Можно поцеловать вашу руку...

Можно поцеловать вашу руку...
-----------------------------------------------
Разносчица передач - «мамочка». 
Откидывается кормушка и  в окошке терема, появляются толстые, голые по локоть,  руки. На на среднем пальце правой  узкое, вросшее в молодую женскую плоть, обручальное кольцо 
- Замужем, - говорит зек по кличке Кнырь. - Значит кто-то ее ebeт по вечерам.
Кнырь крутится возле кормушки, каждый раз, когда она приносит передачу, и однажды, изловчившись хватает мамочку за кисть и целует.
- Ай, - кричит мамочка, - укусили сволочи!
- Какие же суки эти бабы! - восклицает Кнырь, бежит к своей шконке, ложится и как жук притворяется мертвым.
После ужина за мной приходит попкарь Коля, с которым за год жизни в следственном изоляторе у меня установилось что-то в роде приятельства.
- Дароу, Коля, - говорю я ему, когда мы выходим из старого корпуса на лестницу.
- Дароу, - отвечает Коля.
- Куда идем?
- У администратиуную.
- Чего там?
- Баба к табе прыйшла.
- Какая еще баба?
- Симпотная. Сейчас сам поглядишь.
- Слушай, Коля, - говорю я ему заговорщицки, - пошли через двор.
- А не сбежишь?
Коле и самому не хочется вести меня через подвальные переходы. Начальства в СИЗО в это время уже нет, и мы идем черз двор. Во дворе шныри разгружают грузовик с картошкой. Конец августа – начало сентября лучшее время в тюрьме, когда завозят свежие овощи.
- Когда уже тебя расстреляют, - шутит Коля, - надоело водить.
- А может не расстреляют, может выпустят.
- Я здесь двадцать один год работаю, не помню случая чтобы кого выпустили.
- Вот вам ваш заказ, - говорит Коля красивой женщине в легком летнем платье.
- Меня зовут Александра Владимировна Русецкая, - говорит она, - я ваш адвокат.
- Уже поздно, - говорю я, зачем мне адвокат.
- Почему поздно? – спрашивает она.
- Дело закрывается.
- К сожалению процедура допускает адвоката только по окончании следствия. Я буду представлять ваши интересы в суде.
- В суде? Меня будут судить? Когда? Сколько мне дадут? – спрашиваю я.
- У вас легкая статья. Максимальный срок 4 года. Год, считай вы уже отсидели. Будем за вас бороться.
Она улыбается.
- Как называются ваши духи? – спрашиваю я.
- Ох, это Красная Москва, - говорит она , - обычно я ими не пользуюсь, но когда нужно идти в изолятор... У вас здесь такие запахи.
- Почему выбрали вас, - спрашиваю я.
- Ваш папа хотел адвоката мужчину и еврея, но ему сказали, что еврей, который защищает еврея будет раздражать судью.
- А вы сможете понравиться судье? – спрашиваю я.
- Смогу, говорит она уверенно.
- Сколько вам лет?
- О, какие вопросы. Давайте лучше о вашем деле, - говорит она.
- Да там и говорить не о чем. КГБ ментам готовое дело скинуло. Правда ошиблись при подсчетах на две с половиной тысячи. Чисто арифметически.
- Расчеты при вас?
- Я помню, сейчас вам напишу.
- Я это дома посмотрю, - говорит она. С калькулятором. Хорошо?
- Вы замужем, - спрашиваю я.
- Разведена.
- Можно я закурю?
- Курите. О нет только не это! - восклицает она, увидев пачку Памира, которую я вытащил из кармана.
- Курите мои. Она достает из сумочки Космос.
- Ну, что там на свободе? – спрашиваю я.
- Ничего особенного. Вот Высоцкий умер и Джо Дассен, Афганистан, Олимпиада...
- Машеров, - говорю я.
- Что Машеров?
- Машеров скоро умрет. Погибнет в автокатастрофе.
Она смотрит на меня внимательно и спрашивает:
- Вы нормально себя чувствуете?
- Не очень, - говорю я, - почти не сплю.
- Все время в помещении?
- Час прогулка. Пятнадцать минут менты отнимают, чтобы вывести и завести.
- Хотите, чтобы вас посмотрел врач? - спрашивает она.
- Нет не хочу. Положат в дурку, там хуже чем в камере, там эти, которые притворяются сумашедшими. Они опаснее сумашедших.
- У вас был суицид? – спрашивает она.
- Да. Но это давно, в самом начале. Больше не будет, обещаю. Родителям не говорите.
- Ваши родители знают. Книги вам дают?
- Дрянь всякую. Невозможмо читать, уж лучше не читать вовсе.
- Хотите я вам подарю английский словарь, говорит она.
- Я немецкий в школе учил.
- Переучивайтесь, - говорит она и улыбается.
- Вы мне нравитесь, - говорю я.
- И вы мне тоже, - говорит она.
- Жаль, что мы познакомились при таких обстоятельствах.
- Обстоятельства меняются, - говорит она.
- Можно мне посмотреть в окно? - спрашиваю я.
- Не знаю, - говорит она неуверенно, - наверное нельзя.
- Попкарь ушел – говорю я.
- Откуда вы знаете?
- Я слышал, как хлопнула дверь. Повел кого-то в корпус.
Я подхожу к окну, на котором только выкрашенная белой краской решетка и нет намордников.
- Что вы там увидели? - спрашивает она.
- Машины, люди, деревья, тетка в белом переднике продает пирожки с яблочным повидлом. Пацанам в камере расскажу.
- Что же мне теперь делать с вами? Я должна уходить.
- Там в коридоре пустые стаканы, посадите меня в любой. Попкарь вернется и отведет меня в камеру.
Стакан – маленькое помещение для одиночного содержания заключенных, где можно только сидеть или стоять. Я захожу в стакан.
- Ну что, все тогда, - говорит она?
- Подождите, - говорю я и придерживаю ногой дверь, которую она хочет захлопнуть, - Можно поцеловать вашу руку.