Глава V Нюксеница и Нюксенский район

Лето 2012 года. Нюксеница встретила меня июльской жарой. Просторные деревянные дома местных жителей утопали в зелени и в цветах. Днём на пустое село опускался первозданный покой, взрослые люди и молодёжь работали где кто. Пенсионеры моего возраста занимались приусадебным хозяйством: обихаживали огороды, мирно пасли у реки Сухоны коз и немногочисленных коров. Хозяйки неустанно собирали на картофельных грядках колорадского жука. Хорошая погода благоприятствовала его размножению, поэтому работы у женщин не убывало.
Я общалась со старыми ветеранами труда и с работниками культуры.
Матери моей хозяйки, Александре Кирилловне, 89 лет. Она уже почти не видит, плохо слышит, но разум у неё в порядке, и она страдает оттого, что из-за своей слепоты не может ничего делать даже по дому. О болезнях она говорит так:
— Всё к одному да к одному, вот и собралось. Сил-от не стало. Лони поносила травки да листочков козе, вот и задымились у меня глаза-те.
Рассказывает о том, что было после Великой Отечественной войны.
— Вот, какая нам жись приключилась с войной. Народ с войны пришоу, да и не опнулся (не задержался) в деревне, все разбежались. После войны всех девок учили на трактористок. Я два раз училась — в Тарноге и в Грязовце. Все учились кое-как, а я училась хорошо. Всем девкам трактора дали, а мне — комбайн старый. Его ремонтировать надо, а нечем. Так и роботала. Роботы много было: дом, хозяйство, дети, колхоз. В хозяйстве — овцы, корова, козы, поросята, куры, огород. Однако всех детей и внуков сама вырастила — не было детских садов да нянек. Росли, как трава. По праздникам семья собиралась 12 человек. А сейчас я да дочка с сыном в Нюксенице остались.

Искать респондентов в Нюксенице мне помогала Нина Владимировна Малафеевская, директор районной библиотеки. Несмотря на занятость, она организовала все основные встречи и собрала желающих пообщаться со мной в читальный зал. Она же познакомила меня с Марией Петровной Чежиной, пенсионеркой, бывшей учительницей литературы и русского языка в Нюксенской средней школе восьмидесяти семи лет, которая рассказала мне серьёзные, но незабываемо яркие истории. Я считаю своим долгом поделиться ими с читателями.

История с карточками

В 1946-1947 годах я работала в Лондужской семилетке, директором школы был тогда Николай Александрович Кичигин, уважаемый человек. Он очень хорошо управлял школьным хозяйством, заботился о детях и об учителях, как о родных. Например, меня с подругой Ольгой, молодых учительниц, поселил в мезонине школы, квартир-то не было. Помню, как вместе с другими учителями мы заливали пол в этом мезонине глиной с кострой (жёсткими отходами после трепания и чесания стеблей льна) и укрепляли землёй, как утепляли стены и окна, чтобы там можно было жить зимой.
Нам тогда выдавали хлебные карточки на месяц вперёд, по пятьсот граммов хлеба в день на одну карточку. Потерять эти карточки было равносильно смерти, потому что их не восстанавливали. К хлебу больше ничего не полагалось.
Мы с Ольгой получили в сельпо карточки на январь и шестого января на два дня поехали на учительскую конференцию в Тарногу. На конференции присутствовало много учителей-фронтовиков. Таких молодых и неопытных, как мы, было мало. Директора — всё больше мужчины в военной форме.
Мы с Ольгой не только жили вместе, но и на еду складывались. Хлебные карточки у нас в один кошелёк были сложены, Ольгин.
Идёт первый день конференции. Объявили обед. Столовая в Тарноге располагалась тогда на улице Красной. Мы все туда ринулись, проголодались очень. Ольга стоит в очереди у раздачи, принимает тарелки, а я ношу их к столику.
Сели есть, я только супу хлебнула и вдруг вспомнила о карточках, как будто кто-то толкнул. Спрашиваю:
— Оля, а где карточки?
Ольга сразу достаёт кошелёк, смотрит, а там пусто.
— Я их тебе подала, — говорит...
Короче, пропали карточки. А в столовой были одни учителя. Никто не признался, что видел или взял наши карточки.
Мы чуть не померли тогда. Голодали весь месяц, хлеба негде было взять и купить не на что. Спасли нас два человека: продавец магазина, в котором выдавали хлеб, Иван Иосифович Раскумандрин, и директор школы, Николай Александрович Кичигин. Иван Иосифович каким-то образом выкраивал три раза за январь по полбуханки хлеба и давал нам на двоих эту подачку. А Николай Александрович ещё во время войны разбил у школы приусадебный участок, на котором учителя вместе со школьниками сеяли ячмень и овёс. Из ячменных и овсяных зёрен в школе каждый день варили кашу. В большую перемену выносили в коридор столы, и, сидя за ними, все вместе ели эту кашу. Кормили всех учеников с первого по седьмой класс и учителей. Среди детей после войны было много сирот. Мы с Ольгой выжили тогда только благодаря этой каше. Я помню об этом всю жизнь.

Жизнь в тылу

Сначала я расскажу, как жила во время войны. Когда началась война, мы думали, что она скоро закончится, как финская, но быстро поняли, что это надолго. Мы работали в колхозе наравне с взрослыми со второго класса. И вообще были очень самостоятельными. Я ходила в школу одна по лесу. День распределялся так: утром 15 км пешком в школу, пять уроков в школе, после пяти уроков нас водили в колхоз снимать льнотресту, разостланную на пожне, вечером затемно ещё 15 км пешком домой. Я не выдержала и сказала отцу, что в школу, пока война, ходить не буду, а пойду работать в колхозе. Мама и отец уговаривали учиться. Но я всё же на год ушла в колхоз. Я все работы испытала в колхозе, сеяла и жала, пасла скот, доила коров, ухаживала за лошадьми и так далее.
Шёл 1942 год. В то время ввели плату за обучение, в школе с 8-го класса, а также в техникумах и в институтах.
Я училась в Городищне в восьмом классе, а сестра в техникуме в Никольске. Нас, учеников восьмых, девятых и десятых классов (всего шесть классов), собрали вместе и объявили о введении платы за обучение в размере 150 рублей в месяц за человека. Часть учеников сразу отсеялась, родители не могли платить за учёбу такие большие деньги, в колхозе денег за работу не платили. Наш отец работал на лесозаготовках (его тогда ещё в армию не забрали), хорошо зарабатывал и сказал, чтобы мы с сестрой учились дальше, и платил за нас 300 рублей в месяц. Для нашей семьи это были огромные деньги.

Незабываемый случай

Когда я собралась пойти в девятый класс, со мной произошёл незабываемый случай. Утром я объявила бригадиру, что возвращаюсь на учёбу и завтра на работу не выйду. Бригада работала в деревне Юшково, в 12 километрах от моей деревни. После работы я отправилась в школу, сообщить директору, что буду учиться. Иду вдоль огромного поля ржи. Рожь выросла выше меня. Смотрю, у самой кромки поля стоит самолёт У-2. Что это самолёт я потом поняла, потому что таких машин я раньше никогда не видела. И что удивительно, вот стоит самолёт, а рядом никого! Что это?! Откуда это чудесное явление?! Я постояла немного и пошла дальше, в школу. Там встретила свою подружку Розу, рассказала ей всё, а она не поверила. И долго никто не верил, пока весть об этом самолёте не разнеслась по всей округе, радио тогда в деревнях не было.
Иду назад домой, а самолёт всё стоит. Потом дозналась, что в Юшкове жила мать лётчика Василия Георгиевича Шушкова. Ему в июле 1942 года разрешили слетать с фронта, навестить мать, что само по себе удивительно.
У меня до сих пор перед глазами картина: поле, созревающая рожь стоит стеной, и из-за ржи чуть виден самолёт.

Школа

Год отучилась в девятом классе. Как мы учились! Тетрадей не было, а чернила, на удивление, были. Видно, завхоз запасся чернильным порошком на несколько лет.
Мы сами обеспечивали школу дровами, за три километра ходили в лес, заготавливали берёзу и носили дрова на руках в школу.
В старших классах нам преподавали военное дело и медицину. Четверг назывался военным днём. Мы изучали винтовку, ползали по-пластунски, ходили стрелять на стрельбище и спускались на лыжах с гор (с высоких берегов реки Сухоны). Военное дело вёл физрук, он был очень строг и требователен. Винтовку мы разбирали и собирали с завязанными глазами.

Кому поставить памятник…

После девятого класса мы работали в колхозе. Осенью вырыли картошку, погрузили по полтора центнера на две телеги и повезли сдавать государству в Брусенец, до которого от нашей деревни 45 километров. Одну лошадь вела я, другую — учительница Александра Антоновна. Когда выехали, был погожий день. В дороге начался осенний, затяжной дождь. На ногах лапти, укрыться нечем. Промокли до нитки. Ночевать остановились в деревне Дор. Дождь шёл всю ночь. Утром смотрим: лошади сырые, вся картошка сырая! А дождь всё идёт.
В Брусенец приехали рано, до открытия склада. Зашли в один дом, стоим у порога, просимся подождать, укрыться от дождя. Мне было стыдно, с нас вода течёт, а у хозяйки некрашеный пол с песочком вымыт — белый-белый. А от нас лужа растекается. Но мы даже не присели, подождали до девяти часов утра и пошли сдавать картошку. Сдали и тем же днём отправились обратно. Едем, перед нами речка Городищна из-за дождя взбухла, как во время половодья весной. Когда в Брусенец ехали, пешком её переходили по броду, а тут глубоко стало и вода бежит быстро, сносит всё на своём пути. Я чуть от страха не умерла, так грозно вода шумела. На другом берегу на горке стоит деревня Каменная. Мы должны были в эту деревню прийти. Александра Антоновна стала переезжать реку — я стою, и душа замерла. А она остановилась и кричит:
— Манька, становись на середину телеги на коленки и держись за колёса, а то их течением вынесет.
Я так и сделала. Понукаю лошадку, она пошла, а вода её до брюха скрывает, и хвост по воде плывёт. Главное, чтобы под седёлко вода не попала, а то сотрёт лошади спину. Лошадей тогда очень берегли, это был единственный транспорт. Я думаю, что лошадям памятник надо поставить. Сколько грузов они за войну перевезли! Только в деревнях возили сено, льнотресту, картошку целыми возами. Всё для фронта, всё для Победы!
Переплыли наши лошадки реку. А мы страху-то натерпелись!

Я, как автор этой книги, думаю, что надо поставить памятник не только лошади, но и бабе русской и детям той далёкой военной поры!

На другой день Нина Владимировна привела меня в дом Михаила Николаевича Каёва, пенсионера, 82 лет от роду. Вот его рассказы.

Нас у матери с отцом было четыре брата: старший Николай, я, Юрий и Валентин. По возрасту мы недалеко друг от друга ушли. Расскажу, как мы жили в 1945-1946 годах.
Утром родители на работу уйдут, а мы давай бегать да играть. В избе что делается! Ходуном всё ходит, как на мельнице! А к вечеру надо всё прибрать и задания матери выполнить. Два брата должны пойти (переплыть на лодке) за Сухону, набрать черники, грибов, а в поле — шишек (головок красного клевера). Если повезёт, младший выудит в реке штук сорок пескарей. Мелкая рыбёшка, а всё приварок к тому, что мы в лесу да в поле добудем.
Клевер надо было к мамкиному приходу в печи высушить и в муку истолочь. Мать потом из неё лепёшки пекла.
Вечером младший должен ещё корову пригонить. Он у деревни на огород (изгородь) влезет и на нашу корову, Мальку, сядет. Так верхом на ней домой и едет. Смех, да и только.
А мой урок — корову подоить и сдать молоко на ферму. Вот как-то раз беру подойник и сажусь доить. Доил, доил, надоил полный подойник. Корове надоело стоять, она двинулась назад и вступила задней ногой в ведро с молоком. Я держу подойник двумя руками, чтобы не пролилось, и приговариваю:
— Малька, Малька, вытащи ногу из ведра.
Она поняла, отошла в сторону.  Я ведро удержал, принёс в дом.  Молоко постояло и стало чёрное вверху. Что делать? Думаю: мать увидит — убьёт! Я нашёл какие-то тряпки и пропустил молоко через эти тряпки три раза.  Всё равно черное! Я оставил две кринки молока дома, а остальное унёс на ферму. Там молоко разболтал и сдал.
Вечером мать вернулась домой. На ужин должны были быть ягоды, мука из шишек и молоко. Мать спрашивает:
— Где молоко?
Я ей всё как есть рассказал.
Мать от горя и бессилья колотила меня по чём попало и приговаривала:
— Нетулика такой! (бестолковый, нерасторопный). Не мог корову подоить по-настояшшему!
Я молчал и только руками голову прикрывал, чувствовал свою вину. В конце концов, мы растолкли ягоды с травяной мукой, залили этим молоком и съели, не голодать же!

Отчёт «Мясотреста»

В 1946 году (мне было тогда 15 лет), во время зимних каникул, Михаил Николаевич Попов, начальник нюксенского «Мясотреста», знакомый моих родителей, попросил меня отнести в Великий Устюг годовой отчёт своей организации. В Великий Устюг надо было идти пешком 150 километров. Я до этого нигде, кроме родной Нюксеницы, не бывал. Михаил Николаевич сказал:
— Вперёд ушёл гурт скота (стадо коров) на мясокомбинат. Догонишь и пастухам пособишь, а они тебя в дороге кормить станут.
Мать положила мне картошки мешочек и отправила. Гурт я нагнал, пройдя по зимнику 60 километров, в деревне Карпово. Дальше поехал на розвальнях с припасами. Кормились в дороге картошкой и молоком. В стаде было много дойных коров. Молока бочками в дороге надаивали. Пили сами, а излишки людям отдавали. На обратном пути эти люди нас картошкой кормили.
Сначала я пил молоко с удовольствием. Но, когда дошли до Великого Устюга, я на него глядеть не мог. Отурило (одурманило) молоком, и отвернуло от него надолго.

Охота на медведя

В конце пятидесятых годов я работал на кирпичном заводе. Мастер Сергей Ефимович Королёв предложил вечером после работы пойти поохотиться на медведя. Дело было в сентябре, овёс стоял ещё неубранный. Я долго отказывался, потому что давно не стрелял, но, в конце концов, согласился. Он дал мне двустволку, и мы на самосвале поехали в лес. Через три километра машину оставили и дальше пошли пешком. Смотрим: дерюга (поле в полтора гектара) с неубранным овсом стоит, и там с краю — лабаз (помост на деревьях, откуда бьют медведя). Я сел на лабаз, а Королёв лёг на дерюге. Вечер, тишина такая, что каждый звук слышен, как в пустом доме. В этой тишине я и задремал.
Опомнился от странного шума — трещит овёс! Открыл глаза: в конце поля стоит большущий медведь. Загребает овёс лапами, вершки ртом захватывает и пропускает стебли через зубы, как через гребёнку. Только треск стоит!
Медведь меня увидел. У меня ружьё на коленях лежит, а он ест зерно и на меня смотрит. Я потихоньку начал взводить курок одного ствола, стараясь не щёлкнуть. Я раньше от охотников слышал, что, если взвести курок с шумом, уйдёт медведь. Решил я это проверить, довёл курок до конца — он и щёлкнул. В тишине треск раздался неожиданно громко, медведь сразу шум услышал. Я взвёл курок второго ствола. Медведь встал на задние лапы, а передние поднял, как человек, и стоит. Я стрелять не стал, показалось, что он далеко от меня находится. Решил подождать, пока мишка поближе подойдёт. А он поел ещё овса, ещё раз сделал стойку и ушёл.
Медведь так незаметно прошёл мимо лабаза, что я ни единого звука не слышал. Окинул меня звериным запахом и исчез.
Это была моя первая и последняя охота на медведя. Королёв на меня очень сердился, говорил, что надо было стрелять. А я вспоминаю, как медведь стоял с поднятыми лапами и смотрел на меня почти по-человечески, и радуюсь, что не выстрелил тогда, не взял греха на душу.

Голод не тётка!

Есть у нас речка Гремячая. С малых лет мы там косили траву. В 1947 году время было очень голодное. Только что закончилась война, мужиков с фронта вернулось мало, поэтому работали такие робята, как я, и бабы. Мне тогда 16 годов было, взрослым считался. Днями косили, чтобы как можно больше сена заготовить. Я голодный был. Косил, косил, да и упал (в обморок). На обед дали нам соевой муки. Откуда привезли такую, мы не знали, и готовить из неё не умели. Стали эту муку варить. Когда сварили, видим, вверху вода, а внизу соя. Мать черпает снизу, погуще, и подливает в тарелку:
— Ешь, ешь, милок.
Сытости от сои никакой. На завтра я пошёл в больницу, мать отправила, чтобы посмотрели, из-за чего это я в обморок упал. В больнице голодным давали триста граммов хлеба.
Мы голодали ещё и потому, что сразу после войны всех уговаривали купить облигации государственного займа. Мать долго не соглашалась подписаться на эти облигации, денег-то не было. Но, в конце концов, подписалась. Так у нас образовался долг перед государством. Пришлось по три литра молока в день продавать, и этими деньгами гасить долг. Я каждый день носил три литра молока в школу, и учителя его покупали. Выручал тридцать рублей в день.
В тот раз я перед больницей зашёл в школу, продал молоко и вышел с деньгами на улицу. В Нюксенской столовой работала моя знакомая, Роза. Дай, думаю, зайду, очень хотелось есть. В столовой спрашиваю Розу:
— Сколько стоит первое, второе и третье?
— Суп восемь рублей, второе пятнадцать рублей, чай три копейки.
Я заказал первое, второе и третье, быстро съел всё и смотрю на Розу голодными глазами. Она принесла ещё один суп и хлеба. В общем вышел я из столовой с полным животом и с рублём в кармане. Пошёл домой, по дороге встретил Феликса, начальника навигации. Он у нас жил некоторое время, так что мы с ним были хорошо знакомы. Он предложил мне сухой рыбы (сушёной). Я за эту рыбу отдал последний рубль и тут же её съел. Дома мать спрашивает:
— Где деньги?
— Нет денег, — говорю. — По дороге упал и молоко пролил.
Получил я от матери тумаков, зато наконец-то наелся и сил прибавилось!

Эту забавную коротенькую историю мне рассказали в Нюксенской районной библиотеке 

Загадка

Мой шестилетний сынишка, глядя на куриные яйца, принесённые женой из магазина, говорит:
— Всё понимаю, понимаю, как куры яйца несут. Не пойму только, как они на яйцах числа пишут!

Нина Владимировна, директор библиотеки, отвела меня в Нюксенский районный Центр традиционной народной культуры (ЦТНК). Там я познакомилась с неустанными труженицами, хранительницами истории и культуры своего края, Людмилой Александровной Ланетиной и Евгенией Николаевной Березиной. Людмила Александровна сама рассказала мне несколько интересных случаев и предоставила записи центра о знатной труженице Нюксеницы Павле Платоновне Шушковой.

Портрет Сталина

В послевоенные времена в только что отремонтированном клубе не могли определить, куда бы повесить портрет Сталина. Этот портрет долго стоял на полу у стенки. Как-то раз одна женщина сказала:
— Надо когда-нибудь повесить Сталина-то.
Кто-то тут же донёс куда следует и её посадили в тюрьму.

Мужчина и женщина — разные виды!

Ещё до войны дело было. Выдали родители двадцатипятилетнюю дочку-перестарка за пожилого мужика. А ей неохота жить со старым. Пожила, пожила у него и решила вернуться к родителям. Собрала все свои вещи и пошла к маме. Пожила дома какое-то время и решила, что нехорошо это, и вернулась к мужу. Потом передумала и снова со всеми вещами ушла к маме, и опять вернулась к мужу, на этот раз насовсем.
И всё это время она разрывалась между родительским домом и мужем, и сильно переживала…
А муж даже не заметил, что она от него уходила.

Запись Павлы Платоновны Шушковой. В настоящее время её уже нет с нами.

От судьбы не уйдёшь

У нас в деревне открылась профшкола. Председатель колхоза и говорит моему брату:
— Платоныч, надо Павлу в профшколу отдавать.
А мне не хотелось там учиться. Да и брали-то туда тех, кто четыре класса кончил. А я только два кончила, да «коридор». То есть, начала в третьем классе учиться и заболела, вот и вся учёба. А председатель договорился с директором школы, что он выпишет мне справку об окончании четырёх классов при условии, что я самостоятельно доучусь.
Сначала взялась сестра меня учить, но я худо её понимала. Она начнёт мне какие-нибудь примеры давать и говорит:
— Столько-то пишем, а столько-то в уме.
А я никак не могу понять, как это «в уме», а из ума-то куда девать?
Потом взялся учить меня старший брат. Он-то как учил меня, мне нравилось, я понимала его. Таблицу умножения со мной учил. Расскажет мне, даст задание, чтобы к завтрему выучила. А мы коров колхозных пасли с ребятишками. Придём на пастбище, коровы гуляют, ребятишки играют, а я всё таблицу умножения учу.
Выучилась я до четвёртого класса, а всё равно неохота в профшколу! Дома забьюсь в уголок и реву:
— Господи, не дай поступить в профшколу!
Директор написал справку, что я кончила четыре класса, и меня всё-таки взяли в профшколу. Пошли мы туда учиться вместе с двоюродной сестрой. Ну, раз уже стала учиться, так каждое слово учителя слушала внимательно. Предметы разные были. Я столярным делом занималась. Учили, как табуретки и стулья делать. Два стула сделала, в домике старом остались.
Вскоре профшколу переделали в школу трактористов. Мы с подружками решили бросить, зачем это нам трактора? Пусть парни на трактористов учатся. Но директор школы сказал нам:
— Если выплатите все деньги, которые на вас затрачены были, а это — тетради, чернила, зарплата учителей и так далее, тогда идите!
А где нам столько денег взять? Брат сказал:
— Учись, а там видно будет.
Ну, и пришлось учиться дальше. Выучилась на тракториста и получила корочки тракториста II категории. Пошла на работу, а наставника мне поставили Ивана Васильевича Дьякова. Ребята смеялись надо мной.
— Ну, — говорят, — тебе и матюкальщик достался.
А он так хорошо меня выучил. Я немного с ним поездила, всему научилась и стала самостоятельно работать, да так хорошо, что вскоре в Нюксеницу вызвали на слёт ударников. Да ещё и премию шестьдесят рублей дали. Это большие деньги тогда были. С этого и пошла моя трудовая деятельность. Вот, так-то, от судьбы не уйдёшь!

Любовь Павлы Платоновны

Встретила она свою короткую любовь на курсах трактористов в Грязовце. Полгода длилась она, полгода встречались Василий и Павла, пока не призвали любимого на Финскую войну. Он сказал ей на прощание:
— Буду писать тебе письма, Павлушка моя, а вместо подписи ставить инициалы Р.В.И.: хочешь — читай, хочешь — рви!
Треугольники писем приходили от него почти каждый день. Она уж точно и не помнит, о чём писал Вася. Не осталось ни одного письма на память, только фотография где-то была, да и ту не может она найти — зрение стало плохое.
Не вернулся с войны её Р.В.И., пропал без вести. Но вспоминает Павла Платоновна о нём всю жизнь.

Павла Платоновна Шушкова — рассказчица

Павла Платоновна славится у себя на родине не только, как знатная работница. Много лет щедро дарила она землякам оптимизм, чувство юмора, сказки и частушки.
Когда её спрашивали:
— Павла Платоновна, сколько тебе лет?
Отвечала:
— Ста ещё нет!
Любила она рассказывать старинные, коротенькие сказочки-нескладушки. Повторяла их и повторяла, словно ниточку наматывала на клубок. Особенно хорошо было рассказывать их малышам перед сном, монотонность и повторы усыпляли деток.
Вот две такие сказки.

Шёл мужик по мосту через речку, видит: сидит ворона. Думает мужик: «Брошу ворону в речку, пусть мокнет». Идёт обратно. Видит: ворона в речке мокнет. Достал он её: «Пусть ворона сохнет!»

Сказка повторяется, пока не надоест, или пока чадо не уснёт.

Также и со второй сказкой.

Жил-был старух и стариха (говорила именно так, чтобы смешнее было). Жили они в большом доме с окошком, а под окошком стояла берёза. На берёзу повадилась ворона: прилетит и опять улетит. Летит высоко, кричит громко!
—Продолжать? — спрашивает Павла Платоновна. — Не забоитесь? И я-то боюсь. Ну ладно, расскажу, — и повторяет всё с начала.

А после каждой сказки — присказка: «Коточиг да палочка, вот вся и сказочка!» (Коточиг — специальный ножик для резки бересты при плетении лаптей).

А вот частушки, которые она сама сочиняла:

Я хорошая работница,
работы не боюсь,
Если правый бок устанет,
Я на левый повернусь!

Я ещё бы вам попела.
Что-то голос стал хрипеть,
Чем плохое пенье слушать,
Лучше дверью поскрипеть!

Её песни и частушки записывали любители и собиратели фольклора из разных городов. По ним составлены целые сборники.
А когда ей пытались подарить что-нибудь вкусное на день рождения, она скромно отказывалась и, шутя, говорила:
— Всё у меня есть, только вот аппетита нет. Может быть, он и приходит, да только дверь у меня всегда закрыта, а самой не открыть. Постучит аппетит в дверь и уйдёт.


Нина Владимировна отправила меня и в знаменитое село Пожарище, ей я обязана знакомством с замечательным человеком — Олегом Николаевичем Коншиным, который относится к деревенской культуре свято.
ТНК деревни Пожарище, в котором работает Олег Николаевич, собирает и бережно хранит старинные русские обычаи, костюмы, бытовые предметы, сказки, песни, пляски, игры и обряды. Работники центра ткут на старинных станках льняные, хлопковые и шерстяные ткани, шьют из них по старинным лекалам национальные русские костюмы, восстанавливают рецепты забытых блюд. Сам Олег Николаевич, лауреат премии Правительства РФ «Душа России», руководит народным самодеятельным фольклорно-этнографическим коллективом «Уфтюжаночка», проводит традиционные свадьбы, именины и другие обряды.
Благодаря энтузиастам, которые работают в этом центре, кажется, что вся деревня вращается вокруг него, как Земля вокруг Солнца. И приезжают туда поучиться и напитаться русским духом не только из Вологодской области, но и из других регионов России и даже из-за границы. 
Деревня Пожарище стоит на высоком холме, на солнечном припёке, овеваемая ветрами со всех сторон. Здесь так светло, просторно и воздушно, что душа поёт и не хочет расставаться с этим издавна обжитым людьми, местом. Летом с утра и до позднего вечера деревенские жители трудятся в полях и на огородах. Сеют рожь и овёс, сажают и убирают овощи, заготавливают на зиму сено для коров и коз. Ухоженные дома утопают в зелени и цветах, а зимой мирно дремлют среди глубоких снегов. Если отъехать немного от деревни, то внизу под холмом вьётся река-красавица Уфтюга, а за рекой темнеет лес.

Рождение мифа

Едут как-то зимой в Пожарище мама с маленькой дочкой. До этого они бывали там только летом. Дочка смотрит в окно автобуса на занесённые снегом поля и мечтательно говорит:
— Мама, едем скорее, там же лето и качели!
Похоже, что и у меня создался миф о вечно цветущем, солнечном Пожарище, в котором живут чудесные люди и где всегда праздник.

Рассказывает О.Н. Коншин

Сын в большом городе

Анна Ивановна, женщина преклонных лет, в жизни никуда из Пожарища не выезжала, кроме Нюксеницы, а тут решила навестить сына в Ленинграде. Набрала с собой полные сумки гостинцев: варений, солений и деревенских пирогов, которые особенно любил её Ванюшка, и отправилась в гости к сыну.
Вышла в Ленинграде на перрон и говорит встречной женщине:
— Здорово, голубушка, где-ка здесь Ванька Уланов живёт?
Та пожала плечами и ушла. Многим задавала этот вопрос Анна Ивановна, пока не догадалась подойти к милиционеру. Он-то ей всё и объяснил как надо. Нашла она своего Ванюшку.

Гли-ко, Наталья!

Бабушка Егоровна приехала к старой подруге в Ярославль. Зашли они в промтоварный магазин, а там всюду витрины зеркальные. Егоровна увидела себя в полный рост в зеркале и говорит:
— Гли-ко, Наталья, вон баба-то вся, как я! И одета, как я, и вертится-то, как я!

Оценка модного имиджа

Бабушка Егоровна лежит в избе на полатях и наблюдает, как внук на танцы собирается. У внука длинные волосы по тогдашней моде, он смотрится в зеркало и зачёсывает волосы назад, а она говорит:
— Ой, Колька, ты и вовсе ётонка (девчонка), только жопёнка тонка!

Сваты

Приехали в гости к Антонине Власьевне сваты всей семьёй. Хозяйка суетится, не знает, как гостям угодить. На первое вынесла холодное (холодец). Всем ложки подала, а свату ложки не хватило. Она в суете и забыла об этом. Ходит вокруг стола и приговаривает:
— Кушайте, гости дорогие. Кушай, сватонько, кушай, шчо же это ты ничего не ешь?
Как подойдёт к нему, он всё сидит прямо и не ест. Хозяйка волнуется и повторяет:
— Шчо же ты, сватонько, моего холодця-то не попробовал?
Он терпел, терпел, да и запустил всю паклю (ладонь) в судно (глубокую тарелку).
— Ой, шчо ты делаешь, сватонько?!
— А шчо, сватья, ты угошшаешь хорошо, как не поисть?
— А шчо рукой-то?
— А ты весло (ложку) мне не подала!

Находчивая сноха

Фаина Вениаминовна нам своя (родственница) была. В молодости жила она у свекрови. А та до того жадная была, что даже на работу Фаю без еды отправляла. На сенокосе бабы в обед сядут в тенёчке, развернут узелки, а там у кого что. Кто хлеба с луком и солью взял, кто яиц, у кого и кринка молока с собой. Сложат припасы в одну кучку и едят все вместе. Одна Фая в сторонке голодом сидит, ничего с собой нет.
Однажды пошли бабы на сенокос, а Фаина впереди всех бежит и что-то у неё в кузовке (плетёной корзинке) мелется (перекатывается). Все удивляются и спрашивают:
— Что это там у тебя мелется?
— Вот придем на место — увидите!
В обеденное время открыла Фая кузовок, а там девять варёных яиц.
— Где взяла? — спрашивают бабы.
— У матушки (свекрови) взяла. Она яич накопила и в подполье спрятала. Я избу убирала и в подполье зачем-то спустилась. Смотрю, а там яич полная наберуха (посудина для яиц). Я и говорю:
— Ой, матушка, ты, наверное, забыла, у тебя тут яич полным-полно. Испортятся ведь!
Матушке и пришлось их мне с собой на сенокос дать.

Вдовья шутка

Настасья Григорьевна и Анна Васильевна, две задушевные подруги, после войны остались вдовами. Жили рядом, работали вместе, вместе и вдовью долю делили. С годами горе притупилось, а молодость брала своё. Мужей вспоминали — плакали, а коль весело было — шутили и смеялись от души.
Летом на сенокосе, как всегда, они вместе загребали сено. Рядом с ними работала молодая семейная пара, Федька с Анютой. Анюта стояла на зароде (на стоге или скирде), а муж метал ей сено.
Захотелось вдовам пить. Чаю тогда не было и пили заваренную траву. Бабы решили над молодыми подшутить и заварили «травку-х...ставку». (В этом месте все начинают о составе этой травки спрашивать, а я не знаю!) В общем напоили они отваром этой травки Федьку и зашли за скирду, слушать и подсматривать, что дальше будет, потому что и сами сомневались в силе своего зелья. Через некоторое время слышат:
— Анна, соходи с зарода!
Анна сошла, и Федька её тут же у скирды облюбил. Анна удивилась, но ничего не сказала и полезла обратно на зароду. Через некоторое время Федька снова потребовал, чтобы она сошла вниз. Анна слезает со скирды и ворчит на мужа:
— Чего тебя лешой-от дерёт?
— Молчи, сам не знаю!
А бабы за скирдой со смеху помирают.

Таблетки от…

В семидесятых годах я учился в четвёртом классе в Лесютине. Как-то раз утром собрался я ехать в Лесютино, стою на остановке, жду автобус. Вдруг подходит ко мне соседская бабушка протягивает трёшник и говорит:
— Купи мне в Лесютине таблетки от усёру.
Я приехал в Лесютино, зашёл в медпункт и честно попросил таблеток от усёру.
— А тебе от какого усёру, от поноса или от запора? — серьёзно спрашивает фельдшерица.
— Не знаю.
— Ладно, дам тебе на рубль пятьдесят от поноса, а на остальные от запора.

От Нины Константиновны Коптяевой, село Копылово Нюксенского района

Качели

После войны в деревне одежды не хватало, особенно нижнего белья, поэтому женщины часто ходили, как в старину, без трусов.
Мне в то время было шесть лет, и мы поехали с мамой на майские праздники в Брусенец, посёлок лесозаготовителей. На горушке у реки поставили высокие качели. На них стоя качалась Клавдия, ухаристая (бойкая) женщина, известная всему Брусенцу как неутомимая плясунья и любительница частушек с матюгами. На ней было цветастое ситцевое платье и новые резиновые сапоги, надетые на босу ногу. Вокруг качелей собрались ребятишки моего возраста и взрослые мужики. Дети с открытыми ртами смотрели, как Клавдия взлетает всё выше и выше, на лету приседая и ухая. Один мужик сильно качнул её сзади и она, ухнув в очередной раз, низко присела и раздвинула колени. Несколько детей одновременно заметили, как между ног у неё что-то счернело. Мы переглянулись и с интересом стали наблюдать за Клавдией и смеяться, пока она не поняла в чём дело. Тогда взрослые нас от качелей отогнали.
А сами остались!

Лечение ревматизма

К нам в Копылово часто приезжал гармонист Николай Сидорович, пятидесятилетний мужик. Николая Сидоровича все любили за безотказность и за то, что он очень хорошо играл на гармони. Один у него был недостаток, он не мог отказаться, когда ему предлагали выпить, а предлагали ему всегда, потому что играл он в основном на праздниках. К концу таких праздников он обычно бывал сильно пьян.
Однажды Николай Сидорович играл у моей соседки на именинах и так наугощался, что описался. А был он в военных ватных стёганых штанах. Никто не заметил, что произошло, а он был в таком состоянии, что заснул одетым. Утром соседка обнаружила, что он весь мокрый и говорит:
— Давай, Сидорыч, я тебе мужнины сухие брюки дам.
— Не надо, я свои штаны внизу завяжу, сяду на коня и домой поеду. Я всегда так от ревматизма лечусь! — серьёзно ответил он.

Рыбак

Николай Сидорович был не только гармонист, но и заядлый рыбак и рыба, что называется, к нему шла. Он её тут же продавал и на эти деньги выпивал. Соседка просит его:
— Николай Сидорович, рыбы не продашь?
— Почему не продать? Только дай денег вперёд, а я рыбы привезу. От Монастырихи до Копылова (расстояние равное половине Нюксенского района) сколько ни есть рыбы в Сухоне, вся твоя будет!


К сожалению, я была в Нюксенице недолго, но осенью встретилась с нюксенскими знакомыми на выставке в Вологде, где Олег Николаевич выступал со своим коллективом, а Евгения Николаевна Березина подарила мне самодельную куклу-оберег, которую называют «убогонькая», значит, живёт у Бога. Бережёт меня эта скромная кукла, а я смотрю на неё и вспоминаю нюксенские встречи, разговоры и новых друзей.