Изгнанники

«Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой».
Посвящается Наде.

Скачать PDF
https://disk.yandex.ru/i/wNjUz8DpKtPrvw

Часть первая
Цари Морей, Герои Степей
Битоит
Было это вечером середины короткой понтийской зимы. Митридат возвращался из Армении в Боспорское царство, истощенный, израненный, потерявший былую богатырскую силу. Но дух воина все еще жил в нем – он верил, что однажды соберет войска, разобьет римлян, и создаст великое государство от Италии до Индии.
Скрипели колеса, медленно брели воины, редкие конники вели в поводу навьюченных поклажей коней.
Рядом с царем шли отряды галлов, германцев и фракийцев – так всегда во времена поражений – дальние становятся надежнее ближних. После измены армян Митридат не верил уже никому, но этих наемников он подозревал меньше, чем других.
Командовал этим сбродом Битоит – галл, во всяком случае, по отцу. Его мать была то ли из Вифинии, то ли из Фракии, он и сам не мог этого сказать. Спутанную гриву светлых волос прикрывал скифский кожаный колпак, на коротком шерстяном хитоне болтался греческий кожаный доспех с парой медных блях. Он носил скифские штаны со скифскими же короткими сапогами, неразлучными с парой засапожных кинжалов, на голых по локоть руках тусклой серебряной насечкой поблескивали железные индийские браслеты, украшенные рельефными ягодами – чтобы не скользил отражаемый клинок, и только толстая витая гривна желтого золота напоминала о родстве Битоита с галлами. Сейчас он вглядывался и принюхивался – впереди дымил костер, и, похоже, жарилось мясо, а войско порядком проголодалось за эти дни постоянных отступлений и неудач.
Действительно, впереди горело несколько костров, стояли телеги с сеном и хворостом, в котлах варилось мясо с зерном, на углях жарились потроха баранов – похоже, кто-то из союзных Митридату колхидских правителей вспомнил о долге гостеприимства?
Оказалось, не совсем так. Среди встречающих было только двое мужчин – калека и седой глава деревни, приютившейся на скалах между горами, морем, и отвесным берегом горной реки.
Воины не задавали вопросов, пожилые женщины молча наливали похлебку, резали мясо, а старики не спешили с речами, ожидая, когда с ними заговорит кто-нибудь из обладающих властью.
Митридат слишком устал, чтобы сейчас вести разговор, и послал на переговоры командира скифов – своего сына Фарнака, свою шестую жену – воительницу Гипсикратию, и Битоита, разумеется.
Пока воины рвали зубами сочащиеся жиром куски, они втроем вышли к старикам, стараясь не показать ни своего отчаянного положения, ни терзающего их голода.
Пошел снег с дождем, они накинули длинные бурки из шерсти овец, головы замотали башлыками, едва виднелись глаза. Фарнак и Битоит были в черных одеждах, а Гипсикратия носила бурку и башлык снежно-белого цвета, ее одежда топорщилась – на спине под буркой висел лук с колчаном длинных стрел.
Оказалось, что искалеченный ветеран неплохо говорит на эллинском языке, но вот смысл того, что он переводил из речей старейшины, немного ускользал от Понтийских стратегов.
– Сначала злой зверь воровал наших детей. Мы сочли это происками соседей – там выше в горах соседская деревня, они тоже считают себя потомками албанов, но язык у них другой. Потом у нас стали пропадать молодые девушки. Мы крупно поссорились с соседями, но оказалось, что и у них те же беды, что и у нас. Несколько недель назад наши охотники напали на след большого зверя. Мы собирались собрать облаву, отправили послов в деревню к соседям, но там все были убиты, а жилища разрушены. Наши люди нашли много следов от больших когтей, мы решили, что это стая огромных медведей, но все знают, что медведи не живут стаями. Несколько дней назад наши воины и охотники ушли на большую охоту за неведомым зверем, но так и не вернулись. Мы узнали, что царь со своим войском идет мимо нашей деревни, и решили просить у него помощи, – окончил свою речь переводчик, а старейшина по глазам пытался понять, ясен ли пришельцам смысл перевода.
– Это ловушка, – бросила Гипсикратия, – медведи не охотятся стаями.
– Это двойная ловушка, – пробормотал Фарнак, – если мы откажемся, то потеряем уважение, на нас будут нападать все, бить в спину, по ночам.
– А я думаю, что это дракон, а не стадо медведей, – сказал Битоит по-персидски, и заметил, как дрогнула макушка у переводчика-калеки, – В Колхиде издревле водились драконы, герой Ясон бился с таким за Золотое Руно. Драконы спали в пещерах много лет, и вот один из них выполз. Мы убьем его большими копьями, – добавил он погромче, на греческом.
Фарнак и Гипсикратия с изумлением смотрели на Битоита – обычно он не показывал такую откровенную глупость.
– Эй, старейшина, – прокричал Битоит, – а вино у тебя найдется? – ручаюсь, что он предложит вино только для царя и его охраны, – прошептал он на языке римлян своим спутникам.
– Старейшина выкрикивал гортанные фразы, в которых явно был избыток согласных звуков, а калека-переводчик на неплохом греческом сообщил, что воинам придется идти вверх по сложной тропе, их рука не должна дрогнуть, а нога – оступиться, но вот для царя и его свиты они приготовили две амфоры родосского.
Фарнак внимательно посмотрел на Гипсикратию, и произнес:
– Предлагаю нашему проницательному Битоиту подготовить план облавы на дракона, пусть выберет копья подлиннее, похоже, он знает, что делать, – произнес Фарнак с нажимом на слове "что".
– Сначала воздадим честь трапезе, принесем жертвы богам, – предложил Битоит.
Ночь прошла в сытном дремотном сне, но, впрочем, иберы и колхидцы были заняты разведением дополнительных костров по периметру лагеря, носились в шуме и гаме, изредка постреливая в темноту зажженными стрелами. Митридат одобрил план охоты: вспомогательные отряды сопровождают албанских женщин в их деревню, ударная сила поднимется в горы, будет искать следы, и штурмовать пещеру дракона. В лагере остаются только царь с семьей, и его личная охрана из людей Битоита.
Гипсикратия вызвалась идти в деревню, ее прищуренные глаза вспыхивали недобрым огнем, когда она говорила о старейшине:
– Полагаю, что в деревне мы найдем золото римлян, – заключила она.
Митридат согласно кивнул:
– Наш общий друг Помпей, я полагаю, постарался. Он делает успехи. У Рима сейчас слишком много золота, их клиентская сеть растет.
– Отец, как так получилось, что Запад стал богаче Востока? – недоумевал Фарнак, – я готов признать, что у римлян лучше дисциплина и выучка солдат, но откуда у них столько денег?
– Гней Помпей – республиканец, –заметил Митридат, – республиканцы не тратятся на роскошь, поощряют земледелие, снижают налоги на торговлю. Мы, потомки македонцев, владеем Азией со времен Александра, мы живем в двух параллельных мирах. С одной стороны, у нас македонская традиция военной аристократии, с другой – у нас персидская сила, роскошь, масштаб. Мы теряем деньги, мы их находим. Мы теряем армии, мы их вербуем заново. Все зависит от единственного человека – героя и лидера. Если я умру, римляне легко овладеют всем моим царством. Если умрет Помпей – они просто выберут нового консула, того же Цезаря.
– Значит, ты считаешь, что Рим непобедим? – нахмурился Фарнак.
– Рим объявил своих граждан исключительными по праву рождения. Все остальные для них варвары – даже греки, египтяне, персы – народы древние, владеющие культурой и мудростью. Чтобы новый гражданин Рима получил земельный надел, должна быть сожжена деревушка где-нибудь в Галлии, Германии, или Македонии. Чтобы десять римских граждан жили в достатке, сотня неримлян должна быть убита, тысяча должна влачить жалкое существование, и все потенциальные Карфагены должны быть разрушены, – с горечью процедил Митридат.
– Но не так ли устроены и государства тиранов? – спросила Гипсикратия.
Митридат посмотрел на жену, и покачал головой:
– Тирания – удел малых и завистливых государств. Величие проявляется в умении согласовать интересы многих. Кир Великий не был тираном. При нем персы провели воду на пустынные плоскогорья, построили дворцы и сады, люди были накормлены. Кир не делил подданных на граждан и неграждан, он иудеев вернул на их родину, и добился союза с Карфагеном. Дарий Великий не был тираном. При нем персы построили дороги от Индии до Египта и Дарданелл, торговля расцвела. Великий Александр не был тираном, он уравнял македонцев и персов, а мы – лишь жалкие его потомки, потерявшие главное, мы снова превратились в восточных царьков.
– Ты владел половиной мира, ты объединил всех потомков Александра, персов и эллинов, ты достоин Александра! – вспыхнул гневом Фарнак.
Битоит смотрел на Фарнака, и будто видел перед собой Митридата во дни молодости. Неясный червячок тревоги вдруг начал грызть душу, предвещая очередную беду.
– Битоит! – позвала его Гипсикратия, – я прошу тебя быть с царем, и... пригляди за Эллоной, прошу тебя!
Битоит ухмыльнулся, привычно напялив маску недоумка:
– Эллона, вроде, сама может за себя постоять, ты дочку не балуешь! – он рассмеялся, подмигивая Митридату – тому нравились успехи дочки в военном деле.
– Будет сидеть подле моих ног, пока не вернется войско, – отрезал шутливый тон Митридат, – а я высплюсь пока, раз ни на что другое сейчас не способен.
Отряды строились под значками, делились на две колонны. Фарнак вел ударные силы пехоты вверх по ущелью, Гипсикратия с горсткой конных сопровождала опустевшие повозки, охраняя поселян. Постепенно обе колонны втянулись в предгорья, и исчезли в туманной мороси.
Битоит тут же начал укреплять лагерь, его люди построили две стены с башенкой в сторону гор, штормящее море прикрывало с тыла, галлы и фракийцы разобрали свои копья и боевые топоры – в такой сырости луки были бесполезны. Когда с этим было улажено, он вернулся в тепло натопленный шатер Митридата.
Митридат лежал с закрытыми глазами, у его ног сидела девочка-подросток в коротком шерстяном хитоне, кутающаяся в меховой плащ. Эллона была отличной лучницей, как и ее мать, но ее навыки сегодня были почти бесполезны. Один-два выстрела – и тетива намокнет в таком тумане...
Митридат открыл глаза, будто и не спал:
– Сколько нужно солдат, чтобы атаковать нас?
– Не меньше тысячи, – Битоит уже сам догадался, что они все-таки попались в ловушку, здесь столько не спрячешь, да они и бесполезны на узком пляже, – тут в ряд больше трех десятков не поставишь!
– Значит, их цель – не мы!
– Мама! – вскочила на ноги Эллона.
– Что может быть интересно Помпею в нашем разбитом войске? – Митридат уже сам просчитал ответ.
– Кроме царя Митридата, которого Помпей ненавидит всем сердцем... Амазонка! Для травли на арене, на потеху римлянам, – Битоит уже набрасывал бурку и накручивал башлык.
– Стой! Додумай уже до конца! – приказал Митридат, – Как они организуют атаку?
– Заведут пехоту в пещеры со множеством проходов, своих людей отправят выше в горы, там наверняка есть крепкие места, а в деревне, несомненно – засада. Конные, без луков, их цель – Гипсикратия. Пронесутся мимо нас вскачь, поедут прямо к Помпею в Каппадокию. Возможно, ударят по нам еще и с тыла, по кромке моря.
Битоит высунул голову из шатра, заорал, приказывая разбирать лагерь, а перекрывать проход вдоль моря южнее речного устья.
– Мальчишку своего пошли за Фарнаком, – подсказал Митридат, – пусть возвращаются!
Мальчишка вообще-то был младшим подручным войскового жреца Полиандра, но в их жалкой участи совмещал служение жрецу со служением воителю, меньше опасаясь грубости Битоита, чем ласк похотливого служителя Зевса.
Впрочем, старческую плоть Полиандра с успехом согревали двое старших учеников – смазливые и вечно сытые Аркобазан и Фидий.
Джулат мигом влетел в палатку, уяснил, что сказать Фарнаку, понял, по какой дороге скакать, выбрал лошадку поменьше ростом, и уже на ходу обнаружил, что на нем мягкий плащ царевой дочки Эллоны. Это оказалось как нельзя кстати, ибо мелкий дождь вскоре сменился крупными хлопьями снега.
Фарнак
Боспорское войско втянулось в ущелье, прямое и ровное, с бурливой и глубокой рекой. Провожатый – тот самый калека-переводчик – махнул рукой в сторону левого притока. Эта речушка была значительно меньше, легко перейти вброд, но ущелье имела глубокое и скалистое, петлями выводящее на плоскогорье. Фарнак едва поспевал за стариком, который ловко прыгал по узкой тропке, ведущей вдоль прихотливо извивающегося русла. На выходе на плоскогорье ущелье извивалось улиткой, расширялось, рассыпалось на несколько оврагов. Калека махнул культей руки в сторону высокой стены – на высоте нескольких десятков человеческих ростов зияло отверстие пещеры. Чтобы подойти ко входу, требовалось сперва по оврагам подняться почти до самого плоскогорья, а затем идти по карнизу под скалами, нависающими над скальной стеной ущелья. Снизу карабкаться не имело смысла, сверху – потребовались бы крепкие веревки, которых у них не было.
Фарнак подумал, где бы он сам организовал засаду, и решил, что либо это будут лучники в пещере, либо пращники наверху, на плоскогорье. Он послал десяток скифов разведать поверху, а в пещеру пока решил не соваться – поискать топлива, чтобы выкурить либо зверя, либо человека.
– Следы вели туда, – пояснил калека, показывая на проем пещеры.
– Ты заходил внутрь? – поинтересовался Фарнак.
– Лазил мальчишкой. Там много ходов, есть вертикальный колодец, внизу подземная река.
Крикнула птица – скифы предупредили, что вокруг никого нет. Значит, пещера.
Проводник осторожно шел впереди, и вдруг ужом скользнул вперед, во мраке сыром растворившись. Фарнак сплюнул:
– Костер! Сырых веток побольше! Кстати, какого демона он нас завел в эту глушь?
– Отманить нас решил от царя, заманил сюда, там небось сзади его родичи нам тропу сбивают! – словоохотливо объяснил кто-то из сивоголовых ветеранов, не дослужившийся до команд, но сумевший сберечь себя в сотнях сражений, что тоже было неплохо.
Фарнак завыл волком, так, что эхо пошло по ущелью, послал два десятка назад охранять тропу, полсотни рассыпал по плоскогорью – по дыму искать выходы из пещеры, остальные уже сложили перед пещерой гору сучьев в два человеческих роста. Огонь долго не хотел заниматься, но, в конце концов, пошел дымок, и вот уже ветер в пещере ревет, как в дымоходе великанов. Тяга была превосходной, гора сучьев не уменьшалась, в огонь летели мокрые ветки, обвитые вечнозеленым плющом, гнезда омелы с маленькими цветочками, бурая прошлогодняя листва. Дым летел в пещеру, воя в вихре, и оттуда вскоре донесся ответный вой, полный муки, кашель, и шум спотыкающихся шагов.
Выскочило с пол-дюжины, лохматые, с невидящими глазами, некоторые размахивали клинками в виде серпов с заточкой по внутреннему краю. Калеки меж ними не было – то ли свои затоптали, то ли покончил с собой, задохнулся, упал – лезть проверять никому не хотелось.
Собрали диковинные серпы, одного пленника, поздоровее остальных, оставили для царской беседы, хотели было еще поискать по плоскогорью, но тут вестовой примчался от царя – мальчонка Джулат, и Фарнак решил не терять времени. Все же попытка вредительства на тропе была – на четыре шага в длину срезали уступ, но у Фарнака было несколько каппадокийцев, умевших чинить горные тропы, и они быстро отрыли надежный карнизик не хуже прежнего.
Митридат
Баррикаду не успели толком закончить, как с тыла понабежали враги. Это были не армяне и не колхидцы – похоже, Помпей сумел договориться с кем-то из малых народов, живущих между великой степью, горами и морем. Нападающие были одеты в овчины, военной выучки не имели, но кричали громко, и лезли довольно смело на бронзовотелых воинов Митридата. Митридат принял от Битоита доспех, поверх доспеха набросил свою барсовую шкуру, вырвал его копье:
– Этих беру на себя! Скачи за Гипсикратией, не опоздай! – и бросился в самую гущу свалки. Он с удовольствием загнал копье по середину наконечника в грудь одного из нападавших, с хлюпающим звуком выдернул, мазнул вправо, рассекая листовидным острием горло еще одному смельчаку, перевернул, и тупым концом опрокинул третьего. Тело разогрелось, раны не ныли, это была настоящая жизнь, Митридат заревел, и помчался, разя направо и налево.
Битоит
Увидев спину Митридата, исчезающего в гуще свалки, Битоит свистнул своим галлам, троих послал прикрывать спину царя, а с остальными разобрал оставшихся верховых лошадей. Хватило на три десятка, он вскочил, и не успел выкрикнуть приказ о выступлении, как на седло перед ним прыгнула Эллона. Девчонка уже слегка замерзла, он прикрыл ее своей буркой, гневно уставился с невысказанным вопросом.
– Хочешь спросить, почему не греюсь у ног батюшки? – осведомилась Эллона.
Жребий можно было и не бросать – ясно, что ее место действительно здесь.
Им бросили еще овчину – скифский кафтан мехом внутрь, и отряд пошел вперед. Видели след от обоих утренних колонн, пошли по тому, который вел в сторону деревни. Подниматься пришлось по заросшему буковым лесом хребту, который выводил в горы высоко над ущельем реки, выше и севернее, и скоро половину горизонта закрывали ряды покрытых снегом гор, а море лежало в густых туманах далеко внизу. Сначала они увидели остовы сожженных, развалившихся сторожевых башен по сторонам от тропы, потом – еще и еще, и еще выше целый городок каменных построек, прижимающихся к краю лесистой горы. Среди построек метались огни, бегали люди.
Эллона
Без своего мягкого плаща она сперва немного замерзла, немного обиделась, что о ней все моментально забыли, делать нечего, пришлось напомнить о своем существовании. Похоже, телохранитель отца вовсе не был горд тем, что на его седле оказалась дочка повелителя половины Вселенной, гордого соперника Рима, владыки Понтийского царства. А, варвары – что они могут понять в делах высокой политики. Ей было неудобно прижиматься к жесткому панцирю, спереди она была зажата руками в ледяных железных браслетах, хоть от коня шло какое-то тепло. Им бы только доскакать до мамы, там она покажет этому варвару, как бьются настоящие амазонки – у нее-то меч за спиной наискосок, с рукояткой над правым плечом – царский меч, благородная бронза. А вот варвар-то скачет с пустыми руками – копье у отца! Эллона предвкушала час своей славы.
Гипсикратия
Когда въехали в каменную деревню, сзади раздался грохот бревен – завалили улицу, выводящую из лабиринта улочек на горную дорогу. Гипсикратия хладнокровно достала лук, наложила стрелу, и пригвоздила старейшину к щелястой каменной кладке. Бросать лошадей не хотелось, пришлось нестись вскачь по узким петляющим улочкам, выискивая брешь в мышеловке. Им под ноги что-то бросали, что-то летело сверху, свистнул десяток стрел – неточно и не сильно. Она тоже послала еще одну стрелу, но тетива размокла, и лук перестал звенеть, обмякнув, как мускул старца. Вокруг Гипсикратии были скифы, фракийцы и аланы, все свои, испытанные воины, они прорвали линию защитников в середине деревни, и поднимались по узким улочкам вверх, надеясь найти удобное место для обороны. Вскоре такое нашлось. Дворик с текучим ручьем, навесы с соломой, стены все в щелях бойниц.
Бойцы быстро ворота раскрыли, на стену взобравшись. Внутрь коней завели, и поставили их под навесы. Были такие в отряде, что разом забыли себя, о конях хлопотали – и только. Гипсикратия таких уважала, но собрала десятников, разделили людей и припасы. Каждый сам себе выбрал, что удобней кому защищать. Гипсикратия распорядилась насчет воды – ясно ведь, сперва попытаются поджечь, а потом уж полезут под копья... Решив с командами, она выбрала для себя крепкий боевой топор на недлинной рукоятке, махнула им пару раз, примеряясь к действиям в тесном пространстве. "Продать жизнь, так подороже", – она знала, что слава Митридата уже позади, и их всех ждет только скорая смерть. И лучше погибнуть в бою, чем попасть в руки римлян.
Она вспомнила судьбу Стратоники, четвертой жены Митридата. Митридат оставил ее в крепости Комана, где хранились его многочисленные сокровища. Стратоника очень боялась за своего сына Ксифара, и из-за этого произошло страшное. Стратоника была в Комане, когда крепость осадили отряды Гнея Помпея. Стратоника сдала город с единственным условием – чтобы ее сыну была сохранена жизнь. Римляне свое дело сделали. Но Митридат не простил измены своей царственной супруге, и казнил сына у нее глазах.
Гипсикратия была шестой женой Митридата, и сейчас осталась единственной – первую жену тот казнил за измену, еще двух – чтобы не достались римлянам, от одной отказался. Что произошло с пятой женой, никто точно не знал, но ее, вероятно, схватил Помпей.
Битоит
Гипсикратия, похоже, была жива – деревня полнилась снующими тенями, дымом, и мельтешением огней. Орали, как в Афинах на собрании. Лезть через муравейник улиц Битоиту очень не хотелось, он крикнул своим, чтобы нашли удобное дерево, и по дуге, обходя деревню, поехал к ее верхней границе, где каменная кладка сходилась со скальным склоном горы.
Девчонку оставил с лошадьми, под присмотром своих, на расстоянии двух полетов пращи. Галлы принесли длинные жерди, и уже лезли во двор ближайшего дома. Там раздались гортанные крики, и пару раз звякнула медь. Остальные бойцы хлынули за своими, и маленькая демоница Эллона тоже понеслась вслед за мужами, иных обгоняя. Битоит наметил ориентиры, оставил совсем скудный резерв, и поспешил – надо же было приглядеть за девчонкой, как обещал.
Фарнак
На побережье явно шел бой. Шатер царя стоял, но основные действия происходили южнее – там хлипкая баррикада едва сдерживала воющую массу албанов. Фарнак увидел огромную фигуру отца в барсовой шкуре – он бился, размахивая огромным копьем.
– Спускаемся в лагерь! – распорядился Фарнак. Было ли это ошибкой, и не лучше ли было послать уже и так оттоптавшую ноги пехоту снова в гору, по следам Гипсикратии, он даже и думать об этом не стал. Пехота покатилась под гору, было скользко, но его люди быстро спустились на ровное место, и – о, чудо – даже сумели частично построиться под значками – вот он, плод десятков лет войны. Фарнак бросил полусотню на помощь отцу, еще полусотню послал в лагерь – привести все в порядок, а сам с основной силой остался на небольшом холме, наблюдая за схваткой. Отца, похоже, прикрывали два дюжих галла, и за него пока можно было не слишком беспокоиться. Он посмотрел на солнце – этот день ловушек закончится ли когда-нибудь?
Эллона
Если кто ждал, что амазонка будет смирно сидеть на лошади, пока другие бьются, то он просчитался. Эллона подтянула свою овчину, поправила меч, и рванула вперед. Хватаясь за щели, она взобралась на стену деревни. Внутри был небогатый двор с ручной мельницей, прессом для винограда, стойло для двух ишаков, сарай с козами, и стена дома с низенькой дубовой дверью. Дом никто штурмовать не собирался, но ворота, выходящие на улицу, уже раскрыли, и держали под контролем десяток копейщиков. На самом дворе валялись в странных позах несколько чужих тел в овчинах. Женщина и двое детей, сжавшись комками, забились под ореховое дерево, растущее посреди двора. На дереве висели крюки для разделки овец, и Элоне не захотелось смотреть, не придет ли галлам в голову самим провести тут царскую беседу. Она выбежала на улочку, и поток галлов понес ее дальше и вверх по улице. Навстречу несколько раз выскакивали чужие, их тут же сбивали с ног, и они еще некоторое время живыми катались под ногами бегущего войска, всяк старался не оставить за спиной живого врага, тем более что в плен брать приказа не было.
Она уже почти выдохлась, когда первые бойцы добежали до воющей толпы, дымящей факелами, блистающей оружием... и своими неприкрытыми спинами. Громкость криков утроилась, аж уши закладывало, или это из-за подъема в гору, Эллона уже плотно держала свой меч в руке, вот только кого бить-то она так и не успела понять, толпа крутилась, и вместо чужих спин она вдруг увидела чужие орущие лица, и чужой клинок нацелился ей в голову. Она присела, клинок просвистел сверху, она резанула по ногам, откатилась через плечо назад, вскочила, и едва не получила по голове древком копья. Меч вылетел у нее из рук, оскаленное лицо надвинулось, толпа надавила сзади, она оказалась прижатой к своему врагу, тот отбросил мешающее копье, и схватился за длинный бронзовый кинжал, занес... кинжал ударился о железный браслет с рельефными ягодками, и под могучим кулаком лицо чужака хрустнуло, как кочан капусты. Битоит оттолкнул ее назад, вскочил перед ней, принял на скрещенные предплечья очередной удар, рванул на себя человека с кривым серповидным мечом, отобрал меч, вогнал в того, кто стоял на коленях, пытаясь прийти в себя после удара по лицу, потом бросил обезоруженного противника на копья его же сотоварищей. Эллона машинально выдернула изогнутый меч из тела, прыгнула за спину Битоита. Тот нагнулся, и вытащил из-за сапог два бронзовых кинжала, сдвоенными кинжалами отвел копье, пронзил руку врагу, прошел на шаг вперед, Эллона тут же срубила своим клинком наконечник с древка копья, подставила плечо под спину Битоита, когда тот пнул ногой своего обезоруженного противника, еще прыжок вперед, свои справа и слева, кто-то с размаху метнул вперед короткое копье, ряды противника дрогнули, опять все завертелось в водовороте тел, но она видела только спину Битоита, и вот они перед высокими воротами, и из-за них слышен голос мамы!
Гипсикратия
Судя по крикам албанов, на выручку шел Битоит со своими галлами – мало кто из живущих мог так досадить противнику. Гипсикратия дала приказ собраться у ворот, готовить встречный удар – не век же сидеть в чужой усадьбе. Факелы еще перебрасывали через стену, но их уже никто не тушил – готовились идти на прорыв, коней передали коноводам, лучшие бойцы пешими встали напротив ворот. Среди людей Гипсикратии было несколько, владевших пращой–она приказала им заготовить камней, сколько смогут унести. Судя по всему, Битоит пробрался дворами, а у нее кони, и она не потащит их через стены.
Но вот забурлило прямо под воротами. Она закричала, велела открывать. Ворота отворялись наружу, пришлось налечь всем, разом, и пошло воинское веселье. Аланы работали короткими узкими акинаками, фракийцы теснили маленькими круглыми щитами и рубили короткими изогнутыми мечами, скифы вперед не лезли, им доверили коней. Наконец, Гипсикратия разглядела Битоита, а за его спиной – Эллону, безобразно грязную, залитую чужой кровью, и без меры довольную. Уподобляться Ментору с его нравоучениями времени не было, она зло глянула на Эллону, та в ответ скривила ротик – "а что я, я не виновата, что так вышло", ладно, будет время потом разобраться, если останутся живы. Битоит ее план одобрил, они послали вестового к резерву, пусть ведут коней к главным воротам, и ринулись вниз по главной улочке деревни. Возле верхней баррикады они остановились, и выпустили вперед пращников. Те постарались, камни споро летели с возвышенного положения, и улочка вскоре опустела. Галлы мигом раскидали баррикаду, и еще раз скрылись за спинами пращников. Кто из врагов выскочил–тот так и остался лежать, камень схвативши.
Гипсикратия скомандовала идти вперед, и ее фракийцы, прикрываясь щитами, пошли собирать на себя подарки сверху. Выжечь осиные гнезда времени не было, так, метнули пару дротиков в открытые окна, и отряд покатился вниз. На выходе из деревни пришлось лезть грудь в грудь, потеряли несколько своих, албанов в плен не брали, озверели все до умопомешательства, даже Эллона выла волчицей. Вырвались, сели на коней, коротко посовещавшись, решили бросить деревню, как есть, римского золота здесь искать – вряд ли найдешь, а людей потерять – проще простого.
Эллона назад ехала на седле перед матерью, иногда с лукавством посматривала на Битоита, тот впрочем, оказался на диво любезен – вернул оброненный царский меч. Эллона уже сердцем прикипела к кривому клинку, меч приняла, но без радости.
– Откуда берутся амазонки, мама?–спросила Эллона.
– Лучше тебе не знать,– Гипсикратия увела коня выше по склону, остановилась на возвышении.
Зачем рассказывать о том, что и так ясно? Однажды в далеком селении мужчины отправляются на добычу, и привозят с собой не только обычную пищу набега, но множество золотых монет, и они собираются, покупают коней, оружие, и все мужчины, молодые и старые отправляются куда-то далеко, на осаду Родоса, или Эфеса, или Гераклеи... А потом, через год, два, три – приходят вести, что война была неудачной, что их послали на неприступные стены, поставили перед колесницами с серпами, бросили под слонов, или что они просто умерли от эпидемии. А женщинам и детям нужна еда, и они не могут сидеть на одних лепешках, и мука кончается, и им нужно выходить в свой первый набег.
И они находят старые кинжалы, рассохшиеся луки, развалившиеся щиты, они не умеют толком скакать и тем более стрелять из лука, но им нужно, нужно идти в набег.
И недостаток умений замещается тщательностью планирования, смелость – терпением, и некоторые возвращаются живыми – и с добычей.
И они приносят годное оружие, и они учатся, и учат сестер и дочерей. И через несколько лет все узнают, что есть в предгорьях войско женщин-воительниц, и они свирепы и безжалостны, коварны, спокойны и хладнокровны. И к ним приходят посланцы, и их тоже приглашают на осаду Трои, или Афин, или Эфеса, или Пантикапея, и колесо истории поворачивается в очередной раз...
Гипсикратия посчитала, сколько сестер-воительниц дожили до этой весны, и откинула башлык, подставляя лицо мелко моросящему дождю.
Езекия
Езекия жил в Фанагории, ведя жизнь затворника. Снаружи его дом ничем не выделялся среди домов богатых фанагорийцев – разве что мезузой на вратах, да чуть более высокими стенами с частыми бойницами.
Езекия вставал до рассвета, молился, принимал ванну, упражнялся в гимнасии, подражая эллинам, а затем метал аркан, щелкал бичом, и стрелял из лука, как это принято у алан и сарматов.
Когда солнце поднималось совсем высоко, он наматывал на голову огромный тюрбан, и удалялся в прохладу тенистого внутреннего дворика с журчащим водопадом, и погружался в чтение торговых книг, и прием посетителей.
В этот день он закончил со сведением баланса, наскоро перекусил, и отправился к хозяйственным пристройкам – посмотреть, как идут работы. У него работали родственники, их друзья, родственники друзей, даже несколько совсем незнакомых беженцев, но все они были иудеями – других Езекия в дом не брал.
Работы шли неплохо. Они делали пластинчатые доспехи для сарматов – брони для воинов и их коней. Металл здесь был дорог, они распиливали лошадиные копыта, сверлили, и из этих пластинок набирали брони. Получалось дешево, много, и, хоть похуже парфянскких, но в этих степях его брони были лучшими.
Солнце уже почти село, когда к нему пришел еще один посетитель. Это был совсем не иудей – грубый тавр с гривой спутанных волос, в шлеме с бычьими рогами, на теле – медный доспех времен Александра Великого, хорошо еще, что свою дубину и кинжал оставил. За спиной Езекии неслышно появились двое родственников – высоких, с бочкообразными грудными клетками, толстыми ногами, и грацией носорогов. Тавр прищурился – прикидывал, за какой промежуток времени он мог бы вспороть этих неповоротливых телохранителей, и зашелся в радостном смехе.
Езекия знал более десятка языков, но таврский – это уже чересчур, он спросил на греческом:
– Счастливо ли добрался, Тарикс, сын Теркла?
Тавр опять рассмеялся, снял шлем, сел, где ему показалось удобным:
– Битый лев возвращается в свое логово. При нем львица, последняя. Несколько детенышей, несколько молодых львов, и множество старых, с раскрошившимися зубами. В Иберии албаны пытались поймать львицу в капкан, у них не вышло. Зря только вырезали две деревни с мирными иберами, да и своих множество потеряли. Я думаю, старый лев молодого львенка хочет вышвырнуть из логова. Так?
"Митридат возвращается в Пантикапей. Правлению его сына Махара приходит конец", – Езекия перевел в уме речь тавра.
– Ну, и? – в свою очередь, задал он очередной вопрос.
– Знать, будет работа для Тарикса! За старого льва возьму двадцать золотых, за молодого – на половину меньше.
Езекия округлил глаза:
– Где сейчас можно взять двадцать золотых? Да видел ли кто здесь хоть раз такие деньги? Тарикс думает, что мой осел гадит золотом, наверное. А у нас совсем торговля стоит, Рим не пропускает суда с соленой рыбой, если так пойдут дела, то заглохнет и торговля зерном! Что говорить о пугливых торговцах шелком – все бегут из Фанагории, один старый Езикия остался, да все потому, что не может купить волов, чтобы погрузить семью и скарб.
Тавр рассмеялся, нахлобучил свой шлем, развернулся к выходу. Езекия проворно схватил его за руку:
– Не покидай меня так быстро, Тарикс, сын Теркла! Я жду богатого гостя, он имеет отношение ко львам. Пока воспользуйся моим гостеприимством, воздай должное вину и барашку. Скоро, скоро придет человек, у которого может найтись двадцать золотых.
Махар
Махар был сыном Лаодики. Лаодика была родной сестрой и первой женой Митридата. Такие браки были в обычае у царей македонско-персидских и египетских династий. Так сберегалась чистая царственная кровь их предков. Для Махара это была кровь великого царя персов Дария, и соратника Александра Македонского – Селевка, основателя династии Селевкидов.
Махар не любил отца, и прежде всего, – за то, что тот убил мать, Лаодику. Митридат не был особенным злодеем – в то время в эллинистических династиях малой Азии убийства родственников были обычным явлением – братья убивали друг друга и сестер, матери убивали сыновей, а уж отцы...
Махар был оставлен отцом следить за Боспорским царством. По сути – два города на противоположных берегах узкого пролива – Пантикапей и Фанагория. Фанагория лежала на холмах между предгорьями Кавказа, великой азиатской степью, между грозным Понтом Евксинским и Меотийским болотом. Фанагория была построена эллинами, выглядела эллинским городом, но дышала воздухом степей и туманами Кавказских гор. Что-то изменилось, что-то случилось у аланов с иберийцами, сарматы не поделили что-то с роксоланами – для Фанагории это тут же сказывалось в торговле и войне, а вот дела Цезаря в Британии или Египте, или там война Антония с киликийскими пиратами – это Фанагорию не интересовало.
А вот Пантикапей был гораздо сильнее связан с царскими скифами, союзами с Херсонесом, военными делами Рима, иудейскими войнами, Боспорским царством, восстаниями даков, делами в Македонии, Фракии, и Афинах. Великая степь не владела кораблями, и не могла по своей воле переплыть пролив, а узкий перешеек, соединявший полуостров с материком, давно перекопали и контролировали скифы – еще со времен, когда они воевали с фараонами Египта. Пантикапей был богат и величав – его стены были толще и выше афинских.
И вот эти два таких разных города составляли единое Боспорское царство – ключ к треугольнику между кочевой степью, перекатывающейся через ущелья Кавказа мистической силой владык Азии, и быстрых на торг и набег владык моря – эллинов.
Боспор жил и дышал благодаря движению между частями этого треугольника. Но Митридат остановил это движение – он проиграл одну за другой три войны, Рим наложил запрет на приморскую торговлю, жизнь остановилась – и Боспорское царство ушло от Митридата. Махар отказался от своего отца. Теперь Митридат, разбитый, но не сломленный, шел на север вдоль узкой прибрежной полоски меж морем и стеной Кавказа. И Махар понимает одно – Митридату нет равных в войне.
Махар еще зимой перешел по льду из Пантикапея в Фанагорию. Сейчас ветер гонял последние льдины в проливе, штормило, и связь между полуостровом и Кавказом временно прервалась. Но плохие новости летят на иных парусах – он знал, что отец здесь, и милости от него ждать не приходится. Махар был окружен эллинами – он не доверял скифам, боялся иметь дело с аланами и сарматами, фракийцев и галлов считал ненадежными, а македонцев у него не было. У него около трех тысяч греческих гоплитов, да они все разбегутся, или перейдут на сторону Митридата, если дело дойдет до боя. Он договорился о встрече с иной силой – влиятельный иудейский купец Езекия пригласил его в свой дом.
Махар пришел один, без слуг, в сумерках. Он не рассчитывал на царскую встречу – так и вышло. Езекия провел его в теплый полуподвал, со столом, семисвечником, шкафами, забитыми свитками, папирусами, и пергаментами.
Впрочем, слуга принес кубок, аккуратно налил подогретое вино, и растворился в темноте дома. Махар отпил, и вдруг понял, что не может даже объяснить, чего он хочет от Езекии.
Езекия, наоборот, мастерски владел словами:
– И что мне с того, что Рим придет за Митиридатом? – возведя очи вверх, вопросил Езекия, – Что Помпей, что Митридат – я разорен!
Пауза, оценивающие движения глаз.
Махар понимает, что должен сказать сейчас что-то:
– Отец убьет меня.
Езекия мелко затряс головой в знак согласия:
– Вчера давали "Медею", твой отец словно вышел из древних преданий. Мы живем в странное время, будто герои древних времен вернулись на землю. Кажется, – вот Александр, что может сравниться с его подвигом? Но вот появляется твой отец, он борется с Суллой, Гнеем Помпееем, Цезарем, он как Океан, это стихия!
Езекия выдержал паузу, и продолжил:
– В великих родах не считаются родственными связями. Если для благополучия страны нужно убить родственника – его убивают.
Махар молчал. Езекия продолжил:
– Вчера я видел на одном из домов надпись: "Митридат – вон из Босфора". Для людей Фанагории приход Митридата – это разорение, война, и неминуемое поражение. В храмах эллинов даже перестали делать жертвоприношения – их боги не принимают жертв за Митридата.
Махар тупо глядел перед собой.
Езекия продолжил:
– Даже есть такие, что говорят: "Митридат ведет нас к пропасти, Махар – вот наш спаситель".
Махар отставил пустой кубок, обратил лицо на Езекию.
Тот продолжил:
– И даже нашелся человек, готовый отдать жизнь за то, чтобы царем Босфора оставался Махар.
– Но... как? – Махар уловил для себя слабую надежду.
– Есть один тавр, – по деловому заговорил Езекия, – берет дорого. Но специалист в своем деле.
Махар вздрогнул:
– Убийца?
– Вопрос в оплате, – не давал тому опомниться Езекия, – требует сразу сто золотых, еще двести – по окончании дела, если останется жив, разумеется. Но пока он работал очень чисто.
Махар затряс головой.
– Знаю, работа сложная, – не останавливался Езекия, – Митридат выработал в себе устойчивость ко всем известным ядам. Остается надеяться на медь и силу руки тавра.
Митридат уже не тот, что был раньше, он дважды ранен за последний год, его силы не те. Но рядом с ним Фарнак, Гипсикратия, и Битоит – из галлов. Они могут стать препятствием на пути тавра.
Царь! – Езекия пустил слезу, – народ молится о тебе! Заступись за людей, за малых и убогих! Страдания от торговой блокады велики! У детей нет хлеба! – Езекия врал, амбары ломились от зерна, но царям об этом знать не положено, – старики не могут купить дров для растопки очага. Иные замерзли насмерть! А придет Митридат – гибель будет всем нам! Останови! Защити! – он бросился на колени, и принялся целовать руки Махара.
Махар судорожно отдергивал руки, вино туманило мысли, и дико, до безумия, хотелось выжить. Он откинулся на ложе, и прошептал:
– Пусть тавр. Но у меня с собой только пятьдесят золотых.
– Езекия будет на коленях молить соседей, остальные деньги соберет, вложит, и уже завтра тавр отправится навстречу Митридату! – он закричал, призывая слуг, те появились, зажглись светильники, Езекия, сгибаясь в поклонах, преподнес Махару пурпурный плащ, и роскошный шлем. Не было нужды объяснять Махару, что это был шлем римского гладиатора – Езекии нравилась двойственная иносказательность даров.
Тарикс
Тавр не любил коней. Там, где он родился, предпочитают ходить пешком, или плавать. Кони – это проблема, их нужно кормить, чистить, нужно знать тысячи мелочей, и кони всегда подводили своих седоков. Тавру не нужен конь, чтобы уйти от врагов. Тавру нужен крутой горный склон, на который не влезет и обычный человек, не то, что конь. Тавру не нужен конь, чтобы догнать врага. Тавр нависнет у него на пути, заранее поймет, где пройдет его враг, где остановится на привал...
Тарикс был доволен. Двадцать золотых приятно тяжелили пояс, в котомке лежало соленое мясо, сухие лепешки, орехи, сыр, финики. Кроме того, Езекия дал ему на дорогу достаточно мелкого серебра – но тавр не так глуп, чтобы в таком деле платить за ночлег. Если потребуется, тавр найдет себе и стол, и кров при помощи своей дубинки, кинжала, и смекалки.
Тарикс проходил в день по двойному войсковому переходу, идя навстречу войску Митридата. Он не боялся. Его жизнь состояла в том, что он брал деньги, делал свою работу, и тратил заработанное. Сейчас нужно сделать дело. Он это умеет.
Идеальное место для войскового лагеря было найдено. Глубокая морская бухта, две речушки, текущие с гор, горы сплошь в зарослях колючего кустарника – прекрасная вещь для терпеливых и умных, большое пространство для лагеря с относительно плоским рельефом.
Тарикс прорубил себе тропку наверх, но, разумеется, вовсе не дорогу, скорее, сделал волчью тропу, с тупиками, выводящими в густые заросли колючек, с тайными боковыми ходами. В самом дальнем месте, где был выход на перевальчик, спрятал свою длинную палку – в деле будет только мешать. Продумал дальнейший путь отхода, разведал места, прикинул, как конные будут искать, с собаками тоже погони бывают... По речным валунам пробежаться придется, потом по крутой, но щелястой стене, и дальше – к синеющим в дымке Кавказским горам – там легко затеряться.
Огонь не разводил, питался орехами и водой, на ночь позволял себе горсть сушеного винограда. Нашел себе потаенное место среди камней, сделал каменный ящик, срезал дерн, притащил на руках, накрыл, завалил мелким щебнем. Веток и дерева не применял – всякий лентяй их возьмет для костра, и засаду раскроет.
Артур
Землю застилал густой туман. Не было видно далеких гор, морского берега, только знание рельефа малых ручьев и овражков помогало ориентироваться на равнине, покрытой мокрым снегом, кое-где зеленеющей травой, и молочным туманом. Тем не менее, отряд конных спокойно и неотвратимо продвигался вперед, постепенно поднимаясь по взгорью, и одновременно приближаясь к морскому берегу. Сарматы, в количестве двух десятков, на тридцати лошадях, навьюченных двухмесячным припасом, кочевали на юго-запад. Впереди ехал рослый воин с двуручным мечом за спиной.
Его звали Артур. Артур был героем степи – вожаком, атаманом, удачливым в набеге и торге. Впрочем, удача – всегда рядом с тем, кто умеет выбирать друзей, и слушать советы мудрых.
Артур умел видеть далеко. Этот дар дается не всем. Раньше Артур видел не дальше полета стрелы. Теперь, после многих лет разговоров с мудрым Езиком, он видел и сияющий золотом Рим, и битую черепицу Афин, и обугленные стены Пергама. Ему не хотелось туда смотреть. Мудрый Език показал ему другое место на ковре Вселенной. На самой границе западных владений Рима, на краю земли, за морем, раскинулся зеленый остров Британия. Мудрый Език познал, что эта земля будет тем местом, которое будет новым центром Вселенной после падения Рима. Как человек может смотреть так далеко через годы и годы, Артур не знал, но подозревал, что эта магия связана с таинством говорящих пергаментов. Как бы то ни было, зеленый остров, где есть место для коней и воинов, заворожил Артура. Место, где можно спокойно жить, в стороне от бешенного круговорота племен, когда иные народы исчезают быстрее, чем можно выучить их языки.
Артур должен был решиться на этот шаг. Чтобы попасть на остров мечты, нужно было заручиться поддержкой Рима, стать союзником Цезаря. Език обещал устроить это. Для себя он просил не много – возможность первым скупать добычу, охрану, и – право, смешное требование – возможность беспрепятственно поклоняться своему Богу.
Единственная сложность – морской царь сейчас враждебен Риму, и нужно выждать момент. Рим сейчас кормит золотом скифов, и не примет к себе сарматов, их старых врагов. Език говорит, что нужно ждать смерти морского царя. Артур мог бы легко убить морского царя, но Език сказал ему, что нынешний Кафтысар Махар – только видимость, тень своего отца, владыки южных земель. Настоящий владыка – старый богатырь Митридат, могучий воин, муж сотен жен. Махар потерял честь, он пошел на подлость, Махар посылает какого-то тавра, не то Тармака, не то Савмака убить царя Митридата. Език послал Артура со странной просьбой – спасти старого владыку рыб, Митридата, поймать Савмака, и сделать так, чтобы Митридат увидел золото, которое тот получил за свою работу. Зачем ему это, как это связано с Британией, Артур так и не смог понять. Но он и без Езика знал, что такое честь. Сарматы были хозяевами этих степей, и он не допустит здесь подлого убийства. Пожалуй, стоит спешить.
Раньше сарматы звали морского царя Кафтысар-сюендон-алдар – Глава рыб, владыка проливов. Теперь длинное имя сократили до короткого – Кафтысар – "Царь рыб". Нынешний Кафтысар был обречен. Его дни были сочтены – об этом открыто говорили в степи. Либо римляне прекупят скифов, либо собственный отец придет и сместит нынешнего Кафтысара. Артур был готов к любому исходу. Его клан усилился за последние пять лет. В его дружине множество сильных воинов, у него много прекрасных коней, много бронзовых мечей и кинжалов, у каждого воина двуручный меч из железа, люди и лошади защищены пластинчатыми доспехами. Но он не ожидал от Махара такого вероломства, как убийство собственного отца. Это прогневит всех богов, и этому не бывать.
Разведчики обнаружили сарматов, нос к носу столкнувшись с ними в густом тумане. Получив известие, они на всем скаку вернулись к своим. Гипсикратия выслушала их, и помчалась не к мужу, а к Битоиту.
– Прочеши каждую пядь земли, найди его!
– Кого?
– Тарикс, так зовут его греки. Аланы зовут его Тармаком, сарматы Савмаком. Он – как змея. Может быть быстрым, а может терпеливо ждать в полном оцепенении. Он почти не пахнет, ест мало мяса, собаки с трудом берут его след. Он всегда выполняет свою работу. От него не спасает броня.
Полиандр
Полиандр сидел перед походным алтарем, и упершись неподвижным взглядом в грубо нарисованные молнии Зевса, и изо всех сил старался не думать о Риме.
Рим был проклятием для человека, Рим был для него врагом, и он же был предметом зависти и вожделения. Все знали, что все дороги ведут в Рим, и каждый хотел войти туда гражданином, патрицием, но слишком многие приходили в рабских цепях. Мало кто мог попасть туда свободным. Чтобы сохранить свободу, приходилось бежать. Рим давил, давил тяжелым прессом, выжимая людей за границы обитаемой Ойкумены. Галлия обезлюдела. Кто-то дождался, когда легионеры Цезаря сожгли по осени их поля, и бежали в голоде, теряя людей без счета. Смелость была не в ожидании. Смелость была в умении вовремя стронуться. Кто уходил заранее, сберегал малых детей, теряя только стариков.
Обозы галлов шли за Альпы, во Фракию, Дакию, смешивались с фракийцами, венедами, беженцами с Адриатики, Черных гор, Македонии, да и из самой Италии. Они шли и шли, толкали и толкали свои повозки, в горах, болотах, долинах горных рек, лесах и степях. Выживали самые крепкие, способные долго ходить, длинноногие, широкоплечие, способные толкать тяжелые телеги, помогая быкам. Выживали те, кто при опасности становился спиной к спине, а не бежал, торопясь сломить себе шею. Их речь менялась, смешивалась, упрощалась.
Этруски понимали венедов, венеды понимали галлов и черногорцев, те понимали фракийцев и даков, фракийцы понимали македонцев. На заре человеческой истории скифы и кельты имели единый язык, и сейчас разница была не слишком велика. Иные языки были у греков и персов – македонцы и эпироты переняли половину греческого, а вот персидский приходилось учить заново. Еще сложнее был язык египтян, особняком стояли языки иудеев и финикийцев.
Но те были далеко на юге, а северные соседи Рима бежали на северо-восток: германцы не пускали их в свои леса, Азия была неспокойна, в скифской степи земледельцам было не выжить.
Скифы встречали их, и вели на границы степи и леса, обустраивали на первых порах, давали обзавестись хозяйством, и приглашали в торг, но цену назначали сами. Земледельцы растили зерно, меняли на соль, на железо, масло, вино, и телеги с зерном катились через степь. Торги шли по осени, после сбора урожая, весной у поселян оставалось только на посев.
А скифы имели золото – полновесные монеты Рима, золото Египта и Греции. Хлеб отправлялся на юг, золото плыло ему навстречу, на север.
Скифы смеялись над сарматами. Те тонкими золотыми листочками обклеивали деревянные фигурки, у скифов же было добротное, цельное, литое злато.
Скифы носили золото на запястьях, на шеях, в ушах. Уже не считалось знатным одеть на себя просто толстую цепь, золотая молодежь носила пекторали с сотнями искусно изваянных фигурок, с портретным сходством с родителями, друзьями и родственниками.
Греческие мастера в накладе не оставались. Пять лет жизни у варваров обогащали ювелиров, кабатчиков, торговцев вином, рабынями, и конями.
Полиандр смотрел на молнии Зевса – краска облезла, позолота осыпалась… Золото… золото… оно нужно даже молниям Зевса, тем более – Полиандру.
Артур
Тарикса поймали, монеты были при нем. Артур смотрел, как старый Кафтысар считал монетки. Два десятка. Как пальцев на руках у двух людей. Три или четыре – с рыбками, остальные – с орлами или портретами людей в венках. На иных были говорящие знаки, Артур их не понимал, да и кто может такое понять – но вот старый владыка рыб, кажется, понял сразу, и все. Его лицо покраснело, он щерил оскал, дышал тяжело и часто, как волк, отбирающий чужую добычу. Артур бы никогда не понял, как по этим круглым кусочкам металла можно было узнать руки, подавшие их убийце, но тут тоже явно было особое колдовство.
Царской беседы не было. Кафтысар сделал знак своему телохранителю, и какой-то пехотинец – не то Витоит, не то Биктоит – повел того прощаться с жизнью.
Битоит
Узнать в приговоренном к смерти побратима, и не подать вида – такое давалось Битоиту легко. Они прошли несколько шагов по направлнию к горам, Битоит махнул своим рукой – отошли.
– Как жизнь? – спросил Тарикс на языке скифов.
– Мы пока выжили, – просто отозвался галл.
– Не собрался еще женится?
– Да, вот сложу очаг – и, первым делом...
– Да, очагом от тебя и не пахнет. Ты более месяца жил где-нибудь постоянно?
– А ты?
– Есть у нас в горах Тавра одна долина... там у меня родовое гнездо, – мечтательно произнес тавр.
– А у меня и рода уж нет.
– То есть, все, что есть у тебя в жизни – это Митридат, и служба ему?
У Битоита перед глазами возник озорной образ Эллоны, он убрал с лица улыбку.
– Давай здесь, – предложил тавр.
– Обижаешь,– Битоит уже резал ему веревку на руках,– мы с тобой кровь смешали и выпили.
– С неплохим вином, кстати,– засмеялся Тарикс, – за мной огромный должок.
– Вернись, иди по нашему следу. В Пантикапее найди меня. Днем не подходи.
– Ты хочешь выжить? Тогда пошли со мной сейчас, – предложил тавр, – Митридат обречен. Не я, так кто другой его убьет...
– Не выйдет, – отрезал Битоит. Перед лицом смеялась Эллона, трясся от холода Джулат.
Тавр стал серьезным:
– Да помогут тебе все боги кельтов, греков, и персов! – он развернулся, и побежал вверх по склону, нырнул в кустарник, и скрылся из виду.
Митридат
Закончив с делами, сарматы собрались в круг, и начался симд. Десятки людей плясали, выполняли нелепые приказы ведущего – то прыгали на одной ноге, то отнимали шапки друг у друга, то менялись бурками, то для смеха раздевали кого-то из своих или зазевавшихся чужих – в целом – холода они не чувствовали. Трое стучали деревянными палками по сухому дереву, задавая ритм, один водил смычком по арфе, сотня глоток подхватывала слова запевалы, держа мелодию. Симд был для сарматов лучшим средством от холода, голода, и бессонницы. Артур с сожалением прошел мимо круга, идя в шатер царя рыб.
Царь рыб уловил в глазах Артура презрение конника к человеку, не родившемуся в седле, и, горько усмехнувшись, предложил вина и разговор. Артур не отказывался, снял свой двуручник, важно поставил рядом с царским оружием.
Митридат глядел на тронутый ржавчиной клинок, и думал о благородной бронзе, которая с древних времен не старится, и о низкопробном железе, которое покрывается ржавчиной на другой день после ковки.
– Что есть благородство? – спросил царь, лично передавая вождю сарматов кубок с вином.
– У нас есть легенда, – вождь выпрямился и поднял кубок, – про благородного жеребца.
Царь был вынужден вновь выслушать знакомую ему легенду, стоя с должным уважением, ибо для сарматов тост был скорее видом молитвы, чем веселой историей на пирушке.
– И он бросился в пропасть... Да, я уже слышал эту легенду. Но в чем благородство... вот этого? – царь кивнул в сторону огромного меча.
Сармат зыркнул глазом, виночерпий налил ему второй кубок.
– Мы бьемся один на один. Мы бьемся грудь в грудь. Мы бьемся на ногах, стоя на земле. Мы не раним коней. Обе руки – на рукояти меча. Все честно. Мы не стреляем из луков, как скифы, мы бережем коней. Мы – благородные наездники. За доблесть!
Митридат подошел к огню, принес жертву Митре, исполнился духа, обретая силы от божества, и выпил даже не само вино, но фарн вина – благодать, содержащуюся в нем. Сармат сопровождал его действия как бы рассеянным, а на самом деле – предельно внимательным взглядом исподлобья.
Царь пил вино, и изумлялся. Пока потомки Александра и Дария спорили с потомками Ромула, из ущелий Кавказа вышел новый народ, молодой и гордый, растущий, смотрящий в будущее, а не оглядывающийся в прошлое.
– Напавшие на нас недавно были не таковы, – промолвил он наконец.
Вождь протянул кубок в третий раз, и заглянул Митридату в глаза:
– Представь себе, царь, что другой народ отступает, как ты сейчас. Но у него за спиной нет укрепленных городов, нет крепких мест – только степь, ровная, как ковер. Проиграв одну схватку сильным врагам, такой род начинает скакать, оставляя шатры, оставляя весь скот. Старики сами просят перерезать им горло, и в первую очередь они убивают стариков. Потом приходит черед женщин и детей – они не могут долее скакать, и не хотят задерживать тех, кто еще может спастись. А весть о разбитом клане огнем бежит по степи, и всякий рад напасть на ослабевшего, отвергнутого. И целыми днями мчится разбитый клан, и нет ему места, где может он зацепится. Наступает день, когда самые крупные воины спешиваются, отдают коней более легким, и остаются задержать врагов – пока преследователи будут их ловить арканами, мучить, пытать, – побратимы успеют уйти дальше, ценой своих мучений они дают братьям несколько часов жизни, иногда день. И постепенно остаются только самые легкие, самые выносливые молодые всадники, и они скачут и скачут, и нет им времени, чтобы поесть, они только пьют. И вот однажды – если очень повезет – на горизонте перед ними открываются вершины Кавказа, и они поворачивают коней в сторону вечных снегов. Выжившие карабкаются вверх и вверх, их все меньше, и новые братья, не в силах скакать, разворачивают коней в сторону врага, и ждут скорой или долгой смерти. Наконец, десяток всадников находит убежище на высокой горе, и преследователи машут на них рукой, и отворачивают назад в степь – добивать раненых, ловить отставших и потерявшихся, жарить чужих баранов, веселиться и петь победные песни.
А оставшиеся складывают квадратную башню на склоне горы, и заводят туда лошадей. И у них нет еды, и у них нет женщин, и у них нет своей земли, и чтобы взять себе еду, чтобы взять себе женщин, они спускаются с горы в свой первый набег. Весь мир против них, весь их мир захватили враги, и у них нет жалости к врагам. Грабить и убивать для них – так же правильно, как дышать, ибо такими их сделала судьба.
– И, в чем же ваше отличие? – спросил царь, не удержавшись, и сделав добрый глоток.
– Я возвращаю своим людям степь. Нас выгнали когда-то скифы, а мы – возвращаемся. Мы больше не беглецы. Мы берем обратно себе этот мир, он – наш. Мы – благородны. Нам незачем красть. Мы даже женщин не крадем, – мы берем невест. Породниться с нами считают за честь. Впереди степь, за спиной Кавказ, в сердце–доблесть!
Артур отложил пустой кубок, впился зубами в кусочки мяса, изжаренные на тонком кинжале.
Митридат, напротив, показал, что будет еще вина, ему мгновенно подлил прибившийся к ним подлиза – полугрек Полиандр.
Батраз
Как-то получилось так, что Батраз чувствовал себя в долгу перед Битоитом, заслонившим его от кинжала Тарикса. В этот день они проехали еще одну понтийскую деревню, и дальше путь царя лежал через земли Фанагории, а путь Батраза – к летним кочевьям, выше в горы, где зеленая трава, и холодные ручьи. В этот раз Битоит приехал в его шатер не один. С ним была царева дочка Эллона и мальчишка Джулат. Впрочем, мальчишка грозил превратиться со временем в крепкого мужа – уже сейчас у него были большие кисти рук и стопы, длинные руки и ноги, и при этом – почти детское тело. Он напоминал молодого нескладного щенка с умными глазами, который вот-вот превратится в могучего мощного пса – грозу волков.
Битоит подошел к нему с опущенными глазами, и Батраз понял, что тот будет о чем-то просить. Батраз выпятил грудь, задрав бороду, заранее радуясь возможности отплатить за добро.
Просьба галла была необычной. Батраз старался не шарить глазами по Джулату, но это ему давалось с трудом. Смотреть на Эллону он, право слово, стеснялся, В глаза галла глядеть бесполезно, когда тот не прятал взгляд, в его пустеющих глазах читалась только ощущение приближающейся смерти – Батразу этот взгляд был знаком слишком хорошо.
Он для важности вызвал своих телохранителей – те явились, и встали позади, при полном оружии.
Эллона вышла вперед, и тонким голосом произнесла:
– Я, Эллона, дочь царя Митридата и воительницы Гипсикратии, отпускаю своего слугу Джулата, даю ему полную свободу... надеюсь, что он будет хорошим воином... и не будет обижать женщин, – она хихикнула. Сарматы оценили шутку амазонки, улыбнулись.
– Даю Джулату двух хороших коней, – высказался Битоит, – ну что, берешь мальчишку?
– Беру! – не подумав, согласился Батраз. А меч-то у него есть?
– Вот! – Эллона держала в руках царский бронзовый меч, – будет ему в самый раз.
Джулат встал перед ней на одно колено:
– Я не слуга тебе... больше, но я никогда не забуду доброту царевны Эллоны. Я каждому скажу, что она – самая лучшая и самая красивая из женщин, а кто мне не поверит, я вызову его на бой!
Эллона улыбнулась, и передала ему меч:
– Не дерись без причины, уважай старших, не обижай слабых. Вставай, благородный наездник!
Батраз подошел к мальчишке:
– Будешь биться за меня?
Мальчишка сдержанно поклонился, рассек мечом левую ладонь, на землю закапала кровь:
– Кровью клянусь!
Батраз быстро вынул кинжал, надрезал свою ладонь, и пожал руку мальчишке. Обнялись.
Эллона подошла к Битоиту. Думалось одно: "Как мало остается друзей!"

Часть вторая
Киммерия, страна орлов и львов
Езекия
Мудрый Езекия принимал своего дальнего родственника, молодого парнишку, весьма начитанного, и сведущего в книгах. Паренек неплохо проявил себя в приеме скота, расчетах с заказчиками и подрядчиками, и Езекия собирался поднять его до следующего круга приближения к делам семьи. Хорошее вино и сытные закуски располагали к многословию, и паренек, задыхаясь от восторга, стал описывать победы Юлия Цезаря в Галлии.
– А каковы будут последствия этих побед, Савл? Ты знаешь?
– Это торжество цивилизации над варварством. Там, где были дикие леса и капища язычников, будут стоять города с многоэтажными домами, театры, прекрасные храмы с мраморными статуями. Где раньше носили звериные шкуры, будут чистые люди в хитонах и тогах, на ипподромах будут состязания колесниц, бои гладиаторов, в библиотеках будут переписывать творения древних. В мраморных термах люди будут мыться и беседовать о возвышенном! – глаза мальчишки сияли.
Езекия трижды хлопнул в ладони, появились его охранники, похожие на носорогов.
– Бить. Долго. Не калечить, – кивнул Езекия в сторону Савла.
Настроение было испорчено. Он выпил еще немного вина, прислушиваясь к доносившимся со двора шлепкам и стонам, потом перечитал календарь с пометками важных дел. Запомнилось имя Полиандра – тот должен был в ближайшее время быть с визитом. Не хотелось, чтобы посторонний присутствовал при внутрисемейных разговорах, и Езекия поспешил на двор – процедуру вправления мозга приходилось укоротить.
Парнишка уже порядком сомлел, обмочился, и не мог стоять без посторонней помощи.
– Послушай меня внимательно, дорогой Савл, – Езекия сделал знак перенести паренька в тень и облить водой, присел рядом на трехногую табуретку.
Мальчишка часто дышал, не смея пискнуть.
– Давай посчитаем. Сколько было людей в трансальпийской Галлии до вторжения Цезаря? Четыре миллиона, приблизительно. Возможно и больше, – Езекия сощурил свои мудрые глаза, глядя на лицо мальчишки.
– Цезарь уничтожил миллион галлов убитыми, – Езекия загнул палец.
– Допустим, еще миллион умер от голода и болезней, что у нас остается? Два миллиона галлов. Давай-ка, подумай, что будет с ними. Только, если ты начнешь мне рассказывать, как они будут мыться в термах, и смотреть представления в театрах, – Езекия мотнул головой, показывая на место недавней расправы.
Мальчишка, похоже, начал понимать, что такое серьезный разговор.
– Вот и славно, – подумал Езекия.
Савл утер кровь и сопли, провел рукой по разбитым губам:
– Половина уйдет на северо-восток, другая половина – вдоль по течению Истра перейдет во Фракию, Македонию, Дакию.
– Соображать начал! – обрадовался Езекия. А кому они там нужны?
– Никому, – подтвердил Савл. Они пойдут дальше, в Малую Азию, где война, им нужна будет своя земля.
– Верно! – одобрил Езекия, – вокруг римских театров будут фермы римлян, а прежние хозяева будут либо уничтожены, либо изгнаны. И лучше уничтожены, ибо изгнанники могут когда-нибудь вернуться. Но Цезарь, как мы посчитали, упустил не менее половины галлов. И вот, миллион галлов переселяется в Галатию. В пути они теряют половину людей, оценим оставшихся в пятьсот тысяч. Они могут выставить не менее ста тысяч воинов. Прошедших жестокий отбор, очень голодных и злых воинов. Умеющих выживать, смею заметить. И в какое же войско они вступают?
– Они вступают в войско Митридата, так как он воюет с римлянами.
– Прекрасно! И что происходит дальше?
– Вместе с Митридатом они приходят в Боспор и Фанагорию, – ответил Савл.
– Замечательно! Ничего, что мы уже приглядели для себя эти места? – Езекия с доброй усмешкой посмотрел на родственника, – сосчитай-ка, сколько их тут будет к этому лету?
– Не менее пятидесяти тысяч, с учетом самых больших потерь, – сообщил Савл.
– К нам пришли пятьдесят тысяч воинов, прошедших огонь, воду, и железо. Это тот самый народ, который шел с Александром Великим, это люди его языка. Если они овладеют грамотой, и сумеют расплодиться хотя бы до трехсот тысяч, то у нас будут крупные неприятности. Боюсь, что в эти места Рим не сможет прийти, и им будет суждено столкнуться с нами. Я тут подготовил кое-какие шаги, галлы будут спроважены из Киммерии, они уйдут по Борисфену на север, к границе леса и степи. Там они временно пропадут на необжитых пространствах. Но они будут медленно расти в числе.
Это вопрос не десяти и даже не ста лет. Но они все равно вернутся. Вернутся армией.
Езекия встал с табурета, и посмотрел на свою мишень для стрельбы из лука.
Батраз
Батраз въехал на крутой холм, откуда был виден и морской берег, и соленые озера, и встающая за солончаками стена Фанагории. На юге было движение – войско Митридата сворачивало лагерь. Вдоль побережья туда и сюда сновали всадники – готовилась торжественная встреча, жители определились с признанием Митридата своим властелином.
Вдоль узкой полоски моря стояли и сидели на земле городские торговцы, ремесленники, крестьяне из окрестных сел, пастухи с детьми и женами, стояли, желая увидеть своего нового владыку. Стражники вышли из города, и построились в две колонны прямо перед воротами.
Из храмов явились надушенные благовониями жрецы и жрицы – посыпать лепестками роз землю перед конями Кафтысара – вон и рабы с большими корзинами.
Богатые купцы сидели на складных скамеечках в окружении слуг и челядинцев, приказчиков с чашами, кувшинами, блюдами засушенных фруктов. Явился даже городской нищий Феофан, расселся на рогоже, вытянув ногу с язвой.
Батраз не считал владык пролива своими властелинами, но желал посмотреть, какова сила и мощь нынешнего Кафтысара. С той же целью явился со своими отборными воинами и Артур, да и мудрый Езекия тоже изволил прибыть в собственной колеснице, окруженный многочисленными родственниками с пергаментами и стилосами в руках – этот и людей сосчитает, и полудохлой клячи не пропустит.
Батраз хмыкнул, заметив, что передовой отряд Митридата уже выступил – это были сарматы, которых тот успел перекупить, видать, не все золото истратил в войне с Римом.
Сарматов встречали приветственными криками, как своих. Народу нравилось, что есть определенность, уж с сарматами общего языка искать не придется – сколько лет живут вместе. Да, склонны к разбою, но в умеренном количестве, и воруют больше из удали, чем от жадности.
Джулат плохо знал сарматов, и Батраз с удовольствием показывал мальчишке на всадников, перечисляя, кто где родился, кто на каком коне, и из чьего табуна, кто купил дорогую сбрую у греков, а кто украл, или взял с побежденного.
– Эти – варксы, на значке – волчий хвост. Быстры в набеге, упорны в преследовании. Мы с ними часто воюем.
– Мы – это кто? – переспросил Джулат.
– Арксаны, конечно, – Батраз показал на череп медведя на их значке.
За кланом варксов ехали рувасы, с лисьими хвостами на значках. Батраз их не слишком жаловал, но бросил, что в разведке они – всех полезнее, и первые, когда приходится удирать.
Сарматы и путь прокладывали, и обеспечивали разведку, хотя и так было ясно, что силе Митридата на много дней пути окрест никто вызов не бросит. Джулат любовался могучими всадниками, он же теперь тоже с сарматами, и недоумевал, отчего Эллона его пристроила к Батразу, а не к нанятым в спешке воинам. Решил, что, наверное, чем-то не угодил царевне, раз она его не стала при себе держать.
– А этих не знаю, кто они? – Батраз вопросительно взглянул на Джулата.
– Отряд Гипсикратии, амазонки – воительницы. Вон, в белой бурке и она сама, подле Митридата – царя охраняют.
Батраз кивнул многозначительно, вгляделся в колесницу царя рыб, окруженную всадницами с луками. Он не питал презрения к женщинам-воительницам, но то, что они составили его личную охрану, все же вызвало легкую усмешку.
Вон, и Езекия аж закаменел, а писцы вокруг него так и шуршат стилосами, пометки ставят, прилежнейшим образом счет ведут, да не скоту, а воительницам.
Городская чернь женщин-воительниц не слишком привечала, а вот перед колесницей царя произошла массовая истерика – плакали, вздевали руки, малых детей тянули. Жрецы курили фимиамом, жрицы сушеные лепестки роз на ветер разбрасывали, венки из омелы насадили прямо на оси колесницы.
– Кто это с царем? – Батраз издалека узнал Митридата, а вот имя его могучего телохранителя как-то вылетело из памяти.
– Битоит, а лошадьми правит Лисимах.
Амазонок было всего несколько сотен, не в пример меньше, чем сарматов.
Савл
Савл расторопно считал воинов Митридата, заносил на пергамент, сверялся с проверявшими его счет помощниками. Отдельные люди вели счет коням, доспехам, отдельно считали лучников, всадников и тяжелую пехоту.
После колесницы царя шел блистающий начищенной медью отряд гоплитов, Савл обернулся к Езекии, ожидая пояснений.
– Идущие позади царской колесницы – суть гвардия царственного тела! – провозгласил Езикия, подмигнув Савлу.
Савл ответил понятливым смехом – немного той гвардии, значит и денег на подкуп потребуется не разорительное количество.
Теперь они смеялись вместе – двое посвященных, видящих не только иллюзорное настоящее, но и неизбежное будущее.
Гоплитов в самом деле было немного. Зато их вооружение было сказочно прекрасным. Чешуйчатые наборные брони так и сверкали. Это была не просто медь, большинство панцирей имело позолоту. Их невысокие шлемы, легкие, с открытым лицом, также были украшены золотой насечкой. Ветераны, проведшие в войнах несколько десятков лет, могли позволить себе такую роскошь. Те, кто выжил за эти десятилетия.
Городская чернь неистовствовала, увидев своих – несли бурдюки с вином, пироги, сушеную рыбу просто бросали чуть не под ноги, молоденькие гречанки целовали бойцов, блудницы – Савл возмутился, а Езекия рассмеялся:
– Ненависть к блудницам проистекает от недостатка монет в кошельке! – пояснил он, – чем человек богаче, тем более он склонен прощать чужие грехи! – и оба снова зашлись в радостном смехе, причем Савл смеялся от души, даже не притворяясь, и от Езекии это тоже не укрылось.
Колонна воинов в блистающей чешуе меж тем заканчивалась. Когда последние латники проходили мимо небольшого скалистого мысочка, пенная волна с моря ударила о камни, взметнулась вверх сиянием разноцветных брызг, и солнечные искры от морской пены слились с искрами от сверкающих лат. Еще миг – и на морском берегу остались только воины, будто бы и в самом деле вышедшие из морской пены.
– Это Боспорские гоплиты, – уточнил Езекия, – македонские фалангисты идут отдельно. У них бронзовые шлемы с конской щетиной, и щиты тоже круглые, но большего размера, не спутаешь.
В самом деле, за отрядом блистающих жаром гоплитов-греков шли македонцы. У этих доспехи были тусклыми, портупеи потертыми, щиты побитыми. Однако сариссы у македонцев были и длиннее, и тяжелее, чем у понтийских греков. Потертые, в изношенных сандалиях, македонцы числом превосходили и греков, и амазонок.
При всем сходстве этих ветеранов македонцы казались людьми из глубокой древности – теперь никто не носил уже цельные панцири, глухие шлемы, полностью закрывающие лицо, с узкими прорезями для глаз – македонцы казались безликими, одинаковыми... обреченными.
Похоже, что и горожане это чувствовали, для них македонцы были что бронзовые куклы. Не греки. Не греки.
Езекия улыбнулся.
Артур
Вожди сарматов так и впивались взглядами в пехотный строй. Сарматы считали себя лучшими среди всадников, воевать с пехотой приходилось не столь часто, а с пехотой великих царств – тем более. Артур многое бы дал, чтобы посмотреть своими глазами на легионеров Помпея или Цезаря, но все же к лучшему, что эти могущественные полководцы были сейчас в многих неделях пути отсюда.
За могучим строем македонцев с их ужасными копьями, несущими смерть и коням, и всадникам, шли галлы. У этих были огромные прямоугольные щиты, такие же длинные копья, а вдобавок – длинные стальные мечи. Строй галлы держали гораздо хуже и греков, и македонцев, они явно любили бой один на один – в тесном строю такими длинными мечами не размахнуться. Артур уже прикидывал, как его всадники ворвутся в разреженный строй галлов, но тут раздалась команда, галлы быстро перестроились, перекинули копья в руку со щитом, извлекли мечи, и несколько раз ударили ими в щиты, громко прокричав свой клич. Артур помрачнел – всех не умеющих держать строй галлов убили, и наверное, еще до его рождения на свет. Он оценил железную броню галлов – у них были и кольчуги, и пластинчатые доспехи, и никакой бронзы – все в тусклом железе, шлемы с круговым козырьком, в основном конические, но есть и сферические с гребнями, похожие на римские каски. Артур знал, что как раз римляне заимствовали вооружение у галлов, но увидев эти щиты и шлемы, он невольно напрягся, будто Помпей уже вдруг перемахнул через Кавказ.
Галлы шли и шли, и их было еще больше, чем македонцев, их были тысячи и тысячи, и они все были похожи друг на друга – рослые, с длинными конечностями – плохая пехота, крепкая, наносящая неприемлемый урон пехота... Артур знал, что сегодня многие вожди и думать забудут о набегах на Фанагорию и Пантикапей, пока эти пехотинцы не уберутся прочь из Боспорского царства.
Езекия
– Пиши, пятнадцать тысяч галлов! – услышал Езекия, и его настроение несколько ухудшилось. Этих было слишком много, они все обвешаны не только оружием, у них на шеях витые проволоки серебра и золота. Этих подкупить не сможет даже сам Помпей со всем золотом Рима. Значит, нужно найти способ спровадить отсюда варваров, не прибегая к деньгам. Информация... Езекия должен узнать, чего они хотят, и дать им это. Если они пахари, а они уж точно не скотоводы – это видно по всему, то имеет смысл спровадить их на Борисфен – пусть пашут на краю обитаемой Вселенной, всем будет только спокойнее. Езекия подумал о карте, он сможет изготовить для них даже несколько пергаментов, он хорошо знает дорогу до Перекопа, через излучины полукруглых бухт Меотийского болота, а там уже и Борисфен, на котором Езекия не был, и в ближайшее время абсолютно не собирался бывать. Он отбросил думы, вглядываясь в новый отряд.
Эти шли с овальными щитами, в кольчугах и конических шлемах, у каждого по два копья и короткие мечи – венеды. Венеды были закованы в сталь, лица их были мрачны, и Езекия почувствовал странное желание забраться под повозку, лишь бы не поймать на себе их недружелюбные взгляды.
Если галлы производили впечатление удалых горлопанов, то венеды явно были характера молчаливого и замкнутого, вот также молча они бились с римлянами от равнин Апеннинского полуострова, гор Македонии и Эпира до холмов Галатии. Они прошли своим мрачным сплоченным строем полмира, пятясь и отступая, но так и не сдались. Езекия огляделся вокруг – поглазеть на восшествие Митридата в Фанагорию пришло множество народу, он хотел увидеть, понимает ли кто-нибудь, также как и он, что это войско несет им войну, большую войну, войну настоящую, от которой от городов остаются одни руины, а выжившие превращаются в рабов и завидуют мертвым... Нет, все только наслаждались зрелищем, иные стояли, раззявив рты, может быть, вожди аланов и сарматов могут понять, что значит для Фанагории приход такого войска, но нет, они не умеют считать, они мыслят категориями бескрайней степи, для них нет такого понятия, как потеря территории – как можно потерять Бесконечность?
Джулат
Батразу все было в новинку, а для Джулата было странно, что кто-то может удивиться, увидев, скажем, фракийцев. Говорят они на языке, понятном македонцам и иллирийцам, венеды их понимают уже с трудом, а вот греки – только с переводчиком. Фракийцы шли сразу за венедами, в войске Митридата они считались неплохой легкой пехотой, но уважать себя они заставили даже римлян – один Спартак чего стоил... Джулат объяснил Батразу, что против конницы фракийцы не очень, они лучше бьются против пеших построений, щиты у них круглые, легкие, с полулунным вырезом – удобно держать, и не мешают метать дротики. А вот мечи у них изогнутые, ими легко наносить удар в обход щита противника.
– Те, которые в кожаных колпаках – даки, у них и доспехи в основном, из кожи, бегают быстро, мечут камни пращой, конникам тоже от них достается, но против конников с копьями они бессильны. С пучками волос на бритой голове – бессы, они к македонцам ближе, строй хорошо держат. У них и щиты побольше, и панцири в основном, бронзовые.
Вот иллирийцы – хорошие метатели дротиков, ноги в обмотках из оленьих шкур, щиты легкие, мечи короткие. Если в горах, в лесу густом бой, по оврагам надо бегать, то это они. Где фаланга не пройдет – там иллирийцы с фракийцами. В нападении внезапном хороши, на лагерь в сумерках напасть – тоже к ним.
Немало их в войске – не меньше десяти тысяч.
Батраз сопел, изучая новые и новые отряды, и вдруг его будто молотом в грудь ударило – скифы.
Среди конников, стоящих на холмах, близ берега морского, движение пронеслось. И ведь знали все, что не день битвы сейчас, но у многих руки к оружию метнулись. Извечные враги сарматов – надменные, жадные до золота, стреляющие из коротких луков, бьющие прямыми акинаками, предпочитающие бронзу и презирающие железо скифы. Легко вооруженные, но тяжелые телом, плотные, ухмыляющиеся, отбирающие скот, ворующие женщин, предающие союзы, алчные, пьяные, обжирающиеся, негодные... Батраз обнаружил, что он это все вслух сейчас кричит – вон и Джулат с изумлением на него уставился. Ничего, мальчишка еще поймет, какие враги сарматам эти скифы, эти злобные прихвостни греков, засевшие за Перекопом, враги вольной степи... Батраз обнаружил, что машет плетью, и орет в голос, как и многие из его воинов – озлобление между сарматами и скифами было давним, и как водится у народов родственных, делящих территорию, родственные раздоры – самые обидные.
Городская чернь выкрикнула Фарнаку слова приветствия, бросили под копыта коня пару венков из цветущей омелы, на скифов знатные горожане смотрели насторожено.
Скифов вел царский сын Фарнак, и Батраз специально посмотрел в сторону Езекии – как тот на скифов отреагирует. Езекия стоял, выпучив глаза, видать, был удивлен, как это родной сын царя плетется со своим отрядом в самом хвосте – видать, есть правда на свете, и Кафтысар тоже скифов терпеть не может.
За скифами тянулось уже не войско – обозы. Шли телеги с войсковым имуществом, семьи ветеранов, отдельные колонны беженцев. С собственной охраной передвигались поставщики продовольствия, перекупщики добычи, снабженцы, к ним жались ремесленники, кузнецы, оружейники, ювелиры, держатели походных кабачков и содержатели танцовщиц, землекопы и разнорабочие. Лагерь переносили к самому городу, разворачивали походный алтарь, жрец Полиандр приносил жертвы, повара ставили котлы, землекопы рыли рвы для отхожих мест, все пространство между городом и кромкой пролива занимали трепещущие на ветру палатки. И скоро стало видно, что лагерь Митридата во много раз больше города.
Царь
Вечер уже опускался на земли Фанагории, когда Митридат начал ритуал получения нового огня. На земляном возвышении шестнадцать воинов, наваливаясь грудью на рычаги, крутили огромное колесо. Колесо приводило в движение вертикальное бревно с заточенным наконечником. Наконечник упирался в стесанное бревно с выдолбленным углублением, площадка вокруг была плотно утоптана, и воины двигались по кругу, бревно терлось и скрипело в своем ложе.
Царь поднял к небу сосуд с благовонным маслом и начал:
– Проклинаю Дэвов!
По толпе, собравшейся вокруг возвышения пронесся гул.
– Исповедую… – царь перевел дух, – себя последователем Ахуры, поклонником Мазды, врагом Дэвов и Рахшасов! Отрекаюсь от Дэвов и Рахшасов в мыслях, словах, и знамениях!
Колесо заскрипело сильнее, запахло горелым деревом. Воины стали сильнее упираться ногами, вращая колесо.
– Во имя Арамати! Отрекаюсь от хищения и захвата скота!
В толпе снова прошло движение, многие скифы не сдержали усмешки, сарматы не проронили ни слова, но каждый подумал, что эти слова Царя Оседлых к нему не относятся.
– Обещаю! Не причинять вреда селениям, чтущим Авесту!
Вокруг колеса появилось тонкое облачко дыма.
– Как Ахура Мазда учил Заратушру!
Царь сделал знак рукой, воины остановились, он приблизился к оси, и вылил на нее благовонное масло из сосуда. По площади разлился густой, тягучий аромат, дым усилился.
Царь отошел, дал знак воинам продолжать вращение.
Солнце уже зашло за горизонт, небесная синева стала густой и темной, первые звезды вспыхнули над горизонтом.
– Все хорошее – от Ахура Мазды! И скот, и Фарн, и Свет!
Колесо скрипнуло, и пламя выбилось, пожирая масло. Воины подняли колесо с бревном, и отложили в стороне. Пламя шипело и клокотало, ароматы сбивали с ног. Царь подошел к огню с масляной лампой, и поджег фитиль. Лампа затеплилась ровным медовым сиянием, царь встал на краю возвышения, принимая от подданных незажженные лампады, передавая им свой огонь. Темнота сгущалась, но вокруг возвышения один за другим вспыхивали огоньки, огонь передавали дальше. Царь, задрав лицо к Небу, прокричал:
– Клятвой обязуюсь вершить добрую мысль, клятвой обязуюсь вершить доброе слово, клятвой обязуюсь вершить доброе деяние!
Огонь рождал огонь, свет передавался, и новые огоньки вспыхивали вокруг, прогоняя тьму.
– Беру на себя Власть! Беру Хшатру над этой землей, для обуздания зла, и защиты добра!
Огромная толпа уже вся была в ярких огнях.
Джулат
Полиандр сидел на скамеечке перед походным алтарем, и вел беседу с Джулатом. Из мальчишки каждое слово приходилось тянуть, как клещами. Пока интересных новостей было две. Первая – сотники не спешили выплачивать жалование за прошлый месяц. Тут по полету птиц нечего гадать – ждут, что количество выплат вскоре поуменьшится.
Вторая новость – Битоит своим галлам выдал золото на три месяца вперед. А вот это уже совсем интересно. Если он раздал золото, значит, вообще не нуждается в дополнительной верности своих людей, бегству потворствует косвенным образом. Выходит, не верит наш Битоит в своего хозяина. Но сам его, скорее всего, не бросит. Почему?
– Битоит весьма предан Митридату, – промолвил Полиандр, – он великий герой, боги любуются, глядя на него, – он протянул мальчишке кусок лепешки с сыром,– но вспомни, что нравится нашему герою больше всего? От чего вспыхивают его глаза? О чем он расспрашивает других? На что он любит смотреть?
"Ну уж не на смазливых мальчишек", – мстительно подумал Джулат, наворачивая сыр, – "но тебе, крокодилу, этого не понять"!
Рассказывать Полиандру, что воину нравится юная Эллона, он не хотел, и скормил старику слухи том, что Битоит хочет разыскать свою родню по материнской линии, говорят, что он расспрашивал фракийцев, какие песни в их стране, у народов к северу от Фракии, и куда собираются галлы, изгоняемые римлянами из Пафлагонии.
– Ну а ты со своими арксанами? Нанялись уже к Митридату?
Джулат знал, что многие племена аланов уже взяли золото, но не от Митридата, а от римлян, и что они уже готовы к походу в трансальпийскую Галлию, но говорить об этом запрещено под страхом смерти, и он многозначительно промолчал.
Полиандр понял, что мальчишка уже вырос, покряхтел, всем видом показывая, что ему пора собираться.
Прощание вышло не очень. Джулат иного и не ожидал.
Полиандр поднялся со своей скамеечки, сел на осла, и поехал к Езекии.
Джулат принес алтарю пару голубей, загадал в сердце желание, вскочил на коня. Из палатки жреца тут же выскочили Аркобазан и Фидий, быстро схватили дары Зевсу. Джулат махнул им рукой, подмигнул. Эх, хоть и не очень дружно жили они мальчишками, но вот пара таких голубей иногда славно спасала их от голода... Дым Зевсу, тук человеку, частенько они крали часть даров и жарили на костерке подальше от жадного Полиандра. Аркобазан слегка поклонился, с трудом признавая в красивом молодом воине-сармате своего давешнего дружка Джулата. Фидий стоял прямо, потом всхлипнул, роняя слезы, размахнулся, и запустил голубем ему прямо в голову. Царский меч вылетел из ножен, разрубленная тушка упала под копыта коня Джулата. Боги отвергли дар. Джулат развернулся, поскакал прочь. Хотелось увидеть Эллону, но сегодня так и не пришлось.
Езекия и Битоит
После второго кувшина вина варвар стал более разговорчивым, и Езекия подлил масла в огонек беседы.
– Слыхал я, что Митридат пригласил старейшин галатов на пир, и коварно умертвил их, заподозрив в предательстве. Это так? – спросил он Битоита.
– Так. Все так, – Битоит отхлебнул еще вина, – Конечно, такое не забыть никому.
– И почему же галлы хранят верность Митридату?
Битоит поставил кубок, и посмотрел в лицо Езекии:
– Это не вопрос гордости. Не в гордости дело, – с горечью признался он.
Езекия молчал, пытливо глядя на собеседника.
– Митридат поступил несправедливо. Он никогда в этом не признается, и не поймет этого. Это не его вина. Это – его беда. Если бы он понимал это, то он бы победил римлян, а не они его. Я понимаю Митридата. Мы вынуждены быть с ним. Не ради гордости. Ради сохранения рода. Против Рима нам не устоять. Мы отступаем сейчас с Митридатом, но у нас будет и свой собственный путь.
Езекия покивал головой:
– Да, я понимаю тебя.
Битоит рассмеялся:
– Один изгнанник всегда поймет другого изгнанника! Ты ведь тоже бежал от Рима из Иудеи? Не бойсь, не тронем.
Езекия машинально выпил из своего кубка, неосторожно поспешил с вопросом:
– Не много ли ты понимаешь?
Галл усмехнулся:
– Это не мудрость, это правда. Ты же дал мне пергамент не из любви к моему народу. Боишься, что за нами придет Рим? Боишься, что мои люди займут твой дом? Распашут поля здесь?
Езекия отрицательно покачал головой:
– Здесь пахать поля просто глупо. Здесь всегда будет война. Сарматы скоро уйдут отсюда в римскую Галлию и Британию. Риму нужны конные воины для контроля огромной территории там. Это так же просто... как и то... что вину нужна чаша!
 Он знаком показал прислужнику, чтобы тот подлил вина Битоиту.
Битоит смотрел на него, и видел каменные домики в высоких горах, плодовые сады и караванные тропы, и видел жизнь, которая строится на торговле, деньгах, найме конных бродяг степи, кораблях купцов и крепких портовых городах.
– Мы могли бы договориться, – начал Езекия.
– Нет, – отрезал Битоит, – Опять брать золото за кровь, опять терять людей... терять себя. Надоело. Народ устал. Пахать землю хотят. Так, может малое племя какое легкой данью обложить, от кочевников отбиться раз в год...
Вот ты, – он указал пальцем на Езекию, – хотел бы сидеть в чистом доме, с маленьким садиком, у фонтана, и переписывать свои книги. А мы хотим жить в широком поле, и чтобы колосились хлеба, и чтобы нас не трогали, понимаешь?
Езекия увидел в глазах варвара огонь, сжигавший посевы пшеницы в Галлии, Иллирии и Галатии, сумел понять его боль, когда спелые колосья горели на корню, увидел легионеров Цезаря и Помпея с факелами в руках, поджигающих поля и фермы. Он вновь покивал головой.
Вино в свете лампад горело огнем и кровью, и Езекия на миг увидел алые плащи легионеров Рима, стену щитов, идущую по земле Иудеи... нет, не по земле... Земли не было видно – то были тела мужчин, женщин, детей, и телами была покрыта земля, и эта земля еще немного шевелилась, и вздрагивала, и тогда деловитый центурион сноровисто добивал крепкого мужчину, или тупо проходил мимо подергивающейся ручонки ребенка... Нет, не сейчас. Езекия вспомнит об этом потом, в час ночной, когда рядом не будет никого даже из своих, и тогда он сможет предаться плачу.
Ему, чтобы "переписывать книги", нужно контролировать этот мир от Гибралтарских столбов до Великой стены страны Хань, он должен держать счет караванам, процентам налога, обороту, вложениям, найму племен, говорящих на невообразимо чудных языках, он должен знать настроения в римском сенате и афинском собрании, быть в курсе дел Парфии, Армении и Египта – иначе он обречен.
А эти могучие воины хотят иметь собственную страну с простыми и естественными законами, они хотят знать, что завтрашний день не принесет им пришельцев с факелами. Они хотят забыть свой старый страх поджога их полей... безумцы.
– Итак, вы уходите на Борисфен, – произнес он.
– Итак, ты остаешься здесь, – произнес Битоит.
Мир сложен. Правда проста.
Галлы
Галлы переправлялись через пролив в Пантикапей. Азия провожала холодным восточным ветром, вонью соленой рыбы, недобрыми взглядами, перешептываниями за спиной. В лицо галлам не всякий отваживался смотреть–рослые, крепко сбитые, у каждого за спиной по два длинных меча, за кушаком топор, у многих тяжелые молоты на длинных рукоятках, даже иные женщины были с мечами, и изогнутыми клинками с заточкой по внутреннему краю. Не объяснять же степнякам, что галлам больше всего хотелось перековать эти мечи на плуги, вот и тащили железо, а серпы у женщин ждали не крови, а жатвы. Но страх был полезнее, чем знание, галлы молчали, загружались в паромные корабли, отправлялись... обратно на запад, обратно, ближе к родной стороне, откуда их не так давно изгнали легионы Цезаря. Обозы беженцев пополнились воинами Битоита – он многим дал полный расчет, заплатив за три месяца. Золото было полезно, людям нужно зерно на семена, нужна мука, масло, одежда, идти предстояло на север, вверх по Борисфену, там мало людей, жирная земля, обещающая богатый урожай, и там точно не достанут легионы Цезаря. Галлы устали воевать. Битоит понял это раньше других. Раньше Митридата, раньше Полиандра, мудрого Езекии и безжалостного Помпея. Галлы уходили от войны. К ним присоединялись венеды, фракийцы, остатки когда-то многочисленных этруссков, беженцы с берегов Адриатики, северной Италии, Македонии, с северных альпийских предгорий. Те, кто выжил.
На этой земле им повсюду попадались каменные стражи этих мест–грифоны–существа с телом льва, крыльями и головой орла. Галлов удивляло обилие камней. Здесь дерево было редким, как в Аттике, каменное жилище было самым обычным делом. И камня, похоже, хватало. Пантикапей имел стены толще афинских, дворцов и храмов было–не счесть. А за стенами города зеленым ковром волновалась молодая весенняя степь.
Земледельцы шли навстречу нетронутой плугом земле, миру, неизвестности. Таврида встречала чистым ветром, зелеными весенними полями, ласковым солнцем. Галлы уходили за Пантикапей, дальше, через степь, к изогнутым крутыми излучинами бухтам Меотийского болота, к маленьким селениям у родников с водой, отдающей серой. Битоит очень хотел быть с ними. Но ему было нужно остаться.
И дело было не в Митридате.
Езекия
В этот день Езекия закончил свои упражнения раньше обычного. Сегодня его лук был легок и послушен, стрелы кучно ложились в цель, повинуясь его взгляду и его руке. Езекия ликовал: «Они, они, никто из них не знает, что Езекия – не жалкий перекупщик краденого, не мелкий ростовщик, не презренный ремесленник! Он сам сделал себя воином, он сильный, он хаз-ар! Да, у него уже сейчас есть сила. И он сбережет ее, и распространит ее в доме своем, в семье своей, и в народе своем он распространит не только знание, но и силу. Но сейчас никто не должен подозревать это, никто не должен об этом знать. Сначала расчет, потом действие! Когда скифы зачахнут над своим златом, когда сарматы уйдут в Галлию, тогда новые сильные всадники займут место в этой степи, с опорой на крепкие селения в отвесных горах, вдали от Рима, от моря, вдали от эллинов и персов, на этой молодой земле будет царство его народа!» Езекия закрыл глаза. В последнее время самым трудным для него было скрывать этот огонь в глазах, скрывать свою гордость, скрывать свою силу. Он постоял, медленно открыл глаза, передал лук прислужнику:
– Все прибрать. Сегодня будет ранний гость.
Слуги поспешили вытаскивать стрелы из мишени, и убирать воинское снаряжение со двора.
Езекия и Полиандр
– Так ты считаешь, друг Полиандр, что объединить Азию можно лишь силой религии? – насмешливо спросил Езекия.
– Ты мудро уловил самую суть моих мыслей, – закивал Полиандр.
– И ты считаешь, что ради этого Рим готов отказаться от старых богов?
Полиандр продолжал кивать, пережевывая кусок баранины, протолкнул его изрядным глотком вина, и продолжил:
– Большой проблемой Азии являются ее боги. Древние боги внушают ужас и почтение, но что на самом деле сотворили они? Кроме передачи древнего знания, письменности... того, что пощупать нельзя... Каждый бог основал город, они воевали друг с другом – за что? За пару деревушек между городами, лежащими в трех днях пути друг от друга. В каждом городе – свое божество, все друг с другом воюют. Поэтому Азию невозможно объединить, полагаясь на старых ее богов.
Езекия стал серьезнее – иноверец вдруг обронил золотые зерна истины, он ободрил его:
– Прошу тебя, продолжай!
Полиандр освежил пальцы рук в сосуде для омовений, продолжил:
Поэтому все великие владыки Азии, дабы народы собрать воедино, объявляли богами себя. Старые боги далеко – а бог живой близко – и вот, все покорны ему. Так поступали цари Персии, так поступал Александр. Митридат тоже так мог поступить, Дионисом себя называл, но свой культ не решился ввести, и мы все понимаем, отчего...
– Отчего же? – Езекия вдруг осознал, что знает не все.
– Митридат – боец. Он бился всегда в первых рядах. Это не Дарий, тот в битву не лез. А Митридата ранили несчетное число раз. Если Бога убьют... в общем, Митридат понимал, что так нельзя поступать.
Езекия вдруг с изумлением осознал, что тот, кого он считал ничтожеством, заслуживает уважения за мудрость. Он хлопнул в ладоши, служанка принесла еще жареного мяса, вина из его личных запасов. Езекия хотел узнать, насколько близко подошел Полиандр к завесе неизвестности, скрывающей завтрашний день:
– И что Рим, он готов пойти по пути Александра?
– Я уверен, что они предпримут такие попытки. Не Помпей – это республиканец до мозга костей, он будет против всегда.
А вот Цезарь, может быть, Август – попробуют, – Полиандр ощутил улучшение вкуса вина, протянул кубок еще. Служанка наливала, он знаком показал, что разбавлять водой не хочет, продолжил:
– Но Рим не удовлетворится обожествлением своих лидеров. Рим – это слишком коллективное множество, там власть удивительно распределена между людьми и ... и ... некими функциями, общественными образованиями, – Полиандр готовился перейти ко второму пункту своего рассуждения.
– И что тогда, что будет, когда римляне поймут тщету подобных попыток? – сфокусировал его мысли Езекия.
Полиандр выпучил глаза, уставился на него, буравя взглядом:
– Риму потребуется единый, не имеющий образа, Бог. Подобный Богу твоих праотцов. Но Рим не преклонится перед Иудей, и не возьмет вашего Бога напрямую.
Он заимствует философскую идею, возможно, исказит ее до неузнаваемости, но он не сможет завоевать Азию, выбирая среди богов древности, духов природы, светил, образов животных или людей. Ему нужен абсолютный символ – вот к чему он придет.
Езекия медленно кивал головой. Необходимо как можно жестче пресекать контакты с римлянами, но особенно – с эллинами, это он понял особенно остро. Такие, как Полиандр, уже готовы предоставить Риму свою версию единого Бога, для Иудеи это будет жутким вызовом. Полиандра придется устранить, но сколько сейчас таких полиандров скитается на границе между Римом и Азией, между Римом и эллинскими царствами? Езекия также припал к вину, затем спросил:
– А как вы, эллины, устанавливаете единство своих племен? Вы же своих царей и правителей не обожествляете?
Полиандр откинулся на триклиний:
– Из древности мы поклоняемся героям. Герои – не боги, но часто – потомки богов. Однако, герои, хоть и основали многие города, стали редки в поздние времена. Народы объединяют жрецы, и ... жертвоприношения. Вот Агамемнон, он дочерью пожертвовал ради попутного ветра... Смысл здесь таков: убийство невинного делает всех соучастниками... отступления от норм обычной жизни. Чем более... не заслуживает кары жертва, тем больше ощущение... необычности, нелогичности... нечеловеческого. И вот жрец, выстраивает всех, и убивает, и мажет всех кровью жертвы. Мажет их лоб, их щеки, их губы... И все теперь – соучастники. Чем больше жертва, тем сильнее объединяющее воздействие. Я не удивлюсь,– Полиандр раскраснелся, поднялся, и взмахнул руками, – что когда-нибудь люди додумаются принести в жертву Бога.
Езекия закрыл глаза. "Он знает. Он, несомненно, читал тексты ессев. Ему нельзя дать ускользнуть в том хаосе, который произойдет, когда события пойдут вскачь. Он наверняка уже давно продался Риму, он жрет римское золото, залить бы ему его в глотку, как Митридат залил золотом глотку Аквилия". Открыв глаза, он ласково улыбнулся эллину:
– Друг Полиандр, скоро наступит жара. Здесь в тенистом саду, у журчащего фонтана, ты всегда будешь желанным гостем. Приходи, как к себе домой, хорошее вино и сытное угощение всегда ожидают тебя. Я рад, что дружу со столь выдающимся философом. А сейчас предлагаю направиться в объятия Морфея! – Езекия знал, что его Бог понимает, что это не было сказано всерьез.
Полиандр понял, что Езекия ему не помощник, а жаль, ведь можно же было вместе создать новый культ, он бы нашел способ договориться с Помпеем, – "Ладно, поищем других, надо торопиться, к римлянам нужно идти не с пустыми руками, ведь всем уже ясно, что дни Митридата сочтены".
Езекия смотрел, как слуги уводят шатающегося Полиандра, и размышлял:
"Ты договариваешься с царями, чтобы продать им своих богов. А мы договорились с Богом Единым, и он отдаст нам твоих царей!"
Мятеж
И это случилось. Это случилось, наконец, и все ждали этого, и все готовились, но никто не оказался готов. Из Фанагории пришли вести, греки восстали, скифы на их стороне, и заправляет всем его собственный сын Фарнак. Его жена Гипсикратия с малым числом сестер металась по улочкам Фанагории, и ее жизнь зависела только от оставшихся при ней стрел. Его дочь Клеопатра взошла на корабль, отплыла, в тщетной надежде прорваться в Египет к обещанному жениху.
Митридат выпил все свои яды, в желудке страшно пекло, боль была ужасающей, но смерть не пришла.
– Проклятье!
Митридат позаботился о всех своих детях и женах, кроме Эллоны, которая была с амазонками в их казармах, кроме Гипсикратии и Клеопатры, которые были сейчас на другой стороне пролива. Митридат поднялся на крышу дворца, осмотрелся. Город внизу уже горел, скифы потрошили имущество горожан, греческая гвардия сейчас разоряла его хранилища, еще немного, и двинутся на штурм дворца. Штурм? Нет, не штурм, им сейчас некому противостоять. Митридат взял в руки свой меч, понял, что не сможет сделать этого сам, и обернулся к Битоиту – единственному, кто не бросил его в этот час.
Битоит и Эллона
Царский дворец полыхал. Битоит не мог похоронить Митридата, голову ему отрезать не хотел, все, что он мог сделать для своего бывшего царя – это поджечь зал, в котором медленно остывало тело мертвого владыки. Он бросил окровавленный короткий меч, и пошел к Эллоне. Девчонка знала, о чем Митридат просил Битоита, и по его виду поняла, что ее отец уже отправился к темной подземной реке, через которую молчаливый перевозчик везет души в Аид. Теперь и ее черед. Она отвернулась, не желая видеть, как Битоит позаботится о ней в последний раз. Как он это сделает? Скорее всего – одним из своих кинжалов. Как долго ждать! Она не выдержала, оглянулась – Битоит держал в руках ее лук.
– Уж лучше кинжалом, – вырвалось у нее.
– Собирайся, время дорого, – он бросил ей лук и колчан, – все золото, что есть, одевай на себя!
– Убей сейчас, – Эллона представила мучения и позор, а крики штурмующих были уже совсем близко.
– Собирайся, время дорого, – повторил Битоит, – мы покидаем Пантикапей.
– У тебя есть крылья? – невесело пошутила Эллона.
– Нечто более надежное. У меня есть Тарикс.
Тавр ждал их у угловой Юго-восточной башни, самой высокой, самой крепкой и лучше других охраняемой, но в часы смуты гарнизон башни предпочел перейти на сторону мятежников, и уже грабил пылающий дворец Митридата. Веревка с узлами упала вниз, в темную степную траву, и двое быстро и без труда спустились на землю. Тарикс отвязал веревку, сбросил со стены, сам не спеша спустился по вбитым в стену деревянным кольям.
– Может со мной, на Медвежью гору? – на всякий случай предложил он.
– Нам нет земли в Тавриде, – ответил ему Битоит, – мы уходим на Север.
– Жаль, – Тавр уже смотал свою веревку, бросил в седельную суму, ругаясь на коней, которые только и мечтают затруднить ему путь, буркнул, показывая все свое презрение к четвероногим тварям, и только потом обернулся к Битоиту.
– Прощай! – он обнялся с Битоитом, бросил взгляд на Эллону, и как ни в чем не бывало, отправился одвуконь к своей Медвежьей горе.
Битоит и Эллона взяли оставшихся скакунов, и по широкой дуге стали объезжать город, чтобы уйти к северо-востоку от него.
Часть третья
Лукоморье
Двое
Птицы разрывались от песен в высоком небе, от моря летели чайки, над сплошным ковром весенних цветов летало множество малых птах. Весеннее солнце едва поднялось на горизонтом из-за моря, от Азии, и искоса освещало кишащую жизнью степь. Жизнь кипела везде. Где-то крался в траве низкорослый степной волчок, лисица охотилась на мелюзгу, змеи выползали из своих нор. Высоко в небе на север летели большие белые птицы. А чуть пониже, и на восток, летели черные вороны, грифы, стервятники. В эту ночь земля Боспора Киммерийского приготовила для них знатное пиршество. По утренней росе от столицы Боспорского царства в степь шагом шла четверка лошадей. Двое уходили верхами. Мужчина-воин, в иссеченном доспехе, с болтающимися поножами и наручнями, с двумя железными браслетами на запястьях, парой засапожных ножей, и прямым мечом за спиной, ехал, на ходу перематывая тряпицей кровившие кисти. Девушка с длинным луком за спиной, полупустым колчаном, лежала лицом на гриве коня, изредка вздрагивая от рыданий.
Мужчина держал на самое низкое место полуострова к северо-западу от Пантикапея, которого уже не было видно за складками степи, раскинувшейся поверх рассыпавшихся древних гор, благодаря которым земля здесь была подобна шкуре великого зверя в толстых складках. На севере и на востоке было видно море, на востоке оно искрилось под солнцем, на севере синело, были даже видны пенистые волны, но шума воды из-за дальности слышно не было. В центре полуострова, где складки шкуры земли, в лохматой траве и ярких цветах, спускались к некому подобию высохших озер, серели проплешины, будто из-под земли вылилась ее серо-голубая кровь.
Битоит уже приметил конусы земляных вулканов – из их жерл медленно текла густая масса, с характерным запахом целебной грязи. Говорят, хорошо помогает при ушибах, а у Битоита сейчас не было ушибов только там, где были рассечения. Он уже перегорел горячкой боя, и сейчас с трудом держался в седле, но держался – и ради глупой гордости, и ради Эллоны, и ради ушедшего беседовать с богами Митридата.
Битоит чувствовал себя довольно скверно. Все же, пусть он и выполнил последнюю просьбу своего повелителя, но от предпоследней он уклонился. Из всех жен и дочерей Митридата только Эллона осталась сегодня жива. Он не сомневался, что Гипсикратия уже разорвана толпой в клочья, а матросы, едва отплыв от берега, по жребию разыграли, кому первому достанется Клеопатра.
Дария
Было еще очень далеко до полудня, когда измазанный грязью Битоит заметил всадника, скачущего к ним от Пантикапея. Эллона видела лучше него, и довольно быстро узнала свою двоюродную сестру – Дарию. Та была еще младше Эллоны, но лук уже растягивала так, что посылала стрелы на сто шагов. Дария домчалась до них, спрыгнула с коня, и бросилась на грудь Эллоне. Ее трясло, из-за всхлипываний речь была совсем неразборчивой. Похоже, ей удалось вырваться из города одной из последних. Греки жгли казармы словен и амазонок, дворец грабили, у трупа Митридата отсекли голову и отправили к римлянам.
Трое
Ночевали в селении у Соленого Озера. Укрепленный городок ютился на скалистом мысу, далеко вдававшемся в Меотийское болото. Битоит отрезал от своей гривны приличный кусок серебряной проволоки – им была нужна сытная еда, много горячей воды для мытья, и чистая постель. Трактирщик ничего не спросил, но, похоже догадывался, что власть в Боспорском Царстве переменилась. У Дарии оказалась рана на спине, ожоги на руках – Эллона промывала, накладывала кашицу из целебных трав. Битоит отмачивал в горячей воде свои руки, смывал кровь и грязь, Эллона и его попользовала своими отварами. Наутро закупили в дорогу сушеных фруктов и орехов, купили немного местного хлеба, медленно тронулись в путь через степь, срезая полукружья многочисленных бухт Лукоморья.
Обоз
Село Сернистой Бухты, до этого звавшееся просто "Серная речка" – по реке, вливавшейся в Меотийское Болото из изрытой оврагами степи, в один месяц поменяло название на "Золотое".
Словене платили золотом и за большие высокие телеги, крытые кожаным верхом, и за открытые, и за посевное зерно в больших глиняных сосудах и кожаных мешках, за связки сушеной, копченой и соленой рыбы, за утварь, походные котлы, бурдюки и фляги.
Благо было, что степь еще была влажной с зимы – травы вдоволь, хватало и лошадям, и быкам, большому стаду коров. Запасливые словене брали любую живность – от овец до кошек.
Обоз сбивался на дороге, змеившейся между высокими курганами, забиравшей все дальше от моря. Опытные в военном деле ветераны армии Митридата следили, чтобы ни одна мелочь не испортила им долгой дороги. Наконец, стало ясно, что больше тянуть с отбытием нельзя.
Помылись, постирались напоследок, и потихоньку двинулись в степь. Здешняя степь отличалась от степи вокруг Пантикапея. Вокруг были развалины древних гор, изрезанные речками и оврагами кручи, и поднимающиеся на юге могучие возвышенности – тающие остатки великих гор древности.
Глазами искали на горизонте дымы караулов на Скифском валу, прикидывали, во что станет им встреча со скифами, проверяли, легко ли дотянуться до оружия. Но смотреть стоило как раз назад – не успели они отъехать от Золотого, как за их спиной появилось свежее облачко пыли – кто-то догонял.
Ничего хорошего от Пантикапейской стороны они не ждали, но, судя по пыли, преследователей было немного, и обоз решили не останавливать. Самое острое зрение было у одного мальчонки из галлов, он завизжал так, что слышно было и в голове обоза:
– Битоит!
Битоит и остальные
Доброй весенней степной дорогой шли на запад. Большинство телег шли пустыми, основной запас зерна рассчитывали купить в устье Борисфена, Битоиту и его спутницам тут же уступили по две отличных телеги, по большому счету, если бы их командир их не рассчитал за месяц до восстания против Митридата, большей части словен уже не было бы в живых, и уж тем более не было бы у них золота и обоза. Битоит восстанавливал силы сном на телеге, а амазонки так с седел и не слезали – сказывалось воспитание.
Заночевали в степи, найдя небольшой родник, вода была с сильным запахом серы, но к ней уже и люди, и кони привыкли. На утро следующего дня, при подходе к скифскому валу, их встретил разъезд скифов.
Скифы
Скифам повезло выйти на венедов – те ушли от римлян еще до галльской войны Цезаря, даже среди словен отличались сплоченностью, были суровыми, говорили редко, да метко. Однако они вовсе не были глупы – когда нужно, были весьма остры на язык, за словом в мешок не лезли. Сейчас они шли впереди колонны, и Битоит с амазонками, разумеется, был с ними. Когда скифы только показались, венеды успели остановить телеги, разобрать щиты, и к нужному мигу уже стояли строем, но копья держали пока что в вертикальном положении.
Скифский вал тянулся с севера на юг, перегораживая полуостров от Меотийского болота до Понта Евксинского. Скифы сидели там стражами, сбивая золотишко с проходящих караванов купцов. Леность скифов была уже в поговорках – вал обсыпался, до моря не доходил на сотню саженей, кое-где почти слился со складками степи.
Скифов было немного – старый вождь с бронзовым топориком диковинной красоты литья на длинной рукояти, двое его молодых родственников, исполнявших роль телохранителей и слуг, и небольшой отряд простых воинов с бронзовыми акинаками и короткими луками, гораздо менее дальнобойными, чем длинные луки амазонок. Против словен их отряд превосходством не подавлял, но словене были с обозом, некоторые с детьми и семьями, а скифы – все конные, и за помощью могли послать в любую минуту.
Вождь прикидывал поживу, и потребовал шапку золота.
Словене в ответ поинтересовались, является ли топорик в его руках предметом, на котором духи пребывают, а если он не объект поклонения, то он, наверное, очень опасен, как оружие, ежели его коню вставить в кое-какое место.
Вождь обиделся, и в свою очередь, пообещал острым на язык показать топорик в деле:
– Когда мои племяннички вам руки за спиной скрутят, я вам предложу выбирать – в голову вам ударить, или еще в какое место. Да только неохота мне его портить ни вашими мозгами, ни вашим дерьмом! – веско ответил старик.
Сошлись было на шапке серебра, как вдруг по их следу показалась огромная туча пыли. Пыль поднималась вверх – быстро приближалось конное войско.
– Похоже, одной шапкой золота вы сегодня не отделаетесь – заключил старик. Его воины потянули из колчанов стрелы.
Весь обоз уже ополчился, словене быстро разобрали щиты, засели позади телег.
Битоит скомандовал, Эллона и Дария натянули кожаные кирасы, головы прикрыли тяжелыми бронзовыми щлемами с узкими прорезями для глаз.
– Ребята, Аленку и Дарью – на телеги!
Сильные руки подбросили амазонок, вокруг них на телегах расположились по трое подростков с большими щитами, над строем пеших выросли две башни. Амазонки уже успели натянуть тетиву и наложить стрелу, ждали только команды стрелять, глаза сами искали цель.
Подмога
Конница прошла вперед, заволакивая пылью хвост обоза. Это были амазонки из Фанагории. Одна из них, которая постарше, обратилась к Битоиту:
– Привет, цареубийца!
Скифы улыбались, ожидая, что амазонки на этот раз помогут им разделаться с добычей. Вышло не так.
Битоиту и оправдываться не пришлось. Амазонки встали строем поперек степи, нависая над отрядом скифов. Битоиту уже рассказали о смерти Гипсикратии, Эллона рыдала, не выпуская оружия из рук, слезы и сопли текли из-под шлема – и не вытрешь.
Скифы разразились проклятиями, но сочли за благо ускакать под защиту своего вала, шапка золота сегодня им в руки не свалилась.
Фанагорийские воительницы были немногословны. Никто никого ни о чем не попросил, никто никому не отказал, и словене теперь ехали вместе с последними выжившими родственницами Гипсикратии. Не все там были сплошь женщины, но молодая поросль мальчиков была не старше Дарии. Теперь у Битоита была и разведка, и дозорные, а вместо сушеной рыбы у них было полно дичи к вечерней трапезе.
За Перекопом
Скифы не любили амазонок. Если их мужчины погибли, то судьба женщин – сдаться и быть рабынями победителей, печь им лепешки и нянчить их детей. Нет, находятся гордячки, желающие возродить свой погибающий род. Погибнуть от стрелы женщины для скифа было верхом бесчестия, так что воевать с дурными бабами дураков не было, и амазонкам удавалось выживать на просторах Степи. Некоторое время. Потом либо у них подрастали малые дети от погибших мужей, либо редкие гости и пленники давали долгожданное потомство – глядишь, и род возрождался.
Но далеко не всегда. Помалу, понемногу, оттесняли женское воинство от бродов, переправ, от пахарей, дорог, по которым на юг шло зерно, а на север – соль...
И гибли женщины-наездницы. Кто – от бескормицы, кого и добивали не особо боязливые заполучить женскую стрелу в самое сердце. Каждый четвертый из курганов, заполнявших степь, скрывал под собой одну из безбородых воительниц.
С курганов словене глядели на великую реку, мало кто мог себе представить такую прорву пресной воды. Эту реку можно было сравнивать только с морем. После убогих речек Галатии, даже после колхидских стремительных рек, даже Гипанис, дававший воду Фанагорийским полям, не мог с ним сравниться. Река словен. Сколько их уже ушло на север по Борисфену, и много ли сумеет еще добраться с раздираемого войнами юга? Говорят, Фарнак примирился с римлянами. Битоит в это не верил. Он знал Фарнака – тот мечтает вернуть земли отца, но воевать так как он... Фарнак может собрать большое войско, но не сумеет привести его к победе, римляне будут потешаться над ним. Все, пора уходить. На север, на север.
Борисфен
На Борисфене снова встретили амазонок. Они, конечно, характер имели заносчивый и гордый, но не такой противный, как у скифов – строгие, гордые, спокойные. И, что немаловажно – всегда трезвые, в отличие от скифов, которые в последние годы по всей Ойкумене прославили себя пьяницами.
На одном из изгибов реки их встретили караваем. Словене уже месяц печеного хлеба не видели, тут же встали лагерем, жадно разговаривали со своими. Пока распрягались, коней и быков поили, уже и стемнело. Здешние пахари наловили рыбы, народ сидел у костров, понятная речь текла неспешной рекой.
– Первую Иллирийскую воевали, Вторую Иллирийскую воевали, – монотонно бубнил лысый бородач, сидевшие рядом степенно кивали.
– Вторую Македонскую, Первую Митридатову, вторую Митридатову… – вторил ему седой старик.
Битоит отошел от стариков, пошел ближе к берегу, там тоже горели костры:
– Поднялись на восстание, Цезаря пощипали, пришел Помпей, и с ним бились. Киликийские пираты поднялись, мы с ними… – Битоит был сыт этими разговорами по горло, пошел дальше, сел к другому костру:
– Откуда сами? – Он окинул взглядом еще не старых мужичков.
– Отовсюду понемножку. Даки, в основном. Есть македонцы, вот он, – говоривший кивнул на худого черноволосого пахаря в аккуратно заштопанной старой рубахе, – вообще из Эпира, бежал со всеми после восстания, думал, за Истром от войны уйти.
– Ушел? – смиряясь с неизбежностью основных тем разговоров, спросил Битоит.
– Ушел, как же.
Чернявый говорил вроде понятно, но с сильным греческим выговором:
– За Истром – либо прячься в камышах, по заводям, либо рыскай в горах и лесах, – продолжал чернявый, – по степи за нами, как за зверьем охотились. Ни дома нормального построить, ни поле распахать.
Меня ребятки Аспара изловили, сюда привезли.
– Аспар лютый был, – поддержал чернявого первый, с волосами до плеч, – как наши девки Аспара завалили, полегче живем. К нам от других князьков скифских народ перебегает, амазонки не выдают, с этим строго, так что фракийцев здесь полно, галлы есть, всего помаленьку.
– И кто ж вы теперь? – усмехнулся Битоит.
Чернявый захохотал:
– Мы теперь – скифы-пахари! Слыхал про таких?
Вернуться не желаете? – Битоиту отчего-то было не жаль их худую долю. Биться, так до конца, прятаться за Истром… вот ведь придумали…
– Сам-то ты, однако, тоже ноги уносишь, – не сдержался чернявый. Вся и разница, что в железе весь.
– А в том и разница, – урезонил его третий – плечистый, невысокого роста, с хохлом волос на бритой голове.
Битоит промолчал, чернявый был прав.
– Они с оружием уходят, у них железо, – гнул свое плечистый, – Железо нужно… там, на севере, в землянках живут, копать землю надо, бревна вбивать, тесать, без лопаты и топора никак. В землянке очаг большой нужен, закут для скотины, кутята помрут на морозе, так что в доме и собаку, и кошку, и теленка придется держать. Это вам не греческая конура с очагом и лежанкой на двоих. Целину поднимать – быки нужны, и железный плуг. Сохой не наковыряешь!
– Ты жил на севере? – спросил Битоит, – давай с нами!
Плечистый покивал, сплюнул под ноги:
– Пожалуй, напрошусь. Пока Риму хребет не переломили, нам обратно к себе домой все равно не вернуться, так сто лет можно прождать. Возьмете?
Битоит похлопал того по широкому плечу:
– Подпоясывайся! Семья есть?
– Пока не завел.
– Так не зевай. У ваших воительниц, поди, все равно девок некуда девать, одной не досчитаются, беда не велика! Ну, а не сумеешь уговорить – знать не повезло!
– А если повезет?
– Меня зовут Битоит, все знают. Телегу дам. Железом и зерном поделюсь. Остальное – сам.
Битоит встал, и пошел прочь от костра.
Обозы стояли на берегу великой реки, пламя высоких костров рвалось к темным небесам, мерцающим яркими звездами.
Словене наелись жирной речной рыбой, осоловелые, сидели у огня, вспоминая дни и годы своего пути от забытой уже старой Родины, через Македонию и Фессалию, Вифинию, Галатию, Каппадокию, Армению, Колхиду, Пантикапей, Киммерию, Лукоморье, и Скифию.
Амазонки Борисфена привезли доброго вина, намереваясь заполучить хороших воинов в свой род, или хоть взять то, что дают.
Многие уходили со словенами – на север, в холодную даль.
Эллона сидела подле Битоита, ждала, опустив глаза.
– Остаешься, или со мной пойдешь? – решил определиться Битоит.
Эллона промолчала, зябко поежилась, натягивая плащ на острые плечи.
– Там... на севере... зимы длинные, все засыпает снегом, ночи длинны и темны, а дни – коротки. Люди ходят в шкурах и теплых мехах. Жизнь там нелегка, – Битоит смотрел вдаль сквозь искры костра.
– Лишь бы ты меня любил ... всегда... и я пойду с тобой до самых звезд, – прошептала Эллона.


Алушта – Москва. 2014 – 2019.
При работе над книгой использовались материалы книги В. И. Абаева «Избранные труды: Религия, фольклор, литература» Издательство «ИР» Владикавказ 1990.