Лотерея

Не важно, что пишут историки древнего мира об Амонасро – царе Эфиопском – жил ли он на берегу голубого Нила и угрожал ли он могущественному Египту в низовьях. С тех пор как на открытии оперного театра в Каире прозвучала «Аида» Верди, любители оперы знают, кто такой Амонасро царь Эфиопский, а знатоки истории... что могут добавить знатоки истории в картину мира кроме путаницы, впрочем, кто им поверит?

Египет был могущественной страной, не то что  полудикое царство Его – Эфиопского царя. На что он – Амонасро мог рассчитывать нападая на Египет? Лишь на удачу – какую через тысячилетия назовут «Русская рулетка»...

Тридцать лет своей жизни Николай Ксенофонтович гримировал баритонов под Эфиопского Царя Амонасро. Баритонам выкрашивал лицо в темно-коричневый цвет, выбеливал белки глаз, изгибал брови, доводя взгляд до такой степени надменно-дерзкого, чтобы угрожать Фивам в долине Нила. Все это он, Николай Ксенофонтович,  делал в своем провинциальном театре в Союзе до того, как стать русским американцем на пенсии, с необходимостью подрабатывать, хоть бы иногда, что он и делал с обеда до вечера пока его не сменит  дежурный ночной смены, которого следовало впустить вовнутрь территории.

В первый раз, когда Николай Ксенофонтович это проделал, его смена подходила к концу, и он шел к воротам в состоянии «спя на ходу». Это не было фигурой речи, как сейчас стали говорить, пытаясь сделать русский более английским. Николая Ксенофонтович на самом деле полу-спал и ему снился тот же сон, что ему снится почти каждую ночь, – будто он гримирует Амонасро. Надо сказать, это не мешало Николай Ксенофонтовичу отпереть ворота, но вслед за этим он проснулся!

Николай Ксенофонтович ни за что бы не проснулся, но человек, которого он увидел перед собой  в свете молодой луны и звездного неба – был Амонасро, но не тот, который снился Николай Ксенафонтовичу предыдущие годы – не было бороды, грима, надменно изогнутых бровей, но при этом Николай Ксенофонтовичу вдруг в мгновенье стало ясно, что его творческая жизнь  в гримерной прошла напрасно. Всю свою жизнь он гримировал Амонасро неправильно! Сейчас, под звездами, перед ним стоял именно тот Аманасро, каким он должен был быть!

Поначалу Николай Ксенофонтович подумал, что все-таки Амонасре уже  перекрасили лицо в темно-коричневый цвет и это заставило бывшего гримера окончательно проснуться, и уж  тогда он понял, что никто его не перекрашивал, а такой он Амонасро и есть. What is your name? – потрясенно спросил Николай Ксенофонтович -- Yirga’lem Brach’imi с характерным эфиопским акцентом ответил Амонасро...

                *

Когда Yirga’lem Brach’imi вышел из рейсового автобуса, до начала ночной смены оставался один час, а до места работы – десять минут хода пешком.  Yirga’lemу было не-по-себе. Не-по-себе Yirga’lem-у было оттого, что разница в пятьдесят минут, конечно, не оплачивалась, а если бы оплачивалась, Yirga’lem был бы богаче на 8 долларов в каждую смену, а за месяц аж на 192 доллара. А на 192 доллара в месяц можно рентовать новую Honda Civic и не ездить на общественном транспорте, который ходит по своему расписанию, то-есть, как ему захочется, а не как нужно Yirga’lem-у.

Пока Yirga’lem доходил до места, безопасность которого он обеспечивал, эти десять минут заканчивались, Yirga’lem замедлял шаг и останавливался. Хорошо тем, кто не знает, но сообщить придется: ночная смена в Америке называется Grave Shift (могильная смена) и у этого названия есть прямой смысл, а не только хиханьки-хахный, как некоторые могут подумать. Прямой смысл состоит в том, что, как пишет медицина, за десять лет ночных смен мозг теряет памяти на семьдесят процентов больше, чем если бы его владелец ночью спал. Цифры эти взяты из интернета, которому, конечно, верить нельзя, но те, кому хочется верить, тоже сидят на интернете и потому на подозрении, как и сам интернет.

Американский американец Michael, которого некоторые называли Mike и следивший, чтобы они так не делали, потому что русский американец сказал что неудобно, когда тебя называют микрофоном и Mike спросил – что ты имеешь в виду? – и русский американец пояснил, что Mike – это микрофон, – я как-то об этом не подумал, – сказал Mike, а на следующий же день принял решение, что он больше не микрофон, а Michael – как посоветовал русский aмериканец. 

Michael работал в дневную смену – до девяти вечера, и эта смена к восьми ему так осточертевала, что он не отводил взгляда от решетчатых ворот, перед которыми вот-вот ожидался появиться сменщик из «могильной смены». Тот всегда возникал сильно заранее, так что можно было не спешить, но хотелось вспомнить его имя, которое Michael никак не мог запомнить, потому что не мог уловить, как оно произносится. Вообще это было неважно, но русский, который один раз его заменял, сразу запомнил, и это сработало как вызов, как перчатка, брошенная его мозгам.  Правда, русский пояснил, что у эфиопа ударение не на первом слоге, а на... а на каком Michael забыл и сейчас пытался вспомнить – на каком же... и, вспоминая одно,  неожиданно вспомнил другое. Он вспомнил имя – Y’irgalem и теперь думал – куда бы перенести ударение и вообще, что вообще это такое – ударение.

 Но пока он соображал, куда сунуть ударение,  появился сам Yirga’lem как ночная тень. Michael бросил традиционный взгляд на часы селфона, убеждаясь, что через пятьдесят минут его смена закончится, сменщик уже здесь, стало быть – не опоздает, а значит Michael поедет домой во-время. 

Michael точно знал, о чем думают люди из сек'юрити под конец смены, потому что русский американец специально для Michael-а перевел на английский русские стихи о том, что «жизнь была напрасна... что на дворе ненастно, как на сердце у нас», после чего Michael ясно понял, о чем он думает перед окончанием смены. ... А сам Yirga’lem, как всегда он это делает, ждал пока вечерний сменяемый, с коротким именем не то Майк, не то John – не важно, но очень коротким, подойдет и откроет решетчатую калитку, и пока он ждал, думал же хоть о чем-то Yirga’lem... наверное о том же. А о чём же ещё можно думать у этой неотворенной калитки.

Всякий раз, когда Yirga’lem догадывается, что его заметили изнутри проперти и пошли навстречу, он высоко поднимает голову, распрямляет грудь, вешает на свое лицо натренированную годами улыбку. Улыбка появляется не сразу, потому что ее нужно довести до кондиции. Время доводки зависит от того, насколько было гадкое изначальное настроение. Но  Yirga’lemу это удается сделать, как всегда к моменту, когда сменяемый не то Майк, не то Джон отворит дверь. Широкая и доброжелательная улыбка готова и теперь остается произнести – How are you doing и услышать что-то невнятное в ответ, но это не имеет значения, потому, что ответ Yirga’lemа не интересует. Тем более, что традиционное Fine, не то Майк, не то Джон, не говорит и улыбки не видно, хотя, Yirga’lem в глаза не смотрит, потому что зачем?

Вчера, перед началом дежурства, Yirga’lem доложился диспетчеру по телефону, что он приступил к работе, – так заступающий всегда делает, иначе ему бы не заплатили за то, что он здесь делает.  Сначала Yirga’lem представился, что он Yirga’lem Brach’imi, но американский диспетчер споткнулся на самом первом слове, даже на первом слоге первого слова. А споткнулся американский диспетчер на первом слоге потому, что на нем не было ударения. Вообразить, что ударение может быть на другом слоге, чем первый может только одаренный американец с Харвардом или Ейлом,  а не диспетчер. Но диспетчера ни с Харвардом, ни с Ейлом не бывает.

Если задуматься, здесь такая техника, – человек  слушает чужую речь сопоставляя то что он услышал с тем, что уже записано в его голове до разговора.  Ни у какого американского диспетчера в голове не записано слова с ударением на втором слоге. Поэтому, стоя под открытым вечерним небом в ожидании получить в ответ от диспетчера хоть что-то,  Yirga’lem слышал звенящую тишину из селфона и мощный шум от соседнего хайвэя.  Диспетчер – отключился.
Не будучи уверен, что был понят, Yirga’lem позвонил опять, опасаясь навлечь гнев «мистера диспетчера», как Yirga’lem к нему уважительно обращался. Yirga’lem не знал, что мистера диспетчера уважение не интересует, а интересует только собственное расписание, чтобы в нем сохраниться и, мистер диспетчер, услышав, что звонит тот же самый гард, что и пять минут назад, мучительно пытался угадать имя звонящего, потом вспоминал, что это невозможно, и отключился опять.

А минуты тикали и утекали. Yirga’lem следил за уходящими минутами на часах, в точности как за уходящими долларами и ему казалось, что доллары переводятся с его куцего личного счета на счет компании, который  является необъятным, и что теперь ему не хватит, чтобы заплатить рент (плату за жилье) в следующем месяце, а компания даже не заметит перевода. И последнее Yirga’lemа беспокоило не меньше, чем предпоследнее...

Yirga’lem ждал ещё пять минут и набирал текстовое сообщение на номер «мистера диспетчера», потом в нерешительности ждал ещё минуту и отправлял.
Понят на самом деле Yirga’lem был не всегда. Непонимание выражалось в урезанном пэйчеке (плате за отработанное время). И утром, когда Yirga’lem добирался до постели, перед тем как залечь спать, Yirga’lem жаловался по телефону своему менеджеру, который иногда улаживал проблему. После этого Yirga’lem проваливался в беспокойный сон, в котором ему снилось всегда одно и тоже, будто менеджеру не удалось уладить ситуацию в его пользу...

Позавчера было то же самое.

За день до этого идентичная история, месяц и годы – тоже.

...Но сегодня, сегодня все было иначе!. Разница бросалась в глаза. Michael, поджидающий Yirga’lem-а на нервном пределе конца смены, даже забыл о том, что «жизнь прошла напрасно...». Неожиданная перемена – как будто не  Yirga’lem, а другой человек явился на смену, что само по себе не могло иметь смысл, потому что кому кроме Yirga’lemа нужна была эта смена? Обычно опущенная голова Yirga’lemа в этот вечер была высоко поднята с какой-то даже гордостью, и не много оказывается надо, чтобы заметить разницу.  Даже дневное освещение не обязательно. Правда, странное чувство – гордость и  что она  делает с человеком!..

Как только Yirga’lem почувствовал, что гэйт отперт, он, не опуская головы, без опасения, что в темноте можно на что-нибудь наткнуться, и, без того, чтобы задать дежурный вопрос/ответ – How are you doing, – остановился перед сменщиком и на английском лучшем, чем обычно сказал: – Я, возможно, не приду на следующей неделе. – Сказал и замолчал.

 Видя, что не то Mike-a, не то John-a это не удручило никак, Yirga’lem невозмутимо добавил: – Я выиграл в лотерею, - и тут же прибавил ещё. – Я не бросаю эту работу (десять долларов в час), но я собираюсь отдохнуть пару дней. Потом, видя, что не то Майк, не то Джон не проявил к этому интереса, сказал: – Мне будут выплачивать восемь тысяч долларов в неделю до конца моих дней. И чуть тише добавил: – Но я не собираюсь бросать эту работу.

Mike, который казалось не отреагировал ни на одно из предыдущих заявлений Yirga’lem-а, услышав про восемь тысяч долларов в неделю, и что тот не собирается плюнуть на эту ночную работу, не вполне уверенный, что правильно понял, спросил: – А почему?

  Yirga’lem погрузился в глубокое раздумье. Видно было, что об этом он еще не думал, так что отвечать ему придется экспромтом и, вместо того, чтобы отвечать,  Yirga’lem продолжал что-то говорить, но Майк уже устал слушать Yirga’lem-скую речь. Хотелось верить русскому, что в речи Yirga’lem-а нет ошибок, но Майк оставался при своем убеждении -- Yirga’lem говорит с ним по-эфиопски. Хорошо, что русский этого не слышал. Русский бы сказал, что нет такого – эфиопского, там десятки языков.

Но, главное, Майк уже хорошо понимал, что Yirga’lem не выиграл восемь тысяч долларов в каждую неделю, что ему осталась до конца его дней, а ему кто-то сказал, что Yirga’lem выиграл, а это разные вещи. Yirga’lemа просто обманули, что в лотерейном бизнесе происходит еще чаще, чем в политике, но Майк ничего Yirga’lem-у не сказал.

Yirga’lem, видя что Mike так и не заинтересовался его новостью, сказал: – Я уже получил официальное подтверждение. Это Майк почему-то понял. И ещё Mike понял, что Yirga’lem и сам не уверен, что выиграл и, как только понял, безразличие сменилось на жалость. Жалость к Yirga’lem-у. Странное чувство – жалость к ближнему. Иногда оно замещает естественное, но тоже бессмысленное, чувство жалости к самому себе. 

А Yirga’lem, которому показалось, что слушать его не перестали, продолжал: – Я куплю дом жене в Эфиопии, я куплю дом для сестер, я куплю... Но Mike-y уже казалось, что Yirga’lem снова перешел на эфиопский.

На следующий вечер, в те же 8:20 Michael издали  увидев опущенную голову Yirga’lem-а перед воротами, хорошо знал, что вот сейчас Yirga’lem остановился и думает, что «жизнь была напрасна... что на дворе ненастно, как на сердце у нас» и что «нельзя начать сначала, все начать сначала» потому что начало было очень далеко, потому что конец уже ближе.
Откуда  Michael знал о чём думает Yirga’lem? А оттуда, что ни о чем другом думать не получалось ему самому  ... А сам Yirga’lem, как всегда он это делает, ждал пока не то Mike, не то John подойдет и откроет стальную, но прозрачную калитку, а когда пройдет ещё сорок минут, начнется его смена – Yirga’lem-а Brachimi.

                *

Сегодня, как никогда прежде, все было чудо-как-спокойно. Услышав, что звонит Yirga’lem Brah’imi, диспетчер отчетливо ответил, что «Report on duty» принят и даже прибавил «Welcome», чего раньше никогда не было. Конечно, оставалось подозрение, что диспетчер опять принял Yirga’lem-а за кого-то другого и ему не заплатят, так что хотелось перезвонить и удостовериться, но это могло не понравится диспетчеру и Yirga’lem не позвонил.

Было прохладно, но не холодно, или даже тепло, но не жарко. С неба не капало. Было так, что если что-то зависит от удачи, то она придет не в другую ночь, a непременно в эту, сегодня!

Grave Shift начался. Торжественное ожидание толкало Yirga’lem-а подумать о чем-то значительном и он ещё раз подумал о луне. И, подумав обнаружил, что сегодня ко всему еще Supermoon. Продолжая думать о значительном, Yirga’lem вспомнил, что русский американец перевел для него стихи Пушкина... так и сказал – специально для меня, потому, что я эфиоп,  а  Пушкин, хоть и был русский, но тоже был эфиоп, сейчас найду, думал Yirga’lem, выискивая запись в SMARTe:

« Весь табор спит, луна полночной красотою блещет, что-ж сердце бедное трепещет, какою страстию томим...» ... было очевидно, что Пушкин тоже играл в лотерею по ночам...

– перевод, конечно на английском, не все слова понял, лучше бы перевел на Амхарик, но Амхарика русский не знает и говорит, что Пушкин тоже не знал хоть и был эфиоп. А не то Mike, не то John даже не знает, что нет такого – эфиопского  – у нас говорят на восьмидесяти языках.

Yirga’lem придвинул пластмассовый стул вплотную к двери здания. Так  УМНЫЙ телефон (SMART) попадет под «интернет-коннекшен самой компании» и коннекшен становится бесплатной и начинается ночная лотерея. Никто про это место у двери не знает – ни Mike или John, ни даже русский американец, только я – Yirga’lem Brachimi. И через секунды я соединюсь с сайтом лотереи,  тоже бесплатным. Он не безнадежный, как говоит  Mike! Oн не безнадежный, и потому... надежда там есть... и, потому, жизнь продолжается. Я бы и прошедшую лотерею выиграл, если бы я был белый. Русский американец говорит, что от этого не зависит. Но они знают, что Yirga’lem Brachimi – не может быть белым, может быть только черным... они знают по-фамилии...
 
Русский американец сказал, что надежда – ничтожная, но может это лучше, иначе надежды вообще нет. – Спросил у Русского Американца – а ты почему не играешь? – Не люблю состояния... ничтожной надежды. У меня пенсия – почему я здесь хожу? – просто для физической нагрузки, да еще и платят... чуть-чуть. Спросил его, а сколько лет Россия была под англичанами? – Говорит, – никогда не была. – Не видно, чтобы врал, хотя не понятно – все были, а они не были? ? А под кем они были? – подумал Yirga’lem Brachimi и подумав еще мгновенье, активировал на телефоне панель с цифрами и введя серию номеров, решительно нажал submit (послать)...

Было темно и тихо, да так что даже соседний хайвэй прекратил свой обычный рёв.  Была полночь и лишь два светила подсвечивали горящие глаза Yirga’lem Brachimi. Это были – огромная луна и маленький, но такой же яркий экран телефона SMART. И, как бы завершая свой порыв, Yirga’lem набрал номер диспетчера и сказал – Я, Yirga’lem Brachimi не выйду на работу через две недели. Уберите меня из расписания. И отключился. Его могли и не понять из-за акцента, но Yirga’lem-а  это больше не интересовало.