Мелодия

Мелодия проиграла уже несколько сотен раз. Одни и те же простые ноты. Но они не надоедали, они все никак не могли надоесть. Бесик крутил ручку шкатулки еще, и еще, и еще раз. В какие-то моменты я начинала бояться, что он ее сломает, а ведь мне ее еще дарить. Но руки у демона чуткие, получше человеческих будут: ему чаще приходится касаться человеческой души. Люди же вообще почти перестали ощущать чужие души и почти что не верят в их существование. Странные такие.
Шкатулка продолжала создавать музыку по воле Бесика, упорно напоминая мне о моем детстве. Но моему ночному другу об этом знать не обязательно.

- Какая все-таки замечательная вещь, эта шкатулка! – Наконец снизошел до разговора со мной демон. – А мелодия! Она еще более замечательная!
Меня его слова радовали. Я переживала, что адресату подарок может прийтись не по душе.
- А что такого в этой мелодии?
- О, эта мелодия очень старая. Она простая, но рассказывает целую историю. Но я ее, наверное, сейчас уже рассказывать не буду, утро уже скоро, не успею…
- Нууу! Бесик!
- Нееет, и не проси. Дорогая, я сегодня не могу… - Выдохнула эта зараза, закатывая глаза и прикладывая руку ко лбу в виде «почти обморока».
Конечно. Я всю ночь сижу и жду, пока он наиграется со шкатулкой и расскажет уже хоть что-нибудь, а он, видите ли, устал! Не может!

Бесик отвернулся и снова начал заводить шкатулку. Я в свою очередь начала сверлить его взглядом, полным недовольства-негодования-возмущения.
Он обернулся. На физиономии довольнейшая улыбка. Рукой придерживает ключик, с помощью которого заводится «чудо-коробочка».

-Ну ладно, не злись. Сейчас я тебе все расскажу,  – (троекратное ура возопили тараканы в моей голове, спеша скорее рассесться по местам, чтобы было лучше слышно), - В общем. Давным-давно…
- Очень давно?
- Очень давно. Давным-давно в одном королевстве жили-были…
- А ты там был???
- Будешь меня перебивать?! Я тог…
- Не буду, не буду! Рассказывай.
- Короче. Жила-была одна девушка. Простоты неописуемой, обыкновенной красоты…
- Ты не перепутал?
Меня окатили испепеляющим взглядом, и я-таки решила замолчать.

…Девушка занималась тем, что положено было всем девушкам в ее возрасте: мыла, готовила, стирала, убирала (тогда ей уже было это положено), читала стихотворения и прозу, немного рисовала, собирала цветы, вышивала, гадала и, конечно, мечтала о любви. Это тоже положено всем девушкам. Только она мечтала не о каком-то сказочном принце на белом коне, нет, он ей не нужен был: у ее отца конюшня была неплохая. Она мечтала о человеке достижимом и одновременно недосягаемом. Он соответствовал ее социальному слою, чин его полностью устраивал отца, галантность и радушие несказанно радовали мать. Но их разделяло неимоверно огромное расстояние. Он уехал на войну. Война, конечно, была не особо страшная, крови там было немного пролито, так что в общем-то и внимания особого сему случаю никто не уделял: ну, уехал и уехал. Со всеми бывает. У нас тут у всех что ни день, то война. Но для девушки этой война стала настоящей пропастью. Для нее эта война была страшной, жуткой и самой длительной за всю историю существования человечества. Она бы умерла от горя и отчаяния, если бы не письма и маленькие подарки, которые иногда удавалось прислать ей юноше. Подарки были скромные, но дороже них не было у девушки  ничего на свете. Только они могли понять их смысл. Ромашка, которую он сорвал на поле боя и вложил в конверт – ромашка была первым цветком, который он ей прислал.  Свои собственные карманные часы он отправил ей, потому что именно их он держал в руках, не выпуская, всякий раз, когда ждал ее прихода и когда она опаздывала. Девушка все-таки. Красного цвета перо – этим пером он написал ей первое письмо. Тогда он еще даже побоялся инициалы свои под последней строкой написать… А сколько до того он писал ей писем этим пером, но не отправил, потому что «слова нескладные», «должен был стих получиться, а рифмы нет», «ну вот, заляпал все кляксами, противные чернила!» и так далее и тому подобное. На войне он писал ей письма каждый день. Конечно, он знал, что не все они до нее дойдут. Но он надеялся, что дойдут все. Тогда она точно будет знать, что с ним все в порядке, и в подробностях будет знать, как он проводит дни. К тому же, война хоть и не особо кровавая была, но каждое письмо могло стать последним. Ему не хотелось перед уходом укорять себя, что он мог ей написать, но не успел.
Для девушки эти письма были сущей радостью. Она жила ими, она ими дышала. Она их перечитывала снова, и снова, и снова. И вот пришло еще одно письмо. Вместе с посылкой. Это был маленький сверток. В свертке была коробочка с ключиком. Это была шкатулка. Девушка повернула ключик и услышала эту самую мелодию, которую слушал и переслушивал я сейчас. (Конечно же, я там был. Какой ты все-таки глупый вопрос задала. Они же влюблены, а это значит «не есть, не пить, не спать». Да ты это не хуже меня знаешь.) Она снова повернула ключик, и снова зазвучала мелодия…

«…Ноты простые, мелодия легкая. Я знаю, что в ней нет ничего особенного. Но как только тебе станет грустно, как только ты почувствуешь себя одинокой – пусть играет музыка. Эта музыка. Как только эти звуки коснутся твоих ушей – знай, я рядом. Как только эти звуки коснутся твоего сердца – знай, я уже с тобой…».
Это все, что я сейчас могу припомнить из письма, многократно прочитанного этой девушкой вслух. Я не скажу тебе сейчас точно, какие еще письма и подарки он присылал ей. Не скажу уже, сколько это было. Но могу точно сказать, что эта мелодия не замолкала в  доме до тех пор, пока юноша не вернулся с войны. Удивительно, как шкатулка так долго не износилась. Ее ни разу не пришлось нести мастеру. Ни разу ее не чинили. Она все играла, и играла, и играла. И девушка даже начала под нее засыпать. Сама понимаешь, мне тут пришлось удалиться. Не помню, что было с ними дальше. А вот эту мелодию до сих пор забыть не могу. Конец.

И Бесик снова завел шкатулку.