лимона и положив локти на столешницу уставил взгляд перед собой.
- Прошу внимания, товарищи! Сейчас Лаврентий Павлович доложит нам о намерениях американцев по созданию нового сверхмощного оружия. - Как то второпях сказал Иосиф Виссарионович и все пропустили смысл сказанного, лишь Лаврентий Павлович отстранился от столешницы.
- Прошу внимания!
Все обратили внимание на Лаврентия Павловича, который сидел по левую руку от Вождя, а сам Вождь, отвернувшись от него в полоборота, попыхивал трубкой в сторону Георгия Максимилиановича.
Но тут Вождь спокойно сказал:
- Продолжайте, Лаврентий Павлович. Все будут слушать вас со вниманием.
И действительно. Все заёрзали на стульях, усаживаясь поудобнее, слушать что скажет Вождь словами Лаврентия Павловича.
- Товарищи! - Торжественно начал Лаврентий Павлович, - Нам стало известно, что 6 августа, то есть вчера, США произвели бомбардировку японского города Хиросима. Американцы сбросили на Хиросиму атомную бомбу, город полностью разрушен, по подсчётам самих американцев погибло до 80 тысяч жителей города. Этот акт устрашения не только японцев, ведущих войну с Соединёнными Штатами, но не в меньшей степени он предназначен и для Советского Союза - дескать вы имеете дело с самой технологически развитой военной промышленностью, способной создавать самые устрашающие весь мир
виды оружия. Каков будет результат этой бомбардировки, пока неизвестно - капитулируют ли японцы и тем закончится вторая мировая война, - будет известно в ближайшее время, когда японцы оценят размер бедствия. Вы что то хотите сказать, Иосиф Виссарионович? - прервал себя Лаврентий Павлович.
- Лаврентий, не пугай народ. А вы, товарищи, должны знать, что бомба сброшена на Хиросиму в отместку японцам за бомбардировку Пирл-Харбор. Это же война, око за око, смерть за смерть, жизнь за жизнь. Надо это понимать. И американцы не посмеют бомбардировать города нашей страны. Они же не самоубийцы. Мы то же работаем над созданием атомной бомбы, по секрету вам скажу. И некоторые из здесь сидящих знают об этом. И подтвердят наши усилия. Я скажу одно: работа над атомной бомбой вскоре будет завершена. А сейчас прошу вас обратиться к столу и вспомнить о наших победах и поражениях в Великой Отечественной войне.
Раздались аплодисменты. Не бурные, но всё же, полагающиеся, если сказал хоть слово Вождь.
Пьяных донельзя не было. Никто особо не пил. Только Лаврентий Павлович ходил вокруг стола, поблескивая стёклами пенсне и постоянно роняя их с носа себе на грудь. Приставал то к Михаилу Ивановичу, то к Георгию Максимилиановичу. Михаил Иванович жалостливо смотрел на Вождя, просил о помощи разделаться с известным всем супостатом, но Вождь только посмеивался в усы - ничего, ничего, это не страшно пошутить с товарищем. Георгий справлялся сам, игнорировал нападки, а в ответ слышал буд то бы угрозы в тихих бурчаниях в сторону:
- Доберусь и до тебя, друг. Дай только срок. Запоёшь как миленький, наш Маленков, наш маленький Маленков.
Георгий Максимилианович оставался напротив Лаврентия Павловича
через стол неподвижной глыбой, непрерывно пьющим и жующим. Глядел на неприятного собеседника отстранённо и непонимающе.
Вождь мог слышать издевательские слова Берии, которые он произносил с расчётом на его уши, дескать знай, Иосиф Вмссарионович, кто у тебя под крылом:
- Что это, мак-си-ме-лья-но-вич, лицо у тебя такое?
- Какое? - односложно спросил Маленков. Не удивляясь вопросу и не намереваясь продолжать общение за столом у всех на виду.
- Может не можется? Может болеешь? Может пьёшь?
- Может и пью.
Георгий Максимельянович проглотил обиду. И всего лишь. А Берия
бесцеремонно опершись на его плечи тяжело поднялся и, обращаясь к неразошедшемуся ещё столу, сказал таинственно:
- Товарищи, послушайте что происходит, а вы, а вместе с вами и газеты, журналы, райкомы, горкомы и прочие трудовые коллективы не замечают в СССР перемен. По- видмому, это можно заметить, действительно в Советском Союзе начинаются заметные перемены, какие то новые перемены, какие то новости. - Слова Лаврентия Павловича были бессвязны, оттого непонятны. Смурные лица занятые своим неотложным делом над столом на момент оторвались от тарелок и словно впервые увидели Лаврентия Павловича. А он продолжал, не скрывая своего пьяного состояния - не привык. - Поверьте, я видел много этих людей, которых мы называем политическими и которые исходят от вас в большинстве своём. И все они едут на восток в вагонах окрашенных охрой - и все на восток, на восток … . И что бы кого то возвращали в этих вагонах обратно из Сибири, Колымы или из Якутии - я не видел … . Гм-м, советую вам вести себя смирно. Война закончилась, а это не значит … .Гм-м … . И Лаврентий Павлович рухнул под ноги Георгию Максимельяновичу, потащив за собой скатерть с недоеденной снедью.
Всё было мило и пристойно со стороны Лаврентия Павловича, о чём засвидетельствовал сам Вождь: Такое раз в жизни со всяким может случиться. Такое пережить и не напиться? Война пережитая от самого начала и до победного конца. Такое и случилось. К тому же эта атомная бомба над которой работает вплотную товарищ Берия - нервы на пределе, могут лопнуть. Вот и лопнули. Не до конца лопнули, но, всё-таки, надорвались.
7
Как только из – под стола извлекли Лаврентия Павловича, Вождь поблагодарил присутствующих за присутствие и удалился в свой кабинет, оставив гостей в недоумении поведением человека близкого к Вождю, можно сказать, его сторожевого пса над всеми сторожевыми псами.
Шумел дождь за широким итальянским окном, порывы ветра бросали
в стекло потоки воды и в запотевших стёклах чёрными пятнами шевелились деревья. От такой погоды становилось зябко. Захотелось подставить себя теплу. Хотел позвать Власика, что бы организовал такое тепло, но Власик выпроваживал последних гостей, Было слышно как гости шумно уходили, спешили под дождём к своим машинам за большими зелёными воротами - машины гостей на дачу не допускались.
В этом воображаемом дачном тепле холодного лета 1945 года витали победоносные решения, гениальные умозаключения и парадоксальные действия всех правительств мира, победивших фашизм.
Советский Союз в этом деле не был последним и Иосиф Сталин, превративший своё имя в Высшее положение в государстве, тому доказательство. Не в должность, не в чин - в положение в обществе превратил своё имя. Иосиф Сталин! Иосиф Виссарионович Сталин!
- Кто этот невысокий усач?
- Это Сталин!
- И кто он - этот Сталин?
- Я сказал уже, это Сталин.
- Я спрашиваю тебя не фамилию этого усача, а кто он в государстве?
- Он - Сталин! Сколько можно повторять - Иосиф Виссарионович Сталин! Или просто - Сталин! А вы спросите: не бог ли?
- Ага, понял как это надо понимать: Иосиф Виссарионович Сталин!!!
Иосиф Виссарионович что то знал о властвовани враз двух, трёх. четырёх и даже пяти властителей и это наводило его на мысли организовать что то подобное и в Советском Союзе, но только тогда, когда властвовать единоначально будет нельзя по каким-дибо причинам.
Отдать всю власть компаньонам - это решить все проблемы в государстве сохраниением режима. Среди нескольких властителей всё равно будет выделяться, возвышаясь, один и только один. И он, этот
возвышенный, всё равно будет править в одиночестве, никому власть не отдаст и будет настаивать в своей правоте во всём, в чём его обвинят. И в конце концов его отстранят от власти, а то и, не дай бог, тихо убьют без суда и следствия.
Иосифа Виссарионовича не интересовала пентархия международного союза из пяти государств, заключённого в 1818 году на Ахенском конгрессе между Россией, Пруссией, Австрией, Францией и Англией и распавшимся в 1822 году.
Пентархия это и система главенств в Единой Вселенской Церкви пяти патриархов - Рима, Константинополя, Александрии, Антиохии и Иерусамлима при главенствующем положении Рима, сложившаяся после
четвёртого Вселенского суда в 451 году н.э. Пентархия прекратила своё существование в связи с появлением антикефальных национальных церквей.
И, наконец, правительство из пяти человек по другому назвать нельзя - только пентархия. И такое правительство из пяти лишь человек, правительством никак не назовёшь - сатрапы да и только. Но уже лежало в голове удобно, ворочалось и кололо иголками. Слово то
было колючее, как колючки - «пентархия», словно моток колючей проволоки размотался под ураганным ветром и хлестал всех без разбора - налево и направо, не уклониться, не избежать этой плети.
Вождю хотелось что то сказать себе, что то новое, кому ещё не говорил подобного, но голос его пресёкся и застыл. С собой не был откровенен, только перебирал в мыслях кого приблизить к себе не преемником, но в придуманную им пентархию. За окном шуршал по деревьям дождь, было тревожно от недопонимания положения после войны, от предчувствия потери в союзниках друзей и почему, казалось бу, друзья так жестоко обошлись с Японией, сбросив атомную бомбу на их город Хиросиму, не посоветовавшись с ним, как с союзником и другом. Его самолюбие было уязвлено и он вспомнил как в Потсдаме Трумен отозвав его в сторону сообщил ему что то важное и он, выслушав его, не вспоминал об этом важном до самой бомбардировки Хиросимы. Но в этот день вспомнил, как Президент США с непроницаемым лицом сообщил ему государственную тайну США об успешных испытаниях атомной бомбы. Но Вождь не воспринял это сообщение, ему не показалось это чем то особенно важным, а может даже это было провокационным со стороны Трумена, тем более, из дальнего конца зала на них не отрываясь смотрел Черчилль, очень заинтересованно, как бы ревностно, с застывшим выражением лица, которое вот-вот должно расплысться в улыбке от увиденного.
Вождь зажёг свою любимую зелёную лампу и ему сделалось беззащитно в этом умиротворяющеи свете и он уронил руки на стол, прижал к ладоням лицо и потом, отбросив их от лица, стиснул голову до боли и готов был заплакать и не заплакал, сдержался, напрягся от нестерпимой сердечной боли и съёжился, оберегая свою боль от чужого видения. От этого безумного бреда, казавшимся здесь, в Москве, жалобным призраком из того света, здесь, в тихом тёплом кабинете, в котором будто остановилось время. вдруг повеяло холодом смерти и забылись всё воспоминания о прежней жизни - от самого раннего детства, вся жизнь забылась, помнилось только то, что ещё не состоялось. Сердце его грустно заныло.
Всё общество Советского Союза в это время было охвачено порывом послевоенной надежды, вплоть до разработки и принятия новой Конституции, освобождения из тюрем политзаключённых и заключённых за уголовные преступления по первой судимости. У всех было на устах имя Маленкова Георгия Максимельяновича. И Вождь решил начать рассматривать формирование пентархии с сегодняшнего дня и именно с него, с Георгия Максимельяновича. А рядом с ним был Лаврентий Павлович, одиозный властитель СССР и ГУЛага, о чём Вождь не хотел задумываться. Сам Берия имел огромное влияние на Иосифа Виссарионовича и сам Вождь это признавал. Нельзя было не признать его успехов в борьбе со шпионами и диверсантами, в политической борьбе с троцкистами, зиновьевцами и прочими врагами режима. А разведка, а контрразведка? Его успехи были неоспоримы. И дело об атомной бомбе продвигалось семимильными шагами. И Вождь был уверен, атомная бомба у страны будет.
И Вождь заключил в себе, что оба они, и Лаврентий Павлович, и Георгий Масимельянович привлекутся им в пентархию - он не может в настоящее время обойтись без него, как без пугала в садах и огородах и надо терпеть и не быть дураком. А Георгий пусть таким и остаётся, умным и тихим, послушным и примерным для всех. А то, что они не могут быть между собой примирёнными, то пусть так оно и будет - тем и остануться всегда на виду. И это будет хорошо - один пугать до смерти, другой до смерти пугаться.
В это послевоенное время Арсения Петровича внезапно охватило почти религиозное чувство сродни коммунистическим страстям. Он придумал себе пламенную теорию «нового коммунизма».
Арсений Петрович уже тогда, когда ему было всего то 15 лет, казался человеком необыкновенно интересным, прочитавшим в этом возрасте известный когда то труд «Революционное движение в России» и, в связи с этим, признававшимся предщественником нового поколения
коммунистов, которых ожидал мир после окончания войны. Но никто не задавался в связи с этим вопросами: Теория «нового коммунизма», созревшая у него в голове нигде не была изложена, ни на бумаге, ни в обсуждениях, ни в изучении в институтах и университетах - она была похожа на шарлатанство Арсения Петровича среди невыспавшейся молодёжи из студентов перед лекциями в учебном заведении какого – нибудь заштатного городка. И он потихоньку оценил вкус водки и знал объём гранёного стакана, гранёного с венчиком или просто тонкого..
Пил из любого, в какой бы не наливали - здоровье позволяло. Пропустит стакан и уже глаза горят, голос твёрже твёрдого, кулаки сжимаются и сам весь как железный. Слушателям ничего не понятно, но слушают не понятное, не отрываясь.
Ещё держал в уме свою теорию «нового коммунизма», ещё готов был злорадствовать над прежними адептами в своих тайных и открытых сборищах под тонкий стакан водки и пирожок с ливером за 5 копеек, но в это самое время его отвратило внезапно религиозное настроение и это настроение привело его к бомжам - местным жителям землянок, тепловых трасс и брошенных разрушающихся домов. А это был уже
его крах. И он осознавал это. Он больше не приходил в свою трёхкомнатную квартиру, где осталась его старшая сестра, а отец и мать были репрессированы ещё в 1937 году, будучи преподавателями
энергетического института. И баба Люба, взрастившая его, оставалась
нянькой за ним с сестрой, и навязанные им соседи оказались милыми людьми из рабочих. Все они по доброму относились к Арсению Петровичу, зная судьбу его родителей. Но это не остановило его и он ушёл бедствовать на волю, в отдалении от родственников и знакомых.
На воле его мечты даже расцвели пышным цветом. «Я славянин! - говорил он каждому, предваряя тем самым тему, о чём может говорить
вообще. - И я радуюсь, что в жилах моих течёт славянская кровь. Это предназначение России - славянство. Этому племени принадлежит великая будущность. Россия соединит Европу с Азией, примирит Запад с Востоком. Россия - это такая страна как новая посуда из ГУМа, ещё не принявшая в себя запаха и вкуса незнакомой пищи, как лист белой бумаги, на которой можно написать всё, что угодно, как невспаханная земля - целина, которая ожидает пахоты и томится без обработки».
И у Арсения Петровича разыгралось воображение и с пьяной улыбкой на лице он продолжал: «Я верю, я призван судьбой быть русским Солоном, законодателем нового мира и порядка. Для этого мне нужно овладеть умом одного человека - Иосифа Виссарионовича Сталина и устремить его ко благу людей. А это больше, чем выиграть десяток сражений в Отечественной войне».
И Арсений Петрович почему то проникся любовью и уважением к Вождю вместо просто неуважения, а может ненависти за лишение его
родительской любви и вообще за потерянное детство и юность, о чём он начал осознавать и потихоньку перекладывать ответственность за утрату родителей с Генриха Ягоды или Николая Ежова на Иосифа Виссарионовича Сталина. И он прекрасно знал, что умом Вождя ему не завладеть и по своей малоопытности и необученности ему было не понять фобий Вождя. А если, он ещё и не был знаком с ним и случаев знакомства не предвиделось, то влияние на Вождя, как его теория развития общества в «новый коммунизм», загнивала на корню. Ему оставалось только признать своё поражение. И он тихо признал
себя не побеждённым, поскольку не боролся с врагами, а просто не победителем. Но вообще то, фигура Арсения Петровича, молодого алкоголика из людей без определённого места жительства, оставалось характерной и для его вновь обретённых людей. Среди них был, кстати, и племянник известного поэта Луговского. Вместе с ним, подверженные, как никак, теории коммунизма, они сочинили письмо, излагавшее учение коммунистов с их точки зрения, в частности, разделу подлежали не только материальные блага, но и свобода, которой пользуются одни с излишком, другие с недостатком и некоторые пребывают даже в рабстве. Это письмо, написанное сжато и энергично они направили в газету «Гудок», откуда ответа не последовало.
Но сама расхристанная жизнь Арсения Петровича, началась в собственной квартире, превращённой в коммуналку властью. после того как были арестованы и канули в Лету их родители, Арсения Петровича и его сестры Ирины, а на освободившуюся площадь были вселена рабочие текстильного комбината. В самом начале той жизни, если началом считать, появление новых жильцов, всю коммунальную жизнь возглавлял сам Арсений Петрович, слывший у сестры и няни просто Ариком. Но овладевая самостоятельно теорией «нового коммунизма», он и присвоил себе эту величественность себе - Арсений Петрович.
Весь тон коммунальной жизни задавал он, коммунист с «новым коммунистическим сознанием». В каком то смысле он был аскет, то есть мало ел, но всё более приобщался к выпивке, как к еде. Можно сказать, что он был вегетарианцем, если ограничить это понятие отказом от мясной пищи. Соли он так же не употреблял и не позволял употреблять сестре и няне, но зато был любитель сахара, считал что для мозговой деятельности сахар необходим людям всех возрастов и в любом количестве. Но сахара было мало и его квартирная коммуна однажды пополнилась спившимся вторым секретарём райкома партии, покинувшим семью Сашей Егоровым, примкнувшим к его коммуне из-за необходимости где то жить, хотя бы проводить ночь во сне. В качестве платы за проживание Саша Егоров делился с Арсением Петровичем выпивкой и сахарным песком. Но пришлось съехать из квартиры сестре Ирине - жить стало невыносимо среди спившегося и свихнувшегося люда. Бабе Любе бежать из квартиры было некуда. И она оставалась, безропотно исполняя все просьбы и повеления Арсения Петровича.
8
Непонятнее всего было то, что Лаврентий Павлович уверяет всякого, с кем заговорит на эту тему, что делает всё по приказанию Вождя. В глаза восхищается, а за спиной всякий раз, как произносят это имя, плюёт, приговаривая в сторону, что бы не услышали лишний раз и не донесли: «Полководец! Белобилетник, а не полководец! Что он себе воображает?»
А сегодня Вождь сказал ему непонятными словами нечто, над чем задуматься стоило:
- Весь мир исполнен горечи и страданий. Начиная с самого детства, с шестилетнего возраста, я не знаю, что такое радость и спокойствие в душе. И не сомневаюсь, что жизнь готовит мне большие неприятности в будущем. Готов ли я к ним? Не знаю.
Сам Лаврентий Павлович уже с конца войны не сомневался в себе, что Вождь ему ненавистен и боялся это как - нибудь обнаружить прилюдно. И ,конечно, для него не было секретом, что Вождь знает о его тайных отношениях к нему и , наверное, предпринял все меры обезопасить себя от столь близкого и неприятного существования. Но вот какие это меры, где их искать и как их обнаруженных деза- вуировать, заставить Вождя отказаться от мер безопасности против него, преданнейшего цепного пса его жизни и здоровья, его дум и чаяний - было бы и ему спокойней. Ведь и Лаврентий Павлович знал прихоти и возможности, самые низкие, не только своей команды, но и самого Вождя. Они не смогли обойти его. Как они смогли бы обойти, когда все эти расстрельные списки, санкционированные ими, любимыми народом бонзами, находятся у него и не в сомнительных копиях, а в оригиналах за старательной подписью под приказом или под требованием «расстрелять» и чьи то рядом «согласен» и ещё рядом подписи, подписи, подписи согласных расстрелять, рядом с ними, что требовали или приказывали просто «расстрелять». Бывало у самого Лаврентия Павловича сердце сжималось от этих доказательств зверских преступлений, но и быстро отпускало. По мере привыкания дело становилось привычным. Да и сам к этому был немало причастен. Как то даже любопытство проявил, кто же у нас самый, самый из всех? И архивные дела ему свидетельствовали: Генрих Ягода причастен непосредственно к расстрелам 2347 человек. Менжинский - к 76159 человек, Дзержинский - всего лишь к 8291 человека. О, боже! Неужели я расстрелял 86051 человека? Это целый город мертвецов! Но вот каков мой предшественник Николай Ежов! Этот коротышка, этот сексуальный маньяк погубил 681692 человека с сентября 1936 по ноябрь 1938 года, за неполных два года и столько погубил душ! Боже праведный, отведи от меня мою вину. Ведь сколько их, бонз советских, согласились расстрелять этих людей! Взгляни, боже, вот их согласительные подписи: Молотов, Маленков, Шверник, Каганович, Хрущёв и даже Великий Вождь немало присутствует своей подписью. И даже, более чем удивительно, если всмотреться в эту благообразную рожу Михаила Калинина, то и он туда же - расстреливать согласен! Далеко не мало их согласились расстреливать десятками тысяч!
Было в России и другое время, не менее жестокое, но явное и ни от кого не скрываемое, когда Царь Иван Васильевич по иному властвовал. Царь начинал кипеть гневом ещё в юные годы, когда бояре изменяли ему, единственно добиваясь изменой достичь сладкой жизни, потом изменил ему славный воевода Андрей Курбский, сбежав от жестокостей царя в Литву.
Чудище это - зверь дикий и зловонный, множащий себя в злодействе человеческом, в изменах людских и подлостях, в пустословии избитых фраз, ломающий судьбы людские во мраке и тлении. А если что проявится непредвиденное промыслом божьим и просветлиться среди свинцовых туч, так это для того, что бы дать передохнуть измученному народу, и передохнувшего снова ввергнуть в пучину терпения и уныния. Когда и где он зародился в нашей земле - никто уже не упомнит.
Иван Васильевич трудно подошёл к окну из глубины комнаты, задёрнутым по случаю траура чёрными плотными шторами, и раздвинул их на обе стороны, впустив в темноту озарение - не просто божий свет, что высвечивал убого комнату свечами, а свет живого дня, отчего в комнате сделалось ещё более прискорбно и наглядно, ибо божий свет дня высветил за спиной высокое и широкое царское ложе, на котором лежал покойный человек - женщина под дорогой простынёй, прикрытая до самого кончика носа. То лежала Анастасия, первая жена Ивана, прихватив внезапную хворь и долго мучившуюся перед смертью.
России, пожалуй, никогда не везло с исторически удачными властителями на протяжённость такого периода, который был бы точно выбран для этой личности как единственно правильный и единственно принятый сложившимся на тот момент истории общественным мнением. Никогда! Властители всегда были как бы не ко двору или не ко времени. В них не совпадало сопряжение сторон, т.е. они не подходили друг другу, как не подходят друг другу шестерёнчатые колёса разницей диаметров или количеством нарезанных фрезой зубьев.
Мы не будем глубоко зарываться во времени веков. Начнём с Ивана Васильевича Грозного, в Царствование которого и забеременела Смутой Россия - с середины шестнадцатого века.
Более трёх лет Елена Глинская, супруга Великого Князя Государя Российского Василия Ивановича, вопреки желанию супруга и народа, не имела детей. Но пришло время и какой то юродивый объявил ей, что вскоре она родит мальчика широкого ума и наделённого двоякими качествами, оттого несущего собой добро и злодейство. И 25 августа 1530 года Царица родила «славного добром и злом в нашей истории» мальчика. Пишут современники народившегося Ивана, что в самую минуту нарождения земля и небо потряслись от неслыханных громовых раскатов и гадатели Великокняжеского Двора, вероятно , сумели дать объяснение такому неслыханному случаю в пользу новорождённого. И не только отец, Великий Князь, но и вся Москва и вся Россия по словам летописца были в восторге от народившегося наследника.
А через три года умер Царь Василий, а перед смертью тихо сказал Игумену Троицкому Иоасафу : «Отче! молись за Государство, за моего сына и за бедную мать его! Поручаю вам особенно: молитеcь о младенце Государе!». И Василий скончался, а сын его оставался готовится к своему Правлению на Руси.
Со смертью Василия в людские души российские засел страх, кто людям скажет что будет с Государством? Ведь никогда ещё Россия не оставалась без управления, если забыть о вековой давности. Никогда у неё на глазах не оставался столь юный Правитель с его ненавистной матерью ненавистного литовского рода. И она, Елена Глинская, не могла угодить народу в делах внешней политики да и явная её любовь к Князю Ивану Телепнёву – Оболенскому возбуждали к ней презрение. А коли так, то Бог увидел и услышал укоры людские - и Великая Княгиня юная летами, цветущая здоровьем вдруг скончалась 3 апреля 1538 года без видимых причин.
Внезапная смерть Елены предвещала движения новых фактических властителей Государства и они появились. И среди них первый Боярин Василий Васильевич Шуйский, потомок древних князей Суздальских. Сей властолюбивый Князь объявил себя главою правления уже в седьмой день кончины Елены и на глазах юного Ивана велел схватить его надзирательницу Боярыню Агриппину и её брата , любезного Царице, Князя Телепнёва - заковать в цепи и заключить в темницу, несмотря на слёзы и вопли беззащитного Ивана.
До семнадцати лет юный Царь жил перед постоянными сварами Бояр друг с другом, постоянными мелкими дворцовыми переворотами. А Шуйский властвовал и Россия знала его как убийцу Князя Бельского . Но слава Богу, Россия не долго терпела его тиранство. Князь умер в 1543 году. Но Шуйские оставались у власти - вместо одного к власти приблизились трое. Но, и тут, слава Богу, Иван начал чувствовать тяжесть Шуйских и приходить в смысл происходящего. Да и дядья Ивана, Князья Юрий и Михайло Васильевичи, внушали тринадцатилетнему племяннику, что для него настало время объявить себя Самодержцем и свергнуть хищников его власти. Многие бы поддержали Ивана, недовольные дерзким насилием Шуйских. Но и Иван был уже, как говорится, в теле и готов был ко многому. Он созвал первых лиц Государства Российского и твёрдо сказал им: «Уповая на милость божью и на святых заступников земли Русской, имею намерение жениться».
И тут же объявил им другое намерение : «ещё до своей женитьбы исполнить древний обряд предков и венчаться на Царство». И Окольничьи и Дьяки разъезжавшие по России в поисках невесты нашли для Государя юную Анастасию из Боярского рода Захарьиных. Но не знатность , а личные достоинства невесты оправдывали этот выбор Царя. И прервав свадебные пиры Царь с Царицей ходили пешком в Сергиеву Лавру и провели там первую неделю поста , ежедневно молясь у гроба Святого Сергия Радонежского.
Эта набожность Ивана, ни искренняя любовь к супруге не могли укротить его пылкой беспокойной души, его беспричинного гнева, приучения к шумной праздности его забав , что сделались во дворце грубостью и неблагочинием. Он любил быть Царём всегда, везде и для всех.
Великий пожар Москвы 1547 года озлобил его и он впервые увидел , что нет мудрости в правлении Государства и что нет той должной любви народной, которую он ждал и готов был поначалу питать её своими добрыми делами. И видя, что народ готов к мятежу и поневоле сделался орудием Глинских охотно удалился в село Воробьёво, как бы для того, что бы не видеть и не слышать народного отчаяния. На самом то деле он и его вельможи при нём боялись народного мятежа. В царствование своё Иван расширил Государство , пределы которого отдалились в Сибирь, а торговые пути лежали в Среднюю Азию. К намерениям Ивана относится его замысел обогатить Россию плодами искусств чужеземцев. Тогда, в том времени, впервые на театре Истории появились Донские Казаки, защитники России и её южных границ, признавшие Верховную власть России.
Но злодейства в судьбе Ивана Васильевича было столько , что не уместить его в судьбы наших иных правителей. Не вдруг, конечно рассвирепела душа, некогда благолюбивая, успехи добра и зла постепенны и поочерёдны, но как проникнуть в сердцевину души, что бы увидеть в ней борение совести с мятежной страстью; и никто не увидел, и никто не понял причины столь жестокого тиранства, когда подозрение вызывало лишение собственности, ссылку, оковы и темницы и даже очень часто смерть. Разве могли увидеть в Иване Васильевиче Царя доброго и справедливого жители Пскова, Твери , Великого Новгорода, большинство которых было уничтожено по доносам клеветников и завистников. И гибли то люди по доносу, за нескромное слово или по пустому подозрению в измене Москве.
И Москва цепенела в страхе. Людей давили , топили, сжигали, а Царь свирепел, его кровопийство не могло утолить жажды крови необъяснимой для незамутненного ума. И не находится исправления для тирана и мучителя. И не найдётся, как ни ищи в суде человеческом и тем более в суде Божьем. А из тех времен, помещённый в наши дни наш Властитель был бы, конечно , помещён в психиатрическую клинику, но, скорее всего , его постигла бы участь Пол Пота. Но это как мерзко даже вглядываться сей час из наших покосившихся окон в домах барачного типа. Но это совершенно другой уровень типа общественно - государственных отношений. И я решаю - не мешать жить Ивану Васильевичу в своей исторической эпохе, как в разнообразии монархии. Ведь и в нашей эпохе найдутся злодеи не менее жестокие .
А меня интересуют изменники, которых было немало на Руси. Что их подвигло на измену Отечеству? Как ответить на это? Ужас , наведённый жестокостями Царя на всех Россиян, привёл к бегству многих из них в чужие края. Среди них были Князь Дмитрий Вишневецкий, знатные сановники Ивана Васильевича Алексей и Гаврила Черкасские. Бегство в чужие земли не всегда измена; гражданские законы не могут быть сильнее естественных законов бежать от мучителя, но горе падёт на гражданина , который мстит Отечеству, путая тирана с Отечеством! Так молодой Воевода, ещё в юных своих годах ознаменовал себя славными ранами в битвах за Царя и Отечество , не разделяя их, под Тулой, под Казанью, в степях Башкирии и на полях Ливонии, некогда любимец Ивана, но Царь не взлюбил его и вписал в свой чёрный список Государственных преступников. Это был Князь Андрей Курбский. Он решился на бегство , зная свою судьбу и решительно, не боясь смерти за задуманное спросил у своей жены, желает ли она видеть его мёртвым или расстаться с ним живым навеки? Жена ответила, что жизнь мужа драгоценнее её собственной жизни. И Курбский бежал из России Царя Ивана Васильевича в Литву, где принял его Воевода короля Сигизмунда.
В порыве своих чувств он написал письмо к русскому Царю, а верный ему слуга взялся доставить письмо и сдержал своё слово. Подал запечатанную бумагу Царю на Красном крыльце в Кремле со словами: «От господина моего, твоего изгнанника, Князя Андрея Михайловича». Царь в гневе ударил его в ногу острым жезлом, кровь брызнула из раны. Гонец Курбского молчал. Тогда Царь велел ему читать письмо. И тот начал читать.
«Царю некогда светлому, от Бога прославленному - ныне же, по грехам нашим, омрачённому адскою злобою в сердце, прокажённому в совести , тирану беспримерному между самыми недурными владыками земли. Внимай! В смятении горечи сердечной скажу мало, но истину. Почто различными муками истерзал ты сильных во Израиле, вождей знаменитых, данных тебе Вседержателем, и Святую , победоносную кровь их приял во храмах Божьих? Разве они не пылали усердием к Царю и Отечеству, Вымышляя клевету, ты верных называешь изменниками, Христиан чародеями, свет тьмою и сладкое горьким! Чем прогневали тебя они предстатели Отечества? Не ими ли разорены Батыевы Царства, где предки наши томились в тяжёлой неволе? Не ими ли взяты твердыни Германские в честь твоего имени? И что же воздаёшь нам, бедным? Гибель! Разве ты сам бессмертен? Разве нет Бога в правосудии Вышнего для Царя? Не описываю всего, претерпенного мною от твоей жестокости: ещё душа моя в смятении; скажу единое: ты лишил меня святые Руси. Кровь моя за тебя излиянная вопит к Богу. Он видит сердца. Я искал вины своей, в делах и в тайных промышлениях; вопрошал совесть , внимал ответам её и не ведаю греха моего перед тобой. Я водил полки твои и никогда не обращал хребта их к неприятелю: слава моя была твоею. Не год, не два служил тебе, но много лет , в трудах и в подвигах воинских, терпя нужду и болезни , не видя матери , не зная супруги, далеко от милого Отечества. Исчисли битвы, исчисли раны мои! Не хвалюся: Богу всё известно. Ему поручаю себя в надежде на заступление Святых и праотца моего , Князя Фёдора Ярославского. Мы расстались с тобою навеки: не увидишь лица моего до дня Суда Страшного. Но слёзы невинных жертв готовят казнь мучителю. Бойся и мёртвых: убитые тобою живы для Всевышнего; они у престола Его , требуют мести! Не спасут тебя воинства; не сделают бессмертным ласкатели, Бояре недостойные, товарищи пиров и неги , губители души твоей, которые приносят тебе детей своих в жертву!
Сию грамоту, омоченную слезами моими, велю вложить в гроб с собою и явлюся с нею на суд Божий. Аминь. Писано в граде Вольмаре, в области Короля Смгизмунда, Государя моего, от коего с Божьей помощью надеюсь милостей и жду утешения в скорбях».
Иван выслушал чтение письма и велел пытать вручителя, он должен был узнать все обстоятельства побега и оставшиеся связи Курбского в Москве. Вручитель письма по имени Василий Шибанов не рассказал Царю ничего, в ужасных муках нахваливал своего господина и радовался мыслью, что за него умирает. Такая твёрдость изумили Ивана и в укор Курбскому говорит об этом в ответном письме.
«Во имя Бога всемогущего, Того, Кем живём и движемся, Кем Цари Царствуют и Сильные глаголют, смиренный Христианский обет бывшему Российскому Боярину, нашему советнику и Воеводе, Князю Андрею Михайловичу Курбскому, восхотевшему быть Ярославским владыкой.
Почто, несчастный, губишь свою душу изменой, спасая бренное тело бегством? Если ты праведен и добродетелен, то для чего не захотел умереть от меня, строптивого владыки и наследовать венец Мученика? Что жизнь, что богатство и слава мира сего ? Суета и тень: блажен, кто смертью приобретает душевное спасение! Устыдился раба своего, Шибанова: он сохранил благочестие перед Царём и народом, дав господину обет верности, не изменил ему при вратах смерти. А ты. от единого моего гневного слова, тяготишь себя клятвою изменников; не только себя, но и душу предков твоих, ибо они клялись великому моему деду служить нам верно со всем их потомством. Я читал и разумел твоё писание. Яд аспида в устах изменника.: слова его подобны стрелам. Жалуешься на претерпенные тобою гонения; но ты не уехал бы к врагу нашему, если бы мы не излишне миловали вас, недостойных! Я иногда наказывал тебя за вины , но всегда легко, и с любовью, а жаловал примерно. Ты в юных летах был Воеводою и советником Царским; имел все почести и богатство. Вспомни отца своего: он служил в Боярах у Князя Михаила Кубенского! Хвалишься пролитием крови своей в битвах : но ты единственно платил долг Отечеству. И велика ли слава твоих подвигов? Когда Хан бежал из Тулы, вы пировали на обеде у Князя Григория Тёмкина и дали неприятелю время уйти восвояси. Вы были под Невелем с 15000 и не умели разбить четырёх тысяч литовцев, говоришь о Царствах Батыевых, буд то бы вами покорённых: разумеешь Казанское ( ибо милость твоя не видала Астрахани)? Но чего нам стоило вести вас к победе? … .
Когда Бог даровал нам город , что вы делали? Грабили! Горе дому , коим владеет жена, Горе Царству, коим владеют многие! Византия пала, когда Цари начали слушаться Эпархов, Синклитов и Попов. Бесстыдная ложь, что говоришь о наших жестокостях! Не губим Сильных, Сильные служат нам. Казним одних изменников - и где же щадят их? А предок ваш ,, святой Князь Фёдор Ростиславич, сколько убил Христиан в Смоленске? И что такое представители Отечества? Святые ли, боги ли, как Апполоны, Юпитеры? Доселе владетели Российские были вольны, независимы: жаловали и казнили своих подданных без отчёта. Так и будет! Уже я не младенец. Имею нужду в милости Божьей, Пречистой Девы Марии и Святых Угодников, наставления человеческого не требую. Хвала Всевышнему: Россия благоденствует , Бояре мои живут в любви и согласии , одни друзья, советники ваши, ещё во тьме коварствуют, Угрожаешь мне судом Христовым на том свете, а разве в этом мире нет власти Божьей? Вы думаете, что Господь Царствует только на небесах, Дьявол в Аде, на земле же властвуют люди. Нет, нет , везде Держава Господня и в этой и в будущей жизни. Ты пишешь, что я не увижу лица Эфиопского, так какое же горе мне! Какое бедствие мне! А сам Престол Всевышнего окружаешь убиенными мною: вот новая ересь! Так положи свою грамоту в могилу с собою: этим докажешь, что и последняя искра Христианская умирает с любовью, с прощением, а не с злобой. К завершению измены называешь Ливонский город Вольмар областью Короля Сигизмунда и надеешься от него получить милости, оставив своего законного , Богом данного Властителя. Ты избрал себе Государя лучшего. Великий Король твой есть раб рабов, удивительно ли , что его хвалят рабы? Но умолкаю, Соломон не велит плодить речей с безумными: таков ты действительно. Писано в Царствующем городе Москве, лета мироздания 7072 ( 1564) Июля в 5 день».
Это письмо Царя Курбскому довлеет над смелыми презрительными к тирану словами - так и должно быть, кажется, если тиранство отравило суть России и не могло позволить появиться ничему более наряду с собой - только изменам и преступлениям.
А переписка не закончилась, она продолжалась и стала казаться обоим, тирану и изменнику, и оправданием друг перед другом и обвинением друг друга. Но Царь считает, что он прав, потому что - Царь. Это проступает не сразу, его правота в споре двоих, большим количеством аргументов - свидетельствами историческими, богословскими толкованиями и грубыми насмешками, что хоть и недостойно, но в те времена было вполне доказательно. Но Курбский вполне Герой поначалу, другого он не заслужил, когда прямо в глаза, хоть и на расстоянии, нашёл в себе силы назвать тирана тираном; впрочем мне и в голову не могло придти найти в его поступке что нибудь похожее на робость перед Царём - тираном. В отношениях этих двух людей, конечно , более интересен Курбский, потому что в храбрости перед злодеем он видит верх человеческих достоинств, которые на него и одеты как одежда - это он такой в характере. А Царь тем и характерен, что он Царь, тем более, что этот Царь - Иван Васильевич.
Но они не застыли в молчании друг перед другом, они говорят и, кажется , что не наговорятся. «Я невинен и бедствую в изгнании, - пишет Курбский Царю, столкнувшись с трудностями. - Добрые жалеют меня: следственно не ты! Подождём немного: истина не далёко».
А чего ожидал Курбский от истины? Победы над Иваном? Как? В каком виде?
До настоящего момента мы можем только осуждать беглеца только за язвительность писем, за наслаждение неминуемой мести, за удовольствие терзать мучителя смелостью слов и , пожалуй, за безразличие к судьбе доброго усердного слуги, решившегося на жертву . Ничего более! А если ничего более, то он - не преступник, не враг.
Но , увлечённый страстью борьбы с тираном, Курбский лишил себя преимущества быть правым в историческом, так я думаю, споре с Царём о добродетели и не на словах был уличён, когда превратился из изгнанника жестоким гонителем в преступника и изменника России. Покинув Россию Курбский без угрызений своей совести мог бы найти своё убежище от гонителя в Литве, но к несчастью своему сделал непоправимое: соединил смелые слова свои с оружием против России, не задумываясь продав свою честь и русскую душу Польскому Королю Сигизмунду, советуя как погубить Россию. И скоро70000 Литовцев, Ляхов , Прусских немцев, Венгров, Волохов с уже предателем Курбским вступили на Русскую землю, а Крымские татары с Девлет- Гиреем вступили в Рязанскую область. Но измена Курбского с его замыслом не достигла желаемого, Россия выстояла своими дружинами во главе с любимцами Государя Алексея Басманова и его сына Фёдора, а так же Князя Петра Щенятева и Князей Ивана Пронского и братьев Петра и Василия Оболенских - Серебряных. И подвиги Курбского против России состояли всего лишь из разорения сёл и монастырей. «То сделалось против моей воли. - писал он Ивану. - нельзя было удержать хищных ратников. Я воевал моё отечество так же , как Давид, гонимый Саулом, воевал землю Израильскую».
В то время как Курбский всё более и более увязал в измене , Ивану всё более и более сопутствовала удача. А измена Курбского произвела лишь кратковременную тревогу в Москве.
Но сердце Ивана всё более кипело гневом и волновалось подозрениями к его Вельможам и он снова видел предательство там, где его не было.
Царь организовал собственную дружину и выбирал телохранителей из Князей, Дворян, Детей Боярских в количестве 1000 , названных опричниками. В этой опричнине вместе с ним были Алексей Басманов, Малюта Скуратов. Князь Афанасий Вяземский и другие его любимцы. А 4 февраля 1565 года начались казни мнимых изменников, которые буд то были связаны с Курбским и вместе с ним умышляли убить Царя, Царицу Анастасию и его детей. Первой жертвой опричнины стал славный Воевода Князь Александр Борисович Горбатый - Шуйский, потомок Древних Князей Суздальских и знаменитый участник завоевания Казанского Царства. Ему надлежало умереть вместе с сыном Петром семнадцатилетним юношей. На казнь отец с сыном шли держась за руки и никто из них не мог уступить первенство у плахи. Но, наконец отец сказал : «Не зрю тебя мёртвого!»
И началось такое!
Вместо 1000 Царь взял на службу 6000 телохранителей и взял с них присягу служить ему верой и правдой, а на самом то деле всех их приводили под очи тех избранных людей, которые были определены Иваном и они отбирали этих молодых людей, отличных не достоинствами, но только удальством, распутством и готовностью на всё к чему их назначит Царь. Они должны доносить на изменников, не водить дружбу с теми , кто не записан в опричники, и даже не знать ни мать , ни отца - только Государя. За свою службу Иван дал им землю и дома и всю движимую собственность, отобранную у прежних владельцев, людей знатных, заслуженных, израненных в битвах, которые , если не лишились жизни, то зимою с жёнами и детьми шли в иные отдалённые места России.
Но это зло Иваново было маловажным в сравнении с другим. Скоро увидели , что Иван предаёт всю Россию в жертву своим опричникам. Опричники всегда были правы в судах, на них не было ни суда , ни другой управы. Опричников звали кромешниками тогда - как бы извергов тьмы кромешной. И кромешник мог безопасно для себя теснить , грабить соседа и в случае поданной соседом жалобы брал пеню за бесчестье. Что то подобное начинается и в наше время, когда клевета назначена судебной защитой власти, как и закон о митингах, которым преследуется беспорядки на улицах, проспектах и площадях.
Но продолжим.
А казни были нескончаемы. Но иногда и такое бывает.
Царь в окружении некоторых Бояр и множества опричников входит в Соборную церковь Кремля, где им встречается Митрополит Филипп. Иван приблизился к Митрополиту и ждал благословения. Но тот смотрел на образ Спасителя, не говоря ни слова. Наконец Бояре сказали: «Святый Владыко! Это Государь , благослови его!»
А Филипп ответствовал, но вот что : «В этом виде, в этом одеянии не узнаю Царя Православного; не узнаю и в делах Царства… О Государь! Мы здесь приносим жертвы Богу, а за алтарём льётся невинная кровь Христианская. Отколе солнце сияет на небе, не видно, не слыхано, что бы Цари благочестивые возмущали собственную Державу столь ужасно! В самых неверных . языческих Царствах есть закон и правда, есть милосердие к людям - а в России нет их! Достояние и жизнь граждан не имеют защиты. Везде грабежи, везде убийства и совершаются именем Царским! Ты высок на троне, но есть Всевышний судья наш и твой. Как предстанешь на суд Его?
Обагрённый кровью невинных, оглушаемый воплем их мук? - Ибо сами камни под ногами твоими вопиют о мести! Государь! Вещаю как пастырь душ. Боюся Господа единого!»
Царь ударил жезлом о камень и сказал страшным голосом: «Чернец! До сих пор я излишне щадил вас, мятежников, отныне буду таковым, каковым вы меня нарицаете!».
И уже на другой день состоялись новые казни. Их было не остановить. И в числе первых и знатных погиб Князь Василий Пронский.
А казни не кончались. Но когда то должны были кончиться. Наконец Иван достиг высшей степени своего тиранства и мог ещё в безумстве губить свой народ, но уже не мог этим изумить Россиян, никакими новыми изобретениями своей лютости. Невозможно читать без трепета о всех адских вымыслах тирана, о всех способах терзать человечество. А мы больше не будем писать об этом, уж больно много чести отдаём лютому зверю.
Только добавим , что голод и мор помогали тирану опустошить Россию. Это было в 1572 году. Между тем, супруга Ивана родила сына Уара - Дмитрия, безвинного виновника дальнейших, на долгие годы, бедствий России. Иван не отбросил от себя мысля жениться на племяннице Английской Королевы, устранив от себя супругу, Марию Нагую.
Но и жизнь, данная ему Богом, оказалась не вечной. На что он надеялся, но долголетие в Царствовании, подходило неминуемо к концу. В это время на небесном небосклоне явилась комета, Царь выходил на крыльцо и смотрел на неё, а однажды, изменившись в лице, произнёс: вот знамение моей смерти! Говорят, что неминуемую смерть предсказали ему Астрологи - 18 марта, на что Иван им приказал молчать , а сам продолжал ждать своего смертного часа.
Он созвал Бояр и велел писать завещание , в нём объявил наследником престола сына своего Царевича Фёдора, избрал знаменитых Вельмож в советники и блюстителей Державы - облегчать царствование юному Фёдору, младенцу Дмитрию с матерью Марией Нагой назначил в Удел город Углич и вверил воспитание Бельскому.
А 17 марта ему полегчало и он сказал Бельскому: «Объяви казнь Астрологам за их басни о моей смерти». « Но день ещё не миновал», ответствовали Бельскому Астрологи. Исходя из сегодняшнего дня, это чистой воды клевета. Да разве можно такое предсказывать Властителю!
«Не стало Государя!» - как, всё таки, случилась долгожданная смерть. И завопил народ, заплакал навзрыд, обливаясь неутешными слезами, платя долг усопшему Монарху, хотя и до крайности жестокому. На третий день совершилось погребение памятное в своём великолепии в Архангельском Соборе Кремля. И земля не отвергла тирана.
Он и в гробу не казался старцем. Много силы в теле оставалось с юности до предсмертных дней. Был он высок, плечист не опущенными плечами, но широкими и какими то стрельчатыми и прямыми, что угадывало в них силу недюженную, тонкая , но сильная, жилистая шея легко держала непропорциональную весу и росту малую и узколицию голову покрытую редкими уже сивыми волосами , узкое и скуластое лицо выделяло ястребиный нос и светлые серые глаза, но уже старческие и злобные, почти дикие. Но всё равно весь его облик был облик Царя и почему то Царя подходящего только для России .Когда он гневался, то гнев его начинался с верчения головы из стороны в сторону и весь его образ походил на Царский орлиный герб, охраняющий необъяность России. Но верчение вдруг останавливалось и, выбрав заранее кого то для расправы, взгляд его упирался в искомое - и человек прощался с жизнью, моля бога проститься побыстрее. Таков был тиран, что предназначен был судьбой для России. То есть здесь Россия, в эти десятилетия, забеременела Смутой, давая пример поведения всем людям - изменами и преступлениями, злобой и жестокостью. И такое время , началось при нём и продолжалось сразу за порогом кончины тирана. И мы ещё не изжили его, это время. Ещё судьба не смилостивилась над нами, наделяя нас лишь одними насмешками.
9
Было душно Иосифу Виссарионовичу. Он открыл окно, посчитав, что с такой просьбой к Власику обращаться было западло. Запах дождевой воды влетел в комнату и когда уже этим запахом наполнилось везде, стало казаться, что это запах простой - сырости. Глядя на вечернее, бледно голубое, как лёд, прозрачное и холодное небо, он слушал в себе грустную песню, подобную плачу.
Я могилку милой искал,
Но никак найти я не мог.
Долго держал в себе эту песню и никак не мог отпустить, Может это она овладела им и удерживает его в воспоминаниях.
Где же ты, моя Су лико?
А Поскрёбышев сегодня необычайно любезен. Пришедшим навестить Вождя послам США и Соединённого Королевства он попросту и запросто сказал: Господа! Генералиссимус передаёт привет и наилучшие пожелания сэру Черчиллю и господину президенту Трумену и свидетельствует о глубоком уважении к этим персонам Великих Держав. А сейчас генералиссимус находится в несколько подавленном состоянии от неожиданно приобретённой инфлюэнции и извиняется за доставленное вам неудобство за несостоявшуюся встречу.
- Уважаемый генерал! Мы желаем генералиссимусу скорейшего выздоровления, а сами удаляемся и просим вас, генерал, извинить нас за посещение друга американского и английского народа в неудачное время.
Послы ещё находились под влиянием совместной победы и генералиссимус ещё не был для них диктатором, ещё никто не обвинял его в отыскании и преследовании в стране тайных злодеев и предателей. Это всё будет чуть позже. Когда измены, рождённые в Смуту, достигли наших времён, когда Курбский, герой шестнадцатого века, смог сказать правду диктатору. но не сумел отказать себе в мнимом мщении узурпатору, что превратило его из героев в предателя. И не это ли послужило примером поздним нашим героям русским властителям? Сам Курбский и король Сигизмунд в своём замысле потрясти Россию, однако, поначалу не смогли достигнуть желаемого - только произвели кратковременную тревогу. Но помимо этого сердце Ивана всё более и более кипело гневом и подозрениями. Все добрые к нему вельможи казались ему тайными злодеями, единомышленниками Курбского, он видел предательство в их печальных утомлённых глазах после пыток, ему слышались укоризны и угрозы в их молчании, он требовал доносов, и когда их было мало, жаждал истязаний над слабыми людьми и он распалялся истязать и истязать, когда видел, что жертва ещё не издыхает к его изумлению. И он тогда искал нового предлога для новых ужасов в России и находил. И в начале зимы 1564 года он покинул столицу и столица пришла в ужас: безначалие Царя казалось ещё ужаснее, чем тиранство. «Государь нас оставил! - завопил народ. - кто нас защитит? Как могут быть овцы без пастыря?».
Тогда собрались духовенство, бояре, купечество, сановники царские и приказные люди и потребовали от Митрополита, что бы он умилостивил Царя: «Пусть Царь казнит своих злодеев, но Царство не бросает, он наш владыка, иного не ведаем. Или пусть Царь укажет нам своих изменников и мы сами уничтожим их!»
Царь принял их в своём дворце Александровской Слободы. Митрополит благословил Ивана, епископы слёзно молили его снять опалу с духовенства, с вельмож, дворян, с приказных людей и не оставлять государства, а продолжать царствовать и в царствовании вести себя как ему угодно. Все молили Царя: царствуй и владей.
Царь ответил многоречиво: повторил все свои упрёки боярам в нерадении и строптивости, обвинил их с издревле виновными в кровопролитиях, что хотели извести Царя, супругу и детей. Бояре молчали в ответ, не смогли найти возражений. И было ясно им, что Царь не простил им, бояре не обретут милости.
И Москва, наконец то, увидела Царя 2 февраля 1564 года. Вид его изумил народ. Он так же как всегда был высок ростом, строен, плечистый, на лице отпечаталась мрачная свирепость, некогда серые прекрасные глаза превратились в угасший взор, излучающий дикость или сумасшествие, а на голове и в бороде не осталось волос.
И ещё Иван сказал: для своей и государственной безопасности он учреждает особенных телохранителей - опричнину. Все знали о его недоверчивости, боязни злодеев, поэтому выбрал себе в телохранителей из детей княжеских. дворянских. боярских и давал им поместья в городах, которые он объявил своей собственностью: Можайск, Вязьму, Козельск, Перемышль, Белёв, Лихвин, Ярославец, Суходровь, Медынь, Суздаль, Шую, Галич, Юрьевец, Балахну, Вологду, Устюг, Старую Руссу, Каргополь, Вагу. И много другого приобрел в Москве и в Кремле. То есть Иван как бы отделил себя от Царства, ограничив себя частными владениями. И никто не противоречил Ивану. Воля царская была законом. Не симптоматично ли это? Вот вопрос.
А 4 февраля Москва увидела Царя, исполненным своих обещаний, не жалеть в жизни своих недругов. С этого дня начались новые казни мнимых изменников, которые будто бы вместе с Курбским умышляли против жизни Царя, покойой жены Аеасиасии и его детей. Первой жертвой новых казней Царя стал славный воевода князь Александр Борисович Горбатый-Шуйский, потомок святого Владимира, Всеволода Великого и древних суздальских князей, участник завоеваения Казанского Царства, ревностный друг нашего отечества и, естественно, христианин из всех христиан, которых недолюбливал Иван и боялся в чём то, чего не мог объяснить себе. Ему выпала доля умереть вместе со своим сыном Петром, семнадцатилетним юношей. Оба шли на казнь без страха и взявшись за руки. Сын не хотел видеть казни отца и первый склонил голову для отсечения. Тогда отец отвёл его от плахи и сказал, не скрывая своей любви: «Да не зрю тебя мёртвого!». А Пётр взял отсечённую голову отца, поцеловал её в губы и с весёлым лицом склонил голову на плаху.
10
Стоит ли вспоминать? - вопрошал Иосиф Виссарионович себя. - Не знаю, хотя мучает вопрос постоянно. А жизнь то прошла бледной, как в тумане. Почему я был в прошлой жизни таким тёмным и не знал другой жизни? Почему я не учился должным образом? И почему жизнь прошла в пустоте? При такой жизни и при таких её обстоятельствах можно ли любить что – нибудь, даже и прекрасное? Всякий раз встречаются попытки реабилитации и оправдания экспроприаторской деятельности революционеров. Я знаю, что большинство моих бывших товарищей, если не все, считают меня простым вором. Но я ведь не для себя грабил, а помогал тем, кто нуждался в деньгах. Я говорил раньше и уголовным, что есть люди. которые грабят не для себя, а для других. Лично о себе я ничего никогда не говорил, но мне всегда было так горько при таких отзывах об экспроприаторах. И лично обо мне никто не скажет, что я был корыстным экспроприатором. В отличие от иных, с кем приходилось грабить. - печально признаётся Иосиф Виссарионович, - Товарищ у товарища ворует, я учавствовал во многих грабежах, но редко проходило без подлости. Разве не обидно? Ведь свой у своего берёт. А снаружи все хорошие люди.
После не жарких, но, всё-таки, тёплых летних дней, вдруг опять холод, вдруг опять зима. А по календарю лето только началось. Лето в Кунцево шумит лесом и дождём. И прохладой, похожей на зимний холод. В середине дня явился по вызову Василий. Был он свеж и приятен в шутках. Громко возражал охранникам, когда они не проронили ни слова и готовы были исполнить любое его желание или прихоть. Говорил, радуясь себе, счастливому в своём здоровье:
- Это меня не касается. Мне до вас дела нет никакого.
Потом разразился упрёками за то, что охрана, будто бы, наговаривает на него отцу.
- Как вам не стыдно, товарищ генерал! - чуть не плача оправдывался комендант дачи. Пощадите хоть нашу честь. Вы обвиняете нас в стукачестве.
- Вы забываете, полковник, что война закончилась и наступило послевоенное время, а с ним закончилось и время стукачей!
И Василий скрылся, поспешая к отцу за примирением. Подойдя к полуоткрытой двери в кабинет Вождя, он увидел нечаянно в зеркале, что он сидит в кресле и курит трубку, видимо ждёт его. И услышав шаги сына, бросив взгляд на дверь, где в зеркале так же как он увидел отца, так сейчас Вождь увидел сына. Он как то тяжело встал и тяжёлой походкой направился к дверям.
Пока Вождь сидел, в кресле у дверей в кабинет и ждал сына, то ему приходили на ум разные мысли, очень не оправдательные, хотя ему так хотелось видеть сына своим и любимым, Но тот был каким то не своим, непонятным и необъяснимым.
- Может быть я несправедлив к нему? Может быть, он, действительно не то, что кажется? - думал Вождь вслух, бродя по кабинету, выглядывая в окно его приезд, садясь в кресло и снова вставая и снова кружа по кабинету. - Мне кажется что это самый скрытный из людей, которых я знаю, И это мой сын! Когда он не пьян сидит в отдалении от всего со своими старыми друзьями за авиационными моделями и научными изданиями. Когда он пьян, то с теми же друзьями пьёт беспробудно по всем ресторанам Москвы и буянит в комендатуре или в отделении милиции.
Василий довольно долго, до неприличия, стоял у приоткрытой двери, смотря на отца. И когда отец увидел его, а это не трудно было догадаться по его лицу, то постучал костяшками пальцев:
- Отец, разреши войти.
- Чего разрешать, если пришёл, то и входи! - сказал радостным голосом Вождь.
- Ведь ты же звал меня, отец. Я не самовольно пришёл.
- Так заходи, сын. У меня сегодня весь день мысли только о тебе, будто боль от болезни - не проходит. Она всегда, эта боль, о тебе тупо ноет во мне - и в тишине, и в уединении - не остановить, как разбереженную рану.
Снова вспомнил о сыне всем сердцем и почувствовал эту страшную опасность для России - пьянство. И по настоящему стало стыдно, что эта опасность исходит от него. поскольку Василий его сын - не Берии, не Маленкова и не Молотова. Это его сын.
В это победное время 1945 года ни дождь, ни туман не надоедали, хотя всё расплывалось в непогоде, делалось призрачным - и, казалось, всё кругом, со всеми домами, улицами и людьми растворится в тумане и забудется людьми до солнечных дней в новом мирном году.
Василий вошёл. Стоял перед отцом, будто остолбеневшим, Перед ним промелькнули два лица. Одно - чужое и страшное, как мёртвая маска. И родное, милое, каким он помнил отца в раннем детве.
- Здравствуй, Василий! Наконец то вижу тебя с превеликим удовольствием и радостью. Наконец то свиделись как подобает.
Василий почувствовал знакомое с детства прикосновение небритых щёк отца и запах крепкого и сладкого табака «Герцеговины Флор», увидел родные глаза, обрамлённые мелкими морщинками, немного лукавую улыбку на губах под усами. И неуловимый запах мандаринов - Василий помнил этот запах, сопровождаемый его повсюду, чуть перемешанный с потом отца.
Но вот что удивило Василия, так это то, что ни слова не говоря, Отец усадил его за стол, сервированный на двоих и чокнулся с ним рюмкой за Победу. А он всё ещё робел, не мог придти в себя, не верил своим глазам и ушам. Но отец говорил с ним так просто и весело, что оставалось ему не доверять происходящему.
У Василия голова кружилась от выпитого, сердце то замирало, то билось так, что казалось вот-вот разорвётся, а он сейчас умрёт от радости. что отец любит его. Пусть на мгновение. Пусть при встрече лищь проявились его чувства, но любит и значит любил.
Появился Власик, Отсиживался в своём углу, не хотел вмешиваться в чужое дело, как в своё. и сразу без длинных разговоров заявил Василию:
- Не надо бы пить на глазах отца, он примет это тяжело и заболеет напастью о тебе, - только и заметил и как то вдруг заспешил куда то пропасть, засуетился - и пропал.
Что то промелькнуло между ними, двумя генералами, наверное, жалость старика к молодому. Но и что то не оставило отцу и сыну ни одного мгновения на то, что бы Василий не мог дать себе отчёта о любви к отцу.
11
Арсений Петрович в похмельном состоянии спустился из своей квартиры на пятом этаже, постоял немного в подъезде, успокаивая сердечную усталость от спуска по лестнице и, отдышавшись, ступил неверной походкой в свою жизнь. К своим товарищам, где они все заодно: жаждать влить в себя любую каплю влаги, что бы она была нестерпимой и что бы ранила голову: то ли спокойствием, то ли безумством. По разному. Этим двум состояниям организма, а значит души, они были готовы всегда отдаться и пребывать в них
Генерал-лейтенант авиации Василий Сталин гулял по утренней Москве и размышлял о действительности: Действительность теперь часто становится неправдоподобнее самого кошмарного вымысла. Но мне кажется, что настоящий ужас, всё-таки, не в примерах известных людям крайним одичанием других известных людей. Да.да. Эти люди одичали в условиях человеческого благополучия и они ,эти люди, способны видеть среди себе подобных человеческое отродье - отпочковавшуюся группу людей из общего произрастания человеческого древа с его ветками и листьями на мощном стволе. И видятся одичалые люди при власти (от власти) и отпочковавшаяся группа таких же одичалых людей, но безвластных и безмолвных, как божье наказание за грехи.
Вся эта физиолого - психотерапевтическая наглядная статистика в которой утопает столько живого, личного, индивидуального горя, страдания и позора, это убиение всяких свойств человека и разрезание материи на его особенности и свойства глубоко оскорбляли генерал – лейтенанта. Он знал эти жертвы общественных условий ещё до войны, а сейчас видел их беспомощных или, напротив, разгульных и удалых - послевоенных. В этом воображении виделся образ его бывшей жены, первой по счёту из трёх, красавицы Галины Бурдонской. После войны он пришёл к ней. уже покинувшей его и оставившей себе его детей, дочь - Надежду и сына Александра. И он понял, что он потерял - ведь всю жизнь его не покидала эта утрата. Она не унизила его отторжением от себя, но жёстко сказала: У нас совместная жизнь исключена, но мы останемся друзьями, верно ведь?
И ему показалось, что его добродетельная жена с холодным пренебрежением отвергает его, закрывая глаза на все его жизненные напасти. После этих жёстких слов любимой женщины как не согласиться со всем, что она скажет, что прикажет и просто попросит. По этой причине он часто стал бродить про утренней Москве. ища себе успокоения в раздумьях, поддержанных парой стаканов водки. Но расстаться пришлось. И навсегда. Не смог уговорить всю жизнь, а ведь всю жизнь уговаривал: Ну как же так Галина! У нас же дети, что они скажут, когда вырастут?
- А ничего не скажут, нас, во всяком случае, не обвинят. Они понятливые у нас и любят своих родителей и деда, который предупреждал меня: полюбила и вышла замуж за дурака, а я не поверила и любила как дура.
После таких слов, которые каждый раз повторялись при встречах, Василий отходил к окну и смотрел вниз на улицу Горького, долго стоял и думал печально о чём то с неизменной папиросой в зубах, вздыхал и сквозь зубы говорил, прежде чем хлопнуть дверью:
- Галка. Ведь и я вслед за дедом уйду, как только он скончается от бериевского яда или не захлопнут отца в психушку. Я вслед за отцом, это как пить дать. И мои дети останутся без отца. Мои дети, внуки Сталина, будут жить в безотцовщине!
Василий спустился на ещё тихую с утра улицу Горького, в гастрономе купил бутылку водки и кусок сыра и направился в Александровский сад, где давно уже облюбовал себе укромный уголок - грот, выложенный ещё в давние времена. каким то царём в притык к стене. Садовая скамейка стояла рядом. Он уселся поудобнее, что бы видеть проходящих по садовым дорожкам - не дай бог, патруль под стенами Кремля! И тогда снова не избежать упрёков от отца и снова разлад.
Так Василий просидел на садовой скамейке возле грота некоторое время, шелуша сургучную крышку на горлышке бутылки, наблюдая за скоплением людей и формированием их в очередь в Мавзолей, когда ему в глаза бросилась какая то человеческая тень, выползшая из под виадука между Троицкой и Кутафьей башни. Мало ли всякого народу в Москве!
Но это была тень! Эта был не человек. Нельзя разглядеть было лица, рук и ног, одежды. Тень двигалась шаркающей походкой и каждое её движение сопровождал звук похожий на звук бутылочного стекла, когда бутылка ударяется осторожно о бутылку. Да, так и есть, в скрюченных пальцах тень несла авоську. А в ней побрякивали бутылки - две или три.
А в тишине Александровского сада это был гром, нарушающий
кладбищенскую тишину. Ведь гром одинаково гремит, что над Красной площадью что над тишиной любого погоста. Так вот, тень двигалась и было слышно её движеиие. Как оглушающий гром. С треском разламывающегося пополам неба над головой.
Тень двигалась к нему и уже Василий мог рассмотреть это безликое лицо. Это была скорее маска, скрывающая неизвестно что, а потому угрожающая и устрашающая всякого, кто на неё глянет, а уж тем более заговорит.
- Позвольте мне присесть рядом с вами, благородный человек? - спросила тень человеческим голосом и замолчала.
- Сядитесь. Места хватит. - односложно ответил Василий. После некоторого раздумья добавил: Только с того краю, не так близко.
- Хорошо, хорошо. Я вас не обижу. Да … вот … Уж так всё выходит. Противен я людям и ничего с собой поделать не могу. Окончательно, не могу. И что делать не знаю. Простите меня, благородный человек за мою дерзость приблизиться к вам.
- Это пустое, дядя. Не жалуйся. Кто я тебе, что бы прощать тебя за неизвестно что?
Тень невольно становилась отчётливее и Василий впечатлял её в себе: Высокого роста, далеко не узкий в плечах, с узким худым и не бритым лицом, коротко стрижен, загорел, скорее пропечён не московским солнцем, оттого похож на негра. Но промелькнувшую жалость на своём лице к этому призраку, Василию не удалось смахнуть просто зажав нос и не дышать. И он деланно не показывал себя отвращённым от этого человека - и нос не зажимал, и дыхание не приостанавливал. Но вытащив, наконец то, нежную пробочку из бутылки, словно преодолевая жажду припал к горлышку и с бульканьем крупными глотками вмещал в себя это светлое как слеза пойло на глазах этого непонятного ему человека.
- На, допивай. - Василий протянул бутылку бродяге и весь кусок оставшегося сыра. И почувствовав хмельной прилив в настроении хотел было расстаться с этим местом отвергнутых людей, но внезапно перед ним возникли двое узнаваемых людей в серых костюмах при галстуках. Им пришлось подчиниться. Так Василий очутился в кремлёвской квартире отца.
Отец сидел за столом и как обычно курил трубку - это был знак, только Василий до сих пор не мог распознать какой это был знак. Бывало он курил и папиросы «Герцеговина Флор».
- Это правда? - спросил отец как только сын вошёл.
- Правда. - односложно ответил сын.
- За что ты меня так? - прибавил он тихо, без упрёка, только, как показалось ему, с удивлением. И продолжал просматривать какие то бумаги, поглядывая на сына исподлобья, буд то ожидая от него дальнейших объяснений.
- Так что это всё значит? - снова спросил отец.
Василий молчал, потому что сказать было нечего.
А отец хотел что то говорить сыну. И он говорил что то сказочное:
- Хвойный лес России, если ослабевает в своём росте по какой - либо причине, то в нём, естественно, появляются прогалины, поляны, зарастающие обильно травой, цветами и ягодами. Такие лесные проплешины собирают в себя разного рода нечисть, требующая к себе особого отношения. Тогда люди и колют овец, тёлок, жеребят, пьянствуют и пьяными поют и пляшут. Другого применения этим лесным полянам дикие люди не могли придумать. Пошумят, поломаются, обманут совесть и разойдутся по своим лесным в реальности норам - трущобам, что бы не сердить, не беспокоить своего бога. Ты живёшь на такой проплешине
или на поляне, но приходишь туда только днём. Когда поляну освещает солнце. И видишь там всю эту нечисть, которая погубит тебя, но не ты поможешь ей выжить. Но! - Отец приостановил ход движения своих мыслей.- Но! - И после короткой паузы заключил: Если в каждом человеке отыскать бога, то нужно ли насилие? Ответь!
И с другой стороны, Вождь обратился у богу! В этом война виновата?
12
Этим просторным землям требовался подлесок. И на северные славянские земли в середине девятого века пришла судьба дальнейшего исторического развития в лице не степных набегов печенегов или половцев чуть позже, а каких то новых неизвестных смелых завоевателей, пришедших из-за Балтийского моря и получивших название у славян - варяги. Эти варяги обложили данью и славян Ильменских, и чудь, и кривичей, и мерю. И хотя через два года варяги были изгнаны этими славянскими племенами, но они, утомлённые своими внутренними раздорами, призвали к себе на княжение трёх варяжских братьев варяжского племени русского, которые сделались нашими первыми властителями нашего Отечества и по этому оно стало называться Русью.
Надо думать, что варяги имели представление, и , наверное, полное, о славянах, поскольку соседствовали и враждовали немало. Их внешний облик был приятен, они были стройны, высоки ростом, мужественны и приятны лицом, загорелы, даже казались смуглыми и все без исключения были русые. Однако, они не утруждали себя заботой о своей наружности. Неопрятными, в грязи могли показаться в многочисленных собраниях людей чужого племени. Вместе с тем об их отваге ходили легенды. Древнее оружие славян состояло в мечах, дротиках, стрелах, намазанных ядом и в больших тяжёлых щитах.
Все народы, в том числе народы языческой культуры, оберегают свою веру как могут, видя в ней наследие своих отцов и самые грубые её проявления и сама жестокость не кажется им таковой, напротив, она так же освящена памятью. И славяне отвергали христианство в течение многих столетий. Задолго до Ольги и Владимира в христианство славян хотели обратить немецкие проповедники, но устрашённые их дикостью, отказались от этой мысли. И с другой стороны, славяне ненавидели христиан и христианство и прекращали торговые связи с ними, а священников христиан приносили в жертву своим идолам.
-- Но это, конечно, до поры. Конечно, до поры. Уяснил, сын, где мы живём? А я понимаю, что ты всего то не понимаешь, где мы живём и в какое время? Предупреждаю тебя в последний раз: твои выходки я больше терпеть не буду. А теперь, это кстати, почему ты не в части? Опять молчишь! Выпутывайся сам и - кругом! Шагом марш!
Сын выполнил команду отца. А отец объятый отцовской грустью
подавил в себе тяжёлый вздох и прищурил свои тигриные сухие глаза.
Он был не славянин, но хотелось бы.
Садилось вечернее солнце, наводя сумрак в душе. Земля Киевская казалось громадной, необъятной, грустной и необъяснимой, вся погруженная в тяжёлую думу о своей участи. Над всадницей нависла тяжёлая молчаливая туча .
Только за Днепром отсвечивает край неба лучами занимающейся зари. Дальняя степь, обвеянная синеватой мглой, казалось, расплавлялась в истоме. Лёгкий ветерок лениво шевелил густые травы и пестревшие в них головки разноцветных цветов. Если бы и Игорь был сейчас в седле, то его лошади стоило повернуть голову, что бы не нагибаясь срывать пучки травы. А небольшие озерки, точно осколки неба упали на землю. И от всей этой красоты становилось печально. Казалось всё это пространство пустынной степи тоскует о чём то далёком и неясном, истомившись в лете. Только Правитель Олег да сам Князь Игорь были не обеспокоены ничем, уверены во всём. Для Олега вообще было несвойственно обращаться к раздумьям, сквозь него не проступала ни прошедшая молодость, ни установившаяся старость. Глаза успели выцвести и полинять на солнце и в непогоды. Но они были, всё таки, заметны на его лице и приглядевшись можно было заметить в них доброту и даже лукавство.
А Олег прославился отважными завоеваниями, к тому же многие варяги, прослышав ранее о завоеваниях Рюрика, присоединились к Олегу и Олег покорил кривичей с их городом Смоленском и тут же ему покорились северяне. Но желания нового завоевателя славянских земель простирались дальше. Слух о независимой Державе Аскольда и Дира давно дошёл до Олега, но ему не хотелось открыто бороться с единоплеменниками. И он решил применить хитрость и коварство. Оставив позади войско, Олег с юным Игорем и с немногими дружинниками приплыл под днепровские кручи возле Киева и объявил Киевским Государям, что варяжские купцы хотят видеть их как друзей и соотечественников. Аскольд и Дир поспешили на берег. И воины Олега в мгновение ока окружили их. А Правитель Олег сказал им: Вы не Князья и не знаменитого роду, но я - Князь! И показав на сына Рюрика добавил: Вот сын Рюриков! С этими словами Аскольд и Дир пали мёртвыми под ударами мечей к ногам Олега. И Олег, как победитель, обагрённый кровью невинных Князей, вошёл в Киев, а устрашённые жители совершённым преступлением и сильным войском признали в нём своего Государя. Тем и была создана единая Монархия севера и юга славян - Киевская Русь, куда была привезена из Пскова Ольга, невестой для Игоря, сыны Рюрика.
Да. Но начало российской истории, как нам известно, начиналось от варягов, с беспримерного в истории случая, когда новгородские славяне, чудь, кривичи и весь устали враждовать между собой и отправили своё посольство к варягам племени русское или русь с предложением: Земля наша велика и обильна, но нет в ней порядка. Идите к нам княжить и владеть нами. Братья этого варяжского племени, не долго думая, согласились с этим предложением. И эти братья во главе своих дружин явились к славянам, оставив своё отечество - Рюрик, Синеус и Трувор. Трое! Не триумвират ли? Первый в истории славянского государства! Триумвират, соединённый узами родства и взаимной пользы. И простирался этот триумвират, захватив земли современной Ленинградской области, Эстонии, Новгородской и Псковской областей. Это произошло в 862 году. А в 864 году умирают два брата, Синеус и Трувор. И старший брат, Рюрик, соединил их земли со своей, образовав Монархию, да ещё и другие славянские земли, отдав в управление эти земли своим назначенным людям. Таким образом Рюрик стал создателем феодальной системы государственного управления на Руси.
Но и это ещё не всё, что произошло важного примерно в это же время при зарождении России.
Двое земляков Рюрика, эти же варяги из племени русского по имени Аскольд и Дир, чем то недовольные своим самодержцем, покинули его и отправились из новгородской земли искать счастья где-нибудь в Византии и проплывая по Днепру мимо высоких берегов увидели маленький городок и спросили жителей: кто здесь правитель? Жители им ответили, что городок построили три брата, скончавшиеся давно и городок платит дань хазарам. Вот и вся история города Киева до того как Аскольд и Дир завладели им и начали властвовать как россияне,какгосудари. Таким образом, варяги основали две самодержавные области в России: Рюрик на севере, Аскольд и Дир на юге. Самодержавные но не единоначальные. Одна область явилась триумвиратом, другая дуумвиратом.
А объединил эти две территории славян под управлением варягов Олег, которому Рюрик вручил правление после своей смерти, как и воспитание своего сына Игоря. Это было в 879 году.
Олег захватил и присоединил к своему государству немало новых территорий. Но желания завоевателя стремились всё далее. Прослышав о каком то варяжском государстве на Днепре часто называемым Малороссией, Олег с дружиною спустились по Днепру до Киева и не желая воевать с соплеменниками вызвали Аскольда и Дира к лнепровским кручам под видом купцов. Олег сказал им: Вы не князья и не знаменитого рода. Но я князь, а это Игорь, сын Рюрика! С этими словами Аскольд и Дир пали под ударами мечей соотечественников.
Так была организована киевская Русь, соединением северных и южных племён славян под управлением варягов. И завоевание Киева сказалось на развитии Киевской Руси особенно: судоходный Днепр, удобность иметь сообщение хоть для торговли, хоть для войны с разными государсвами: с греческим Херсоном, с хозарской Тавридой, с Болгарией, с Визнтией - восхитили Олега и, восхищённый, он воскликнул: Да будет Киев матерью городов российских!
13
Вслед за ужасами власти пришла слабость, чего опасались друзья отечества, которые ещё сохранились в её пределах после долгожданной смерти тирана. К счастью или к удаче России наследник Ивана, его сын Фёдор, отличался необыкновенной кротостью, кротким умом, набожностью, равнодушным к мирскому величию. И опять же к счастью или удаче, наследник Фёдор боялся пользоваться властью, считая, что власть приводит не иначе к грехопадению. И под влиянием всего этого царь Фёдор фактически уклонился от царствования и вручил власть пентархии, организованной ещё умирающим Иваном, как Верховная Дума, из пяти вельмож.
Иван создавал пентархию не задумываясь о том. что этот орган будет наделён какой то особенной властью. Он готовился уже к смерти и больше думал о ней, как о конце жизни и о предстоящей встрече с всемогущим господом. Это было простое совпадение из просто уже существующей Думы уподобить что то более устрашающее из пяти вельмож. А могло бы из трёх, из семи, но выбрано больным умом из пяти и история в историческом понятии назвала такую Верховную Думу пентархией. Не надо нырять на глубину, когда глубины в этом месте нет. История оставила нам их имена, членов царской пентархии. Это были старые имена надежды на сохранение жизни, где сохранялся и страх, что ничего не изменится, потому что все они были в услужении у тирана.
Князь Мстиславский будучи старшим боярином среди всех бояр, отличался единственно знатностью рода и сана.
Князь Никита Романович Юрьев был уважаем как брат незабвенной царицы Анастасии и дядя царя.
Князя Бельского, хитрого и гибкого в поведении ненавидели как первого любимца Ивана.
И князь Борис Годунов, наделённый редкими дарованиями и тем более опасались его, ибо он умел снискать особенную милость у тирана и был зятем гнусного Малюты Скуратова и другом Бельского.
В этом коллективном органе или в таком коллективном органе всегда найдётся один, кто всех бойчее, всех умнее, более любящий власть и более подходящ под такую форму правления. У этой Верховной Думы, изначально названной пентархией, был свой самый подходящий, самый умный и самый власто любящий. Это был Борис Годунов. В таком составе и с такой значимостью Верховная Дума приняла государственную власть после смерти царя Ивана Грозного. И в самую первую ночь смерти Ивана выслала из столицы самых верных его услужников, других заключила в темницы, а к родственникам вдовствующей царицы, Нагим, приставила стражу, обвиняя их в злых намерениях, самым злым по мнению пентархии было намерение объявить юного сына Дмитрия наследником своего отца. Тогда Верховная Дума, властвующая как пентархия, послала вдовствующую царицу с сыном Дмитрием, её отца и её братьев, всех Нагих, в город Углич, дав сосланным царскую услугу из стольников, стряпчих, детей боярских и стрельцов. Это удаление наследника могло показаться блестящим решением пентархии очищать путь к власти кому то из них,
одному. Ведь в душе никто из них не хотел делить власть ни с кем.
Тем более в этом коллективе уже были заложены противоречия. Воспитатель наследника князь Бельский, не пожелал учавствовать в этом решении Верховной Думы – пентархии и остался в Москве, сняв заранее все обвинения в убийстве наследника. Он хотел законодательствовать в Думе, только и всего. И пока он не видел грозы над собой.
В то время как Россия славила новую, ещё невиданную ей власть, в Москве начало коварствовать беззаконное властолюбие - признаки российского самодержавия. Появились слухи о большой опасности наследника в Угличе и скоро назвали человека. готового совершить это злодейство. Имя ему - Бельский, который отравил Ивана, готов отравить и Фёдора, извести всех бояр и возвести на российский престол Бориса, своего друга и советника во всём. И Москва взбунтовалась и осадила Кремль. Царь Фёдор выслал к бунтовщикам думцев - Мстиславского и Юрьева спросить что требуют бунтовщики? Бельского! - криком ответил народ. - Выдайте нам злодея! Он задумал извести царский род и все роды боярские!
Этот несчастный вельможа, изумлённый обвинением и устрашённый злобою народа, вынужден был искать безопасности в покоях Фёдора, ведь Фёдор знал о невинности Бельского и готов был к заступничеству. Знали об этом и бояре. Но все действовали притворно и ужасались кровопролитию притворно и вступили в переговоры с мятежным
народом и склонили его довольствоваться ссылкой мнимого преступника в Нижний Новгород воеводой. И народ под крики: Да здравствует царь с верными боярами! мирно разошёлся по домам.
Бельского удалили. Борис Годунов остался властвовать в Москве.
Мятежники не требовали его головы, не произносили его имени, уважая в нём царицина брата. Знали власть Годунова нал сестрой, нежной, добродетельной Ириной, знали власть Ирины над Фёдором, который истинно любил жену, может единственного человека в мире.Но Фёдор не знал только тайных замыслов и наклонностей Бориса
Годунова. И Ирина утвердила союз между царём, неспособным царствовать и подданным царя. Достойным власти.
14
Иосиф Виссарионович изучил эту пентархию, состоящую из Верховной Думы, и знал, что царь Иван Грозный сам не успел ею пользоваться - умер и был торжественно похоронен в Архангельском
соборе Кремля.
Мне всё кажется, что я излишне обращаюсь к истории, которая в наше время не только никому не интересна, более того, ею стараются напоказ пренебречь на весь крещёный мир и за его пределами. И от этого, уже от этого, душит какая то несправедливость, ядом разлившаяся по лесам, долинам и взгорьям. Но именно этот яд заставляет сдерживать дыхание и смахивать с глаз слёзы, пытаясь рассмотреть туманное прошлое, а в нём - вереницы образов, предстающих нам как раз этой историей в лицах. И я с удовольствием всматриваюсь в эти лица из исторической памяти, но не знаю прав ли, когда заключаю в рамки их портреты в своём воображении.
Итак, Русь варяжского происхождения, прямо указывающая на варягов. И действительно, из варягов пришёл Рюрик с братьями, из варягов пришли Аскольд и Дир со своими дружинами и варяги же по следам своих соплеменников шли в славянские племена и успешно обживались среди них. Мы можем догадываться об этом, видя как пытаются передать нам свои знания летописцы, пожалуй. единственные наши путеводители по истории славянства. Наконец, из варягов вышли первые наши князья , впервые назвавшие себя славянскими именами. По славянским именам Ярослав, Святослав, Владимир, Ярополк мы начинаем понимать, что варяжское племя русских начинает растворятся в славянских племенах .
А время идёт, катится по лесным тропам славянских племён и видит их, диких и ошеломлённых, свалившейся на их головы и плечи несвободой, притеснением чужих князей. Но в этом времени происходят необратимые изменения, но, конечно, не в одночасье. Но для всех живущих в то время на славянских землях и вместе со славянами начинает проявляться интерес к слову «Русь», то есть к тому, как и почему так оно называется, почему называется так обширная территория, заселённая этими племенами, почему так называются эти люди под властью чужеземных князей. Этот интерес , конечно, был не с родни интересу научному и даже познавательному и мы никогда уже с точностью не узнаем об этом. Мы только можем догадываться об этом, видя как пытаются передать нам свои знания об этом летописцы, пожалуй, единственные наши путеводители по истории славянства.
В эту раннюю пору не спалось Олегу. Он вышел из своего терема похожего на жилище простых славян, но для чего, он сам не знал. Ему просто не спалось и виделось прошлое, почти забытое.
Не давало покоя давнее убийство Аскольда и Дира, своих соплеменников, на берегу Днепра, на высоких кручах и завладение Киевом злодейством, когда он на руках держал Игоря, ещё несмышлёныша, видевшего весь этот кровавый ужас и оставившего в себе на всю жизнь. Только после свадьбы парень отошёл, подобрел сердцем, и , кажется, совсем забыл былое давних лет. А ведь не прибегни он к присоединению Киева, поправлял себя Олег, то почему братья не удумали сотворить с ним такое же. Знал он, что и многие варяги знали о нетерпении братьев к Рюрику, а Рюрика к братьям. Но он опередил и тайный завет Рюрика исполнил, соединил новгородский Север и киевский Юг в одно Государство - в Русское государство или просто Русь, то ли варяжская, то ли славянская. Но поначалу точно ни та, ни другая, скорее - совместная, славяно - варяжская. А как её назвать? Вот печенегов отогнать от границ никак не удаётся, да слух идёт в Византии, что новая сила в степях явилась, которая и подпирает печенегов уйти вовсе из степей. Так куда им деваться? Некуда. От того и ещё более дерзки и малодушны порой. Вот Игорю бы и взяться за это дело, а я уже не полководец, на коня еле взлезаю и меч не в силах держать.
А в первую же ночь как Олега одолели воспоминания, он вышел за ворота Киева, не дождавшись возвращения Игоря и Ольги и пошёл куда глаза глядят, а ноги сами несли. Ещё летняя, но уже прохладная до осенней,, ночь перевалила за полночь, когда над Киевом предугадался близкий рассвет.
Так думал и рассуждал Олег подходя к воротам города со стороны Днепра. Из этих ворот он выезжал с дружиной брать дань по весне с древлян и на той дороге что ведёт к северным славянским племенам повстречались ему волхвы, а восемь лет назад привёз для Игоря невесту из Пскова, что возле Новгорода. Стражники - славяне открыли ему ворота, варяги бы не открыли и не выпустили за город старого Правителя. И Олег вышел, опираясь на дорогой посох, подаренный ему Византийским Императором. Он долго шёл до того памятного места, где повстречались волхвы и нашёл их в заброшенной деревне, спящими сном младенца. Он долго растолковывал им, об их давней встрече, об их предсказании и когда, наконец, они поняли кто их посетил и по какому поводу, то поначалу заробели, ожидая от Олега напасти не заслуженной. Но поняв, что Олег не грозит карами, то и успокоились.
- Гроза не прошла мимо. - сказал главный и самый мудрый предсказатель, седой как лунь старик. - Звёзды вторят: гибель твоя от коня твоего.
Но тут снова взвился Олег в споре:
- Предсказание твоё неверно, как можешь лгать мне на старости твоих преклонных лет! Одумайся, старик! Скажи ещё раз, повтори своё предсказание. Но старик был твёрд:
- Звёзды вторят! Гибель тебе несёт твой конь!-
-Не верю тебе ! - возвысил голос Олег. - мой конь мёртв! Давно мёртв и кости его превратились в прах, медведь убил его и утащил в лес. И мёртвого его нет рядом и некому грозить мне смертью.
Он помнил, как обагрённый кровью единоплемённых Князей, вошёл победителем в Киев с Игорем на руках и видел, как жители города устрашены его злодеянием, молчаливы и подавлены, видя его дружину; они без всякого принуждения признали в нём государя. Эта черта характера славян была непонятна ему - признать Государём убийцу своих Князей. Недаром они просили Рюрика : иди и правь нами , и распоряжайся нашими богатствами. И Рюрик пришёл и дал им многое, да видно не всё, в чём они нуждались.
Из Киева, как из плацдарма повёл Олег успешные войны с богатыми странами: с Херсонесом, с Тавридой, с Болгарией, с Константинополем, с мрачными и дикими Древлянами, с Радимичами и везде с успехом. И так дожил он до своей старости, и никто его не упрекнул за наступившее бессилие - ни свои варяги, ни славяне, чьих имён нельзя было увидеть среди его окружения. Не доверял Олег славянам в делах государственных, но это не колебало к нему личного доверия - он был любим славянами. А дожив до старческих лет, добившись успеха на поле брани, но не жестокими и опустошительными набегами на соседей, а присоединением земель к Государству. И вот захотелось тишины и мирного отдохновения и желания жизни и созерцания. И долго помнилось , как старик только развёл руками: Но звёзды говорят!
А Олег хлопнул дверью недовольный предсказанием волхвов и удалился тяжёлой поступью, опираясь согбенно на подарок Византийского Императора. Конечно, они, Ольга и Игорь, охотно согласились и с малою дружиной отправились на поиски костей и весь день плутали по лесу и только. В смутное время нашей истории, когда была до основания потрясена вся русская жизнь, устоявшаяся в веках сравнительной тишины, а сама жизнь превратилась в общенародную разруху и сдвинута со своих оснований: дело доходило до искоренения вековых народных понятий, основанных на обычаях. Всё - таки у православной церкви нашлось что сказать народу. Не разрешалось отпевать и хоронить по церковному обряду тех, кто опьётся вином до смерти или купаясь утонет, или на качелях раскачиваясь упадёт и убьётся; не позволялось третьего брака - ни мужчине, ни женщине, ни простым обывателям, ни из высокого сословия. Это, к примеру, и не полно.
Да, но до христианства ещё далеко.
Конечно, и после этих запретов миряне продолжали жить с некрещёными жёнами, женились на тех, кто находился с ними в кумовстве и сватовстве, качались летом на качелях и на зимних святках надевали хари на лица. Но до этих времён славяне ещё не дожили, а коли доживут, то лиха с бедой им не миновать, сколько не видано - это уж точно. Дикость оставила им хвост своего быта.
Это происходило так часто, потому и кажется, что это происходило всегда, когда приходили беды в сопровождении лихих людей.
Но всё это произошло далеко не тогда, сначала нужно было выбраться из дикости, и у Припяти нашли лошадиные кости, разбросанные по молодому ельнику. Тут Олег расчувствовался и слёзы полились по его щекам, когда возле черепа лошади он узнал уздечку, а в высохшей траве блеснули серебром стремена.
- Это он, мой верный Друг! Это он! - не унимая слёз причитал Олег и повалился на землю, обнимая белый лошадиный череп.
И тут все увидели как из полости белых, омытых дождями костей черепа, показалась змеиная маленькая головка и без промедления словно выстрелила сама собой в Олегово лицо, прямо в переносицу и тут же убралась, спрятавшись туда же, в своё смертоносное убежище. Олег от неожиданности умолк, схватившись за лицо, и повалился на землю, приблизив лицо смертельной угрозе. А угроза не заставила себя ждать и второй раз стрела выстрелила в уже редкие волосы, откуда они растут - в почти лысую голову.
- Старик был прав! - вскричал Олег. И уже не мог встать. У него началась агония и через короткое время Олег затих с посиневшим лицом. Игорь бросился в помощь. Небольшая гадюка уползала прочь от неосторожного варяга. Игорь начал топтать змею, пытаясь раздавить её голову, змея кусала и остатками своих ядовитых сил, не могла прокусить высоких сапог Князя.
Ольга схватила голову теряющего сознание Олега, пыталась высосать яд, но сделать ничего не смогла, Олег был уже стар и немощен, что бы перебороть яд гадюки, а Ольга не столь умела оказать такую помощь столь старому человеку, чьи жизненные силы были на исходе., Казалось, прошло лишь мгновение, а всё решилось, как произошло. Старый Олег лежал недвижим. Голова его посинела, даже почернела, места укусов опухли до той степени, и они продолжали опухать на глазах, что становилось трудно узнать человека. И он стал неузнаваем, держа уздечку и стремена в скрюченных руках. А через три дня похоронили в общем киевском погосте, но в роскошной колоде убранной поднизью из крупных жемчужин, похожих на слёзы и насыпали высокий холм и обложили холм камнями, после чего все граждане бросились в запой, петь и плясать. Князь Игорь и Княгиня Ольга не препятствовали - это были, всё таки, славянские обычаи.
С этого дня началось Княжение Игоря и в памяти у людей никакими значительными событиями не ознаменовалось. В Киеве всё было спокойно, умиротворённо. Они, Игорь и Ольга, казалось, были заняты только собой и жили с Византией даже в дружбе, и даже корабли Игоря вместе и кораблями Империи ходили успешно в Италию. И в эти годы у них родился сын Святослав. И это событие послужило укреплением её в христианстве, но она мало находила поддержки и у Игоря, и у Олега, хотя Киев, можно сказать, к этому времени был наводнён христианами. Княгиня Ольга, не нашедшая поддержки у Князя и Правителя, словно оставила ещё далёкому не рождённому Владимиру свои мысли и дела, для того, что бы тот в своём времени додумывал и исполнял всё то, что не удалось ей.
И она решилась стать христианкой. Она направилась в Византию на обряд крещения, где её с пышностью приняли оба брата Императора и Патриарх . Все они крестили её в Софийском соборе, надеясь на поддержку сильного Княжества в сохранении Империи под напором кочевников, таких же язычников, как и сама Киевская Русь. Ольга не знала как обратить в христианство народ Княжества и как бы не склоняла к помощи сына, тот упорствовал и продолжал следовать обрядам язычества, хотя и не запрещал никому креститься. Но Святослав с презрением относился к христианам и с досадой отвергал все уговоры матери.
Но Ольга с упорством и усердием к новой своей вере, наученная греческим Патриархом и церковными пастырями Греческой Церкви, не отказывалась открыть сыну его заблуждения язычеством, но совсем юный Святослав в своей гордости был непоколебим и не изменял своего мнения и оставался язычником.
Но сама она с годами только набирала славу подвижницы христианства по мере того как отходила от дел государственного управления, тем более, что Святослав не притеснял её и не ревновал на Княжении. И остатки жизни она отдала делу церковного строительства, хотя Церкви как таковой в Киевской Руси ещё не было, она ещё не была признана, но христиан в Киеве было немало благодаря усилиям Ольги и церквей было для них достаточно, что бы проводить обряды, пусть скромные, явно не Византийского размаха, но они уже появились.
Но что происходило и когда? Это происходило до трагедии с Игорем и до мстительных действий Ольги. Тогда , когда Игорь ходил за данью к древлянам. Собрал дань и уже возвращался в свои земли, как единоплеменники потребовали большей дани с древлян. Ольга была в Киеве и ожидала мужа в высоком тереме в светёлке, откуда виден был каменистый древлянский шлях, изъезженный Ольгой, Игорем и Олегом в увеселительных прогулках. К этим годам сам Игорь имел претензии к себе за малое количество совершённых дел во имя Государства и ревностно относился к делам Олега. завидовал ему. Может поэтому так отнёсся к требованиям дружинников - единоплеменников и исполнил их, развернув дружину повторно за данью.
Но прежде Игорь не хотел остаться без славы и для этого собрал многочисленное войско из славян и отправился с походом на Византию, прибавив к славянам новых призванных варягов и нанятых печенегов. Император, видя эту опасность и не уверенный в победе, желая спасти Империю, откупился на этот раз дорогими подарками. Но Игорь не хотел остаться без славы и собрал другое многочисленное
войско из своих славян, новых призванных варягов и нанятых печенегов. Император, видя эту опасность и не уверенный в победе, желая спасти Империю, отправил к Игорю послов с предложением дани, если Игорь покинет Византию. Игорь согласился на условия и покинул Империю с богатыми дарами, а печенегам велел грабить соседнюю Болгарию., отправил к Игорю послов с предложением дани, если Игорь покинет Византию. Игорь согласился на условия и покинул Империю с богатыми дарами, а печенегам велел грабить соседнюю Болгарию. А потом Император и Князь клятвенно утвердили союз и Игорь принял от Императора богатые подарки: оружие и золото, которые так любили Российские язычники. Со своей стороны Игорь одарил представителей Императора мехами, воском и пленниками. И он расчитывал на спокойную свою старость, но корыстолюбие варяжских дружинников не позволило ему воспользоваться наслаждением спокойной старости. Ольга, скорее Игоря прижилась к славянской жизни, отговаривала его от чрезмерного взимания дани, но он , видимо, не послушал верную супругу и отправился за данью к древлянам. И собрал уже большую дань и ушёл из древлянской земли. Но услышав недовольство иных своих дружинников, возвратился к древлянам, оставив в Киеве довольных походом, требовать новой дани.
- Волк повадится - всё стадо перережет. Так убъём волка. - решили древляне. И перебили всю малочисленную дружину Игоря. А самого его привязали к двум высоким берёзам пригнутым до земли и, отпустив их, разорвали Князя пополам. А Ольга не дождалась мужа. И знала, ясновидящая, что с Игорем приключилась беда в земле у древлян. И велела конюшему подать белую кобылицу, и вскочив в седло помчалась узнать страшную весть. Ещё до полного понимания трагедии, ещё на скаку, она увидела дружинников Игоря рассыпанных по дороге, дальше в лесу, ещё дальше на поляне, все они лежали, поражёнными в спину - значит бежали не вступив в бой, как сбитые битой при игре в городки. Значит бежали! И она, уже немолодая женщина заорала от горя, зная, что горе пришло. И на её крик и то же с криком ,она увидела бежавших к ней людей. Она поняла - это древляне. Сей час она узнает, что Игорь убит. Ольга подняла глаза, ожидая страшных слов, но увидела среди древлян их Князя, но он молчал. Сидел в седле и молчал. как и все, кто его окружал. Тогда заговорила она.
- Ответь мне, Мал, где Князь и жив ли? Отвечай. - И понизила голос - сил не было. - Э-э, Княгиня, но ты женщина и у тебя нет такого права говорить со мной. Потому умолкни и ничего не спрашивай. А Я буду говорить, коли захочу, то не перебивай.
- Говори, я слушаю.
Мал помолчал и сказал: Слушай. Пришёл Игорь с дружиной и просит дань. Мы всё дали, но Князь забыл, что умернность есть добродетель власти и Игорь вновь обременил древлян тягостным налогом при скором наступлении зимы. А дружина его не унималась и отбирала всё, что на глаза попадалось, отбирала у данников, а они несчастные воспротивились и определили Князю судьбу быть убитым ими, так и сказали мне: надобно убить хищного волка, или всё стадо будет его жертвою. И убили. А потом пригнули две берёзы, привязали Князя за ноги к вершинам, потом дали свободу берёзам, что бы разогнулись - и Князь был разорван на две части. Могилу его покажу, следуй за мной.
Насыпанный невысокий могильный холм был уже обихожен древлянами, обложен дёрном и у основания камнями.
- Приду сюда тризну справлять. - сказала Ольга. - И древлянам здесь место найдётся. Приходите, ждать буду.
И не сказав больше ни слова Ольга покинула страшное место. И она тронула коня, мимо смотревших на неё с ужасом людей чужого племени. Выехав на тропу, где лежали убитые люди, она вспомнила ту ночь, которая принесла ей столько радости и с которой начала замужество, в любви и согласии с Игорем, и которое, в конце концов, стало претить соплеменникам и самим славянам, но они не замечали этой нелюбви со стороны и никак не реагировали на происходящее. Тем временем послы древлян пришли просить у её для своего Князя руки и сердца.
- Мы, древляне, убили твоего мужа за хищность его, обман и грабительство в земле нашей, но мы, древляне и Князь наш добры и великодушны, земля наша цветёт и процветает ещё более. Не упорствуй нам и дай согласие на супружество с Князем нашим Малым в нашем городе Коростень.
- Мне приятна речь ваша. Коль я не могу воскресить мужа своего, завтра вы услышите от меня всю честь мою к вам, а теперь возвращайтесь в свою ладью, в которой вы приплыли к берегам Киева, а когда люди наши придут за вами, то велите им нести себя в своей ладье прямо к моему терему.
Она остановилась. И было тихо в лесу. Только было слышно как в малиннике шебуршит медведь. Но удивительно, что сердце разом не опустело, сохраняя в себе память о нём, то ли о славянине, то ли о варяге, бездеятельном Князе, захотевшем воевать в преклонные годы, а всю молодость отдавшем ей.
Она увидела себя с протянутыми руками к вдруг притягательному Игорю, сползающей с белой кобылицы с задранным сарафаном по пояс и у копыт лошади, когда ни кричать, ни стонать от наслаждения не было сил. А серебряноголовый Перун всё метал и метал в неё золотые стрелы, а Ладо овевал не переставая волшебным запахом полевых цветов.
Но ведь мщение Ольги , ещё язычницы. но вот – вот христианки, началось.
И принесли древлян в их ладье люди Княгини к приготовленной глубокой яме и сбросили вместе с ладьёй и закопали словно в могилу и не пожалела Ольга их несмотря на их вопли и стенания, наблюдая из окошка высокого терема их жуткую смерть.
И ещё мстила Ольга древлянам за смерть своего мужа. В другой раз она сожгла другую партию послов древлянских в бане, куда пригласила их.
А Ольга не переставала мстить. Она сообщила древлянам, что едет к могиле Игоря справлять тризну и что бы хозяева земли варили медовуху разымчивую и коли будучи уже приглашёнными не преминули быть в числе единственных и почётных гостей. И эта тризна должна быть по Игорю прежде второго брака за Малым. И она действительно пришла к городу Коростень и оросила своими слезами могилу Игоря и насыпала высокий холм над могилой и дала команду начать весёлое пиршество. Потом Ольга незаметно удалилась. А древляне были неосторожны и пьяны и Ольга дала команду знаком своим дружинникам - и пять тысяч древлян были убитыми разбросаны вокруг Игоревой могилы. И Князь Мал лежит изрубленный мечами варягов на могильном холме Игоря.
Ольга окончательно задумала покорить древлян. Она нашла новую выдумку. И велела сказать древлянам: Не упорствуйте, древляне. Все ваши города сдались мне и их жители уже мирно пашут землю, а вы умрёте голодной смертью, если будете сидеть за городскими стенами. Не бойтесь моего мщения, оно уже свершилось в Киеве и на могиле моего мужа. Тогда древляне предложили ей ещё дань: мёд, и кожи, и пушнину. Но Ольга, буд то из великодушия отказалась от этой дани и пожелала другое: с каждого двора по три воробья и голубя! Древляне с радостью исполнили её требование. И расчитывали, что дружина киевлян, получив дань, которую требовали, покинет землю древлян, но вдруг увидели, как с наступлением темноты, птицы с подожжёнными хвостами устремились к своим гнёздам, устроенными ими на крышах и застреках домов. Начался всеобщий пожар в городе. Жители пытались спастись, но попали в руки киевской дружины. А Ольга осудила некоторых на смерть, других на рабство, третьих обложила тяжкой данью.
А потом возвратилась к сыну в Киев. Но продолжала болеть за Киевскую Русь, но в несколько ином плане.
Княгиня Ольга из варяжского племени, жестокая мстительница древлянам за жестокость к мужу, старается избежать такой же жестокости от печенегов, которые внезапно появились под стенами Киева и проникли даже в Печорскую лавру. Только было это в другое время, когда Святослав был в походе к концу своей жизни, а сама она превратилась в бабушку детей Князя и успела затвориться от угрозы Но имя Христа уже было известным в Киеве. Сама Ольга видела торжественность обрядов христианства, приходилось с удовольствием беседовать и искать встречь с церковными пастырями и будучи наделена не только красотой, но и умом необыкновенным, ум её и подсказал увериться в святости учения христиан. Пленённая светлым лучом учения, Ольга не препятствовала себе быть христианкою и отравилась в Византию за приобщением её к вере христианской. Там Патриарх стал её наставником и крестителем, а Император Константин Багрянородный - восприемником. Фактически властная Ольга сказала своему народу: препятствий для христианства в Киеве нет. То есть народ сам волен принять решение в какой религии ему пребывать. А это более справедливо, чем волей Владимира принимать решение за весь народ славянский. Итак, Ольга была христианкой к этому времени и на её руках были внуки Святослава, а под стенами Киева печенеги.
И Ольга оставалась язычницей до жестокой кары древлянам за смерть мужа. Она пришла из Пскова в Киев сосватанная за Игоря девственницей и хранила себя верной до свадебных пиров, а впоследствии требовала этого и от мужа. Оставшись вдовой, по понятиям славян и варягов, она бесчестила мужа своей жизнью на свете, избежав смерти вместе с супругом - ведь она должна быть сожжена вместе с ним на погребальном костре. Ей не пришлось ходить с мужем на войну и погибнуть в битвах, как многие из славянок - он удивительно берёг её от невзгод женщины у славянского племени. Как предписывал обычай, она впитала в себя правило стыдится забывать обиду и наслаждалась мщением древлянам за убиенного Князя , своего мужа. И мы не знаем , как бы она поступила, если бы Игорь был сожжён на костре, присоединилась бы к его судьбе. Но Игорь после жестокой смерти был погреб древлянами близ Коростеня, как бы скрыт от полян в смерти и могила его была указана под давлением Ольги на Князя Мала. Поэтому не стоит винить её в неисполнении языческих обычаев. Ведь ей предстояло исполнить завет давний славян, живя по их обычаям - мстить за смерть. И она мстила! То есть не нарушала обычаев.
Но тут пришла другая напасть: под стенами Киева показались неожиданно печенеги, которые воспользовались отсутствием Святослава в городе с его дружиной
Тем временем Святослав, сын Игоря и Ольги, думал единственно о подвигах. А Ольга усердно жила в вере Христовой и старалась всячески открыть сыну его заблуждение язычеством. Но юный и гордый Святослав был неколебим в своём мнении и следовал обычаям племенного язычества. Он не запрещал никому креститься, но христиан презирал и отвергал все предложения матери принять, как она, веру Христову. Князь Святослав имел успехи в покорении вятичей, которые считали себя данниками Хана Хазарского и начал войну против самого Хана. В жестокой битве решилась судьба двух народов; Святослав победил в этой битве и взял главный город хазар, этой победой проложил путь от Киева до Тмутаракани. Так вот , читатель, печенеги ещё до прихода половцев рыскали по южным степям славянских земель и уже не однажды появлялись перед стенами Киева, когда Святослав был в походе. Знали , что защитников города нет, вот и пытались сжечь город, перебить жителей, схватить Княгиню и увести её с собой вместе с награбленным - золотом, церковным имуществом, дорогой одеждой. Но им всё никак не удавалось войти в город и они встали осадой вокруг стен, ожидая голода осаждённых горожан и повальных смертей. Ольга спасая детей Святослава и собственную жизнь приготовилась умереть. Она знала, что на левом берегу Днепра стоял Воевода Претич с малою дружиною, но он не имел никакого сообщения с осаждёнными. А в городе киевляне были в отчаянии, голод мог помочь врагу прорваться сквозь стены и они ждали этого, готовые к смерти. Но в этот момент нашёлся среди горожан один смелый отрок по имени Федул, который вызвался уведомить Претича, что Ольга ждёт его помощи. И он, этот Федул, вышел из стен Киева и смело направился в стан врага и зная печенежский язык, спросил их, сидящих вокруг костра: Кто из вас видел мою белую кобылицу?
Печенеги отрицательно замотали головой или односложно отвечали: Не видели белой кобылицы.
И отрок по имени Федул свободно прошёл мимо них , спустился с круч к берегу Днепра и поплыл звать на помощь. Да, отрок этот был тот самый Федул, но уже много возмужавший и не мала принявший лиха в жизни рядом с теремом Ольги, служивший ей верой и правдой, до конца её жизни. Тогда в грозный час, как только она призвала его, он предстал перед её очи и на вопрос: Что делать, Федул? Неужто погибать будем от этой саранчи и не вспомним о Князе, что бы биться за него? - ответил следующее: С его именем и погибнем, не сомневайся, матушка Княгиня.
- Так что же? - спросила Ольга. – Биться и помирать?
- Позволь сказать, матушка.
- Говори.
- Вели, матушка, хламиду какую мне подыскать да тафью, коли найдётся, а печенежский язык понемногу я знаю. Да выйду с этим за околицу лошадь каурую карнаухую искать, а сам в Днепр и - до Петрича с твоим наказом не медля выручать.
И Петрич с малою дружиною убоялся избежать помощи киевлянам и не вызволить Ольгу с внуками из опасности, боясь гнева Святославова и решился спасти хотя бы семейство Княжеское. И печенеги под утро увидели лодки и услышали трубные звуки и подумали, что это Святослав возвращается из похода, ужаснулись и рассеялись. А уж потом Святослав изгнал их за пределы Киевского княжества.
А Ольга подошла к парню, взяла за плечи, притянула и поцеловала в лоб. Прошептала в ухо :останься живым. Отодвинув от себя продолжала, от чего затуманилось в голове у отрока: Это в награду тебя целую.
Ольга после этого наскока печенегов занемогла, то было за переживание внуков - а ну как попадут в руки степняков. И она слегла. Испереживалась и истомилась в ожидании выручки. А под застрехой слышалось наперебой драчливое разноголосье воробьёв, вперемежку с воркованием голубей. Сквозь охваченное шёлковой накидкой лицо проступала болезненная серость, её глаза были закрыты веками уставшего и больного человека, руки лежали безжизненно на груди и на каждом пальце не по одному кольцу и то же с каменьями и опять же пояс кого угодно мог потрясть своей дорогой отделкой - золотыми пластинами, золотой цепью и золотыми нитями. Она часто дышала, от чего бахрома из жемчужин поднизи перекатывалась по её лбу и казалась неуместной к её печальному наряду и мешало Федулу как следует осмотреться и разглядеть всё. В дальнем закутье стояла приготовленная погребальная колода на берёзовых поленьях, от колоды был раскатан дорогой дорожкой половик к высокой лежанке, где Ольга уже в предсмертном жару металась, кого то звала, просила пить, приподнималась на локтях и снова падала на спину, разметав по подушкам ставшими пегими свои когда то удивительные тёмнорусые волосы. Серебряный потир, привезённый ею от императора Константина Багрянородного, наполненный берёзовым соком пополам с медовухой был испит и надо бы его наполнить, но кругом в тереме не было слышно никого.
В неожиданно наступившей тишине во всём тереме послышалось шепет Ольги:
- подойди, говорить буду. - Федул смиренно подошёл. - Ближе, - сказала Ольга. - И слушай, и запоминай. Я умираю и вот –вот умру. Хоронить меня будете не по языческому обряду, по христианскому, ибо я от язычества отвернулась и пришла в христианство. Хотела всех обратить в правильную веру, но мужа моего, храброго Игоря растерзали древляне, люди жестокие, а я отмстила им за смерть мужа так же жестоко и не хочу их вести за собой в Христову веру, ибо недостойны помыслов моих. Грех мой оставляю с собой и беру в могилу. А Святослав, сын мой, не принял веры матери и противится, живёт ратным боем и задумал снова обжить новые земли за Дунаем, где поставит себе стольный город. Живёт он праздно, тут же указала на кованный сундук с открытой крышкой, где лежали битые куницы, дань привезённая подарочная от древлян за злодейство: куньи шкуры выделанные хоть на воротник, хоть на горлатую шапку. Мой сын в своём правлении не допустит иной веры. Но к полянам вера христианская всё время будет приближаться и когда нибудь приблизится окончательно. Говорю с тобой, словно к полянам в передачу, не препятствуйте своему спокойствию, не томите себя. Это тебе в назидание, беречь княжескую власть, если она от варяжского племени. Это первое.
Второе. Племенами собирайтесь в одно большое племя, тогда не будете иметь равных по силе врагам.
15
Пентархия. Этим определением можно назвать форму правления государством? Можно. Это не монархия. Но форма правления. Как княжеская монархия, как царская монархия и как императорская монархия. Или как парламентская монархия. Одним словом, пентархия и монархия - это две формы правления. Но! Пентархия может возникнуть внутри монархии, из внутри высщих органов государства. Пример этому пентархия Ивана Грозного, когда царь создал пентархию из Государственной Думы, назвав её Верховной Думой из пяти вельмож, для своего удобства управлять Россией в конце своего царствования.
И пентархия Ивана Грозного своим созданием послужила примером Генералиссимусу созидать сначала в собственном воображении. Он и нарисовал их портреты с натуры. Начал с себя. Получилось. Потом привлёк к воображению Молотова Вячеслава Михайловича. И отметил в себе: подходящ без слов. Какие здесь могут быть обсуждения или сомнения. Ставлю на голосование. За - единогласно. И признал голосование состоявшимся и без нарушений.
Двое - из пяти? Всего лишь? Это что то смешное получается - какой то дуумвират, которому никто не поверит, что оба у власти. Их головы, как сообщающиеся сосуды на равном уровне быть не могут, тогда власть уравновесится. Обязательно одна голова окажется выше по уровню. Тогда этим головам нужно определиться о добровольном возвышении своего уровня, что бы со своей высоты невысокого холма не возражать своему понижению уровня. Иначе тебя повышать никто не станет. Прямо говоря, какой диктатор будет звать тебя к совместной диктатуре, что бы ограничить свою власть?
Но когда Иосиф Виссарионович не гдядя по сторонам, не мог оторвать от своего взора Лаврентия Павловича, то стало ясно ему - триумвирату быть. А и глядел бы по сторонам, высматривая что то более подходящее, то ничего бы н нашёл лучшего, для своей задумки - Лаврентий Павлович Берия!. Ненадёжен, но подходящ, потому что неосторожен и себя не скрывает - хочет власти, как разбойник с большой дороги. Это уже триумвират. Этим я уже не диктатор, этим я скорее реформатор в управлении государством! Но пока помолчим об этом.
16
Образованное Рюриком государство было безрелигиозным не потому, что так захотел Рюрик, а потому, что религии не было вокруг Рюрика - он шёл к славянам с тем же язычеством. Одни идолы и у разных племён они могли быть едины собой, только северные славянские племена, которые устали жить в распрях между собой и были готовы на унижения своей несвободой подчинением иноземцу. Олег, Правитель , получивший власть от Рюрика за мололетством Игоря в качестве опекуна, видел своей задачей то , что получил от Властителя - уберечь власть для Игоря, но не введением христианства, а усилиением своей власти путём новых завоеваний. Хотя христианство было на подходе, он видел христиан уже в Киеве, он видел христиан в набегах на Византию, наверное, сам восхищался богатым убранством их церквей и не мог не видеть христиан у себя в Киеве. Но, нет! не удостоил их вниманием и в жёны своему воспитаннику приготовил невесту из варяжского племени.
И вот уже жена нашего властителя едет за рубеж принять к сердцу церковный молебен, а потом уже и не может жить без Веры среди язычников и едет окунуться в купель и принять христианство. И возвращается на Родину христианкой, в своей новой Вере, оказывается, совместимой с инакомыслием. К счастью Ольга была наделена умом необыкновенным, так же и красотой северной, чем и славилась среди язычников и немалого количества христиан - церковных пастырей, поселившихся в Киеве. Среди всех она была понятна всем своей добротой к ним и люди так же знали о её любви к своему Князю Игорю и к своему сыну Князю Святославу.
А тогда изумлённый бесчестием языческой веры народ не смел защитить своих богов. Но действительно, Владимир был другом своих усердных во всём чиновников и истинным отцом больных, которые всегда могли придти на княжеский двор и утолить там жажду и голод и брать из казны деньги. Он любил свой народ по его сути: люди не должны быть голодны, у них должна быть пища и питьё, у них должны быть деньги. Как всё просто, если не жестокосердствовать.
17
Вот и уселись они втроём на даче Вождя в Кунцево обсудить новую задумку упрочения власти построения социализма в послевоенный период. У Вождя глаза улыбаются с хитрецой, с добротой, с дружеским участием - давайте, друзья, поговорим, покурим, посмеёся, выпьем водочки или кто хочет грузинского вина или коньяку. Да всё под закусочку с дружеским разговором.
Вождь сидел среди двух самых приближённых к себе людей ни чем не озабоченный, наперёд зная чем закончится эта встреча. Вождь достиг того, чего сам желал всегда, но, может быть. слишком быстро достиг желаемого: власть покорилась ему так, как бы её не было у него на пути. Вся власть была и есть - это он сам. И с грустью почувствовал он, что власть для него перестала быть властью и вспомнил он слово народное, предназначенное для него: Иосиф Виссарионович Сталин - вождь советского народа и всего прогрессивного человечества. А власть, её смысл стал непонятен ему. Ну какая где то у него под ногами власть, если он Вождь народа и даже всего прогрессивного человечества?
Лаврентий Павлович блеснул стёклами пенсне, а получилось словно глазами зыркнул, сцепил пальцы над столещницей - они слабо хрустнули, и не меняя умильного выражения лица, обращённого к нему, назвавшемуся Вождём народа и всего прогрессивного человечества,
проговорил, словно промяукал, так, что и Вячеслав Михайлович, сидевший напротив, расслабился в лице и надутые его щёки вдруг втянулись и изменили всё его подобие до неузнаваемости:
- Мы собрались, как я думаю, - ласково сказал Берия, но поспешил назвать Вождя по имени, отчеству, - Иосиф Виссарионович, по поводу лесонасаждений на юге страны по сталинскому плану преобразования природы.
Вождь недоумённо глянул на него, потом перевёл взгляд на Молотова, как бы с вопросом: Вячеслав Михайлович, что это у нас случилось с Лаврентием Павловичем? План по преобразованию природы уже не в компетенции Политбюро и , как мне докладывают компетентные лица и в равной степени компетентные органы успешно осуществляется несмотря на трудное послевоенное время. И даже в скором времени страна займётся гигантской стройкой, строительством Волго - Донского канала. И мы сегодня этот вопрос не собирались обсуждать. А собирались поговорить всего – навсего об ужесточении управления страной, о чём я доведу до вас свои соображения. Ведь Лаврентий Павлович забыл об этом и не готов к серьёзному разговору. Я так вас понимаю, Лаврентий Павлович?
- В общем то так, Иосиф Виссарионович, Но немножко не так. Позвольте мне немножечко возразить. - И не изменяя своему тону, Берия продолжал говорить с лёгкой улыбкой: Я подавал на Ваш адрес справку, Иосиф Виссарионович, об арестованных, содержащихся в местах заключения по решению судов и компетентных органов и приговорённых к высшей мере и с учётом согласования этих решений первыми лицами государства. Так Вячеслав Михайлович не согласен с официальным существованием такой спрвки. И я полагал, что мы собрались по этому вопросу.
- Вовсе нет. По твоей справке, Лаврентий, мы поговорим в следующий раз. А сейчас обсудим то, что есть и что нам нужно, вместо того, что есть.
Вождь, когда слушал эти слова Берии, испытывал жуткое ощущение: словно то, на что хотел опереться, провалилось под ним, как прогнившие кедровые сибирские перекрытия в Большом Кремлёвском Дворце. И предстоит тяжёлая работа заменить всю эту рухлядь. И он сказал себе с горькой усмешкой: хитрее чёрта зверя нет! Ещё новое политбюро не создано, а ты, первый из чертей, у меня весь, как на ладони.
Но так или иначе, первое заседание, не построенное ещё в пентархию, отрылось у него в Кунцево. Это было похоже на встречу двух людей - как соседей попить пива или водочки или сходить в баню.
- Ладно, ты достаточно уже поговорил, Лаврентий, а Вячеслав Михайлович, как всегда, молчалив, но спокоен. И среди вас, самых близких мне людей, я объявляю первое заседание ещё не до конца сформированной пентархии, открытым.
Лаврентий Павлович удивился сказанному открыто, даже рот раскрыл и молчать был готов, а в молчании слушать и слушать Вождя
что он напридумал в послевоенное время. Не иначе как Победа повлияла.
Вождь сидел за сервированным столом в простом кожаном кресле как всегда у торца стола, справа и слева на стульях Вячеслав Михайлович и Лаврентий Павлович.
Вождь оглядел каждого из них внимательным взглядом и убедившись в их внимании к нему сказал тихим, но удивительно слышным голосом:
- Я думаю нам следует покушать и выпить доброго вина для беседы.
Приступайте к застолью, товарищи, а я буду занимать вас беседой на важную для нас тему. России, пожалуй, никогда не везло с исторически удачными властителями на протяжённость такого периода, который был бы точно выбран для этой личности как единственно правильный и единственно принятый сложившимся на тот момент истории общественным мнением. Никогда! Властители всегда были как бы не ко двору или не ко времени. В них не совпадало сопряжение сторон, т.е. они не подходили друг другу, как не подходят друг другу шестерёнчатые колёса разницей диаметров или количеством нарезанных фрезой зубьев.
- И вот Россия находит того, кого ждала веками, - встрел Лаврентий Павлович. - Верьте или не верьте, но я, Иосиф Виссарионович, всегда верил в вашу гениальность и всегда видел, что война будет выиграна несмотря на все наши потери в начале войны. А наши невзгоды послевоенные так же обойдут нас как прежде всё обходило - даст бог удачу, всё обойдётся и всё перемелется, а перемелется - так и мука будет.
Полегоньку да потихоньку. Ладком да мирком.
- Видите, Вячеслав Михайлович, как Лаврентий Павлович демонстрирует нам знания русской словесности. Для чего - не пойму. А вот об успехах в разработке атомной бомбы, которая крайне необходима Советскому Союзу, уважаемый товарищ Берия умалчивает.
- Разработки носят оперативный характер, то есть, попросту, разведывательный или шпионский. Что бы провести операцию успешно, нужно время. которое не поддаётся точному учёту регламентированию.
- Я понимаю. - согласительно сказал Вождь нежным бархатным голосом. Он взял со стола свою неизменную трубку и наклонившись к Лаврентию Павловичу прибавил быстрым шёпотом: И сколько нужно мне ждать, когда ты завершишь свою шпионскую операцию … .
Вождь вдруг запнулся, замолчал под испуганным взглядом Лаврентия Павловича, который медленно приподнимался со стула, но, видимо, взгляд Вождя устрашил его и сил встать у него не осталось и он мешком плюхнулся на прежнее место.
Наконец Вождь окончательно пришёл в себя и посмотрел на Берию уже без всякой злобы, забыв о требованиях к своему сподвижнику и даже улыбнулся ему чуть заметным движением верхней губы под усами. Этим и позволил Лаврентию Павловичу допустить вольность в обращении. А тот не упустил случая:
- Дорогой Иосиф Виссарионович, я знаю, твоё сердце доброе. Будь же другом, заставь за себя богу молиться весь Советский Союз.
Берия осторожно припал губами к руке Вождя с дымящейся и пахнущей хорошим табаком трубкой, осторожно повторил прикосновение, потом ещё и ещё раз. Вождь брезгливо отдёрнул руку.
- Что ты ещё придумал! - Вождь благословенно положил руку на жирное плечо Лаврентия Павловича и тот вконец успокоился и солнце взошло в него и страх улетучился куда то и стало так, будто не было страха и боли в сердце за себя, за семью, и нет смерти в очередь за маленьким, похожим на мышонка Николаем Ежовым, а есть только вечная жизнь рядом с Вождём, как с богом. А это - он, Вождь, как бог.
- Я что хочу вам сказать, мои верные друзья. А вы задумывались над тем, что власть в Советском Союзе надо усиливать и не оставаться в спокойствии быть на лаврах, оправдывая себя победой во второй мировой войне. Я не сомневаюсь, что после атомных атак Соединённых Штатов Япония в ближайшие дни капитулирует. Так вот, у нас в Советском Союзе внутреннюю обстановку хоть и можно характеризовать как спокойную, но не нужно забывать, что случайности, всё таки, быть могут и когда - нибудь спокойствие может обернуться ужасным бунтом и наша большевистская власть подвергнется нападению хоть внутренних врагов, что мало вероятно, хоть внешних. И мы к этому должны быть готовы.
- И мы готовы, Иосиф Виссарионович. - заверил Лаврентий Павлович. Вячеслав Михайлович кивнул одобрительно головой. Только губами прошевелил свою готовность.
А Вождь умолк. Опять Лаврентий не по делу влезает.
Ослепляющая зарница, а может дальняя молния в конце августа, вдруг осветила его с ног до головы и этим двум его адептам, его гостям, членам Политбюро, смотрящим на него бездыханно и вдохновенно, он показался великим как памятник и а в отзвуке далёкого грома - они расслышали отзвук его слов, наполнивших всю высь неба и всю глубину земли. А поскольку Вождь молчал, то и все молчали.
Потом, не сразу, но через долгие пару минут ожидания, Иосиф Виссарионович тишайшим голосом промолвил:
- Мы сейчас обсудим кого нам кооптировать в пентархию.
- Куда, куда? - Берия сглотнул слюну от неожиданности.
- Пентархия - это такая форма управления государством из пяти человек, как правило из людей наиболее влиятельных в этом государстве. - Важно промолвил Вождь. - Это будет орган, не предусмотренный Конституцией, но наиболее влиятельный в решении всех государственных вопросов. Во всех! Без исключения! Я уже кооптировал в пентархию вас двоих. И уже вместе с вами мы кооптируем ещё двоих. И я хочу услышать вами мнения по поводу этих двоих. Слушаю вас. Начну с вас, Лаврентий Павлович.
- Этого мало, двоих. - Без робости и по деловому возразил Лаврентий Павлович. - Нужно бы по примеру Политбюро - из членов и из кандидатов. Каждых по отдельности. Так что двоих кандидадов то же бы ничего привлечь.
- Давайте сначала с членами решим.
- Тогда первого из двоих предлагаю Кагановича. - С повеселевшим видом
предложил Лаврентий Павлович. - Человек не скандальный. Одна неприятность - жид. Один недостаток. Так вернее будет.
- А вы как думаете, Вячеслав Михайлович? - спросил Вождь, обернувшись
к Молотову.
- Я - без труда быстро отозвался Молотов. - во в-в-сём с-с-с-ог-гласен с-с-с-ним. - Постарался и достиг желаемого Вячеслав Михайлович: Донёс до Вождя своё мнение.
- Значит Каганович Лазарь Моисеевич. Так и запишем. - Вождь сделал вид удовлетворения достигнутым. - Я то же так думаю, Лаврентий, Лазарь кандидатура подходящая для пентархии. Будем работать с ним. Надеюсь, мы не ошиблись.
- Нет, Иосиф Виссарионович, мы не ошиблись.
Вячеслав Михайлович молчаливым болваном сидел за накрытым столом, где цыплята табака, еще не остывшие, слегка парили своими флюидами, напоминая присутствующим, что Вождь намерен сегодня довольствоваться своей любимой пищей - цыплятами в чесночно-томатно-яблочным соусе.
- Что же мы не пьём и не едим? - спросил Вождь и обвёл сидящих за столом по обе его руки добрым взглядом.
Оттенок доброты, которым сопровождался вопрос, относился, видимо. к необходимости, которая заставляет людей, признавших основную ошибку государства, отколоться от его монолитности и стать осколком и искать себе особую цель в совокупности целей, но уже не в общем пути, а на обочине этой дороги, названной коммунистический (социалистический) путь развития. Но они были, даже может просто считали себя интеллигентами. И ограничиваясь только этой характеристикой этих людей, может быть ещё в большей степени, относится к интеллигентным исканиям
большой общественной правды. И до сих пор эта большая общественная правда не найдена в интеллигентских кругах общества, упорно искали её, но не нашли. Может кто то и нашёл, но не смог сформулировать и целое поколение, а может не одно, а два или три было выкинуто на обочину этих исканий и вынуждены себя искать вне связях с первоначальными связями, в корне изменив себя - и уже не узнать. По большому счёту все они стали изменниками и жестоко поплатились за это. Они лишались жизни иди подвергались различным гонениям, что бы их гонители, ради сохранения собственных жизней и привилегий сохраняли себя как адепты
интеллигентных исканий. Но если они были изначально не интеллигентного сословия? И не интеллигентной сути? Вот отсюда вся и путаница. Может отсюда, если мы будем рассуждать как интеллигенты. Но и мы можем заблуждаться.
- Мы пьём и едим, дорогой Иосиф Виссарионович. За одним столом, можно сказать из ваших добрых рук - это ли не награда! - Лаврентий Павлович хлопнул из хрустального фужера едва ли не пол стакана «Столичной». Положил себе на тарелку цыплёнка и залил его обильно соусом. Помолчал несколько секунд, глядя на бутылку «Столичной» и решил, что выпито мало. Налил ещё столько же.
Вождь тихо засмеялся, еле слышно, чего не расслышал ни Берия, ни Молотов, должно быть что то очень необычное заставило их напрячь свой слух, но уже было выпито много водки одним, а другой просто не прислушивался к тихим словам Вождя. В это время что то попытался сказать Молотов, но его попытка оказалась неудачной и Вождь сделал вид, что понял его и одобрил, сказав несколько добрых слов: Я, Вячеслав Михайлович, люблю тебя и уважаю за бескорыстную любовь ко мне. И этим он как бы разрешил ему не участвовать в дискуссии, но присутствовать за дружеским столом.
- Я скептик, Вячеслав Михайлович. И как утверждают многие, я совершенный атеист, не могу видеть тебя таким безучастным при создании такого необычного органа управления властью как пентархия. Почему у тебя так меняется мнение по этому поводу? Или ты не друг мой? Или мы расходимся по политическим мотивам?
Вождь сказал страшные слова. И как ему доходчиво возразить?
- П-п-поп-п-о-политич-еским м-м-о-т-и-вам! Н-н-н-е …
- Не беспокойся Вячеслав, ни о чём не беспокойся. Я по - прежнему твой друг. - Вождь знаком показал Лаврентию разлить водку по рюмкам, чтобы все выпили за создание пентархии
Пятым был избран Маленков. И двое кандидатов: Хрущёв и Булганин.
Но это была пентархия, или сохранённый ближний сталинский круг, очень похожий орган на тайное правительство с тайными решениями на кунцевской даче Вождя.
Хрущёв Никита Сергеевич - Генеральный Секретарь ЦКПСС и Председатель СМ СССР, освобождён от должностей а 1964 глду, умер в 1971 году. Был уже шестым членом пентархии. Но никто из них не решился зпаявить о несоответствии названия фактическому количеству членов пентархии. А если считать и Булганина, то их было семеро, участников узкого ближнего круга к Генералиссимусу.
Но потом то и сам Генералиссимус забыл о них, как о членах тайного общества и сами они забыли кто они, как не верные его подручные.
Какая там пентархия! Это просто клуб верных друзей, собирающихся
в Кунцево у него на виду под названием Узкий круг, забыв о пентархии,
Наверное так будет верно, если каждый из них мнил о себе и об этой компании - Узкий круг на Ближней даче.
Часть вторая.
18
Слишком рано пришлось Генсеку окунуться в воспоминания. Ещё не стар, а уже вспоминает. Не симптом ли какой болезни?
Это не могло присниться Никите Сергеевичу, казалось бы, но приснилось. Как «четыре сна Веры Павловны». Все четыре - первый, второй, третий и четвёртый Не из его жизни, но приснилось. И никаких вопросов он себе не задаёт.
Никита Сергеевич перед ХХ11 съездом Коммунистической партии Советского Союза вышел из первого подъезда первого корпуса Кремля на Ивановскую площадь в сопровождении архитекторов и строителей Дворца съездов. Была сухая солнечная осень, солнце не слепило, но радовало жёлтыми тёплыми лучами. В Кремле кучковались люди, рассматривали достопримечательности под присмотром экскурсоводов.
Никита Сергеевич направился прямо к ним, где экскурсий собралось особенно много - возле царь- пушки и царь-колокола под колокольней Ивана-великого, которые и разделяли между собой Ивановскую площадь и Соборную.
Он мог бы направится прямо ко Дворцу съездов, но захотел пройти сквозь толпу людей на Соборной площади в окружении своего начальника личной охраны полковника Литовченко, сопровождавших его архитекторов и строителей и Председателя КГБ Шелепина. Он видел, что их приближение заметили, движение людей остановилось, люди замерли, казалось, весь Кремль притих. Только было слышно воркование голубей под ногами людей. И ему понравилась реакция толпы на его появление среди них: сначала они вглядывались в его приближение сквозь слепящий солнечный свет, а когда убедились, что не обманываются и видят перед собой именно его, пузатенького толстячка, пастуха из села Калиновка, слесаря шахты Рутченковского шахтоуправления на Донбассе, добравшегося до самых высот власти и грозившего американскому империализму туфлёй на весь мир, то расступились и не сговариваясь заоплодировали, улыбаясь. Этим и нарушили умиротверённую тишину Кремля, заглушив голубиное воркование на площади. И ему захотелось пообщаться с этими людьми, и он угадал среди этих людей иностранцев, а среди иностранцев чернокожих - может американцев, может кубинцев, а может африканцев.
Негр для нас, советских людей, был символом империалистического угнетения, и мы умозрительно сочувствовали им и были солидарны в их борьбе за свои права, хотя и представления не имели об их реальных правах и реальном положении. Эта раса вызывала у нас всё, что угодно, только не простые человеческие чувства вроде как бы любопытство их жизнью в Америке. Позже, когда Советский Союз создал себе проблему из диссидентства и настроений близких к диссидентству, то распространилось мнение у части советского общества, что расовой проблемы в Соединённых Штатах вообще не существует и в этой не известной советским людям стране уже давно царит расовая гармония.
И одновременно с диссидентством в нашем обществе возникает восхищение американскими спортсменами и музыкантами, а мы были уверены, что этим восхищением мы застрахованы от расистских чувств.
Фестиваль молодёжи и студентов в Москве показал нам, что чернокожие вовсе не нуждаются в снисходительности к ним и в отношениях с негром, например, резкий тон немыслим. Мы, например, почувствуем себя в недоумении, когда узнаем, что в дни Фестиваля милая москвичка, студентка МГУ, и афроамериканец из Соединённых Штатов, гуляя по Кремлю, каким то образом захотели залезть под свод царь-колокола и некоторое время там провести. И умудрились, залезли. И провели там достаточное количество времени, что бы о них забыли. А они забыли о всех и в том числе где они находятся и пробыли там, под сводом колокола до самой ночи. Каково же было удивление охраны Кремля, когда ночью парочка была обнаружена! А ведь этот неблаговидный поступок был не замечен никем. Такого как бы не могло произойти не только с русской девушкой, студенткой МГУ, комсомолкой и спортсменкой, но и с угнетённым милым афроамериканцем, уважющим законы и правила других стран.
Так вот. Ханжеская любезность в отношении чёрнокожих приводит к недомолвкам. Тогда все знают, что факт или факты неприемлемы в жизни общества, и они опасны, они наказуемы, но об этом предпочитают не распространяться. Это, конечно, имеет расистскую подкладку и эта подкладка кого хочешь оскорбит. Но самое страшное, все подобные отношения перевернуться и оскорбят уже вас, что уже происходит в России. Расизм уже у нас и мы не находим его в США, Англии, Германии, Швеции. И оправдывая себя, говорим: это бытовой расизм, не всеобщий, не политический - он не опасен. Он не социален. Поэтому.
Никита Сергеевич ступил в толпу вслед за Литовченко и Шелепиным, а толпа разразилась здравицей в честь всех, кто был рядом с ним. Им, идущим рядом с Генсеком, пришлось так же раскланиваться как и ведущему за собой принимать объект . И все они, принятые толпой за важных людей из правительства, вынуждены были принять на себя эту роль. И по примеру Никиты Сергеевича никто не проронил ни слова, только кланялись и глупо улыбались народной любви, чувствуя за собой какой то подвох.
Так во всём. Пока мы далеко не отошли от бытового расизма в Советском Союзе да и в новой России, скажем, что в сознании советского человека рядом с другими стереотипами чужого нам человека, афроамериканец не может быть ни злым, ни хитрым, ни умным, ни глупым, ни коварным, никаким, кроме как лишь угнетённым.
А угнетённый, значит не умный, глупый и коварный. Вот такой парадокс в наших умах, который мы носим с собой как пыльный мешок - никому не нужный и почему то сберегаемый нами.
В январе 1959 года совершилась Кубинская революция.
В ответ на эту революцию Соединённые Штаты Америки организовали давление на Кубу присутствием возле её берегов десятков кораблей и авианосцев и вторглись на территорию острова в районе Плайя-Хирон морскими десантниками. Советский Союз организовал защиту Кубы своими ракетами и специалистами. Над миром нависла угроза мировой войны, когда американцы обнаружили на Кубе советские ракеты и были в решительности нанести бомбовые удары. Советский Союз заявил тогда об ответном ударе.
Я пишу этот роман вдали от этих событий и восхищаюсь руководителями тогдашних государств - Джоном Фицджеральдом Кеннеди и Никитой Сергеевичем Хрущёвым. Они не стали примером для современных наших правителей. Современные надувают щёки и стараются казаться гениями политики и строителями нового миропорядка. И хлещут друг друга по щекам газетными статьями, телевизионными ШОУ с участниками своих адептов. Наш Президент в этом преуспел особенно, вернее, преуспели все его собранные команды своей трескотнёй на всех телевизионных программах. У меня двадцать программ ТВ и ни на одной я не услышал критики Президента Владимира Владимировича Путина. Он был так хорош и безгрешен у В.Соловьёва, у А.Толстого, у А. Мамонтова! Но технология преподнесения так похожа на шабаш ведьм, целующих в экстазе бледное лицо Путина, и рядом ни одного оппонента, кому можно было бы с удовольствием разбить лицо. Так они их топчут по предоставленному им праву гнобить и оплевывать людей.
Что делается на обратной стороне глобуса, когда обсуждается рейтинг Барака Обамы нам никто не скажет. Да и обсуждается ли такое там?
А я подумал и додумался до такого: Если у Обамы рейтинг мал в процентных величинах, то он всё равно выше рейтинга Путина. В чём бы его не измеряли и кто бы его не измерял. У них разные условия обработки данных, то есть обрабатывается разный по качеству и качеству контингент, их и наш опрашивающий орган имеют разную степень зависимости и наши СМИ и их СМИ имеют разную политическую окраску и, наконец, наша власть не требует объективности рейтинга, напротив, чем выше процент, тем выще оценка самого опроса.
А сейчас последуем за своей задачей - вспомнить хрущёвские времена.
20 ноября 1962 года СССР вывез с острова Куба свои ракеты, а 21 ноября 1962 года американцами была снята блокада Кубы. Так умели договариваться руководители двух великих держав - уважали друг друга. Но что несёт Путин в отношении Обамы! И кто его будет уважать в Европе? И тут же спохватился, говорит, что Обама достойный человек, а вот окружение - швах. Лицемер!
И в январе 1963 года ООН получило заверение от СССР и от США что кубинский кризис миновал. И мир успокоился.
Процессия, уже окружённая толпой со всего Кремля, подошла к Дворцу съездов. При входе было не прибрано, словно не ожидали Никиту Сергеевича. Рабочие вскрывали гвоздодёрами плоский деревянный ящик. Никита Сергеевич с недовольным лицом остановился перед ними, спросил: Что у вас тут?
- Герб Советского Союза, Никита Сергеевич. Вот сейчас поднимем, да смонтируем к месту. На этом и закончим.
- Конец - делу венец. Хорошо. Только вы закончите, а мы начнём и продолжим. А вы постарайтесь, молодцы. И приберите всё вокруг, что бы было всё без сучка и без задоринки - что бы люди видели наш порядок и красоту. А где ваше начальство?
- А вот тут же, при входе совещаются. Заходите, Никита Сергеевич. Слева они все разместились.
И Никита Сергеевич зашёл в стеклянные двери Дворца съездов, оставив за собой толпу уже безмолвных людей.
Герб поднимут и закрепят где надо. Территорию вокруг уберут. Ему нужно было посмотреть многотысячный зал с красными креслами с подлокотниками, где вмонтированы устройства для перевода трансляции
на иностранные языки. Здесь он решил обнародовать своё тайное намерение вынести тело Иосифа Виссарионовича из Мавзолея Владимира Ильича. Как это всё произойдёт? Он принял не простое решение и понимал это. Но это было что то другое, отличное от посиделок у вождя, такое же тревожное как сейчас в 61 –м, но уже без смертельной опасности. Хотя, что у них у всех на уме. Захотят что, то и сделают. Если сговорятся. А сговорится смогут только старики, молодым эти скачки не под силу, да и не по уму. Хотя здесь ума много не надо, лишь бы был сговор, уж я то помню и знаю как это делается. Помню весь 1953 год. Вот и таскаю за собой Шелепина, как прикрытие от предчувствия беды со стороны кого же? да со стороны всё той же компании - Лазарь, Никола да Георгий. Вот уж компания подобралась старая и проверенная. И нет на них управы без Иосифа и Лаврентия.
Возвращаясь из Дворца при выходе заметил Шелепина. Он ждал его. Увидел и подошёл близко. Литовченко отстранился на три шага, предоставив возможность Александру Николаевичу лично без свидетеля общение с первым лицом в списке охраняемых.
- Вас ищет Аджубей, Никита Сергеевич.
- Что то случилось?
- Упаси бог! Вероятно по семейным делам. Может посоветоваться.
- Тогда пусть подождёт.
Александр Николаевич тут же по портативной рации передал дежурному по 9 Управлению КГБ : Объект на связь выйти в настоящий момент не может. Связь просит отложить.
Меня отвлекли «Новости». «Вячеслав Володин, первый заместитель главы администрации Президента России Путина Владимира Владимировича, на открывшемся сегодня в Сочи дискуссионном клубе «Валдай» заявил: «есть Путин - есть Россия, нет Путина - нет России». А у меня без напряжения в мыслях занялось и не отступит : Неужели началось и он пошёл по стопам Леонида Ильича и скоро начнутся награждения самого себя. Вот мы и дожили до нового повторения пройденного. Да он, Вячеслав Володин, не один пылает преданностью к более чем сомнительной власти. Есть в России такой фонд, Фонд развития гражданского общества во главе с Константином Костиным. Так вот этот глава Фонда развития гражданского общества усилил слова Вячеслава Володина, заявив: «Володин озвучил ключевой тезис, который наиболее чётко отражает сегодняшнее состояние страны и граждан, пока «есть Путин - есть Россия, нет Путина - нет России». Что это? Как не наша дурость, как не наша угодливость перед начальником, перед властью и проглядывается - перед неприятелем. Но ведь не признаемся себе. И будем по - прежнему бить себя в грудь, приговаривая: неужели, мы не русские!
А ведь услужливый дурак опаснее врага. Не это ли глумление над страной, над русскими людьми, если это не банальная глупость в стане властителей России. Никакой провокации здесь нет, ни от кого. И не ищите, не найдёте. Это заброс удочки на живца - такое может быть, как версия. Притвориться дураком, себя не пожалеть и отдать в заложники и ждать награды и признания. А я подозреваю, что Володин завидует Путину в его рейтинговом болоте. Только и всего. А вот что зацепится за крючок - отторжение или восторг толпы? Пока никто не знает. Пока.
А в общем то и целом - среди наших политиков и в первую очередь у Путина просматривается страх за себя, за свою власть. А мы попробуем не забывать и врагов наших. Не только наших «соратников» из «Единой России», но и Бжезинского не забыли. Так этот наш враг нам же и напоминает: Если ваша элита, состоящая из казнокрадов хранит 500 миллиардов долларов у нас, то есть в Соединённых Штатах, то не известно, чья это элита. А мы то уже заметили как правящая власть из элиты начала сдавать Новороссию. Но это сейчас к делу не относится. Сейчас мы пытаемся не потерять из вида нашего Никиту Сергеевича Хрущёва, последнего из сталинской пентархии.
19
Втроём они направились в Большой Кремлёвский дворец через Грановитую палату. В Георгиевском зале шла подготовка к торжественному приёму по случаю открытия ХХ!! Съезда партии. Никита Сергеевич был чем то утруждён и сам себе не мог объяснить своего подавленного состояния. Может давним переездом в Москву из Киева в конце 1948 года, о чём часто сожалел и вспоминал свою жизнь на Украине, где не всегда, но часто захватывали его не переживаемые трудности, но всегда вдали от центра всех рождающихся бед, было спокойней и безопасней за свою жизнь и жизнь своей семьи. Но здесь, в Москве, казалось ему, что все ураганы жизни всегда нежданно возникают и обрушиваются вдогонку и невозможно их не воспринять. И часто они разметают людей по сторонам и часто топят в море крови.
Не далее как вчера поздним вечером зять принёс в дом какую то непонятную и угрожающую весть. Ему, как редактору «Известий», позвонили из «Нового мира» и предложили оценить литературное произведение некоего бывшего заключённого. Многие наши видные литераторы якобы уже в восхищении от написанного. Это Твардовский, Маршак, Паустовский, Кассиль и много других. И все они хотят ознакомить Никиту Сергеевича с этим произведением.
- Выступить просят в качестве цензора. Так что ли? - догадался Никита Сергеевич.
- Естественно.
- И ты вместе с ними?
- Я пока молчу.
- Отчего же?
- Я пока не знаком с этим произведением гениального зека.
- Кто такой этот зэк?
- Участник Великой Отечественной, офицер, кажется артиллерист, осуждён по 158 уже в конце войны, родом то ли с Краснодарского края, то ли со Ставрополья.
- Давай мы сделаем так, Алексей. Принеси мне эту писанину на пару дней. Но о том , что я читал написанное промолчи или наоборот, скажи. что, мол, у мня руки не доходят. И я поразмыслю над тем, что излагает наш мудрец. И ты не спеши в это дело влезать. Своё мнение выскажи только мне и никому больше. Никому. Не дай бог поделишься с кем нибудь из ЦК или Политбюро! Не надо! Кстати, они то знают об этом манускрипте, что гуляет по рукам что то не одобренное партией?
Никита Сергеевич помнил и не забывал многого, что было при Вожде. А однажды понял из памятного, что не раз думал о смерти этого человека и желал ему смерти, но никогда не понимал её, как буд то не верил, что вождь действительно умрёт. Ведь когда нибудь должно произойти это. Только однажды впервые поверил себе - о реальных надеждах. И недоумение было в этом чувстве и надежде, и новый никогда не испытанный страх. - уже не за себя, а за него. И продолжал недоумевать: Чем должна быть для такого человека смерть? Как он будет умирать?
Вождь всматривался в Никиту Сергеевича и буд то говорил молча с укором и было понятно о чём он молчал. На каком то слове он закашлялся долгим мучительным кашлем. Лицо его побагровело, глаза вытаращились, пот выступил на лбу. Он задыхался и от яростных тщетных усилий ещё более давился, как неумеющие кашлять маленькие дети. В этом детском и старческом одновременно было смешное и страшное.
Вождь наконец отхаркнул, выплюнул, выругался по-грузински каким то непристойным ругательством и, вытирая пот и слёзы с лица, продолжал ещё более хриплым, но по-прежнему бесстрастным, ровным голосом, точно диктовал свой какой то страшный указ машинистке:
- Этим подтверждаю, что бы ты, Никита, известен был как мой пре …
Платок выпал из рук, он хотел наклониться, что бы поднять его, но Никита Сергеевич предупредил его намерение, бросился, поднял, подал.
И эта маленькая услуга вдруг напомнила ему то нежное и робкое, почти влюблённое, что он когда то чувствовал к Вождю.
- Товарищ Сталин! - воскликнул Никита Сергеевич с таким выражением в лице и в голосе, что Вождь посмотрел на него пристально и не отрывал своего взгляда, пока Никита Сергеевич в страхе не опустил свои глаза. А голос вождя оборвался. С отчаянием и судорожно вождь поднял одну руку, потом другую, точно хотел схватиться за голову и раздавить её в слабых ладонях и замер так., со странной, растерянной улыбкой искривлённых губ. А сам весь бледный и дрожащий, не знал что с ним случилось - только чувствовал, как росло и поднималось из груди, рвалось его сердце. И Никита Сергеевич готов был упасть к его ногам в любви и нежности.
И вождь неожиданно затих, продолжая дышать неровно с окаменелым лицом, с искривлёнными губами.
20
Убийства сами по себе давно перестали быть сенсацией в России. Но во времена Никиты Хрущёва кто вспомнит хоть об одном таком преступлении? Я говорю о политическом убийстве - не о бытовом, когда пьяный сосед убивает соседа.
Времена с 1953 по 1964 годы в моей памяти остались как времена
очень похожие в представлении на социализм. «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!» Какие там убийства
политических противников, никаких политических противников у Никититы Сергеевича не было. И даже личные его недоброжелатели молча мечтали вместе с ним жить при коммунизме. И мне казалось, что коммунизм Хрущёва уже начинался в те годы, где то в 1956, 1957 годах, когда хлеб на столах на предприятиях общественного питания был бесплатным, как соль или горчица.
Я возвращаюсь в то время, в оттепель. Я возвращаюсь в Иваново. В район Балашовка, по имени местного революционера -ленинца Балашова. И вижу эту короткую улицу в двадцать домов, ощущаю эту сиреневую сырость в палисадниках в поздний вечер, зелёные лопухи, пожухлые от пыли, влажная от ночной росы пыльная дорога и дымчато – красный сполох догорающего заката. Всё это от того времени.
Уже ночной темнотой застило округу и ни огонька нигде не увидать - кругом только тьма. Ни в дачном лесу, ни за зелёными воротами, где по обочинам расставлены лесные звери из бронзы, ни за рекой, где вдали ночью не угадаешь человеческого жилья, где совхоз спрятался и не выдаёт себя ни звуком, ни огнём электрических ламп - везде жизнь спряталась. И даже из зашторенных окон дачи Никиты Сергеевича Хрущёва не брезжит свет. Но Никита Сергеевич не спит. Его партия сегодня похоронила вождя. Перезахоронила! Нет, всё-таки, похоронила, а
в Мавзолее он был жив. И однажды его умертвили.
Комиссия решила вождя не переодевать и положить в гроб в мундире генералиссимуса, лишь сняв погоны. И звезду Героя социалистического труда решили снять - и сняли. И золотые пуговицы с кителя срезать - и срезали. Разобрали саркофаг и положили вождя в самый обыкновенный сосновый гроб, обитый красной материей, на днище и в изголовье рассыпали мягких древесных стружек и шесть офицеров из полка особого назначения вынесли вождя из Мавзолея через боковую дверь и не спеша с должным почтением перенесли гроб в сопровождении комиссии по организации похорон Иосифа Виссарионовича к готовой уже могиле. Следом за гробом в торжественной печали следовала комиссия: Шверник, Шелепин, Гришин, Демичев, Дыгай, Веденин, Мошков, Захаров.
Никто кроме Шелепина не звонил и Никита Сергеевич разогрелся поначалу, а потом и загорелся ревностью, ругая их всех в хвост и в гриву, но тут позвонила Фурцева и у него отлегло.
- У Вас, Никита Сергеевич, всё спокойно и благополучно? Не беспокоит ли что? Может чем то помочь?
- Нет,нет. Всё спокойно и всё благополучно, Екатерина Алексеевна. Чего не сплю? Да всё старые свои раны спать не дают. Вот и зализываю как старый конь после схваток боевых. Спасибо тебе за беспокойство и вот уже спокойным отхожу ко сну.
Ставни на окнах, которые Никита приказал установить по старой своей привычке ещё с Юзовки, вдруг задрожали под неожиданным напором ветра. По даче пронеслось дуновение, всколыхнувшее пламя в камине. Как буд то несметная вражеская сила шла на приступ и ломилась в дом. И Никите Сергеевичу да и Алексею Ивановичу чудилось, что это он рвётся в дом и хочет спросить их: что вы, предатели Советского Союза, делаете со мной, с народом. Зачем меня вынесли из Мавзолея? Хотите место освободить для себя! Не получиться! Всех вас перехитрит свой же, кто растворился в вашей среде, который хитрей меня, который циничней меня, который сам по себе в своём зачатии вор и тот, который по названию его грехов перед государством ещё не известен. Слышите натиск бури - это всего лишь предзнаменование, это всего лишь напоминание натиска с запада, к чему вы будете не готовы в окружении предателей.
Вдруг стихли сталинские укоры, но и вдруг почудились вновь да так, что потолок зашатался, как во время землетрясения, и хрустальная чешская люстра раскачивалась, готовая упасть на итальянский паркет. Никита Сергеевич вскрикнул, Алексей Иванович успокоил: это сильный ветер. Опять ставни задрожали и продолжали дрожать: а им обоим слышалось: не празднуйте никакой победы, а ждите постоянных неудобств, постоянных бурь и постоянных несчастий.
21
Алёша поднял глаза на тестя украдкой. Чему они оба поддались сейчас? Какому то непотребству, которое и воспринимать в реальности
зазорно. Но ведь восприняли и ужаснулись. Значит признали, что вождь не только злой рок Советского Союза, он ещё и умён и, как злой поводырь, слепого ведёт - в яму. Зачем он посещает нас бурей и угрозами? Грозит будущим? Или предупреждает: что вы сотворили со мной, срезав погоны генералиссимуса и золотые пуговицы с мундира и бросив в могилу, затолкав гроб ногами в тесное узилище, то и с вами произойдёт, сущие злодеи в образе людских праведников. Так помните и бойтесь меня во всякое время!
22
И журчащая водяная струя из колодца и чёрный омут воды, страшит под обрывом. Возле которого упирается, что бы не сорваться, улица 3 – я Полянская.
Начало этого времени не со дня смерти Иосифа Виссарионовича, чуть позже, когда потеплело в несуществующем гражданском обществе.
1 марта возникло напряжение среди издателей газет, в которых вдруг прекратились публикации о врагах народа, о врачах – убийцах, о шпионах. Каждый из них недоумевал: Что происходит? Но все издатели самых крупных и популярных наших газет заметили отвсутствие звонков, вызовов на беседу, присутствие на партийных собраниях и других подобных мероприятиях не только самого Иосифа Виссарионовича, но и его ближайшего окружения Молотова, Кагановича, Хрущёва, Берии, Булганина, Маленкова. Все они собрались у самого Сталина на Ближней даче в Кунцево - он их пригласил перед праздником Женщин 8 марта.
Они сели за стол 1 марта и здорово нажрались все. Особенно Никита Сергеевич. На другой день Иосиф Виссарионович позвонил ему и как только Никита Сергеевич поднёс трубку к уху, услышал необычно спокойный, даже ласковый и несколько смешливый голос вождя:
- Ну, Никита, как твоё здоровье?
- Уже всё в порядке, Иосиф Виссарионович. - Но понял, что у вождя лёгкое настроение, влился ручьём в общее течение. - Поначалу, я, товарищ Сталин, измученный вчерашней выпивкой, пожалел свой организм, поскольку он вопиял во мне - требовал от меня пива, водочки и помыться в горячей ванне.
- Я вижу, Никита, ты ещё не остыл от вчерашнего гопака. Приезжай и посидим друзьями в узком кругу.
Это был приказ. Самый страшный сон, который недосмотрен, который прерван воспоминанием о страшном прошлом.
Все вчерашние уже сидели за столом и уже у всех были опущенные головы - все обсасывали куриные кости и плевали их под стол, - взяли пример с вождя, когда он в Георгиевском зале, отстранившись за длинным общим столом с Власиком, подавал кому то знак, не Лаврентию ли, что вождь тобой недоволен чем то. А ведь Власик был у Лаврентия на примете. Никита Сергеевич знал об этом.
Сталин поднял руку, приглашая Никиту Сергеевича сесть рядом на свободное место после Берии - тот уходил освежиться. Никита приблизился и сел. Оглядел присутствующих за столом и перевёл взгляд на сервировку.
- Что желаешь, Никита? Свою горилку? Позволь я налью тебе штрафную?
- Из ваших рук готов пить и яд, Иосиф Виссарионович. - и принял переполненный хрустальный фужер.
- Пей. Пей до дна. Это не яд. Это твоя горилка. Ха-ха-ха.
Тут взвился Лаврентий, уже изготовился что то сказать или выкрикнуть и сидел он уже не в конце стола, а перед уходом за облегчением не рядом с вождём, а где то посредине стола, где ему и попался на глаза Булганин:
- Говорят, люди носят бороду, если у них какой то дефект лица. У вас, наверное, тоже? Ха-ха-ха.
Николай Михайлович сделался грустным и скорбно опустив глаза с печалью в голосе ответил: Да. У меня грыжа.
Лаврентий оценил шутку: Ха-ха-ха.
Но тут от дальнего конца стола раздался тихий смех. Тихо и словно шёпотом. Смеялся вождь и Хрущёв. Все повернули головы туда и застыли в изумлении. А Лаврентий продолжал беседовать с Булганиным, не поверив шутке.
- Не может быть! - с притворным ужасом воскликнул Лаврентий громко под общий хохот. - Где ты подцепил эту заразу, где ты взял её, такую нежную болезнь?
Булганин неожиданно ответил:
- Внизу, в буфете. Там ещё есть. Сходить?. - И хохот разразился с новой силой. Иосиф Виссарионович уткнулся в грудь Хрущёву и безудержно хохотал. Хрущёв отталкивал от себя вождя своим трепыхающим объёмом и удерживал Иосифа Виссарионовича в объятиях, как ребёнка родная мать. Берия и Булганин не могли достать друг друга через стол, но тянули друг к другу руки и, положив их на плечи, закатывались от беспричинного смеха.
- Пока не надо, п-пока н-не н-надо н-никуда х-ходить - выговаривал Лаврентий, обнимая Николая Михайловича за плечи.
Ха-ха-ха! В идиотах живёт пророческая сила. Ведь именно они декламируют и яростно жестикулируют на трибунах.
Нахохотавшись все приутихли в бессилии и в наступившем вечере 1 марта 1953 года разъехались.
Оставшись один после того как гости разъехались, Иосиф Виссарионович прошёлся по даче. Заглянул на кухню, что вызвало удивление Матрёны, его доброй надзирательницы - никогда вождь не обходил дачу. А если что было нужно, то вызывал по звонку. Матрёна всплеснула руками: да что ты, батюшка, Иосиф Виссарионович, разве меня нет, разве нельзя позвонить и всё будет исполнено! Матрёна пила чай и это успокоило вождя - на даче всё спокойно.
- Матрёна, вспомнил я твои жареные пироги ржаные с яйцом и зелёным луком и другие помню - с капустой и яблоками. Сделай ка к утру к завтраку да с молоком.
- Сделаю, сделаю, отчего не сделать, отец родной. Разбужу и накормлю. Как скажешь, как прикажешь, отец родной.
- А сейчас, Матрёна, принеси ка мне в кабинет бутылку «Хванчкары», кисть винограда, изюму, да хлеба «Бородинского».
- Иди родной, работай людям на радость и на пользу. А я сейчас соберу столик, что бы спокойно мог ты всласть покушать один - без этих нахлебников твоих.
Свет в кабинете загорелся вечером 1 марта близко к 20.00. и горел всю ночь на 2 марта. Ещё в 3 часа ночи Сталин сидел за столом и работал. В это время дачу обходила охрана и в замочную скважину убедилась, что свет в окне горел не зря. И больше никто не удосужился подсмотреть за вождём - боялись неприятностей.
К 11 часам вождь из кабинета не выходил. Позвонили Власику, тот примчался вскорости. И тогда, опять же в замочную скважину, рассмотрели Иосифа Виссарионовича, лежащим на полу возле дивана. Дверь открыли и с предосторожностями подняли вождя и перенесли на диван. И тут же обзвонили их, кто был у вождя в подручных - Маленкову, Кагановичу, Булганину, Хрущёву и Молотову. Забыли про Берию - боялись ответственности за недогляд.
Никита Сергеевич ошеломлённый неожиданностью возвратился домой и усталый попытался уснуть в кровати и сбросить с себя весь кошмар дня. Но отдых не состоялся, позвонил Маленков и пригласил в компанию: Члены президиума ЦК направляются в Кунцево, с нами поедешь, Никита? А как же не поехать, когда в Кунцево начали кучковаться за власть - разбиваться на пары и дружить парами против другой такой же пары. И он следуя этому противостоянию нарочито спросил Георгия Максимилияновича: Булганин едет? Он мне нужен будет порешать кое чего да посоветоваться.
- А как же! Едет и надеется, что ты едешь. Ты уж, Никита, не подведи друга. И он беспокоился о тебе, спрашивал.
И они толпой числом в Президиум ЦК за редким исключением, как мухи на мухомор в тёмном лесу, слетелись смаковать слезами и воздыханиями ядовитый вкус красной шляпки мухомора.
Ехали по шоссе, по обочинам которого неподвижно сторонились лоси, медведи, зайцы и прочий лесной житель. И дорожные знаки предупреждали: грузовому транспорту въезд воспрещён, дальше: легковому транспорту въезд воспрещён, дальше: велосипедистам въезд воспрещён. И наконец: людям проход воспрещён.
Булганин предложил свой ЗИС-110 и они оба молчали всю дорогу, наверное думали, как сложится его судьба. И видели перед собой всю подавленность правящих людей, не замечая за собой того же.
Вместе с неясным туманным будущим перед Никитой Сергеевичем вставало и прошлое, оборвавшееся не далее, чем вчера. Сейчас он был горд вчерашней и картиной у всех на виду, когда вождь обнимал его не только как друга, но явно как нового, вместо Георгия, наследника. И он не будет бояться схватки хоть с Маленковым, хоть с самим Лаврентием. Все видели - вождь признал меня наследником у всех на глазах и перед самой смертью. Прости меня, Господи, за мою поспешность вступить во власть. Ведь жив ещё наш вождь!
Но ведь помрёт, болезнь не оставит ему жизни. Нет, не оставит.
И тут Никиту Сергеевича понесло: « Услышь меня, святая православная церковь, со всем своим херувимским и серафимским престолом, с пророками и праотцами, угодниками и мучениками,
и с Евангелием, и сколько в том Евангелии слов святых - всем этим вспомните о нашем Иосифе Виссарионовиче Джугашвили. И я его вспомню и не забуду его заботу обо мне, его любовь ко мне вме-
сте с заботой и любовью к нашей Отчизне, к нашему непобедимому
Союзу Советских Социалистических Республик».
- Ты что, Никита? Что ты во сне бормочешь?
Это так горевал Никита Сергеевич Хрущёв по вождю народов,
в предсмертные его дни и часы. Не был Никита Сергеевич воцерковлённым православным христианином и в жизни не мог подумать, что в храм христианский войдёт с непокрытой головой.
а сейчас что то заставило его просить благости у церкви для того, кто сам эту благость миловал. А молиться то не умел, вот и нёс к богу,
слова, которые сами родились на душе на это короткое время, как поместили вождя в Мавзолей рядом с Ильичём.
Подъехали. И уперлись в ворота. Пять ЗИС- 110 разом. Стали вылезать потихоньку, выяснять обстоятельства. Оказывается, вождь ещё жив. И охрана никому не подчиняется, кроме живого ещё вождя.
Лаврентий бросился в глубину дачи. Охрана бросилась то ли ловить, то ли не пускать, то ли не препятствовать.
И всем не хотелось продвигаться в глубину и видеть его лежащим в беспомощности вот уже вторые сутки и без сна. Лишь беспомощным, редко приходящим в сознание, с заметной рыжей небритотью. Все чего то боялись и все молчали, не задавая вопросов товарищам и себе.
До сих пор Кунцево казалось всем им, собравшимся его посетить ещё живым, казалось недоступным и туманным. Большинство из них не знали назначения этой дачи и не знали, что некоторые из них посещали эту дачу, исключительно как гости, другие только для доклада и третьи - для важных совещаний и принятия решений. И опять же. среди них. были и первые, и вторые, и третьи. И каждый из них знал, что здесь вершина власти - скала, утёс. И присутствуя здесь в нелепом ожидании неизвестного, боялись спугнуть с этой вершины торжественно - тихую, тайную радость освобождения. Молчание продолжалась.
Они были все одинаковы своим молчанием и скорбью на лицах. За исключением Лаврентия Павловича Берии. Тот сначала убежал непонятно куда и непонятно зачем. Потом появился и среди них показался чрезвычайно озабоченным, деловым и распорядительным и до смешного внешне смахивающим на самого себя, только до карикатурности похожим в чёрной фетровой шляпе, надвинутой почти на уши и в чёрном длиннополом пальто на чеховского человека в футляре с пенсне на носу. А больше в нём ничего нельзя было рассмотреть - весь в чёрном, какой то сгусток черноты без лица и в пенсне. Странный какой то для постороннего.
На даче, опередив всю эту партийную компанию, оказались Светлана и Василий. Вокруг них крутилась зарёванная Матрёна. Василий был, как всегда, пьян и агрессивен, Светлана молчалива и не скрывала своего горя. Иосиф Виссарионович лежал на том же диване в столовой и, казался, спящим стариком в окружении любящих домочадцев. А домочадцы стояли в окружении без слов. Только Лаврентий Павлович не мог угомониться и был суетлив. Выбегал из столовой. Снова вбегал взглядывал в лицо вождя и неожиданно произносил: Всё! Ты уже мёртв! Ты уже мёртв и бессилен! И нет страха перед тобой!
Из-под полуприкрытых век вождя виднелись жёлтые зрачки. Казалось, что он видит всех толпящихся у его изголовья и в окружении своими тигриными глазами, не знающими радости. Казалось. он всех их запоминал - распознавал отношение каждого к его предсмертию. И сейчас он вселял страх, даже в Лаврентия Павловича.
Иосиф Виссарионович пошевелил правой рукой, поднял веки и все увидели его снова живым. Светлана бросилась к отцу, взяла приподнятую руку и поднесла к своим губам, Василий, сидящий за обедненным столом, упал головой на столешницу, закрылся руками в обхват от видения и зарыдал неутешно, как ребёнок: Убили! Убили суки! Убили гады! И меня убьют, сына вождя! Потому, что я сын и буду мстить! Потому и убьют. Мести бояться - и убьют!
А Лаврентий Павлович, не обращая на стенания Василия, близко подошёл к дивану, бесцеремонно оттеснив Светлану от руки вождя и сам припав к руке, опустился на колени и зарыдал, словно наперекор Василию: Что же нам сделать, дорогой Иосиф Виссарионович, что бы вернуть твоё здоровье? Возьми моё здоровье! Что здоровье? Возьми мою жизнь! Зачем она мне, если нет рядом тебя! Встань, со своего ложа, наш учитель, мы осиротеем без тебя и не справимся с нашими врагами. Одолей свою болезнь, мы ждём тебя в свои ряды, Ты - наш вождь и организатор всех наших побед!
В столовой стало душно - набилось 14 человек от имени партии и государства, один охраняющий, одна гувернанка -кухарка - прислужница и двое членов семьи.
А к середине дня появились медики своей комиссией, которые никак не могли приступить к своим обязанностям без разрешения Лаврентия Павловича. И вот разрешил. Но они всех удалили из столовой, в том числе и его самого.
23
Был он высок ростом, молод и краснорож, немного выпивши Хванчкары или Киндзмараули, в солдатской диагоналевой гимнастёрке
от кремлёвского полка специального назначения, в погонах Генералиссимуса. Не узнать! Но вроде он - голос его. Улыбается, тихо по кошачьи шагает по жёлтому ковру, что ткали явно не тюрки, а в побеждённой Германии, свастику заткали ткачи в Азербайджане - и получился подарок ему. Улыбается ласково, пальцем грозит - так по столу стучат властители - пальцем. А что высок ростом, и молод, и краснорож - так ведь это сон.
Однако же, он крадётся. И трубка дымится приятным запахом Герцеговины Флор. Запах его - лимонами и хорощим табаком. И голос его слышится. Его голос:
- Ну, докладывай, Никита, про свои подвиги во власти, хвались успехами Советского Союза.
- Вы же скончались, Иосиф Виссарионович, давным –давно. И в Мавзолее положили, вместе с Владимиром Ильичём.
- В Мавзолее говоришь? А кто из Мавзолея вынес?
- Это не я! Это так съезд решил!
- Не ври Сталину, змеёныш! Съезд твой состоял из ослов и баранов, а придумал то ты! Отвечай свинопас!
- Обманулись мы, Иосиф Виссарионович. Время - то оказывается по другому руслу направилось, а я не угадал в чём то. Ох, время, время!
- Нечего время винить. Во всяком времени тебе за содеянное отвечать, больше некому. Так ответ держи передо мной!
- Отчего я то? Я только … Я … - и заткнулся Никита Сергеевич. Проснулся в поту и с сердцебиением в груди.
Но из головы всё не выходил он, всемогущий правитель в своём времени, но только что вышедший напомнить о себе живущим в моём сне, а к ответу призывает только меня. Или действительно у всех память отшибло. Да припомните что было и как мы жили, как гнулись перед ним. Впрочем, кому это всё я говорю и для кого напрягаю свои мысли и почему он мне снится до сих пор этот низкорослый, рябой и почти рыжий страшный и притягательный одновременно человек, считающийся безоговорочно без всяких рейтингов вождём советского народа, внёсший свой неоценимый вклад в победу над фашистской Германий. Но почему то именно я инициировал поход против него, который мы называем или культом личности или сталинизмом. Для чего мне это было нужно? Не знаю, сегодня я не могу себе признаться - для чего. Я скажу себе это позже, когда меня отстранят от нового управления страной, когда им всем, надоело слушать меня на Пленумах Партии, в Организации Объединённых наций или в поездках по странам мира с прославлением наших советских героев.
Никита Сергеевич хоть и проснулся, но видение не рассеялось, не улетучилось в тумане. Иосиф Виссарионович продолжал мягко ходить по жёлтому ковру и Никита Сергеевич то ли к своей неудаче, то ли к удаче приветливо встретился с ним в коридоре, неподалёку от общего для них кабинета - на втором этаже первого корпуса Кремля, как раз над квартирой вождя на первом этаже.
Иосиф Виссарионович повторялся в кадрах сна. Так же мягко ступал по жёлтому ковру, и ласково в руке держал дымящуюся трубку, и так же улыбался хитровато, и так же пальцем грозил, и повторял те же слова: Ну, докладывай, Никита, про свои подвиги, хвались успехами советского народа!
Времени - девятый час вечера 53 года, 5 марта. Вождь уже в Мавзолее. Значит сон рассеивается и можно возразить вождю. А Никита отдаляется от того времени и из настоящего, из 30 октября 1961 года, говорит Иосифу Виссарионовичу: Какие же у нас подвиги, наш дорогой Иосиф Виссарионович, наш вдохновитель всех наших побед, наш организатор? Корпим над бумажками, над газетными статьями, над решениями Центрального Комитета - только всё это впустую, Сталин засмеялся, хлопнул Никиту поощрительно по плечу:
- Не прибедняйся свинопасом! Я тобой доволен. Хорошо соображаешь, свинопас, стараешься. Не бойся врагов, уже вскорости они появятся. И автокатастрофы будут и самоубийства. А коли потребуют от тебя сдаться, не перечь им - уйди от греха. Ты, а не они добро вершат. А сейчас пожалей одно - не надо меня из Мавзолея выносить. Моё место там по высшему назначению, да и по привычке. Я, всё-таки, Сталин. А они кто - никто из них не ведает.
Иосиф Виссарионович взял Никиту под руку и повёл к себе в кабинет, в тот же самый, что сейчас был занят Никитой Сергеевичем - на втором этаже над квартирой вождя, где сейчас была организована караульная столовая солдат - кремлёвцев.
24
Долго пришлось отходить от неприятного сна. Рассказать кому - не поверят. И как выносить из Мавзолея его после такого сна - и совестно, всё-таки, Сталин, одним словом , и с другой стороны, съезд решил -решение съезда надо выполнять. И уже тогда, не чувствуя поддержки съезда, а лишь ощущая молчаливое противостояние Маленкова, Молотова и Кагановича, Никита Сергеевич малость струхнул и сказал себе: прав ли я буду, если освободить страну от того, что не хочется вспоминать.
Сегодня 31 октября и сегодня, когда съезд завершается, сегодня его вынесут. И саркофаг освободят. А в голове мельтешат муравьями словно в броуновском движении песчиники слов, сложенные в партийный документ: «Съезд полностью одобрил принятые ЦК меры по разоблачению и идейному разгрому антипартийной группы Маленкова, Молотова, Кагановича, которые выступили против ленинского курса, намеченного ХХ съездом».
Никита Сергеевич вышел из Сенатской башни Кремля. Здесь его встречал комендант Мавзолея полковник Мошков. Что спросить Мошкова он не знал и хотел один без свидетелей зайти в Траурный зал и попрощаться с вождём. Только и спросил: Там кто есть?
- Только обычный наряд от полка. На своих местах как во время доступа трудящихся. Распорядиться освободить Траурный зал?
- Зачем? Не надо.
- Тогда я Вас провожу, Никита Сергеевич.
- Тогда пойдём. Глянем прощальным взглядом на нашу историю.
- Или не глянем, а бросим взгляд на историю и запомним. - решился на недозволенное Мошков.
- Не надо, полковник, говорить, что не доказано. Что дозволено Юпитеру, не дозволено Быку. Надеюсь, слыхал об этом?
Полковник Мошков не стушевался непонятым словам: Но, всё-таки, наш вождь и учитель длительное время. И Верховный Главнокомандующий в Великой отечественной войне. И заслуга вполнеим заслуженная. Это признают многие военноначальники.
Беседа приобрела вполне дискуссионный характер и оба собеседника не уловили как же это случилось, что полковник КГБ, комендант Мавзолея, смел разговориться и не вызвать у Никиты Сергеевича гнева.
- Ладно, оставим разговор на эту тему. Съезд принял решение и мы должны исполнить волю съезда. Так ли. полковник?
- Так точно, Никита Сергеевич и мы уже принялись волю съезда исполнить.
- Гм,принялись…Слово какое то придумал! В русском языке другого слова не нашёл?
- Виноват, Никита Сергеевич. Не каждый день приходится встречаться с руководителем государства.
- Ладно, ладно, полковник. Нас никто не слышит. Оставим наш обмен мнениями без продолжения. Скажи ка лучше, а где наша комиссия по организации похорон товарища Сталина?
- Комиссия вот-вот будет. Она уже на подходе. Сейчас совещаются в Свердловском зале. И как только вы покините Мавзолей, они появятся здесь и из саркофага перенесут тело вождя в гроб, который так же уже находится в Траурном зеле.
- Он до сих пор вождь, полковник?
- А как же, Никита Сергеевич? - Полковник Мошков недоуменно и смело смотрел новому вождю в глаза.
- Что ты такой наивный, полковник? Или дурак? Пойдём ка сходим и попрощаемся со Сталиным Иосифом Виссарионовичем и закончим на этом. У тебя вопросы есть ко мне?
- Нет, Никита Сергеевич.
- Пойдём посетим.
Дверь для выхода посетителей из Мавзолея была уже открыта. Солдат, стоящий на площадке лестницы, ведущей прямо в Траурный зал, заученно произнёс: осторожно лестница. И другой солдат, когда Никита Сергеевич и комендант Мавзолея вошли в Траурный зал, перед ступеньками, ведущими на огибаемую возвышенность вокруг саркофагов, предупредил слышным шёпотом: осторожно лестница. Теперь вождь стал виден, разделённый невысоким барьером.
За восемь лет вождь , как показалось, нисколько не изменился. Словно и сейчас он лежал на диване в той же спокойной позе и не дышал. И даже помолодел - лицо уже не столь изрыто щербинами, руки стали глаже и без морщин. Волосы не сказать что пегие, но тёмные и без проблеска седины. Цвет не понятный, но совсем другой, без рыжести. На груди нет орденов, гладкий мундир Генералиссимуса из очень хорошего сукна и с одной наградой - Звездой Героя социалистического труда. Как говорится, вождь был скромен.
Никита Сергеевич не мог отвести взгляд от человека, уступившего свою власть в результате своей смерти именно ему, а он, преемник, или узурпатор (?), оплевал его как только мог, пользуясь своим положением нового властителя - что бы возвысится над ним и не дать оставаться ему великим. А сам он тогда кто же? Нет, он не узурпатор. И в смерти вождя никак не повинен. Он доложил съезду своё видение вождя в его культе личности. Вот и всё.
И снова завертелись, закружились отредактированные вчера слова, появившиеся в сегодняшних газетах: «По докладу Хрущёва 31 октября съезд принял новую программу партии. Новая программа представляет
великий план построения коммунистического общества в СССР и является документом теоретической и практической важности, расчитанным на 20 лет с 1961по 1980 годы. Партия торжественно провозглашает: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!»
А 1 ноября советские люди прочитают в газетах: «Во исполнение постановления ХХ11 съезда КПСС гроб с телом Сталина перенесён из Мавзолея Владимира Ильича Ленина к Кремлёвской стене».
Но это будет завтра. Сегодня тело вождя ещё в саркофаге.
А в голове только съезд: 4394 -делегатов с решающим голосом;
485 - делегатов с совещательным голосом. Они ждут сегодня исполнения решения съезда.
А что же здесь и сейчас? Где второй раз хоронят Иосифа Виссарионовича.
Гробовая тишина в Траурном зале. Всё замерло. Эту тишину, этот цвет стен, эти освещения лиц, положенных сюда на вечное хранение, эту бездвижность нельзя спутать ни с чем.
Никита Сергеевич готов был сделать пару шагов в сторону от прощального лицезрения с вождём, что бы посмотреть на Владимира Идьича, как ощутил какие то изменения в этом мраморном объёме - какой то неуловимый шелест, какой то звук, похожий на приближение напора ветра в лесу во время тихого дня: ветер шумит, а его не слышно, только видно по дорогам клубящуюся пыль. Так длинная вереница посетитлей входит в Мавзолей и спускается в Траурный зал. В тишине, но неся с собой какое то движение без звука. Но оно слышно.
Никита Сергеевич поднял глаза и увидел там, куда он только что вошёл в Траурный зал, чуть ли не всю Комиссию во главе со Шверником. Было слышно как солдат громко и несколько раз повторил: Будьте внимательны! Будьте внимательны! Осторожно лестница! Осторожно лестница! Но Комиссия стояла в недвижности перед лестницей в пять ступенек. Шверник утирал дицо от слёз большим белым платком, генералы Захаров и Веденин были заметны генеральскими золотыми погонами и возвышением над остальными превышающим ростом, Мжаванадзе умещался между ними словно для сравнения, Шелепин с боку от Шверника рукой предупреждал об осторожности перед лестницей .
Выходя из Траурного зала, он подумал: поклониться бы надо, но решительно передумал и остановил свой поклон - надо идти к съезду, там ждут. И он вышел из Мавзолея. Красная площадь была пуста и окутана тишиной. Только за Мавзолеем за фанерным схроном было слышно копание могилы и приглушённый голос людей.
Его догнал Шелепин: Никита Сергеевич, Комиссия организовала поминальный стол. К 18-ти можете подойти к Сенатской башне? Никита Сергеевич тяжело вздохнул:
- Нет, Саша, не смогу. Съезд надо заканчивать. А вы работайте, похороните … его. Вождь, всё-таки, был и миром признанный. Эх, как тут не вздохнёшь. А я уж дома, в домашних условиях с Ниной Петровной, может Аджубея с Радой приглашу - вот и помянем по христиански.
- Не отчаивайтесь, Никита Сергеевич. Такова жизнь.
- Да, такова жизнь.
25
Никита Сергеевич любил Красную площадь.Просто любил, как любят её все советские люди и восхищаются.
Он знал и помнил стихи Евгения Евтушенко об этой площади. Помнится. что они назывались, кажется, «220 шагов». И напечатаны были в «Правде», кажется, по случаю смерти Иосифа Виссарионовича Сталина. Об этом возможно уже не помнит
и сам Евтушенко, но стихи были и почти точно от Евгения Евтушенко, поэта более, чем известного к концу пятидесятых прошлого столетия и равного среди равных своим друзьям и критикам, которые как и сам поэт были молоды и дерзки. Кто из них был более дерзок, он, конечно, знать не мог. Да и никто в стране этого не знал.
Знали одно, что эта компания инакомыслящих, почти диссидентов. Конфликтует со всем и со всеми, кто не любит Запад, кто не любит западную моду и западные кинофильмы, кто не курит иностранные сигареты, и не пьёт виски, но зато любит советские и польские фильмы и болгарские сигареты и русская водка, в другом случае портвейн 777 - верх патриотической развращённости какого нибудь студента из МГУ, отчисленного за падение социалистических нравов с последнего курса обучения.
Так «220 шагов» и я слышу как читал их Е.Евтушенко и не боюсь ошибиться. Его голос, его голос. От Спасской башни до Мавзолея расстояние в 220 шагов, как говорит поэт. В нашей паре с Сашей Скрибуновым было всегда чуть меньше, но никогда ровно 220. Так же и в других парах - или чуть больше или чуть меньше.
Но кто то эту цифру назвал и назвал правильно. Маленькой ошибкой можно пренебречь. 220 - это ориентир из 53 года, а может ещё раньше - из двадцатых годов, вдруг зачёркнутый по чьей то чёрной воле. Безвластно, но по воле. Как это?
Бьют куранты. Я близко к воротам Спасской башни, начинаю идти. Нам с Сашей Скрибуновым на весь путь отведено менее трёх минут. Поэт мог бы этот скорбный и величественный путь назвать «три минуты» и так же был бы точен. 220 шагов и 3 минуты находятся в этом случае в сопряжении: 220 шагов исчисляются по выходу из Спасской башни, начало от 14 корпуса под курантами - не засчитывается. Мы смотрим на часы снизу и только нам известно - время пошло, так как стрелки не дают точности, их положение на нашем предчувствии. Переступаю через бордюр и словно идём. Я помню как записывался наш шаг. Утром, в сухую погоду, в безмолвии площади - к этому готовились не один день и были перепробованы не одна пара. У кинематографистов прошла наша запись и мы с Сашей были безмерно рады и горды как герои. А сейчас я шёл и видел перед собой своего напарника и через его плечо дядю Мишу - милиционера, уже приготовившего для нас подход к Мавзолею у его калитки, где особо кучно размещается народ посмотреть легендарную смену караула.
В реальности подхожу к калитке, тихо почти крадучись. Народу почти никого, дяди Миши нет, говорят, что умер милиционер как сняли караул. Осматриваюсь, ищу перемен. И не нахожу. Всё так же лежит резиновая рифлёная дорожка от калитки к незаметно приоткрытым дверям, нет ковриков под ноги часовым, нет сигнализации на шнуре для часового слева. Но правая дверь Мавзолея приоткрыта и там непременно должен находится дежурный по Мавзолею, если не сам Комендант. Всё так же, но нет часовых!
Но в Москве есть одно место, где мне не тревожно, где дышится в сердечном спокойствии, где не встретишь холодных или пренебрежительных взглядов , которые так и называются среди знатоков, взглядов на испуг; их таких пугающих не встретишь, когда ранним прохладным утром идёшь от площади Дзержинского ( Лубянской площади) по улице 25 октября (по Никольской) и ожидаемо выходишь на Красную площадь перед Никольской башней Кремля, едва не тронув плечом здание Исторического музея.
Красная площадь с утра ещё пуста. Люди забьют её с открытием ГУМа от самого слияния площади с Никольской до громадины Василия Блаженного, подмявшего под себя ту дальнюю часть площади, где под его тяжестью осела земля, образовав спуск к реке Москве и сам Кремль покривился своими стенами к берегам реки.
В другой день , когда не так рано, можно увидеть вереницу людей непрерывной змеёй вползающее в Мавзолей. Но стоп! Этого уже нет! Уже нет тех притихших людей, которые подходят к Троицкой башне в Александровском саду и нескончаемо идут к Мавзолею. Но сей час всё не так. Я уже не нахожу того милиционера, к которому подойду и скажу просто, не ожидая отказа: Я из 1005 , разреши встать в очередь, дружище, я проездом. Я уже не услышу уважительное: давай, давай. Всё это и здесь кончилось.
Что то не то и что то не так.
По НТВ пытались объяснить какие то странные случаи из жизни людей, как один единственный факт их жизни повлиял на дальнейшую жизнь страшными болезнями.
Вот корреспондент ТВ идёт по Красной площади впереди странного расхристанного человека, который то ли плачет, то ли воет, подходит к трибунам и садится на трибунный блок, и поджимая под себя ноги, показывает икроножную, мышцу изъеденную язвой. Фамилия его ПОРШНЕВ, он уже не молод и , видимо, не уравновешен, он жалуется на свою жизнь, что болезнь его мучает с начала шестидесятых годов. Я припомнил его сразу, когда голос его зазвучал за кадром. Я узнал его по голосу.
Самый конец октября 1961года, Поршневу оставалось служить ещё ровно год, а сейчас , 31 октября 1961 года, демобилизуются и разъезжаются по домам призывники 1958 года призыва по разным городам России. Иваново, Ярославль, Кострома, Тула, Рязань, Воронеж, Ленинград, Саратов, Куйбышев, Горький, Владимир, Свердловск, Челябинск. В часы и минуты демобилизации Поршнев на службе, на выносе тела Иосифа Виссарионовича Сталина из Мавзолея и захоронении его в могиле за Мавзолеем рядом с захоронениями с другими нашими руководителями партии и Государства. Голос за кадром говорит, что гроб с телом полководца и вождя не может опуститься и лечь в могиле свободно - могила вырыты тесной, то ли по длине, то ли по ширине. Примета не хорошая. Разве не может вселить такая примета смуту в сердца людей . Может . И мы по этой примете узнаём новое Смутное время.
Что делал, какую функцию исполнял при этой церемонии кремлёвец Поршнев сказано не было и мне нечего что либо разъяснить по этому поводу, да это и не столь важно сей час. Но из слов за кадром , мы знаем, что Поршнев получил от какого то генерала, присутствующего на церемонии встать на крышку гроба и осадить гроб в могилу ногами на означенное для генералиссимуса место только что состоявшимся партийным съездом. И Поршнев не ослушался генерала, ступил на крышку гроба, произвёл несколько усилий и гроб превозмог могильное сопротивление.
Кто давал указания Поршневу? Как сказано, это какой то генерал. А если это генерал, то либо генерал –лейтенант Веденин (Комендант Московског Кремля), либо генерал _майор Бурмистров (заместитель Коменданта Московского Кремля), либо генерал - майор Захаров ( начальник 9 Управления КГБ ). Других генералов в Московском Кремле не было.
И тогда поступок Поршнева вызвал бы у многих кремлёвцев осуждение, а может и вызвал, не знаю. Ведь действительно, поступок кощунственный , безбожный и пренебрежительный к Великому человеку, да и глумливый над вождём не по-человечески.
И вообще что это такое? Ужасные скорбные дни, из ожидания перемен и с проклятиями, со слезами похороны вождя в 1953 году. И скорое, наспех перезахоронение 1961 года.
Вот она , цитадель власти. Кто там в ней? Вожди? Депутаты? Всё смешалось и до сих пор не устоялось в Смуте. И долго ещё не устоится.
У калитки Мавзолея нет милиционера дяди Миши, встречающего и провожающего караул восхищённым взглядом. У дверей Мавзолея не стоят часовые, кто то лишил почёта оставшегося в нём В.И. Ленина, кто то определяет иные ценности советскому человеку - без Мавзолея, без Ленина и Сталина, без Красного знамени, без КПСС, без Героев социалистического труда, без этого Мавзолея и без Колумбария в Кремлёвской стене. И нет ненужных ковриков под ноги часовым и не заметна кнопка тревожного звонка у левой двери при входе. Всё это малозаметные атрибуты первого поста караула № 2. Их больше нет и не будет, видимо.
Но правая дверь в Мавзолей приоткрыта как и прежде. Я знаю , там дежурный офицер. И всё та же резиновая рифлёная дорожка покрывает путь от калитки до дверей. И во всё это втиснута пустота и никчемность перемен.
26
Если Никита Сергеевич жил на даче, то это была дача Горки -2, белостенная, двухэтажная с плоской крышей. А с крыши видны были неоглядные дали подмосковья. Никита Сергеевич любил, усевшись в жезлонг, смотреть на эти дали и видеть там молочно-животноводческий совхоз «Горки -2», обеспечивающий молочной продукцией всю верхушку в руководстве Советского Союза. С крыши дачи можно было рассмотреть всю округу: заливные луга совхоза вплоть до берега Москва- реки, где на противоположном высоком берегу удобно стояла, просвечивала белизной сквозь серебристые ели, дача.
Шумит лес внизу, когда Никита в жезлонге и закутан в тёплый плед и перед ним в бутылке перцовка, а на тарелке сало и малосольные огурцы. И разгорается в русском человеке кровь уже не молодого украинца, что он не на берегу Москва - реки, а на берегу Днепра. И то ли левобережная украинская степь, то ли вот этот бушующий дремучий подмосковный лес рассказывает своим разноголосым шумом что произойдёт в будущем - и там на Украине и здесь в России.
Спокойно и мирно течёт в своих берегах тихая, спокойная Москва – река. Ведь красавица! Если бы не попался ей на пути город Москва и одел красавицу в гранитные берега. И река стала похожей на московские дома и мосты - один стиль и нет реки. Уже нет естественной жизни для реки и Никита Сергеевич не может подумать о реке, как о живом существе с умилением и нежностью - столь же непосредсвенно и просто текущей в своих берегах. Как Днепр. О, какая река осталась в памяти у Никиты Сергеевича! Где когда то княжили Игорь и Ольга.
Никита Сергеевич, конечно, не знал жестокостей сегодняшнего дня, но слыхал о них в недалёком прошлом, но даже пришлось поучавствовать не в малом. И что с этим делать, было для него неразрешимой проблемой. Не оправдаться перед коммунистами. Расправятся как с Берией без суда и следствия.
И он ждал в гости зятя с дочерью, что бы за столом обсудить ситуацию, не знакомую не только самому родственнику, но и никому, как он считал, кто сей час всплыл на поверхность власти.
И даже во время съезда многие пытались взглянуть ему в глаза, понять, зачем его определили в делегаты - что бы милостью одарить или опалой - угадать, сколько ему ещё сидеть на насиженном месте. А сам то чего ждал - съезд к окончанию близок, а сталинские ужасы уже отражаются на собственных снах.
Что особенного в этом настоящем положении: всех расставил по своим местам - кто чего заслужил. Тем и застраховал тех, кто себя запугал до смерти и стал невольно ли или в стремлении пугать других маленьким пугалом. Но пугая других, сами встали в эту ледяную кашу ужаса по горло. И никому и никогда не найти отсюда выхода в тёплый предбанник, что бы отогреться и отмыться от позора, который охватывает не только душу, о душе то как раз было меньше всего забот, но и имущество, волю, членов семьи, здоровье и жизнь.
Никита Сергеевич ждал гостей. Наконец они подъехали - дочь и зять. Дочь выпорхнула из машины, а зять с трудом вылезал - уже потянуло его к некоторому ожирению от живота до лица. Наконец справился и предстал перед тестем.
Величаво и еле заметно, как настоящий вельможа только не из екатерининского дворца, кивнул Никита Сергеевич своему зятю, а когда тот спешно подскочил через десять ступенек пожать руку и обнять тестя и себя подставить под объятия, то отстранился слегка и подтолкнул Алексея Ивановича в распахнутую дверь через тепловую завесу при входе прямо к столу в теплой гостиной.
- Садись … Сейчас по рюмке врежем … Разговор есть к тебе. Надеюсь сегодня у меня ночевать останетесь, так и засидимся за полночь.
- Как прикажете Никита Сергеевич.
- Приказы на этот счёт не выдаются. Здесь просьба: переночевать со стариками, а сейчас и Нина Петровна выйдет к нам и посидит с нами немного, а уж потом за общими нашими разговорами, когда женщины оставят нас - наступят наши тайные сплетни.
Эта слитность морали, душевного настроя и поступков, да ещё можно прибавить политических взглядов русского мужика и украинского крестьянина - всё это могло вместиться в предстоящем ночном разговоре. Если бы не тема, предложенная Никитой Сергеевичем.
Спустилась сверху Нина Петровна. Расцеловалась с дочерью, потом с зятем, потом усадила их за стол и сама выбрала себе место рядом с дочерью.
- А Никита Сергеевич сам себе место выберет. Наливайте себе на выбор. Никита Сергеевич, знаю, выберет себе перцовку, вам, Алексей Иванович, предлагаю коньяк грузинский неплохой, честное слово, а мы с Радой винца выпьем - кагор очень хорош да и чванхара вот перед нами. Так что, Никита, тебя ждём.
- Чего меня ждать? Не съезд открываем
- Слова ждём. Хорошего слова с пожеланиями.
- Желаю хорошим словом хороших пожеланий. Поехали! - Коротко сказал Никита Сергеевич, освободив себя от ожидаемого тоста.
Долго сидели за столом и долго пили и ели. Никита Сергеевич любил долгое застолье с обильной едой. Никита Сергеевич и Алексей Иванович съели глухаря, запеченного в меду и по паре перепёлок в сметанном соусе и уже совсем завечерело и дачу осветили как плывущий теплоход в Ледовитом океане. Ярко светили фонари на тропинках дачного леса, перепугав весь животный дикий мир на даче. Сполох света изо всех окон, на каждой асфальтовой тропинке знаменовал место пребыания Никиты Сергеевича - это было самое тёмное место в России, освещённое таким количеством света - глаз не раскрыть и не отвести в сторону. Было слышно откуда то со стороны как шелестит метла из ивовых прутьев сгоняя поздно опавшие листья вместе со снегом в ливнёвую канализацию с подогретой водой - и вот уже все тропы чисты и сухи и благородные олени не замёрзнут зимой. Было слышно как скребёт, шаркает по асфальту железная лопата, сгоняя последний снег в преисподнюю - в заточение вместе с жёлтыми сухими листьями и взявшейся откуда то землёй и уже подхваченный общим тёплым потоком воды, очутится далеко ниже по течению Москва-реки.
Никита Сергеевич и Алексей Иванович вышли на крыльцо - Алексей Иванович покурить, Никита Сергеевич не курил и вышел, что бы не покидать любимого зятя. Поскольку Никита Сергеевич не боялся покушений никогда, он и вышел свободно и открыто целому миру
и не верил, что какие то террористы могут появиться у него на даче.
Начальник личной его охраны полковник Литовченко оказался где то рядом, подошёл и вежливо спросил:
- Вам не зябко здесь, Никита Сергеевич?
- Понял всё, полковник. Мы уже за дверью. - Ответил Никита Сергеевич и потянул за собой зятя в дом. - Охрана беспокоится. - Пояснил он зятю своё намерение сесть за стол, прервав отдых на воздухе .
Ещё не успели они возвратиться к столу как раздался телефонный звонок. Звонил Шелепин.
- Никита Сергеевич, дело сделано. Вождь упокоился. На площади всё спокойно, техника ушла, народ, что остался, допущен к гулянию, но всю ночь будет усиленный контроль.
- И поминальный ужин закончился?
- Закончился. За исключением Шверника и Веденина, которые оплакивают вождя до сих пор у могилы и прохаживаясь вдоль стены. Думаю, что это не страшно.
- Не страшно. Пусть поплачут. Сталинизм уже невозвратен. Пусть поплачут и не мешай, дай им насладиться расставанием. Скажи ка, а Ворошилов был?
- Нет. Ворошилова не было.
- А Молотов с Маленковым?
- Нет и их не было.
- И Кагановича не было?
- Не было.
- Ладно. Завтра с утра позвони. Возможно приглашу тебя и задам вопросы. Всё.
Никита Сергеевич положил трубку в раздумьи. Думал о сталинизме и знал хорошо его как жонглёра, как гимнаста, как мудрого фокусника, что когда то возвышала душу Никиты Сергеевича, всегда сумеречную ибо не знал и не ожидал от вождя милосердия и только в последние дни и часы его жизни вдруг рассмеялись в унисон на глазах у всех его приближённых, которые сразу приняли их всеобщий смех за тайный сговор против камарильи. Так и запомнился им вождь в этом смехе - он уже согласовал вопрос о «преемнике» сам с собой и доложил об этом Хрущёву - от чего бы он был таким смелым с Берией и Жуковым. И это, наверное, не всё, чем поделился вождь с Никитой перед смертью.
- Пойдём, Алёша, к столу. А это - так, - Никита Сергеевич небрежно
встряхнул ладонью перед аппаратом. - Никчемные заботы мои о согбенных соратниках вождя. Видишь сам каковы соратники - никто попрощаться не пришёл. Зато по кухням расселись и злобой точат языки и рыдают навзрыд. Ну их всех в задницу, лучше помянем Иосифа недобрым словом. А нам - жить да жить. Пойдём, Алёша.
27
Уже была ночь. За окном темень непроглядная и шум дачного леса. По периметру вокруг дачи прохаживается офицер из охраны. Он появляется через равный промежуток времени в свете окна, за которым ведут беседу тесть со своим зятем. Так безалаберно охранял себя Никита Сергеевич Хрущёв, ссылаясь на то, что ни одного человека нет в округе. А злоумышленников у него нет и не было в государстве, которым он руководит. «В Великом Хорезме всё спокойно» - любил он передать уверенность в своём благополучии домашним и близким. Знала об этом изречении и охрана и им пользовалась как паролем при смене дежурства.
Никита Сергеевич сидел за столом непонятным мешком набитым непонятно чем , растопившимся на солнце. Что то его задело за живое и слёзы навернулись на глаза и Алексей Иванович ему только представлялся сидящим перед ним, но его он не видел, а лишь угадывал его присутствие каким то светлым пятном, когда утирал слёзы.
Они уже наговорились о многом, но Никита Сергеевич всё никак не мог подъехать к зятю со своей тревогой и уже пролил блюдце слёз, когда решился:
- Алёша, слушай меня .
- Слушаю, Никита Сергеевич.
- Приходит ко мне на приём женщина из репрессированных - Уткина Нина Ивановна, отсидевшая в Норильске с 1938 года и просит меня дознаться о судьбе её мужа - Уткина Сергея Ивановича. Я, естественно, дал обещание и задействовал сразу же Шелепина Александра Николаевича, нашего «железного Шурика». И он быстро смог ответить на все поставленные мной вопросы.
Никита Сергеевич откинул полу расстегнутого пиджака. Из кармана торчит лист бумаги, свёрнутый вдоль пополам. Никита Сергеевич достаёт лист и кладёт на стол:
- Читай, Алёша.
Алексей Иванович неспеша взял лист, разгладил его и принялся читать.
Чьей то рукой сверху машинописного текста было написано: В личном деле секретаря ЦК ВЛКСМ Сергея Рыбкина находится копия письма Александра Косарева в НКВД:
«НКВД Союза ССР т. Ежову Н.И. 11 марта 1938 г.
Вчера 10 марта был на беседе у меня известный Вам бывший комсомольский работник Рыбкин. В своё время репрессированный органами НКВД, а впоследствии освобождённый. Свою просьбу о встрече со мной он мотивировал тем, что он, дескать, должен сообщить мне ряд важных вопросов. Этот Рыбкин под большим секретом заявил мне, что те показания, которые он дал НКВД, якобы не соответствуют действительности, являются вынужденными и что он считает себя честным человеком. В ответ на эти утверждения он от меня получил соответствующий отпор, ему я заявил, что это его поведение есть вражеская клевета на органы НКВД, что такое поведение его лишний раз свидетельствует о том, что Рыбкин является врагом народа, причём врагом не разоружившимся. Встретив такой отпор с моей стороны, он заявил, что всё это он придумал для того, что бы хоть несколько поднять себя - Рыбкина - в моих глазах, так как ему, Рыбкину, стыдно смотреть мне в глаза. Рыбкин во время беседы вёл себя крайне нервно, думал о самоубийстве, беспокоился о своей партпринадлежности и работе. О своём клеветническом контрреволюционном выпаде на следствии он, Рыбкин, ср слезами просил никому не сообщать.
Секретарь ЦК ВЛКСМ А. Косарев».
Аджубей дочитал документ и неспеша протянул его Хрущёву и пока молчал. Ждал вопросов от тестя. Хрущёв взбодрился, выпив полный фужер «боржоми».
- Ну что скажешь?
- Какого плана ответ вы ожидаете, Никита Сергеевич?
- Ты видишь, комсомолец то каков?
- Они оба комсомольцы. Вы кого имеете ввиду?
- Меня больше интересует этот Рыбкин. В чём он был обвинён, что это был за человек и что с ним сталось, если семье ничего не известно о его судьбе? Его жене я обещал. В газете ты смог бы поднять этот вопрос? Потому что я не хочу выражать своё мнение в отношении этого, по всему, комсомольского отброса при нарушении социалистической законности самими органами. И такое было, сам знаешь.
28
Порвалась связь времён. Что то определённое закончилось, пропало, растворилось во времени, выпало в осадок, но уже его нет, а то, что выпало в осадок - это уже яд в выжимке. Так что остаётся поколению? Пить эту прозрачную воду ушедшего времени? Хлебать стаканами и захлёбываться этим дистиллятом испарившихся в неизвестность лет? Только это остаётся, хочется пить дистиллированную оставшуюся в колбах воду, но её всем недостаёт и пьют то, что выпало в осадок - яд в колбах. И выдают этот яд за истину прошедшего времени, хотя не осознают, таких выжимок найдётся не меньше, а может несравнимо больше, в настоящем растворе.
Вдруг над самой его головой, словно туча раскололась, сверкнула ослепляющая молния, грянул гром и закрутился вихрь пыли. Никита Сергеевич замер от ужаса и радости, как когда то на плече у Генералиссимуса в триумфальные дни Великой Победы над врагом. Голова закружилась и дух захватило. Но на глаза попал крутящийся вихрь пылии он чуть не упал на колени, боясь и желая, что бы снова сверкнула молния ещё грознее, ещё ослепительнее. Но стихия затихла. Счастья в России не прибавилось.
Не далее как вчера поздним вечером зять принёс в дом какую то непонятную и угрожающую весть. Ему, как редактору «Известий», позвонили из «Нового мира» и предложили оценить литературное произведение некоего бывшего заключённого. Многие наши видные литераторы якобы уже в восхищении от написанного. Это Твардовский, Маршак, Паустовский, Кассиль и много других. И все они хотят ознакомить Никиту Сергеевича с этим произведением.
- Выступить просят в качестве цензора. Так что ли? - догадался Никита Сергеевич.
- Естественно.
- И ты вместе с ними?
- Я пока молчу.
- Отчего же?
- Я пока не знаком с этим произведением гениального зека.
- Кто такой этот зэк?
- Участник Великой Отечественной, офицер, кажется артиллерист, осуждён по 158 уже в конце войны, родом то ли с Краснодарского края, то ли со Ставрополья.
- Давай мы сделаем так, Алексей. Принеси мне эту писанину на пару дней. Но о том , что я читал написанное промолчи или наоборот, скажи. что, мол, у мня руки не доходят. И я поразмыслю над тем, что излагает наш мудрец. И ты не спеши в это дело влезать. Своё мнение выскажи только мне и никому больше. Никому. Не дай бог поделишься с кем нибудь из ЦК или Политбюро! Не надо! Кстати, они то знают об этом манускрипте, что гуляет по рукам что то не одобренное партией?
Никита Сергеевич помнил и не забывал многого, что было при вожде. А однажды понял из памятного, что не раз думал о смерти этого человека и желал ему смерти, но никогда не понимал её, как буд то не верил, что вождь действительно умрёт. Ведь когда нибудь должно произойти это. Только однажды впервые поверил себе - о реальных надеждах. И недоумение было в этом чувстве и надежде, и новый никогда не испытанный страх. - уже не за себя, а за него. И продолжал недоумевать: Чем должна быть для такого человека смерть? Как он будет умирать?
Вождь всматривался в Никиту Сергеевича и буд то говорил молча с укором и было понятно о чём он молчал. На каком то слове он закашлялся долгим мучительным кашлем. Лицо его побагровело, глаза вытаращились, пот выступил на лбу. Он задыхался и от яростных тщетных усилий ещё более давился, как неумеющие кашлять маленькие дети. В этом детском и старческом одновременно было смешное и страшное.
Вождь наконец отхаркнул, выплюнул, выругался по-грузински каким то непристойным ругательством и, вытирая пот и слёзы с лица, продолжал ещё более хриплым, но по-прежнему бесстрастным, ровным голосом, точно диктовал свой какой то страшный указ машинистке:
- Этим подтверждаю, что бы ты, Никита, известен был как мой пре …
Платок выпал из рук, он хотел наклониться, что бы поднять его, но Никита Сергеевич предупредил его намерение, бросился, поднял, подал.
И эта маленькая услуга вдруг напомнила ему то нежное и робкое, почти влюблённое, что он когда то чувствовал к вождю.
- Товарищ Сталин! - воскликнул Никита Сергеевич с таким выражением в лице и в голосе, что вождь посмотрел на него пристально и не отрывал своего взгляда, пока Никита Сергеевич в страхе не опустил свои глаза. А голос вождя оборвался. С отчаянием и судорожно вождь поднял одну руку, потом другую, точно хотел схватиться за голову и раздавить её в слабых ладонях и замер так., со странной, растерянной улыбкой искривлённых губ. А сам весь бледный и дрожащий, не знал что с ним случилось - только чувствовал, как росло и поднималось из груди, рвалось его сердце. И Никита Сергеевич готов был упасть к его ногам в любви и нежности.
И вождь неожиданно затих, продолжая дышать неровно с окаменелым лицом, с искривлёнными губами.
Уже ночной темнотой застило округу и ни огонька нигде не увидать - кругом только тьма. Ни в дачном лесу, ни за зелёными воротами, где по обочинам расставлены лесные звери из бронзы, ни за рекой, где вдали ночью не угадаешь человеческого жилья, где совхоз спрятался и не выдаёт себя ни звуком, ни огнём электрических ламп - везде жизнь спряталась. И даже из зашторенных окон дачи Никиты Сергеевича Хрущёва не брезжит свет. Но Никита Сергеевич не спит. Его партия сегодня похоронила вождя.
Комиссия решила вождя не переодевать и положить в гроб в мундире генералиссимуса, лишь сняв погоны. И звезду Героя социалистического труда решили снять - и сняли. И золотые пуговицы с кителя срезать - и срезали. Разобрали саркофаг и положили вождя в самый обыкновенный сосновый гроб, обитый красной материей, на днище и в изголовье рассыпали мягких древесных стружек и шесть офицеров из полка особого назначения вынесли вождя из Мавзолея через боковую дверь и не спеша с должным почтением перенесли гроб в сопровождении комиссии по организации похорон Иосифа Виссарионовича к готовой уже могиле. Следом за гробом в торжественной печали следовала комиссия: Шверник, Шелепин, Гришин, Демичев, Дыгай, Веденин, Мошков, Захаров.
Никто кроме Шелепина не звонил и Никита Сергеевич разогрелся ревностью, ругая их всех в хвост и в гриву, но тут позвонила Фурцева и у него отлегло.
- У Вас, Никита Сергеевич, всё спокойно и благополучно? Не беспокоит ли что? Может чем то помочь?
- Нет,нет. Всё спокойно и всё благополучно, Екатерина Алексеевна. Чего не сплю? Да всё старые свои раны спать не дают. Вот и зализываю как старый конь после схваток боевых. Спасибо тебе за беспокойство и вот уже спокойным отхожу ко сну.
Ставни на окнах, которые Никита приказал установить по старой своей привычке ещё с Юзовки, вдруг задрожали под неожиданным напором ветра. По даче пронеслось дуновение, всколыхнувшее пламя в камине. Как буд то несметная вражеская сила шла на приступ и ломилась в дом. И Никите Сергеевичу да и Алексею Ивановичу чудилось, что это он рвётся в дом и хочет спросить их: что вы, предатели Советского Союза, делаете со мной, с народом. Зачем меня вынесли из Мавзолея? Хотите место освободить для себя! Не получиться! Всех вас перехитрит свой же, который хитрей меня, который циничней, который сам по себе в своём зачатии вор и тот, который по названию его грехов перед государством ещё не известен. Слышите натиск бури - это всего лишь предзнаменование, это всего лишь напоминание натиска с запада, к чему вы будете не готовы в окружении предателей.
Вдруг стихли сталинские укоры, но и вдруг почудились вновь да так, что потолок зашатался, как во время землетрясения, и хрустальная чешская люстра раскачивалась, готовая упасть на итальянский паркет. Никита Сергеевич вскрикнул, Алексей Иванович успокоил: это сильный ветер. Опять ставни задрожали и продолжали дрожать: а им обоим слышалось: не празднуйте никакой победы, а ждите постоянных неудобств, постоянных бурь и постоянных несчастий.
29
Алёша поднял глаза на тестя украдкой. Чему они оба поддались сейчас? Какому то непотребству, которое и воспринимать в реальности
зазорно. Но ведь восприняли и ужаснулись. Значит признали, что вождь не только злой рок Советского Союза, он ещё и умён и, как злой поводырь, слепого ведёт - в яму. Зачем он посещает нас бурей и угрозами? Грозит будущим? Или предупреждает: что вы сотворили со мной, срезав погоны генералиссимуса и золотые пуговицы с мундира и бросив в могилу, затолкав гроб ногами в тесное узилище, то и с вами произойдёт, сущие злодеи в образе людских праведников. Так помните и бойтесь меня во всякое время!
Сон ли это был или вещее видение, понять Никите Сергеевичу было невозможно.
Этот шелепинский листок оставлял много непонятного в отношении самого Александра Васильевича Косарева: как будто принёс ему Шелепин с какой то другой целью - ведь он не просил дать сведения о Косареве. Он просил дать сведения о неизвестном ему Сергее Рыбкине. А получается: вот щепоть сведений о Рыбкине, а вот горсть сведений о Косареве. Нехорошо так, товарищ Шелепин, подстёгивать меня под чуждое мне мнение. Или именно я должен знать о Косареве что то, что бы изменить мнение об этом человеке. А Рыбкин - это так, он многих не заинтересует. Да о нём много не известно. Лишь одно - склочник, слабак и стукач. В общем то они два сапога - пара.
И налетевший наконец то сон воспроизвёл картину посещения Рыбкиным Косарева после того. как его освободили от ареста.
- Очень, очень рад тебя снова видеть! - сказал Александр Васильевич дружески и с улыбкой протянул руку. - Бог дал нам лично поручкаться после твоих невзгод. Как ты себя чувствуешь сейчас, как со здоровьем?
- Со здоровьем - спасибо, не жалуюсь. Я к вам Александр Васильевич по особому поводу напросился. - Решил говорить напрямую Рыбкин.
- Особый повод пока оставь, давай хоть обнимемся по-комсомольски, да расцелуемся троекратно. Ведь не в Крыму отдыхал.
- Естественно не в Крыму. - Согласился Рыбкин. А в подсознании
бабочками слова вылетали беззвучно: Молодец то какой, гадёныш
сталинский! Ухом не повёл, не поморщился от встречи, по спине
дружески хлопает. - Надо поговорить по-человечески Александр Васильевич.
- А я неушто не по-людки? Я к тебе всей душой повёрнут и хочу слушать тебя, хоть весь день и помогу , даю слово. Только говори какую помощь просишь?
Но какой взгляд перехватил Рыбкин в ответ! Взгляд старьёвщика на улицах Москвы, собравшего всё старьё на улице и оставившего ненужное ему на руках у стариков и старух. Он был тем старьём, уже никому не нужным. Но как тут не родиться ответному взгляду, которым Рыбкин накрыл Александа Васильевича в ответ.
- Я знаю, что от меня не отстанут. Так помогите же мне, скажите своё слово. Я уже не первый год член ЦК ВЛКСМ и со мной такое творят: то посадят, то выпустят. В чём же я виноват - не говорят, только улыбаются. «Мы разберёмся» - говорят.
- А ты нам, товарищ Рыбкин, член ЦК ВЛКСМ, не враг и врагом быть не можешь. Ты просто слабый человек и эти товарищи из органов почувствовали в тебе слабость и гнобят тебя. Ведь так же как с тобой они больше ни с кем не обращаются. Поэтому тебе мой совет: держись и окажись сильным комсомольцем. Им ничего не останется делать как отпустить тебя с извинениями. Давай ка мы с тобой под рюмочку посидим часок да поболтаем о чём нибудь постороннем. Давай присаживайся. Расслабся.
Здесь же на письменном столе Александра Васильевича они расстелили газету, заставив её снедью и бутылкой водки и сделались лучшими друзьями поначалу.
- Ну, Сергей, за нашего дорогого товарища Сталина , за его политику,
за руководство партией, ВЛКСМ, и органами внутренних дел.
Никита Сергеевич безошибочно угадывал во сне эту встречу двух комсомольских руководителей: наспех приём алкоголя за персональным столом вожака этой пары, анекдоты про женщин и преувеличенные россказни об успехах на этом поприще, два-три случая для примера собственного достоинства в чужих глазах и смех, смех и смех без какой либо причины до отупения, до бесстыдства.
И он их возненавидел, обоих, за беспринципность, за безидейность, за пустоту в головах, за злые насмешки над женщинами, за сговор против власти, что услышал во сне, за понятное ему предательство и обман.
А потом после пропитого разгульного дня за комсомольским столом нужно было бежать на Лубянку, опередить Сергея Рыбкина и так же доложить о встрече с подозреваемым и обвинить его во всех смертных грехах. И не хватило каждому из них чувство греха, они уже давно жили в этом грехе - дело было для них привычное: стучать, стучать и стучать.
30
У Никиты Сергеевича никогда не было свободного времени, если это касалось его прямых государственных обязанностей - он всегда мог ими поступиться. Но когда он подбирал себе тему под себя, время ему хватало с избытком и он купался в этой теме и эта тема была темой всей страны: газеты, радио, телевидение не упускали тему из вида.
Все и сейчас, кто постарел в своей жизни и дожил до преклонных
лет помнят как Никита Сергеевич доверял ворам в законе переход
их из воровской жизни в счастливую жизнь честных людей. Или когда загорелся продовольственной проблемой. И тогда комсомольцы-целинники железнодорожными составами покидали столицу и отправлялись осваивать целинные земли Казахстана и Алтая. Здесь на далёком Алтае
Голос мне слышится твой.
Верю, моя дорогая,
В скорую встречу с тобой.
Хороша была эта песня в исполнении Леонида Кострицы. Только была она написана не в связи с целинными освоениями земли, а само собой, от чувств автора к Алтаю. И это его растрогало - как это так, такая песня, а нет связи с целиной. Ну, погоревал даже и не горючими слезами да забылась вся эта невзгода.
.
Помнят многие, как Никита Сергеевич напал на полотёров в Большом Кремлёвском дворце. Кстати, в те времена полотёр мог попасться на глаза Генсеку как нечего делать. Плоскость Георгиевского зала выше плоскости Владимирского.
Так вот эти плоскости на разных уровнях соединены приступочками. И сидят мужики и отдыхают на этих приступочках, лясы точат, по сторонам не смотрят. Но тут что то предстало перед ними, сидящими, что то небольшого, даже очень небольшого росточка, но округлое и светлое в белых одеждах и крикливое знакомым голосом. Мужики растерялись до такой степени, что встать не смогли и в своём оцепенении видели в упор это, что то кричащее на все эти два зала, которые готовились к какому то торжественному приёму. И только потом начали медленно отходить от испуга и потихоньку враз стали подниматься на ноги.
На шум появлялись люди, они близко не подходили завидев Никиту Сергеевича и скрывались куда то в лабиринтах дворца. А Никита Сергеевич разошёлся не на шутку и увидев в жестяных банках мастику для натирания дворцовых полов так поддал по одной из них, что банка полетела куда то во Владимирский зал, расплёскивая мастику по траектории полёта и причинив незадачливому «футболисту» боль в ноге и окончательно испортив белизну костюма и украинскую косоворотку. Мужики были в шоке и куда то поспешили, они не стали извиняться, а просто растворились как все, а Никита Сергеевич присев от боли и только что не плакал, но уже просто от досады - как он мог позволить себе так обойтись с простыми полотёрами, ведь не Вознесенский был перед ним. И эта простая мысль его успокоила. И тут он увидел перед собой начальника охраны, полковника Литовченко, краснолицего большого полковника, пахнущего дорогим коньяком, лимонами и мужским одеколоном «Красная Москва». Полковник подставил плечо
и отнёс Никиту Сергеевича в дежурку, где офицеры охраны вызвали врача и переодели Генсека. А врач констатировал перелом большого пальца на правой ноге, а Литовченко налил хорошую рюмку коньяку и из цилиндра-холодильника наложил полный стакан мороженого и Никита Сергеевич несколько успокоился.
Боже, как это было давно! А сей час Властители стали совершенно другими. Они не захотели жить в порядком изношенном Кремле и произвели реставрацию за немыслимые деньги силами иностранных реставраторов – строителей. И никого не спросили: можно ли тратить столько денег. И уже нашего царя Бориса, человека не малого роста, никто не спросил: что происходит? Да и царь Борис не ответил бы, он уже точно знал - в стране образовались кланы и даже вокруг собственного клана уже витают чёрными воронами мошенники, больше похожие на бандитов. А он царствовал, буд то лежал на боку царь Горох. И царствовал, и царствовал, и царствовал. Так бы и царствовал до бесконечности, если бы его семья- клан и люди, окружившую семью, не уговорили уйти по царски и с достоинством, показав всем, какие в России достойные Цари. Но Царь Борис не был уж таким неумехой, как бы можно о нём подумать и как действительно многие о нём думали. Чуть раньше он доказал, что лидер коммунистов Зюганов не смог ему противостоять. Правда, впоследствии выяснилось, что электорат, всё-таки, надурили. Но нелигитимность власти и сейчас никто признавать не хочет.
Только сейчас Никита снова расслышал слова Вождя, доносившиеся уже оттуда ,из того недавнего времени, с Кремлёвского холма, под звон мечей сталинской дружины, обращённые уже к падшим у его ног: Вы не Герои и не знаменитого роду, но я Герой, а вот сын мой Василий, наследник мой. И поднял Василия на руки, но показывать уже было некому. Все дежали бездыханными у его ног.
И вот уже Никита Сергеевич Генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза. Среди не очень то грамотных и интеллигентных соратников он не выделялся в лучшую сторону. Может лишь приверженностью к семье, к жене Нине Петровне и к сыновьям, старший из которых погиб на фронте, чем и сравнялся с Вождём, поделившись с ним утратой поровну.
Мой невразумительный роман что то затянулся и никак не может придти к окончанию, поскольку требует итога и заключения о судьбах Василия и Никиты Сергеевича. Поэтому я опускаю некоторые обстоятельства, которые произошли, но которые я нашёл не особенно нужными дополнить рассказ об этих людях.
Мой рассказ можно бы считать оконченным, если бы я не чувствовал, что читателю чего то недостаёт в характерах нарисованных здесь людей. Это что то - их мораль, казалось бы коммунистическая, но, однако же… Нам не разобраться в их морали общечеловеческого свойства, которая только такой может быть, казалось бы, - моралью христианской,
Вождя похоронили шумно и с почестями, с великой скорбью.
Ещё живы те, кто свидетельствует об этом и охотно рассказывает, как
Трубная площадь давила людей их же ногами. Тысяча человек и не меньше погибли за одно желание участвовать в похоронах, проститься с божеством.
Известие о том, что произощло на Трубной площади и на других улицах Москвы, конечно, разнеслось по стране. В домах не спали. Люди плакали. Несли цветы к трагическим местам, где долго чудились
ужасные стоны, глядели на плотно занавешанные окна ТАСС. Но престиж власти после похорон взвился так высоко, что население страны, или как это по новому, кажется, электорат, избиратели по простому, перестали отличать в действиях власти их исполнение обязанностей от самых гнусных злодейств.
Лазарь, Лаврентий и Георгий следовали настроениям толпы, рассевшейся по кухням. Никита и Николай воздерживались предусмотрительно и просто бездействовали уныло. Поэтому им пришлось решать судьбу Василия Иосифовича Сталина. Так случилось, что смерть отца, как он опасался, это опасность для него от всей верхушки. А скоро Лаврентий очухается и будет искать подходы к нему. Ещё эта троица была в нерешительности подальше отодвинуть от власти всех, Молотова, Хрущёва, Булганина и передавить всех, кто был с ними и только после этого взяться за него, как за что то второстепенное, почти не угрожающее их положению, то Никита Сергеевич и министр обороны видели в нём основную помеху их трезвому расчёту. И звонок от Николая Александровича не был неожиданным.
- Василий Иосифович, здравствуй дорогой!
- Здравствуйте, Николай Александрович!
- Зайди, дорогой, ко мне завтра. Нужно бы решить с тобой вопрос
о тебе, о дальнейшей твоей службе. Пожалуйста, жду тебя с утра.
- Так спешно? - спросил Василий и ощутил угрозу в словах Булганина.
- Да, спешно.
Это началось уже, подумал Василий Не иначе как по научению Никиты. А сам Василий как назло сегодня не пьян и трезвыми глазами
видит и трезво воспринимает, как вспыхивают бледные зарницы у него над головой, а кажется, что из Лефортово доносится громовое содрогание - иногда с треском до оглушения, но иногда скорее похожее на звериное ворчание.
Это Никита да и все они - кубло из шестёрок. Ведь перегрызуться до смерти, как бешеные собаки, или уже началась у них эта свалка. Тогда кто я им, как не иначе пылинка в глазу - смахнул белым платочком и нет, как нет.
Василий помнил этот адрес. Для чего запоминал его, себе сказать не мог. Но ведь что то заставило? Столярный переулок, дом 30, квартира 10. И он взошёл на пятый этаж.
Дверь была не заперта. Василий поспешил снова прикрыть её, после того как открыл по генеральской своей привычке и постучал громко и настойчиво.
- Кто там? Заходите! - раздалось в ответ. И Василий вошёл.
Голос раздавался из кухни, откуда сразу же вышел краснорожий молодец и из-за его плеча высовывалась дородная баба. Эта пара походила на что то кутодиевское, впрочем едва ли с ним согласился бы знаток или просто любитель Кустодиева. Увидев перед собой генерала
они обомлели да и Василий растерялся от их вида, запущенностью квартиры и запаха рыбьего жира, видимо, рыбий жир сопровождал жильцов в жизни.
- Мне нужен Арсений Петрович! - сказал Василий.
- Арка то? - растерянно спросил молодец.
- Арсений Петрович! - повторил Василий.
- Значит он, Арка. Это налево. Поди пьяный спит. Это налево, налево. А вы из милиции что ли? Так что то случилось?
Дикое славянство едва ли кого заинтересует. И если летописи шестого века изображают славян крайне жестокими людьми, то откуда жестокость у народа, если не от пребывания его в дикости, когда этот народ мог существовать только в диких лесных (к примеру) местностях и не видел перед собой не только цивилизации, но и сколько- нибудь преемливого варварства. Перед глазами дикого славянина постоянно виделся дремучий лес: это и на Днепре, на Оке, на Мещёре, в Ветлужских лесах, на Верхней волге; и на севере: на Двине, на Ладоге, на берегах Ильменя.
- А ничего не случилось, граждане. Друзья мы в некотором роде и давно не виделись. Так я пришёл повидать друга, спросить его, как поживает. Только и всего.
- Так ступай смело. Открывай дверь, она не запирается и увидишь его на кровати безумного. Не в себе он, в белой горячке лежит, никого не узнаёт.
Василий толкнул дверь и сразу же в этой чёрной тьме, заполненной
солнечным светом и льющейся музыкой послевоенного вальса из широкого окна с грязными стёклами без штор и занавесок, он разглядел посреди комнаты большой старомодный стол, на котором высился фикус, с чёрными разводами грязи на листьях. Стол и фикус скрывали железную кровать, придвинутую в угол. Больше в комнате Василий ничего не рассмотрел, она показалась ему какой то крысиной норой, пахнущей человеческой грязью. А на кровати под кучей тряпья лежал явно человек и даже, как показалось Василию, человек шевелился в этом тряпье, как собака, попавшая в болотину. Человек буд то бы что то скулил, буд то бы звал кого то спасти его. Он уже знал, что это не иначе как Арсений Петрович допился до чёртиков.
И Василий направился к нему, к Арсению Петровичу, продвигаясь между столом с фикусом и кроватью. И здесь то он ощутил эту мерзость, пахнущую мочой, гнойным плотью. - О господи! Арсений Петрович! - громко позвал Василий. - Ты ли это? Отзовись.
Однако, какая вонь стоит над тобой! Ты её не чувствуешь?
Вдруг у него за спиной что то зешевелилось, вроде как кто то закашлялся, чихнул раз, другой и старческий голос произнёс:
- Не слышит он тебя, Слышь, что я говорю. Не слышит совсем. Не ходит, не слышит, а может уже и не видит. Если помочь чем пришёл, то помоги денежкой и положи её на стол, а я распоряжусь как надо.
Да и ступай с богом откуда пришёл.
Василий обернулся и увидел в противоположном углу комнаты такую же кучу тряпья под которой пыталась укрыться старуха.
= А ты кто будешь ему?
- Я то нянька ему буду с рождения. Баба Люба я. Вот кто я! - и укрылась с головой в тряпьё.
31
Много событий уместилось между нашим настоящим и нашим же прошлым. Отдалённость событий друг от друга несут нам недоверие, но и дают нам время вспомнить подробности и даже много подробностей, врезающихся в память особенно памятно, и болезненно, и правдиво. В туманной дали прошлого исчезает, надо признать, много подробностей, которые раньше выступали незначительными. Они то и терялись в лабиринтах памяти, казалось бы, безвозвратно. Но! вот чудо!
вдруг в панораме происходящего ранее мы вдруг находим нечто, что сохраняется в памяти и вдруг всплывает на экране, свидетельствуя об ином или в совершенно другом смысле.
Стало темнеть и скоро совсем приблизилась ночь. Они ехали молча и видели на горизонте лишь одну светлую полосу. потом сузивщуюся в полоску, а потом и она погасла. В сплошной темноте Аджубей спросил Никиту Сергеевича:
- Я хочу спросить вас, Никита Сергеевич, зачем они убили их обоих, и Рыбкина и Косарева?
- Так было нужно им, - Сказал Никита жёстко.
- Но ведь Косарев был честный человек, как и Рыбкин, все говорят, что они не были доносчиками у них
- Да…хороши были оба… а так было нужно. - повторил Никита, как отрезал и смолк.
Он наверное знает больше, подумал Аджубей, чем печатают газеты
выдумки своих корреспондентов. Наверное и сам Никита замаран в этих делах и ему больше известно. Тем более о себе. Недаром такой мрачный,
Яркий свет фар бежал впереди словно заяц от преследующих собак, а за светом фар сплошная темнота. И спереди и сзади. Никита Сергеевич устал следить за этой беготнёй света в ночи оторвался от дороги и спросил:
- Слушай, Алексей Иванович! Ты не мог бы остаться в Москве на несколько дней?
И не ожидая ответа, тут же добавил:
- Я бы отдохнуть съездил в Пицунду или в Сочи, а ты бы остался здесь моими ушами и глазами. Не буду тебе говорить о получаемых мной сведениях, но я уже боюсь за себя.
- Разве что то назревает, Никита Сергеевич?
- Боюсь, что вызрело.
Алексей Ивановмч, удивился, почти испугался услышанному: неужели снова переворот, неужели снова потеха на весь мир? Это невозможно! Но Никита Сергеевич сам говорит, что это пустяки . но вот брякнул же языком, что уже боится за себя, значит не пустяки. И он тихо размышлял: Что бы могло случится такого и что бы из этого вышло
и сумел ли бы он при других обстоятельствах отказать в чём-либо
этому человеку? Овладевшему его волей и его мыслями? Никогда и ни в чём ему не будет отказа!
- Что только смогу и что в моих силах. - Сказал Алексей Иванович,
тем и уверил Аджубей зятя.
- Спасибо, Алёша.
Алексей Иванович вопросительно посмотрел на Никиту Сергеевича,
немного помолчал и продолжил уважительным тоном:
- Может к армии обратиться? Может зачистить эту камарилью, распылить её над Волгой, Байкалом, над Каспием, над Уралом и далее везде?
- Нет, Алёша. Я от них ещё не слыхал ни слова. только молчание.
- Назови мне их. Ведь и для меня они окажутся врагами.
- Да, уже знаю их. Нужно бы раньше догадаться, но не догадался - уж очень скрытны были.
- Так кто же?
- Тут … все. И Лёня Брежнев, и Слава Молотов, и Лазарь Каганович, и Жора Маленков. Да… все.
- Вам уезжать не надо, Никита Сергеевич. Отдохнёте в следующем году.
- Нет, устал. Надо ехать, несмотря ни на что.
Эпилог.
32
На улицах этого незнакомого города было серо и навевало смертельной скукой и печалью. Уныло моросил дождь, клубился клочьями туман. Но удивительно! В душе Василия Иосифовича играла совсем непохожая на погоду музыка из какой то торжественности чуть разбавленной красивой печалью. В душе звучал марш Победы и не мог умолкнуть или затихнуть, отвага заполняла всю его суть. И тут он увидел табличку на торце пятиэтажного дома: Гагарина улица, № 105.
Здесь у порогов Днепр терял свой высокий правый берег, но противоположный берег виделся всё ещё с высоты, и там зелёный покров степи принимал всех в свои молчаливые объятия . Противоположный берег уже не туманился, а проступал очертаниями терявших значительность каменных преград. По обоим берегам реки, что ближе к порогам, были и девственные ущелья, по которым малые речки стекали в Днепр и временами в этих ущельях раздавался топот конских копыт. Это одичавший на воле чей то табун и отъевшийся на сочном травостое выскакивал на другую луговину, привлечённый ржанием чужих лошадей. Этот табун скорее всего мог быть табуном врага, но мог быть и княжеским, если Князь ушёл в поход, то все его табуны уходили с ним.
А Князь ушёл в поход. И здесь у порогов Днепра его ждали печенеги в засаде и дождались. А через два дня возвратились остатки дружины Святослава с воеводой Свенельдом, а ещё через три дня киевляне нашли у городских ворот обезглавленный труп Святослава. Печенеги подбросили его тёмной ночью. Что бы устрашить, не иначе. Киевляне не знали как хоронить обезглавленного Святослава, если он без головы, то ли зарыть в землю - обычай христианский понемногу входил в их обиход и многие склонялись к такому погребению, то ли сжечь на костре на погребальном сооружении и пустить вниз по Днепру, а там внизу течения такое кострище должно каким то образом пропасть - то ли развалиться ещё не сгоревшим и утонуть в водах, то ли догореть полностью и унести прах в небо.
И решили по старому обычаю сжечь Князя на речном плоту, дав ему в потусторонней жизни всё необходимое: Коня, узду, седло, стремена; меч и кинжал. шлем и латы; всю посуду для столования; княжескую постель; молодую девственницу. И многое чего ещё, что сносили поляне к приготовлению.
Постепенно плач в городе нарастал, девушка по имени Еремея начала обход всех взрослых мужчин в городе с кубком медовухи в руках, входила в дом со словами:
ухожу от вас в мир иной под руку со своим Князем пожизненным, вечной девственницей ему в утешение. А вы все, мужи племени полян, не скорбите по мне и скажите: сгожусь ли я в утешительници Князю? И никто не отказал девушке, все с одобрением высказались о достоинствах Еремеи.
Но время подходило к завершению.
Самый старый и достойный киевлянин подошёл к Еремее, обнял её:
- Пойдём. Дочка, пора уходить.
И девушка не понимая своего послушания, согласилась идти куда её повели люди под причитания. Они привели её на площадь перед теремом Князя, положили под руки на приготовленную постель из дорогих белых тканей, в белой дорогой хламиде, с венцом на голове, усыпанном драгоценными каменьями, она была как невеста на свадьбе - молчалива, бледна и покорна. Два дюжих молодца присели у её изголовья, быстро накинули и перехлестнули кожаную плеть обвитую конским волосом с двумя деревянными ручками и разом натянули эту удавку да так крепко, что было слышно как хрустнуло горло у Еремеи, как оскалился белоснежными зубами рот, и искривились малиновые губы , и вывалился во всю длину и лёг на подбородок красный язык. Свои руки Еремея едва смогла поднять до груди, словно пытаясь достать до удавки и сбросить её, но замерла словно в напряжении и вытянулась ногами. И тут же молодцы вскочили на ноги, а площадь взвыла, взревела, люди попадали навзнич и наступила зловещаяя тишина, только где то под кручами были слышны удары топора - готовилось сожжение Князя Святослава.
К концу дня похоронный карбас с настилом из молодой тонкой осины был готов. С круч осторожно спустили Святослава, уложенного в колоду, украшенную поднизью - жемчужной бахромой и золотой плоской битью - тонкой плоской золотой проволокой, поставили её посреди посеки на подоле под кручами и криком, и свистом, и взмахами рук пригласили всех жителей Киева величать покойного Князя.
И жители, смиренно наблюдавшие за происходящим с круч, бросились вниз , не боясь поломать рук, ног и самой головы. Места всем не хватило у уреза воды и люди в большинстве оставались на кручах, цепляясь за ветки деревьев и кустов. Все
ждали разымчивого стоялого мёда, до которого все были охотники и завидев катящиеся бочки и торжественно несённый Свенельдом потир для троих детей Князя принялись в крик. Под этот крик Свенельд с поклоном преподнёс наполненный мёдом потир Ярополку со словами: Отпей, Княже, во славу отца своего и передай дружескую чашу братьям. Ярополк отпил и передал чашу Олегу; Олег отпил и передал чашу Владимиру. И все трое обнялись и расцеловались под крики толпы. И повторили это ещё раз, а потом и в третий - по числу братьев.
И здесь народ был допушен к медовухе и празднованию погребального костра. Раздали ендовы и народ начал справлять тризну. Костёр взметнулся ввысь сразу как только прислужник поднёс факел к сухостою, уложенному шатром, где ждал своего вознесения Святослав. Было видно как он приподнялся из колоды, безголовый и широкоплечий и буд то пытаясь обратиться к небу, скрюченно поднял обе руки и потом медленно снова улёгся, успокоенный, на свою погребальную постель. И огонь поглотил его. А с ним и Еремею, и пусть не боевого коня, но славного жеребца, с которым Святослав связывал предстоящие походы на Дунай. А этого было не суждено. Прислужники и все, кто пожелал, от кого нельзя было отбиться, бросили погребальное кострище и горящий карбас медленно и лениво крутясь по течению, начал уплывать. Уплывал в безвестность первый русский Князь со славянским именем и русским характером, он был первым из тех, кто думал единственно о подвигах и о славе русского оружия, после добытой славы при Олеге. В ратном поле суровостью жизни он укрепил себя для воинских трудов, не имея ни стана, ни обоза, питался кониною и мясом диких животных, презирал холод и ненастье, не знал шатра и спал открытым под небом, подложив под голову седло и подседельный войлок. Он не пользовался выгодами неожиданного нападения на врага, предупреждая его : иду на вы! Но он не видел ни себя, ни славянские племена, покорённые им, в христианстве и оставался в язычестве, не запрещал никому перехода в христианство, но презирал христиан и часто досадовал с матерью Ольгой по этому поводу. Но тем не менее, христианство наступало на славянские земли. И фактическое Правление Ольги во многом способствовало этому. Уже при ней в Киеве были построены пусть скромные православнвые церкви и Святослав этому не препятствовал и это видели его дети Ярополк, Олег и Владимир, охотно впитывающие материнские усилия повлиять безуспешно на Святослава, который остался неколебим до конца своих дней и верен язычеству. Казалось, что в общественно –государственной жизни Киевской Руси произойдут изменения, что вот – вот и христианство приведёт на один большой шаг историю России вперёд, но Святослав, храбрый и великодушный Князь Киевский, сын Ольги, поделил славянские завоёванные им земли между сыновьями. Киев достался Ярополку, Олегу древлянская земля, Владимиру Новгород с его землями. Так они и начали княжить после смерти отца - каждый в своих определённых землях, согласно начертаниям Святослава. Но это и привело к очередному раздору среди Князей и после стольких лет мира и любви в Киевской Руси.
А среди этого призрака уже не призрачно , а реально идёт, как водится на Руси, междоусобица или попросту война. Ярополк, наслушавшись подстрекательских речей Свенельда, захотел уничтожить своего брата Олега и захватить его древлянские земли. И побеждённый Олег должен был спасаться бегством в древлянский город Овруч. но при попытке войти в город за его стены, дружина древлян в толкучке на мосту у городских ворот столкнула Князя в ров, где он был и задавлен до смерти человеческими телами и лошадьми.
Киевская Русь пресеклась удельными землями для детей и Ярополк потерял власть как Киевский Князь над Удельными Князьями Олегом и Владимиром.
Но тем не менее, христианство наступало на славянские земли. И фактическое Правление Ольги во многом способствовало этому. Уже при ней в Киеве были построены пусть скромные православные церкви и Святослав этому не препятствовал и это видели его дети Ярополк, Олег и Владимир, охотно впитывающие материнские усилия повлиять безуспешно на Святослава, который остался неколебим до конца своих дней и верен язычеству. Казалось, что в общественно –государственной жизни Киевской Руси произойдут изменения, что вот – вот и христианство приведёт на один большой шаг историю России вперёд, но Святослав, храбрый и великодушный Князь Киевский, сын Ольги, поделил славянские завоёванные им земли между сыновьями. Киев достался Ярополку, Олегу древлянская земля, Владимиру Новгород с его землями. Так они и начали княжить.
Виновником вражды между братьями стал воевода Свенельд, сподвижник ратных дел Игоря и Святослава, ненавидивший Олега и мечтающий о наказании за смерть своего сына, умертвлённог Олегом на охоте в своём владении. Да, причина по тем диким временам может и достаточная, что бы всякий раз браться за мечи или за кожаную оплётку как за удавку, но в Европе такое поведение Князей или их окружения давно забыто, а в России запаздывало. Поэтому все участники конфликта были Рюриковичи, но ни один Рюрикович не сказал во всеуслышание: стоять и не двигаться каждому, кто не чувствует в себе ответственности за свою родовитость! Поэтому Олег, похожий на отца своего Святослава, такой же мрачный и дикий, разделался с сыном Свенельда легко и беззаботно, не думая о последствиях. Но Свенельд глубоко спрятал свою месть и при случае убедил Ярополка, Князя Киевского, воевать с Олегом, Князем древлянским. Но и Князь древлянский не прочь был повоевать за Княжество Киевское. И братья собрались воевать, собрав войско друг против друга. И Ярополк победил в битве Олега и Олег спасаясь бегством в городе Овруч упал в ров и на него упало множество его же воинов, теснимых дружиной Ярополка. И Олег был раздавлен множеством людей и лошадьми.
Брат восстал на брата.
Как такое могло случится? Неужели несчастье приключилось? Нет, это братоубийство за власть, за Княжение чужими землями, когда единовластие закончилось.
А когда Ярополк победил Олега, а Владимир , Князь Новгородский, узнал о завоевании древлянской земли Князем Ярополком, то он попросту бросил Киевского Князя и бежал из Новгорода за море в отечество своих предков и пробыл там два года, наконец собрал войско при помощи варягов и возвратился в Новгород.
Владимир, рождённый от ключницы Ольги, он как раз в юном своём возрасте убоялся властолюбия Ярополка и бежал к варягам и просидел у своих предков два года, а собрав достаточно войска из варягов прибыл в свой Новгород и утвердил в городе свою власть, прогнал людей Ярополка, сказав им: «Идите к брату моему: да знает он, что я против него вооружаюсь, и да готовится отразить меня!».
Владимир, утвердив свою власть, умертвил своего брата Ярополка, о христианстве в это время и не помышлял, напротив, проявил усердие к богам языческим, соорудил нового истукана Перуна с серебряной головой и поставил его на священном холме вместе с другими истуканами. Получив свободу без преград к самодержавию, его набожность не препятствовала утопать в наслаждениях земных. У него было много жён от которых родилось много детей и даже взял в заложницы свою беременную невестку, родившую Святополка. Жён брал и из других земель, из Чехии, Болгарии. .Любя жён, Владимир любил и войну. Он воевал с латышами, литовцами, поляками. И вполне успешно. Увенчанный славой победителя многих народов, Владимир хотел требища идолов языческих отблагодарить за свои удачи в ратных боях и окропить человеческой кровью их алтари. Он велел бросить жребий кому из девиц и отроков Киевских надлежало погибнуть к удовольствию языческих богов. И вот, среди отроков жребий выпал на прекрасного душой и телом юного варяга, чей отец успел стать христианином , как когда то Княгиня Ольга сама и добровольно выбрала этот путь. И жители Киева знали об этом и любили Ольгу и в городе не происходило ничего, что бы народ волновался. Но здесь народ вооружился, разметал двор варяжского христианина и требовал жертвы. Отец, держа сына за руку, вышел к толпе и ни мало не боясь твёрдо сказал: «Если идолы ваши действительно боги, то пусть они вырвут моего сына из моих объятий». Это были последние минуты жизни отца и сына. Это были и первыми и последними мучениками христианства в языческом Киеве. Святая Православная Церковь чтит их святыми под именами Феодора и Иоанна.
И Киев оставался пока под влиянием язычества, хотя Ольга своим примером влияла на появление христианства у славян и христианство мало - помалу проникало в сознание славян - уже более ста лет оно укоренялось в народе, признавалось через торжественность и святость его обрядов. Но не только христианские проповедники постоянно посещали Киев, здесь посещали Владимира и магометане, и иудеи, постоянно обитавшие в Тавриде. Владимир их слушал охотно и выбирал. Ему нравилось в магометанстве описание рая, но обрезание как обряд веры, казалось неприемлемым, а запрещение пить вино - правило безрассудным. Таков был Владимир, Князь сластолюбиывай, но выискивающим выгоды для славян в любом деле .
И другие проповедники бывали у Владимира. К примеру католики Европы. Им Владимир ответил: «Идите обратно: отцы наши не принимали веры от Папы». Непременно, знал себя Владимир не только сластолюбцем, но и завоевателем многих земель, но и своё происхождение варяжское и родство с мудрой, достойной женщиной Ольгой, Правительницей и родственницей, от которой да от Рюрика.
Но он, конечно не решился сейчас, уже готовый принять обряд. Как и ранее, в Киеве, где жители города уже были православными христианами в душе, где уже давно находились множество церквей и священников, где было всё подготовлено временем и Ольгой о торжественном сообщении миру о рождении нового православного христианского государства. Но Владимир и в крещении на христианство ожидал пышности обряда у всех на виду и считал, что одни Греческие Цари и Патриарх Церкви могли сообщить славянскому народу и иным народам: славяне вступили в новое богослужение. И он расставался с язычеством как с унижением в своих прежних заблуждениях. В этом он не хотел признаться даже Грекам, взявшими его за руку и ведущими смиренно просить крещения и забыть о язычестве. Он хотел войти в христианство как победитель. В мыслях приблизившись к христианской реформе, Владимир решился на действия. Для этого он собрал большое войско, посадил его на суда и послал его к греческому городу Херсонесу.
Завоевав этот греческий город , который с успехом отражал многие годы приступы варваров, Владимир ещё более возвеличил себя и объявил Византии, что желает не только принять христианство, что приблизит его дружбою с христианской Империей. Ольга закончила свои дни простой христианкой в дни княжения своего сына Святослава, но ещё до принятия ею христианства в купели Софийского собора в присутствии Патриарха Греческой церкви и Императора Византии она предприняла последнюю свою акцию мщения древалянам, соседям полян, за жестокую казнь своего мужа Князя Игоря, ибо исполнила в последний раз обычай язычников мстить непримиримым врагам за оскорбление, и тем более за смерть своих ближних, ибо в обычае у язычников стыд забывать обиду. Тем она в последний раз отдала дань памяти своему Князю Игорю.
Пытаясь всё более себя возвеличивать Владимир потребовал от Императоров Византии отдать ему в жёны их юную сестру Анну. А в случае отказа грозил совершить набег на Константинополь.
В дипломатии Владимир был не силён и не мог тягаться с Византийской дипломатией. Но ему казалось, что родственный союз с византийскими Царями, лестный сам по себе, ещё более его возвеличит и усладит его честолюбие.
Византия к тому времени заметно слабела и Василий и Константин с помощью сильного Российского Князя надеялись спасти трон и ответили ему на грозное требование согласием женитьбы их сестры за Князем Киевским.
Но всё это, о чём мы говорим, произошло, как в зеркале отразилось, от людей, судьба которых выбросила на дикий берег дикого острова в неспокойном море и мы их увидели просто людьми, создающими вокруг себя свой мир, такой, который им хотелось бы созерцать. Владимир, к примеру, долго присматривался к происходящему вокруг себя, принял христианство сам и вместе со всеми гражданами, пусть и не добровольно, но со всеми и как все. Эта черта человеческая , даже общечеловеческая быть как все, была где то Владимиром приобретена, другие же черты. всего скорее, были начертаны в его судьбе обычаем. И не доставляли своим соседям никаких хлопот, поскольку не было в них хоть малости злобы и жестокости, чем отличались славяне других племён.
Однако, случилось так, что греческая церковь распространила на славян , и славянами было принято к употреблению, знания о грамматике, когда философ Константин, названный в монашестве Кириллом и брат его Мефодий изобрели славянский алфавит, образованный по греческому. Этой азбукой до настоящего времени пользуется Россия. И другое случилось так, что можно считать не логичным, азбука пришла к славянам, когда они ещё не были христианами, то есть в девятом веке, когда Кирилл и Мефодий перевели на славянский язык с греческого Библию, а сами славяне ещё были неприступными в язычестве.
Итак, славяне нуждались в христианстве больше, чем христианство нуждалось в пополнении новыми адептами своей религии; особенно славянам нужна была мораль и нравственность, которую получить было им негде, как от христианства - рядом и вокруг других религий в то время не наблюдалось. То есть приход христианства к славянам, это объективность, которая подтверждается вакуумом наступления иных религий на славянские земли, во-первых. И, во-вторых, проявление интереса к христианству со стороны самих славян в Киеве и у полян, и, кроме того, проявление интереса к христианству у власти (Ольга - Правительница и Княгиня, Владимир - Князь), в –третьих, получение начатков грамотности от греческой церкви с опережением принятия христианства.
Но Владимир не был лишён мирских уловок и сам не осознавая того, притворился ослепшим. Невеста Анна, распознав его обман, уговорила его немедленно креститься и о чудо! Владимир прозрел в тот же миг, как только Святитель возложил на него руку. За обрядом крещения последовало обручение и сама свадьба. После чего Владимир поспешил в Киев озарить народ киевский светом озарения при крещении. Истребление кумиров, идолов языческих служило приуготовлением к торжеству крещения народа в Киеве. Одни из них были изрублены, другие сожжены. Главного языческого идола Перуна с серебряной головой привязали к конскому хвосту и били тростями и плётками и свергли с круч днепровских в Днепр. Народ изумлялся происходящему и плакал, лишённый предметов древнего обожания и по приказу Владимира шёл толпами к Днепру креститься - и все шли, исполняя приказ Великого Князя, вельможи и рабы, бедные и богатые, все шли к водам Днепра, что бы принять омовение и рассуждая, что новая для них вера должна быть мудрою и святою, коли Великий Князь предпочёл её старой. Великий Князь Владимир соорудил в Киеве деревянную церковь Святого Василия на том месте, где стоял Перун и призвал из Константинополя искусных зодчих для строительства каменного храма во имя Богоматери на том месте, где в 983 году пострадал за христианскую веру благочестивый варяг со своим сыном, растерзанные толпой язычников.
Образованное Рюриком государство было безрелигиозным не потому, что так захотел Рюрик, а потому, что религии не было вокруг Рюрика - одни идолы и у разных племён они разные и не имели всеобщего влияния и поклонения. Рюрик видел перед собой только северные славянские племена, которые устали жить в распрях между собой и были готовы на унижения своей несвободой подчинением иноземцу Олег, Правитель , получивший власть от Рюрика за мололетством Игоря в качестве опекуна, видел своей задачей то , что получил от Властителя - уберечь власть для Игоря, но не введением христианства, а усилиением своей власти путём новых завоеваний. Хотя христианство было на подходе, он видел христиан уже в Киеве, он видел христиан в набегах на Византию, наверное, сам восхищался богатым убранством их церквей и не мог не видеть христиан у себя в Киеве. Но, нет! не удостоил их вниманием и в жёны своему воспитаннику приготовил невесту из варяжского племени.
И вот уже жена нашего властителя едет за рубеж принять к сердцу церковный молебен, а потом уже и не может жить без Веры среди язычников и едет окунуться в купель и принять христианство. И возвращается на Родину христианкой, в своей новой Вере, оказывается, совместимой с инакомыслием. К счастью Ольга была наделена умом необыкновенным, так же и красотой северной, чем и славилась среди язычников и немалого количества христиан - церковных пастырей, поселившихся в Киеве. Среди всех она была понятна всем своей добротой к ним и люди так же знали о её любви к своему Князю Игорю и к своему сыну Князю Святославу.
А тогда изумлённый бесчестием языческой веры народ не смел защитить своих богов. Но действительно, Владимир был другом своих усердных во всём чиновников и истинным отцом больных, которые всегда могли придти на княжеский двор и утолить там жажду и голод и брать из казны деньги. Он любил свой народ по его сути: люди не должны быть голодны, у них должна быть пища и питьё, у них должны быть деньги. Как всё просто, если не жестокосердствовать.
Василий Иосифович Сталин умирал тяжело в казанской квартире по адресу улица Гагарина, 105, квартира 82, находясь в тяжёлом постоянном похмелье. Кроме того, что он был сыном Вождя, он был нашим современником, наиболее близким по времени, а так же генералом от авиации, молодым участником Великой Отечественной Войны.
При воспоминаниях о фронтовом товарище, глаза друзей застилали слёзы … Но если читатель подумает, что наш герой и современник был так безнадежно наивен, как может показаться по описанным здесь обстоятельствам, то наш читатель не только нам кажется сам сталинистом, будь он хоть самым застенчивым молодым человеком из комсомольского райкома; в это же самое время, когда в его душе звучала торжественная симфония Победы, он замечал что на улицах Москвы, Казани других городов России разливается грязь и что то тарахтит по земле железом, глуша все звуки рядом. А в золотистом тумане и тоже рядом кто то находился, похожий на отца. А рядом с отцом в серой и скучной тени был ещё кто то, отчётливый, страшный и беззвучный.
В ссылку его отсылал сам Никита Сергеевич, активно поддержанный Николаем Александровичем. Шелепин в кабинете на Старой площади появился позже, когда они втроём успели вдоволь наговориться, и наспориться, и накричаться друг на друга.
Булганин вышел в приёмную, где уже скучал Василий. Не стесняясь вопроса своего спросил:
- Оружие есть?
- Какое оружие?
- Тогда проходи к Никите Сергеевичу. Он ждёт и примет. А ты не возражай и слушай. И соглашайся.
Никита сидел в сталинском кожаном кресле за обширным двух тумбовым столом и что то писал под зелёным абажуром настольной лампы. Ему не хотелось видеть его, но что то надо было делать с сыном Вождя. Никита Сергеевич начинал знакомство с Василием, когда тот уже не был лёгким, воздушным и солнечным молодым человеком в любую непогоду. Василий тогда был выпущен из владимирского централа обиженным и злым и имел неприглядный вид серого болезненного лица и тяжёлую походку на больных ногах. Таким он и появился перед Генеральным секретарём. И у него не нашлось ни приветствий, ни каких то иных словесных обвинений вроде посещения китайского посольства и предоставления ему места жительства или обвиений в убийстве отца.
- Ну, пора расстаться, юноша … Но поверьте мне, юноша, вас ждёт дорога полная сплошных неприятностей с трудными поворотами.
- Вы разве ясновидящий?
- Повторяю! Не пора ли расстаться, юноша? А?
- Мне не понятно это - как это расстаться? Мы с вами и в дружбе то не были. А о любви - так нечего и говорить!
- Мало было сделано для тебя? Из тюрьмы высвободили, генеральское звание и всё конфискованное имущество возвратили, квартиру, да какую! трехкомнатную! предоставили. Пенсию назначили, прикрепили к медицинскому обслуживанию. Что тебе ещё надо? Молодой человек, а вы не зажрались? Как вы думаете - вы не зажрались?
- Право ношения генеральской формы сохранено, новенькие золотые погоны лично я выдал с напутствием - так ехать служить отказался. - из-за плеча Василия показалось красное лицо Николая Александровича, в набрякших красных веках и в красных сеточках щёк угадывалось его состояние - бессонница обуяла маршала.
- Не появишься завтра же в Казани, патруль тебя сопроводит! - Никита ударил кулаком по столу.
- Конвой! Конвой, Никита Сергеевич! Я приготовил его на всякий случай! - поправил маршал Генерального секретаря. - Конвой из трёх солдат готов сопровождать генерала в общем вагоне до Казани.
- С этим вопрос решили. - Резко заключил Никита Сергеевич.
- С чем с этим вы вопрос решили? Вести меня к смерти вслед за отцом? Увезти подальше в Казань, а там шлёпнуть как бездомную собаку и этим сталинское дело закончить! Вы это наметили! Сами то кусаетесь как пауки в банке. Сколько уже не хватает вас в вашей кодле? Дорогу и место себе стелите безопасное? Да не упасётесь! Не угадаете где опасность для вас припасена. Живите пока да опасайтесь
отца. Время придёт, ответите! Суки! Суки! Суки! Время придёт …. - И Василий уже не кричал. Челюсти, скулы, язык одеревенели. Он что то шевелил губами какое то ругательство, но оно родилось мёртвым и неслышным.
Эти выкрики с угрозами удивили и уже Никита без ужесточения сказал Василию: паспорт тебе выдаём на имя Василия Павловича Васильева. О Сталине забудь, о Джугашвили забудь и ты никогда не был генералом. Воевал, но простым геройским лётчиком, за что и назначена тебе пенсия. Бессрочная, что бы по кабинетам не шатался. И запомни, ты Васильев Василий Павлович.
- Как во французском романе. - Горько выдавил из себя Василий.
- Приходится. Если служить не хочешь. - вставил своё Булганин.
- Если бегаешь в китайское посольство просишься на жительство. Кто бы тебя здесь тронул? - Генеральный секретарь махнул рукой. - Иди уж. Ступай. Разговор наш закончен. Обо всём переговорили.
- Нет, нет. Генеральское звание мы ему сохранили с правом ношения генеральской формы. - добавил ко всему Булганнн. - Выданная форма, правда, несколько великовата, но ничего. В Казань приедет найдёт себе портного и переделает по себе. А вот тебе и паспорт, а вот тебе и проездные документы, а вот тебе и подъёмные на первое время.
- Как во французском романе, честное слово. Убивать будете то же по-французски - как то изощрённо? А, впрочем, разъяснений не надо. Мне всё понятно.
- Что же тебе понятно, Василий? - спросил Булганин.
- Я не узнаю о своей смерти ничего. Мне всё понятно. Что я ничего не знаю и не узнаю о своей смерти.
Василию захотелось проплакаться. Горестное состояние обуяло его неожиданно, это откуда то взялось - непонятно было сей час, словно пришло посланным с неба или из какого то другого мира, где все друг друга утешают в любви и поэтому плачут в покое. Губы его скривились, щёки задёргались, глаза налились слезами и слёзы пустились ручьями по щекам. Он спрятал заплаканное лицо за своими руками, охватив голову, дотянувшись через лицо до затылка и неудержимо зарыдал в присутствии своих недоброжелателей, скорее у них на виду,
что особенно вызывало в нём уныние и неудержимый плач. Когда он успокоил в себе рыдания он опустил руки на столешницу стола и сел на стул Никита увидел как по красному его лицу пробегают зыбкие волны переживаний из оставленного позади времени, где он точно был
счастлив и беззаботен, что бы ни говорили противоположного о нём, а там за его спиной виделось: его время рядом с отцом, не с Вождём народов, а просто с отцом, который немногословен, не расточителен на ласки, но просто любимый и любящий отец, с которым было спокойно и счастливо. А сей час нижняя его губа нервно вздрагивала как у ребёнка. И, казалось, он вновь повторит свои рыдания по собственной неудачливой жизни.
Василий уже был готов покинуть кабинет на Старой площади, когда лучезарно в кабинет вошёл Шелепин. Присутствующие его удивили беспорядочным нахождением в пространстве кабинета. Никита Сергеевич хоть и сидел за своим столом, но как то неряшливо, без пиджака, с распущенным узлом галстука, в расстегнутой рубашке и вытянув ноги без туфлей под стол - ныли нестерпимо мозоли. Булганин
сдержанно ходил по кабинету. Василий стоял тоже, но как только вошёл Александр Николаевич присел к столу и ждал чего то новенького и обидного.
И никто в кабинете не слыхал как Василий сказал буд то в сторону:
- Я ведь знал, Александр Николаевич, что придёшь ты ко мне однажды. Берией придёшь и значит не с добром. Хотя я перед тобой ни в чём не виноват. Ни перед богом, ни перед Советским Союзом, ни перед отцом.
- Не может такого быть! - искренне поразился Шелепин. - Ты разве забыл о посещении китайского посольства с жалобами. И с клеветой!
На всех нас понёс клевету по миру! Так кто ты нам, если и сын Иосифа Виссарионовича Сталина?
Никита удивлённо глянул на Шелепина:
- Ты что Саша? Сын за отца не отвечает! Поэтому никто не предъявляет ему никакой статьи за связь со Сталиным. Семейная связь не может составить преступления. Василию была предъявлена ст.58, предусматривающая ответственность за государственные преступления и он уже отсидел положенное. Но Иосиф Виссарионович здесь ни с какого боку. Ты что то Саша не то говоришь.
- Не может быть! - Искренне поразился Василий. - Сын за отца не отвечает! А я разве не за отца в ответе перед всеми вами? Потому что ты, Александр Николаевич и ты Никита Сергеевич, люди от всех событий на земле, уже пожухлые от времени присутствия, перезревшие на жарком солнце и вот-вот полопаетесь от избытка власти и тщеславия. Нет в вас ничего для человеческой дружбы, любви, верности, У вас словно нет родных, ни детей … Ничего у вас нет. Даже у волков в стае и у тех есть закон. А у вас ничего нет - дьявол в вас живёт.
- Перестань, Василий, не выдумывай, не пугай меня. Я пуганый - перепуганый. - Александр Николаевич встал возле Василия и наставительно продолжал: Ведь ты совсем с катушек съехал, Василий. Верно говорят, ни одно доброе дело не проходит безнаказанно Хорошо же ты меня отблагодарил за товарищеский поступок!
Василий криво усмехнулся.
- Тебе моя благодарность не на словах нужна!
Но тут Никита Сергеевич словно проснулся. Со сна он вздохнул глубоко и равнодушно сказал:
- Василий, ты человек с этого дня, с этого момента совершенно один, - и совершенно лишний и никому не нужный. Прощай, юноша,
я тебя не задерживаю.
- Как это?
- Да, совсем не задерживаю. Навсегда.
Все замолчали.
В молчании заговорил Василий:
- Если я умру… Если меня постигнет смерть в Казани, - сказал Василий неспешно, сдерживая сбившуюся речь и стараясь говорить обстоятельно, и судя по этой обстоятельности, он рассчитывал на альтернативу в Казани. Но почему то замолчал, утонув в глубину приготовления к неминуемой смерти.
- Что будет, если ты умрёшь? - безразлично поинтересовался Шелепин.
- Ничего, не беспокойтесь с ответом. Это я так. А то, что ждёт меня в Казани я знаю. Только скажите мне, Александр Николаевич, зачем вам всё это нужно - гнобить меня?
- Трудно объяснить, Вася. Но если коротко … то и коротко не объяснишь. Наверное всё очень просто - что бы победить в жизни. Наверное, так. Хотя, как я считаю, в жизни нельзя победить. Ведь жизнь игра на проигрышь.
33
Иногда и нередко Никита Сергеевич прерывал без объяснений свою работу над докладом съезду КПСС, перечитывал исписанные листы и прекращал вовсе свои признания, впадал в тяжёлую меланхолию. Такое состояние длилось долго и он спрашивал себя в такие минуты: Есть ли смысл рассказывать всё это? Всё равно никто не может сладить с защитниками культа личности. Они слишком могущественны - половина самой партии, КГБ и армия, комсомол. И даже встреча Никиты Сергеевича с депутатами не рассеяла его меланхолии и скептицизма, Психическое состояние Никиты Сергеевича было далеко не безупречным. А что может произойти с человеком причастным к убийству тысяч людей? И не на войне, ведь при защите Союза Советских Социалистических Республик, не в смертельной схватке с вооружённым грабителем, а при строительстве социализма в государстве тех, на кого укажет список.
Так или иначе, крайне медленно или неожиданно быстротечно, за сенсацией Никиты Сергеевича должна последовать волна арестов. Но этого не произошло. А мы до сих пор не замечаем этого и выпучиваем глаза на оппонента, примеряя его действия на Путина: Как это могло произойти, что бы в стране не знакомой с демократией, а жившей только его именем никого не арестовали по признаниям одного из его чудовищ?
А я должен заметить, читатель, что признания «этого чудовища», не протокольные, не процессуальные. Они всего скорее как ужас человека от содеянного, который и воздействовал на психику Никиты Сергеевича, не готового принять к сердцу, в душу такого количества насилия. Этот ужас, который существовал где то отдельно и, казалось бы, не касался Никиты Сергеевича, но вдруг повернулся к нему и заглянул в его невыразительные глаза. А там, человеческие глаза ужаса оказались наполненные сатанинской беспричинной злобой и человеческим простым страхом. Вот и писал Никита Сергеевич свой доклад, гонимый этим страхом перед КГБ и, может быть, перед людьми, по привычке называемым народом.
По радио играла прелестная музыка на все времена. Из «Серенады солнечной долины».Георгий Максимилианович слушал и наслаждался.
Но у него из головы не выходил Никита Сергеевич - засел там накрепко. Но должно же, наконец, что то измениться в его жизни, но так долго ожидать этих перемен - и ничего не меняется. Это обидно!
- О боже! - молился в себе Георгий Максимилиагович. - Пусть будет так, как ты решишь. Только мне мало чего нужно и не откажи мне в этом малом. Дай мне спокойствие и сними с меня страх в жизни. И не приближай ко мне этого человека такого неброского и неуклюжего во власти, но и непредсказуемого в своих решениях.
А Никита Сергеевич верил в великую старую мудрость всех народов: стерпится - слюбится. Конечно, слюбится! Непременно слюбится! Целые народы со своими «лидерами» слюбились и не раз, и не два - постоянно. А нам почему жить без уважения друг к другу внутри наших разногласий? Антипартийная группа! Эка невидаль! А если это «пентархия»? Не знаю, не знаю. Нет, никого из них оставлять в силе нельзя. И осталось то всего трое : Маленков, Молотов, Каганович да примкнувший к ним Шипилов. Эта троица вся из пентархии, так что
миндальничать с ними себе дороже. Больше никого нет при деле,
умерли или довольствуются пенсией. Получается я последний из плеяды. Лазарь Моисеевич помоложе будет да со своей кагалой из сестёр и братьев, надо думать, давно забыл о Вожде, а о пентархии, так как бы и не было такого - сплошь одни соратники и друзья.
И гудела в душе у него горькая горечь, жестокая обида, острое желание наказать себя за свои собственные преступления и повёрнутую жизнь не поперёк, а вдоль непреодолимого потока крови.
Парадокс, а ведь действительно так, если поперёк нельзя было встать, кровавый поток жизни вмиг утащит в какой нибудь подвал, куда сливалась эта бурда. Нет. надо ехать и отдохнуть куда подальше, в Пицунду, где не услышу этих слащавых рож и голосов. Кто они для меня - пигмеи. Слово противное против не скажут - уверен, не скажут. Так вот - и пусть молчат в тряпочку. А я поеду отдыхать. И отправился на отдых в эту самую Пицунду.
Только, как всегда, Никита Сергеевич как раз находясь на отдыхе и был отринут от власти - на заседании Политбюро, куда был приглашён и сам Генеральный секретарь. Инициаторами отстранения были Шелепин, Подгорный, Суслов. За Никитой Сергеевичем закрепилось - волюнтарист. И проявления нового культа личности предъявили ему, и ошибки в управлении государством, и ошибки в сельском хозяйстве.
Забыв о достижениях государства в освоении космоса, о достижениях в жилищном строительстве, в отношениях с США. Его отстранили, задвинули в молчание. И тут же всё это стало казаться в давно прошедших временах - то ли годах, то ли месяцах, то ли днях. Но всё равно слишком давно, что бы хранить в памяти. Годы хранятся, кажеться, что где то рядом, только за прошедшее время воды утекло много. И мы констатируем, что с этого времени жизнь Никиты Сергеевича пошла совсем по иному, не потому ли нам кажется, что давно это было. Крепко обидели его друзья, которые и не друзья вовсе, как оказывется. Потом уже догадался: это грехи за прошлое, когда видя такую заботу о себе Иосифа Виссарионовича, стал задумываться и, наконец, пошатнулся в вере в Вождя. А новой не приобрёл.
34
В дороге до самой Казани в купейном вагоне по стук колёс ему было очень скучно. Пришлось всю дорогу ехать с пассажирами от Москвы, с Казанского вокзала до самой Казани, которые не таили в себе людей, сопровождающих ссыльного в ссылку.
Один был высок до такой степени, что затмевал все иные свои приметы, кроме, пожалуй, утиного носа, бросившегося в глаза сразу, как только Василий глянул на него. И обомлел: ждал минуту, но утиный нос не закрякал. Василий сделал вид, что верит этим молодцам всему, сто бы они сей час не наплели ему, дескать едут к бабушке в Казань, но главным занятием их в Казани будет учёба в Казанском университете. Но, в сущности, Василию казалось невероятным, что бы человек с такой незамечательной внешностью и так одетый может быть действительно студентом. И генеральская форма Василия не смутила «студента» - а так быть не могло. Значит знал длинный студент, какого человека сопровождает - не простого.
Второй был вовсе без примет, какой то прыщ - отвернёшься и не вспомнишь.
- Вы ребята как хотите, а я на ночь глядя привык выпивать полный стакан водки. - Сказал Василий, этим двум молодцам, усевшимся напротив и скучно рассматривающим его генеральский мундир на тремпеле.
- Да мы то не возражаем. - поперхнулся словами, еле выговаривая, произнёс длинный, но явно хотел сказать, что он то и есть тот значительный человек в этом купе, который соблюдает правила, по которым он везёт ссыльного до места назначения.
- Не возражаете? Тогда по дружески и выпьем. Тогда давайте посуду
и закуска найдётся. Вот яйца - ох, их три и котлетки, то же три и три кусочка хлеба. До чего же предусмотрительна жена моя, Капа, Капитолина! Вот кого мне любить надо! Она одна меня понимает, моя Капитолина! Моя любимица и моя помощница на все случаи жизни.
И Василий Иосифович, раздобревший после скуки на глазах не строгих сопровождающих, уснул за столиком в купе. Сопровождающие начали готовиться ко сну, расстелили матрацы, застелили их постельным бельём и готовы были отправиться перед сном в туалет, как в коридоре послышалась возня. Они насторожились. Кто то рвался куда то, кто то другой не пускал и удерживал.
- П-пусти …Говорят тебе …пусти паразит! - слышался женский голос из коридора.
Длинный рванул ручку двери купе и та откатилась в сторону. В тёмном коридоре стояла девушка у окна, за которым проплывали не спеша пейзажи Российской низменности. Девушка испугалась звука откатывающейся двери купе и появления в коридоре невероятно длинного человека. Но её смущения хватило лишь на момент. Поправляя волосы, блузку и юбку, она пыталась заглянуть в купе, а длинный ей мешал.
- Сударыня, вам нужна помощь?
- Пожалуй, уже нет.
А Василий уже догадался кто это в коридоре рвался к ним в купе, только не знал кто этот обладатель мужского голоса. Он очнулся от дремотного сна и смотрел в коридор через открытую дверь.
- Так кто этот молодой человек, который с трудом оторвался от вас и сей час удалился трусливо по коридору? Может догнать его да наподдать как следует? - Длинный не отставал от привлекательной девушки. - Ведь он обидел вас? Кстати, а звать как вас?
- Моё место в вашем купе. В этом купе едет и мой … жених… нет муж, которого вы сопровождаете в Казань.
- Если так, то и проходите в купе, как раз ваше место свободно, коли так. Но, все- таки, звать то вас как?
- Мария. - Скромно сказала девушка и прошла в купе. - Мария Нузберг.
- Кстати, почему вы опаздываете? - переменил тон длинный.
- Кстати. этот вопрос не ко мне. - в тон ответила Мария.
- И где вы до сих пор шляетесь? - в том же тоне не отставал длинный.
- Где - об этом меня спросит муж. Вам ясно?
- Молчи, Мария! Не разговаривай. Дай мне лучше четвертной, что бы опохмелиться… А с их, подлецов, потом вычти … Как приедем. Я тебя в обиду не дам перед ними. Не дам … Молоденькая ты какая - Василий встал с полки и потянулся руками к девушке. Та не избежала объятий. Василий прослезился. - Молоденькая ты …
Василий рванулся в коридор и неровные быстрые шаги были слышны ему удаляющимися до самых дверей, за которыми наконец стихли. Это длинный поспешил догнать неизвестного, который недавно азартно приставал к девушке перед купе, куда она должна была войти.
Поддавшись своей испуганной торопливости, Мария наскоро сунула Василию четвертной и поставила на стол ещё бутылку водки.
- Отец несправедлив был к Василию. - Постоянно думала Мария, глядя в его исхудавшее лицо, с тех пор как впервые увидела его в
клинике Вишневского. - Может быть, он действительно мне кажется не тем, что есть на самом деле. Но просто слова не могут меня переубедить. И я буду с ним до последнего. А это последнее - просто совпадение с желаниями его врагов и недоброжелателей - унизить и втоптать в могилу. Я буду оберегать его от унижений. Но, к сожалению. от смерти уберечь не смогу. Если отец самый скрытный из людей, то сын, когда не пьян, сидит, запершись, со своими друзьями - саортсменами, изучает какие то книги о спорте, принесённые ему этими спортсменами, и он все эти книги штудирует и даже ругается с ними. Он любит спорт, он болен спортом. Но странно! Видеть их вместе, словно в волшебном зеркале, когда чудилось в них различия и лмшь лдно сходство соединяло их - какое то предчувствие горя веяло от каждого, как будто оба они жертвы и обоим им предстоит страдание. Один уже пострадал, другой, судя по всему, готов ко всему. Вот и пьёт.
- Ты не веришь в сны? - спросил Василий.
Мария бесцеремонно села за столик, отодвинув от окна оставшегося в купе сопровождающего. Тот без возражений и как то охотно согласился ей уступить.
- Нет, - ответила она. - Мне мать говорила, что это пустяки - в сны верить, если они не сбываются. И я думаю тоже. А сны я вижу каждую ночь и забываю.
Понятно, что эта история нисколько не захватывала и не убеждала ни в чём никого. Ведь в жизни на одной стороне стояла возвышенная, как я уверен, и печальная драма в семье Джугашвили Иосифа Виссарионовича, на другой - красивая фигура безжалостного диктатора, затянутого в мундир маршала со звездой Героя. И если бы кто-нибудь заглянул в душу Василия Иосифовича, то там бы нашёл, наверное, чувства, мысли, впечатления от героев и героизма на языке литературы, ибо язык строгости отца был ему непонятен. Это был процесс воспитания и в этом процессе Василий спрашивал себя: кто же я на самом деле? Этот головоломный, неразрешимый вопрос для него, стал центром маленькой драмы, превратившийся в трагедию в его неокрепшей юношеской душе.
Он так и не стал взрослым. Он оставался всю свою жизнь пылким юношей в свои сорок два года с тех пор как достиг юношеских лет.
Счастливая особенность из детства - непосредственность впечатлений
и поток яркой жизни, уносящий всё вперёд и вперёд не позволили Василию останавливаться долго на отдельных своих рефлексах. Быть лётчиком победило всё. Потом быть командиром звена на войне. И с этим он воевал и воевал. Не командиром авиаполка - это был тот самый рефлекс, на котором он остановился ненадлго. Он был всегда лётчиком или в крайнем случае командиром звена. И на войне. Не где нибудь.
Может быть этому способствовало ещё одно обстоятельство. В семье Иосифа Виссарионовича тон общения всегда был очень простым. Василий никогда не замечал у отца ни одной искусственной ноты. Отец мог его ругать обидными словами, но это были слова без фальши. И этих слов никто не слышал, кроме семейного круга. Такого же правила придерживалась и мать. Вероятно по этому дети , Светлана
и Василий, да и Яков, были очень чутки ко всему искусственному, лживому.
35
Одно лишь вытекало из факта отсылки генерал-майора авиации Сталина Василия Иосифовича в ссылку для Никиты Сергеевича: если он не продолжатель и не член близкого круга, то Василию были все причины его сторониться. Но Василий, как - никак сын его, Вождя, которого когда то сам Никита трепетно обожал. Эта мысль пришла Никите в голову, но оскорблённая гордость поведением Василия, не позволяла сделать и одного шага к примирению.
Ему, как первому и основному разоблачителю культа личности, историческая фигура Вождя мнилась постоянно и не одна, как бы обособленная от других обстоятельств и личностей, а всегда буд то освещённая тенью Вождя.
Никита Сергеевич следил во времени за бегом событий, которые могли бы приблизить страну к неизвестному ему коммунизму и видел,
что мираж ещё не виден на горизонте. Ходил вокруг теплиц, засеянных его любимыми огурцами и повторял, и повторял, бурча себе под нос: Призрак бродит по Европе - призрак коммунизма.
Приезжал Анастас Микоян, из всех его друзей, единственный, кто никого не спросясь приехал, что бы подбодрить духом. Выпили с ним коньяку и поболтали без темы, но не смогли в груди затаить тяжёлого вздоха. При прощании Никита Сергеевич обнял друга и не смог удержать слёз. И сказал откуда то взявшиеся слова, не партийные, не коммунистические, а простецкие, словно соседу по даче в Петрово Дальнем:
- Храни тебя бог, Анастас. Будь осторожен.
Приезжал смелый человек, дерзкий, но смелый и справедливый, поэт, которого он гонял с такими же диссидентами по всем московским ярмаркам, выставкам, собраниям, редакциям, съездам - Евгений Евтушенко. Приезжал с расспросами, предложениями о помощи написать мемуары. Никита по особому отнёсся к нему, просил извинений у поэта
за свою несдержанность в те далёкие годы.
Вот пожалуй и все те, кто побывал у Никиты Сергеевича в Петрово Дальнем после отставки, кто хранил дружбу, сохранил человеческий интерес и готовность протянуть помощь в щедрой руке.
Алексей Иванович Аджубей приезжал часто. Привозил с собой то арбуз, то дыню, то медовые груши, то виноград, то сало. И говорил, что эти дары с бессарабского рынка в Киеве. Говорил неправду. Буд то в Москве этих продуктов нельзя было купить - хоть на Центральном рынке на Цветном бульваре, хоть на Даниловском рынке. Но зять пытался постоянно утешить, вот и придумывал разное. Покупал в Москве, а говорил, что был в командировке и зашёл на Бессарабский рынок. А на площади Толстого в кулешной насытился таким кулешом! Уж таким кулешом! Такого кулеша нигде больше не отыскать.
Как то раз приехал зять с Радой. Вместе они не приезжали, Алексей Иванович был занят своими «Известиями». Вместе посидели за столом, походили по даче, подивились на огуречные теплицы. И уже возврашались в дом. как Раду прорвало слезами.
- Что с тобой, дочь? Что случилось? - В тревоге спросил Никита Сергеевич.
- Теперь и за Алексея Ивановича взялись, черти полосатые! Жизни не дают. Отстраняют, да считай, что отстранили пинком под зад.
22 мая, он помнил, его разбудила кукушка. Он ещё спал и, наверное, просыпался в каком то сладком сне. Было солнечное утро и прошла, словно не начиналась, тёплая короткая ночь. Он лежал в утренней истоме не проснувшись, но уже понимая, что просыпается и услышал кукушку. Она была где то на отдалении - не рядом, всего скорее, на той стороне за рекой, но приглушённое её кукование явственно слышалось.
– Ого, подумал он, кукушки прилетели, значит пришло тепло. А кукушка куковала в притихшем утреннем посёлке упрямо и ненавязчиво. Считать её кукование не было смысла, она куковала без счёта. А ему хотелось, что бы она подсказала ему остаток жизни - далёк ли он. С этой мыслью он окончательно проснулся и в самых утренних телеизвестиях он узнал, что кроме кукушек в наших подмосковных краях оказалась рысь, которую успели подранить наши горе охотники. Но нашлись и добрые люди и создали ей условия для выживания.
Так что написать в эпилоге о Никите Сергеевиче «последнем из сталинской пентархии»? Что скажут мне литературоведы? Или сами ведущие прозаики? Или может, Татьяна Толстая с Дуней Смирновой? Или сами ведущие политики? Или сами преступники прикрытые другими преступниками? Знаю, все они вместе и поодиночке найдут у меня множество недостатков. А литературоведы с Татьяной Толстой и Дуней Смирновой найдут множество нарушений даже в «Апостоле», моей «Пентархии», не хочу и представить. Тогда что мне остаётся делать? Да тьфу на всех их. Когда всё смешное и интересное вновь начинается и остановится никак не может, а Никита Сергеевич на родной земле Новодевичьего кладбища, в чёрно-белом изваянии, правда в отдалении от событий, которые остались на прежнем месте, пока он отсутствует. .И, как понятно, навсегда.
Но не будем ни о чём жалеть . Что было, то прошло.
(окончание следует)
Последний из пентархии генералиссимуса
© Copyright: Владимир Хрулёв, 2015
Свидетельство о публикации №215100700264
Свидетельство о публикации №215100700264
Рецензии